Русская поэзия >> Дон Аминадо

Дон Аминадо (1885-1957)

• Биография Дон Аминадо

Все стихотворения Дон Аминадо на одной странице

- Оглавление -

1917

Какой звезды сиял нам свет? 
На утре дней, в истоках лет, 
Больших дорог минуя стык, 
Куда нас мчал лихой ямщик? 
Одним черед. Другим черед. 
За взводом взвод. И -- взвод, вперед! 
Теплушек смрад, махорки дым. 
Черед одним. Черед другим. 
Один курган. Другой курган. 
А в мире ночь. Седой туман. 
Протяжный вой. Курганов цепь. 
Метель. Пурга. Татары. Степь.

1920

Стекло и медь. В мерцании витрин
Поют шелка, которым нет названья.
В них собраны сокрытые желанья
И все цвета. Пустой аквамарин.
Рубин, огонь нетленного пыланья,
И синий цвет, любимый цвет Орканья.
И розовый, как цвет Бургундских вин.

Оранжевый, как светлый мараскин.
Зеленый, как блаженная Кампанья.
И пепельный, как серебро седин.
И черный цвет, печальный цвет незнанья.

О, галстуки, поющие без слов,
Роняющие пламенные вздохи!

Все суета, весь тлен моей эпохи,
И свист гранат ее, и шум ее балов,
И все, что создано, и распылилось в крохи,
Поет без слов и расточает вздохи.

И я, приехавший из северной страны,
Зачеркнутой на европейской карте,
Я созерцаю вас в убийственном азарте,
Но знаю, что и вы обречены!

Чтоб растоптать дразнящую красивость
И покарать великолепный грех,
Вас соберет святая Справедливость,
Которая уравнивает всех.

И вас сожгут в какой-нибудь Вандее,
Сровняв бугор с сентябрьскою землей.
И облекут намыленные шеи
Общедоступною веревочной петлей.

<1921>


Ame slave

Не углем краснится домик,
А совсем от пирожков.
И живет в нем русский комик,
Микаэлевич Душков.

На печи его супружка
Вяжет белый парусин.
А вокруг сидит Ванюшка,
Их законный сукин сын.

Вдруг приходят все крестьяне
И приносят чернозем,
И садятся на диване
Перед ласковым огнем.

После вежливой попойки
Каждый милый мужичок
Отправляется на тройке
В свой любезный кабачок.

И везде мелькают гривы
Темно-карих жеребков,
И плакучие мотивы
Их веселых ямщиков.

О, славянские натуры...
Нет, не можно описать
Их медведевские шкуры,
Их особенную стать.

Надо видеть, чтобы верить,
Что славянский молодец,
Надо семь разов отмерить,
Чтоб зарезать наконец!

Ame slave - Славянская душа (фр.)

Amo - amare

Довольно описывать северный снег
И петь петербургскую вьюгу...
Пора возвратиться к источнику нег,
К навеки блаженному югу.

Там первая молодость буйно прошла,
Звеня, как цыганка запястьем.
И первые слезы любовь пролила
Над быстро изведанным счастьем.

Кипит, не смолкая, работа в порту.
Скрипят корабельные цепи.
Безумные ласточки, взяв высоту,
Летят в молдаванские степи.

Играет шарманка. Цыганка поет,
Очей расточая сиянье.
А город лиловой сиренью цветет,
Как в первые дни мирозданья.

Забыть ли весну голубую твою,
Бегущие к морю ступени,
И Дюка, который поставил скамью
Под куст этой самой сирени?..

Забыть ли счастливейших дней ореол,
Когда мы спрягали в угаре
Единственный в мире латинский глагол -
Amare, amare, amare?!

И боги нам сами сплетали венец,
И звезды светили нам ярко,
И пел о любви итальянский певец,
Которого звали Самарко.

...Приходит волна, и уходит волна.
А сердце все медленней бьется.
И чует, и знает, что эта весна
Уже никогда не вернется.

Что ветер, который пришел из пустынь,
Сердца приучая к смиренью,
Не только развеял сирень и латынь,
Но молодость вместе с сиренью.

Amo - amare - Люблю - любить (лат.)

Chanson a boire

От Гренады до Севильи
Все танцует, все поет...
Скиньте ж, Маша, тип мантильи
С ваших мраморных красот!

В наших табелях о ранге -
Возраст только атавизм.
А поэтому, мой ангел,
Не впадайте в пессимизм.

Горячо рекомендую -
"За святой девиз вперед"
Выпить рюмочку, другую,
На четырнадцатый год.

Если червь вам сердце гложет,
Прикажите - задушу!
Если ж это не поможет,
То прощения прошу...

Значит, вашей сердцевины
Не коснулся мой аккорд.
Значит, я, как тип мужчины,
Не созвучен в смысле морд.

Но в надежде, что прискорбный
Факт сей может и не быть,
Я прошу ваш профиль скорбный
Хоть на фас переменить.

Потому что, чем яснее
Ваши томные черты,
Тем вы больше в апогее
Нашей женской красоты.

Так роскошно стрижка ваша,
Как античный вьется фриз,
Что прошу вас, выпьем, Маша,
За какой-нибудь девиз!

Выпьем раз от состраданья,
А для вкуса - по второй,
И наш горький хлеб изгнанья
Густо вымажем икрой!..

1933


La Donna E Mobile

                            И встретились они.
                            И поняли без слов.

                                      Апухтин

            1

Буду ждать тебя в Люцерне,
Мой учитель, мой кумир.
В старой, сводчатой таверне
Нам дадут швейцарский сыр.

И к слезе его прозрачной
Я добавлю и свои -
Слезы жизни неудачной,
Слезы горестной любви.

Как одна с другою слита,
Ты поймешь ли, мой педант?..
Жду. Тоскую.
             Джиолитта.
Отвечай мне poste-restant.

            2

Хорошо. Придется взвесить.
Врозь ужасно тяжело.
Выезжаю ровно в десять.
Твой всегда влюбленный Лло.

            3

Я свободна. С прежней силой
Пробудилась в сердце страсть.
Будьте добрым, милый, милый,
И не дайте мне упасть.

Если кровь седого галла
Не ушла из ваших вен,
Если любите хоть мало,
Приезжайте в Экс-ле-Бэн.

Неужели позабыты
Ночь, гондола?.. смятый бант?..
Жду. Тоскую.
            Джиолитта.
Отвечайте poste-restante.

            4

Хорошо. Без оговорок
Все прощу. Но взвесь. Пойми.
Выезжаю в десять сорок.
Обнимаю. Твой Мими.

            5

Сэр! Прошу вас, помогите,
Напишите Джиолитте,
Что пора кончать роман.
Надоела.
        Мильеран.

            6

Cher monsieur, пишите сами.
Ибо, строго между нами,
Я уж дал ей атандэ.
Надоела.
        Ваш Л. Д.

La donna è mobile (дословно с итальянского языка «Женщина непостоянна», в самом известном русском переводе — «Сердце красавиц склонно к измене»)

1920


Primavera

Была прелестная пора...
Цвели фиалки. Птицы пели.
Звенели чище серебра
Ручьи во вкусе Боттичелли.

Блестели лужи. И лучи
Врывались в щели и в простенки.
Кружились первые грачи,
Как на картинах Ярошенки.

И расцвели в какой-то срок
И лес, и роща, и поляна.
И плыл над рощицей дымок,
Как на картинах Левитана.

И все сияло, и вокруг
Таким дышало ароматом,
Что каждый встречный был нам друг,
А поперечный был нам братом.

И шел такой от братьев дух,
И столько этих братьев было,
Что мы уж спрашивали вслух:
А где же братская могила?-

Чтоб уложить их всех туда,
И чтоб над ними птицы пели,
И с синих гор неслась вода,
Как на картинах Боттичелли.

1934


А. А. Алёхину

Свет с Востока, занимайся,
Разгорайся много крат,
"Гром победы, раздавайся",
Раздавайся, русский мат!..
В самом лучшем смысле слова,
В смысле шахматной игры...
От конца и до другого
Опрокидывай миры!
По беспроволочной сети
Всяких кабелей морских
Поздравленья шлите, дети,
В выражениях простых!..
Рвите кабель, рвите даму,
Телеграфную мамзель,
Сердце, душу, телеграмму,
Не задумываясь, прямо -
Шлите прямо в Грандотель.
Буэнос. Отель. Алеше.
Очень срочно. Восемь слов.
"Бьем от радости в ладоши,
Без различия полов".
А потом вторую шлите
За себя и за семью:
"Ах, Алеша, берегите
И здоровье, и ладью!"
Третью, пятую, шестую
Жарьте прямо напролет:
"Обнимаю и целую
Шах и мат, и патриот".
Главным образом вносите
В текст побольше простоты,
Вообще переходите
Все с Алехиным на ты!
"Гой еси ты, русский сокол,
В Буэносе и в Аире!
Вот спасибо, что нацокал
Капабланке по туре!..
Десять лет судьба стояла
К нам обратной стороной,
Той, что, мягко выражаясь,
Называется спиной".
И во тьму десятилетья
Ты пришел и стал блистать!
Так возможно ль междометья,
Восклицанья удержать?!
Стань, чтоб мог к груди прижаться
Замечательный твой миф,
Заключить тебя в объятья,
Невзирая на тариф!..
Все мы пешки, пешеходы,
Ты ж орел - и в облаках!
Как же нам чрез многи воды,
Несмотря на все расходы,
Не воскликнуть наше - ах!..

1927


Август

Тяжкие грозди глициний,
Утро, симфония света.
Воздух прозрачный и синий,
Воздух парижского лета.

Прелые запахи тлена,
Милая сладость земного.
Легкая, смертная пена,
Горечь бессильного слова.

Разве не чуют, что ветер
С русской, бескрайной равнины
Вихрем взметет эти розы,
Стебли, газоны, куртины,

Станет в слепом сладострастье,
В страшном припадке удушья
Рвать и топтать это счастье,
Мстить за предел равнодушья,-

Лишь бы, сломав, уничтожив,
Вольно гулять по пустыне,
Сыпля на смертное ложе
Хрупкие грозди глициний!..

1931-1935


Аллегретто

           В число профессоров "Школы фашизма"
           записался и В. В. Шульгин.

Ты не пей простого пива,
А ты пей вино Киянти,
Фашьо Россико эввива,
Фашьо Россико аванти!
По неведомой причине
На язык родных "осини"
Перекладывает ныне
Базилико Шульгинини,
Наше гранде монаркиста,
Манифесто дель фашиста!
Гавдеамус, что Fie скисла,
Наша слава, браво-браво!..
Ерундиссимо для смысла,
Но фортиссимо направо!
Приготовься, мужикато,
Не раскачиваясь сдуру,
Сделать легкое скакато
Ух! и прямо в диктатуру!
В полной форме и при шпоре
Будет грозен вроде тучи
Этот самый диттаторе,
Этот самый русский дуче.
Уж как сядет он с разбега
На затылок твой крестьянский -
Пропадай моя телега...
Говоря по-итальянски!
Станет дути, станет гнути,
Разминать тебе все части,
И покажет тутти-футти,
Тутти-футти твердой власти!
Но елико деревянный
Шаток русский Капитолий,
То, от власти фортепьяный,
Упадет он с антресолей...
И тогда, о, мужикато,
Пейзанино бородато,
Вспомни: есть еще береза,
Тонкоствольна, грандиоза!
Сей породою древесной,
Как гласит о том легенда,
Надо действовать отвесно,
Надо действовать крещендо,
А окончив, молвить: встаньте,
Встаньте, дуче, и - аванти!..

1927


Англия

Царица гордая бушующих морей.
Легенда старая суровых капитанов!
Страна загадочных и сумрачных туманов,

В лесах из мачт и прихотливых рей -
Ты блещешь красными огнями фонарей
В пути бесчисленных гигантских караванов!

Соленых волн рассыпчатая пыль
Сверкает брызгами над всеми парусами.
Им бури грозные родными голосами

Всегда рассказывают пламенную быль
Про то, каких пространств касался острый киль,
Какими небеса смеялись небесами!..

Есть тайна вещая в безмолвных моряках
Для тех, чья родина - раскинутые степи.
Гремят всегда их якорные цепи,

Всегда огонь - в далеких маяках,
Тугой канат - в натруженных руках
И что-то детское, задорное в их кепи!

На их гербе - к прыжку готовый лев
Грозит дерзнувшего безумца окровавить:
Не даст легко он женщин обесславить -

Британских девушек с осанкой королев!
Кто испытал величественный гнев,-
Попытку дерзкую спешит скорей оставить!

...В машинном грохоте дымятся города.
Щетина труб венчает кровли зданий -
Эмблемой черною испытанных созданий,

Плодов упорного и мощного труда.
Веков истории проходит череда
В простых словах пленительных преданий.

...Как верный щит - британская скала
Стоит в плену бушующего моря,
И, с бурей волн рокочущею споря,

В глубоких гаванях звонят колокола:
Пусть знают путники, что затаила мгла
В пучине вод - пучину зла и горя!..

Пускай теперь осмелится пират
Направить бриг на грозные утесы.
Назад!..- колокола немолчно говорят.
Вперед!..- поет волна,- вперед, мои матросы!

1915


Анютины глазки

Не хочу хрестоматий и сказок,
Ни стихов, ни легенд, ни поэм.
Я желаю Анютиных глазок...
А иных не желаю совсем...

Все былые богини - в отставку!
Не хочу ни Венер, ни Минерв.
Ах, скорей бы на землю - на травку,
Несмотря на седалищный нерв...

Сколько было ошибок во вкусах,
Сколько раз, безнадежный вопрос,
Разводилось колес на турусах!
Дальше больше турус, чем колес...

Для чего, на Анюту не глядя,
Ты на Энгельса юность губил?
Кто он был тебе? тетя иль дядя?
Или школьным товарищем был?

А потом ты ушел к декадентам...
Для чего? Отчего? Почему?
И когда отравлялся абсентом,
То зачем? И в угоду кому?

Ах, как часто менялися позы,
И герой, и под ним пьедестал...
Декадент, ты искал туберозы,
А Анютины глазки топтал?!!

Это верно, что жизнь авантюра,
И исполнена всякого зла,
Но была бы Анюта не дура,
Уж она б тебя в руки взяла!

Не срывал бы ты желчно повязки,
Не писал бы роман на ходу...
И цвели бы Анютины глазки
И в твоем предзакатном саду.

1932


Арбатские голуби

Если бы я, как старик со старухой,
Жил у самого синего моря,
Я бы тоже, наверно, дождался
Разговора с волшебною рыбкой.
Я сказал бы ей: "Как тебя?.. Рыбка!
Дай-ка выясним честно и прямо,
Что мы можем хорошего сделать,
Так сказать, для начала знакомства?
Столбового дворянского званья
От тебя я иметь не желаю,
Потому что, по совести молвить,
Никакого не вижу в нем толку.
Что касается почестей царских,
То на них я не льщусь совершенно:
Хорошо это пишется в сказке,
Только худо читается в жизни.
Не влекут мою душу хоромы,
Терема да резные палаты.
Это все я, голубушка, видел
И... постигнул непрочность постройки.
Не того, государыня-рыбка,
От щедрот твоих жду, а другого:
Восемь лет я сижу у корыта,
Каковое корыто разбито.
Восемь лет я у берега моря
Нахожусь в ожиданье погоды...
А хотел бы я жить в переулке,
Возле самой Собачьей площадки,
Где арбатские голуби летом
Меж собою по-русски воркуют.
Очень много душа забывает
Из того, что когда-то любила.
А вот видишь, каких-то голубок,
Сизых пташек простых - не забыла.
Ты меня не поймешь, потому что
Как-никак, а ты все-таки рыба,
И, конечно, на удочку эту
Уж тебя никогда не поймаешь.
Но, коль правда, что ты расторопна,
А не просто селедка морская,
Так не можешь ли сделать ты чудо,
Сотворить это дивное диво?!
А об нас, государыня-рыбка,
Не тужи, когда в море утонешь.
Мы, хотя старики и старухи,
А назад побежим... Не догонишь!"

1926


Аси-муси

Под Парижем, на даче, под грушами,
Вызывая в родителях дрожь,
На траве откровенными тушами
Разлеглась и лежит молодежь.

И хотя молодежь эта женская
И еще не свершила свое,
Но какая-то скука вселенская
Придавила и давит ее.

И лежит она так, босоногая,
Напевая унылый фокстрот
И слегка карандашиком трогая
Свой давно нарисованный рот.

Засмеется - и тоже невесело,
Превращая контральто в басы.
И глядишь, и сейчас же повесила
На обратную квинту носы.

А потом задымит папиросками
Из предлинных своих мундштуков,
Только вьется дымок над прическами,
Над капризной волной завитков.

И гляжу на нее я, и думаю:
Много есть достижений вокруг.
Не исчислишь их общею суммою,
Не расскажешь их сразу и вдруг.

Много темного есть в эмиграции,
Много темного есть и грехов.
Одного только нет в эмиграции...
В эмиграции нет женихов.

1932


Ать! Два!..

        В четыре года покончить с невежеством,
        в три года ликвидировать безграмотность!

                         Приказ Бубнова,
                     народного комиссара

"Гром победы раздавайся"...
От верхов и до низов!
Ты ж не дрыгай, не шатайся,
Ослепительный Бубнов!

Стой, наследник Дидерота,
Просветивший наши дни,
Стой на месте, злая рота,
Даже глазом не моргни!

Не тебя ль покойник Бебель
Предвещал во тьме времен,
Наш пронзительный фельдфебель,
Наш Брокгауз, наш Ефрон?!

Не твою ль в грядущем мраке
Он провидел красоту -
В гимнастерке цвета хаки
И в сапожках на ранту?!

И, рябой и красномордый,
С грудью полным колесом,
Ты ступил походкой твердой
На российский чернозем.

Стал навытяжку, не киснул,
Оглядел себя до пят,
Пальцы в рот - и зычно свистнул,
Так, как именно свистят

Солдафоны и матросы,
Запевалы, свистуны
И другие наркомпросы
Этой северной страны.

И, привыкшая беспечно
К зычным посвистам и встарь,
Вся страна легла, конечно,
На отечества алтарь.

И, в лежачем положенье
На верхушке алтаря,
Предавалась с увлеченьем
Изученью букваря.

А над ней стоял спесиво
Писарь с пальцами во рту
И толкал ее в загривок
Сапожками на ранту...

1929


Бабье лето

Нет даже слова такого 
В толстых чужих словарях. 
Август. Ущерб. Увяданье. 
Милый, единственный прах. 
Русское лето в России. 
Запахи пыльной травы. 
Небо какой-то старинной, 
Темной, густой синевы. 
Утро. Пастушья жалейка. 
Поздний и горький волчец. 
Эх, если б узкоколейка 
Шла из Парижа в Елец... 

Без заглавия (Был месяц май, и птицы пели)

Был месяц май, и птицы пели,
И за ночь выпала роса...
И так пронзительно синели,
Сияли счастьем небеса,

И столько нежности нездешней
Тогда на землю пролилось,
Наполнив соком, влагой вешней,
И пропитав ее насквозь,

Что от избытка, от цветенья,
От изобилья, от щедрот,
Казалось, мир в изнеможенье
С ума от счастия сойдет!..

Был месяц май, и блеск, и в блеске
Зеленый сад и белый дом,
И взлет кисейной занавески
Над русским створчатым окном.

А перед домом, на площадке,
Веселый смех, качелей скрип.
И одуряющий и сладкий,
Неповторимый запах лип.

Летит в траву твой бант пунцовый,
А под ногой скользит доска,
Ах, как легко, скажи лишь слово,
Взмахнуть и взвиться в облака!..

И там, где медленно и пышно
Закатный день расплавил медь,
Поцеловать тебя неслышно,
И если надо, умереть...

Был месяц май, и небо в звездах,
И мгла, и свет, и явь, и сон.
И голубой, прозрачный воздух
Был тоже счатьем напоен.

Молчанье. Шорох. Гладь речная.
И след тянулся от весла.
И жизнь была, как вечер мая,
И жизнь и молодость была...

И все прошло, и мы у цели.
И снова солнце в синеве,
И вновь весна, скрипят качели,
И чей-то бант лежит в траве.

1929


Без заглавия (В мире что-то совершилось)

В мире что-то совершилось,
Полог снят!
Кошка Машка разрешилась -
Пять котят.
То, что снилось, воплотилось,
Милый друг!
В мире что-то совершилось-
Сразу!.. Вдруг!..
Все приемлющим земное,
Нам дано -
Золотое, голубое
Пить вино,
Не струя из неба льется -
Океан,
Кто напьется, захлебнется,
Будет пьян!
Все набухнувшие почки
Расцвели,
Пар идет от каждой кочки,
Из земли.
Даже лужи отражают
Небеса,
В каждом сердце назревают
Чудеса!
Красоты большой поклонник,
Но плебей,
Прилетел на подоконник
Воробей.
На родительницу-кошку
Поглядел,
Прочирикал, клюнул крошку,
Улетел.
Мне, конечно, больше надо,
Чем ему.
Но и так уж сердце радо
Потому...
Потому, что после бури
Снеговой -
Тонет золото в лазури
Голубой.
Потому, что если очень
Пожелать,
Можно многое постигнуть
И понять.
Потому, что если очень
Захотеть,
Можно многое на свете
Одолеть...
Но для добрых одолений,
Для чудес
Выбирайте день весенний!
Из небес
Голубого зелья льется
Океан,
Кто напьется, захлебнется,
Станет пьян!..

1927


Без заглавия (Все идет своим порядком)

               В России выпал первый снег.

           I

Все идет своим порядком,
Монотонной чередой.
Вновь над Эйфелевой башней
Светит месяц молодой.
Утром солнышко сияет,
Воздух ясен, воздух чист.
И шуршит в лесу Булонском
Под ногой опавший лист.
И с высоких колоколен
Не срывается набат.
И скользит неслышной тенью
Человек и дипломат.
Быстро меркнут диадемы,
Ореолы и венцы,
А курьерский поезд мчится
Из Парижа на "Столбцы".
И выходит он в раздумье
Из вагона с узелком:
- Да-с... Судьба меня слизнула,
Как корова языком.

           II

Все идет своим порядком
И в столицах и окрест.
Скоро будут на заборах
Клеить новый манифест.
И в густом российском мраке
В честь советских именин
Восклицательные знаки
Вновь получит гражданин.
Благородные владыки
Будут миловать воров,
Озарят огнем бенгальским
Мглу осенних вечеров.
И хрипеть, что это искры,
Из которых, там и тут,
Вспыхнет пламя мировое
Через сорок пять минут...

          III

Все идет своим порядком,
И пускай себе идет!
Сердце все-таки чудесным,
Чем-то собственным живет.
Не о том его тревога, -
Не о том его печаль,
Что посла и человека
Унесло в родную даль.
Не о том оно тоскует,
Что в Москве об эти дни
Будут факелы, и плошки,
И ракеты, и огни.
Бьется сердце суеверно
Оттого, что где-то там -
Можно русский снег увидеть
И... прижать его к устам.

1927


Без заглавия (Идут года, но неподвижна Троя)

Идут года, но неподвижна Троя.
Проходят дни без смысла, без следа.
Струится Днепр по трубам Днепростроя.
В Нарымский край уходят поезда.

Играет в бабки староста Калинин.
И тишь, и гладь, и божья саранча,
И бронзовый указывает Минин
Пожарскому на кости Ильича.

<1931>


Без заглавия (Люблю давно забытые романсы)

                1

Люблю давно забытые романсы,
Под звон гитар настойчивый куплет,
Любовный бред и жалобные стансы,
Балкон, и плащ, и розы, и стилет...
Ах, чья рука по струнам не водила,
И кто не пел до розовой зари:
"Не говори, что молодость сгубила!"
А, впрочем... если хочешь, говори.

                2

Когда слежу я Маркова Второго
Все те же несравненные дела,
Когда опять меж призраков былого
Идет игра в орлянку и Орла,
Мне грезится: Аскольдова могила.
Трактиры. Вывески. Мигают фонари...
"Не говори, что молодость сгубила!"
А, впрочем, если хочешь... говори.

                3

Когда я слышу смелого Бадьяна,
Я думаю: вот это человек!
Сапожник по профессии. Но, странно,-
По стилю настоящий дровосек.
И хочется так ласково, так мило
Сказать ему: Бадьянчичек, не ври,
"Не говори, что молодость сгубила"...
А, впрочем... если хочешь, говори!

                4

Когда, сменив и пардессю, и вехи,
Известный и маститый Мандельштам
Мечтает починить свои прорехи,
Я тоже... предаюсь своим мечтам.
Ораторство - губительная сила.
О, как кричал он: Бесы!.. Дикари!
"Не говори, что молодость сгубила",
А, впрочем... если хочешь, говори.

                5

Когда брожу по рощам евразийским
И вижу, как у взрослых на виду
Карсавин лепит с видом олимпийским
Из кизяка татарскую орду,
Я понимаю: нянька уронила,
И тут уж не поможешь, хоть умри!..
- "Не говори, что молодость сгубила!"...
А, впрочем, если хочешь... говори.

                6

...Вот так, живем. Покуда не насупит
Старик Харон седеющих бровей,
И скоро уж, действительно, наступит
Не частный, а всеобщий юбилей.
Что ж, эмигрант!.. До лет Мафусаила
Когда дойдешь, то тихо повтори:
"Не говори, что молодость сгубила?"...
А впрочем, если хочешь... говори!

1926


Без заглавия (Не шей ты мне, матушка)

Не шей ты мне, матушка,
Красный сарафан!
Не подходит, матушка,
Он для здешних стран.
Да и, кроме этого,
Толку ль без конца
Наряжать отпетого
Вольного певца?..
Помню я, невпорушка,
Говорила ты:
"Свет ты мой, Федорушка,
Ангел красоты!..
Рот раскроешь - рубликом
Каждого даришь,
Всем нашим республикам
Угождаешь, вишь!.."
А теперь что вздумала,
Обалдела, знать?
Федора Шаляпина
Голоса лишать!..
Раз не ходит ходором,
Чтоб челом нам бить,
Стало быть, и Федором
Он не может быть...
Не желаешь жаловать,
Гонишь со двора,
Думаешь разжаловать
Баса в тенора!..
Я ж долбил в дубовую
Голову твою,
Что одну басовую
Партию пою,
Ты ж, жестоковыйная,
Не внимала речь,
Думала в партийные
Партии запречь,
Эх, кабы да ежели,
Да таких впрягать!
Только мне ль, невеже ли,
Да тебя понять?..
Нет, не шей мне, матушка,
Красный сарафан,
Пусть рядится в красное
Бедный твой Демьян,
Пусть народным гением
Числится, чудак,
Пусть и тешит пением,
Ежели уж так!..
В жизни путь-дороженька
Каждому своя.
А с меня достаточно,
Что Шаляпин - я!..

1927


Без заглавия (Сколь приятно из далека)

                 Пора начать социалистическое
              наступление на музыкальном фронте!

                              Из советских газет

Сколь приятно из далека
Созерцать зарю Востока,
Искушенный теша взор -
Этим пламенным сияньем,
Этим розовым пыланьем
Этих собственных Аврор!..

Что ни день, то достиженье,
Что ни час - преображенье,
Претворение мечты,
Тайнам новое причастье,
На земле земное счастье
И победа красоты!

Не могу застыть в покое...
Дайте что-нибудь такое,
Чтобы мог я колотить,
И чтоб мог я барабанить,
Дробью душу затуманить,
Радость бурную излить!

Так и хочется галопом
Проскакать по всем Европам,
Учинить у них Содом -
И воскликнуть: "Посмотрите.
И немедленно умрите,
Пожираемы стыдом!"

Разве снилось вам, гниющим,
Вам, во прахе трижды сущим,
Нечто равное тому,
Что теперь, даю вам слово,
Блеском солнца мирового
Всю прорезывает тьму?!

Мы с душою семиструнной,
Мы, кого сонатой лунной
Угощал еще Мамай,
Мы, над кем от колыбели
Без конца звенели трели,
Открывающие рот,-
И конечно, мы мечтали
О последнем идеале,
Знаменующем рекорд-
В день, когда над всей вселенной
Грянет мощью вожделенной
Заключительный аккорд!

Пусть еще у музыкантов
Нет достаточных талантов,
А в руках одни смычки...
Нам не надо инструментов!
Мы и так интеллигентов
Обыграем в дурачки!..

Потому что в мире пресном,
В уравненье с неизвестным,
Мы, вот именно, есть икс!
Будет день - и грянет опус,
И не только на Европу-с,
А на весь на материк-с!

Ничего не пожалеем,
Так ударим, так огреем,
Что воскликнет мир, зловещ:
- А, действительно, какая
Эта музыка Мамая
Симфоническая вещь!..

1930


Без заглавия (Я гляжу на вашу шубку)

Я гляжу на вашу шубку,
Я расстроиться готов:
Сколько было перебито
Милых дымчатых кротов.

Сколько твари этой серой
Уничтожено в полях,
Лишь бы вам блистать Венерой,
Утопающей в мехах!..

А когда еще и мрамор
Вашей шейки неземной
Оттеняете вы пышной
Черно-бурою лисой,

Мне, кому бы только славить
Вашу смутную красу,
Мне становится обидно...
Не за вас, а за лису!

Я гляжу на ваши руки,
И считаю, мизантроп,
Сколько надо было горных,
Темноглазых антилоп,

Грациознейших животных
Меткой пулей пронизать,
Чтоб могли вы и перчатки,
Как поклонников, менять!..

Я гляжу на сумку вашу,
На серебряный затвор.
А на сумке чья-то кожа
Очаровывает взор.

И встает передо мною
Голубой, далекий Нил...
И шепчу я с тихой грустью:
- Бедный, бедный крокодил!

Наконец, на ваши ножки
Я взволнованно гляжу,
И дрожу, и холодею,
Холодею и дрожу...

Ради пары ваших туфель,
Ради моды, для забав...
Черным негром был отравлен
Ядом собственным удав!!

И когда в звериных шкурах,
В перьях птиц и в коже змей,
Вы являетесь Дианой,
Укрощающей зверей,

Я хочу спросить невинно,
Тихо, чинно, не дыша:
- Где у вас, под всей пушниной,
Помещается душа?

1928


Без заглавия (Я люблю осенний дождь)

Я люблю осенний дождь,
Когда он стучит по крыше,
Барабанит мне в окно
И звенит в оконной нише.
И стекает на асфальт,
А оттуда прямо в Сену,
Словом, я люблю, когда...
Это дождь по Андерсену!

Если вспомнить хорошо
Сказку юности туманной,
То у каждого ведь был
Свой солдатик оловянный.
Тот, который на заказ
Был раскрашенным на славу,
Тот, который как-то раз
Из окна упал в канаву.

Я не знаю, может быть,
Это все такая малость -
Старый, добрый Андерсен,
Наше детство, наша жалость,
Этот милый переплет

С пожелтевшими краями,
Из которого весь мир
Открывался перед нами,
Этот дивный сладкий бред
И порыв, еще неясный,
И солдатик без ноги,
Оловянный, но прекрасный!

Я не знаю, может быть,
Для сегодняшних, для новых,
Научившихся любить
Эту поступь дней суровых,
Для которых каждый миг
Только миг преодолений,
Для обветренных в боях,
В дымном порохе сражений,
Правда, может быть, для них
Чуждо все, во что когда-то
Раз уверовали мы
И доныне верим свято!

Пусть... Поделим этот мир,
Нашим чувствам сообразно.
Слава Богу, что любить
Так умеют люди разно.
Я люблю и не горжусь
Кур, намокших под забором.
Потому что я мирюсь
С их куриным кругозором.

Я люблю, когда земля
Пахнет влагой дождевою.
Дождь стучит в мое окно,
Круг от лампы надо мною.
Сядешь. Вспомнишь обо всем.
Дни побед. И дни падений.
Нет! Люблю осенний дождь,
Уж за то, что он осенний.

1926


Беловежская пуща

Эстрада затянута плюшем и золотом.
Красуется серп с историческим молотом.
Тем самым, которым, согласно теории,
Весьма колотили по русской истории.

Сидят академики с тухлой наружностью,
Ядреные бабы с немалой окружностью,
Курносые маршалы, чуть черноземные,
Степные узбеки, коричнево-темные.

Фомы и Еремы, тверские и псковские,
Столичные лодыри, явно московские,
Продольные пильщики, крепкие, брынские,
Льняные мазурики, пинские, минские,

Хохлы Николая Васильича Гоголя,
И два Кагановича, брата и щеголя...

1938


Библейский случай

Уже эпох был ясен перелом.
Опутанная, скованная злом,
Кружилась сумасшедшая планета.
И уж не раз разгневанный вулкан
Грозил разъять Великий океан
Зловещего, опалового цвета.

Уже земля качалась на Весах.
И возникали в бледных небесах
Последние кровавые закаты.
А ночью упадали с высоты,
Похожие на редкие цветы,
Горящие сапфиры и агаты.

И слышен был на целый материк
Граничивший с истерикою крик
Великого безумца Эдисона.
Но мир теней на зов не отвечал.
И серп луны несчастье предвещал.
И в том году не выбрали Вильсона.

Еще - не мог Всевышний претерпеть,
Что стали размножаться и наглеть
Какие-то республики латгальцев.
И бысть отмщен многоголовый грех.
И хрустнул мир, как маленький орех,
Раздавленный усилиями пальцев.

И злой осел, загадивший Восток,
На Арарат копыт не уволок
И пал под глас Демьяновой свирели.
И в ту же ночь погибли пошляки,
Писавшие негодные стишки
О родине, которой не имели.

1920-1921


Биография

Жил такой, никому не известный
И ничем не прославивший век,
Но убийственно-скромный и честный
И милейшей души человек.

Веря в разум и смысл мирозданья,
Он сиял этой верой с утра
И кормился от древа познанья
Лишь одними плодами добра.

Состязаясь с змеей сладострастной,
Он, конечно, немало страдал,
Но зато, просветленный и ясный,
Все во сне херувимов видал.

Ограничив единой любовью
Неизбежные сумерки дней,
Он боролся с проклятою кровью,
С человеческой плотью своей.

И напрасно в бреду неотвязном,
В красоте естества своего,
Соблазняли великим соблазном
Многогрешные жены его.

Он устоев своих не нарушил,
Он запретных плодов не вкушал.
Все домашнее радио слушал,
Простоквашею дух оглушал.

И, когда задыхаясь от жажды
И вздохнувши испуганно вслух,
Испустил он, бедняга, однажды
Этот самый замотанный дух,

И, взбежав по надзвездным откосам,
Очутился в лазоревой мгле
И пристал к херувимам с вопросом -
Как он прожил свой век на земле?..

В небесах фимиамы и дымы
В благовонный сгустилися мрак,
И запели в ответ херувимы:
- Как дурак! Как дурак!
                 Как дурак!

1937


Бродяга

О, синьор в цилиндре строгом,
В рединготе и с пластроном,
С пестрой ленточкой в петлице
За заслуги перед троном!..

Вы сердиты. Вы дугою
Изогнули ваши брови,
Даже держите свой зонтик
Вы как будто наготове.

Да, вы правы. Я зевака.
И стою я, рот разинув,
Пред витринами нарядных,
Освещенных магазинов.

И могу смотреть часами,
Как в плену своем хрустальном
Улыбается, сияет
Эта кукла в платье бальном...

Иль прильнув к зеркальным стеклам
Ресторана или бара,
И глядеть, как честным людям
Подают во льду омара,

Удивительные фрукты,
Замороженные вина,
От которых радость в сердце
Может вспыхнуть беспричинно!

А еще люблю я очень
Слушать музыку шарманки
И встречаться с грустным взором
Бесприютной обезьянки...

Вообще, синьор, немало
Есть вещей на белом свете,
Вызывающих восторги
И в зеваке, и в поэте.

И напрасно вы замкнулись
В вашем строгом рединготе,
И от улицы, от встречи
Ничего уже не ждете!

Вот, была ж у вас... со мною...
Хоть на миг одна дорога.
А ведь встреча с человеком
Это, право, очень много.

Если ж вам и это чуждо,
Значит, дух ваш полон мрака,
Значит, вы не... теплый парень,
Не поэт и не зевака!

1927


В альбом (Милый Коля Сыроежкин)

Милый Коля Сыроежкин,
Эмигрантское дитя!
Я гляжу на мир серьезно,
Ты глядишь на мир шутя.
Что же должен я такое
Написать тебе в альбом,
Чтобы ты, приятель милый,
Не бранил меня потом?
Было б самым честным делом,
И совсем тебе под стать,
На листе блестяще белом
Двух чертей нарисовать...
Закрутить им хвост покруче -
Если бес, мол, так уж бес!
А внизу простую надпись:
"Дорогому Коле С."
Но тогда бы все сказали -
Это ужас и позор
Тешить мистикой подобной
Любопытный Колин взор!..
И поэтому, оставив
Соблазнительных чертей,
Мы займемся тем, что может
Быть полезным для детей...
Смысл моих нравоучений
Поразителен и прост:
1. Если ты увидишь кошку,
Не хватай ее за хвост.
2. Если пишешь, то старайся
Весь в чернильницу не лезть.
3. Не грызи зубами ручку,
Если даже хочешь есть.
4. Если ты уроки учишь,
То учи их, а не спи.
5. Не разглядывай обои.
6. Не пыхти. И не сопи.
7. Не болтай ногою правой.
8. Левой тоже не болтай.
9. Не пиши на каждой стенке-
Сыроежкин Николай.
10. Не клади резинки, перья
И веревочки в карман.
11. Под грамматику тихонько
Не подкладывай роман.
12. Не играй с чужой собакой.
13. Не срывай куски афиш.
14. Не тверди на каждом слове,
То и дело, же-ман-фиш!
15. Не просись в синематограф
Непременно каждый день.
16. Не носи свою фуражку
Непременно набекрень.
17. А уж паче, наипаче,
Вняв совету моему,
Не допытывайся, Коля,-
Отчего, да почему!..
          -----
А теперь скажу я честно
И скажу тебе я так:
Если Коля Сыроежкин
Не лягушка, не слизняк,
Если в Коле сердце Коли
Сыроежкина живет,
То на все семнадцать правил
Он возьмет - и наплюет!..

1927


В альбом (Я гляжу на вас, Нанета)

Я гляжу на вас, Нанета,
И испытываю гордость.
Я все думаю: откуда
Эта сдержанная твердость?
Эти милое проворство,
И рассчитанность движений,
И решительность поступков,
Не терпящих возражений?
Если б в старом Петербурге
Мне сказали, что Нанета,
Эта хрупкая сильфида,
Эта выдумка поэта,
У которой как перчатки
Настроения менялись,
И у ног которой сразу
Все поклонники стрелялись,
Если б мне тогда сказали,
Что, цветок оранжерейный,
Эта самая Нанета
Этой ручкою лилейной
Будет шить, и мыть, и стряпать,
И стучать на ундервуде,
Я бы только улыбнулся,
Ибо что я смыслю в чуде?!.

Между тем, моя Нанета,
Это чудо совершилось.
Правда, многое на свете
С той поры переменилось.
Но из всех чудес, которым
Овладеть дано душою,
Это вы, моя Нанета,
Чудо самое большое!
Это вы крестом болгарским
Шьете шаль американке
И приносите, сияя,
Ваши собственные франки.
Это вы, накрасив губки,
Отправляетесь на рынок,
Поражая взор торговок
Лаком лаковых ботинок.
Это вы, царя на кухне,
Словно Нектар олимпийский,
Льете щедрою рукою
Дивный борщ малороссийский.

Это вы при свете лампы,
Словно жрица в тайном действе,
Ловко штопаете дырки,
Неизбежные в семействе.
Жанна д'Арк была святая,
Вы не Жанна. Вы Нанета.
Но простая ваша жертва
Будет некогда воспета.
Потому что в эти годы
Отреченья и изгнанья
Сердцу дороги и милы
Только тихие сиянья.
Потому что и Нанетой
Я зову вас тем смелее,
Что Нанета - это песня,
А от песни - веселее!

1926


В Булонском лесу

Черно-голые деревья.
Легкость статуй. Тяжесть тумб.
Пахнет свежестью и влагой
От больших цветочных клумб.

Звонко цокают копыта.
Пронеслась... И скрылись вдаль
Темно-рыжая кобыла,
Амазонка и вуаль.

И, смешавшись с вялым тленом
Прошлогодних серых мхов,
Долго держится в аллее
Запах сладостных духов.

1927


В дни Мессии

       Анни Безант заявляет, что приход Мессии
       в лице индуса Кришнамурти повлечет за
       собой новое распределение материков, морей
       и племен.

                 Из газет

"Я пришел к тебе с приветом"
Рассказать, что под Бомбеем
Происходит крах законов,
Сочиненных Галилеем.
Дело в том, что Кришнамурти,
Сын почтенного индуса,-
Человек огромной воли,
Человек большого вкуса!
От Мадраса до Сорбонны
Он проделал путь немалый,
Не совсем обыкновенный
И таинственный, пожалуй.
Это, знаешь ли, не всякий
К быстрой склонен перемене,
Чтоб вчера купаться в Ганге,
А назавтра плавать в Сене.
Но индус был, очевидно,
Не в родстве с магараджами,
Для которых вся Европа
Воплощается в пижаме.
И однажды он почуял,
Как почуял - неизвестно,
Некий дух предначертанья
В существе своем телесном!..
Трудно нам себе представить,
Нам, коснеющим во мраке,
Чтоб Мессия появился
В дорогом парижском фраке,
Чтоб учился он в Сорбонне,
Жил, как все, на Монпарнасе,
Даже если он родился
В древнем городе Мадрасе.
Но толпы непониманье
Умаляет ли идею?..
И направил Кришнамурти
Путь к священному Бомбею.
И оттуда смуглой дланью
Дал он знак для поколений
О великом дне прихода.
О великом дне свершений.
"Разве ты еще не слышишь
Приближение циклона,
Нарушенье всех законов
Галилея и Ньютона?!.
В эскимосской жалкой юрте
Видишь пламенные розы?!"
Верю, верю, Кришнамурти,
Я во все метаморфозы!..
Слышу голос Атлантиды,
Восстающей из пучины,
Боже, как они небриты,
Атлантидские мужчины!..
Вижу, Волга, наша Волга
Не в бассейн течет Каспийский,
А несется полноводно
По пустыне Аравийской.
В Ледовитом океане-
Остров с городом Опочкой,
И живет в нем Венизелос
С Венизелихой и с дочкой.
Эльборус торчит в Нью-Йорке,
Между Кубой и Ираком,
А ирландский город Корки
Отошел к чехословакам.
В Ницце древние ацтеки
Продают моржей румынам,
А в Канаде мерзнут греки
И тоскуют по маслинам.
Все смешалось. Сбились расы,
Точно овцы после бури.
И сознательные массы
Призывают к диктатуре.
Слышен грозный клич народов
И племен весьма различных:
Не хотим плодить уродов,
А хотим детей приличных!..
У славян - носы с горбинкой,
В страшном ужасе славяне.
Совершенно без горбинки -
И евреи, и армяне.
Во вселенной грохот ада,
Накопивши лавы много,
Бьют вулканы где не надо.
Наконец, для эпилога,
От Парижа до Белграда
Бродит тень Палеолога...
О, великий Кришнамурти!
Мир далек от совершенства.
Но... находит в мерзлой юрте
Эскимос свое блаженство.
Если ж страсть к перемещеньям
Столь сильна в душе индусской,
То займися на досуге...
Эмиграциею русской!
Ибо, если ты Мессия,
Ты же должен сделать чудо:
Им - Париж, а нам - Россия,
Нас - туда, а их - оттуда!..

1926


В картине Кустодиева

Ручкой белою прикрылась,
Застыдилась, в круг вошла.
В круг вошла да поклонилась,
Поклонилась, поплыла.

Стан высокий изгибает,
Подойдет и отойдет.
А гармоника рыдает,
А гармоника поет.

1930-е годы


В ложноклассическом духе

    Рецидив антисередняцкого уклона, несмотря
    на ликвидацию оппозиции...
                    Из еще одной речи Микояна

О, Муза, воспой Микояна,
Дитя закавказской природы,
Дитя, из которого вырос
Брюнет мирового масштаба!

Когда из далекого края,
Где кажется небо в овчинку,
Где Гиперборейские ветры
Вздымают снега и метели,
Из царства безрадостной скуки...
Веселенький тенор раздастся,
То знай! Это новый Меркурий
Беспечно гортань упражняет!
Никто на советском Олимпе,
Ни сам огнедышащий Сталин,
Ни лающий Цербер-Менжинский,
Ни бог-Аполлон Луначарский,
Ни многовизжащий Бухарин
И ни Коллонтай-Афродита,

При всем недержании речи,
Не могут его переплюнуть.

Подобен расплавленной лаве
Гортанный глагол Микояна.
Но лава, изринувшись, стынет,
А он непрестанно дымится...
Кто знает, быть может, не сердце,
А сопка в груди волосатой
Стремится наружу чрез глотку,
Сей кратер, всегда воспаленный?..

Но что есть реченье и слово
Без мыслей, в него заключенных,
Без этого горнего взлета
В пространство, в эфир, в бесконечность?..
И где ж, о скажи, современник,
Ты видел такое паренье,
Такой ослепляющий пафос,
Такое сверканье, пыланье,
Как в этой квадратной фигуре
Со сросшейся черною бровью,
С папахой, надвинутой грозно
На всю черепную коробку?!

О, Муза, воспой же России
Эпоху шашлычно-баранью,
И небо, что стало в овчинку,
И край, превращенный в мерлушку,
Где в страшном безмолвии ночи,
В безмолвии снежной равнины
Один Микоян веселится,
Брюнет мирового масштаба!..

1928


В Москву! В Москву! В Москву!

"Эх, кабы матушка-Волга
Да вспять побежала..."
Кабы можно было беженцу
Начать бег сначала.

Переделать мгновенно
Весь путь превратный,
Да из департамента Сены -
Да бегом обратно!

Да чтоб путь-дорога
Укаталась гладко,
Чтоб бежать вольготно,
С ленцой, с пересадкой,

Где пешком, где лётом,
А где в тарантасе,
С высадкой в Берлине,
На Фридрихштрассе!..

Из Берлина по скользким,
По коридорам узким,
К границам польским,
К местечкам русским,

Через речки бурые,
Берега покатые,
Где домишки хмурые,
Подслеповатые

Стоят, пригорюнившись
С утра, спозаранку,
Слезятся, тянутся
К Столбцам, к полустанку!..

А оттуда в любезных,
В ленивых, в сонных,
В трясучих, в железных,
В вагонах зеленых,

С гармонью, со свистом,
С плачем женским, -
Через Минск, Борисов,
К лесам смоленским,

Через Вязьму с пряником,
Бородино на Колочи,
Счастливым странником
Среди темной ночи.

Предпоследние станции
Голицыне, Одинцово
Увидать после Франции,
После всего былого!..

1928


В Татьянин день

               Посвящается
   Московскому землячеству

Господин человек, станьте
На берегу уносящейся жизни,
Воспоминаньями душу израньте,
Очутясь на собственной тризне,
Скользните вопросом по строчкам
Поэзии вашей и прозы,
Смахните носовым платочком
Непрошеные эти слезы,
Ведь вы мужчина - не килька -
И привыкли нести бремя...
- Эй, человек! Филька!..
Вальс - "Невозвратное время"!..
Картина первая. Арбат, переулок.
Дом. Мезонин. Антресоли.
Запах московских булок,
Называемых- франзоли.
Утро. Звон. Благочиние.
На уличных вывесках - яти.
А небо такое синее,
Как в раю... и на Арбате.
Это здесь проезжал Чацкий,
А вот здесь, взгляните,
Гулял старый князь Щербацкий
С дочерью своей, Китти.
- Филька, верти дальше,
Картина вторая,
Тоже, говоря без фальши,
Из потерянного рая!..
Вечер. Тверской. Пушкин.
Коричневые епархиалки.
На дереве, на голой верхушке,
Нахохлились зимние галки.
Белизна. Чернота. Нега.
На снегу фонари голубые.
И отряхиваются от снега
Малиновые городовые.
- Филька, верти, дьявол,
Разжигай порыв дерзкий,
Заворачивай, друг, направо,
По Дмитровке, в Камергерский,
Где, душу мечтой туманя,
Голосом своим усталым
Рассказывает дядя Ваня
О несбыточном, о небывалом.
- И еще верти, милый,
Налегай вдвое...
Чтоб с особенной силой
Вспыхнуло остальное,
Околыши, косоворотки,
И, неизвестно, откуда,
От молодости или от водки,
Это вера в чудо,
Этот спор у стойки
Про Бога, про честность,
Этот скок на тройке
В ночь, в неизвестность,
Этот бред цыганок,
Их бубны и песни.
Утром хруст баранок
В трактире, на Пресне,
После вакханалий
И всех чудачеств,
Когда мы не знали
Никаких землячеств!..

1928


В театре

Есть блаженное слово - провинция...
Кто не видел из русских актрис
Этот трепет, тоску, замирание
Во блистательном мраке кулис!..

Темный зал, как пучина огромная,
Только зыбкие рампы огни.
Пой, взлетай, о, душа многострунная,
Оборвись, как струна, но звени!..

Облети эти ярусы темные,
В них простые томятся сердца.
Вознеси, погрузи их в безумие
И кружи, и кружи без конца!..

Дай испить им отравы сладчайшие,
И, когда обессилевши, ниц
Упадешь на подмостки неверные
Хрупкой тяжестью раненых птиц,

Дрогнет зал ослепительной бурею
И отдаст и восторг, и любовь
За твою небылицу чудесную,
За твою бутафорскую кровь!..

<1928>


В эти дни...

Играй нам, веселый шарманщик!
В домах этих радости нет...
Баюкай, бродячий обманщик,
За несколько звонких монет!

Ты видишь - мы стали добрее:
Как много летит серебра!
Мы чувствуем раны острее
И лечим их ложью добра!

От горестей стали мы старше!
Нас крепким вином напои,
Играй нам веселые марши
И грустные вальсы твои!

Гляди - из раскрывшихся окон
Один за другим, чередой,
Мелькает девический локон,
А рядом печально-седой...

Всем хочется ложью минутной
Купить своим душам покой.
Играй же, шарманщик беспутный,
Играй же, забавный такой!

Ты - вольный, не связанный цепью
Из маленьких звеньев любви!
Ты звал свою родину степью,
А мы... Вот монета! Лови!

Тревожные мысли! Не жальте!
Вернутся, вернутся они!
Как много монет на асфальте
Звенит в эти грустные дни!..

Звенит суеверная плата
За счастье в далеком краю!
За мужа, за сына, за брата,
Быть может, погибших в бою!..

...Играй нам, веселый шарманщик!
В домах наших радости нет...
Баюкай, бродячий обманщик,
За несколько звонких монет!..

1914


Вальс гиппопотама

                  Я люблю, когда зацветают березы...
                                  Н. Е. Марков II-ой

Раннее утро. Березоньки. Пташечки.
Солнышко. Реченька. Запах цветов.
Булочки. Пышечки. Блюдечки. Чашечки.
Сливки от собственных курских коров.
Зернышки сыплет дородная птичница.
Ржанье жеребчиков. Песиков лай.
Уточки. Курочки. Яйца. Яичница.
Душечка, душечка!.. Не вспоминай!
Ты же у нас политический деятель,
Ты же отечеству вместо отца,
Ты же начала разумного сеятель,
Что же ты сеять начал с конца?!
Видишь, как горько рыдает купечество.
Даже дворянство намокло от слез.
Ты бы, хотя бы для блага отечества,
Мог отказаться от этих берез.
Ты ведь мужчина огромных способностей,
Что бы сказать подходящую речь?!
Надо ль касаться древесных подробностей,
Просто бы мыслью по древу потечь!..
Ждут от тебя политической хартии,
Грозного слова и неких зерцал,
Вместно ль, чтоб лидер влиятельной партии
Этак на лире рукою бряцал?!
Правда, в натуре твоей поэтической
Есть соловьиная, курская трель.
Все-таки Высший Совет Монархический -
Это не стадо! Почто же свирель?!
Сей инструмент, недоступный влиянию.
И говорю я тебе, не смеясь:
Если ты кит, рассекай Океанию!
Кит в сковородке - не кит, а карась.
Сфинкс на верху пирамиды покоится.
Можно ль поставить его на камин?!
Кто же сравниться с тобой удостоится,
Если ты все-таки только один?
Сфинксом, кентавром, китом и мандрилою
Будь для сподвижников малых твоих.
Встань и обрушься с неслыханной силою
Всей твоей массой веществ жировых!
Выйди, как лев, на средину экватора,
Царственной лапой Сахару возрой!
Требуй, чтоб дали тебе гладиатора,
Помни, что ты - это Марков Второй!
Бремя тяжелое - бремя известности,
Время настало ее возродить,
Вспомни былое и стань на окрестности,
Панику стань на Париж наводить!..
Плюнь на березоньки!.. Криком выкрикивай,
Так, чтобы начали стекла дрожать!..
Пусть этот бедный француз мажестиковый
Знает, как залы внаем отдавать...

1926


Ваня, дитя эмигрантское

Спи, мой отпрыск! Спи, урод!
Скоро будет Новый год,
Он кончается на семь,
Значит, счастье будет всем.
Почему да почему?
Так уж велено ему!
А чрез двести-триста лет,
Как сказал один поэт,
Еще легче будет жить,
Значит, нечего тужить!
Если ж клоп не будет спать,
Если будет приставать,
Почему, да отчего,
Так не будет ничего.
Спи покуда-подрастешь,
Все решительно поймешь.
А не то придет ажан:
"Где шоферский мальчик Жан,
А подать его сюда!"
Что поделаешь тогда?!
А потом придет отец,
Скажет: "Где мой молодец?
Почему пуста кровать?"
Что я стану отвечать?!
... Ваня слушал и сопел,
А потом не утерпел,
Стал во весь свой Ванин рост
И бесхитростен, и прост,
Вкусен, сдобен, как бриош,
Отчеканил маме: врешь!..
"У ажанов есть семья,
Для чего ж ажану я,
Разве он такой злодей,
Чтоб хватать чужих детей?..
Если ж он кладет их спать,
Как он может охранять
Все квартиры и дома,
Как учила ты сама?
Если ж ты такая мать,
Чтоб ребенков отдавать,
Так зачем же их родить,
Огород лишь городить?!"
И, сказав свой первый спич,
Вкусный, сдобный, как кулич,
На подушки соскользнул,
Повертелся и уснул...
Что испытывала мать,
Сами можете понять,
А не можете, увы!
Холостые, значит, вы...

1926


Вариант

Вянет лист. Проходит лето.
Солнце светит скупо.
Так как нету пистолета,
То стреляться глупо.

И к чему былого века
Пошлые замашки,
Когда есть у человека
Честные подтяжки!

Мы не узкие педанты,
Нам и сосны в пору...
Вот и будут эмигранты -
С сосенки, да с бору!

1926


Вершки и корешки

Начинается веселая пора...
Обнаглела, повзрослела детвора.
Что ни девочка, то целый бакалавр,
Что ни мальчик, то не мальчик, а кентавр.

Не успели даже дух перевести,
Даже сделать остановку на пути,
Разобраться в этом космосе самом,
А тебя уже на свалку да на слом.

Вы, папаша, не читали Мериме,
Вы, мамаша, прозябали в Чухломе,
Вы, мол, молодость ухлопали на ять,
Вам Расина да Корнеля не понять.

И пошли, залопотали, ну! да ну!
Как сороки-белобоки на тыну,
Так Бальзаком, Мориаком и костят,
Про Лажечникова слышать не хотят...

И плывет уже вечерняя заря,
А в траве уже от блеска фонаря
Умирают, угасают светлячки...

И выходит, что папаши дурачки,
И что все есть только пепел и зола.

И что молодость действительно прошла.

1933


Весеннее безумие

Хорошо, что весна
Не бывает бедняцкой.
Хорошо, что весна
Не бывает батрацкой.
Хорошо, что весна
Никакой не бывает.
Но зато хорошо,
Что весна наступает.
Прилетают грачи -
И дуреют поэты.
Золотятся лучи
И другие предметы.
Вот, на ваших глазах
Все становятся пьяны!
В Елисейских полях
Зашумели фонтаны,
Истомились зимой,
Навсегда отошедшей,
Бьют веселой струей,
Бьют струей сумасшедшей
Прямо в солнечный диск,
Несравненный в Париже!
Ну, а если не в диск,
То немножечко ниже...
Опьянев, я иду,
Неприкаянный бражник,
Убежден, что найду
Знаменитый бумажник,
Что окажется в нем
Миллион или вроде...
Сосчитаю потом,
Не спеша, на свободе!
И танцует земля
У меня под ногами,
Елисей и поля
Перепутались сами,
Заблудился я в них
И, вниманье рассеяв,
Не найду никаких
Я таких Елисеев...
Эй, шоферы, такси,
Все на свете моторы!..
Отвезите в Пасси
Человека, который...
Почерпал от земли
Мощь старинной былины!
И шоферы везли,
Так, что лопались шины.
Привезли. Выхожу.
Так и тянет к природе.
Но на счетчик гляжу:
Миллион или вроде...
Ах, зачем так остро
Я мечте предавался,
Ах, зачем не в метро
Я домой возвращался,
И себя опьянял
Идеалом плебейским,
И зачем я гулял
По полям Елисейским?!

1926


Весенний бал

           1

Если вам семнадцать лет,
Если вас зовут Наташа,
То сомнений больше нет,-
Каждый бал стихия ваша!
Легкий, бальный туалет
Освежит портниха Маша,
Ослепительный букет
Вам предложит ваш предмет,
Задыхающийся Яша,
Или, если Яши нет,
То Володя или Саша...
Пенье скрипок! Розы! Свет!
Первый бал в семнадцать лет -
Это лучший бал, Наташа!

           2

Если вам до тридцати
Не хватает только года,
Вы обязаны пойти!
В тридцать лет сама природа
Говорит душе: цвети!..
Тридцать лет есть полпути,
Силы требуют исхода,
Сердцу хочется цвести,
Сердцу меньше тридцати -
И ему нужна свобода.
Призрак осени у входа.
Все пойми - и все прости!
Крылья выросли - лети!
...Вы должны, должны пойти,
Если вам до тридцати
Не хватает только года!..

           3

Если ж вам до сорока
Только месяц остается,
Все равно!.. Бурлит, несется
Многоводная река.
Дымны, странны облака,
Горе тем, кто обернется!
Надо жить и плыть, пока...
Надо жить, пока живется.
Сердцу мало остается.
В сердце - нежность и тоска,
Но оно сильнее бьется.
Юность смотрит свысока,
Зрелость - взглядом игрока:
Проиграешь, не вернется!
Значит, что же остается
У преддверья сорока?
Жить и жить. Пока живется...

           4

Если ж вам за пятьдесят,
Знайте, жизни добрый Гений
Может долго длить закат,
Бодрых духом поколений!
Тяжек, сочен плод осенний.
Вечер есть пора свершений.
В седине есть аромат
Поздних, сладостных цветений
В наслоении декад -
Простота проникновений.
Пусть горит, горит закат
Все безумней, все блаженней...
Всех, кому за пятьдесят,
Я зову на Бал Весенний!..

1927


Весенний ералаш

             1

Начинается весенняя пора.
Начинают оживляться доктора,
И как только человека просквозит -
По пятидесяти франков за визит!

             2

Все набухло, все разбухло, все цветет.
Все живое поразительно растет.
И на почве потрясения основ
Даже дети вырастают из штанов,
И нахально, под влиянием весны,
Реагируют на новые штаны!..

             3

С подоконника шестого этажа
Смотрит ласковая кошка на чижа,
А из пятого на кошку фокстерьер,
Направляет свой собачий глазомер,
И у каждого, по смыслу бытия,
Психология имеется своя...

             4

Человеческий усталый организм
Ощущает этот бурный пантеизм,
Накопление, смятение, порыв,
Набухание, стремление, разрыв,
Пробуждение, светление, рассвет,
Одоление, цветение, расцвет!..

             5

А в природе сумасшествие и грех.
Все влюбляются решительно во всех!
Все как будто помешались по весне,
Муха бешено мечтает о слоне!..
И страдает, и вздыхает тяжело,
Как влюбленная в патрона дактило!
А слоны уж убегают от слоних,
И присяжные оправдывают их...

             6

Начинается весенняя пора.
Начинается безумие с утра!
Как вступление, как радостный пролог,
Получается повестка на налог...
За повесткою - в четырнадцатый раз,
Получается квитанция на газ,
А за газовой немедленно вослед
Электрический приходит дармоед,
И стоит, непроницаем и румян,
И еще и улыбается, болван!..

1930


Весенний пролог

Погоди. Не плачь. Терпение!
Мир воспрянет ото сна.
Скоро будет наводнение,
Равноденствие, весна.

Вспыхнут в окнах многогранные,
Разноцветные лучи.
Прилетят, от солнца пьяные,
Сумасшедшие грачи.

Станет кот умильно нежиться,
Выгибаться неспроста,
И, как дура, кошка врежется,
То есть втюрится в кота...

И, нахален, с вышки чучела
Будет голос воробья:
Мне в яйце сидеть наскучило,
Вот и вылупился я!

И, поднявшися над близкою,
Слишком низкою землей,
Он с такой же анархисткою,
С воробьихой молодой,
В неоглядный путь отважится,
Где в просторе голубом
Все ему, наверно, кажется
В освещении ином...

А теперь подумай, глупая,
Что вокруг произойдет!
Через лужу, важно хлюпая,
Гусь с гусыней проплывет,
Грач под самым подоконником
Станет душу изливать,
Канарейка по поклонникам
Будет прямо изнывать,
Конь заржет и лев зарьпсает
По желанной, по своей,
Как умеет, прочирикает
Серенаду воробей.
Так ужели исключение
Станешь ты собой являть?
Солнце! Небо! Наводнение!
Равноденствие весеннее!
Тольку чуточку терпения,
Только малость подождать!..

1928


Ветер с пустыни

Уже стихов Екклезиаста
Я познавал сладчайший яд.
Уже оглядывался часто
И я, не мудрствуя, назад.

И, наливаясь, тяжелели
Давно отсчитанные дни.
И ровным пламенем горели
Мои вечерние огни.

И так, улыбкой многознанья,
Я встретил зарево очей,
И стан, не ведавший касанья,
И легкость милого дыханья,
И взгляд открытый и ничей.

Но ты прошла, смеясь над блеском
Моих расширенных зрачков.
Трещал камин привычным треском.
А стук веселых каблучков

Звучал, как громы золотые,
Как злые ямбы Бомарше,
В моей смирившейся впервые
И вновь взволнованной душе.

Ах знаю, знаю: все бывало!
Но, многознанью вопреки,
Над синей жилкой так устало,
Так нежно вьются завитки...

Пусть ветер, веющий с пустыни,
Каминной тешится золой.
Мы посмеемся, я над ветром,
А глупый ветер надо мной.

1926


Вечеринка

Артистка читала отрывок из Блока,
И левою грудью дышала уныло.
В глазах у артистки была поволока,
А платье на ней прошлогоднее было.

Потом выступал балалаечник Костя
В роскошных штанинах из черного плиса
И адски разделал "Индийского гостя",
А "Вниз да по речке" исполнил для биса.

Потом появились бояре в кафтанах;
И хор их про Стеньку пропел, и утешил.
И это звучало тем более странно,
Что именно Стенька бояр-то и вешал.

Потом были танцы с холодным буфетом.
И вальс в облаках голубого батиста.
И женщина-бас перед самым рассветом
Рыдала в пиджак исполнителя Листа.

И что-то в тумане дрожало, рябило,
И хором бояре гудели на сцене...
И было приятно, что все это было
Не где-то в Торжке, а в Париже, на Сене.

Вешние воды

"Дождались мы светлого мая"
И радостных, майских гонцов!..
И вот уж вода ключевая,
Стекая от верхних жильцов,

Бежит по упрямым карнизам
И льется в наш тихий уют,
И так эти струйки капризно
На головы наши текут,

Как будто мы вслух умоляли,
Чтоб утром, в назначенный час,
Соседи цветы поливали
И хлюпали прямо на нас.

- Дождались! Дождались! Дождались...
Кипение! Пена! Угар!
Какие-то шлюзы прорвались,
Слетели со всех Ниагар,

И всхлипами всех клокотаний,
И накипью желчи и слез,
И грозною бурей в стакане
Семейный бурлит купорос!..

- У Петьки экзамен французский,
А он и не думает, хлыщ.
Катюша вздыхает о блузке.
У Оленьки выскочил прыщ.

Из платьица выросла Тася.
И нужен жене туалет,
И требует каторжник Вася
Свободы, штанов и штиблет!

А папа, пронзив зубочисткой
Единственной мудрости зуб,
Мечтает от истины низкой,
Уйти в возвышающий клуб,

Отдаться слепому азарту
И в счастья вступить полосу,
Вот так и поставить на карту
И жизнь, и дырявое су!..

А в окнах хрипят граммофоны,
Посудой кухарки стучат,
Трещат и звенят телефоны,
Какие-то дети кричат,

И тонут в их хоре жестоком
Счастливые вздохи отцов...
А вешние воды потоком
Стекают от верхних жильцов.

1929


* * *

Возвращается ветер на круги своя.
   Не шумят возмущенные воды.
Повторяется все, дорогая моя,
   Повинуясь законам природы.

Расцветает сирень, чтоб осыпать свой цвет.
   Гибнет плод, красотой отягченный.
И любимой - поэт посвящает сонет,
   Уже трижды другим посвященный.

Все есть отблеск и свет. Все есть отзвук и звук.
   И, внимая речам якобинца,
Я предчувствую, как его собственный внук
   Возжелает наследного принца.

Ибо все на земле, дорогая моя,
   Происходит, как сказано в песне:
Возвращается ветер на круги своя,
   Возвращается, дьявол! хоть тресни.

Вольное подражание

                Ничего не ответило солнце,
                Но душа услыхала: гори!

Я спросил у любимца Фортуны,
Как подняться в такую же высь?
Ничего не ответил любимец,
Но душа услыхала: "Нагнись!"
Я спросил одного рецензента,
Как прославиться в тусклые дни?
Ничего рецензент не ответил,
Но душа услыхала: "Брани!"
Я политика спрашивал робко,
Как минуют в политике грязь?
Ничего не ответил политик,
Но душа услыхала: "Не лазь!"
Я спросил у профессора Зэта,
Как вернуть нам потерянный рай?
Ничего не ответил профессор,
Но душа услыхала: "Вещай!"
Я издателя спрашивал тихо,
Что приводит издателя в раж?
Ничего не ответил издатель,
Но душа услыхала: "Тираж!"
Я философа спрашивал скромно:
Как от пошлости скрыться и где?
Ничего не ответил философ,
Но душа услыхала: "Нигде!"
И спросил я великого снова:
А спасет нас от глупости кто?
Ничего не ответил великий,
Но душа услыхала: "Никто!"
Я спросил одного дипломата,
Что являет спасения ось?
Ничего дипломат не ответил,
Но душа услыхала: "Авось!"
Я спросил зарубежного дядю,
Чем он действовать будет потом?
Ничего не ответил мне дядя,
Но душа услыхала: "Кнутом!"
И тогда я спросил патриота,
Что есть истинной власти залог?
Патриот ничего не ответил,
Но душа услыхала: "Сапог!"
И спросил я их, каждого снова,
Научились чему-нибудь вы?
И опять ни один не ответил,
Но душа услыхала: "Увы!"
И спросил я простого детину,
Как он смотрит на всех забияк?
Мне, признаться, и он не ответил,
Но душа услыхала: "Никак!"
Никого я не спрашивал больше,
Любопытство насытить спеша,
Ибо если ее переполнить,
Не удержится в теле душа...

1926


Воображаемое путешествие

В окне у Кука и сына
Есть пароходная модель.
Маршруты сказочных недель,
Марсель, Сицилия, Мессина...
Слова, в которых бродит хмель,
И слышен запах апельсина
И запах душных лепестков,
Мимозы, розы и граната!
В них очертанья облаков,
Уже приснившихся когда-то,
Венецианского заката
Незабываемый покров,
И имя женское Беата,
И легкость итальянских слов...

Войти и бросить груду денег,
И грубо буркнуть: "Мистер Кук!
Я человек и неврастеник
От котелка до самых брюк.

Прошу вас, дайте мне плацкарту,
Мне все равно, куда-нибудь...
Благоволите сами в карту
Своим британским пальцем ткнуть!

Мне важно плыть и видеть море,
Курить сигару и плевать".
...И с равнодушием во взоре
Начнет мой Кук соображать.

Сообразит. Поставит штемпель.
И, заглушая лязг и стон,
Пойдут качаться в мерном темпе
Семнадцать тысяч триста тонн.

1927


Воспоминание

Утро. Станция. Знакомый 
С детских лет телеграфист. 
От сирени дух истомный. 
Воздух нежен. Воздух чист. 
В небе легкой акварели 
Полутон и полудым. 
Хорошо любить в апреле, 
Хорошо быть молодым. 
Возвращаться на побывку, 
Гнать ленивца ямщика. 
Ради Бога, ткни ты сивку 
В запотевшие бока! 
Пахнут запахом медвяным 
Бесконечные поля. 
Дымом синим, паром пьяным 
Испаряется земля. 
Сердце бешеное бьется. 
В горле сладостный комок. 
А над полем вьется, вьется 
Еле видимый дымок! 
Вот откос знакомой крыши. 
Дорогой и милый дом. 
Сердце, тише! Тише! Тише! -- 
Стой... Направо... За углом. 
Там в саду скрипят качели, 
Выше! В небо! И летим... 
Хорошо любить в апреле, 
Хорошо быть молодым. 
Как вас звали?! Катей? Олей? 
Натой? Татой? Или -- нет? 
Помню только небо, солнце, 
Золотой весенний свет, 
Скрип качелей, дух сирени, 
Дым, плывущий над землей, 
И как двадцать вознесений, 
Двадцать весен за спиной! 

Все течет

Трижды прав Гераклит древнегреческий:
Все течет. Даже вздор человеческий,

Даже золото скипетров царственных,
Даже мудрость мужей государственных,

Даже желчь, что толкает повеситься -
При сиянии бледного месяца...

1920


Вселенские хлопоты

Мы всюду искали святую Каабу.
Мы все уверяли вполне откровенно
Навзрыд голосившую тульскую бабу,
Что ейный кормилец - защитник Лувэна.

Британия?! - Бог мой, дорогу Гладстонам!
Италия?!- Ясно! Спасем Капитолий!
А сами уж керенки мяли со стоном,
Да лузгали семечки волей-неволей.

За синею птицей, за спящей царевной!
Воистину, был этот путь многотруден.
То русский мужик умирает под Плевной,
То к черту в болото увяжется Рудин.

А как умилялись Венерой Милосской!
Шалели и млели от всех мемуаров.
И три поколенья плохой папироской
Дымили у бедной стены Коммунаров.

И все для того, чтоб в конечном итоге,
Прослыв сумасшедшей, святой и кликушей,
Лежать в стороне от широкой дороги
Огромной, гниющей и косною тушей.

1920


Вторая молодость

Я устал от весеннего гула,
От звенений, от звуков извне!..
Я уверен, что царь Калигула,
Тот, что въехал в сенат на коне,

Задыхался от счастья без меры,
Распиравшего царскую грудь,-
Оттого, что небесные сферы
Озаряли блистательный путь.

Оттого, что весенняя нега,
От которой он весь изнемог,
Не вмешалась в размеренность бега
И в простое движение ног.

Лишь верхом на горячем животном,
И, вонзив свои шпоры в бока,
Мог ворваться он грубым и потным,
Как крылатый Пегас в облака,

В этих медленных старцев собранье,
В эту курию скучных мужей,
И дохнуть в них весенним дыханьем,
Ослепить их сияньем лучей.

Кинуть вызов и Риму, и миру,
Изумить и заставить дрожать,
И, подбросив на воздух порфиру,
Рассмеявшись, назад ускакать.

Но куда пешеходу простому,
Человеку такому, как я,
Разметать эту сердца истому,
Размотать эту нить бытия,

Расплескать эту нежность и ярость,
Ту, которой до самого дна
Невзирая на раннюю старость,
Переполнила душу весна?

Ни коней, ни сената, ни Рима...
Только слабая в поле трава.
Только мимо плывущего дыма
Над усталой землей синева.

Только проволок в небе гуденье.
Только запах густой и хмельной,
И дрожанье, смятенье, звененье
Из земли, на земле, над землей.

1935


Гармонический порядок

Там, где море голубое
В берег плещется бесцельно,
Где оно, само собою,
Безранично, безспредельно,
Где в коварном Геллеспонте
Размножаются дельфины,
Где на синем горизонте
Выделяются маслины
И где лавры поседели
От веков и от печали,
Двое спутников сидели
И убийственно молчали.
Был один седой учитель,
Небожителей посредник,
Всякой мудрости ревнитель,
Всех оракулов наследник.
Разогнуть не в силах чресел,
Он взирал угасшим взглядом
На того, кто юн и весел,
На песке валялся рядом.
Тот, другой, был златокудрый
И, как море, синеокий,
Не ученый и не мудрый,
Но красивый и высокий,
Получивший в дар от Феба
Песен дивное искусство,
Прославлявший только небо,
Воспевавший только чувство.
Промолчав часа четыре,
Повели беседу оба
О бессмертии, о мире
И другом, тому подобном.
- В чем же дело? В чем? Скажи мне!..-
Вопрошал певец пытливо,
Растворяя душу в гимне
Многопенного прилива.
- Дело в разуме природы,
В постижении загадок.
Будут некогда народы
Чтить божественный порядок.
Человек, венец созданья,
Покорит моря и сушу
И избавит от страданья
Гармоническую душу!
- Нет! - певец воскликнул страстно,-
Ты не прав, старик почтенный,
Только песне сладкогласной
Управлять дано вселенной!
Разве нас от горькой муки
Избавляет теорема?
Разве могут дать науки
То, что нам дает поэма?!
И, внимая волн шипенью,
Смотрят оба в глубь столетий.
А за ними легкой тенью
На скале таится третий...
Этот третий, он не книжник,
Не поэт, а просто нищий.
Он искал напрасно пищи,
Он нашел простой булыжник,
Он швырнул его с размаху
И затем во имя Феба
Снял с философа рубаху,
У певца ломоть взял хлеба,
И, любуяся прибоем,
Стал жевать случайный ужин,
Тот, который тем обоим
Был теперь уже не нужен.
После ж долгого жеванья
Он в прибой швырнул их туши
И избавил от страданья
Гармонические души.
И заснул он сном счастливым,
Совершив сей труд полезный,
И во сне его приливом
Унесло в морские бездны.
Море ж пенилось угрюмо,
Расстилалось без предела
И шумело вечным шумом:
В чем же дело, в чем же дело?..

1927


Германии

Сквозь лак асфальтовой культуры
Прорвался дремлющий дикарь.
Что фрак взамен звериной шкуры?
В нем - зверь неистовый, как встарь!

Кричал он долго миру - Гений!
"Германский гений-дань веков!" -
Неслись из всех сооружений
Псалмы пронзительных гудков:

Не я ль огнем своих заводов
Копчу и плавлю небеса?
Не мне ль восторженных народов
Поют о славе голоса?

Глядите! Тонкой паутиной
Повисли цепкие мосты!..
Во мне, во мне залог единый
Все побеждающей мечты!

Летят мои аэропланы,
И гордо реет цеппелин!
Что пред тобой другие страны,
Вселенной правящий Берлин?!

И все, что волей человека
Создать доселе суждено,-
Во мне от века и до века
Самой судьбой заключено!

Пропев пред целою вселенной,
Тевтон блестящий вынул меч,
Чтоб объявить Европу пленной
И рабству "Гению" обречь!..

Вперед! на женщин безоружных!
На города, где нет солдат!
Напор полков лихих и дружных
Не будет женщинами смят!

Вперед! Вперед! Пусть плачут бабы,
Больные хнычут старики!
Стрелять, воинственные швабы!
Рубить, блестящие полки!

Сквозь лак асфальтовой культуры
Прорвался дремлющий дикарь!
Что фрак взамен звериной шкуры?
В нем зверь беснуется, как встарь!..

1914-1915


Голубые поезда

Каждый день уходит к морю
Голубой курьерский поезд.
Зябко кутаются в соболь
Благороднейшие леди.

Пахнет кожей нессесеров,
И сигарой, и духами,
И еще щемящим чем-то,
Что не выразить стихами...

Если вы не лорд английский,
Не посол Венесуэлы,
Не владелец медных копей
В юго-западном Техасе,

Если герцогов Бульонских
Вы не косвенный потомок,
Не глава свиного треста,
Не плантатор из Таити,

Если вы не задушили
Тетку, Пиковую даму,
То чего же вы стоите
И куда же вы суетесь?!

Ах, шестое это чувство,
Чувство рельс, колес, просгрансгва
То, что принято у русских
Называть манящей далью...

Замирающее чувство,
Словно вы на полустанке.

Вот придет швейцар огромный -
Страшный бас и густ, и внятен:
- Пер-рвый... Поезд... на четвертом...
Фастов... Знаменка... Казатин...

1927


Голубь мира

...Был день сотворения мира.
Какие-то тучи клубились.
Какие-то воды бурлили,
И в них протоплазмы носились.

В разъятых пространствах и лонах
Вскипали моря-окияны.
И в рощах детей незаконных
Рожали в бреду обезьяны.

И все было жутко и страшно.
И небо казалось в овчинку.
И Каин в тоске бесшабашной
Хватался уже за дубинку.

И вдруг... Среди кровосмешений,
Убийства, разврата, порока,-
Какой-то неслыханный гений
Является прямо с Востока.

И сразу забили литавры,
И грянули гимны победы.
И скопом несли ему лавры
Наследники Нобеля, шведы.

А он к пьедесталу припаян,
Холопской толпе улыбался...
И в мире один только Каин
Потоками слез разливался.

1936


Города и годы

Старый Лондон пахнет ромом, 
Жестью, дымом и туманом. 
Но и этот запах может 
Стать единственно желанным. 
Ослепительный Неаполь, 
Весь пронизанный закатом, 
Пахнет мулями и слизью, 
Тухлой рыбой и канатом. 
Город Гамбург пахнет снедью, 
Лесом, бочками, и жиром, 
И гнетущим, вездесущим, 
Знаменитым добрым сыром. 
А Севилья пахнет кожей, 
Кипарисом и вербеной, 
И прекрасной чайной розой, 
Несравнимой, несравненной. 
Вечных запахов Парижа 
Только два. Они все те же: 
Запах жареных каштанов 
И фиалок запах свежий. 
Есть чем вспомнить в поздний вечер, 
Когда мало жить осталось, 
То, чем в жизни этой бренной 
Сердце жадно надышалось!.. 
Но один есть в мире запах, 
И одна есть в мире нега: 
Это русский зимний полдень, 
Это русский запах снега. 
Лишь его не может вспомнить 
Сердце, помнящее много. 
И уже толпятся тени 
У последнего порога. 

Городские фонтаны

Когда бы не боялся я прослыть
Бездельником, лентяем и поэтом,
Мечтателем, которого всегда
Презрительной улыбкой награждают,
Я утром бы исправно уходил,
Как ходят клерки в скучную контору,
В гранитный мир парижских площадей,
Чтоб слушать шум блистательных фонтанов!

В огромных и нарядных городах,
Где все имеет смысл и назначенье,
Нет более напрасной красоты,
Чем этих вод безумное теченье...
Когда ревут недобрые гудки,
И каждый миг из мрака подземелья
Измученная, черная толпа,
Заране обреченная на муки,
С тревогой неизбежною в глазах,
Торопится, друг друга обгоняя,
И, задыхаясь, мчится и спешит,
Чтоб тусклый день еще у жизни вырвать...
Одни фонтаны светлою сгруей
Холодный блеск бесцельно расточают,
И падает на каменное дно
Оформленная прихотью стихия.

Она взлетает, бешеная, вверх,
Но каплей каждою к земле влечется,
Чтоб, вновь себя на брызги расточив,
Подняться вновь для нового безумья.

И если долго вслушиваться в шум,
То ясно в нем улавливаешь дактиль,
Скользяпщй ямб, послушливый хорей
И медленную женскую цезуру...

Один фонтан на площади Конкорд
Швыряет в небо столько сочетаний,
И столько строф, и строф чередований,
Что все стихи Овидиевых книг,
Корнеля стансы и романы Гейне
Собой бассейн наполнить не могли б...
Когда бы в них была вода, конечно!

1927


Гороскоп

Будет вечер танцевальный
В пользу мальчиков-волчат.
Будет вечер музыкальный
В пользу девочек-галчат.

Будут елки-маскарады,
Будет праздник Рождество.
Будут детям мармелады,
Будет взрослым ничего.

Все писатели напишут
Свой рождественский рассказ,
Появившийся в печати
По четырнадцати раз.

Будут плакать Сандрильоны.
Будет мальчик замерзать.
Будут шляться почтальоны...
Так, что в сказке не сказать.

А потом струею брызнет
Госпожа моя Клико.
А уж с ней о смысле жизни
Разговаривать легко.

И ораторы стараться
Станут в очередь, на крик.
И начнет тут заплетаться
Их тургеневский язык.

Будет тост и звон бокала,
Хор цыган из тупичка,
И начнется быль сначала
Про знакомого бычка.

1933


Гроза

Он шумит, июньский ливень,
Теплый дождь живого лета,
Словно капли - это ямбы
Из любимого поэта!..
Распахнуть окно и слушать
Этот сказ их многостопный,
Пить и выпить эту влагу,
Этот дух гелиотропный,
И вобрать в себя цветенье,
Этот сладкий запах липы,
Это летнее томленье,
Эту радость, эти всхлипы,
Этой жадности и жажды
Утоление земное,
Это небо после ливня
Снова ярко-голубое;
Наглядеться, надышаться,
Чтоб и в смертный час разлуки
Улыбаться, вспоминая
Эти запахи и звуки!..
Вот промчался, отшумел он,
Отблистал над целым миром,
Словно царь, что, насладившись,
Отпустил рабыню с миром,
Подарив ей на прощанье
Это солнце золотое,
Это небо после ливня
Совершенно голубое!
И покорная рабыня
После бурных ласк владыки
Разметалася на ложе
Из душистой повилики,
И цветы гелиотропа
Наклонились к изголовью,
А кругом пылают розы,
Отягченные любовью...

И невольно в каждом сердце
Что-то вздрагивает сразу,
Сладкой мукой наполняет
До предела, до отказу,
И оно безмерно бьется,
Ибо знает суеверно,
Что над ним еще прольется
Страшный, грозный и безмерный,
Тоже бурный, летний ливень
С громом, молнией, с грозою,
И с очищенною ливнем
Дивной далью голубою!

<1928>


Двенадцать

Легки под этим небом ясным
Живые запахи весны.
И блеском кратким, но прекрасным
Земные дни озарены.
Мадам торговка! Вид мой жалок,
Но я имею двадцать су.
Продайте мне пучок фиалок,
Бесплатно выросших в лесу.
Не анархист, не безобразник,
Хочу традицию блюсти.
Я не хочу на пышный праздник
Как бедный родственник прийти
И объяснять прохожей даме,
Что гость случайный я у них.
Пускай чужой, но я с цветами!
А где цветы, там нет чужих.
Идут, идут... Плывут знамена.
И, вешней брагой охмелев,
На трон из легкого картона
Париж возводит королев.
О зависть, худший вид порока!
Но я завидую им всем.
Как хорошо не помнить Блока,
И, прошумев свой Ми-Карем,
Не декламировать красиво,
Что глубже нас на свете нет,
И мрачно требовать надрыва
От знаменитой Мистангэт!..

1926


Дневник неврастеника

Честь имею доложить,
Что ужасно трудно жить,
Прямо, искренне сознаться,
Невозможно заниматься!..

В гневе мрачный небосвод
Разверзается библейском,
И потоки многих вод
Мчатся в страхе иудейском.

Человеки и стада
Мокнут купно и отменно.
Вот уж именно когда
Всем им море по колено.

Это значит, что опять
Ной в порядке диктатуры
Станет тварей отбирать
Для грядущей авантюры.

...Этак мыслью воспаришь -
И еще противней станет.
Над тобой по скатам крыш
Дождь немолчно барабанит.

Куришь. Киснешь. Морщишь лоб.
Невозможно заниматься.
Эх, мамаша! Хорошо б
Чистым спиртом нализаться,

Наложиться, словно зверь,
И мурлыкать откровенно:
Вот уж именно теперь
Мне и море по колено!..

1927


* * *

Дождь был. Слякоть. Гололедица.
Чувство грусти было. Сирости.
Даже Малая Медведица
В небе ежилась от сырости.

На углу ажаны кутались
В ихний плащ непромокаемый.
Под ногами дети путались
Вереницей нескончаемой.

А за ними, все ценители,
Все любители словесности,
Шли их взрослые родители,
Затоплявшие окрестности.

И от площади Согласия
До предместия парижского
Шла такая катавасия,
Песни, пляски Даргомыжского,

Вихрь стихов, дыханье мистики,
Трель сопрано соловьиного,
Речи русской беллетристики,
Пафос "Славы" Гречанинова,

Да концерты, все с квартетами,
С звуком говора московского,
С декламацией, с балетами,
С полной музыкой Чайковского,

Что ажаны с пелеринками,
Впав в великую прострацию,
Позабыли вдруг дубинками
И махать на эмиграцию.

А кругом, с зонтами черными,
В переулки хлынув узкие,
Густо шли путями торными,
Все валом валили русские.

И чужая, одинокая,
И ища противоядия,
Башня Эйфеля высокая
Рассылала всюду радио,

Все будила в мире станции
Звуком четким, как жемчужинка,
Что Париж - столица Франции,
А сама она француженка!..

1937


Домашнее

Этот Коля Сыроежкин,
Это дьявол, а не мальчик!
Все, что видит, все, что слышит,
Он на ус себе мотает.
А потом начнет однажды
Все разматывать обратно,
Да расспрашивать, да мучить
Многословно, многократно.
Вот, пристал намедни к маме,-
Так что маме стало жарко:
Объясни ему, хоть тресни,
Чем прославился Петрарка?!
- Ах ты, Господи, помилуй! -
Умилясь, вздохнула мама.
Оторвалась от кастрюли
И сказала Коле прямо:
"Да!.. Петрарка!.. Это, Коля,
Был такой мужчина в мире,
Он был ласков, он был нежен
И всегда играл на лире.
А любил он так, как любят
Только редкие натуры.
И писал стихи при этом
В честь возлюбленной Лауры".
Коля хмыкнул. И промолвил
Так, что маме стало жарко:
"Если это только правда,
Значит, папа не Петрарка!.."
А когда пришел с работы
Сам папаша Сыроежкин,
Коля взял его на мушку
Без антрактов, без задержки:
- Папа, кто была такая
Эта самая Лаура?!
...Папа выдержал атаку
И сказал довольно хмуро:
"Да!.. Лаура... это, Коля,
Нечто вроде херувима.
Это то, что только снится,
А потом проходит мимо...
Ясность духа. Тихость взора.
Легкость медленной походки.
А в руках благоуханных -
Кипарисовые четки..."
И заметил Коля тоном
Настоящего авгура:
"Если только это правда,
Значит, мама не Лаура!.."
Посмотрел на маму папа.
Мама папу осмотрела.
А потом, конечно, Коле
От обоих нагорело.
Пусть!.. Зато по крайней мере
Будут красочны и ярки
Впечатленья в сердце Коли
О Лауре и Петрарке.

1927


Друг-читатель

Читатель желает - ни много, ни мало
Такого призыва в манящую ширь,
Чтоб все веселило и все утешало
И мысли, и сердце, и желчный пузырь.

Допустим, какой-нибудь деятель умер.
Ну, просто, ну взял и скончался, подлец...
Ему, разумеется, что ему юмор,
Когда он покойник, когда он мертвец?

А другу-читателю хочется жизни
И веры в бодрящий, в живой идеал.
И ты в него так это юмором брызни,
Чтоб он хоронил, но чтоб он хохотал.

1930-е годы


Дым

Помнишь дом на зеленой горке,
В четырех верстах от станции?
Помнишь запах рябины горький,
Которого нет во Франции...

Помнишь, как взлетали качели
Над садом, над полем скошенным,
И песню, которую пели
Девушки в платьях в горошину.

Помнишь, как мы дразнили эхо,
И в строгом лесу березовом
Сколько, Господи, было смеха,
Сколько девушек в белом, в розовом!

А когда темно-синий вечер
Над земными вставал покоями,
Помнишь, как зажигали свечи
В гостиной с голубыми обоями,

Где стояли важные кресла
И турецкий диван с узорами,
И где было так чудесно
Упиваться "Тремя мушкетерами"...

1928, 1935


Египетские ночи Шульгина

                    Не лезьте против рожна.
                    Превратитесь в большинство!
                    В крайнем случае - к оружию!
                    Фашистский монолог Шульгина

"Чертог сиял. Гремели хором".
Юнцы старалися помочь.
Был полон зал. Был полный кворум.
Была Египетская ночь.
И, как царица Клеопатра
В толпе поверженных мужчин,
Восстал среди амфитеатра
Василь Витальевич Шульгин.
Он рек - "и ужас всех объемлет",
И видят все, что у него
Один лишь разум только дремлет,
А так... - не дремлет ничего!
Бунтует сердце. Кровь вскипает,
Стучит, как молотом, в виски.
Когда ж белками он вращает,
То просто страшно за белки...
"С тех пор, как первого варяга
Нам ниспослал счастливый рок,
Мы государственное благо
Познали вдоль и поперек.
Почто ж не следовать, о дети,
Примерам собственных отцов
И поискать на белом свете
Чужих, но добрых образцов?
Нам плотник-царь привез голландцев,
Екатерина - пруссаков.
А я даю вам итальянцев
Во славу будущих веков!
Не вскормила нас волчица.
Была иною наша быль.
Но Киев все-таки столица,
Хоть я не Ромул, а Василь.
Пылай, фитиль, и рыкай, пушка,
Греми, ура, со всех сторон!
Чем хуже русская галушка
Сих италийских макарон?
Возьму коня и оседлаю,
И на коне ворвусь в Сенат!
Я так хочу! Я так желаю!
Я - царь, я - Бог, я - шах, я - мат!.."
Умолк. "И ужас всех объемлет".
Глаза выходят из орбит.
И зал в священном страхе внемлет
И всеми фибрами скорбит.
И есть действительно причина
Для омраченных скорбью толп:
- Такой фашист, такой мужчина,
И сан - и общество, и столп.
И вдруг!..- и каждый понимает,
Что тут уж горю не помочь.
Пустеет зал и затихает,
Консьержка двери запирает.
Темна Египетская ночь.

1927


Жизнь графини де Петрушки

У графини де Петрушки
Был обычный фестиваль.
Был посланник фон Пампушки
С баронессой фон дер Шваль.

Был полковник Ерофейка,
Граф Авдотья, князь Свисток,
Грандюшесса Тимофейка
С дочкой, Дунькой-Ветерок.

Генерал Фома-Ерема,
Дюк Маруська, прэнс Шпана.
И была подруга дома,
Толстоевского жена.

После общей джигитовки,
С полонезом многих пар
Егермейстер де Смирновки
Внес кипящий самовар,

А потом большое блюдо
Из литого серебра,
Где лежала прямо грудой
Астраханская икра.

Съели. Выпили. Размякли.
Пригласили русский хор.
И зажгли из древней пакли
Свой березовый костер.

А наутро, в недрах бани
И под колокола звук,
После долгих возлияний
Паром парился грандюк...

И дюшесса Цикцикуцки,
В белом платье, как была,
Так на койке, на грандюцкой,
Растянулась и спала.

А свидетели пирушки,
Беллетристы разных стран,
Жизнь графини де Петрушки
Переделали в роман.

1934


Жили-были

Если б вдруг назад отбросить
Этих лет смятенный ряд,
Зачесать умело проседь,
Оживить унылый взгляд,
Горе - горечь, горечь - бремя,
Все - веревочкой завить,
Если б можно было время
На скаку остановить,
Чтоб до боли закусило
Злое время удила,
Чтоб воскликнуть с прежней силой -
Эх была, да не была!
Да раскрыть поутру ставни,
Да увидеть под окном
То, что стало стародавней
Былью, сказочкою, сном...
Этот снег, что так синеет,
Как нигде и никогда,
От которого пьянеет
Сердце раз и навсегда.
Синий снег, который режет,
Колет, жжет и холодит,
Этот снег, который нежит,
Нежит, душу молодит,
Эту легкость, эту тонкость,
Несказанность этих нег,
рупкость эту, эту звонкость,
Эту ломкость, этот снег!
Если б нам, да в переулки,
В переулки, в тупички,
Где когда-то жили-были,
Жили-были дурачки,
Только жили, только были,
Что хотели, не смогли,
Говорили, что любили,
А сберечь, не сберегли...

1927


Заключение

В смысле дали мировой
Власть идей непобедима:
От Дахау до Нарыма
Пересадки никакой.

1951


Записки неврастеника

                         Ворон каркнул:
                         Nevermore...
     
                                   Эдгар По

Как-то утром неприветным
Над листом склонясь газетным,
Я романом уголовным
Свой усталый тешил взор.
Вдруг, неведомо откуда,
Предо мною - перьев груда,
И из перьев - безусловно! -
Крик вороний: Nevermore!..
Как влетел он, гость случайный,
Для меня осталось тайной,
Но одно я помню ясно:
На меня глядел в упор,
Сев на бюст Наполеона,
Черный ворон иль ворона,
И твердил, почти бесстрастно,
По-английски Nevermore!..
Сто чертей и вся Антанта!
Утром, в доме эмигранта,
На девятый год изгнанья
И такой заумный вздор?!.
Сгиньте, мистер! Что вам надо?
Знаю, есть про вас баллада,
Ей давно уж отдал дань я,
Ну же, мистер, до свиданья?
Ворон крикнул: Nevermore!..
Ах, вы так! - сказал я грозно,-
Ну, тогда начнем серьезный
И для первого знакомства
Самый светский разговор.
Но не думайте при этом,
Что любым своим ответом
Вы обяжете потомство!..
Ворон крикнул: Nevermore!..
Как, скажите без сентенций,
Франко-русских конференций
Будет течь поток певучий,
Так, как тек он до сих пор?
Иль над мирным этим лоном -
Ливнем, золотом червонным
Из Москвы прольются тучи?
Ворон гаркнул: Nevermore!..
Ну тогда, скажите, вещий,
Безответственные вещи
Долго ль в стиле манифеста
Будут злой будить задор?
Или есть надежда все же,
Что глупец истратит дрожжи
И осядет сам, как тесто?
Ворон каркнул: Nevermore!..
Вы убийственная птица.
Отвечайте: заграница
Долго ль будет за алмазы
Принимать советский сор?
Или, опытом богаты,
И купцы, и дипломаты
Уничтожат яд заразы?
Ворон каркнул: Nevermore!..
И, в припадке злобы тяжкой,
Я пустил в мерзавца чашкой,
Но попал в Наполеона,
Гипс рассыпав на ковер...
Чу! Хозяйка... Я бледнею.
Откуплюсь ли перед нею?!
И, как прежде, монотонно
Ворон каркнул: Nevermore!..

1926


Застигнутые ночью

                   Я поздно встал. И на дороге
                   Застигнут ночью Рима был.

                                           Тютчев

Живем. Скрипим. И медленно седеем.
Плетемся переулками Passy.
И скоро совершенно обалдеем
От способов спасения Руси.
Вокруг шумит Париж неугомонный,
Творящий, созидающий, живой.
И с башни, кружевной и вознесенной,
Следит за умирающей Москвой.

Он вспоминает молодость шальную,
Веселую работу гильотин
И жизнь свою, не эту, а иную,
Которую прославил Ламартин.

О, зрелость достигается веками!
История есть мельница богов.
Они неторопливыми руками
Берут из драгоценных закромов,
Покорствуя величественной воле,
Раскиданные зернышки Руси,
Мы очередь получим в перемоле,
Дотоле обретаяся в Passy.

И некто не родившийся родится.
Серебряными шпорами звеня,
Он сядет на коня и насладится-
Покорностью народа и коня.
Проскачут адъютанты и курьеры.
И лихо заиграют трубачи.
Румяные такие кавалеры.
Веселые такие усачи.

Досадно будет сложенным в могиле,
Ах, скучно будет зернышкам Руси...
Зачем же мы на диспуты ходили
И чахли в переулочках Passy.

1921


Земное

             1

Осень пахнет горьким тленом,
Милым прахом увяданья,
Легким запахом мимозы
В час последнего свиданья.

А еще - сладчайшим медом,
Душной мятой, паутиной
И осыпавшейся розой
Над неубранной куртиной.

             2

Зимний полдень пахнет снегом,
Мерзлым яблоком, деревней
И мужицкою овчиной,
Пропотевшею и древней.

Зимний вечер пахнет ромом,
Крепким чаем, теплым паром,
Табаком, и гиацинтом,
И каминным перегаром.

             3

Утро солнечного мая
Пахнет ландышем душистым
И, как ты, моя Наташа,
Чем-то легким, чем-то чистым,

Этой травкою зеленой,
Что растет в глухом овраге,
Этой смутною фиалкой,
Этой капелькою влаги,

Что дрожит в лиловой дымке
На краю цветочной чаши,
Как дрожат порою слезы
На ресницах у Наташи...

             4

Лето пахнет душистым сеном,
Сливой темною и пыльной,
Бледной лилией болотной,
Тонкостанной и бессильной,

Испареньями земными,
Тмином, маком, прелью сада
И вином, что только бродит
В сочных гроздьях винограда.

А еще в горячий полдень
Лето пахнет лесом, смолью
И щекочущей и влажной
Голубой морскою солью,

Мшистой сыростью купальни,
Острым запахом иода
И волнующей и дальней
Дымной гарью парохода...

1928


Золотой сон

                   Господа! если к правде святой
                   Мир дорогу найти не сумеет,
                   Честь безумцу, который навеет
                   Человечеству сон золотой!

                                          Надсон

Пусть он явится северным скальдом,
Миннезингером сказочных лет.
Пусть безумца зовут Макдональдом,
Если лучшего имени нет.

Пусть он будет брамином индусским,
И жрецом вожделеющих масс.
Или даже подвижником русским,
Как весьма уважаемый Влас.

Пусть он будет японец, китаец,
Или житель обеих Гвинеи,
Или самый последний малаец...
Это им уж, малайцам, видней!

Пусть из тьмы, из пустыни прибудет-
Как какой-нибудь жалкий Номад.
Пусть из "Нового Града" он будет,
Если даже не нов этот Град...

Пусть он будет пророк гениальный,
Или, чаяньям всем вопреки,
Пусть он будет дурак интегральный
В переводе на все языки.

Все равно... Поколенье лелеет
Эту мысль с незапамятных лет.
- Только пусть он придет и навеет!
Потому что терпения нет...

Потому что покуда мы станем
И томиться, и веялки ждать,
Мы и сами дышать перестанем...
А на мертвых уж что навевать!

1932


Игра

Вы уходите, милый? Так надо?
Слиться с ними? Стать частью? Зерном?
Вам - с тоской близорукого взгляда,
Напоенного терпким вином?

А маркиза в робронах и в пудре?
Что же будет, подумайте, с ней?
Вы так тщательно светлые кудри
Рисовали, мне помнится, ей!

Эти нервные, тонкие пальцы -
Для чего они там, на войне?
Вам, как девице,- пряжу да пяльцы,
В освещенном закатом окне!..

Темный сад... Упадали на грядки
Лепестки отцветающих роз.
И, как странно, вы помните? Сладкий
Вдруг прилив неожиданных слез!

Впрочем, это понятно, понятно:
Были чисты и молоды все!
И потом... эти белые пятна
Наших девушек в лунной росе!..

Наконец, ваши книги, эстампы
И коллекции старых гравюр!
Ровный свет металлической лампы
И зеленый ее абажур...

О, я знаю: так надо! Но, милый...
Отчего вместо скорби у вас
Блещут новой и действенной силой
Два огня удивительных глаз?

Вы такой углубленный и нежный...
А война - это ставка на кровь!
Так откуда же взгляд ваш мятежный?
Отчего так изогнута бровь?

И, я помню, вы тихо сказали,
Расставаясь со мной поутру:
- Я художник! и тишь ли, гроза ли,
Я люблю только блеск и игру!

...Может быть... Может быть... И, не зная,
Что сказать, вашу руку я сжал -
И была та рука ледяная.
Свет неверный на небе дрожал...

В церкви тихо и скорбно пропели.
Рдел закат, как тогда, как вчера.
Бедный друг! Милый друг! Неужели
Это - всей вашей бури игра?!

1914


Идиллия

Я раскладывал пасьянсы,
Ты пила вприкуску чай.
Дядя Петя пел романсы -
"Приходи и попеняй"...

Тетя Зина Жюль Ромэна
Догрызала пятый том.
Старый кот храпел блаженно
И во сне вилял хвостом.

Колька перышком царапал,
Крестословицы решал.
А над крышей дождик капал,
А в углу сверчок трещал.

И хотя порой сжималось
Где-то сердце много крат,
В общем, жизнь утрамбовалась,
Утряслась, как говорят.

Что там дальше, неизвестно...
Вероятнее всего,
Мы пасьянс закончим честно,
Неизвестно для чего.

И порой, и то с конфузом,
Вспомнив дедов и папаш,
Средним вырастет французом
Этот самый Колька наш.

1936


Из альбома пародий (Для утонченной женщины)

                  Для утонченной женщины
                  Игорь Северянин

Для утонченной женщины
Есть одна только мистика -
Распороть прошлогоднее
И отрезать ненужное!
И, подобно Праматери,
Из ничтожного листика
Сочинить и исподнее,
И придумать наружное!..

Для утонченной женщины
Только платье - Вселенная,
Кружева - это облако,
Декольте - Океания.
И грядет она Вечная,
И грядет она бренная,
Неизвестного возраста,
Неизвестного звания...

О, законы наследия
Ослепительной грации,
Чье явление яркое
Незнакомо с изъятьями!
О, какая трагедия,
Находясь в эмиграции,
Сочетать свою выдумку
С прошлогодними платьями!

Вы берете материю,
И окраской химической
Достигаете в сущности
Недоступно-желанного,
И потом вы сияете
Красотой поэтической,
И сверкаете радугой
Перелива нежданного!

И когда вы проходите
В этом платье муаровом,
Сногсшибательной кошкою
По краям отороченном,
О, я знаю, я чувствую,
Что увы! я не пара вам,
Ибо весь я в единственном,
Ибо весь я в рассроченном...

Но, чудес провозвестница,
В величайшей прострации
Я стою перед вами,
И далекой, и близкою,
И твержу: О, прелестница,
Вы есть ось эмиграции,
Ибо дух ваш господствует
Над материей низкою!..

1927, 1930


Из альбома пародий (Повяжу, как Генрих Гейне)

Повяжу, как Генрих Гейне,
Шею шелковым фуляром,
Отпущу себе бородку
С темно-русым перегаром,
И на узком повороте,
За избушкой дровосека,
Стану в позу, в рединготе
Девятнадцатого века.

И живую вырву розу
Прямо с корнем из петлицы,
И опустит Клара скромно
И головку, и ресницы,
И пред нею на колени
Опущусь я в серых брюках,
И скажу ей очень просто
О любви своей и муках.

Но батистовая Клара,
Дочь и гордость дровосека,
По традициям любовным
Девятнадцатого века,
Разобьет поэту сердце
По-немецки и по-женски,
И возьмет поэт печальный
Пистолет свой геттингенский,

И нажмет свою собачку,
Не свою, а пистолета...
И не станет ни бородки,
Ни фуляра, ни поэта.

1929-1935


Из записной книжки

                Чуден Днепр при тихой погоде...

Я тоже помню эти дни,
И улицы, и переулки,
И их зловещие огни,
И топот, медленный и гулкий...
Он замирал и снова рос,
Неотвратимый и мятежный.
Как смерть, как горечь поздних слез
Перед разлукой неизбежной.
Усталый свет ночной звезды,
Заря, окрашенная кровью.
Заиндевевшие сады
Сбегали, жались к Приднепровью.
Туман. Рассвет. Сырая мгла.
Под снегом тополи седые.
Во мгле, в тумане купола,
Старинные и золотые.
И вдруг... какой-то дальний стон,
И зов бессильный, бесполезный.
И крик, и рык, и скок, и звон,
И конский храп, и лязг железный.
Взлетели. Скачут. Близко. Вот!
Уже не видят и не слышат.
По низким лбам струится пот.
Свистят. Ревут. И паром дышат.
Какой забытый, древний сказ
Восстановил из страшной были
И эти щели вместо глаз,
И выступ скул и сухожилий,
И темных лиц пещерный склад,
И лоб, проросший шерстью длинной,
И водяной, прозрачный взгляд
Тысячелетний и звериный?!..
О, эта киевская ночь,
Которой нет конца и края...
Все в мире можно превозмочь -
И отойти от скорби прочь,
Благословляя и прощая.
Понять. Простить. Но не забыть!
Забыть той ночи невозможно.
Ее нельзя душе изжить.
И будет вечно сердце ныть
И замирать в груди тревожно.
И, свято в памяти храня
Давно прошедшее, былое,
Я говорю на склоне дня:
- Пусть будет чуден без меня
И Днепр, и многое другое...

1927


Из летнего репертуара

Хорошо лежать у моря,
На песке сыром и сером,
Притворяясь целый месяц
Молодым миллионером.

Ослепительным набобом,
Путешественником знатным,
Снисходительно-веселым,
Изумительно-приятным!

Если правда, что природой
Дан инстинкт нам театральный,
То такой наряд способен
Заменить халат купальный,

Нивелирующий знаков
И отличий блеск и глянец,
Под которым одинаков
И набоб, и голодранец,

Под которым так бесследно,
Так абстрактно и зловеще
Исчезают все на свете
Геральдические вещи!

Даже черт сломает ногу,
Несмотря на все старанья,
Чтоб извлечь из-под халата
И сословия, и званья,

Чтоб узнать, не принц ли это
С голубой прозрачной кровью
Или муж, принадлежащий
Прямо к третьему сословью?!

О, стихия океанов,
Ты смываешь все плотины...
Утверждая просто личность
Просто голого мужчины,

С точки зрения дворянской
Нарушая чин и службу,
Но зато осуществляя
Ту неслыханную дружбу,

Над которой изнемог уж
Человеческий рассудок
И которая возможна
Меж купальных этих будок.

Только здесь, где все законом
Управляется особым
И последний голоштанник
Притворяется набобом!

1928, 1930


Именины

В этот день у Эйнема пекли пироги.
Византийские. Пышные. Сдобные.
Петербуржцы, на что уже были брюзги,
А и те говорили: в Москве пироги -

Чудеса в решете! Бесподобные!..
Шел ванильный, щекочущий дух приворот,
Дух чего-то знакомого, милого
От Мясницких ворот до Арбатских ворот,

И до самого Дорогомилова.
А цветов на Трубе!.. Не пройти и не стать!
Есть уж чем именинниц задаривать.
А как станут торговки букеты вязать,

Зазывать, соблазнять, уговаривать!
У Страстного, что в нитку, лихач к лихачу.
Бородаты. Румяны. Ломаются.
- Пжа-пожалуй! Со мною! Как след прокачу!

По-брегись! Ублажают. Стараются.
А в домах, в покривившихся старых домах
С мезонином, с карнизом, с тераскою,
Где царил этот самый московский размах

Наряду с облупившейся краскою,
Где в гостиной, под пылью линялых чехлов
Старомодные кресла с диванами,
И особенный блеск от истертых полов,

И овальные рамы с Дианами,
Этот день был какою-то радостью чист!
И к столу с именинной индейкою
Подходил проглотивший аршин лицеист,

Называвшийся раковой шейкою.
Он краснел потому, что краснела она.
Но дразня его белыми бантами,
Именинница просто была влюблена

В гимназиста в мундире и с кантами.
Ах, зато, когда буйный, шальной ритурнель
Все сердца преисполнил отвагою,
Лицеист поклонился, напялил шинель

И ушел с огорченьем и... шпагою.
Но звенела кадриль. И какая-то мгла
Застилала глаза, словно марево.
И бессчетно дробили в себе зеркала

Канделябров неверное зарево.
...Не о сахарной клюкве былых пирогов,
Не о старых домах с мезонинами,
Не о добрых обычаях прежних годов

С поздравленьями, с именинами -
Если надо вздыхать, то наш медленный вздох
По иному из сердца изринется,
И вздохнем мы о том, что из всех четырех,

Только Софья для нас именинница...
Путь без Веры, Любви, без Надежды зловещ.
Что - пирог без начинки, без сладости?..
А София есть Мудрость. Почтенная вещь.
Но какие ж от мудрости радости?!.

<1928>


Искания

Какая-то личность в простом пиджаке 
Вошла на трибуну с тетрадкой в руке, 
Воды из графина в стакан налила 
И сразу высокую ноту взяла. 
И так и поставила тему ребром: 
-- Куда мы идем? И зачем мы идем? 
И сорок минут говорила подряд, 
Что все мы идем, очевидно, назад. 
Но было всем лестно, что всем по пути, 
И было приятно, что если идти, 
То можно идти, не снимая пальто, 
Которые снять и не думал никто. 
И вышли, вдыхая осеннюю слизь, 
И долго прощались, пока разошлись. 
И, в сердце святую лелея мечту, 
Шагали и мокли на славном посту.

Исповедь

Милостивые государи, 
Блеск и цвет поколения! 
Признаемся честно 
В порыве откровения: 
Зажглась наша молодость 
Свечой ярого воска, 
А погибла наша молодость, 
Пропала, как папироска. 
В Европе и Америке 
Танцевали и пели -- 
Так, что стены дрожали, 
Так, что стекла звенели; 
А мы спорили о боге, 
Надрывали глотки, 
Попадали в итоге 
За железные решетки, 
От всех семи повешенных 
Берегли веревки, 
Радовались, что Шаляпин 
Ходит в поддевке, 
Девушек не любили -- 
Находили, что развратно, -- 
До изнеможения ходили 
В народ и обратно; 
Потом... То, чего не было, 
Стало тем, что бывает. 
Кто любит воспоминания, 
Пусть вспоминает. 
Развеялся во все стороны 
Наш прах неизбывно. 
Не клюют его даже вороны, 
Потому что им противно. 

Исполненное чудо

                Председатель совета министров Дальнего
             Востока г. Бинасик выступил с программной
             речью...
                                                                  Из газет

Изображу ль сердечное волненье?
Вмещу ль в слова святое вдохновенье
И как тебя, взволнованный, почту?!
Ты снова здесь, прелестное виденье,
И будишь вновь дразнящую мечту!..

Я был один. Покорствуя судьбине,
Влача в тоске на горестной чужбине
Безжалостно отсчитанные дни,
Я был один. Я думал: где вы ныне,
Родных домов веселые огни?..

Придет зима. У всех на белом свете
Есть теплый кров и есть жена и дети.
Их соберет пылающий очаг.
И только мы пред Господом в ответе.
И кто нам друг? И кто, увы, не враг?!

Она прошла - от севера до юга,
От Жигулей до Западного Буга
И от Литвы на пламенный Восток -
Она прошла, бессмысленная вьюга,
Лишь крымских роз оставив лепесток.

И вдруг!.. О, жизнь всегда благоуханна!
Недалеко от царства Богдыхана,
Как яркий луч среди полночной тьмы,
Бежав цепей владыки Карахана,
Возникнул он, волнующий умы!..

Гряди ж, Гомер! Восстань, великий классик!
И имена красноармейских Васек
Развей, как дым, летящий к облакам!..
И пусть один, торжественный Бинасик,
Горит звездой завистливым векам!..

Не одинок я в юдоли суровой.
Горит восток зарею трижды новой!..
Хочу гитан! Пусть бьют в тимпан!.. Я пьян!..
Как аргонавт, принять руно готовый,
Я верю: вот обещанный баран!..

1920


* * *

              Честь безумцу, который навеет
              Человечеству сон золотой!

Каждый в юности что-то лелеял.
Ибо молодость - это стезя.
И безумец пришел и навеял!
Так навеял, что лучше нельзя.

Не напрасно я вспомнил поэта,
О котором забыли потом.
Не седьмое ль кончается лето,
Как Россия - во сне золотом?!

Современники, мы еще слабы,
Чтоб виденья свои толковать.
Но пускай генеральные штабы
Продолжают нам сны навевать!..

Сладко спать на подушке сомнений,
Как философ Монтень говорил.
Впрочем, разве без всяких Монтеней
Мы не чувствуем веянья крыл?..

Это было однажды, в июле,
Закружившись в бесовской игре,
Мы упали, да так и уснули
При последнем российском царе.

И во сне, золотом бесконечно,
Кто-то лил нашу темную кровь
За какой-то курган в Молодечно,
За какую-то, к черту, любовь!..

Снились нам наши горькие муки.
Снилась гибель великой страны.
И теперь, разметав свои руки,
Мы не спим ли, не видим ли сны?!.

Вся мужицкая Русь цепенеет.
Сон пройдет - и не будет Руси.
"Честь безумцу, который навеет..."
И сердечное наше мерси!..

1920


Как провести лето?

Яша спрашивал поэта:
Где вы думаете это
Наступающее лето
В смысле лета провести?
Яша, Яша! В ваши лета
Меж пятью частями света
Можно часть себе найти!
Что вам нужно, мой мечтатель?
Пару брюк, брюкодержатель
И плохие папиросы,
Папиросы "Марилан".
Вот ответы на вопросы,
Даже повесть и роман!
Рано утром вы встаете,
И идете... И идете
Три-четыре километра
В направлении на юг.
Там есть лес, и есть опушка.
За опушкой деревушка.
Шум травы и шумы ветра.
И большой, зеленый луг.
На лугу коровки ходят.
Среди них телята бродят.
Это, Яша, есть натура.
Это, Яша, есть пейзаж.
Это то, что человека
С незапамятного века,
Будь он даже злой и хмурый,
Все равно приводит в раж.
Этой жизнью первобытной
Взор насытив ненасытный,
Лягьте прямо на лужайку
И засните! Добрых снов!
Если только Бог захочет,
Летний дождик вас намочит,
А разбудит вас хозяйка
Вышесказанных коров.
Не ищите больших лавров.
Чтут крестьянки бакалавров,
А особенно бездомных
И мечтателей, как вы.
Значит, вам уже удача:
Есть и дачница, и дача,
Без свидетелей нескромных,
Без любителей молвы.
Все зависит от безделиц.
Глядь, и стал землевладелец.
И не Яков, и не Яша,
А скажите, просто Жак.
Если б Яша был поэтом,
Если б ездил к морю летом,
Он, конечно, воля ваша,
Не устроился бы так.
Саши, Яши, Коли, Пети,
Одним словом, наши дети!
Не мечтайте о Трувиле,
Не витайте в царстве грез.
Но ищите жизни новой
И не брезгайте коровой,
Ибо чтоб ни говорили,
А корова - кельке шоз.

1926


Как рассказать?

    1 

Как объяснишь им чувство это 
И как расскажешь на словах -- 
Тревогу зимнего рассвета 
На петербургских островах, 
Когда, замучившись, несется 
Шальная тройка поутру. 
Когда, отстегнутая, бьется 
Медвежья полость на ветру? 
Как рассказать им день московский, 
И снежный прах, и блеск слюды, 
И парк Петровско-Разумовский, 
И Патриаршие пруды, 
И на облупленных карнизах, 
На тусклом золоте церквей 
Зобастых, серых, белых, сизых, 
Семью арбатских голубей? 
Сидят в метро. Молчат сурово. 
Эксцельсиор читают свой... 
И нет им дела никакого 
До хрестоматии чужой. 

    2 

Как рассказать им чувство это, 
Как объяснить в простых словах 
Тревогу зимнего рассвета 
На петербургских островах, 
Когда, замучившись, несется 
Шальная тройка поутру, 
Когда, отстегнутая, бьется 
Медвежья полость на ветру, 
И пахнет влагой, хвоей, зверем... 
И за верстой верста бежит, 
А мы, глупцы, орем и верим, 
Что мир лишь нам принадлежит. 

Как сочинять сценарий

      НЕМЕЦКИЙ ФИЛЬМ

Герой должен быть блондин.
И гусар смерти.
Сидит он как-то, один,
В концерте,
А рядом, изображая судьбу,
Сидит дама.
Гусар хлопает себя по лбу,
И начинается драма.
Дама вертит хвостом
И ведет себя тонко.
Но дело-то все в том,
Что она шпионка.
И вот блондина гнетет
Всякая чертовщина.
С одной стороны, он патриот,
А с другой стороны,- мужчина.
Конец адски зловещ:
Стрельба. Конвульсии. Хрипы.
А называется эта вещь -
"Когда цветут липы"...

    ФРАНЦУЗСКИЙ ФИЛЬМ

Герой должен быть брюнет
И одет по моде.
Героине семнадцать лет
Или в этом роде.
Он несомненный маркиз,
Она вполне белошвейка.
Обстоятельств этих из -
Ясно, что жизнь... злодейка!
Отец хмурит нависшую бровь
И пробует крайнее средство:
- Либо ликвидируйте любовь,
Либо лишу наследства...
- Нет! - говорит благородный Жюль,-
Никаких ятей!
И откидывает белый тюль
Над колыбелью с дитятей.
- Ах! - говорит счастливый дед.-
Благословляю без оговорок!
И дает званый обед
На человек сорок...

      РУССКИЙ ФИЛЬМ

Герой ни блондин, ни брюнет,
И не о нем речь-то.
Героя вообще нет,
А есть нечто.
Нечто - это борьба миров
Высшего порядка,
Настоящая песня без слов,
И вообще загадка.
Начинается же все с того
Вечно-рокового,
Что она любит одного
И в то же время другого.
А этот самый один
Изводится от сомнений,
Брюнет он или блондин,
Беспутство или гений?
Затем рушатся все миры
Под рев стихий и ветров.
...А в картине-то полторы
Тысячи метров!

1927


Карнавал

В Европе веселятся. Танцуют.
Коломбины. Пьеретты. Пьеро.
И все друг дружку целуют
Во втором классе метро.
Найдут себе худую девицу,
Раскрасят ее от пят до ланит,
Посадят на колесницу
И рады, что она сидит.
А сами бегут вприпрыжку,
Толкаясь, не щадя боков,
Старые, невзирая на одышку,
Молодые, глядя на стариков.
Флагами нехитрыми машут.
Надуваются, трубят трубачи.
А в лужах дробятся, пляшут
Солнечные лучи.
Сомневаться ли, что мир чудесен,
Когда весь он залит огнем,
Когда столько бравурных песен,
Дрожанья, звененья в нем?..
Европейская толпа лукава,
Беспечна и весела.
Давно уже гражданского права
Она свой курс прошла.
В неизвестность ее не тянет,
Не толкает ее в обрыв.
Только голову слегка туманит
Легкий аперитив.
Опоздавшие на праздник милый,
На их карнавал шальной,
Только мы проходим с унылой,
Понуренной головой.
Не жалуемся и не ропщем,
Но и так наш взор зловещ.
Какая же все-таки, в общем,
Нелепая жизнь - вещь!..
Лучшие растрачивать годы,
И в усталую грудь вдыхать
Воздух чужой свободы,
И обратно его выдыхать.
Чувствовать, что мы иностранцы,
И поэтому мы должны
Танцевать половецкие танцы,
А в антрактах есть блины!
Чтоб европеец имел понятье,
Хоть лопни, а докажи,
Что и у нас есть свое занятье
И своя ностальжи...

1928


Клюква, соус пикан, или Манифест русских фашистов

Объявляем всем нашим верноподданным,
Не купленным и не проданным,
А действующим, говоря кратко,
В состоянии -
Припадка!
Первое и самое главное:
Правление будет самодержавное!
Страна и посередине - трон.
(Несогласных просят выйти вон.)
Вокруг трона - развесистая клюква,
На клюкве - увесистая буква,
Чтоб легче было читать!..
А буква эта - Ять!
Власть будет неограничена,
То есть, кому зуботычина,
А кому и две.
Как и сейчас в Москве...
Если же опираться придется,
То монарх обопрется
Об государственный строй
Противоположной своей стороной,
Раскормленной и тяжелой...
А строй будет веселый
И, к примеру, такой:
Справа от его величества -
Представитель от католичества.
Слева от самодержавия -
Представитель от православия,
А позади - Шульгин,
Главный духовный раввин!..
Народ же будет стоять,
Смотреть на Ять
И медленно повторять,
Балдея и холодея:
- Вот это идея так идея -
Взять эллина и иудея
И так их взболтать,
Чтоб нельзя было понять,
Хоть тресни, хоть обалдей,
Где эллин и где иудей!..
Готовьтесь же, россияне,
В каждом аррондисмане
Дух свой воэвеселя,
Счастья вашего для!..
Взбодри же свое ретивое,
И ты, поколение молодое,
И становись головой вниз,
И вылезай своей шкуры из!..
Там-тарарам-там-там!..
Все по своим местам!
Муха - не муха, а слон!
В правом ухе звон!
Надо только терпеть...
Будет и в левом звенеть!
Градусник, градусник мне.
Половина фигуры в огне...
Где же, где ж голова?..
Температура сорок и два!!!

1927


Когда мы вспомним

Никто не знал предназначенья, 
И дар любви нам был вручен, 
И в страшной жажде расточенья 
И этот дар был расточен. 
Но кто за нежность нас осудит, 
Казнит суровостью в раю? 
И что в сей жизни главным будет, 
Когда мы вспомним жизнь свою? 

Колыбельная

                   Спи, мой мальчик,
                   спи, мой чиж.

                              Саша Черный

Спи, Данилка. Спи, мой чиж.
Вот и мы с тобой в Париж,
Чтоб не думали о нас,
Прикатили в добрый час.

Тут мы можем жить и ждать,
Не бояться, не дрожать.
Здесь - и добрая Sainte Vierge,
И консьержка и консьерж,
И жандарм с большим хвостом,
И республика притом.

Это, братец, не Москва,
Где на улицах трава.
Здесь асфальт, а в нем газон,
И на все есть свой резон.

Вишь, как в самое нутро
Ловко всажено метро,
Мчится, лязгает, грызет,
И бастует - и везет.

Значит, нечего тужить.
Будем ждать и будем жить.
Только чем?! Ну что ж, мой чиж,
Ведь на то он и Париж,
Город-светоч, город-свет.
Есть тут русский комитет.
А при нем бюро труда.
Мы пойдем с тобой туда
И заявим: "Я и чиж
Переехали в Париж.
Он и я желаем есть.
Что у вас в Париже есть?!"

Ну, запишут, как и что.
Я продам свое пальто
И куплю тебе банан,
Саблю, хлыст и барабан.
День пройдет. И два. И пять.
Будем жить и будем ждать.

Будем жаловаться вслух,
Что сильнее плоть, чем дух,
Что до Бога высоко,
Что Россия далеко,
Что Данилка и что я-
Две песчинки бытия
И что скоро где-нибудь
Нас положат отдохнуть
Не на час, а навсегда,
И за счет бюро труда.
"Здесь лежат отец и чиж",
И напишут: "Знай, Париж!
Неразлучные друзья,
Две песчинки бытия,
Две пылинки, две слезы,
Две дождинки злой грозы,
Прошумевшей над землей,
Тоже бедной, тоже злой".

1920


Константинополь

Мне говорили: все промчится.
И все течет. И все вода.
Но город - сон, который снится,
Приснился миру навсегда.

Лаванда, амбра, запах пудры,
Чадра, и феска, и чалма.
Страна, где подданные мудры,
Где сводят женщины с ума.
Где от зари и до полночи
Перед душистым наргиле,
На ткань ковра уставя очи,
Сидят народы на земле
И славят мудрого Аллаха,
Иль, совершив святой намаз,
О бранной славе падишаха
Ведут медлительный рассказ.
Где любят нежно и жестоко
И непременно в нишах бань.
Пока не будет глас Пророка:
Селим, довольно. Перестань.

О, бред проезжих беллетристов,
Которым сам Токатлиан,
Хозяин баров, друг артистов,
Носил и кофий и кальян!

Он фимиам курил Фареру,
Сулил бессмертие Лоти,
И Клод Фарер, теряя меру,
Сбивал читателей с пути.

А было просто... Что окурок,
Под сточной брошенный трубой,
Едва дымился бедный турок,
Уже раздавленный судьбой.

И турка бедного призвали,
И он пред судьями предстал
И золотым пером в Версале
Взмахнул и что-то подписал.

Покончив с расой беспокойной
И заглушив гортанный гул,
Толпою жадной и нестройной
Европа ринулась в Стамбул.

Менялы, гиды, шарлатаны,
Парижских улиц мать и дочь,
Французской службы капитаны,
Британцы, мрачные, как ночь.

Кроаты в лентах, сербы в бантах,
Какой-то сир, какой-то сэр,
Поляки в адских аксельбантах
И итальянский берсальер,

Малайцы, негры и ацтеки,
Ковбой, идущий напролом,
Темно-оливковые греки,
Армяне с собственным послом!

И кучка русских с бывшим флагом
И незатейливым Освагом...

Таков был пестрый караван,
Пришедший в лоно мусульман.

В земле ворочалися предки,
А над землей был стон и звон.
И сорок две контрразведки
Венчали новый Вавилон.

Консервы, горы шоколада,
Монбланы безопасных бритв,
И крик ослов...- и вот награда
За годы сумасшедших битв!

А ночь придет,- поют девицы,
Гудит тимпан, дымит кальян.
И в километре от столицы
Хозары режут христиан.

Дрожит в воде, в воде Босфора
Резной и четкий минарет.
И мужчин поет, что скоро
Придет, вернется Магомет.

Но, сын растерзанной России,
Не верю я, Аллах, прости,
Ни Магомету, ни Мессии,
Ни Клод Фареру, ни Лоти...

1920


Короткая повесть

Уже обрызганная кровью,
Упала роза на гранит.
Уже последнею любовью
Пылают астры. Сад молчит.

Он отшумел. Он умирает.
Дом заколочен. В доме тьма.
И у балкона ветр играет
Обрывком женского письма.

И, чуя гибели предтечу,
Сентябрьский тлен и смертный прах,
Тревожно ласточки щебечут
На телеграфных проводах.

А сад в бреду. Он умирает.
Дом заколочен. В доме тьма.
И ветер злится и играет
Обрывком женского письма.

1928


Космос в прикуску

          Когда массы поймут, тогда...
                    Из газетной статьи

Когда массы поймут...-
Это слаще признания,
Это слаще свидания,
Когда любят и ждут!

Когда массы поймут...
В этой строчке торжественной -
Рим и цезарь божественный,
И над Цезарем - Брут!

Когда массы поймут...
О, простор бесконечности,
О, дыхание Вечности,
Где уже не живут!

Когда массы поймут...
Это так утешительно.
Так легко и внушительно,
Как для лошади кнут!

Когда массы поймут...
Вместо сроков с отсрочками -
Три понятия с точками,
Три понятия тут!

Когда массы поймут...
Разрешенье от бремени
Вне пространства и времени,
Вне каких-либо пут!

Когда массы поймут...
О, веселые перышки,
О, газетные скворушки,
Что не сеют, не жнут!

Когда массы поймут...
То-долой, то - ура поют,
Глянь, возьмут - нацарапают,
А потом промакнут!..

Когда массы поймут...
Вот спасибо, утешили.
Черт ли, дьявол ли, леший ли -
Всем им будет капут.

Когда... массы... поймут!
Поколенья придут.
Поколенья пройдут.
От какой-нибудь малости
Лопнет ось. И в усталости
Закружится земля -
И ее подтолкнут,

И она упадет
В состоянии вялости.
И не будет земли,
И ни нас, и ни вас.
И ни масс... И тогда-с!..-
Будет то, что для шалости

Было сказано тут,
Будет ясно доказано
То, что было нам сказано:
Когда массы поймут...

1920


Крик души

Солнце всходит и заходит,
Пробивается трава.
Все упорно происходит
По законам естества.

Отчего ж у юмористов
На лице такая грусть?
Почему судебный пристав
Знает все и наизусть?

Отчего на белом свете
Семь считается чудес?
Отчего в любой газете
Только сорок поэтесс?

Отчего краснеет густо
Только вываренный рак?
Отчего писать под Пруста
Каждый силится дурак?

Отчего так жизнь угрюма,
И с душой не ладит ум?
И зачем Леона Блюма
Родила мамаша Блюм?

1930, 1931


Кто прав?

У них был спор о тайне мира.
Один - мудрец. Другой - поэт.
Судьбой дана поэту лира.
Другому - опыт долгих лет.

И, убеленный сединами,
Мудрец смиренно изрекал:
- Не создан мир великий нами,
Но я в нем истину искал!

Я в книгу тайную природы
Свой погружал пытливый ум.
Бежали дни, тянулись годы
В плену величественных дум.

Весенней бабочки строенье,
Волны рокочущий прилив
Рождали новое сомненье,
Исканьем душу окрылив!

И понял я, что тайна мира,
Во всем сокрытая,- одна,
Она в безгранности эфира
И в малой капельке видна.

К земле ли взор опустишь тленной,
Измеришь мысленно ли высь,-
Один указан путь вселенной,
Один закон: живи! трудись!

- О, нет! - восторженный и праздный,
Ему ответствовал поэт,-
Не сможет труд твой безобразный
Пленить прекрасный этот свет!

Послушай мерные напевы
В прибрежном шуме тростника,
Взгляни в глаза прекрасной девы,
На краску крыльев мотылька!

Послушай море в час прибоя,
Как шепчут пенные струи!
Внимай, как небо голубое
Безумно славят соловьи!

И кто сильнее и чудесней
Певца пред смолкшею толпой?!
Весь мир живет одною песней!
Живи, поэт! Живи и пой!

- Поэт! не нами мир устроен!..

- Старик! Но тайна, тайна в чем?..
...Но в этот миг пришедший воин
Отсек им головы мечом!..

1915


Летние рассказы

Не в Ла-Манш, не в Пиренеи,
Не на разные Монбланы,
Не под пальмовые рощи,
Не в диковинные страны...

Я уехал бы на Клязьму,
Где стоял наш дом с терраской,
С деревянным мезонином,
С облупившеюся краской,

С занавесками на окнах,
С фотографиями в рамах,
Со скамейкой перед домом
В почерневших монограммах,

С этой гревшейся на солнце,
Сладко щурившейся кошкой,
Со спускавшеюся к речке
Лентой вившейся дорожкой,

Где росли кусты рябины,
Волчья ягода чернела,
Где блистательная юность
Отцвета и отшумела!..

Как летела наша лодка
Вниз по быстрому теченью,
Как душа внимала жадно
Смеху, музыке и пенью,

Плеску рыбы, взлету птицы,
Небесам, и душным травам,
И очам твоим правдивым,
И словам твоим лукавым...

А когда садилось солнце
За купальнями Грачевых,
И молодки, все вразвалку,
В сарафанах кумачовых

Выходили на дорогу
С шуткой, с песней хоровою,
А с реки тянуло тиной,
Сладкой сыростью речною,

А в саду дышали липы,
А из дома с мезонином
Этот вальс звучал столетний
На столетнем пианино,

Помнишь, как в минуты эти
В этом мире неизвестном
Нам казалось все прекрасным,
Нам казалось все чудесным!

Богом созданным для счастья,
Не могущим быть иначе,
Словно Счастье поселилось
Рядом, тут, на этой даче,

В этом домике с терраской,
С фотографиями в рамах,
И сидит, и встать не хочет
Со скамейки в монограммах...

1928


Летняя запись

Лето пахнет душным сеном.
Сливой темною и пыльной,
Бледной лилией болотной,
Тонкостанной и бессильной.

Испареньями земными,
Тмином, маком, прелью сада.
И вином, что только бродит
В сочных гроздьях винограда.

А еще в горячий полдень
Лето пахнет лесом, смолью.
И щекочущей и влажной
Голубой морскою солью.


Мшистой сыростью купальни,
Острым запахом иода
И волнующей и дальней
Синей дымкой парохода.

1928


Лирический антракт

Воскресают слова,
Точно отзвук былого.
Зеленеет трава,
Как в романе Толстого.

Раздвигается круг,
Где была безнадежность.
Появляется вдруг
Сумасшедшая нежность.

Этак взять и нажать
На педаль или клавиш,
И кого-то прижать,
Если даже раздавишь!

Что с того, что стрелой
Краткий век наш промчался...
Даже Фет пожилой,
Как мальчишка, влюблялся.

Даже Виктор Гюго,
С сединами рапсода,
Не щадил никого,
В смысле женского рода.

Этак вспомнишь и зря,
Повздыхаешь, понятно.
Вообще ж говоря,
Просто вспомнить приятно.

1939


Любители бескровный и святой

Я не боюсь восставшего народа.
Он отомстит за годы слепоты
И за твои бубенчики, Свобода,
Рогатиною вспорет животы.

Он будет прав, как темная лавина,
Которая несется с высоты.
И в пламени последнего овина
Погибнут книги, люди и скоты.

Я не боюсь, что все Наполеоны
Зальют свинцом разинутые рты.
Что вылезут из нор хамелеоны
И хищные, хрустящие кроты.

Так быть должно. И так уже бывало.
Гроза сметет опавшие листы.
И будет день. И будет все сначала.
И новый сад. И новые цветы.

Но я боюсь, что два приват-доцента,
Которые с Республикой - на ты,
И полтора печальных декадента,
И Клара Львовна, девушка мечты,

Они начнут юлить и извиваться
И, вдруг поджав унылые хвосты,
Попробуют ворчать и добиваться
Прощения... во имя Красоты!

Их шепот будет беден и нескладен.
Но он внесет ненужность суеты
В торжественность безмолвных перекладин
Под небом величавой пустоты.

1920


* * *

Люблю декабрь за призраки былого, 
За все, что было в жизни дорогого 
И милого, бессмысленного вновь. 
За этот снег, что падал и кружился, 
За вещий сон, который сладко снился, 
Как снится нам последняя любовь. 
Не все ль равно? Под всеми небесами 
Какой-то мир мы выдумали сами 
И жили в нем, в видениях, в мечтах, 
Играя чувствами, которых не бывает, 
Взыскуя нежности, которой мир не знает, 
Стремясь к бессмертию и падая во прах. 
Придет декабрь... Озябшие, чужие, 
Поймем ли мы, почувствуем впервые, 
Что нас к себе никто не позовет? 
Что будет елка, ангел со звездою 
И Дед Мороз с седою бородою, 
Волшебный принц и коврик-самолет. 
И только нас на празднике не будет. 
Холодный ветр безрадостно остудит 
Усталую и медленную кровь, 
И будет снег над городом кружиться, 
И, может быть, нам... наша жизнь приснится, 
Как снится нам последняя любовь. 

Любовь от сохи

Зацветают весенние грядки.
Воробей от безумья охрип.
Я люблю вас в ударном порядке,
Потому что вы девушка-тип!

Ах, в душе моей целая смута,
И восторг, и угар, и тоска.
Приходите, товарищ Анюта,
Будем вместе читать Пильняка.

Набухают весенние почки.
С точки зрения смычки простой,
Я дошел, извиняюсь, до точки!
Ибо я индивид холостой.

Прекратите ж сердечную муку,
Укротите сердечную боль.
Предлагаю вам сердце и руку
И крестьянского типа мозоль.

<1928>


Любовь по эпохам

    ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

Опуститься на скамью
И в аллее, где фиалки,
На песке писать - люблю -
Наконечником от палки.
Слушать пенье соловья,
Замирать от муки сладкой
И, дыханье затая,
Поиграть ее перчаткой.
А когда начнут вокруг
Все сильней сгущаться тени,
Со скамьи сорваться вдруг,
Опуститься на колени,
Мелкой дрожью задрожать,
Так, чтоб зубы застучали,
И к губам своим прижать...
Кончик шарфа или шали.

    ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

Прийти в гости. Сесть на диван.
Покурить. А после куренья
Встать и сказать: "Жизнь-это обман...
С моей точки зренья!"
Потом, постояв, опять сесть,
Грузно, чтоб пружина заныла.
И вдруг взять и наизусть прочесть
"Я не помню, когда это было..."
Потом со вздохом сказать: "Н-да..."
Схватить пальто, стать одеваться
И на глупый женский вопрос: "Куда?"
Грубо ответить: "Домой!.. Стреляться!.."

          1905-Й

Никаких фиалок. Никакой скамьи.
Ни пасторали, ни драмы.
Отрицание любви. Отрицание семьи.
Отрицание папы и мамы.
Она безвольно шепчет: "Твоя".
А он отвечает зловеще:
"Я утверждаю свое - я!.."
И тому подобные вещи.
Утвердив, он зевает. Пьет чай.
И молча глядит в пространство.
Потом он говорит: "Катя, прощай...
Потому что любовь - мещанство".

        ЭВАКУАЦИЯ

Наша жизнь подобна буре,
Все смешалось в вихре адском.
Мы сошлися при Петлюре,
Разошлись при Скоропадском.
Но, ревниво помня даты
Роковой любовной страсти,
Мы ли, друг мой, виноваты
В этих быстрых сменах власти?..

        ЭМИГРАЦИЯ

Чужое небо. Изгнание.
Борьба за существование.
Гнешь спину, хмуришь бровь.
Какая тут, к черту, любовь?!.

1928


Любовь разложившегося коммуниста

      За стихи о "дамском упоенье" разложившийся
      коммунист одесской контрольной комиссии
      из партии исключен...

"В каком-то дамском упоенье"
Гляжу на щечки эти две,
И - словно солнца ударенье
В моей несчастной голове.
Кругом одесская натура
Лежит бесчувственным пластом,
А вы, как чудная гравюра,
Смеетесь дивным вашим ртом.
И это тем понятно боле,
Что вы смеетесь, хохоча,
А ваши зубки, как фасоли
На фоне знойного луча.
Когда же, чувствуя симпатью,
Я в глазки ваши заглянул,
Я закричал благою матью:
Тону! Спасите! Караул!
В них глубина была такая
И выходил оттуда свет,
Что я сказал вам: Рая, Рая!
Вы камень, Рая, или нет?
Когда вы камень, так скажите,
И разойдемся навсегда.
Но только шутки не шутите -
И нет, так нет, а да, так да!..
Но вы, как будто статуэтка.
Один лишь хохот и обман.
Зачем же, дивная кокетка,
Крутить наш бешеный роман?!
Конечно, риск святое дело,
Но я ж не должен рисковать,
Когда душа моя и тело
Не могут вам принадлежать,
Имея звание партийца,
И если вдруг такой уклон,
Мне скажут: вы - самоубийца,
И убирайтесь вовсе вон...
Но, несмотря на эти мысли,
Вы идеал такой большой,
Что я люблю вас в полном смысле
И организмом, и душой!
И я в припадке благородства -
Не только серп и молоток,
Но все орудья производства
Отдам за чувство, за намек.
Но если ж суд меня осудит,
А ваша ручка оттолкнет,
Так что же будет?! Ясно будет,
Что я последний идиот...

1927


Мадригал

Не надо ангелов, ни неба, ни алмазов.
Я жить хочу сегодня, и сейчас!
Заветный шепот просьбы и отказов
И синий блеск неповторимых глаз,
Ах, сколь они милее всех алмазов

И ангелов, невидимых сейчас!..
Пусть ветр иной другие губы студит
И треплет легкую и синюю вуаль.
Нам все равно. Пусть будет то, что будет.
Нам все равно. Нам прошлого не жаль.
Сегодня день, которого не будет.
И только о сегодняшнем печаль.

Люблю я ваше смутное дыханье,
Усталость легкую от прошумевших лет,
Разлет бровей и молний полыханье
Из синих глаз, которых краше нет!

Их блеск живой, веселый и слепящий,
Последнее пристанище мое.
И славлю день, прелестный, преходящий,
И краткое, земное бытие.

Вы из комедии бессмертного Шекспира,
Иль нет, не так... Из свадьбы Бомарше!
Ваш синий взор пронзает, как рапира,
Но только он дает покой душе.

Куда же бег сегодня нам направить,
Какую ныне посетить страну?..
Начну молить, вы станете лукавить.
Лукавить станете, я вновь молить начну...
Но пусть. Он ветреного шепота отказов
Не меркнет блеск неповторимых глаз.
Не надо ангелов, ни неба, ни алмазов,
Мы жить хотим сегодня, и сейчас!

1927


Март месяц

Оттепель. Дымка. Такси вздорожали.
Нежность какая-то. Грусть.
Двух радикалов куда-то избрали.
Поезд ограбили. Пусть.

Ноет шарманка. Рапсодия Листа.
Серб. Обезьянка в пальто.
Я вспоминаю Оливера Твиста,
Диккенса, мало ли что...

Все-таки лучшее время природы -
Это весна, господа!
Все сочиняют поэмы и оды.
Даже извозчики. Да.

Что-то весеннее грезится миру,
Бог его ведает, что.
Ах, если б мне итальянскую лиру...
Даже не лиру, а сто!

1926


Месть рака

И свистнул рак... И, вызов мирозданью
     Послав в упор,
Он свистнул так, всему естествознанью
     Наперекор,

Как будто всем на свете эгоистам
     И свистунам
Хотел сказать своим свободным свистом:
     - Проклятье вам!

И ветер стих. И дрогнули колосья.
     И вспыхнул мак.
А он им мстил за годы безголосья
     И, как Спартак,

Как некий раб, который высшей власти
     Вдруг захотел,
Восстал и мстил! И цепи рвал на части,
     И в свист свистел!..

И в тот же миг исчезли без изъятья
     Причины смут.
И стали все - двоюродные братья
     И там, и тут.

И бысть союз труда и капитала,
     И полный рай.
И девушкой тургеневскою стала
     А. Коллонтай.

И в мир сошла целительная вера,
     И мир вздохнул.
И стал как шелк ирландский де-Валера,
     И присягнул.

Леон Доде за Гитлера Адольфа
     Стоял горой.
И звал к себе Калинина для гольфа
     Вильгельм второй...

И наступил период крестословиц,
     Расцвет искусств!
А рак свистел, не слушаясь пословиц,
     В избытке чувств...

Монолог

Милостивые государи,
Блеск и цвет поколенья.
Признаемся честно
В порыве откровенья!

Зажглась наша молодость
Свечой яркого воска,
А пропала наша молодость,
Погибла, как папироска...

В Европе и в Америке
Танцевали и пели
Так, что стекла дрожали,
Так, что стекла звенели,

А мы спорили о Боге,
Надрывали глотки.
Попадали в итоге
За железные решетки.

От всех семи повешенных
Берегли веревки.
Радовались, что Шаляпин
Ходит в поддевке.

Девушек не любили,
Находили, что развратно.
До изнеможения ходили
В народ и обратно.

Потом... то, чего не было,
Стало тем, что бывает.
Кто любит воспоминания,
Пусть вспоминает.

Развеялся во все стороны
Наш прах неизбывно.
Не клюют его даже вороны,
Потому что им противно.

1926


Монпарнас

Тонула земля в электрическом свете.
Толпа отливала и шла как лавина.
Худая блондинка в зеленом берете
Искала глазами худого блондина.

Какие-то шведы сидели и пили
Какие-то страшные шведские гроги.
Какие-то девушки нервно бродили,
Цепляясь за длинные шведские ноги.

Какие-то люди особой породы
В нечесаных космах, и все пожилые,
Часами коптили высокие своды
И сыпали пепел в стаканы пивные.

Непризнанный гений попыхивал трубкой
И все улыбался улыбкою хамской,
И жадно следил за какою-то хрупкой,
Какою-то желтой богиней сиамской.

Поэты, бродяги, восточные принцы
В чалмах и тюрбанах, с осанкою гордой,
Какие-то типы, полуаргентинцы,
Полусутенеры с оливковой мордой,

И весь этот пестрый, чужой муравейник
Сосал свое кофе, гудел, наслаждался.
И только гарсон, проносивший кофейник,
Какой-то улыбкой кривой улыбался, -

Затем что, отведавши всех философий,
Давно для себя не считал он проблемой
Ни то, что они принимали за кофий,
Ни то, что они называли богемой.

Московские празднества

Снова отдых от труда,
Праздник счастья мирового.
Снова в мире ерунда,
А трамвая никакого.

Снова факелы чадят,
Реет флагов бумазея.
Снова маршалы стоят
На ступеньках мавзолея.

Разве выразишь пером
Этот пафос с дисциплиной,
Этот русский чернозем
Пополам с марксистской глиной?

Лишь от радости всплакнешь,
Сладкий миг переживая,
И пешком себе пойдешь
За отсутствием трамвая.

На кошачьей выставке

В исканиях земного идеала,
Познания, истоков и основ
Великий смысл кошачьего начала
Открылся мне на выставке котов.

Все гибкое, все хрупкое, все злое,
Мятущееся в гибельной тоске,
Таящееся в видимом покое,
Сокрытое в хрустящем позвонке,

Блеснуло мне и вырвалось оттуда,
Из глубины сощурившихся глаз,
Из зелени, из тайны изумруда,
Из желтизны, впадающей в топаз,

Из тусклой тьмы смарагда и агата,
Из косных недр и облачных химер,
Которые описывал когда-то
Замученный любовницей Бодлер...

Но, равнодушна к памяти Бодлера,
Водила ты по выставке меня.
В твоих глазах, зеленовато-серых,
Был тот же блеск заемного огня,

Пронзительный, загадочный, лучистый,
Не ласковый, не женский и не твой,
А этой кошки, рыжей и пушистой,
Персидской кошки с шерстью золотой...

Но ты, увы! Бодлера не читала,
И от стихов ты приходила в грусть...
Зато ты просто кошек обожала
И все породы знала наизусть!

- Персидский кот с жестокими усами,
Священный кот, подведомственный Браме,
Шотландский кот, одетый в коверкот,
И белый кот, воспитанный в Сиаме,
И голубой, индокитайский кот,
И черный кот для Брокена, для оргий,
И серый кот для щедрых производств...
И ты была в безумии, в восторге
От этих рас, пород и благородств!..

Когда ж домой с тобой я возращался
И нам котенок маленький попался,
Измученный, несчастный и худой,
Мяукавший, намокший под дождями,
Родившийся, конечно, не в Сиаме,
А, вероятно, в яме выгребной,
Ты так его ногою оттолкнула,
А на меня так ласково взглянула,

Что понял я, что очередь за мной!..

1932


На мотивы кадрили

Выпью штофа половину,
Дух селедочкой взбодрю
И прославлю Октябрину,
Эту девушку-зарю,

Эту деву-комсомолку
Под орешек и под дуб,
Этих кос льняную холку,
Эту челку, этот чуб,

Этих глаз ее калмыцких
Две продольных бирюзы,
И красот ее мужицких
Первозданные низы,

И лукавый, скорый, зоркий,
Этот взгляд из-под бровей,
И живой скороговорки
Ослепительный ручей!..

Славься, славься, Октябрина,
Славься, девушка-заря!
Это ты первопричина
Перемен календаря!..

Это ты пришла как Муза
Под орех и под бамбук,
В Академию Союза,
В Академию Наук!

Это ты их вдохновила
На великие дела,
Разделила, сократила,
Закусила удила,

И со ржаньем, со гражданским,
Приумножа свой задор,
По твердыням юлианским
Понеслась во весь опор,

Окрылила вдохновеньем
Раболепные стада
И субботу с воскресеньем
Зачеркнула навсегда!..

Отчего ж, и в самом деле,
Не ввести в советский строй
Восемь пятниц на неделе,
А субботы ни одной?!..

Это даже интересно,
Это прямо торжество -
Уничтожить день воскресный,
Неизвестно для чего!

Жизнь - не храм, а мастерская,
Жизнь-слободка, а не клуб...
Ах, ты, милая, какая,
Муза, девушка под дуб!..

Очень весело живется
С Октябриной на Руси,
А из сердца так и рвется
И спасибо, и мерси!..

1929


На темы дня

Итак, возрадуемся ныне
По той причине, что опять
Зиновьев будет в прежнем чине
В придворной должности блистать,

И, волоокий, многогубый,
Партийной роскоши предмет,
Прольет он снова свет сугубый
На середняцкий полусвет!..

С ним вместе Каменев дородный,
Сей нунций с ног до головы,
"И счастья баловень безродный",
Какой-то Рапкин из Москвы,

И многодумный Евдокимов,
Простак и в жизни, и в борьбе,
И человек без псевдонимов,
А вовсе Беленький себе,

И сонм иных, друг с другом схожих
Брюкодержателей, льстецов,
И от опального вельможи
Оттроцковавшихся птенцов...

И, вновь обласканы судьбою,
Они, устав от сеч и битв,
Соединятся меж собою
"Для вдохновений и молитв",

И для любви, и для коварства,
И для пайков, и для чинов,
Для должностей, для комиссарства,
Для Соловков, для островов...

И, значит, вновь игра все та же,
На крепость нервов, кто кого!
И нам опять стоять на страже,
На страже духа своего.

И, значит, снова зубы стиснуть,
Чтоб горьких слов не проронить,
И не размякнуть, не раскиснуть,
Но ждать, готовиться и жить,

Носить легко любое бремя
И не парить во облаках,
А просто слушать Изу Кремер
На всех на свете языках

И удивляться, что богами
Такая сила ей дана,
Что сразу всеми языками
Она ворочает одна!..

1928


* * *

Накинув плащ особого покроя -
Классических и сладостных годов,
Чудесный плащ любовника, героя,
Веселого хозяина пиров,
Капризный плащ беспечного бродяги,
Охрипшего от страстных серенад,
Скорей, друзья... Струею дивной влаги
Воспламеним и отуманим взгляд!
Хоть раз в году участники Пролога,
Освободившись от кручины злой,
Войдем, как все, и станем у порога,
"Накинув плащ, с гитарой под полой!"

И пусть дрожат натянутые струны,
Звенит хрусталь и пенится вино,
Вообразим, что мы, как прежде, юны,
Что нам, как прежде, многое дано!
Ах, разве не великая задача
Такою брагой душу опоить,
Чтоб - все равно!.. то радуясь, то плача,
Могла она две жизни пережить!..

Так складывать ли звонкие рапиры,
Разменивать по мелочи булат,
Когда, быть может, лучшие турниры
Еще нам только завтра предстоят?!
Пора давно уныние отбросить,
Сомнение, как падаль, отшвырнуть,

И зачесать непрошенную проседь,
И выпрямить надломленную грудь,
Принять опять классическую позу
И петь... во мраке ночи ледяной! -
И соловья, и девушку, и розу,
"Накинув плащ, с гитарой под полой..."

1928


Натюрморт (Декабрьский воздух окна затуманил)

Декабрьский воздух окна затуманил.
   Камин горел.
А ты в стекло то пальцем барабанил,
   То вдаль смотрел.

Потом ты стал, как маятник, болтаться.
   Шагать. Ходить.
Потом ты просто начал придираться,
   Чтоб желчь излить.

Ты говорил, что пропасть между нами-
   Вина моя.
Ты говорил роскошными словами,
   Как все мужья.

Ты вспоминал какие-то ошибки
   Прошедших дней.
Ты говорил, что требуешь улыбки,
   Не знаю, чьей.

Ты восклицал, куда-то напряженный
   Вперяя взгляд:
- Как хороши, как свежи были жены...
   Лет сто назад!

Пришла зима. Ударили морозы.
   И ты сказал:
"Как хороши, как свежи были розы"...
   И замолчал.

Но я тебе ни слова не сказала.
   Лишь, вопреки
Самой себе, молчала... и вязала
   Тебе носки.

1936


Натюрморт (Духовной жаждою томим)

"Духовной жаждою томим",
Пошел я в гости. Анна Львовна
Не то, что полный серафим,
Но тихий ангел, безусловно!
Законный Анны Львовны муж
Иван Андреевич Федотов,
Широкоплеч, осанист, дюж,
Притом любитель анекдотов.
Живут, как все. Шоффаж сентраль
Буфет, как водится, в рассрочку.
И напрокат берут рояль,
Чтоб приобщить к искусству дочку.
А дочке ровно десять лет.
Коленки голы. Плечи узки.
По-русски знает - да и нет,
А остальное - по-французски.
Вошел. Обрадовались.- Ах!
Сплошное - ах, и скалят зубы.
А Анна Львовна впопыхах
Сейчас же стала красить губы.
Вопрос-ответ. Ответ-вопрос.
И те, и эти сплошь избиты.
Но вот, уже напудрен нос,
И на столе лежат бисквиты.
Она вздымает бывший бюст,-
И он мгновенно исчезает.
Из кухни слышен дальний хруст,
Хозяин ужин доедает.
Доел и вышел. Полон взор
Воспоминанья о котлетке.
И вот, поплелся разговор,
Как иерей на бисиклетке.
- Петров с Петровой разошлись,
А Пупсик с Тупсиком сошлись,
Но разойдутся скоро снова...
- Не может быть?- Даю вам слово,
Мой муж видал ее вчера
С каким-то бритым и брюнетом!..
- Но ведь она уже стара...
- Стара, но опытна при этом...
И, словно в сладком забытьи,
Хозяйка пальцем погрозила
"И жало мудрыя змеи"
В подругу лучшую вонзила.
Затем меня в работу взял
Иван Андреич, не жалея,
И анекдоты рассказал
Про армянина и еврея.
"И горних ангелов полет"
Я ощутил душой и телом...
Но вот уже и полночь бьет,
Как быстро время пролетело!..
- Куда вы? Что вы?.. Раньше трех
Мы не ложимся... до свиданья!..
... За дверью слышен сложный вздох,
Вздох облегченья и зеванья.
И вышел с чувством я двойным,
Живот подтягивая туже.
"Духовной жаждою томим"
И мучим голодом к тому же...

1926


Наша маленькая жизнь (Точка. Станция. Шлагбаум)

Точка. Станция. Шлагбаум.
Треплет ветер на ходу
Три романа Викки-Баум,
Позабытые в саду.

Круг замкнулся. Сократился.
Ни концов и ни начал.

Доктор Шмелькин возвратился.
Дождь в окошко застучал...

Из разверзнутого лона
Целый хлынул водоем.

Кто-то ищет компаньона
В одиночестве своем.
Кто-то громко объявляет
В напряженной тишине,
Что паркеты натирает
По неслыханной цене.

А другой, в какой-то злобе
Сообщая адрес свой,
Ищет фюрера к особе,
Очевидно, пожилой.

Капли падают все чаще,
Тяжелее бабьих слез.
Кто-то голосом дрожащим
Предлагает пылесос.

И опять кончиной света
Угрожает неба высь.
И опять мечта поэта
Пишет Бобику: вернись!

(1927-1934)


Наша маленькая жизнь (Черт толкает человека)

Черт толкает человека
Испытать свою удачу
И отправиться к знакомым!..
В воскресенье!.. И на дачу!!

Мылит щеки он с какой-то
Дрожью, прямо сладострастной,
Ибо черт его толкает
Бриться бритвой безопасной.

Окровавленный, как туша,
Скажем вежливо, баранья,
Он завязывает галстук,
Тоже морщаясь от страданья.

Ибо где же вы видали,
Чтоб охваченный экстазом
Человек спешил на поезд
И возился с самовязом?..

Наконец, напудрив личность
Желтой жениною пудрой,
Все, что следует, приемлет
Он с покорностию мудрой:

Час езды по подземелью,
Пять законных пересадок,
Словом, весь не нами в мире
Установленный порядок.

Чуден путь от Сен-Лазара
По зигзагам рельс гудящих,
В допотопном третьем классе,
В отделенье для курящих...

Чуден плебс, когда он дышит
Перегаром литров многих
И подруг своих щекочет,
Некрасивых, но нестрогих.

А в окно мелькают трубы,
Уголь, фабрики, заводы-
Вообще, сплошное лоно
Изумительной природы!..

После долгой, жуткой тряски
И размяв насилу кости,
Человек с крахмальной грудью
Наконец приехал в гости.

Сорок тысяч восклицаний,
Восхищенье... панорамой,
Чай, холодный, как покойник,
И салфетки с монограммой.

Кто-то старым анекдотом
Угостил и был доволен,
А потом и солнце село
За верхушки колоколен.

Долго шли гуськом по парку.
Воздух в легкие вдыхали.
А когда качнулся поезд,
Все платочками махали.

- До свиданья...- До свиданья!..
Паровоз нахально свистнул.
Человек невольно вздрогнул,
И задумался, и скиснул.

1928


Невеста

             I

Где-то тихо стонут скрипки.
Вальс воздушно-голубой.
Я дарю тебе улыбки,
Потому что я с тобой!

А в цветные окна зала
Смотрит светлая весна.
Для тебя - она сказала -
Радость утреннего сна!

Повязала белым шарфом
Темно-русую косу.
Приказала нежным арфам
Целый день звенеть в лесу!

Снежным цветом померанца
Осыпает дальний путь,
Как легко в полете танца
Бьется сердце, дышит грудь!..

Ты сжимаешь стан мой гибкий.
В небе - звезд весенних дрожь.
И звенят и стонут скрипки
Про чарующую ложь!..

             II

Как звучат печально трубы.
Почерневший лес в бреду.
Я твои немые губы
Поцелую и уйду.

Ветер бешено срывает
Листья желтых тополей.
Никогда никто не знает
Час погибели своей!..

Приказала осень елкам
Панихиду петь в лесу.
Повязала черным шелком
Темно-русую косу.

Луч последнего румянца
Пронизал немую твердь.
В вихре бешеного танца
По полям несется смерть!..

Сердце - в муке бесконечной,
В небе звездочки скорбят.
О какой-то правде вечной
Трубы звонкие трубят!..

1914-1915


Невинные прогулки

Человек не царь природы,
А дитя своей среды.
Вот идет дитя на рынок,
Видит сочные плоды,
Видит овощи земные,
Изобилье, благодать...
Чтобы просто человеку,
Поглядев, пощекотать
Вкус и чувство обонянья,
Взор порадовать живой,
И купить чего там надо,
И пойти себе домой?!.
Нет, так он, извольте видеть,
Выше этого всего.
У него не просто зренье,-
Точки зренья у него!..
И на овощи земные,
И на сочные плоды
Он глядит, как на продукты
Политической среды.
И выходит, что редиска,
Что ты там ни говори,
Несомненно монархистка,
Ибо белая внутри.
Репа очень либеральна,
Несмотря на вялый цвет.
Сельдерей есть явно Высший
Монархический Совет.
Лук - плебейское растенье,
Ест глаза и жжет язык,
Словом, точное сравненье:
- Настоящий большевик.
Овощ самый евразийский -
Это тухлый шампиньон,
И сомнительный по вкусу,
И гнилой со всех сторон.
Помидор - непримиренец,
Якобинец, радикал.
А поганка - возвращенец,
Наступил и растоптал!..
Артишок продукт фашизма -
Заграничен и кудряв,
Вряд ли можно артишоком
Ублажать российский нрав...
Что касается укропа,
Беспартиец, не взыщи!..
И для запаха кладется
Всеми партиями в щи.
Если ж просто эмигранта
Вам угодно, наконец,
То, конечно, эмигранта
Представляет огурец.
На случайных огородах
Восемь лет уже подряд
Он растет, а тверд и зелен,
Словно восемь лет назад!
И, купив его для скудной,
Незатейливой еды,
Возвращается обратно
Человек, дитя среды.

1927


Необыкновенная история

У слона был длинный хобот
И ужасный аппетит.
Если ж слон бывал голоден,
Он был страшен и сердит.

Как-то утром мистер Джэксон
Съел свой завтрак и ушел.
В это время слон домашний
В ту же комнату вошел.

О, варенье! - и в мгновенье
Все варение слизнул
И в себя в большом волненье
Хобот собственный втянул.

Ах, обжорство!.. Ты - причина
Неприятных в жизни дел!..
Слон держался, как мужчина,
Но заметно побледнел.

Он терял уже рассудок,
Да и как не потерять,
Когда хобот влез в желудок
Глубиною метров в пять!..

Стал он белым, как бумага,
И, всю жизнь свою губя,
Потянул в себя, бедняга,
Половину от себя.

Трах!..- и что-то разорвалось,
Точно лопнула струна.
Трах!..- и кляксы не осталось
От несчастного слона.

И когда вернулся Джэксон,
Он был очень удивлен,
Ибо сгинул, как букашка,
Молодой и честный слон.

Вы не верите?! Спросите!
Я могу вам адрес дать:
Мистер Джэксон. Лондон-Сити.
Пудль-Вудль. Номер пять.

1921


Непобедимое

Сижу в золотом Тюильрийском саду
   И с грустью вздыхаю о многом.
О том, что нельзя мне играть в чехарду
   Пред этим безнравственным богом.

О том, что истлел знаменитый артист,
   А бог неподвижен, как прежде.
О том, что косится на фиговый лист
   Старушка в напрасной надежде.

О том, что и я, и monsieur Клемансо
   Порукою связаны прочной.
Он грузно вращает судьбы колесо.
   А я - свой хребет позвоночный.

О том, что и надо же так угодить,
   Чтоб... трижды роняя по вздоху,
Позволить себя бесконтрольно родить
   В такую шальную эпоху!..

Куда мне идти? И куда я пойду?
   Анелька... Деревня... Россия...
Как много гвоздик в Тюильрийском саду!
   И все они тоже чужие.

<1921>


Ночной ливень

Напои меня малиной,
Крепким ромом, цветом липы.
И пускай в трубе каминной
Раздаются вопли, всхлипы...

Пусть скрипят и гнутся сосны,
Вязы, тополи иль буки.
И пускай из клавикордов
Чьи-то медленные руки

Извлекают старых вальсов
Мелодические вздохи,
Обреченные забвенью,
Несозвучные эпохе.

Напои меня кипучей
Лавой пунша или грога
И достань, откуда хочешь,
Поразительного дога,

Да чтоб он сверкал глазами,
Точно парой аметистов,
И чтоб он сопел, мерзавец,
Как у лучших беллетристов.

А сама, в старинной шали
С бахромою и с кистями,
Перелистывая книгу
С пожелтевшими листами,

Выбирай мне из "Айвенго"
Только лучшие страницы
И читай их очень тихо,
Опустивши вниз ресницы.

Потому что человеку
Надо в сущности ведь мало...
Чтоб у ног его собака
Выразительно дремала,

Чтоб его поили грогом
До семнадцатого пота,
И играли на роялях,
И читали Вальтер Скотта,

И под шум ночного ливня
Чтоб ему приснилось снова
Из какой-то прежней жизни
Хоть одно живое слово!

О чем пела флейта

                 Германцы на улицах разгромленного
            Антверпена устраивают военные концерты.

                                             Из газет

Играйте марш! Но самый бурный,
   Такой, чтоб топот конских ног
С его прелюдией бравурной
   Нигде соперничать не мог!
Играйте марш! Но полный гнева,
   Такой, чтоб слышать не могли,
Как стонет женщина иль дева
   Над телом, брошенным в пыли!
Играйте марш! Но марш победный,
   Чтоб заглушить со всех сторон
Призыв рокочущий и медный,
   Напевы жутких похорон!..
Чтоб дикий хохот сумасшедших
   И тех, кто вынужден страдать,
Векам грядущим о прошедших
   Не мог свой ужас передать!
И грянул марш!.. Гремели трубы,
   Бил барабан, ревел гобой!
И в кровь окрашенные губы
   Смеялись громко над судьбой!
Играйте марш! Всю мощь излейте!
   Отвага - в робкие сердца!
Но, чу!.. Вы слышите?.. На флейте
   Рыдает кто-то без конца...
Флейтист! Безумец! Флейта стонет,
   Рыдает флейта среди труб!
Твоя мелодия не тронет
   Того, кто дик, того, кто груб!
А ты заплатишь головою
   За то, что в этот страшный час
Огонь, твоей душой живою
   Всегда владевший, не погас!
Но флейта в звуках изливала
   И скорбь, и жалость, и привет,
И на вопрос душа давала
   Свой сострадающий ответ:
О всех, кто плачет в эти ночи,
   О всех, кто страждет в эти дни,
О нежной девушке, чьи очи,
  Смеясь, позорили они!..
О том, что сладкого возмездья
   Наступят скоро времена,
О том, что кроткие созвездья
   Увидит бедная страна!
...И как ни силились литавры
   Разбить мелодию тоски,-
Сама судьба вплетала в лавры
   Печальных лилий лепестки!..

<1915>


О, Madelon!

Везет же знаменитому Гамбетте!
Кашена не положат в Пантеон.
Да здравствует неравенство на свете.
     О, Madelon!

Представьте, что на мраморные урны
Всем гражданам давали бы талон
И номер на бессмертие дежурный...
     О, Madelon!

Какая это жуткая потеха
Долбить, что был умней Наполеон
Всего древообделочного цеха.
     О, Madelon!

Благословенны пахари на пашне.
Но разве те, чье имя легион,
Построят чудо Эйфелевой башни?
     О, Madelon!

Дай всем вкусить оливы аркадийской,
Но все ль вкусят и аркадийский сон,
О, ветреница в шапочке фригийской,
     О, Madelon!

1920


Ода на уход А.В. Луначарского

В последний раз блистательным светилом
Озарены граниты колоннад.
Так суждено. И вот с суконным рылом
Солдат Бубнов грядет в калашный ряд.

Потрясены порфировые своды,
И небеса грозой омрачены.
И - в ужасе счастливые народы
Счастливейшей на глобусе страны.

И в рубище, во вретище изгнанья
Исходит он!.. И слышатся вокруг
Гражданских жен безумные стенанья,
И стон, и вопль оставленных подруг.

Поет труба. Бетховенские марши
Наводят грусть и панику окрест.
И уж бегут во страхе секретарши
С насиженных и секретарских мест.

И только он, и Феб и Анатолий,
И драматург, и тайный беллетрист,
По склонностям законченный Павзолий,
По паспорту весьма социалист,

С лукавою улыбкою взирает
На новообращенную Дафнэ,
И прядь волос небрежно оправляет
И вскидывает потное пенсне.

Он все постиг: и негу пресыщенья,
И власти хмель, и некой бездны край.
И видел он на ниве просвещенья
Такой необычайный урожай,

Такой восторг счастливого покоса,
Таких соревнований идеал,
Что в качестве жнеца и наркомпроса,
Вот именно, и сеял, и пожал.

Разбита цепь невежества и мрака...
Теперь в избе любого мужика
Читают утром Бобу Пастернака,
А вечером читают Пильняка!

Исчез Олимп. Осиротели горы.
Поэзия покинула Парнас
И переходит прямо на заборы-
Для действенного пользования масс.

...И свет блеснул над плешью комиссара,
И снова тьма. И слышен шум шагов
Грядущего на смену кашевара
С веселенькой фамилией Бубнов.

1929


Одна из многих

Еще вчера она плясала
В утеху сытым господам
И взгляды жуткие бросала
По очарованным рядам.

Звенели кольца и запястья,
Но каждый чувствовал и знал,
Что это только призрак счастья
Обманный танец танцевал!

Потом танцовщицу ласкали
Холеной, опытной рукой
И каждый в пенистом бокале
Искал свой призрачный покой.

Еще вина! Еще веселья!
В душе скребет когтистый зверь.
Пусть дальше, дальше час похмелья!
Пусть завтра, завтра! Не теперь!..

Вина! Огней! Цыганских песен!
И самых пламенных отрав!
Просторный зал сегодня тесен
Для их изысканных забав!..

И вдруг!.. Оттуда, из предместий,
Из переулков и углов,
Вползли неслыханные вести
И гул тревожных голосов...

И в ней, невесте пред амвоном,-
Гитану тщетно я искал...
И прозвенел печальным звоном
На землю брошенный бокал.

Не тамбурин-другие звуки
В далеком поле будят кровь...
Благословляю эти руки
И материнскую любовь!..

Она склоняется тревожно.
Невольно катится слеза.
И закрывает осторожно
Чужие-близкие глаза...

Еще вчера!.. Под звон запястья
Ты танцевала мне вчера!..
Плясунья, жаждавшая счастья,
Моя нежданная сестра!..

1914


Октябрьские раздумья

Итак, опять у поворота.
С горы и в гору. И опять.
И снова быстрым дням без счета
В усталой памяти мелькать.
Блаженный мир чужой свободы...
И лишь своей не обрести.
А позади остались годы,
Как версты долгого пути.
Невозвратимы. Неповторны.
Лишь оглянуться. И вздохнуть.
Да головою непокорной
С притворной удалью тряхнуть.
И перекликнуться во мраке.
Приятель!..- Здесь я! Спутник?..- Есть!
И у костра, на бивуаке,
В кружок редеющий присесть.
И, доброй верные привычке,
Не так ли мы на вольный сход,
Для смотра сил, для переклички
Приходим все из года в год?
Не без того и на ресницах
Блестит непрошено слеза.
Но разве есть усталость в лицах,
И затуманены глаза?..
Одна ли буря нам грозила,
Одним ли ветром вдаль несло!
Какой волной не уносило
И нос, и мачту, и весло?..
Какие горы не синели,
Какой нам лес не зеленел!..
Как часто близ заветной цели
Дух обессиленный слабел.
И на каких огней мерцанье
В проклятый мрак устав смотреть,
Мы не спешили с содроганьем,
Чтоб в их обманчивом сиянье
Свое холодное дыханье
Хоть на мгновенье обогреть?..
И где тот камень придорожный,
На чью неласковую твердь
Мы не склонялись безнадежно
Во сне, безрадостном, как смерть?
И все ж, и после всех крушений,
И чашу выпив до конца,
Отравой поздних сожалений
Мы не наполнили сердца.
И вновь держась в открытом море
Лишь за обломок корабля,
Плывем и с ветром буйным споря
И ждем, когда же в темном море
Блеснет нам милая земля!..

1927


Оскомина

   Возможно, что это -
   Разлитие желчи.
Больная печенка. А главное, годы.
   А может быть, это -
   Влияние солнца.
Истомное лето. Законы природы.
   Возможно. Не знаю.
   Но в стужу и в слякоть,
Порой негодуя, порой умиляясь,
   А чаще смеяся,
   Чтоб только не плакать,
Я чтеньем советских газет занимаюсь...

   Как жемчуг нижу я
   Жемчужины слога,
Платформы, и формы погуще и резче,
   Поход пионеров
   На Господа Бога,
И всякие измы, и прочие вещи...
   Зимой это просто:
   "Кулацкая тема",
"На базисе тезисов срыва колхоза".
   Сие означает,
   Что жизнь не поэма,
Менжинский не ландыш, и Сталин не роза.
   Но летом!.. Но летом,
   Когда этот Цельзий
Буквально безумствует в трубке стеклянной,
   Когда под окошком
   Мостят мостовую
И край перепонки моей барабанной,
   Когда это скопом,
   И сразу, и вместе -
Влечет вас под пальмы, в пустыню, в оазис,
   Скажите открыто,
   Признайтесь по чести -
Волнует вас тезис? Тревожит вас базис?!

        Я думаю с грустью
   О тех обреченных,
В которых, как яблоки в бедного гуся,
   Пихают начинку
   Толченых, моченых
Листовок, брошюрок, агиток, дискуссий...
   На каждую душу -
   Пайковая жвачка,
На каждую жвачку - оброчные души!
   Нет, лучше пускай уж
   Мостят мостовую
И грохотом камня терзают мне уши...

1930


От ворот поворот

На скучных берегах, у Вавилонских рек,
Взирая на прохладные теченья,
Стоял интеллигентный человек
И вспоминал былые прегрешенья.

Себя рукою в грудь он колотил,
В другой держал для памяти записку...
И продолжительно, и горько голосил,
И каялся не просто, а по списку.

Зачем он государство отрицал,
В божественности власти сомневался?
Зачем на потрясение начал,
Безумием охвачен, покушался?

Почто горел на жертвенном огне,
Грозил, орал, и требовал, и рыкал,
И кнопками на собственной стене
Марусю Спиридонову истыкал?!

Испытывая сладостную грусть,
И тошноту, и даже дрожь в коленке,
Зачем учил он Маркса наизусть,
И слепо поклонялся Короленке?

Подайте мне Аксакова сюда!
Киреевского с братом! Хомякова!
И в чаянии страшного суда,
Леонтьева! Федотова! Лескова!

И, с сахарною патокой в лице,
Да возвращусь к наставникам смиренным...
Да растворюсь в святом Молоховце,
Во кислых щах и в поросенке с хреном!

Да преисполнюсь древнею икотой,
Отрыжкою отцов моих и дедов,
И, повернув обратно, в Домострой,
И многожды и знатно отобедав,

Приму апоплексический удар
И кончу жизнь весьма благополучно,
И отлетит душа моя, как пар,
Освободясь от оболочки тучной!...

<1935>


Отрывки из истории мира

           1

Люди каменного века
Жили медленно и вяло...
Назначенье человека
Только в том и состояло,

Чтоб чесать себя под мышкой,
Состязаться в диком вое
И с убийственной отрыжкой
Жрать сырье как таковое.

И хотя они не лезли
Никогда в аристократы,
Но зато ж у них и нервы
Были вроде как канаты!

           2

Дети Греции и Рима
Жили более развратно.
Жили тоже без комфорта,
Но красиво и приятно.

То упорно предавались
Жесточайшей в мире брани,
То мастикой натирались
В знаменитой римской бане,

То дымящеюся кровью
Заливали прах арены,
То себе ж, во вред здоровью,
Перерезывали вены.

Но и римляне и греки,
Уверяют Геродоты,
Не имели огорчений
И не ведали заботы.

           3

Смутный мир средневековья,
Католический и хмурый,
Баритоном и любовью
Освежали трубадуры.

Надевали полумаски
И часа четыре сряду
Про одни и те же глазки
Голосили серенаду.

Пели страстно, пели жарко,
Все забыв на этом свете!
А потом пришел Петрарка,
А потом пошли и дети...

1929


Очень просто

Дипломат, сочиняющий хартии,
Секретарь политической партии,
Полномочный министр Эстонии,
Представитель великой Ливонии,
Президент мексиканской республики,
И актер без театра и публики,
Петербургская барыня с дочками,
Эмигрант с нездоровыми почками,
И директор трамвая бельгийского,
Все... хотят возрожденья российского!
И поэтому нужно доказывать,
Распоясаться, плакать, рассказывать
Об единственной в мире возлюбленной,
Распростертой, распятой, загубленной,
Прокаженной и смрадной уродине,
О своей незадачливой родине,
Где теперь, в эти ночи пустынные,
Пахнут горечью травы полынные,
И цветут, и томятся, и маются,
По сырой по земле расстилаются.

1920


Паноптикум

Темные горы сосисок.
Страшные горы капуст.
Звуки военного марша.
Медленный челюсти хруст.

Ярко палящее солнце.
Бой нюренбергских часов.
Ромбы немецких затылков.
Циркуль немецких усов.

Роты. Полки. Батальоны.
Ружья. Лопаты. Кресты.
Шаг, сотрясающий недра,
Рвущий земные пласты.

Ярмарка. Бред Каллигари.
Старый, готический сон.
Запахи крови и гари.
Золото черных знамен.

Рвет и безумствует ветер.
С Фаустом Геббельс идет.
В бархатном, черном берете
Вагнер им знак подает.

Грянули бешеным хором
Многих наук доктора.
Немки с невидящим взором
Падали с криком "ура!".

...Кукла из желтого воска,
С крепом на верхней губе,
Шла и вела их навстречу
Страшной и странной судьбе.

1934


Пантеон

              1

Здесь погребен monseiur Израильсон.
Он покупал по случаю брильянты
И твердо веровал, что президент Вильсон
Окажется решительней Антанты.
Но падал франк. Летела марка вниз.
Вода Виши не помогла желудку.
И умер он, умученный от виз,
Любя Россию вопреки рассудку.

              2

Молодой человек. Из хорошей семьи.
Основатель Бюро переводов.
Умер честно. Один. Без хорошей семьи.
На глазах европейских народов.

              3

Вся жизнь его прошла в мечтах.
Он шибко жил и умер быстро.
Покойся мирно, бедный прах
Дальневосточного министра!..

              4

Здесь погребен веселый щелкопер.
Почти поэт, но не поэт, конечно.
Среди планет беспечный метеор,
Чей легкий свет проходит быстротечно.
Он роз и слез почти не рифмовал.

Но, со слезой вздыхая о России,
Стихию он всегда предпочитал
Соблазну полнозвучия Мессии.
Он мог бы и бессмертие стяжать.
Но на ходу напишешь разве книжку?!
А он бежал. И он устал бежать.
И добежал до кладбища вприпрыжку.

<1921>


Париж

              1

Горячий бред о том, что было.
И ураган прошедших лет.
И чья-то бедная могила.
И чей-то милый силуэт.
И край, при мысли о котором
Стыдом, печалью и позором
Переполняется душа.
И ты, которая устало
В мехах московских утопала,
Красою строгою дыша.
И дом, и скрип зеленой ставни.
И блеск оконного стекла.
И сон, и давний, и недавний.
И жизнь, которая текла.
И нежность всех воспоминаний,
И мудрость радости земной.
И все, что было ранней-ранней
Неповторимою весной.
И то, чем жизнь была согрета
И от чего теперь пуста,
Я все сложил у парапета
Резного Сенского моста.

              2

Не ты ли сердце отогреешь
И, обольстив, не оттолкнешь?!
Ты легким дымом голубеешь
И ты живешь и не живешь.
Ты утончаешь все движенья,
Облагораживаешь быль.
И вечно ищешь достиженья,
Чтоб расточить его, как пыль.
Созревший, сочный и осенний,
Прикосновений ждущий плод,
Ты самый юный и весенний.
Как твой поэт, как твой народ.
Латинский город, где кираса
Не уступает канотье.
Где стансы Жана Мореаса
Возникли в сумерках Готье.
Где под часовенкой старинной
Дряхлеет сердце короля.
Где сумасшедшею лавиной
Чрез Елисейские поля
В Булонскии лес, зеленый ворот,
Стесненный пряжкой Этуаль,
Летит, несется, скачет город,-
Одна певучая спираль.

              3

И я с тобою, гость случайный,
Бегу, чтоб только превозмочь
Мою окутанную тайной
И неизвестностию ночь.
Чтоб размотать на конус пиний
Тоскливых дум веретено,
Чтоб выпить этот вечер синий,
Как пьют блаженное вино.
Благословить моря и сушу
И дом чужой, и отчий дом,
И расточить больную душу
В прозрачном воздухе твоем.

1920


Песенка

"Дождик, дождик, перестань!.."
Мы отправимся в Бретань
Всем составом всех частей
С целым выводком детей,
С граммофоном впереди,
С фокстерьером позади,
С утопающим в кульках
Папой с зонтиком в руках,
С мамой, виснущей на нем,
В шляпе с розовым пером,
С нянькой старой и рябой,
С оттопыренной губой,
Цугом, скопом, словом, все
На траво и на форсэ,
На форсэ и на траво!
Неизвестно для чего...

Папа будет тосковать,
Мама будет загорать,
Нянька будет говорить,
Что в России лучше жить,
Дети будут рвать трико,
Пить парное молоко,
Удобрять чужой пейзаж,
Бегать голыми на пляж,
И, с детей беря пример,
Угорелый фокстерьер,
Мир и Космос возлюбя,
Будет прямо вне себя!..

А потом придет наш срок -
Узелок на узелок,
Чемодан на чемодан,
И унылый караван
После каторжных работ
В путь обратный потечет...
С утопающим в кульках
Папой с зонтиком в руках,
С мамой, виснущей на нем,
В шляпе с розовым пером,
С недовольною судьбой
Нянькой старой и рябой,
С целой тучею детей
Всех фасонов и мастей,
С граммофоном впереди
И с собакой позади...

1928


Петроград

Возник на топких берегах
Наперекор природе грозной.
Назначен путь ему в веках -
Сверкать, как свет сверкает звездный!

И вместе с ним пришла пора
Давно желанного рассвета
Железной волею Петра,
Мечтой венчанного поэта.

Сказал: "Да будет!" - и гранит
Затеплил блеск дотоле скрытый.
Руда певучая звенит -
Меж камней клад поет отрытый.

И город-призрак, город-сон
Растет на севере пустынном,
Как будто в сказке вознесен
Он мановением единым.

Как взмахом верного весла,
Порой смиряется стихия,
Так с новым городом росла
И крепла новая Россия!

И там, где прежде тишина
И ночь глубокая царила,-
Полоска узкая одна
Леса и степи озарила.

Благословенная Судьба
Победный путь нам предвещала
И в повелителя раба
Других народов обращала.

Так было свыше суждено -
И мы живем еще мечтами,
Что станет прежнее окно
Отныне светлыми вратами!

Здесь двух веков немая грань
Проведена чертой упорной.
Подхвачен снова клич: восстань!
Страною, жребию покорной!

На дерзкий вызов свой ответ
Даст вновь гранитная громада -
И вновь блеснет России свет
С высот родного Петрограда!

Писаная торба

Я не могу желать от генералов,
Чтоб каждый раз, в пороховом дыму,
Они республиканских идеалов
Являли прелести. Кому? и почему?!

Когда на смерть уходит полк казацкий,
Могу ль хотеть, чтоб каждый, на коне,
Припоминал, что думал Златовратский
О пользе просвещения в стране.

Есть критики: им нужно до зарезу,
Я говорю об этом, ее смеясь,
Чтоб даже лошадь ржала марсельезу,
В кавалерийскую атаку уносясь.

Да совершится все, что неизбежно:
Не мы творим историю веков.
Но как возвышенно, как пламенно, как нежно-
Молюсь я о чуме для дураков!

1920


Подражание Беранже

Не знаю как, но, вероятно, чудом
И ты, мой фрак, в изгнание попал.
Я помню день, мы вырвались Оттуда,
Нас ветр морской неистово трепал.
Но в добрый час на берега Босфора
Выходим мы, молчание храня.
Как дни летят... Как все минует скоро...
- Мой старый фрак, не покидай меня.

Шумел Стамбул. Куреньями насыщен,
Здесь был иной, какой-то чуждый мир.
Я обменять хотел тебя, дружище,
На белый хлеб и на прозрачный сыр.
Но турки только фесками качнули,
Покоя твоего не оценя.
В закатном солнце тополи тонули...
- Мой старый фрак, не покидай меня.

Я помню, как настойчивей и ближе
Отчаянье подкрадывалось вдруг:
И мы одни, одни во всем Париже.
Еще быстрее суживался круг.
Вот-вот судьба своей придавит крышкой.
А тут весна... фиалки... блеск огня.
И я шептал, неся тебя под мышкой:
- Мой старый фрак, не покидай меня.

Но счастье... ты - нечаянность созвучий
В упорной, непослушливой строфе!
Не знаю, счастье, чудо или случай,
Но вот, гарсон в изысканном кафе,
Во фраке, между тесными столами,
Скольжу, хрустальными бокалами звеня.
Гарсон, сюда! Гарсон, шартрезу даме!
- Мой верный фрак, не покидай меня.

А ночью, вынув номер из петлицы
И возвратясь, измученный, домой,
Я вспоминаю темные ресницы
И старый вальс... И призрак над Невой.
Ты помнишь, как, на отворот атласный
Волну кудрей тяжелых уроня,
Она, бледнея, повторяла страстно:
- Мой милый друг, не покидай меня.

Бегут, бегут стремительные годы.
Сплетаются с действительностью сны.
И скоро оба выйдем мы из моды,
И скоро оба станем не нужны.
Уже иные шествия я внемлю.
Но в час, когда, лопатами звеня,
В чужой земле меня опустят в землю...
- Мой старый фрак, не покидай меня.

Подражание Игорю Северянину

Не старайся постигнуть. Не отгадывай мысли.
Мысль витает в пространствах, но не может осесть.
Ананасы в шампанском окончательно скисли,
А в таком состоянье их немыслимо есть.

Надо взять и откинуть, и отбросить желанья,
И понять неизбежность и событий и лет,
Ибо именно горьки ананасы изгнанья,
Когда есть ананасы, а шампанского нет.

Что ж из этой поэзы, господа, вытекает?
Ананас уже выжат, а идея проста:
Из шампанского в лужу - это в жизни бывает,
А из лужи обратно - парадокс и мечта!..

Смотрите Увертюру Игоря Северянина

Позная себя

            Басня

Однажды Сидоров, известный неврастеник,
С самим собой сидел наедине,
Рассматривал обои на стене,
И табаком, напоминавшим веник,
Прокуривал свой тощий организм
И все искал то мысль, то афоризм,
Чтоб оправдать, как некую стихию,
Свою тоску, свою неврастению,
И жизнь свою, и лень, и эгоизм.
Но мысли были нищи, как заплаты,
И в голову, как дерзкие враги,
Не афоризмы лезли, не цитаты,
А лишь долги.
Когда ж ему невыносимо стало
Курить и мыслить, нервы теребя,
Он вспомнил вдруг Сократово начало:
Познай себя!
И подскочил, как будто в нем прорвались
Плотины, шлюзы, рухнувшие вниз.
И он в такой вошел самоанализ,
В такой невероятный самогрыз,
В такой азарт и раж самопознанья,
В такое постижение нутра,
Что в половине пятого утра,
На потолок взглянув без содроганья,
Измерил взглядом крюк на потолке,
А ровно в пять висел уж на крюке.
              *
Сей басни смысл огромен по значенью:
Самопознание приводит к отвращенью.

1935


Пока не поздно!

В парижском небе рдеют розы.
Не то закат. Не то восход.
Купил на улице мимозы.
В душе тоска, в уме - расход.

Но, сердцу делая уступку,
Стараясь разум усыпить,
Иду и нюхаю покупку
И говорю: спешите жить!

Спешите жить и в дни изгнанья,
И этим дням ведется счет.
А по руслу воспоминанья
Обратно время не течет.

Какая польза будет миру,
Когда, под звуки горных лир,
Покинув здешнюю квартиру,
Вы перейдете в лучший мир

С одним сознанием безвкусным,
Что, не жалея поздних слез,
Положит некто с видом грустным
На прах ваш несколько мимоз?!

<1928>


Покаяние

               1

Надо быть злободневным!
   Согласен.
Надо чувствам горячим и гневным
Дать естественный выход,
   Чтоб Красин
Сразу высох от черной печали!..
   И чтоб все,
Негодуя, читали!
Все, кто любит стихи об отчизне-
   В этой жизни...

               2

Надо помнить, что поздно
   Иль рано
Будут все рифмовать
   Мильерана.
Как когда-то хулители прозы
Находили, что розы
   И слезы -
Это лучший шедевр Аполлона,
И писали об них
   Неуклонно!..

               3

Признаю. Обещаю. Клянуся.
Никакая отныне Маруся,
Никакой океан и приливы,
Никакие морские отливы,
И ни плечи, что гипса белее,
И ни губы, что вишен алее,
И ни взор, что острее рапиры,-
Не смутят арендованной лиры!..

               4

Буду крепче, упорней и тверже,
Чем граниты, поросшие мохом.
Буду честно писать о Ллойд Джордже.
   И со вздохом!..
Зараженный примером конфреров,
   Вообще,-
Опущусь до премьеров,
   Ибо мир,
Потрясенный грозою,
Любит ямбы, как сыр.
   Со слезою!..

1920


Ползком

"Вечер был. Сверкали звезды".
В мавзолее Ленин спал.
Шел по улице Зиновьев,
Посинел и весь трещал.
На бульваре, на скамейке,
Сел он, голову склоня,
Сел и думал: "Ни ячейки
Не осталось у меня!..
Для чего мне было в это
Предприятие влезать?
Что мне сделать, чтоб невинность,
Чтоб невинность доказать?
Жил я, кажется, неплохо,
Декламатор был и чтец,
И имел и пост, и титул,
И доходы, наконец...
Было время, целый город
Назывался в честь мою.
А теперь, так это ж пропасть,
Над которой я стою!..
Между тем, сказать по правде,
Разве пропасть это вещь?"
И задумался Зиновьев,
Синь, как синька, и зловещ.
Уж и звезды побледнели,
Ленин с лаврами на лбу
Десять раз перевернулся
В своем собственном гробу.
Вот и утро наступило,
Стал восток - багрово-ал.
А несчастный все слонялся,
Все синел и все трещал.
И когда он стал лиловый,
Как фиалка на снегу,
Он вскричал: "Пусть Троцкий мерзнет,
Я же больше не могу!.."
Грозно бровь нахмурил Сталин,
Сжал грузинские уста.
И лежал пред ним Зиновьев,
Не вставая с живота.
И, уткнувшись в половицу,
Он рычал, свой торс склоня:
"Растворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня!.."
И пока он пресмыкался,
Как действительная тварь,
Повторил грузин чудесный
Весь свой ленинский словарь.
И от ленинского слова,
После внутренней борьбы,
Был Зиновьев вздернут снова
С четверенек на дыбы!..

1927


Политический обзор

           Русскому кабинету надлежит определить,
           на каких условиях и т.д. ...

                                          Газета Temps

На протяженьи многих лет,
В кровавом отблеске пожаров,
Впервые со страниц газет
Мелькнуло слово прежних лет:
Совет народных комиссаров
Был назван - русский кабинет!..
Не знаю, радость иль смущенье,
Но что-то странное в уме
Сменило вдруг оцепененье,
Как будто свет в кромешной тьме
Зажжен на краткое мгновенье,
Блеснул обманчивым огнем,
Как призрак гибельный и милый,
И в изумлении на нем
Остановился взор унылый.
Так иногда случалось вам
Услышать в странном сочетанье
Из уст достопочтенных дам
Вдруг о потерянном созданье
Столь неожиданный рассказ,
Что он невольно тронет вас:
- Вы знали падшую блондинку,
Дуняшку с Невского?.. Так вот,
Какой, представьте, поворот!
Купила швейную машинку,
Строчит, и штопает, и шьет,
И, перст судьбы и верх каприза,
Выходит замуж, чтобы стать
Женой чиновника акциза,
Почти матроной, так сказать...
И пусть в моральные заслуги
Такой Дуняши, господа,
Поверить трудно иногда,
Но это звание супруги,
Швеи и женщины труда -
Такую власть приобретает
Над нашей робкою душой,
Что, подавив сомнений рой,
Мы говорим: "Ну, что ж... бывает!.."
И хоть качаем головой,
Но все ж не можем тем не мене
К такой чудесной перемене
Не отнестися с похвалой...
...О, сила слов! О, тайна звуков!
Пройдут года, и, может быть,
Невероятных наших внуков
Нельзя уж будет убедить
В такой простой и явной вещи,
Какой является для всех
Дуняшки падшей и зловещей
Происхожденье и успех...
Калинин, сторож огородный,
Крыленко, сверх-Юстиниан,
Буденный, унтер всенародный,
И, красноречия фонтан,
Зиновьев бурный, многоводный,
И, "счастья баловень безродный",
Какой-то смутный Микоян,
Бухарин, жуткая кликуша,
И Сталин, пастырь волчьих стай,
И оплывающая туша
Веселой дамы Коллонтай,
Матрос Дыбенко, мудрый Стучка,
Стеклов, святой анахорет,
И Луначарский - Мусагет,-
И эта, мягко скажем, кучка...
Зовется,- русский кабинет!..
Как, онемев сперва как рыба,
Не молвить, Господи спаси,
И заграничное спасибо,
И древнерусское мерси?!..

1927


Послание Демьяну Бедному

              Официально отпразднован 20-летний
              юбилей Д. Бедного

Птички прыгают на ветке.
Распускается жасмин.
Честь имею вас поздравить
С юбилеем, гражданин!

Двадцать лет писать поэмки,
Гнать стишки на километр...
Это даже и ребенку
Очевидно, что вы мэтр!

От сохи ль вы, я не знаю...
Но, по слогу, по стиху,
Вы, как я предполагаю,
Прямо вделаны в соху!

Говорят, что местный рынок
Тверд в решении своем:
Что ни слово, то суглинок,
Что ни строчка, чернозем.

И, уверясь в идеале
Окружающей мордвы,
Вы действительно пахали,
Прямо землю рыли вы!..

Но у вас характер пылкий,
В поле тесно было вам...
Вас влекло на лесопилки,
К доскам, к бревнам, к топорам!..

Стон стоял на всю окрестность,
Закачалися леса.
- Пропадай, моя словесность,
Все четыре колеса!

Честный пот с лица катился,
И, упарясь и вспотев,
Вы имели трижды право
Изливать гражданский гнев!

- Я не скучный слов точильщик,-
Вы сказали,- я другой...
Я простой продольный пильщик,
Я работаю пилой!

И, рубанок взяв упрямый,
Страшный выпятив кадык,
Вы стругали этот самый,
Сплошь тургеневский язык...

И за это вас прославить
Должен хилый будет век.
Честь имею вас поздравить,
Гражданин и дровосек!..

1929


После всего

Ну, итак, господа отрицатели,
Элегантные циники, скептики,
Извергатели слов, прорицатели,
Радикалы с прохвостинкой, критики,

Псалмопевцы грядущей республики,
Забияки, танцоры на кладбище
И любимцы почтеннейшей публики,
Что ж, теперь вы довольны, не правда ли?!

Разве вы не твердили, что истина
Воссияет, как солнце горячее,
Над холодными тундрами Севера,
Если в тундрах созвать предпарламенты?!

Ах, вы все гениально предвидели,
Расторопные чижики-пыжики,
Талейраны из города Винницы,
Постояльцы и вечные дачники!

Торжествуйте же, вы, предсказатели,
Игрецы на затейливых дудочках,
Всероссийская голь перекатная
Без души и без роду, без племени.

Только тише ходите по улицам,
Не болтайте в трамваях, в кондитерских,
Притворяйтесь бразильцами, чехами,
Но - ни слова о том, что вы русские!..

Ибо третьего дня иль четвертого
Мы имели хоть призрак отечества.
И за смутную тень полуострова
Нас терпели консьержи с консьержками.
А сегодня...

О, Господи праведный!
Об одном я молю Тебя, Господи!
Сделай так, чтоб не слышал я жалобы
Недержателей речи рифмованной,

Ибо горше, чем тупость противников,
Вопиющая пошлость соратников!
Ибо несть от друзей избавления,
Аще несть Твоего повеления.

1920-1921


После всего!..

На каком основании я обязан вам верить,
Дорогой собутыльник и провидец в веках?
Я уже не желаю, не могу лицемерить.
У меня уже тоже седина на висках.

Стоит вам приложиться к дорогому сотэрну
И увидеть под пеплом огоньки папирос,
Вы теряете почву, отрицаете скверну
И плетете гирлянды, и, конечно, из роз!..

Вы твердите, что небо...- Небо будет в алмазах,
И что кровь человечества станет легка.
И во всех ваших клятвах, и во всех ваших фразах
Что-то есть, что похоже на мечты бедняка.

Вы всегда говорите об исполненных сроках,
Прожигаете скатерть папироской своей
И в каких-то неясных и туманных намеках
Обещаете радость воплощенных идей.

Почему это радость?! И кому эта радость?!
Ах, в блаженном сотэрне доказательства нет.
Но в бокале есть горечь, и в бокале есть сладость,
И в их вечном слиянии-вечный ответ.

Я прощаю вам речи о повергнутом хаме,
Но когда б только сила мне была суждена,-
Я бы всем оптимистам, исходящим стихами,
Не давал - ни сотэрна, ни другого вина!..

1920


Последние римляне

И был Октябрь. Звонили телефоны.
Имел хожденье русский пневматик.
И был билет. И ставка на мильоны.
И жизнь была. И рюмка. И шашлык.

И, несмотря на массу осложнений,
На полный мрак, на кризис мировой,
Какое-то беспутство или гений
Спасали нас от бездны роковой.

А между тем под сланцами, под мглистым
Покровом глыб, безумьем обуян,
Уже дышал дыханием нечистым,
Уже пылал и пенился вулкан.

И желт был дым в фарватерах, в воронках...
И, помолясь безжалостным богам,
Вставал монгол и шел на плоскодонках
От устьев рек к безвестным берегам.

Из тундр пешком спешили алеуты,
И пел шаман в убийственной тоске.
И вел киргиз худой и необутый,
Киргизский вождь в коровьем башлыке.

И шум стоял во всем авиахиме,
И горизонт был сумрачен и хмур,
И говорил словами, и плохими,
Какой-то тип, оратор и манчжур.

События шли стремительно и быстро,
Гремела сталь, и цокал пулемет,
Во всей Европе не было министра,
Который спал бы ночи напролет...

А мы, глупцы, переводили стрелку,
Платили тэрм, писали пневматик
И покупали кошку или белку,-
Для жен. Для шуб. На женский воротник...

1933


Послесловие

Жили. Были. Ели. Пили. 
Воду в ступе толокли. 
Вкруг да около ходили. 
Мимо главного прошли. 

Потонувший колокол

Ночью был ветер. Стучало и звякало. 
Стоном стонало в верхушках осин. 
Где-то в трубе причитало и плакало, 
Прямо как в повести "Домби и сын". 
Вдруг захотелось поленьев березовых, 
Кафельной печки... Чтоб снег пеленой 
Сыпал за окнами дома Морозовых. 
Помните... там, на Тверской... На Ямской... 

Поэма бодрости

              1

   Не падай духом, человек,
   Не следуй силам непреложным.
   Не забывай, что этот век
   Не ограничен невозможным!

   И, даже стоя на краю
   И различая дня зиянье,
   Упорно верь в звезду твою,
   В ее бессмертное сиянье!

   Слепому случаю вручай
   Твои последние надежды
   И лишь слезой не омрачай
   Так называемые вежды!

   Идя по трудному пути,
   Как счастья собственного стражник,
   Во-первых, можешь ты найти
   Тот исторический бумажник,

   О коем грезит испокон
   Искатель чуда безрассудный
   И в коем ровно миллион
   Лежит, торжественный и чудный...

   Затем ты можешь, во-вторых,
   Свой страх естественный осиля,
   Попасть без трудностей больших
   Под колесо автомобиля.

   И, согласившись полежать
   Под сим чудовищем пыхтящим,
   В одну минуту встать и стать
   Капиталистом настоящим!

   Конечно, Боже упаси,
   Скажу для скучного примера,
   Попасть под пошлое такси,
   Да еще русского шофера...

   Он, несомненно, повредит
   Твой торс, достойный Аполлона,
   И даже срок свой отсидит,
   Но не заплатит миллиона...

   А посему, ища удач,
   Имен прославленных не бойся
   И постарайся, словно мяч
   Катясь, катиться под "роллс-ройса"!

   Итак, бодрись! Отбросив лень,
   И от рассвета до рассвета,
   По тротуарам ночь и день
   Броди, как тень отца Гамлета,

   И ты свой рок подстережешь.
   И то найдешь, что ожидаешь...
   А если даже не найдешь,
   То уж зато ж и погуляешь!

              2

Играйте в гольф! Одолевайте старость,
Седой венец носите набекрень,
Восход зари пророчит зной и ярость.
Закат зари сулит покой и тень.

Но мудрость дней нуждается в оправе,
И возраст - это лучший ювелир.
Глядите ж легче, проще и лукавей
На этот заблуждающийся мир!

У молодости жадное дыханье,
И быстр и расточителен рассвет.
Недаром поздних роз благоуханье
Давно воспел классический поэт.

Но эти розы требуют ухода
Внимательной и опытной руки,
Чтоб сохранить до будущего года
Их тронутые тленьем лепестки.

Густым вином наполненную чашу
Отвергните! и просто, без прикрас,
Вкушайте ледяную простоквашу
И помните, что Мечников за вас!

Холодный душ, струя одеколона,
Гимнастики и ритм, и благодать.
И перед сном читать Анакреона,
И в руки Достоевского не брать!..

Открытый взгляд, упругая походка,
Монокль в глазу!.. и докажите мне,
Что мир должна спасти косоворотка,
Зловещий клок, козлиная бородка
И преданность угрюмой старине?!

Играйте в гольф! И, молодости ради,
Носите шляпу типа болеро,
А сбоку, как охотники в Канаде,
Воткните разноцветное перо.

И бремя лет да станет праздным мифом,
Легендою в забытых письменах.
Играйте в гольф! Не подражайте скифам!
И берегите складки на штанах!

1928, 1933


Поэт

Вся жизнь моя была победой света
   Над тьмою тем.
Я был рожден по воле комитета,
   Не знаю кем.

Но понял я, что был не самостийным
   Мой первый час.
А отвечал желаниям партийным
   Вождей и масс.

И мне сказал неведомый родитель:
   Смотри, подлец!
Уже стяжал покойный наш учитель
   Себе венец...

Его пример, средь прочих наипаче,
   В душе храни,
И не зевай, и в случае удачи
   И сам стяни.

И я пришел в рабочие артели,
   Как некий бард.
И песнь моя не жаворонков трели,
   А взрыв петард!

И каждый звук, и мысль моя, и слово,
   И крик души,
Как погреба пожар порохового
   В ночной тиши.

Я не ищу в поэзии разгадку
   Тайн бытия.
Мне все равно, что сапогами всмятку
   Торгую я.

Я свой огонь кузнечными мехами
   Раздул, и вот
Я как вулкан, который вдруг стихами
   Сейчас прорвет.

И хлынет вниз из горла, из воронки,
   Сорвав затор,
Мой молодой, мой бешеный, мой звонкий
   Мой адский вздор,

И озарит пылающим поленом
   Грядущий век!..
И скажет мне вся партия, весь пленум:
   - Се, человек.

1932


Предчувствие

Мягкими хлопьями падает
Первый летающий снег.
Сердце больное не радует
Санок отчетливый бег.

Легкие, нежные венчики
Белых мистических роз...
Смехом встречают бубенчики,
Смехом встречают мороз.

Ты, как седая пророчица,
Снова приходишь, зима!
Сердцу болезненно хочется
Выведать тайну ума.

Ты не поможешь, суровая,
Только следы заметешь!
Сердце опутает новая,
Новая сладкая ложь.

С призраком веры таинственным
Нищих душой обручи!
Разве не мы об единственном
Плачем неслышно в ночи?..

Медленно небо бесстрастное
Розы роняет земле.
Вижу чело я прекрасное:
Алый венок на челе!..

Вижу родное, любимое
В пламенных розах лицо.
Туже и туже незримое
Темных предчувствий кольцо.

Нет! Не солжешь, не опутаешь
Сказкою зимнего дня.
Тщетно, пророчица, кутаешь
В светлые ризы меня!

Слышите,- стонут бубенчики
Имя родимое вслух!..
Легкие, нежные венчики -
Легкий, летающий пух.

Белые розы склоняются
Там, где могильная тьма...
Веснами зимы сменяются-
Вечная в сердце зима!..

1914-1915


Признание

На минувшее взираю
Я почти с благоговеньем.
Я завидую невольно
Предыдущим поколеньям.

Было все когда-то легче,
Было все когда-то проще,
Три кита на свете были:
Русь, исправники и тещи.

У купца, у Пастухова,
Что у Каменного моста,
Все, что в мире совершалось,
Объяснялось очень просто.

Шею шарфом обмотавши,
Алкоголик и безбожник,
В наводивших страх галошах
Приходил к нему художник,

И за три рубля в неделю,
С возмущеньем непритворным,
Всю уездную управу
Пригвождал к столбам позорным.

"О, доколе, Катилина..." -
Восклицал он без варьяций,
Осуждая непорядки
Городских ассенизации.

А потом, надев намордник,
Тещу, женщину сырую,
Рисовал в ужасном виде,
Вообще, как таковую.

Ах, я знаю, все проходит,
Все есть тлен и быстротечность.
Отошла и наша теща
В пожирающую Вечность.

Но когда я меж консьержек
Заблудившись безнадежно,
Вспоминаю то, что было
И что стало невозможно,

У меня вот к этой теще,
К сатирическому устью,
Прямо, знаете ли, нежность,
Перемешанная с грустью!..

1926


Признания

Мы были молоды. И жадны. И в гордыне
Нам тесен был и мир, и тротуар.
Мы шли по улице, по самой середине,
Испытывая радость и угар -

От звуков музыки, от солнца, от сиянья,
От жаворонков, певших в облаках,
От пьяной нежности, от сладкого сознанья,
Что нам дано бессмертие в веках...

Мы были молоды. Мы пели. Мы орали.
И в некий миг, в блаженном забытьи,
В беднягу пристава то ландыши швыряли,
То синие околыши свои.

Звенела музыка, дрожала мостовая...
Пылал закат. Изнемогавший день
Склонялся к западу, со страстию вдыхая
Прохладную лиловую сирень.

Мы были смелыми. Решительными были.
На приступ шли и брали города.
Мы были молоды. И девушек любили.
И девушки нам верили тогда...

Клубились сумерки над черною рекою.
Захлопывалось темное окно.
А мы все гладили прилежною рукою
Заветное родимое пятно.

Мы поздно поняли, пропевши от усердья
Все множество всех песен боевых,
Что нет ни пристава, ни счастья, ни бессмертья...
Лишь ландыши, и то уж для других.

1934


Призыв к бодрости

Человек, не вешай нос
Ни на квинту, ни иначе.
Не склоняй ни роз, ни слез,
А уж грез и наипаче.

В плащ не кутайся, зловещ:
И прохладно, и не модно,
Только бодрость-это вещь,
Все другое производив.

И не так уж тесен мир,
Чтобы в нем не поместиться.
А затем... ведь ты ж не сыр,
Чтоб слезой своей гордиться.

Сколько тягостных колец
Вкруг затягивалось уже.
Так уж худо, что конец!
А глядишь назавтра... хуже.

Это значит, что вчера
За сугроб ты принял кочки,
Это значит, что игра
Не дошла еще до точки.

Если ж так, то выше нос.
"Еще Польска не сгинела".
Жил да был такой Панглосс,
Понимавший это дело.

И когда его Вольтер
Посадил однажды на кол,
Он, классический пример,
Сел и даже не заплакал.

И подействовала так
Эта твердость на Вольтера,
Что сказал он: "Слезь, дурак,
Ты не годен для примера!.."

1926


Припадочные

               Сов. власть учредила клинику для
               изучения психологии растратчиков.

Какое сумасшедшее влеченье
К тому, что называют тарарам!
Зачем такая пышность облаченья
И склонность к ослепительным словам?!
Казалось бы: ну, да. Проворовались.
На то ведь он и вор, чтоб воровать.
Так, нет... Помилуйте... Психический анализ!
Исследовать!.. В спирту заспиртовать!..
ентгеном осветить ему печенку,
Зарисовать всех внутренностей вид!
Как мог украсть советскую тысчонку
Ответственный советский индивид?!
Как мог он жить, дышать под небесами,
Как мог глядеть на лучезарный свет!
Да вы же проповедовали сами,
Что собственности не было и нет!..
Подумаешь, какие недотроги,
Какие херувимы во плоти,
Философы Владимирской дороги,
Великого казенного пути!..
Не вы ли непрожеванным Прудоном
Наштурхали мужицкую кишку,
Откуда всероссийским самогоном
Прудоны ваши бросились в башку?!
Не ваш ли чудотворствовавший Будда,
Кривой, эпилептический Тарзан
Творил почти неслыханное чудо
От имени рабочих и крестьян?
Не он ли над толпою разверзался,
Как древле огнедышащая хлябь,
И добрым своим смехом заливался!
Товарищи! Награбленное грабь...
Не вы ли взбунтовавшиеся массы,
Одетые в матросские штаны,
Вели на несгораемые кассы
Чрез пламя догорающей страны?!
Так в чем же дело? Словно по бумажке,
Исполнены заветы Ильича.
Почто ж взываете к убогому Семашке?
Зачем тревожите советского врача?
Какие вам угодны результаты?
Чего слепцы восторженные ждут?
Возьмут растратчики анализы растраты.
Взболтают их и просто разопьют...
О, мудрость тонконогих политкомов,
О, вечная яичница в мозгах!
Мы понимаем: Сталин - не Обломов,
И у него действительно размах!
Мы понимаем, что в грузинском теле -
Грузинский дух и лава - пополам.
И все же мы постигнуть не сумели:
Зачем такой ужасный тарарам?!

1926


Причина всех причин

                                                 А как пили! А как ели!
                                                 И какие были либералы!..

                                                                    Чехов

У одной знакомой беженки,
У жеманницы, у неженки,
Растерявшей женихов,
Отыскал я томик свеженький
Иго-Игоря стихов.

Знай свисти себе, насвистывай
И странички перелистывай,
Упивайся и читай
Про веселый, про батистовый,
Гладко выглаженный рай.

В душу глянешь - вся изранена,
Вся печалью затуманена,
А уста должны молчать.
Вот тогда-то Северянина
И приятно почитать.

Слаще сладостной магнезии
Откровения поэзии,
Повествующей о том,
Как в далекой Полинезии
Под маисовым кустом

Не клянутся и не божатся,
Горьким горем не тревожатся,
Фиги-финики едят
И лежат себе, и множатся,
И на звездочки глядят.

Все мужчины - королевичи,
Или принцы, иль царевичи,
В крайнем случае князья.
А про женский род, про девичий
Лучше выдумать нельзя.

Очи синие, наивные.
Плечи белые, узывные.
Поглядишь - царица Маб.
И красоты эти дивные
Охраняет черный раб.

Ну не персик, ну не груша ли
Петербургский этот плод?!
Как мы жили! Как мы кушали!
Что читали, что мы слушали
У гранитов невских вод?!

Забирались в норки, в домики,
Перелистывали томики,
Золотой ценя обрез.
А какие были комики
И любители поэз!..

И порой я с грустью думаю,
За судьбой следя угрюмою,
Что она - итог грехов,
И что все явилось суммою,
Главным образом, стихов!

Тут - мужик, а мы - о грации.
Тут - навоз, а мы - в тимпан!..
Так от мелодекламации
Погибают даже нации,
Как лопух и как бурьян.

1920


Про белого бычка

Мы будем каяться пятнадцать лет подряд.
С остервенением. С упорным сладострастьем.
Мы разведем такой чернильный яд
И будем льстить с таким подобострастьем
Державному Хозяину Земли,
Как говорит крылатое реченье,
Что нас самих, распластанных в пыли,
Стошнит и даже вырвет в заключенье.
Мы станем чистить, строить и тесать.
И сыпать рожь в прохладный зев амбаров.
Славянской вязью вывески писать
И вожделеть кипящих самоваров.
Мы будем ненавидеть Кременчуг
За то, что в нем не собиралось вече.
Нам станет чужд и неприятен юг
За южные неправильности речи.
Зато какой-нибудь Валдай или Торжок
Внушат немалые восторги драматургам.
И умилит нас каждый пирожок
В Клину, между Москвой и Петербургом.
Так протекут и так пройдут года:
Корявый зуб поддерживает пломба.
Наступит мир. И только иногда
Взорвется освежающая бомба.
Потом опять увязнет ноготок.
И станет скучен самовар московский.
И лихача, ватрушку и Восток
Нежданно выбранит Димитрий Мережковский.
Потом... О, Господи, Ты только вездесущ
И волен надо всем преображеньем!
Но, чую, вновь от беловежских пущ
Пойдет начало с прежним продолженьем.
И вкруг оси опишет новый круг
История, бездарная, как бублик.
И вновь на линии Вапнярка-Кременчуг
Возникнет до семнадцати республик.
И чье-то право обрести в борьбе
Конгресс Труда попробует в Одессе.
Тогда, о, Господи, возьми меня к Себе,
Чтоб мне не быть на трудовом конгрессе!

1920


Пролог

Привет вам, годы вольнодумства,
Пора пленительных затей,
Венецианские безумства
Прошедшей юности моей,

Где каждый миг был, как подарок,
И весел, шумен, бестолков,
И ослепителен, и ярок
Был полдень майских пикников.

И только вздох цезур лукавый
Был тем законом красоты,
Которым нам давалось право
Быть с мирозданием на ты!

1927


Простые слова

Хорошо построить дом
На просторе, на поляне.
Возле дома сад с прудом.
А в пруду карась в сметане.
Да в саду чтоб рос левкой,
Лиловел пожар сирени.
А в душе чтоб был покой.
Да-с. Не боле и не мене!

Утро. Вишни. Белый пух.
Встать. Полить цветы из лейки.
Да чтоб мимо шел пастух
И играл бы на жалейке.
На террасе круглый стол
Серебром блестит кофейным.
Кресло. В кресле слабый пол
В чем-то этаком кисейном...
Сядешь. Крякнешь. Пьешь и ешь.
Прямо мнишь себя младенцем.
Лишь порой лениво плешь
Отираешь полотенцем.
Ну, потом... ползешь в гамак.
Тишина. И дух сосновый.
А читаешь, как-никак,
Приключенья Казановы.

Как прочтешь одну главу,
Да начнешь моргать ресницей,
Книжка падает в траву...
Ветерок шуршит страницей.
Где-то муха прожужжит,
Прогремит вдали телега.
В доме люстра задрожит.
Тишина. Блаженство. Нега.
Встанешь. Бешено зевнешь,
Чуть не вывихнувши челюсть.
Квасу, черти!.. Ну... и пьешь,
Ледяной. С изюмом. Прелесть!..

В общем, дети, несмотря
На неравенство земное,
Хорошо, когда заря
Нежит небо голубое,
Когда с вишен белый пух
Расстилается над садом,
Когда вечером пастух

Возвращается со стадом.
Когда есть просторный дом,
Белый, с крышею зеленой,
А при доме сад с прудом,
В нем карась определенный,
На террасе белый стол,
На столе прибор кофейный,
В мягком кресле слабый пол,
А на поле дым кисейный!..

1927


Путевая тетрадь

                1

Люблю глядеть на спущенные шторы,
На золотую солнечную пыль,
Ревниво выверить надежные затворы.
Потом, блюдя старозаветный стиль,
Присесть перед отъездом на диване,
Прочувствовать, подумать, помолчать,
И, позвенев монетами в кармане,
С приятностию крякнуть и привстать.
И, подавляя легкую тревогу,
Благословить на дальнюю дорогу
И крепко отъезжающих обнять.

                2

Люблю вокзалов летнюю прохладу,
От дыма почерневшую аркаду
Навесов, сводов, ниш и галерей,
Рекламы пестрые и легкую наяду
На гребне нарисованных морей...
Соблазны, оболыценья путешествий,
Старинные соборов кружева,
Предчувствие каких-то происшествий,
Волнующие внутренно слова,
Эпическую музыку названий,
Таинственные дали островов,
И прелесть незнакомых сочетаний,
И сутолоку новых городов.

                3

Стальных чудовищ огненные пасти,
Чугун, котлы, сверкающая медь
И это клокотание от страсти,
Стремление промчаться, пролететь,
Осилить угрожающие ветры,
Ворваться в пролегающий туннель,
Преодолеть шальные километры,
Пожрать пространство, и, завидев цель,
Наполнить ночь тревогою и жутью,
И, бросив крик в безмолвие полей,
Вздохнуть своей измученною грудью,
Дохнуть огнем и копотью своей,
И сердцу, утомившемуся биться,
Неслышно приказать: остановись!
И, веер искр швырнув в ночную высь,
У сказочной черты остановиться...

1928


Размышления о великом

               Он был титулярный советник,
               Она - генеральская дочь,
               Он страстно в любви ей признался,
               Она ж прогнала его прочь...
             
                                     П. Вейнберг

Ах, где это милое время,
Когда он советником был,
И тайно читал Монте-Кристо,
И явно страдал и любил!..
Носил он со штрипками брючки
И веничком чистил сюртук.
А сердце его изнывало
От самых убийственных мук.
Любовь - это страшная сила,
Она не взирает на чин -
И сколько ж от ней погибает
Вполне знаменитых мужчин!..
И где невозвратное время,
Когда, в кружевах и шелках,
Она танцевала мазурку
На конногвардейских балах...
На ленточке веер качался,
А шпоры малиновый звон
Рассказывал барышне этой,
Что в барышню каждый влюблен.
Когда ж она в сани садилась
И паром дымился рысак,
Напрасно отчаянным взглядом
Искал ее взгляда бедняк.
Когда ж в петербургском тумане
Божественный лик исчезал,
Глядел он на белые штрипки
И ногти свои загрызал.
Потом в исходящих бумагах
Он важные путал дела.
Она ж в это самое время
В роскошных альковах спала.
Но грянули черные вихри
И так закружили во мгле,
Что даже и табель о рангах
Исчезла на русской земле.
Безумные годы промчались
И, вот, как бывает всегда,
Она ему - нет! не сказала,
А вовсе промолвила - да.
И как-то в парижском предместье,
Буквально не веря глазам,
Я вижу: сидят на скамейке
Мамаша, детишки и сам.
Ах, время, проклятое время!..
На склоне бальзаковских лет
Кто мог бы в дородной гусыне
Узнать петербургский портрет?..
А он, этот труженик честный,
Что грустно поник головой,-
Ужель титулярный советник,
Женатый, семейный, живой?!
Она что-то штопает, вяжет,
А он бутерброды жует.
А детки в песочек играют.
А солнышко греет и жжет.
Гляжу я на детские игры,
И думаю: да или нет?
Могли ль эти дети родиться,
И в прежнее время на свет?!
Далек я от мысли, конечно,
На свергнутый строй клеветать,
Что будто при старом режиме
Нельзя было вовсе рожать...
Но чтоб титулярный папаша
Имел генеральских детей!..-
Да этого даже и Марков
Не скажет в гордыне своей.

1926


Резолюция

Хорошо бы в море бросить
Всех, кто что-то проповедует.
Зачесать умело проседь,
Зачесать ее как следует.
Предоставить спор невежде,
Не вступая с ним в дискуссию.
И ухаживать, как прежде,
За какой-нибудь Марусею.

Не ходить встречать Мессию
И его не рекламировать.
Со слезою про Россию
Ничего не декламировать.
Не скулить о власти твердой
С жалким видом меланхолика.
Вообще, не шляться с мордой
Освежеванного кролика.

Но, избрав потверже сушу,
Все суметь, что юность ведает.
И взбодрить и плоть, и душу,
И взбодрить их так, как следует.
Предоставить спор невежде,
Не вести ни с кем дискуссию.
И... ухаживать, как прежде,
За какой-нибудь Марусею!

1920


Реймсский собор

Еще одна сожженная страница,
Где мир занес немые письмена!..
Из книги прошлого исторгнута она.

Легенд и снов пылает и дымится -
Легенд и снов живая вереница,
Каймою траурной навек окаймлена.

Старинный Реймс - зияющая рана!..
Шампанских лоз чудесная земля
Венчала здесь на царство короля.

Простая девушка - легенда Орлеана,-
В лучах любви явившаяся Жанна,
Чтоб славой вновь покрыть свои поля!

Не сил игрой, не знаком совпаденья
Отмечен был ее победный путь.
Но в душу Франции она пришла вдохнуть

Живую мощь по воле Провиденья -
Сама Весна, как символ возрожденья,
Весну полям растоптанным вернуть!

И мир хранил в своей душе, как чудо,
Как высшую от века благодать,
Воскресшей Франции ту девственную мать,

Простую девушку, пришедшую оттуда,
Где бедной ржи снопов желтела груда,
Чтоб лентой их цветной перевязать.

Мы свято чтим душою благодарной
Ее души величественный взлет,
Который нам расскажет водомет

Над полной снов муаровою Марной:
Кто слышал бред седой и легендарный,-
Лишь тот Любовь великую поймет!

Прекрасный Реймс! Быть может, для немногих
Собор твой был источником утех
У ног Мадонн задумчивых и строгих,

Где мог аббат простить печальный грех,
Где окрылить надеждой новой мог их...
Но сказкой чудною собор твой был для всех!

...И он горит, как драгоценный свиток
Легенд и снов, начертанных Судьбой.
Восходит к небесам не ладан голубой...

Вином причастия свинцовый стал напиток!..
Горит собор в огне позорных пыток
Под хохот варвара, идущего на бой!..

1914-1915


Республиканские восторги

Как не стать республиканцем
В чудном городе Париже,
Где, по щучьему веленью,
Снятся сладостные сны?
Как не стать республиканцем,
Если только стать поближе
К молодому поколенью
Этой ветреной страны?!

Как легко и вольно дышат
Эти дети и не дети,
Расточающие в Вечность
И начала и концы.
Если в небе только слышат,
То в божественном совете
Им присудят Бесконечность
И Бессмертия венцы.
Там, где немец углубляет,
Англичанин хмурит брови,
Закипает итальянец
И кичится славянин,
Там сверкает и играет
Каждой каплей галльской крови
С юных дней республиканец,
С колыбели гражданин!

Пусть брюзжат социалисты,
Пусть ужасно недоволен
Всех земных конфедераций
Генеральный секретарь.
Пусть во гневе роялисты
С монастырских колоколен
Предвещают гибель наций,
Эта жалкая бездарь!

Ибо толща и консьержи,
И хозяйки пансионов,
Мелких лавочников форум,
Каждый зяблик и кулик,
Фамм-де-шамбры, демивьержи
И десятки миллионов,
Все кричат согласным хором:
Vive, хоть тресни, Republique!

И, взглянув на дело шире,
Разве маленькая сошка
Всей истории моменты
Сотворила не сама?!
Где еще в подлунном мире
Из вагонного окошка
Вылетают президенты
В полосатых пижамах?!

Где еще легко и нежно,
Как слабительное средство,
О преемственности власти
Мудрый действует закон?!
Где так просто и небрежно
Драгоценное наследство,
То, которое отчасти
Создавал Наполеон,

Пококетничав с минутку
Перед публикой плебейской,
Принимает крепкий дядя,
Сделав дамам реверанс,
И идет, роняя шутку,
Во дворец свой Елисейский,
И толпа, с восторгом глядя,
Возглашает: "Vive la France!"

И опять автомобили
Сотрясают мостовые,
И на улице мальчишки
Издают веселый свист.
Никого не застрелили.
Все по-прежнему живые.
И на Эйфелевой вышке
Господин телеграфист

Точно, ясно и бесстрастно
Сообщает неуклонно
В Конго, в Чили и в Уэльсы,
И во всякий пункт земной,
Что на свете все прекрасно
И что ныне из вагона,
Если выпадет на рельсы,
То не прежний, а другой...

В жизни каждый миг чудесен,
Если жить не среди хмурых,
А меж тех, кто легким танцем
Исчерпал себя вполне!
Как не спеть веселых песен,
Дробь не выбить на тамбуре,
Как не стать республиканцем
В этой ветреной стране!..

1920


Робкое подражание

                             Поэт должен сочинить новые или в крайнем
                             случае сокращать и переделывать старые слова.
                                            Маяковский. "Как делать стихи"

Эй, вы!
Рыдающие рыданты,
Обезкогтенные тигры,
По-старому, эмигранты,
А по-новому, эмигры,
Попивающие жижи
Кафе и кафе-натюра,
Живущие в Париже.
Близ Эйфелева Тура!
Бредущие Пассями,
Торгующие ветром
Или чужими таксями
С чужим таксометром.
В течение суток
Не кормящие деток,
Не имеющие обуток,
Не имеющие одеток,
Мечтающие о чуде,
В расчет на как-то,
Вообще, голые люди
Голого факта!
Вы, которые в Европу
Через заставы патруля
Врезались, как в антилопу -
Охотничья пуля.
Вы, которые живете,
Взыскуя о граде,
Без американской тети,
Без американского дяди,
Не сеете и не жнете -
И... не бываете сыты,
И все-таки живете,
Ибо не убиты!..
Вы, которые тверже,
Или даже твердее,
Чем все Ллойд Джорджи
В своей идее,
Вы, которые молчите
Молчаньем зловещим,
Вы, которые горчите
Бельмом, но вещим,
Символом поколений,
Не искавших лазеек,
И ждущих воспалений
Коммунистических ячеек!..
На этом основанье
Продолжим наши игры,
Мы, которых названье -
Эмигранты, или эмигры,
Мы, которых улещали
На разные стили,
Мы, которых сокращали
И не сократили!..

1926


Родная сторона

В советской кухне примусы,
Вот именно, горят.
Что видели, что слышали,
О том не говорят.

...В углу профессор учится,
В другой сапожник влез.
А в третьем гордость нации,
Матрос-головорез.

В четвертом старушенция
Нашла себе приют.
А жить, конечно, хочется,
Вот люди и живут.

С утра, как эти самые,
Как примусы коптят,
Зато в советском подданстве
И крепко состоят.

А примус вещь известная,
Горит себе огнем,
А кухня коллективная
И вечером и днем.

Хозяек клокотание,
Кипение горшков,
И все на расстоянии
Вот именно вершков.

Как схватятся соседушки,
Как вцепятся в упор!
А в воздухе, вот именно,
Хоть вешайте топор.

Четвертая, гражданская,
Сапожника жена
Заехала профессорше
Бутылкой от вина.

Бутылка, значит, в целости,
Профессорша - навряд.
А примусы упорствуют,
А примусы горят.

1926, 1931


Роман пишущих машинок

Я не знаю, правда это,
Явь ли это или сон?..
Мы стучали на машинках
Ундервуд и Ремингтон.
Он стукал на Ундервуде,
Я стучала на другой.
Он имел свою работу,
Я отдел имела свой.
Мы молчали и любили.
Мы любили... этот труд.
Мы молчали и стучали,
Ремингтон и Ундервуд.
А когда двенадцать било,
Сердце билось в унисон,
И стучать переставали
Ундервуд и Ремингтон.
Он молчал и улыбался,
Улыбалась я ему.
И краснели, и бледнели,
Неизвестно почему...
А в двенадцать с половиной,
Что-то в душах затая,
Мы садились и вздыхали -
Первый он, вторая я.
И опять к бумажным грудам
Возвращались - я и он,
Он, склонясь над Ундервудом,
Я, уткнувшись в Ремингтон.
Так могло бы продолжаться
Вплоть до Страшного суда.
Если б наш столоначальник
Не сказал однажды: да!..
Да!..- сказал он - да! я вижу,
Этот дьявольский сосуд:
Шрифт машинки Ремингтона
Переходит в Ундервуд!!!
Допустимо ли однако
Это, скажем, рококо
В документах нашей фирмы,
Фирмы "Джонсон, Смит и Ко"?!
Нет! никак недопустимо!..-
Мы сказали в унисон,
Проклиная две системы
Ундервуд и Ремингтон.
И немедленно над нами
Совершен и Страшный суд:
Он посажен к Ремингтону,
Мне же дан был Ундервуд.
После этой пересадки
Я молчала, он молчал.
Я старалась и стучала,
Он старался и стучал.
И когда двенадцать било,
Под часов старинный звон
- Ундервуд? - спросил он кратко,
Я сказала: Ремингтон...
И вздохнул он облегченно,
И вздохнула я легко,
Как вздыхают только клерки
Фирмы "Джонсон, Смит и Ко".
А о том, что было после
Меж бумажных этих груд,
Знают только две машинки -
Ремингтон и Ундервуд.

1927


Роман с бретонкой

Хорошо у моря, летом,
Быть влюбленным, быть поэтом,
Быть преступно молодым,
Жить в избушке у бретонца,
Подыматься раньше солнца,
Когда в небе - синий дым,
Когда спит на бедном ложе
Та, что в мире всех дороже,
И прекрасней, и милей.
Натянуть суровый парус
И рассечь воды стеклярус
Легкой лодкою своей.
Выбрать место. Сеть закинуть.
Долго ждать. Тянуть - и вынуть,
Словно жребий золотой,
Океанский, настоящий
Пестрых рыб улов, блестящий
Многоцветной чешуей!
А потом, при блеске солнца,
Плыть назад, к избе бретонца,
И живую скумбрию,
Что по-рыбьи пляшет в лодке,
На шипящей сковородке
Поднести, как жизнь свою,
Той, что в мире всех дороже,
Той, которая... О, Боже!
Пусто ложе! Где ж она?!
Где бретонка?! Бог иль дьявол!
Неужель, пока я плавал,
Здесь возился сатана?!
Жалкий, красный, как редиска,
Я гляжу, лежит записка
На французском языке:
"Рыбаки мне надоели,
Неужели, в самом деле,
Счастье только в рыбаке?!
Я ищу, мой друг минутный,
Страсти боле сухопутной.
Все вы просто пескари.
Если ж вы меня любили,
То зачем вы уходили
До рассвета, до зари?!"
Вот ушла - и не вернется.
Где бретонка, там и рвется! -
Уязвленно думал я,
Проклиная мир и лодку,
Ненавидя сковородку,
Где шипела скумбрия.

Романс

Прах Дзержинского в стене,
Под Кремлем, зарыли.
Прах Менжинского в стене,
Под Кремлем, зарыли.
И невольно из родной
Вспоминаешь были:
"Две гитары за стеной
Жалобно заныли..."

1934


Российское ситценабивное...

Осень. Небо зловеще.
Тянется в хвост Москва.
Опять эти октябрьские вещи,
Октябрьские торжества.

Готовятся. Строят. Роют.
На монумент еще монумент.
И скоро небо закроют
Дешевкой убогих лент.

Надо на камне высечь,
Начертать на снегах вершин:
Шестьсот семьдесят тысяч,
Как один аршин, аршин -

Самого красного ситца,
Яростного кумача,
Такого, что и не приснится
Мумии Ильича!..
На рабочих, простых, ткацких
Наткано на станках!

Но не ради штанов батрацких
И вовсе не для рубах,
А высшего смысла ради, -
Чтоб пламенем от знамен
И в Москве, и в Ленинграде
Объялся бы небосклон.

Чтоб на Лондон, Париж, Вену
Горело, алело, жгло,
Чтоб лорду, чтоб Чемберлену
Переносицу обожгло!

Ликуй, Русь, от Колхиды
До Онеги несися вскачь!
Ты, видавшая виды,
Видишь этот кумач?..

Тебе ли штандартов мало,
Невесело что ж глядишь?
Опять за воблой стала
В очередь и стоишь!..

Гляди-ка и глазом смеряй,
Сколько, во славу веков,
Из этих высоких материй
Можно сделать портков,

Рубах из алого ситца,
Сарафанов из кумача,
Таких, что и не снится
Мумии Ильича...

А тебе, голодной, голой,
Тычут штандарты зря
И велят еще быть веселой
По случаю Октября!

1928


Русская баллада

Призрак. Месяца рога.
Кони. Стражники. Снега.

Черный, страшный мавзолей.
Камень. Ладан. И елей.

Сырость. Запах кумача.
Воск. Оплывшая свеча.

Влажный лоб. Холодный пот.
Снег. Россия. Кто идет?

Лязг железа. Караул.
Мерзлой проволоки гул.

Замедляя звездный бег,
Падал снег и таял снег.

А наутро по Москве
В дымной сизой синеве

Взвод за взводом проходил.
Барабан тревогу бил.

Дроги медленно ползли,
Мелочь разную везли.
Тридцать трех за одного...

Вот и больше ничего.

<1935>


Ряд волшебных изменений

Троцкий, Троцкого, Троцкому...

            1

Стоять на черных площадях,
Чеканить медленную прозу
И принимать, внушая страх,
Наполеоновскую позу...

Сжимать во гневе кулаки,
Готовив адские реторты,
"И слабым манием руки"
Передвигать свои когорты...

Хрипеть, командовать, грозить
И так вздымать и нос и профиль,
Чтоб каждый мог сообразить,
Что это явный Мефистофель...

Швырять в провал грядущих лет
Казну награбленных наследий...
- Какой заманчивый сюжет...
Для исторических трагедий!

            2

"Во глубине сибирских руд"
Страдать за твердость убеждений
И все рассчитывать на суд
Каких-то новых поколений...

Во мраке северных снегов,
Точь-в-точь как Меншиков опальный,
Сносить обиды от врагов
И проклинать свой рок печальный...

Являть собою тип борца,
Который полон чувств высоких,
И ждать коварного свинца
От соглядатаев жестоких...

Глядеть на собственный скелет,
Считать былые килограммы...
- Какой заманчивый сюжет
Для многоактной мелодрамы!

Но, за порог успев шагнуть,
Начать сейчас же, и не кстати,
В двояко-вогнутую грудь
Себя публично колошматить.

Но пококетничать не прочь,
Не соблюдя достоинств чина,
Взорваться бешено, точь-в-точь
Как пневматическая шина...

Но, хмуря бледное чело,
Плечами двигая худыми,
Замучить сорок дактило
Воспоминаньями своими.

И завалить столбцы газет
Изыском слова, слога, стиля...
- Какой заманчивый сюжет,
Какой сюжет для водевиля!

1929


С красной головкой

           За истекший год потребление водки
           в Советской России достигло 30 милл.
           ведер

Тридцать миллионов в год.
Не воды, а водки...
Во-первых, какой доход,
А, во-вторых, глотки!
Это вам не кабаре,
Не ананасы в шампанском,
А чистый спирт в нутре
Рабоче-крестьянском.
Грешен человек и слаб,
И человек, и товарищ.
Но ежели ему дать масштаб
Мировых пожарищ,
Да нарисовать план
Программы широкой,
Да отвинтить ему кран,
И сказать - жлекай!..
Да положить ему в рот
Перцу с лавром...
Так он и себя пропьет,
И мавзолей с Кадавром!
Правда, старый стиль
Обошли уловкой.
Это вам не бутыль
С белой головкой,
Вид коей зловещ
И наводит на мысли...
А, действительно, это вещь
В высшем смысле!
И венчик, и герб,
И клеймо, и обводка,
И молот, и серп,
И, вообще... водка!..
Недаром мчится век,
Несется ретиво.
Пей, порядочный человек
И член коллектива!
К горлышку припадай,
Государству на прибыль,
Пей и не рассуждай,
Рассуждение - гибель!..
Линию гни свою,
Меня, говори, не троньте,
Я, говори, не просто пью,
А на пьяном фронте!..

1927


Самовнушение

О, вознесись над мелкими запросами,
     Над жизнью мух,
С ее тоской, борьбой и пылесосами,
     Мой бедный дух!

Восторжествуй над косными привычками,
     Над прозой дней,
Над этими сплошными пневматичками
     Твоих друзей.

Преодолей их страшное количество,
     И сократи
И плюнь на газ, и плюнь на электричество,-
     И не плати!

А если власть для действа Дионисова
     Поднимет нож,
То ты скажи, что дух нельзя описывать
     За неплатеж...

И в некий час, вечерний, или утренний,
     Или ночной,
Исполнись вновь той роскошию внутренней
     И стариной,

Когда ты был, по замыслу Создателя,
     Низринут в мир -
Но не как дух квартиронанимателя
     Чужих квартир,

А для бесед с богинями и музами,
     Как дух-эспри,
О ком твердят, придуманы французами,
     Их словари!

И, одолев презренное отребие,
     И плоть, и кость,
Лети, в своем уверовавшись жребии,
     Небесный гость,

Лети туда, где скукой географии
     Не окружен,
Витает Зевс, читая биографии
     Прекрасных жен...

И то, что он уронит по прочтении,
     Схвати, как клад,
И запишись в беспутство или гении,
     И мчись назад.

И назови по имени красавицу -
     Открыто! вслух!
Но в миг, когда она на зов твой явится,
     Не будь как дух,

А обрети все качества телесные,
     И будь как все,
И жизнь тебе откроется чудесная
     Во всей красе,

И ты впадешь в счастливое язычество,
     В восторг, в экстаз,
И будет Зевс платить за электричество,
     Да и за газ!

<1934>


Свершители

Расточали каждый час.
Жили скверно и убого.
И никто, никто из нас
Никогда не верил в Бога.

Ах, как было все равно
Сердцу - в царствии потемок!
Пили красное вино
И искали Незнакомок.

Возносились в облака.
Пережевывали стили.
Да про душу мужика
Столько слов наворотили,

Что теперь еще саднит
При одном воспоминанье.
О, Россия! О, гранит,
Распылившийся в изнанье!

Ты была и будешь вновь.
Только мы уже не будем.
Про свою к тебе любовь
Мы чужим расскажем людям.

И, прияв пожатье плеч,
Как ответ и как расплату,
При неверном блеске свеч
Отойдем к Иосафату.

И потомкам в глубь веков
Предадим свой жребий русский:
Прах ненужных дневников
И Гарнье - словарь французский.

1920


Свой угол

             1

Блажен, кто вовремя постиг,
В круговорот вещей вникая,
А не из прописей и книг,
Что жизнь не храм, а мастерская.

Блажен, кто в этой мастерской,
Без суеты и без заботы,
Себя не спрашивал с тоской
О смысле жизни и работы.

             2

Но был воистину блажен
Лишь тот, кто в жажде совершенства,
Меж четырех укрывшись стен
От слишком шумного блаженства,

Вкушал нехитрые плоды,
Не пил лекарственной полыни
И старых циников труды
Читал лениво по-латыни.

1936


Семнадцатое сентября

Правда, странно? Что за дата?
Что случилось там когда-то,
Далеко от здешних мест?
Каратыгина рожденье?
В Борках поезда крушенье?
Или просто манифест?!.
Нет, не то и не другое,
И не третье, а-иное.
Ну же! Вспомните скорей!
Неужели вы забыли?
Неужели не любили
Вы на родине своей?!
Неужели в ваших венах
Песню песней сокровенных
Никогда не пела кровь?
Неужели даже прежде
И не к Вере, ни к Надежде
Не швырнула вас Любовь?!
Но уж к Софье?! К вашей тетке,
Чьи смешные папильотки
На чело роняли тень,-
В старый домик на Плющихе,
Где и сны, и вздохи тихи,
Вы явились в этот день?!
О, конечно, вы любили.
Вы любили, но забыли
Сочетания имен,
Запах роз, и рук, и платья,
Ибо все, и без изъятья,
Исчезает в тьме времен.
Пел рояль. Играли в фанты.
В зеркалах мелькали банты.
И цвела весна в глазах.
Но с пустыни ветер грянул.
Вешний цвет в полях увянул,
Обратился в бедный прах.
Не бросайте ж в ночь изгнанья
Добрых дней воспоминанья,
Ибо все, что мы храним,
Только тени восхождений,
Только отблеск сновидений,
Смутный дым и легкий дым.

<1921>


Сентиментальная запись

Шуми, моя осень, заветными шумами,
Холодные слезы на землю пролей,
И глухо отсчитывай капельки малые
Над бедной, над временной кровлей моей.

Шуми на просторах морей неизведанных,
На милых, приснившихся мне островах.
Ладьей пролетела короткая молодость,
Веселой ладьей на тугих парусах.

А самое нежно и жадно желанное
Мелькнуло, как дымная даль островов.
Как слово, которое не было сказано
Меж праха ненужных и сказанных слов.

На книгах блестит позолота тиснения,
Живая струится от них тишина-
Довольно веселия, музыки, пения,
Лукавого смеха, хмельного вина!

Все было. Все будет. И только Желанного
Не будет никем никому не дано.
Шуми, моя осень, осенними шумами,
Стучи в освещенное лампой окно.

Ты видишь, покорно, смирясь и не жалуясь,
О прежнем, прошедшем, почти не скорбя,
Стою на пороге и жду, и с улыбкою,
Как добрый хозяин встречаю тебя.

Садись и давай вспоминать, перелистывать
Знакомую повесть, главу за главой.
Ты только меня ни о чем не расспрашивай,
А слушай и молча кивай головой.

И будет не слышно за всхлипами, всплесками,
За быстрыми шумами брызг дождевых
Ни шелеста этих страниц упоительных,
Ни слез запоздалых, упавших на них.

1927


Сентябрьские розы

Осенние дни еще тихо
И робко толпятся в преддверье.
Сентябрьские розы пылают
Пыланьем последнего дня.
Латинские сумерки сини,
Легки и воздушны, и кратки.
И снова блаженное лето
Отходит, как юность твоя.

Когда человек вспоминает
О том, что давно миновало,
То знай, это старость в преддверье,
Дыханье в груди затая,
Старается тихо подкрасться
И, время по вздохам считая,
Войти, как входила когда-то
Упрямая юность твоя...

Войдет и осмотрит рапиры,
Которые быстро ржавеют,
И сядет, оправив старинной,
Шуршащей оборки края.
Скользнет снисходительным взглядом
По толстым и пыльным тетрадям,
Где спят миллионы терзаний,
Прошедших, как юность твоя.

Но ветер с неслыханной силой
Ударит в железные ставни,
И вспыхнут каминные угли,
Как розы осеннего дня...
И сердце впервые постигнет
Покорности жуткую сладость,
Но только иную, чем знала,
Чем ведала юность твоя.

<1928>


Серебряные коньки

Синий вечер, белый снег.
Ровен, ловок, легок бег.
Вейтесь, вейтесь в нашу честь,
Все снежинки, сколько есть.

Каждый локон Тани - мой.
Каждый локон - золотой.
Каждый вьется завитком
Над беспомощным виском...
Таня, Таня!

Дайте ж мне такую власть,
Чтоб мгновение заклясть,
Легкий бег остановить,
Круг навеки очертить,
Чтоб на синем на снегу,
В заколдованном кругу,
На серебряных коньках,
С бедной муфточкой в руках,
В быстром вальсе наклонясь,
Смехом радостным смеясь,
Вся алея от стыда,
Ты могла бы навсегда,
В легкой, зимней пороше,
Вечно жить в моей душе.
Таня, Таня!

1927


Смирение

От земли струится пар.
Над землей плывет угар
Легкий, дымный, голубой.
Надо мной и над тобой.

На каштанах белый пух.
Зорче глаз и тоньше слух.
Если только пожелать,
Можно многое понять.
И понять и претерпеть,
Если только захотеть.

Есть такой блаженный час,
Когда видишь в первый раз,
Изумленно и любя,
И другого и себя.

Нет свершения вовне.
Я - в других. И все - во мне.
А над всем и над тобой
Легкий, пьяный, голубой,
Золотой весенний пар,
Дым, и нежность, и угар.

1921


Собрату по перу

Пером боролся ты недаром:
   За гонорар метал ты гром,
Но пал, сраженный гонораром,-
   Да будет прах тебе пером!..

<1914>


Советский альбом

            1

Не обольщайтесь, человеки,
На стогнах ваших заграниц...
Не говорите: вскрылись реки
И слышен шум и гомон птиц!

Под впечатлением момента
Не говорите - вот, заря!..
Когда убьют корреспондента
Или побьют секретаря.

Когда дежурная Маруся
Покинет в гневе комсомол
За то, что писарь был обманщик
И наплевал на женский пол...

Но в роковую ту минуту,
Когда наступит тишина,
И, зову Сталина послушна,
Взойдет кавказская луна,

И он, белки наливши кровью,
И черноус, и чернобров,
Посмотрит с гордою любовью
На результат своих трудов

И станет слушать на досуге
И плеск волны, и гомон птиц...
Тогда готовьтеся, о други,
На стогнах ваших заграниц!

Затем, что мудрости достойно
Постигнуть истину сию:
Когда на Шипке все спокойно,
То, значит, Шипка на краю.

            2

             Ввиду дороговизны фраков, советским
             дипломатам предписана косоворотка с
             позументами.

Конечно, тонет мир во мраке,
Но, несмотря на этот мрак,
Не шляйся целый день во фраке,
Как с торбой писаной дурак.

Зачем ты кудри напомадил,
Вооружил моноклем глаз
И социальный наш изгадил
Убогой роскошью заказ?

Где Робеспьеров и Маратов
И вольный дух, и смерч кудрей?
- "В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов",
В Москву, на площадь, в мавзолей!

В косоворотку, в шаровары,
В зипун, в овчину и в армяк,
В ночлежный дом, в подвал, на нары,
В советский быт, в гражданский брак!

Чтоб не по платью вас встречали
В Европе затхлой и гнилой,
Чтоб вас по морде провожали
Из-за границы - и домой!..

1930


Созвездие Конституанты

              1

Я помню, помню - мутный день,
Штыков мечтательную сень,
Седой Таврический дворец,
Начало, сущность и... конец.
И, помню,- старые грехи! -
Я декламировал стихи,
Чтоб успокоить ритмом строк
Полупечаль, полуупрек:
"Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю..."

              2

Прошли года. И вот опять
Могу взволнованно стоять
У края бездны дорогой
Под небом Франции чужой.
Ушла печаль, рассеян страх,-
Все звезды снова на местах!..
И с уст срывается моих
Размер стихов уже иных:
"Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне-дна"...

1921


Сон в зимнюю ночь

                 Девичьи лица ярче роз.

Увы! Ни девушки, ни розы...
В душе убийственная тьма.
Ей снятся русские морозы,
Ей снится русская зима.

И как ни мучай иль ни милуй,
К каким соблазнам не склоняй,
Один ей мил на свете милый,
Один ей дорог в мире край.

Попробуй взять ее искусно,
Заставь держать ее башо -
Ей все равно повсюду грустно,
Ей все равно не хорошо.

Таскай хоть в Лувр ее, к Венерам,
О смысле жизни говори,
Пои чистейшим Редерером,
Читай ей Поля Валери,

Покуда Поль не рассердился,
Услышав вопль ее и крик:
- Хочу, чтоб пылью серебрился
Его бобровый воротник!..

А там в снегах, что сердцу снятся
От огорчения его,
Бобры проклятые плодятся,
Не зная сами для чего.

1933


Сон клерка

Хорошо уехать в Чили
Или, скажем, в Пернамбуко...
И заняться обработкой
Знаменитого бамбука!

Трижды девственную рощу
Взять в бессрочную аренду,
Богатеть ежеминутно
И творить свою легенду.

А потом однажды утром,
Зарядив слегка двустволку,
Выйти в рощу и внезапно
Встретить юную креолку.

Опустить пред ней оружье,
Этот довод трижды скользкий,-
И сказать ей все, что нужно,
Но, конечно, по-креольски.

Объяснить ей откровенно
Про Фоли и про Бержеры,
Вообще уж привести ей
Подходящие примеры.

Рассказать ей, что Парижем
Правит Идол, правит Молох,
И что Молох помешался
На креолках и креолах!..

Если ж девушка упрется,
То немедля, для острастки,
Выбрать веточку бамбука
На бамбуковом участке

И сказать ей страшным басом:
- Жозефина, не ломайся,
Уложи свои бананы
И сейчас же собирайся...

А потом с попутным ветром,
Погулявши в Новом Свете,
Плыть по волнам океанским
На разбойничьем корвете

И с безумным романтизмом,
Подкупив матросов банду,
Ночью вынести на берег
Дорогую контрабанду.

А затем. За неименьем
Рынка рабского для сбыта...
Заявить ей совершенно
Откровенно и открыто:

"Госпожа моя, креолка,
Пернамбукская Диана!
Ты явилась жертвой чтенья
Авантюрного романа.

Жертвой жажды приключений
С доброй свадьбой в эпилоге,
Без особых упражнений
В психологии и слоге!..

Но в романах есть безумцы,
Графы, герцоги, бароны,
И, потом, они герои,
А не мокрые вороны.

Не безумец и к тому же
Я не знатный полуночник.
Я - бухгалтер, даже хуже,
Я бухгалтера помощник!..

У меня жена и дети-
Оля, Коля, Ваня, Таня...
Понимаешь, Жозефина.
Жозефеня, Жозефаня?!"

И когда дитя природы,
Смуглый жемчуг Пернамбуко,
Овладеет гибкой тростью
Из чудесного бамбука

И захочет этой тростью
В явном гневе замахнуться,
В эту самую минуту...

Клерку следует проснуться!..

1927


Старая Англия

Веселое пламя, шипенье полен.
Надежные, крепкие рамы.
Темнея от времени, смотрят со стен
Какие-то гордые дамы.

В поблекших, тугих и тяжелых шелках,
В улыбке лица воскового,
И в этих надменных, седых париках
Есть нежность, уже обращенная в прах,
Суровая нежность былого.

Но весело, ярко пылает камин,
А чайник поет и клокочет,
Клокочет, как будто он в доме один
И делает все, что захочет.

А черный, огромный и бархатный кот,
С пленительным именем Томми,
Считает, что именно он это тот,
Кто главным является в доме.

И думает, щурясь от блеска огня
На ярко начищенной меди:
"Хотел бы я видеть, как вместо меня
Тебя бы погладила леди!.."

И Томми, пожалуй, действительно прав.
Недаром же чайник имеет
Такой сумасшедший и бешеный нрав,
Что леди и думать не смеет

Своею божественно-дивной рукой
Коснуться до крышки горячей...
И, явно утешенный мыслью такой,
Опять погружается Томми в покой,
Глубокий, ленивый, кошачий.

За окнами стужи, туманы, снега.
А здесь, как на старой гравюре,
Хрусталь, и цветы, и оленьи рога,
И важные кресла, и блеск очага,
И лампы огонь в абажуре.

Я знаю, и это, и это пройдет,
Развеется в мире безбрежном.
И чайник кипящий, и медленный кот...
И женщина с профилем нежным.

И в том, что считается счастьем земным,
Убавится чьим-то дыханьем,
И самая память исчезнет, как дым,
И только холодным, надменным, чужим
Останется в раме блистаньем.

Но все же, покуда мы в мире пройдем,
Свой плащ беззаботно накинув,
Пускай у нас будет наш маленький дом
И доброе пламя каминов,

Пусть глупую песенку чайник поет
И паром клубится: встречай-ка!..
И встретит нас Томми, пленительный кот,
И наша и Томми хозяйка.

1927


Стихи о бедности

Не упорствуй, мой маленький друг.
И не гневайся гневом султанши.
Мы с тобой не поедем на юг.
Мы не будем купаться в Ла-Манше.

Я тебя так же нежно люблю,
Все капризы готов исполнять я.
Но, увы, я тебе не куплю
Кружевного брюссельского платья.

Потому что...- богата ли мышь,
Убежавшая чудом с пожара?!
Что же ты, моя мышка, молчишь?
Или, бедный, тебе я не пара?

Не грусти. Это только-пока.
Перешей свое платье с каймою,
То, в котором, светла и легка,
По Тверской ты гуляла весною.

Заскучаешь, возьму автобус
И до самой Мадпэн прокатаю!
Я ведь твой избалованный вкус,
Слава Богу, немножечко знаю...

Разве кончена жизнь уже?
Разве наша надежда напрасна?!
Почитай господина Мюрже,
Ты увидишь, что жизнь прекрасна.

А сознанье, что в нашей судьбе
Есть какая-то мудрость страданья?!
Разве это не лестно тебе?
Разве мало такого сознанья?..

Жить, постигнув, что все - Ничего!
Видеть мир, превращенный в обломки!..
Понимаешь ли ты, до чего
Нам завидовать будут потомки?!

Не сердись же, мой маленький друг.
Не казни меня гневом султанши.
Мы с тобой не поедем на юг.
Мы не будем купаться в Ла-Манше.

1920


Стихи, написанные во время дождя

                   Пыль Москвы на ленте старой шляпы
                   Я, как символ, свято берегу.
                   ...Буду плакать... Жгучими слезами
                   С полинявшей ленты смою пыль.

                                                                    Lolo

Поэты писали о тяжких этапах,
О пыли на лентах, о лентах на шляпах,
О том, что на свете не все справедливо...
И было мне грустно, и было тоскливо.

Я думал о том, что душа позабыла,
Что все это верно, что все это было,
Что были дни гнева, и скорби, намести -
И падали шляпы... и головы вместе.

И головы с шумом катились по плахам,
И все это стало бессмысленным прахом:
Король и виконты, поместья и ренты,
Пророки, поэты, и шляпы, и ленты!..

Мы пишем в газетах, толпимся в подъездах,
Томимся в приемных, взываем на съездах -
То к сербам, то к чехам, то к чехословакам,
То даже к румынам, то даже к полякам.

Нам ставят условья. И чертят границы.
Но мы не согласны!.. Мы... важные птицы!..
Конечно, нас били на разных этапах.
Но все же не выбили пыли на шляпах!

И пыль эту смоем мы только слезами...
Чего ж вы глядите большими глазами?!
Вам кажется странным такое занятье?
В Европе - вы щетками чистили платье!..

О, вечная пропасть! Гранит и стихия!
Европа есть Марфа! Россия - Мария!
Христос и Антихрист! И лик и личина!
Не в этом, не в этом ли скрыта причина,
Что нас с нашей малою горсткою пыли
Ни в Гайт, ни в Булон, и ни в Спа не пустили?!

Не знаю. Возможно. Но сердцу тоскливо.
Ужасно, что в мире не все справедливо,
Что снова Терсит побеждает Патрокла,
Что дождь барабанит в оконные стекла,
Что нету зонта, чтоб дойти до этапа,
Что надо идти и что вымокнет шляпа...

1920


Стоянка человека

Скажи мне, каменный обломок
   Неолитических эпох!
Какие тьмы каких потемок
   Хранят твой след, таят твой вздох?

О чем ты выл в безмолвьи ночи
   В небытие и пустоту?
В какой простор вперяя очи,
   Ты слез изведал теплоту?

Каких ты дядей ел на тризне,
   И сколько тетей свежевал?
И вообще, какой был в жизни
   Твой настоящий идеал?

Когда от грустной обезьяны
   Ты, так сказать, произошел, -
Куда, зачем, в какие страны
   Ты дальше дерзостно пошел?!

В кого, вступая в перебранку,
   Вонзал ты вилку или нож?
И почему свою стоянку
   Расположил на речке Сож?

И почему стоял при этом?
   И на глазах торчал бельмом?
И как стоял? Анахоретом?
   Один стоял? Или вдвоем?

И вообще, куда ты скрылся?
   Пропал без вести? Был в бегах?
И как ты снова появился,
   И вновь на тех же берегах?

...И вот звено все той же цепи,
   Неодолимое звено.
Молчит земля. Безмолвны степи.
   И в мире страшно и темно.

И от порогов Приднепровья
   И до Поволжья, в тьме ночной,
Все тот же глаз, налитый кровью,
   И вопль, глухой и вековой.

Судьба кайзера

              Пожалуй, я и теперь соглашусь на мир,
              если они так хотят, но только чтобы
              мою империю и меня самого ни, ни, ни!..
              Чтобы я и она оставались неприкосновенны.
                  Из последней речи,
               приписываемой кайзеру

Сначала кайзер их сказал: "Вселенная!
Таков мой максимум! Таков мой минимум!
Победа жалкая, обыкновенная
Увлечь не может мой великий ныне ум!"
Что ж делать!..- кайзеру тогда ответили
Полки несметные, на бой идущие.
Штыки холодные покорно встретили
И пули, в воздухе про смерть поющие...
Была ль то мания его величия
Иль жажда подвига и приключения,-
Для них-то, собственно, ведь нет различия:
Идти! и кончено!.. Без исключения!..
Отбарабанили!.. и понемножку
Летят солдатики под пушек громами!
О, нервы кайзера!.. Он сыплет в ложечку,-
Что час, то натрами, что час, то бромами!..
А планы рушатся... И он в истерике
Кричит: "Послушайте! Эй, вы там, публика!..
Ну, так и быть уже! Пусть без Америки!..
Готов я сбросить вам полтинник с рублика!.."
Отдули кайзера - мое почтение!
И в хвост, и в гриву бьют, что называется...
Должно быть, лопнуло его терпение -
И с речью новою он обращается:
"Как, значит, бьете вы, в таком-де разе я
Готов к вам с новыми ужо-тко скидками!
Примерно, сколько же?" - "Да хоть бы Азия!.."
Изрядно мято, знать, по подмикитками!..
Но пуще прежнего гремит баталия.
Все пушки грозные в атаку пущены.
"Да, вот вам Африка! Ну, вот Австралия!..
(Усы не взвинчены, а вниз опущены!..)
Ну хоть Европу-то одну, по крайности,
Могу я взять себе по справедливости?!"
"Сие зависит все лишь от случайности!" -
Ему ответили не без игривости...
Летят солдатики, как та от кос трава,
Все дело кончилось пустой записочкой:
"Сидеть вам в домике. Ни шагу с острова.
А вот и пенсия: пивцо с редисочкой!.."

<1915>


Так надо!..

До свиданья, мой нежно любимый,
До свиданья, мой светлый жених!
Собери эти слезы и вымой
Раны в жарких слезинках моих!

Сразу скрылося солнце за тучу,
Сразу спряталось счастье от нас.
Не сердись на меня, что я мучу
И тебя, и себя в этот час!

Это сердце всегда было радо
Твоему покоряться уму.
Ты печально промолвил: "Так надо!"
Я не смела спросить: "Почему?"

Обовью эти мощные плечи!
Не отдам эти кудри врагу!
Ты уходишь? Так надо?.. Я свечи
Пред старинной иконой зажгу!

Буду жарко молиться, чтоб злую
Отвратила погибель гроза,
А потом горячо поцелую
Дорогие, родные глаза!

О, печальные девушки, верьте:
Не отнимет любимых судьба!
Разве веет дыхание Смерти
Вкруг высокого, чистого лба?

Загремели призывные трубы,
Словно стаи проснувшихся птиц.
И горячие девичьи губы
У любимых трепещут ресниц.

А колес надоедливый ропот
Заглушает свистком паровоз.
Торопливый, стремительный шепот
Оборвался и замер средь слез.

...Еле слышна вдали канонада.
Груда мертвых и раненых тел.
Зоркий ястреб, кружась, пролетел
И на труп опустился...- Так надо!..

И изогнутый клюв свой как раз
Он вонзает в закрытые веки
Этих скорбных, уснувших навеки -
Бесконечно целованных глаз!..

1914


Талисман

Гремят торжественные клики,
Молчанью мудрому уча.
Я имя нежной Вероники
На стали вырезал меча.

Иди!- сказали - и подъемлю
И опускаю острие -
За эту горестную землю,
За сердце детское твое!

И знаю: враг себя, наверно,
Как я, мечом опоясал.
И чье-то имя суеверно
На светлой стали написал.

Настанет час! Мы кровью свежей
Поля немые обагрим!..
И, может быть, одни и те же
Слова со вздохом повторим!

Сквозь мглу последнего тумана
Блеснут в расширенных очах
Два изменивших талисмана
На верных жребию мечах!

1914


Татьянин день

Ты помнишь снег, и запах снежный,
И блеск, и отблеск снеговой,
И стон, и крик, и скок мятежный
Над безмятежною Москвой,
И неба синие шинели,
И звезды пуговиц на них,
И как пленительно звенели
Разливы песен молодых,
И ночью тихой, ночью сонной
То смех, то шепот заглушённый,
И снег, о! снег на Малой Бронной,
На перекрестке двух Козих?!.

В кругу содвинутых бутылок
Наш глупый спор, российский спор,
Его поток и милый вздор,
Фуражки, сбитой на затылок,
Академический задор,
И тостов грозные раскаты,
И клятвы мщенья за грехи,
И все латинские цитаты,
И сумасшедшие стихи!

Потом приказ - будите спящих!
Зажечь костры!.. И, меж костров,
Ты помнишь старых, настоящих,
Твоих седых профессоров,
Которых слушали вначале,
Ты помнишь, как мы их качали,
Как ватный вырвали рукав
Из шубы доктора всех прав!..
Как хохотал старик Ключевский,
Как влез на конный монумент
Максим Максимыч Ковалевский,
Уже толстяк, еще доцент...

Потом, ты помнишь, кони-птицы
Летят в Ходынские поля,
Танцуют небо и земля,
И чьи-то длинные ресницы,
Моей касаяся щеки,
Дрожат, воздушны и легки.
Снежинки тают, мчатся, вьются,
Снежинок много, ты одна,
А песни плачут и смеются,
А песни льются, льются, льются,
И с неба, кажется, сорвутся
Сейчас и звезды и луна!..

...Промчалось все. А парк Петровский
Сегодня тот же, что вчера.
Хрустит, как прежде, снег московский
У Патриаршего пруда.
И только старость из тумана
За нами крадется, как тать,
Ну, ничего, моя Татьяна... -
Коли не жить, так вспоминать.

1926


Творимая легенда

Все было русское... И "Бедность не порок".
И драматург по имени Островский.
И русская игра, и русский говорок,
И режиссер, хоть пражский, но московский.

Все было русское... И песня, и трепак,
И гиканье, и посвист молодецкий.
И пленный русский князь, и даже хан Кончак.
Хоть был он хан, и даже половецкий.

Все было русское... Блистательный балет,
И добрые волшебники, и феи.
И греза-девочка четырнадцати лет
В божественном неведенье Психеи.

Все было русское... И русские лубки,
И пляски баб, и поле, и ракита,
И лад, и строй гитар, исполненный тоски,
И человек по имени Никита.

Все было русское... И клюква, и укроп,
И русский квас, изюминой обильный.
И даже было так, что даже Мисс Europe
Звалась Татьяной и была из Вильны.

Все было русское... И дни, и вечера,
И диспут со скандалом неизбежным.
И столь классическое слово - Opera,
И то оно казалось зарубежным.

Все было русское... От шахмат и до Муз,
От лирики до водки и закуски.
И только huissier, который был француз,
Всегда писал и думал по-французски...

1933


То, чего не будет

(Окончательный и отрицательный гороскоп
       на 1929-й год)

Не бросит Горький дом в Сорренто.
Не успокоится Китай.
Коти не станет президентом.
Не станет девой Коллонтай.

Бритьем и стрижкой Аманулла
Не обновит Афганистан.
Не станет килькою акула.
Не станет Пушкиным Демьян.

Не перестанет славить ханов
Эфрон, Карсавинский баскак.
И, раз отравленный, Бажанов
Не успокоится никак.

И, несмотря на все сиянье,
На славы блеск, и треск, и дым,
Не уменьшится расстоянье
Между Красновым и Толстым.

И если все со счета скинув,
Суд скажет - Он не виноват...
То все же младший брат Литвинов
Не будет там, где старший брат.

Не перестанет в вечном трансе
Качаться Струве вниз и вверх.
Не станет душкой доктор Нансен,
Наш Богом данный главковерх.

Никто чудесного грузина
Не сможет, скажем... так и быть!
Ни переделать на блондина,
Ни в Бэконсфильда превратить.

Но, осудив его сурово,
Что зрим в полярности его?
Ведь и из Маркова Второго
Не выйдет ровно ничего!..

Засим, чтоб кончить гороскопа
Столь негативную чреду,
Мы скажем просто: ни потопа
Не будет в нынешнем году,

Ни пробужденья сил инертных
И ни стихийного вреда,
Ни в Академии бессмертных
Князь-Святополка, господа!..

1929


То, чего не знает Коля

Заказали Коле в школе
Сочиненье. О весне.
Трудно в школе. Трудно Коле.
А еще труднее мне.
Коля что!.. Возьмет тетрадку
И, пока его бранят,
Нарисует по порядку
Двадцать восемь чертенят,
Самых гнусных и хвостатых,
Отвратительных, рогатых,
С выражением таким,
Что посмотришь - станет больно,
И вздохнешь непроизвольно
Не над ними, а над ним.
Нет у мальчика святыни,
Тут весна, а он - чертей!..
Вот извольте на чужбине
Образовывать детей!
Ах ты, Коля, погубитель,
Нигилист своей души,
Да простит мне твой учитель,
Слушай, Коля, и пиши:
"Проблеск неба голубого.
Сердце верит. Сердце ждет.
Дымка. Оттепель. Корова
Через улицу бредет.
У забора зеленеет
Бледной зеленью трава.
Где-то тлеет, где-то преет
Прошлогодняя листва.
Запах дегтя, свежих булок...
Среди площади навоз.
С полной бочкой переулок
Проезжает водовоз.
Над землею дух угарный,
Вьются весело грачи.
Ослепительный пожарный
Гордо смотрит с каланчи.
Тучный доктор едет в бричке
И мотает головой.
Козыряет по привычке
На углу городовой.
Сердцем ветрены, но чисты,
Дух законности поправ,
На бульваре гимназисты
Курят в собственный рукав.
На столбе висит афиша,
Что проездом через Н.
Даст концерт какой-то Миша,
Малолетний, но Шопен.
А из неба так и льется
Золотой весенний свет.
Грач вокруг грачихи вьется.
Дымно. Нежность. Сердце бьется,
Придержи, а то порвется...
Понял, Коля, или нет?"

1927


Только не сжата...

Все хорошо на далекой отчизне.
Мирно проходит строительство жизни.
"Только не сжата полоска одна.
Грустную думу наводит она".

Партия, молвил Бухарин сердито,
Это скала, и скала из гранита!
Это, сказал он, и грозен, и вещ,
Первая в мире подобная вещь!

Только... Раковскому шею свернули,
Только... Сосновский сидит в Барнауле,
Только... Сапронова выслали с ним,
Только... Смилга изучает Нарым,
Только... Как мокрые веники в бане,
Троцкий и Радек гниют в Туркестане,
Словом: гранит, монолит, целина!

"Только не сжата полоска одна".

Школы - источники знанья и света.
Что ни зародыш-то два факультета.
Верх достижения! Стены дрожат!
В яслях доценты в пеленках лежат!

Только в лохмотьях, в отребиях черных
Шляется жуткая тьма беспризорных,
Только по улицам бродит шпана,
"Только не сжата полоска одна".

Землю крестьянскую трактором взроем!
Площадь посева удвоим! Утроим!
Все разверстаем! Запишем! Учтем!
Хлебом завалим! Задавим! Зажмем!

Только опять не везет Микояну,
Только опять по разверстке, по плану,
В очередь, в хвост растянулась страна...

"Только не сжата полоска одна".

В области высшей политики то же:
Кто в чистоте своих принципов строже,
Кто, как одна лишь советская власть,
Душу за принцип готов прозакласть?!

- Нам ли читать договоры Европы?
Мы ли за нею пойдем, как холопы.
Мы ли, носители новых идей,
Будем еще разговаривать с ней?! -
Трррр!... и, грустное перышко вынув,
Так из Москвы расписался Литвинов,
Так!!. что в Америке подпись видна...
"Грустную думу наводит она".

1928


Тост

Одного Нового года нам мало,
Эх, где наша не пропадала,
Один раз вплавь, другой раз вброд,
Встретим еще один Новый год.

Пей, как говорится,
Мелкая земская единица,
Сивка и Россинант,
Рядовой эмигрант!

Пей за мировую бесконечность,
За мгновение, и за Вечность,
За красоту, и за момент,
И за третий элемент.

Пей за свободу слова,
За народ, давший Толстого,
За чувство мировой тоски
И за эти самые огоньки.

Пей за нашу профессуру,
За приват и за доцентуру,
Пей за адвокатуру,
Пей за литературу,
Даже за температуру,
Но, главное ж, пей...

Пей за все яркое, за все огневое,
За искусство как таковое,
За выси гор и за ширь долин,
За Мечникова лактобациллин.

Пей за друга читателя,
Пей за друга издателя,
Пей за друга писателя,
И даже за переписателя,
Но, главное, пей...

Пей за нашу альма-матер,
За вулкан и за кратер,
За подробность, за суть,
За исторический путь,

За луч света в царстве мрака,
За излечение рака,
За молнию и грозу,
За Сидора и за козу,

За творчество и за муки.
И за мучеников науки,
За исстрадавшиеся низы,
И за Сидора без козы,

И за прекрасную Францию,
Последнюю нашу станцию,
Где по два раза в год
Встречаем мы Новый год,

Но твердо и неуклонно,
На Онуфрия и на Антона,
С танцами до утра,
Пока придет пора,
А не придет, так приснится...

Пей, мелкая единица,
Ура!

1927


Три души

      Три бедных тени...

                 С. Фруг

Эту дивную легенду
Сплошь окутывает мрак.
Что случилось, то случилось,
А случилось это так.
Там, где звездные алмазы
Тонут в бездне голубой,
Три души предстали сразу
Пред Верховным Судией.
Грянул гром, как полагалось,
Грозный грохот. Дивный гул.
И из звездного пространства
Свет пронзительный блеснул.
И когда они предстали
Там, в небесной вышине,
То они затрепетали,
Что естественно вполне.
И над первой грянул Голос,
Предвещающий грозу:
- Кем была? И с кем боролась?
И что делала внизу?
Безупречен и достоин,
Был ответ отменно тих:
"Я был витязь, я был воин
И защитник малых сих.
Но, от раны умирая,
Я мечтал, что будет день
И войду я в двери Рая,
В упоительную сень..."
И раздался Глас повторный,
Обращенный ко второй.
И ответ души покорной
Был как крик души живой:
Мне всегда был чужд и тесен
Мир земного бытия.
Я певец, и, кроме песен,
Ничего не видел я.
Но, созвучьем очарован,
Я не клял судьбу свою,
Ибо знал, что уготован
Мне приют в Твоем раю..."
- Ну, а ты каким деяньям
Сопричастницей была?!
...И наполнилась страданьем
Неба дымчатая мгла.
И душа вздохнула честно,
Так вздохнула в первый раз,
Что у ангелов небесных
Слезы брызнули из глаз.
И ответною слезою
Был исполнен шепот слов:
"Я... увы... была душою...
Устроителя балов..."
А!.. сочувственно звенели
В горних сферах голоса.
И все более светлели,
Прояснялись небеса.

           * * *

И божественным глаголом
Преисполнилася высь:
"Отойди, о воин, голый,
И, певец, посторонись!
Ты одна, душа святая,
Будешь вечный мир вкушать!"
И открылись двери Рая,
И захлопнулись опять.

1927


Три измерения

Кайзер сказал ей: "Амалия!
Главное в жизни - рожать!
Пусть распускается талия,-
Незачем нас поражать!..
Важно лишь то, что вещественно:
Важно солдат наплодить!
Также не мене существенно -
В церковь исправно ходить!.."
Полной восторга Амалии
Кайзер заканчивает речь:
"Кухня - предел! И - не далее!
Стряпать, мейн шецхен, и печь!"
Мига покоя не ведая,
Трудится верно жена:
Часто свой грех исповедуя,
Тут же рожает она.
Бисером туфли покойные
Шьешь повелителю ты!
Два подбородка достойные
Будят невольно мечты...
Все распускается талия,
Все добросовестней шнур!
Пусть себе пишут, Амалия,
Там про каких-то Лаур!..

<1915>


Труды и дни

             1

Доклад: "Любовь и веронал".
Билеты - франк, у входа в зал.

             2

Вышли в свет воспоминанья:
"Четверть века прозябанья".

             3

Нужен смокинг или фрак
Для вступающего в брак.
Там же ищут для венца
Посаженого отца.

             4

Ищут вежливых старушек
Для различных побегушек.

             5

Отдается домик с садом,
С крематориумом рядом.

             6

Ищут крепкую эстонку
К годовалому ребенку.

             7

Диспут в клубе на Клиши
О бессмертии души.
Там же прения сторон,
Русский чай и граммофон.

             8

Ищут скромную персону
   Средних лет -
Отвечать по телефону:
   Дома нет.

             9

Срочно нужен на Европу
Представитель по укропу.

             10

Имею восемь паспортов,
На все готов.

             11

Скромный русский инвалид
   Ищет поручений
По устройству панихид
   Или развлечений.

             12

Отдается дом с гаражем,
С правом пользования пляжем.
Непосредственно из спальни
Вид на женские купальни.

             13

Ищут тихого злодея.
Есть старушка. Есть идея.

             14

Сохранившийся мужик,
Бывший крымский проводник,
Сокращает скуку дней
На отрогах Пиренеи.

             15

Ищу мансарду для прислуги,
Чтоб проводить свои досуги.

             16

Комната с диваном
За урок с болваном.

             17

Холостяк былой закваски
Жаждет ласки...

             18

"Вырыта заступом яма глубокая"...
Адрес для писем: Алжир. Одинокая.

             19

"Жорж, прощай. Ушла к Володе!..
Ключ и паспорт на комоде".

             20

Пришли. Ушли. Похоронили.
"Среди присутствующих были..."

1933


Труженики моря

"Уж небо осенью дышало",
Уже украли покрывало
С террасы казино.
И ветер, в злости беспечальной,
На крыше флаг национальный
Уже сорвал давно.
Тромбон, артист с душой и вкусом,
Бродил с большим и страшным флюсом
На правой стороне.
Уже не ждали ветра с юга
И ненавидели друг друга,
И жили в полусне.
Рыжеволосая актриса
Избила туфлею Париса,
И он ходил, как тень.
Вино, что день, то было жиже.
И все мечтали о Париже,
Когда кончался день.
Но, общей связаны порукой,
Все говорили с тайной скукой,
Участвуя в игре:
Ах, все зависит от циклона.
Пройдет циклон, разгар сезона
Наступит в сентябре.
А море бешено кидалось,
Лизало берег, возвращалось,
Чтоб закипеть опять,
Купальню смыть назло французу,
И на песок швырнуть медузу
И на песке распять.
И ночью снилась небылица,
Далекий вальс и чьи-то лица,
И нежность чьих-то глаз,
И ненаписанные стансы,
И трижды взятые авансы
Под стансы и рассказ.
И море снилось, но другое,
Далекое и голубое,
И милый Коктебель.
Курьерский поезд петербургский.
Горячий борщ, конечно, в Курске,
И северная ель.
Скорей, скорей! Уж Тула-справа.
Вот старый Серпухов. Застава.
Мгновенье... и - Москва.
- Пожа-пожалте, прокатаю!-
И вдруг я смутно различаю
Не русские слова.
И, слышу, снова бьет Париса
Рыжеволосая актриса,
Должно быть, за циклон,
Который в море хороводит.
Madame! Не бейте! Все проходит,
И все пройдет. Как сон.

1920


Туда!

Грохочут в ночи и летят поезда -
И рельсы охвачены дрожью.
А в небе далекая светит звезда
Над ветром взволнованной рожью.

И черный бросает во тьму паровоз
Свой свист и глухой и протяжный.
Горящие искры взметнувшихся роз
Росой поглощаются влажной.

Все дальше, и мимо немых деревень,
Минуя родные пригорки,-
Туда, где вдали занимается день
Неведомый, жуткий и зоркий!

Здесь высятся грудой живые тела -
Сплетенные братские руки.
И ловит пугливая, чуткая мгла
Их сонного шепота звуки.

И теплые вздохи родимой земли
Дарит им проснувшийся клевер.
В сердца нам отвагу, отвагу всели,
Наш грустный, задумчивый Север!

Солдатик! Товарищ! Ты видишь? Смотри
На узкую солнца полоску!
За эти деревни! За трепет зари!
За эту немую березку!

Медвяные запахи спеющей ржи
Ты вспомнишь, почувствуя порох!
Свой остро отточенный меч обнажи
С мечтой о далеких просторах!

Вбери же, впитай в эту мощную грудь
Все тени, все запахи ночи!
Быть может, тяжелый и длинный твой путь
Покажется легче, короче!..

И в час, когда крепко вонзятся клинки,
Горячей обрызганы кровью,
Ты вспомнишь поля и на них васильки-
И вспыхнешь великой любовью!

...Грохочут в ночи и летят поезда -
И рельсы охвачены дрожью,
И в небе далекая светит звезда
Над ветром взволнованной рожью!..

1914


Тяга на землю

Городскому человеку
Страстно хочется на волю.
У него тоска по небу,
Колосящемуся полю,
По похожим на барашков
Облакам и легким тучкам
И еще по всяким разным
В книжках вычитанным штучкам.

Городскому человеку,
Даже очень пожилому,
Страшно хочется зарыться
Прямо в сено иль в солому
И вдыхать сосновый запах,
От соломы, но сосновый!!!
И глядеть, как в час вечерний
Возвращаются коровы...

Городскому человеку
Так и кажется, что вымя
Сразу вздуто простоквашей
И продуктами другими,
И что надо только слиться
С лоном матери-природы,
Чтобы выровнять мгновенно
Все - и душу и расходы.

Городскому человеку,
Утомленному столицей,
Снится домик очень белый
С очень красной черепицей.
В этом домике счастливом
На окне цветут герани,
А живут там полной жизнью
Краснощекие пейзане.

Городские ощущенья
Одинаковы и стерты...
Вот и тянет человека
На натюры да на морты.
И мечтает он однажды
Убежать от шума света
И купить клочок землицы,
Где, неведомо... Но где-то!

Развести цыплят, коровок,
Жить легко и без печали,
Получая ежегодно
Три серебряных медали:
За цыплят и за коровок,
И за то, что образцово
Деревенское хозяйство
Человека городского.

Но пока о куроводстве,
Улыбаясь, он мечтает,
Грузовик его бездушный
Пополам переезжает.
Потому что не цыплята
По навозной бродят жиже,
Не цыплята, и не бродят,
И не в жиже, а в Париже!..
И теперь на Пер-Лашезе
Он лежит, дитя столицы.
Городскому человеку
Много надо ли землицы?!

1926


У врат царства

Все опростали. И все опростили.
Взяли из жизни и нежность, и звон.
Бросили наземь. Топтали и били.
Пили. Растлили. И выгнали вон...

Долго плясала деревня хмельная.
Жгла и ходила смотреть на огонь.
И надрывалась от края до края
Хриплая, злая, шальная гармонь.

Город был тоже по-новому весел.
Стекла дырявил и мрамор дробил.
Ночью в предместьях своих куролесил,
Братьев готовил для братских могил.

Жили, как свиньи. Дрожали, как мыши.
Грызлись, как злые, голодные псы.
Строили башню, все выше и выше,
Непревзойденной и строгой красы.

Были рабами. И будут рабами.
Сами воздвигнут. И сами сожгут.
Господи Боже, свершишь ли над нами
Страшный, последний, обещанный Суд?!

1920


У моря

Утро. Море. В море парус.
Чтоб сравнений не искать,
Море, скажем, как стеклярус.
Тишина и благодать.
Человек закинул сети
И веслом не стал грести,
До чего же рыбы эти
Дуры, Господи прости!..
Ну о чем ты, рыба, грезишь
В этой бездне голубой?
Видишь, кажется, а лезешь.
А другие за тобой.
И, как дважды два четыре,
Зашипишь в сковороде...
Где ж прогресс в животном мире,
Где, я спрашиваю, где?!
Впрочем... Солнце. Блеск. Природа.
Горизонт и пароход.
Прямо в грудь из небосвода
Так и льется кислород.
Выдыхай его обратно,
Погружайся в забытье,
Не считай на солнце пятна,
Это дело не твое.
И не думай, ради Бога,
О бессмертии души!
Вообще, дыши немного,
Понимаешь ли, дыши!
Допусти, что все химера,
Допусти и помирись...
Но красив же чайки серой
Этот взлет в простор и ввысь,
Хороша волны прохлада,
Даль прозрачна и ясна,
Так чего же тебе надо,
Дьявол этакий ты, а?

1927


Уездная весна

Пасха. Платьице в горошину,
Легкость. Дымность. Кисея.
Допотопная провинция.
Клены. Тополи. Скамья.

Брюки серые со штрипками.
Шею сдавливает кант.
А в глазах мелькает розовый
Колыхающийся бант.

Ах, пускай уж были сказаны
Эти старые слова.
Каждый год наружу новая
Пробивается трава.

Каждый год из неба синего
Нестерпимый льется свет.
Каждый год душе загадывать,
Слышать сладостный ответ.

Для чего же в мире тополи,
Гул морей и говор птиц,
Блеск очей, всегда единственных,
Из-под ласковых ресниц?

Для чего земля чудесная
Расцветает каждый год,
Наполняя сердце нежностью,
Наливая соком плод?

Для того, чтоб в милом городе,
На классической скамье,
Целый мир предстал в пленительной,
В этой белой кисее,

В легком платьице в горошину,
В кленах, в зелени, в дыму,
В том, что снилось сердцу каждому,
Моему и твоему!

1927


Уездная сирень

Как рассказать минувшую весну, 
Забытую, далекую, иную, 
Твое лицо, прильнувшее к окну, 
И жизнь свою, и молодость былую?.. 
Была весна, которой не вернуть... 
Коричневые, голые деревья. 
И полых вод особенная муть, 
И радость птиц, меняющих кочевья. 
Апрельский холод. Серость. Облака. 
И ком земли, из-под копыт летящий, 
И этот темный глаз коренника, 
Испуганный, и влажный, и косящий. 
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз. 
Запахло мятой, копотью и дымом. 
Тем запахом, волнующим до слез, 
Единственным, родным, неповторимым. 
Той свежестью набухшего зерна 
И пыльною уездною сиренью, 
Которой пахнет русская весна, 
Приученная к позднему цветенью. 

Уличный певец

Люблю весенние кануны,
Когда вдали от бедных сел
Уже настраивает струны
Мифологический Эол.

Когда во двор, колодезь узкий,
Приходит уличный певец
И благородно, по-французски!
Поет о нежности сердец,

О Маргаритах, о Сюзаннах,
О взорах нежно-голубых
И о каких-то дивных странах,
Где нет печалей никаких.

И на асфальт сырой и грязный
Летят звенящие гроши...-
То благодарность за соблазны,
За обольщения души.

1927


* * *

Утвердили и правду, и мир, и добро.
   Завели автокары, чугунки.
Провели под Москвою такое метро,
   Что текли у Америки слюнки.

И причем взбудоражили так молодежь,
   И настолько пеклись и старались,
Что родители впали в отчаянье, в дрожь
   И уже и рожать сомневались.

<1935>


Утешительный романс

Что жалеть? О чем жалеть?
Огонек горит, мигая...
Надо все преодолеть.
Даже возраст, дорогая.

Что есть годы? Что число?
Кто связать нас может сроком?
Лишь бы только нас несло
Нескончаемым потоком.

Сколько раз, свои сердца
Не спасая от контузий,
Мы шатались без конца
По республикам иллюзий.

Сколько тягостных колец
Все затягивалось туже!
Так уж худо, что конец.
А глядишь... назавтра - хуже.

Федерация так федерация

                 1

О, мелкий бес проклятого злорадства,
Смиряй души мучительную боль,
Дразни ее бравадой святотатства,
Которое хмельней, чем алкоголь!

                 2

Не Гегель я, не Кант и не Спиноза,
Чтоб рассуждать с величием тупым,
Когда растоптана единственная роза,
Согретая дыханием моим!..

                 3

Вулкан - в огне. Клокочущая лава
Растет и вырастает, как стена.
Георгия Великая держава!
К тебе моя любовь обращена!..

                 4

Ты первая почувствуешь восторги,
Которые - презрительны к судьбе -
Твои же воспаленные георги,
Готовили на Севере тебе!..

                 5

Отметить с благодарностью не кстати ль,
Что в мире не проходит ничего?!
Чхеидзе был наш первый председатель,
А Скобелев - и более того!..

                 6

О, светлые подсолнухи свободы,
О, семечки февральской суеты,
Из вас по ухищрению природы
Возникли настоящие цветы!..

                 7

Но все есть прах. И уж бегут лавины.
И ветер рвет кавказскую доху.
И снова обратятся георгины
В подсолнухов родную шелуху.

                 8

И притекут разрозненные страны.
Вернутся псы к блевотине своей.
"Они идут, цветные караваны!.." -
Как говорил писатель наших дней.

1920


Финансовое обозрение

   (Из записок потерянной личности)

Не поддаваясь настроениям
Сладких самообманов,
Занялся обозрением
Собственных карманов.
Вывернув до основания
Изнанку своего банка,
Обнаружил колебания
Единственного франка.
После всесторонней критики
Положения финансов
Решил следовать политике
Подвижных балансов.
- Пойти к Петру Мойсевичу,
Взять у него сотку,
Отдать ее Ивану Андреичу
И заткнуть ему глотку!..
Конечно, такой операцией
Не продержишься долго,
Но это будет консолидацией
Основного долга...
Став на такую позицию
И уповая на Бога,
И с одной денежной единицею
Можно сделать много.
Жаль, что лишены эластичности
Современные законы
И что отдельные личности
Не могут выпустить боны.
Уж я бы Ивану Андреичу,
А он самый упрямый,
Насыпал бы, не жалеючи,
Этих бонов с монограммой...
Пусть, мол, человек утешается,
Следя по курсу газеты,
Сколько ему причитается,
Если считать на пезеты!..
...А в общем, я констатирую,
Что кредиторы - бандиты,
И поэтому я себе вотирую
Новые кредиты.
Иван Андреевич заботливо
Выслушивает мой вотум
И спрашивает так отчетливо:
"Вы меня считаете идиотом?"
Тогда я спешу откланяться
И сделаться незаметным.
Но что ж теперь станется
С предложением сметным?!
Перевернуты до основания
И карман, и изнанка,
О, эти колебания
Последнего франка!..

1927


Франции

В эти дни, когда клики: "Осанна!"
Заглушаются криком: "Распни!",
Позабытый рассказ Мопассана
Воскрешают невольно они.

Как далеко умел он провидеть,
Как обид не хотел он забыть!
Как он страстно умел ненавидеть,
Как безумно и нежно любить!

Горечь скорби душа сберегала,
Сладость мести таила она!
Страстным бунтом восставшего Галла
Эта жуткая книга полна!

И тому, кто тревожную совесть
Не распродал по сходной цене,
Пусть напомнит печальная повесть
О жестокой минувшей войне!

...И, как ныне, лихие драгуны,
Совершали набеги - тогда!
Как теперь полудикие гунны,
Обращали во прах города!

Вот один во враждующем стане -
Престарелый печальный аббат:
Лента крови на черной сутане,
Но священник трезвонит в набат!

Вам прекрасные девушки в Лилле,
Содрогаясь, расскажут о том,
Как их наглые швабы любили,
Как бросали солдатам потом!

И рубцы, и кровавые шрамы
Вам расскажут о муках людей,
Защищавших священные храмы,
Где кормили враги лошадей!

Не осталось у Франции милой
Бледных лилий, не смятых ногой,-
И рыдает поэт над могилой,
Над могилой ее дорогой!

Но души просветленной - "Осанна!"
Заглушить бесноватых: "Распни!"
...Слаще яда строка Мопассана
Для любви в эти жуткие дни!..

1914


Хрестоматия любви

    ЛЮБОВЬ НЕМЕЦКАЯ

Домик. Садик. По карнизу
Золотой струился свет.
Я спросил свою Луизу:
- Да, Луиза? Или нет?
И бледнея от сюрприза,
И краснея от стыда,
Тихим голосом Луиза
Мне ответствовала: да!..

  ЛЮБОВЬ АМЕРИКАНСКАЯ

"- Дзынь!..- Алло! - У телефона
Фирма Джемса Честертона.
Кто со мною говорит?
- Дочь владельца фирмы Смит.
- Вы согласны?- Я согласна.
- Фирма тоже?- Да.- Прекрасно.
- Значит, рок?- Должно быть, рок.
- Час венчанья?- Файфоклок.
- Кто свидетели венчанья?
- Блек и Вилькинс.- До свиданья".
И кивнули в телефон
Оба, Смит и Честертон.

    ЛЮБОВЬ ИСПАНСКАЯ

Сладок дух магнолий томных,
Тонет в звездах небосклон,
Я найму убийц наемных,
Потому что... я влюблен!
И когда на циферблате
Полночь медленно пробьет,
Я вонжу до рукояти
Свой кинжал ему в живот.
И, по воле Провиденья
Быстро сделавшись вдовой,
Ты услышишь звуки пенья,
Звон гитар во тьме ночной.
Это будет знак условный,
Ты придешь на рокот струн.
И заржет мой чистокровный,
Мой породистый скакун.
И под звуки серенады,
При таинственной луне,
Мы умчимся из Гренады
На арабском скакуне!..
Но чтоб все проделать это,
Не хватает пустяка...
- Выйди замуж, о, Нинета,
Поскорей за старика!..

     РУССКАЯ ЛЮБОВЬ

Позвольте мне погладить вашу руку.
Я испытываю, Маша, муку.
Удивительная все-таки жизнь наша.
Какие у вас теплые руки, Маша.
Вот надвигается, кажется, тучка.
Замечательная у вас, Маша, ручка.
А у меня, знаете, не рука, а ручище.
Через двести лет жизнь будет чище.
Интересно, как тогда будет житься,
Вы хотели бы, Маша, не родиться?
Не могу больше, Маша, страдать я.
Дайте мне вашу руку для рукопожатья.
Хорошо бы жить лет через двести.
Давайте, Маша, утопимся вместе!..

1927


Частушки

         1

Не нахвалится кулик
На свое болото.
Репюблик-то Репюблик,
А сырья - ни лота.

         2

Говорил хамелеон,
Что синица-дура.
У кого-Наполеон,
А у нас... Петлюра!..

         3

Все на свете пустяки,
А любовь - игрушки,
Подвезли большевики
К Тегерану пушки.

         4

Нынче барышни мудрят,
Завтра ходят, сумны...
Про Ллойд Джорджа говорят,
Что он очень умный!

         5

Мой миленок - что ранет,
А цена - полтинник.
Ходит Красин, ходит, свет,
Словно именинник!

         6

Стала Катька говорить,
Ходит - руки в боки:
- С анжанером буду пить
Только файфоклоки!..

1920


Часы

Как верный товарищ - со мною часы,
Со мною - часы золотые.

Кладу на неверные жизни весы
Свой жребий впервые, впервые!

Любовно и нежно часы берегу -
Старинный подарок от деда.

Когда я бросаюсь навстречу врагу,
Часы отбивают: победа!

На крышке чеканные есть вензеля
И ангел из бледной эмали.

И тикают часики: наша земля
Томится в слезах и печали!..

Не правда ли, сладко всегда сознавать,
Что в них есть родного частицы:

Изба у опушки, любимая мать
И чьи-то густые ресницы!..

Когда я в росе на поляне лежу
И голову давит котомка,-

Часы золотые в тиши завожу,
И часики тикают громко.

С поблекшею астрою шепчется мак,
И бледно луны покрывало.

А часики милые: так, мол, и так:
Все было и все миновало!..

Но будет, ведь будет! Мы молоды все!
Домой возвратимся - поверьте!

И с астрами шепчутся маки в росе
О счастье, о жизни, о смерти...

Вот стрелка большая дошла до пяти,
И брезжит заря на востоке.

Вставайте, товарищи! Скоро идти!
Все вместе - и все одиноки!..

У каждого тяжкая дума лежит,
Так хочется радости жадно!

А часики тикают. Время бежит.
О, время бежит беспощадно!

...Вдали голубой показался дымок.
За выстрелом - мига короче-

С поблекнувшей астры упал лепесток
На кровью залитые очи!..

Зловеще судьба наклонила весы -
И замерло сердце в надежде!

Рукой коченевшей сжимал он часы,
А маятник тикал, как прежде!..

1914-1915


Человек и его притоки

Философские размышления

Мир как солнечная призма.
Небосвод блаженно тих.
Для тоски, для пессимизма -
Оснований никаких.

Начиная с Гераклита,
Все струится, все течет.
И менять свое корыто
Не резон и не расчет.

Прав философ, что, не споря,
Не борясь за идеал,
Сел на корточки у моря
И погоды ожидал.

- Будет, будет вам погодка!-
Говорил он сам себе,
Научившись очень кротко
Подчинению судьбе.

И когда его приливом
Прямо в море унесло,
Было также горделиво
Философское чело.

И да будет нам уроком
Этот самый Гераклит,
Что внизу, на дне глубоком,
Столько времени лежит.

Ибо мы не сознаемся,
Восставая на судьбу,
Что и мы течем и льемся
В водосточную трубу,

Кто потоком, кто каскадом,
И сверкая, и змеясь,
Кто широким водопадом,
Кто по капельке струясь...

Но, когда земных страданий
Весь наполнив водоем,
В этом жидком состоянье
Мы предстанем пред Творцом,

Мутны, скользки, безобразны,
Отвратительны на вид,
Он нас всех в газообразный
В пар и в воздух обратит!..

И, сгустившись в небе синем
В сумрак, в тучу и в грозу,
Мы таким потоком хлынем
На оставшихся внизу,

Так намочим их сердито,
Что они, под треск и звон,
Вспомнят, черти, Гераклита
Древнегреческих времен!

1929


Человеческое и кошачье

Ветер. Слякоть. Норд и Ост.
Барабанит дождь в окошко.
Лижет собственный свой хвост
Несознательная кошка.
Облизала и глядит
На работу с умиленьем.
Хорошо ей жить в кредит
Под центральным отопленьем,
Без убийственных забот,
Живы ль резвые котята,
Жив ли тот сибирский кот,
Что прельстил ее когда-то.
Вероятно, вся семья
Обрела свою обитель,
Не единственный же я
На земле благотворитель...
- Правда, кошка, если б ты
Даром речи обладала,
То наверное вот так,
Так бы точно рассуждала?..
Впрочем, кошке... все равно,
Пребывай в покое праздном,
Ведь недаром нам дано
Думать разно и о разном.
Я, к примеру говоря,
Склонен думать о высоком.
Вот на лист календаря
Я гляжу печальным оком...
А печалюсь я не зря.
В половине января,
Словно послан тайным роком,
Кто-то дернет за звонок
И войдет чрез все преграды.
А входящий это Рок,
Рок, не знающий пощады,
Рок войдет и заберет...
За три месяца вперед,
Потому что он есть тот,
Кто не ведает пощады.
Дуй же, Норд! Свирепствуй, Ост!
Угрожай земному миру!..
- Ты вот только лижешь хвост
И не платишь за квартиру,
И, как некий троглодит,
Чуждый всяким треволненьям,
Ты живешь себе в кредит
Под центральным отоплепьем?!
...И от тягостных проблем
Раздражаясь понемножку,
Я пустил не помню чем,
Но тяжелым чем-то в кошку...
Взгляд, желтее янтаря,
Был исполненным упрека:
- Ну, чего дерешься зря,
А, потом, еще до срока?!.

1927


Черноземные порывы

Я в мире все, покорствуя, приемлю.
Чтоб самый мир осмыслить и постичь.
Иван Ильич желает сесть на землю.
Я говорю: садись, Иван Ильич!

По всем его движениям и позам
Я понимаю, это - крик души.
Он говорит: хочу дышать навозом!
Я говорю: действительно, дыши!

Он говорит: я заведу корову.
Я говорю: конечно, заводи!
И, веря ободряющему слову,
Он чувствует стеснение в груди.

Так высказаться мученику надо.
Так нужен этот дружеский жилет.
Он говорит: представь себе! Канада!
Мохнатый плащ! Ботфорты! Пистолет!

Я жизнь дам иному поколенью,
Я населю величественный край!..
С участием к сердечному волненью
Я говорю: конечно, населяй!

А через час, беспомощней сардинки,
Которая не может ничего,
Он вновь стучит на пишущей машинке
И курит так, что страшно за него!

1921


Честность с собой

               Через двести-триста лет жизнь будет
               невыразимо прекрасной.

                              Чехов

Россию завоюет генерал.
Стремительный, отчаянный и строгий.
Воскреснет золотой империал.
Начнут чинить железные дороги.
На площади воздвигнут эшафот,
Чтоб мстить за многолетие позора.
Потом произойдет переворот
По поводу какого-нибудь вздора.
Потом... придет конногвардейский полк:
Чтоб окончательно Россию успокоить.
И станет население, как шелк.
Начнет пахать, ходить во храм и строить.
Набросятся на хлеб и на букварь.
Озолотят грядущее сияньем.
Какая-нибудь новая бездарь
Займется всенародным покаяньем.
Эстетов расплодится, как собак.
Все станут жаждать наслаждений жизни.
В газетах будет полный кавардак
И ежедневная похлебка об отчизне.
Ну, хорошо. Пройдут десятки лет.
И Смерть придет и тихо скажет: баста.
Но те, кого еще на свете нет,
Кто будет жить - так, лет через полтораста,
Проснутся ли в пленительном саду
Среди святых и нестерпимых светов,
Чтоб дни и ночи в сладостном бреду.
Твердить чеканные гекзаметры поэтов
И чувствовать биения сердец,
Которые не ведают печали.
И повторять: "О, брат мой. Наконец!
Недаром наши предки пострадали!"
Н-да-с. Как сказать... Я напрягаю слух,
Но этих слов в веках не различаю.
А вот что из меня начнет расти лопух:
Я - знаю.
И кто порукою, что верен идеал?
Что станет человечеству привольно?!
Где мера сущего?! - Грядите, генерал!..
На десять лет! И мне, и вам - довольно!

1920


Четыре подхода

           К РУССКОЙ

Сначала надо говорить о Толстом,
О живописи, об искусстве,
О чувстве, как таковом,
И о таковом, как чувстве.

Потом надо слегка вздохнуть
И, не говоря ни слова,
Только пальцем в небо ткнуть
И... вздохнуть снова.

Потом надо долго мять в руках
Не повинную ни в чем шляпу,
Пока Она, по-женски, не скажет: Ах!
И, по-мужски, пожмет вам лапу.

            К НЕМКЕ

Немку надо глазами есть,
Круглыми и большими.
Ни с каким Толстым никуда не лезть,
А танцевать шимми.

Танцевать час. Полтора. Два.
Мучиться, но крепиться.
Пока немецкая ее голова
Не начнет кружиться.

И глядь,- веревка ль, нитка ль, нить,-
Незаметно сердца свяжет.
И не надо ей ничего говорить...
Она сама все скажет.

       К ДОЧЕРИ АЛЬБИОНА

Для англичанки все нипочем,
И один есть путь к победе:
Все время кидать в нее мячом
И все время орать: рэди!

Потом, непосредственно от мяча,
С неслыханной простотою,
Так прямо и рубить сплеча:
- Будьте моей женою!

И если она за это не даст
Ракеткой по голове вам,
Значит, она либо любит вас,
Либо... остолбенела.

         К ФРАНЦУЖЕНКЕ

Французский женский нрав таков,
Что, отбросив в сторону шутки,
С дамой надо без дураков
Говорить об ее желудке.

Они не любят этих ши-ши,
И хотя души в них немало,
Но если прямо начать с души,
Тогда просто пиши - пропало!..

1928


Чеховский генерал на советской свадьбе

         И пусть республика человеческих пчел
         наполнит небо музыкой своих крыльев
         и благоуханием золотого меда...
              Юбилейное письмо Ромена Роллана

И имя у вас вне сомнения,
   И фамилия не плоха.
А вот насчет поздравления,
   Извините! - Чепуха.
Вы звездные миры числите,
   Витаете в этих мирах.
Но что вы, ей-Богу, смыслите
   В русских делах?
Я понимаю: вы грезите,
   Впадаете в радость, в грусть,
Но куда вы, Господи, лезете
   Вплавь и наизусть?
Положительно, мир становится,
   Как пятачок, стерт.
Есть, знаете ли, пословица:
   Младенец и черт.
Горе, ежели свяжутся
   Один и другой.
Как это вам кажется,
   Мосье, дорогой?..
Чубаровская публика,
   Подвыпивший комсомол,
Это, по-вашему, республика
   Человеческих пчел?..
Между расстрелами и насильями
   Со всех сторон,
Это они производят крыльями
   Музыкальный звон?!
Неумолкающий, иэрыгающий
   Свинец пулемет,
Это, что ль, благоухающий
   Пчелиный мед?!
Эх, вы, многое могущий,
   Мосье Роллан!..
Писали бы вы лучше
   Свой роман,
Спокойное свое занятие
   Продолжали бы всласть!..
Воображаю этих облупленных
   Предводителей масс,
Торжественных и насупленных,
   Как провинциальный бас,
Которому от бенефисного
   Восторга в дар
Взяли, мол, да и тиснули
   Монограмку из портсигар!..
...Многое уж мы пережили,
   И это переживем.
Потому, друзья мои, ежели
   В положении своем
Станем по каждому случаю
   Желчь разливать,
Так и нашей, многотекучей,
   Может желчи не стать!..

1927


Шаляпин

        Постановлением Совнаркома Ф. И. Шаляпин
        лишен звания народного артиста республики.

Известно ли большой публике,
Что такое народный артист,
Народный артист республики?
И какой его титульный лист?
"Бас всея Великороссии,
Малороссии и Новороссии,
Края Нарымского,
Полуострова Крымского,
Кахетии
И Имеретии,
И не более, и не менее,
Как Грузии и Армении,
И всего Дагестана,
И Афганистана,
Как это ни странно...
Певец советский,
Артист Соловецкий,
Донской и Кубанский,
Рабоче-крестьянский,
Бедняцкий, батрацкий,
Великий шаман бурятский,
Песельник бурлацкий,
Запевало солдатский,
Всенародный, всемужицкий,
Полный идол калмыцкий,
Почетный человек сибирский,
Идолище башкирский,
Солист кашмирский,
Утешитель татарский,
Великий халат бухарский,
Радость всякого эскимоса,
Переносица Чукотского носа,
Любимец узбеков,
И прочих человеков,
И всякой разномастной публики...
Вот что такое артист республики!!!"
...Ах! Ах! И трижды ах!
Слава, как дым. Слава, как прах.
Употребляя высокий слог,
Отряхните сей прах от ног.
И черкните на скользком,
На картоне бристольском,
Без титулов, без биографии,
По какой угодно орфографии,
Что не царский, не Луначарский,
Не барский, не пролетарский,
Без всякой отметки,
Не бабкин, мол, и не дедкин,
И не мамин, мол, и не папин,
А просто Шаляпин.
Авось поймут...
И у бурят, и у якут!

1927


Шли поезда по казанской дороге

Прошлое. Бывшее. Тень на пороге.
Бедного сердца комок.
Шли поезда по Казанской дороге...
Таял над лесом дымок.

Летнее солнце клонилось к закату.
Ветер вечерний донес
Горечь Польши, душистую мяту,
Странную свежесть берез.

Где-то над миром, над тайным пределом,
Кротко сияла звезда.
Где-то какие-то барышни в белом
Вышли встречать поезда.

Не было? Было? А тень на пороге.
Смех раздается, зловещ:
- Шли поезда по Казанской дороге...
Экая важная вещь!

Шутливые строчки

            I
        КАПРИЧЧИО

              Диктатор Пангалос арестовал
              б. премьера Папа-Анастасиу.

Снова Брут и снова Кассий.
Торжествует лицемер.
Бедный Папа-Анастасий,
Бывший греческий премьер!
Ты вчера был на вершине,
Но, покорствуя судьбе,
Под вершиною ты ныне,
А вершина на тебе.
Вечность-краткое мгновенье.
Власть - падучая звезда.
Где правитель, где правленье,
Где именье, где вода?
Знаю, жалостью моею
Ты себя не усладишь.
Я ж за то тебя жалею,
Что ты Папа, а сидишь.
Если б имени такого
За тобою я не знал,
Я сказал бы про другого:
Что же!.. был и перестал.
Мало ль кто кого сажает
С незапамятных времен,
Даже грек не вспоминает
Тучу греческих племен,
Кандалакис - Пангалоса,
Кундуритис - Кеорели,
Папандопуло - Миноса,
Пенелопос - Mаразли.
Кто ваш Брут и кто ваш Кассий,
Все в тумане, все в дыму!..
Но в хаосе катавасий,
Сам не знаю почему,
Папа, Папа - Анастасий
Близок сердцу моему!..

            II
    ФРАНЦУЗСКИЙ ФИЛЬМ

                Парижские адвокаты ходатайствуют
                об исключении Садуля из сословия

Среди звенящих сочетаний
  Еще подобное найду ль?!
В нем легкой рифмы обаянье,
Он сам прелестное созданье
  И называется Садуль!..
Садуль!.. Как много в звуке этом
  Для сердца русского слилось!..
Как не почтить его приветом,
Как не приветствовать куплетом
  За это русское авось?!
"Авось" не скажешь по-французски,
  "Авось" нельзя перевести...
Но разве это не по-русски:
  Веди, сажай меня в кутузки,
  Авось удастся и уйти!..
Ушел! и стал ситуаеном
  И поворачивает руль.
Почто ж в служении смиренном
Своим коллегам дерзновенным
  Так не понравился Садуль?!
О пчел встревожившийся улей,
  Ты за границей жалишь злей
И не щадишь своих Садулей,
  Как мы заезжих Садулей!..

1926


Эдем

            Made in Russia

Расстреливают щедро и жестоко.
Казнят за ять. И воспевают труд.
Интеллигенция разучивает Блока
И пишет на машинках Ундервуд.

Все силятся получше и покраше
Господние дары размалевать.
Послал бы я их к чертовой мамаше!
Да совестно... хоть чертова, а мать.

1920


Элегия

Помнишь ты или не помнишь
Этот день и этот час,
Как сиял нам луч заката,
Как он медлил и погас?
Ничего не предвещало,
Что готовится гроза.
Я подсчитывал расходы,
Ты же - красила глаза.
А потом ты говорила,
Милым голосом звеня,
Что напрасно нету дяди
У тебя иль у меня.
Если б дядя этот самый
Жил в Америке, то он
Уж давно бы там скончался
И оставил миллион...
Я не стал с тобою спорить
И доказывать опять,
Что могла бы быть и тетя,
Тысяч так на двадцать пять.
Я ведь знаю, ты сказала б,
Что, когда живешь в мечтах,
То бессмысленно, конечно,
Говорить о мелочах.

1926


Эликсир молодости

Сколь чудодейственное средство,
И сколько шариков в крови!
- Он до того впадает в детство,
Что хоть кормилицу зови!
И уж чего, кажися, лучше...
Когда б не страх за молодежь!
Что приучить ее - приучишь,
А оторвать - не оторвешь.

<1934>


Эмигрантская жалобная

Все пташки, канерейки
Так жалобно поют,
А нансеновский паспорт
Бесплатно не дают.
Ходил опять сниматься,
Уже в который раз,
И нипочем не в профиль,
А именно анфас.
Гляжу на свой портретик
И думаю, зловещ:
Да это же не личность,
А каторжная вещь...
Когда ж еще поставят
Казенную печать,
Наверное, придется
За кражу отвечать!..
И если б ночью встретил
Себя ж я самого,
Я б выстрелил в мерзавца,
И больше ничего.
Сказать, что тут фотограф
Огулом виноват,
Так он же мне не дядя,
И даже и не сват.
А, в общем, как посмотришь,
Поймешь в один момент,
Что ты простой убийца,
Хотя интеллигент...
Приходит доктор Нансен
И говорит: "Пардон!"
А сам глазами смотрит,
Глядит со всех сторон.
Потом намажет клеем
С обратной стороны,
Не обратив вниманья
На возраст и чины.
И пташки, канарейки
Так жалобно поют,
А их в гуммиарабик
Безжалостно кладут.
Напрасно предаваться
Бессмысленным мечтам,
И очень грустно липнуть
К постылым паспортам,
Возьмут твои анфасы,
Заклеют их сполна,
Разлука, ты, разлука,
Чужая сторона.
И как же канарейкам,
Всем пташкам не грустить,
Когда за это надо,
Вот, именно, платить.

1926


Эмигрантская ода

"О, ты, что в горести напрасно",
Меняя жалоб вариант,
Ежеминутно, ежечасно,
На Бога ропщешь, эмигрант!

Заткни роскошные фонтаны,-
Не натирай души мозоль.
Не сыпь на собственные раны
Свою же собственную соль.

Не пялься в прошлое уныло,
Воспоминанья - это дым.
Не вспоминай о том, что было,
И не рассказывай другим.

Не мни прикидываться жертвой,
Судьбы приемлющей удар.
И не клянись, что фокстерьер твой
Был в оно время сенбернар.

Себя на все печали в мире
Монополистом не считай
И нервным шагом по квартире
В минуты гнева не шагай.

О жизни мелкобуржуазной
Слезы насильственной не лей.
И десять раз в году не празднуй
Один и тот же юбилей.

Не доверяй словам красивым
И не предсказывай конец.
Не пей рябиновку с надрывом,
А просто пей под огурец.

И ты не думай, что настанет -
И грянет гром, и вспыхнет свет...
Весьма возможно, что и грянет,
Но ведь возможно, что и нет.

А посему не злобствуй страстно
И не упорствуй, как педант,
"О ты, что в горести напрасно"
На Бога ропщешь, эмигрант!

Но возноси благодаренья
И не жалей хороших слов
За то, что в час столпотворенья,
Кровосмешенья языков

Ты сам во столп не обратился,
Не изничтожился в тоске,
Но вдруг от страха объяснился
На столь французском языке,

Что все французы испытали
Внезапный приступ тошноты
И сразу в обморок упали -
И им воспользовался ты!..

1927-1933


Эмигрантские частушки

           1

Пароход плывет по Сене,
Хлещет пена за кормой.
...Нас миленки в воскресенье
Угощали синемой.

           2

Сини в поле василечки,
Прямо жаль по им ходить.
...Кабы не было б рассрочки,
Так не стоило бы жить!

           3

Я с рождения румяна,
Ни к чему мне ихний руж.
...У консьержки два ажана,
У меня же один муж.

           4

Мы живем, не жнем - не сеем,
Песней душу веселя.
...Только ходим к Елисеям,
В Елисейские поля.

           5

Мой миленок ездит ночью,
Говорит,- шофер ночной.
...Это грустно, между прочим,
Быть шоферскою женой!..

           6

Если барин при цепочке,
Значит, барин етот - франт.
Если ж барин без цепочки,
Значит, барин - емигрант.

           7

Завела в метре я шашни,
С Лувра едучи сюда,
...А у Ейфелевой башни
Разошлась с ним навсегда.

           8

Вся природа замерзает,
Только мне ее не жаль.
...Ваня-сокол согревает
За шоффаж, и за сантраль.

           9

Хорошо небесным птицам
На воздусях, в вышине.
...Я ж по этим заграницам
Нагулялася вполне.

           10

Этот факт, когда напьется
Наш французик из Бордо,
Так сейчас обратно льется
Из французика бордо.

           11

Через блюдце слезы льются,
Не могу я чаю пить.
...Нынче барыни стригутся,
А потом их будут брить.

           12

На горе стоит аптека,
И пускай себе стоит.
...Ах, зачем у человека
Ежедневный аппетит?..

1927


Эпилог

В сердце тоска. Сомнение. Тревога. 
Худые призраки толпятся у порога. 
Проходят дни без смысла и следа. 
Во тьме ночей, в пространствах и туманах 
На всех наречиях, гудящих и гортанных, 
Перекликаются большие города. 
Сигналы бедствия пылают на утесах. 
И ворон каркает. И жен простоволосых 
Протяжный вой нам сердце леденит. 
Над морем гаснут звезды Водолея, 
И где-то горько плачет Лорелея 
И головою бьется о гранит. 

Юбилей

Топали. Шарили. Рылись. Хватали.
Ставили к стенке. Водили. Пытали.
Словом, английским сказать языком:
Дом моя крепость, и... крепость мой дом.

Площадь очистили. Цоколь. Ступеньки.
Памятник общий Емельке и Стеньке.
Именно в память того, что ко дну
Стенька персидскую сплавил княжну.

Осень проходит. Одна. И другая.
Третья... Шестая... Седьмая... Восьмая...
Вот и десятая глазом видна!
"Грустную думу наводит она".

Песня ль доносится... Жалоба ль, вздох ли...
Лес обнажился... Грачи передохли...
Ветер гуляет в просторах полей...
В общем, приятная вещь юбилей.

<1928>


Язык богов

Была весна. Эпоха браков,
Пел соловей. И цвел жасмин.
Письмо любви, без твердых знаков,
Писал советский гражданин.
Следя событий непреложность,
Он даже в страсти соблюдал
И выражений осторожность,
И свой партийный идеал.
Отравлен гибельной отравой,
Программных слов изведав власть,
Он заключил в их круг лукавый
Свою безвыходную страсть.
Он говорил: "Товарищ Нелли,
Моя желанная, когда ж,
Объединившись к общей цели,
Вы прекратите саботаж?!
Задев неслыханные струны,
Что пели в тайной глубине,
Не вы ль, по ордеру Фортуны,
Всю душу вывернули мне?!
Я был свободным элементом,
Но вы пришли. Свобода - дым!..
Я стал гнилым интеллигентом,
Который просится в Нарым.
Как соблазнительная сказка
Мелькнули!.. Ну? И я влюблен.
И получилась неувязка
И нежелательный уклон.
Я честь, характер, волю разом
В могиле братской схоронил,
Эвакуировал свой разум
И душу вами уплотнил.
Ужель любовных резолюций
Я добиваюся вотще?!
О, нет! Я жажду контрибуций
И всех аннексий вообще...
Я не боюсь огласки страстной,
Столь презираемой людьми.
Долой рассудок буржуазный,
Вся власть инстинктам, черт возьми!
Когда душа в такой истоме,
Так разве мыслимо сейчас,
Чтоб я режимом экономии
Стеснял себя и даже вас?!
Но если вы не хотите очень
Иметь законный силуэт,
Так я согласен, между прочим,
Пойти в домовый комитет.
И пусть товарищ председатель
Возьмет обоих на учет.
И это будет даже, кстати,
Для вашей маменьки почет.
А я исполню с благородством
Мне предуказанную роль.
И пусть над нашим производством
Осуществляется контроль!.."

1927


«Будет радость»

Еще одной империи не стало.
Республики плодятся, как грибы.
Хивинский хан низвергнут с пьедестала.
О, трижды хан! О, пасынок судьбы!..

Как некий смерч, мятущий по Сахаре,
Как некий дух, бушует Карахан.
В халате хорохорится в Бухаре
Во страхе - всебухарский хан.

И, царь царей, в каракулевых штуках
И в прочих экзотических вещах.
Весь ежится в предчувствиях и муках
Луна всех лун и всеперсидский шах.

А дальше - Индия! Раджи с магараджами!
Ах, и они не смогут устоять!..
И в книгах Ведды выскоблят ножами
И ижицу индусскую, и ять!..

Потом орда того же Карахана
Пройдет Памир, Иран и Гималаи
И, так как нет в Китае богдыхана,
Мгновенно переделает Китай.

Объявлен будет Будда вне закона
Нирвана будет вдруг отменена.
И в откровениях восточного циклона
Родится истина... и даже не одна!

И, к удивлению английских делегаций,
Привезших из Москвы поклон,
Настанет день - и будет Лига Наций!
И будет Трэд и будет Унион!

1920


«Гамлет, принц Вятский...»

             Крестьяне просят разъяснить, подлежит
             ли свинья коллективизации?

                                          Известия

Как поступить с последнею свиньей?
Считать ее наследницею барства,
Которая подтачивает строй
Единственного в мире государства?

С презрением хавронью заколов,
Предать ее копчению, а копоть,
Без пафоса, без пошлости, без слов,
Вот именно, не рассуждая, слопать?

А гиблый дух Шекспировских цитат?..
- Пожрать-уснуть... Уснуть, быть может грезить...
"А если сон виденья посетят?"
Особенно, когда свинью зарезать?!

Иль, подавив естественный порыв
И низменное чувство аппетита,
Отдать свинью в ближайший коллектив,
Как некий взнос для общего корыта?

И чувствовать, что ты освобожден! -
Исполнен долг борца и гражданина,
И поколеньям будущих времен
Уже приуготовлена свинина...

Хотя с другой, с обратной стороны,
С обратной, но, конечно, не свинячей,
Кем могут быть гарантии даны,
Что поступить не мог бы ты иначе?!

Республика... Отечество... Алтарь-
Ударный жест... решительная схватка...
Но требовать ударного порядка
Легко в теории. А в практике-ударь,
Так эта бессознательная тварь
Берет и подыхает без остатка!..

А ты хоть извивайся как змея,-
С советской властью шуточки плохие:
Доказывай, что это не свинья,
А мелкобуржуазная стихия!..

Но власть не верит, грозно, впопыхах,
Она орет: "Уловка да лазейка!.."
Берет за чуб, трясет, вгоняет в страх.

Недаром выражался Мономах:
- Да, тяжела ты, шапка и ячейка!..

1930


«Двенадцатый час»

Немцы кричали: долой инородцев.
Лошади ржали: долой иноходцев.
Даже свинья, уж на что новичок,
Гордо ссылалась на свой пятачок.

С горечью вспомнив обиды и раны,
В тропиках выли навзрыд обезьяны,
Сразу забыв в эгоизме своем
Дарвина! Дарвина кожаный том!..

1938


«Манящая даль»

Их давит грань. Им тесен мир.
Их тянет всех в Гвадалквивир.
В испанский бред. В испанский сон.
На бой быков, на сто персон.

Кто есть российский эмигрант?
Он принц, он нищий, он инфант.
Он хочет сам рукой своей
Пожать отроги Пиренеи.

Взойти на высь, на Пампелун,
Спуститься вниз под рокот струн.
И завернуть, как древле, в Яр,
В Аранжуэц и в Альказар...

Шумит волна. Роскошен лавр.
Под каждым лавром дышит мавр.
Под каждым мавром дышит конь,
И вся Испания огонь.

Седеют лавры. Маврам мор.
На Пиренеях русский хор
В Гвадалквивир с горы плюет
И "Вниз по матушке" поет.

1933


«Моралитэ»

          Третьего дня в парижском зоологическом
          саду удав-самка проглотила удава-самца.
                              Из газетной хроники

Какое падение нравов,
Какое зияние дна!..
Он был из породы удавов,
И той же породы - она.
Случалось, что женского жала
Она не умела сдержать,
Но в общем его обожала,
Как может змея обожать.
На них с любопытством глазели
Прохожие толпы людей,
Они только тихо шипели,
Свернувшися в клетке своей.
Быть может, они вспоминали
Преданья седой старины,
Какие-то райские дали
Среди неземной тишины,
И день, когда голая Ева
К прабабушке их подошла,
И та - заповедного древа
Ей плод запрещенный дала,
И Ева, вкушая отраву,
Постигла и мелочь и суть...-
Кому уж кому, а удаву
Есть молодость чем помянуть!
Вдали от политики пошлой,
Вдали от мирской суеты,
Жива только памятью прошлой
Устало дрязнящей мечты,
Они проводили досуги.
Во сне и в еде и питье,
Как многие в жизни супруги,
Как многие в жизни рантье.
Тем боле загадочен случай,
Трагический этот конец,
Который тревогою жгучей
Наполнит немало сердец.
Затем ли, что очень любила,
Иль кто ее знает, зачем,-
Супруга-удав проглотила
Супруга-удава совсем!..
И жертва боролась устало,
Потом перестала, увы.
Она же супруга глотала,
Как спаржу глотаете вы.
Потом от еды осовела
И думала что-то свое.
- Мне кажется, я овдовела,-
Глаза говорили ее.
...Семейные драмы не редки,
В Париже их даже не счесть,
Но просто пойти на объедки
И дать себя заживо съесть,
Погибнуть без всякой причины,
Исчезнуть в какой-нибудь час,-
Меня беззащитность мужчины
Приводит в уныние, да-с!!!
Начальник пробирной палатки
Недаром советовал: бди!..
Разгадка сей краткой загадки:
Не грейте змею на груди!..
Об истине сей забывают,
Хотя это грех забывать.
Уж если удавы страдают,
То что ж не-удавам сказать?!

1926


«Мыс Доброй Надежды»

Провижу день. Падут большевики,
Как падают прогнившие стропила.
Окажется, что конные полки
Есть просто историческая сила.

Окажется, что красную звезду
Срывают тем же способом корявым,
Как в девятьсот осьмнадцатом году
Штандарт с короной и орлом двуглавым.

Возможно все на свете пережить,
Невольные и вольные бесстыдства.
Всего отведать и всего вкусить,
Хотя бы только ради любопытства.

Пусть трижды повторяется стезя,
И дедов сны пускай приснятся внуку.
Но только скуку вынести нельзя,
Тупую и торжественную скуку!

А между тем уже грядет она,
Российская, дебелая, тупая.
Такая, как в былые времена,
Во времена Батыя и Мамая.

Придет и станет каяться в грехах
Смиренно, унизительно и кротко,
И захлебнется в прозе и в стихах
По поводу любого околотка.

Она найдет своих профессоров,
Чтобы воспеть парад кавалерийский,
Открыть, что зад московских кучеров
Не просто зад, а древневизантийский.

И прибегут из разных заграниц
Любители по-своему развлечься,
И упадут всеподданнейше ниц
С единственным желанием - посечься.

1926


«Священная весна»

Была весна. От Волги до Амура
Вскрывались льды... Звенела песнь грача.
Какая-то восторженная дура
Лепила бюст супруги Ильича.

И было так приятно от сознанья,
Что мир земной не брошен и не пуст,
Что если в нем имелися зиянья,
То их заткнет, заполнит этот бюст.

Как хорошо, что именно весною,
Когда едва зазеленеет лист,
Когда к земле, к земному перегною
Из городов стремится пантеист.

И в небеса, в лазурное пространство
Уходит дым, зигзагами струясь,
И всей Руси беднейшее крестьянство
На тракторы садится, веселясь.

Как хорошо, что в творческом припадке
Под действием весеннего луча
Пришло на ум какой-то психопатке
Изобразить супругу Ильича.

Ах, в этом есть языческое что-то!
Кругом поля и тракторы древлян,
И на путях, как столб у поворота,
Стоит большой и страшный истукан,

И смотрит в даль пронзительной лазури
На черную под паром целину...
А бандурист играет на бандуре
Стравинского "Священную Весну".

«Сильным и достойным»

               Сокрушим железной волей сопротивление
               наемников жидовской власти!
                                     "Русская Правда"

Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Ничто не изменилось под Луной.
Все та же челюсть злобного оскала,
Обрызганного бешеной слюной.
Напрасно прикрываете плащами
Косую сажень будущих Малют!
Все теми же прокиснувшими щами
Прокатные доспехи отдают.
И видно по движениям бесстыжим:
Ничто не изменилось и никак.
Шатались по Европам, по Парижам,
А все-таки сморкаетесь в кулак.
Должно быть, это древнее начало!..
Как бармы, соболя и епанча.
Нет! восемь лет, по-видимому, мало.
Рычит нутро, как искони рычало,
От дней Батыевых до полдня Ильича.
Чтецы и декламаторы под водку,
Отечественных дел секретари,
Ужели, отпустив себе бородку,
Вы верите, что вы богатыри?..
Ах если б вместо пошлых декламаций
Учились вы по здешним городам
Системе городских канализаций,
Которая потребуется там?!.
Какую драгоценную услугу
Могли бы вы России оказать!..
Но тянет вас на шлем да на кольчугу,
Чтоб витязей собой изображать...
Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Все те же песни, те же тенора.
Старается охрипший запевала,
Которому на пенсию пора.
Какая потрясающая скука
Наступит в заключение всего!
На сцене будет прежняя Вампука,
В отчаявшемся сердце - ничего!
Толпились по далеким заграницам,
Перевидали сказочную тьму,
Шагали по блистательным столицам
И все не научились ничему.
Какие-то уездные кликуши
Стараются, кричат до хрипоты.
И мертвые ответствуют им души,
Дошедшие до сказанной черты.
Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Расшиблен лоб. Но с шишкою на лбу
Не повторить ли с самого начала
Всех этих лет веселую судьбу?!
И как же с меланхолией во взоре
Хотя бы факт известный не проклясть,
Что Волга все впадает в то же море,
А море в Волгу не желает впасть!

1926


«Ход коня»

                    В Москве состоялся розыгрыш
                    дерби для крестьянских рысаков.

Я чувствую невольное волненье,
Которое не выразишь пером.
Прошли года. Сменилось поколенье.
Все тот же он, московский ипподром.

Исчезли старые и милые названья,
Но по весне, когда цветет земля,
Легки и дымны дней благоуханья
И зелены Ходынские поля.

Иные краски созданы для взора,
Иной игрой взволнована душа, -
Не голубою кровью Галтимора
И не дворянской спесью Крепыша.

Из бедности, из гибели, из мрака,
Для счастья возродяся наконец,
Лети, скачи, крестьянская коняка,
В советских яблоках советский жеребец!

Ты перенес жестокие мученья
И за чужие отвечал грехи,
Но ты есть конь иного назначенья,
Ты, скажем прямо, лошадь от сохи.

Пусть ноги не арабские, не тонки,
И задняя с передней не в ладу,
Есть классовое что-то в селезенке,
Когда она играет на ходу.

Прислушиваясь к собственным синкопам
И не страшась, что вознесется бич,
Ты мчишься этим бешеным галопом,
Который завещал тебе Ильич.

И, к милому прошедшему ревнуя,
Я думаю над пушкинским стихом:
Вот именно, крестьянин, торжествуя,
Играет в ординаре и двойном.

1926


«Экзерсис»

                 Когда будете, дети, студентами...

                                           Апухтин

Когда будете, дети, шоферами,
Не витайте над звездными сферами,
Не питайтесь пустыми химерами,
Не живите отжившими эрами,

Не глядите на жизнь староверами,
Не мечтайте быть в Англии пзрами,
Во французской республике мэрами,

Ни в Испании Примо-Риверами,
Ни в Америке миллиардерами!

И не вздумайте бредить Венерами,
Расточать свою юность амперами,
Унижаться пред злыми мегерами
И, пленившись такими карьерами,
Стать любовных утех браконьерами!

Нет, друзья... Не подобными мерами
Надо в жизни бороться с мизерами!
И не весело слыть лицемерами,
Быть ханжами и важными сэрами,
Оставаясь в душе изуверами,
Украшать свою грудь солитерами
И, вовне щеголяя манерами,
Поражать бенуары с партерами...

Иль, всегда занимаясь аферами,
Быть дельцами и акционерами,
Услаждать свои взоры Ривьерами,
Чтоб затем, нагрузившись мадерами,
Очутиться во склепах с пещерами,

И, покоясь под плитами серыми,
Быть осмеянным всеми Мольерами.

Нет, друзья мои! Ставши шоферами,
Вдохновляйтесь иными примерами!
Вам ли легкими править галерами,
Соблазняясь земными цитерами,
Чтоб за краткое счастье с гетерами
Всех небес заплатить атмосферами?

Вы, рожденные легионерами,
Оставайтесь всегда кавалерами!

Вы не можете быть шантеклерами!

Но, построясь густыми шпалерами
И на счетчик воззрившись пантерами,
Будьте нашей надежды курьерами,
Будьте честными, будьте шоферами!

И за это Гомеры с конфрерами
Вас прославят любыми размерами.

1929

Всего стихотворений: 255