Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942)

• Биография Константина Бальмонта
• Стихотворения Константина Бальмонта по темам
• Анализ стихотворений
• Переводы стихотворений Константина Бальмонта на другие языки

Все стихотворения Константина Бальмонта на одной странице

- Оглавление -

В храме всё - как прежде было.
Слышен тихий взмах кадил.
   «Я смеялся, я шутил.
   Неужели ты любила?»

Дымен смутный трепет свеч,
На иконах свет заемный.
Каждый хочет в церкви темной
От свечи свечу зажечь.

В храме будет так, как было.
Слышен тихий звон кадил.
   «А, неверный! Ты шутил.
   Горе! Горе! Я любила».

* До бесконечности (лат.). - Ред.

Как стих сказителя народного
Из поседевшей старины,
Из отдаления холодного
Несет к нам стынущие сны,—

Так, темной полночью рожденные
Воззванья башенных часов,
Моей душою повторенные,
Встают, как говор голосов.

И льнут ко мне с мольбой и с ропотом:
«Мы жить хотим в уме твоем».
И возвещают тайным шепотом:
«Внимай, внимай, как мы поем.

Мы замираем, как проклятия,
Мы возрастаем, как прибой.
Раскрой безгрешные объятия —
Мы все обнимемся с тобой».

И я взглянул, и вдруг, нежданные,
Лучи луны, целуя мглу,
Легли, как саваны туманные,
Передо мною на полу.

И в каждом саване — видение,
Как нерожденная гроза,
И просят губы наслаждения,
И смотрят мертвые глаза.

Я жду, лежу, как труп, но слышащий.
И встала тень, волнуя тьму,
И этот призрак еле дышащий
Приникнул к сердцу моему.

Какая боль, какая страстная,
Как сладко мне ее продлить!
Как будто тянется неясная
Непрерываемая нить!

И тень всё ближе наклоняется,
Горит огонь зеленых глаз,
И каждый миг она меняется,
И мне желанней каждый раз.

Но снова башня дышит звуками,
И чей-то слышен тихий стон,
И я не знаю, чьими муками
И чьею грудью он рожден.

Я только знаю, только чувствую,
Не открывая сжатых глаз,
Что я как жертва соприсутствую,
И что окончен сладкий час.

И вот сейчас она развеется,
Моя отторгнутая тень,
И на губах ее виднеется
Воздушно-алый, алый день.

Мир на земле, мир людям доброй воли.
Мир людям воли злой желаю я.
Мир тем, кто ослеплен на бранном поле,
Мир тем, в чьих темных снах живет змея.

О, слава солнцу пламенному в вышних,
О, слава небу, звездам и луне.
Но для меня нет в мире больше лишних,
С высот зову — и тех, кто там, на дне.

Все — в небесах, все — равны в разной доле,
Я счастлив так, что всех зову с собой.
Идите в жизнь, мир людям доброй воли,
Идите в жизнь, мир людям воли злой.

            Сонет

Как ясен август, нежный и спокойный,
Сознавший мимолетность красоты.
Позолотив древесные листы,
Он чувства заключил в порядок стройный.

В нем кажется ошибкой полдень знойный,-
С ним больше сродны грустные мечты,
Прохлада, прелесть тихой простоты
И отдыха от жизни беспокойной.

В последний раз, пред острием серпа,
Красуются колосья наливные,
Взамен цветов везде плоды земные.

Отраден вид тяжелого снопа,
А в небе журавлей летит толпа
И криком шлет "прости" в места родные.

                Единство в разногласии...
			   Джон Форд



Мне снился мучительный Гойя,  художник чудовищных
                                           грез,-
Больная насмешка над жизнью,- над царством могилы
                                          вопрос.

Мне снился бессмертный Веласкес,  Коэльо, Мурильо
                                          святой,
Создавший воздушность и  холод  и  пламень  мечты
                                         золотой.

И Винчи, спокойный, как Гете, и светлый, как сон,
                                         Рафаэль,
И  нежный  как  вздох,  Боттичелли,  нежней,  чем
                                  весною свирель.

Мне снились волхвы откровений,  любимцы  грядущих
                                          времен,
Воззванья влекущих на  битву,  властительно-ярких
                                          знамен.

Намеки на сверхчеловека, обломки нездешних миров,
Аккорды бездонных значеньем,  еще не  разгаданных
                                            снов.

                      1


Мы встретились молча. Закат умирал запоздалый.
Весь мир был исполнен возникшей для нас тишиной.
Две розы раскрылись и вспыхнули грезой усталой,-
Одна - озаренная жизнью, с окраскою алой,
Другая - горящая снежной немой белизной.

И ветер промчался. Он сблизил их пышные чаши.
Мы сладко любили на склоне предсмертного дня.
Как сладко дышали сердца и созвучия наши!
Что в мире рождалось воздушнее, сказочней, краше!
Зачем, о, зачем же закрылась ты - прежде меня?


                      2


Я свернула светлые одежды,
Я погасла вместе с краской дня.
Для меня поблекли все надежды,
Мне так сладко спать, закрывши вежды,-
Для чего ты дышишь на меня!

Дышишь сладким ядом аромата,
Будишь в сердце прежние огни...
Я, как ты, была жива когда-то,
К радости для сердца нет возврата...
Будь как я! Забудь! Умри! Усни!

Над пустыней ночною морей альбатрос одинокий,
Разрезая ударами крыльев соленый туман,
Любовался, как царством своим, этой бездной
                                         широкой,
И, едва колыхаясь, качался под ним Океан.
И порой омрачаясь, далеко, на небе холодном,
Одиноко плыла, одиноко горела Луна.
О, блаженство  быть  сильным  и  гордым  и  вечно
                                       свободным!
Одиночество! Мир тебе! Море, покой, тишина!

Ангелы опальные,
Светлые, печальные,
Блески погребальные
Тающих свечей,-
Грустные, безбольные
Звоны колокольные,
Отзвуки невольные,
Отсветы лучей,-
Взоры полусонные,
Нежные, влюбленные,
Дымкой окаймленные
Тонкие черты,-
То мои несмелые,
То воздушно-белые,
Сладко-онемелые,
Легкие цветы.

Чувственно-неясные,
Девственно-прекрасные,
В страстности бесстрастные
Тайны и слова,-
Шорох приближения,
Радость отражения,
Нежный грех внушения,
Дышащий едва,-
Зыбкие и странные,
Вкрадчиво-туманные,
В смелости нежданные
Проблески огня,-
То мечты, что встретятся
С теми, кем отметятся,
И опять засветятся
Эхом для меня!

В отдаленной дымке утопая,
Привиденьями деревья стали в ряд.
Чуть заметна дымка голубая,
Чуть заметные огни за ней горят.

Воздух полон тающей печалью,
Все предчувствием неясным смущено.-
Что там тонет? Что за этой далью?
Там как в сердце отуманенном темно!

Точно шепот ночи раздается,
Точно небо наклонилось над землей
И над ней, беззвучное, смеется,
Все как саваном окутанное мглой.

Я был желанен ей. Она меня влекла,
Испанка стройная с горящими глазами.
Далеким заревом жила ночная мгла,
Любовь невнятными шептала голосами.
Созвучьем слов своих она меня зажгла,
Испанка смуглая с глубокими глазами.

Альков раздвинулся воздушно-кружевной.
Она не стала мне шептать: «Пусти... Не надо.
Не деве Севера, не нимфе ледяной
Твердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada!»*
Тигрица жадная дрожала предо мной,—
И кроме глаз ее мне ничего не надо.

* Обожаемая (исп.). — Ред.

Слушай! Уж колокол плачет вдали. 
Я умираю. 
Что мне осталось? Прижаться лицом к Аргули! 
Точно свеча, я горю и сгораю. 

Милый мой друг, 
Если  бездушная   полночь  свой  сумрак  раскинет
                                          вокруг,
Голосу друга умершего чутко внемли, 
Сердцем задумчиво-нежным 
Будешь ты вечно моею, о, птичка моя, Аргули! 

Будь далека от земли, и крылом белоснежным 
Вечно скользи 
В чистых пределах небесной стези. 
Мыслям отдайся безбрежным, 
Плачь и мечтай, 
Прочь от враждебной земли улетай. 

Лучше бродить по вершинам холодным и снежным, 
Взор навсегда обратит к Красоте, 
Лучше страдать, но страдать на такой высоте, 
Духом мятежным 
Так унестись, чтоб земля чуть виднелась вдали. 
О, моя птичка! Моя Аргули!

Запах солнца? Что за вздор!
Нет, не вздор.
В солнце звуки и мечты,
Ароматы и цветы
Все слились в согласный хор,
Все сплелись в один узор.

Солнце пахнет травами,
Свежими купавами,
Пробужденною весной,
И смолистою сосной.

Нежно-светлоткаными,
Ландышами пьяными,
Что победно расцвели
В остром запахе земли.

Солнце светит звонами,
Листьями зелеными,
Дышит вешним пеньем птиц,
Дышит смехом юных лиц.

Так и молви всем слепцам:
Будет вам!
Не узреть вам райских врат,
Есть у солнца аромат,
Сладко внятный только нам,
Зримый птицам и цветам!

Синеет ширь морская, чернеет Аюдаг. 
Теснится из-за Моря, растет, густеет мрак. 
Холодный ветер веет, туманы поднялись, 
И звезды между тучек чуть видные зажглись. 

Неслышно Ночь ступает, вступает в этот мир, 
И таинство свершает, и шествует на пир. 
Безмолвие ей шепчет, что дню пришел конец, 
И звезды ей сплетают серебряный венец. 

И все полней молчанье, и все чернее мрак. 
Застыл, как изваянье, тяжелый Аюдаг. 
И Ночь, смеясь, покрыла весь мир своим крылом, 
Чтоб тот,  кто настрадался,  вздохнул пред  новым
                                            злом.

Залетевшая в комнату бабочка бьется
О прозрачные стекла воздушными крыльями.
А за стеклами небо родное смеется,
И его не достичь никакими усильями.

Но смириться нельзя, и она не сдается,
Из цветистой становится тусклая, бледная.
Что же пленнице делать еще остается?
Только биться и блекнуть! О, жалкая, бедная!

Спи, моя печальная,
Спи, многострадальная,
Грустная, стыдливая,
Вечно молчаливая.
        Я тебе спою
        Баюшки-баю.
С радостью свидания
К нам идут страдания,
Лучше - отречение,
Скорбь, самозабвение.
        Счастия не жди,
        В сердце не гляди.
В жизни кто оглянется,
Тот во всем обманется,
Лучше безрассудными
Жить мечтами чудными.
        Жизнь проспать свою.
        Баюшки-баю.
Где-то море пенится,
И оно изменится,
Утомится шумное,
Шумное, безумное.
        Будет под Луной
        Чуть дышать волной.
Спи же, спи, печальная,
Спи, многострадальная,
Грустная, стыдливая,
Птичка боязливая.
        Я тебе пою
        Баюшки-баю.

          Сонет

Я полюбил тебя, лишь увидал впервые.
Я помню, шел кругом ничтожный разговор,
Молчала только ты, и речи огневые,
Безмолвные слова мне посылал твой взор.

За днями гасли дни. Уж год прошел с тех пор.
И снова шлет весна лучи свои живые,
Цветы одели вновь причудливый убор.
А я? Я все люблю, как прежде, как впервые.

И ты по-прежнему безмолвна и грустна,
Лишь взор твой искрится и говорит порою.
Не так ли иногда владычица-луна

Свой лучезарный лик скрывает за горою,-
Но и за гранью скал, склонив свое чело,
Из тесной темноты она горит светло.

        На алмазном покрове снегов,
	Под холодным сияньем Луны,
Хорошо нам с тобой! Без улыбки, без слов,
Обитатели призрачной светлой страны,
Погрузились мы в море загадочных снов,
		В царстве бледной Луны.

Как отрадно в глубокий полуночный час
На мгновенье все скорби по-детски забыть,
И, забыв, что любовь невозможна для нас,
	Как отрадно мечтать и любить,
		Без улыбки, без слов,
		Средь ночной тишины,
		В царстве вечных снегов,
		В царстве бледной Луны.

Запад и Север объяты
Пламенем вечера сонного.
Краски печально-богаты
Дня безвозвратно-сожженного.

Ветер шумит, не смолкая,
Между листов опадающих.
С криком проносится стая
Птиц, далеко улетающих.

Счастлив, кто мудро наполнил
Хлебом амбары укромные.
Горе, кто труд не исполнил,
Горе вам, мыслями темные!

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.

Приди на рассвете на склон косогора,-
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.

Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье - глухое, немое.

Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада,-
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.

Небосклон опрокинутый,
Уходящая даль.
Об отчизне покинутой
Замирает печаль.

Над пустынями водными
Виден пенный узор.
И слезами холодными
Затуманился взор.

И над мачтой мелькающей
Все темней небеса.
И корабль убегающий
Уронил паруса.

Над свинцовыми тучами
Альбатросы летят,
За волнами кипучими
С поднебесья следят.

Так и ждут, что раздвинутся
Очертанья волны,
Чтоб стремительно кинуться
С неземной вышины.

И почуяв, раскатами
Набегающий, гром,
Вновь рядами крылатыми
Выкликают кругом.

И бездомные, темные,
Посылают - в Лазурь
Эти крики заемные,
Эти отклики бурь.

Мучительная слитность
Волны с волной, волны с волной, в туманной
               неразрывности.

Томленье, беззащитность
Всех наших дум, всем наших снов, во всей
        их страшной дивности,

Волна волной быть хочет,
Но прочь уйти от прочих волн никак нельзя
             в Безбрежности.

И сердцу ум пророчит,
Что каждый миг, что каждый луч есть отблеск
                Безнадежности.

Счастье души утомленной -
   Только в одном:
Быть как цветок полусонный
В блеске и шуме дневном,
Внутренним светом светиться,
Все позабыть и забыться,
Тихо, но жадно упиться
   Тающим сном.

Счастье ночной белладонны -
   Лаской убить.
Взоры ее полусонны,
Любо ей день позабыть,
Светом луны расцвечаться,
Сердцем с луною встречаться,
Тихо под ветром качаться,
   В смерти любить.

Друг мой, мы оба устали.
   Радость моя!
Радости нет без печали.
Между цветами - змея.
Кто же с душой утомленной
Вспыхнет мечтой полусонной,
Кто расцветет белладонной -
   Ты или я?

Я - в стране, что вечно в белое одета,
Предо мной - прямая долгая дорога.
Ни души - в просторах призрачного света,
Не с кем говорить здесь, не с кем, кроме Бога.

Все что было в жизни, снова улыбнется,
Только для другого,- нет, не для меня.
Солнце не вернется, счастье не проснется,
В сердце у меня ни ночи нет, ни дня.

Но еще влачу я этой жизни бремя,
Но еще куда-то тянется дорога.
Я один в просторах, где умолкло время,
Нс с кем говорить мне, не с кем, кроме Бога.

Нарцисс, восторг самовлюбленности,
До боли сладостные сны,
Любовь - до смерти, до бездонности,
Всевластность чистой Белизны.

Нарцисс, забвенье жизни, жалости,
Желанье, страстность - до того,
Что в белом - в белом! - вспышка алости,
Забвенье лика своего.

Нарцисс, туман самовнушения,
Любовь к любви, вопрос-ответ,
Загадка Жизни, отражение,
Венчальный саван, белый цвет.

Белый лебедь, лебедь чистый,
Сны твои всегда безмолвны,
Безмятежно-серебристый,
Ты скользишь, рождая волны.

Под тобою - глубь немая,
Без привета, без ответа,
Но скользишь ты, утопая
В бездне воздуха и света.

Над тобой - Эфир бездонный
С яркой Утренней Звездою.
Ты скользишь, преображенный
Отраженной красотою.

Символ нежности бесстрастной,
Недосказанной, несмелой,
Призрак женственно-прекрасный
Лебедь чистый, лебедь белый!

Я стою на прибрежье, в пожаре прибоя,
И волна, проблистав белизной в вышине,
Точно конь, распаленный от бега и боя,
В напряженье предсмертном домчалась ко мне.

И за нею другие, как белые кони,
Разметав свои гривы, несутся, бегут,
Замирают от ужаса дикой погони,
И себя торопливостью жадною жгут.

Опрокинулись, вспыхнули, вправо и влево,-
И, пред смертью вздохнув и блеснувши полней,
На песке умирают в дрожании гнева
Языки обессиленных белых огней.

Меня не манит тихая отрада,
Покой, тепло родного очага,
Не снятся мне цветы родного сада,
Родимые безмолвные луга.

Краса иная сердцу дорога,
Я слышу рев и рокот водопада,
Мне грезятся морские берега,
И гор неумолимая громада.

Среди других обманчивых утех
Есть у меня заветная утеха:
Забыть, что значит плач, что значит смех,-

Будить в горах грохочущее эхо.
И в бурю созерцать, под гром и вой,
Величие пустыни мировой.

Я ждал его с понятным нетерпеньем,
Восторг святой в душе своей храня,
И сквозь гармонию молитвенного пенья
Он громом неба всколыхнул меня.

Издревле благовест над Русскою землею
Пророка голосом о небе нам вещал;
Так солнца луч весеннею порою
К расцвету путь природе освещал.

К тебе, о Боже, к Твоему престолу,
Где правда, Истина светлее наших слов,
Я путь держу по Твоему глаголу,
Что слышу я сквозь звон колоколов.

Бледная травка под ветхим забором
К жизни проснулась в предутренний час,
Миру дивясь зеленеющим взором.
Бледная травка, ты радуешь нас.

Месяцу, воздуху, Солнцу, и росам
Ты отдаешься, как светлой судьбе,
Ты ни одним не смутишься вопросом,
Не задрожишь в безысходной борьбе.

Чуть расцветешь, и уже отцветаешь,
Не доживешь до начала зимы.
Ты пропадаешь, но ты не страдаешь,
Ты умираешь отрадней, чем мы.

Бледный воздух прохладен.
Не желай. Не скорби.
Как бы ни был ты жаден,
Только Бога люби.

Даль небес беспредельна.
О, как сладко тому,
Кто, хотя бы бесцельно,
Весь приникнет к Нему.

В небе царствуют луны.
Как спокойно вкруг них!
Златоцветные струны
Затаили свой стих.

Скоро звезды проснутся.
Сочетаясь в узор,
Их намеки сплетутся
В серебристый собор.

Звезды - вечные души.
Звезды свечи зажгли.
Вот все глуше и глуше
Темный ропот земли!

Нет границ у лазури.
Слышишь мсдленный звон?
Это прошлые бури
Погружаются в сон.

Тихо в царстве покоя.
Круг заветный замкнут.
Час полночного боя
Отошедших минут!

Воздух чист и прохладен.
Этот миг не дроби.
Как бы ни был ты жаден,
Только Бога люби!

Я люблю тебя, Дьявол, я люблю Тебя, Бог,
Одному — мои стоны, и другому — мой вздох,
Одному — мои крики, а другому — мечты,
Но вы оба велики, вы восторг Красоты.

Я как туча блуждаю, много красок вокруг,
То на север иду я, то откинусь на юг,
То далеко, с востока, поплыву на закат,
И пылают рубины, и чернеет агат.

О, как радостно жить мне, я лелею поля,
Под дождем моим свежим зеленеет земля,
И змеиностью молний и раскатом громов
Много снов я разрушил, много сжег я домов.

В доме тесно и душно, и минутны все сны,
Но свободно-воздушна эта ширь вышины,
После долгих мучений как пленителен вздох.
О, таинственный Дьявол, о, единственный Бог!

В тусклом беззвучном Шеоле
Дремлют без снов рефаимы,
Тени умерших на воле,
Мертвой неволей хранимы.

Память склонилась у входа,
К темной стене припадая.
Нет им ни часа, ни года,
Нет им призывов Шаддая.

В черной подземной пустыне
Мертвые спят караваны,
Спят вековые твердыни,
Богом забытые страны.

Волны морей, безпредельно-пустынно - шумящие,
Бог Океан, многогласно - печально-взывающий,
Пенные ткани, бесцельно-воздушно-летящие,
Брызги с воздушностью, призрачно-сказочно-тающей.

Горькие воды, туманно - холодно-безбрежные,
Долгий напев, бесконечно-томительно-длительный.
Волны морей, бесконца-бесконца - безнадежные,
Бог Океан, неоглядно-темно-утомительный.

Бог создал мир из ничего.
Учись, художник, у него,-
И если твой талант крупица,
Соделай с нею чудеса,
Взрасти безмерные леса
И сам, как сказочная птица,
Умчись высоко в небеса,
Где светит вольная зарница,
Где вечный облачный прибой
Бежит по бездне голубой.

Побледневшие, нежно-стыдливые, 
Распустились в болотной глуши 
Белых лилий цветы молчаливые, 
И вкруг них шелестят камыши. 

Белых лилий цветы серебристые 
Вырастают с глубокого дна, 
Где не светят лучи золотистые, 
Где вода холодна и темна. 

И не манят их страсти преступные, 
Их волненья к себе не зовут; 
Для нескромных очей недоступные, 
Для себя они только живут. 

Проникаясь решимостью твердою 
Жить мечтой и достичь высоты, 
Распускаются с пышностью гордою 
Белых лилий немые цветы.

Расцветут, и поблекнут бесстрастные, 
Далеко от владений людских, 
И распустятся снова, прекрасные,- 
И никто не узнает о них.

О, нищенская жизнь, без бурь, без ощущений,
Холодный полумрак, без звуков, без огня.
Ни воплей горестных, ни гордых песнопений,
	Ни тьмы ночной, ни света дня.
Туманы, сумерки. Средь тусклого мерцанья
Смешались контуры, и краски, и черты,
И в царстве мертвого бессильного молчанья
	Лишь дышат ядовитые цветы.
Да жабы черные, исчадия трясины,
Порою вынырнут из грязных спящих вод,
И, словно радуясь обилью скользкой тины,
	Ведут зловещий хоровод.

Ах, мне хотелось бы немножко отдохнуть!
Я так измучился, мне в тягость все заботы,
И ждать, надеяться - нет сил и нет охоты,
Я слишком долго жил, мне хочется уснуть.
Вот видишь, я устал. Я жил еще немного,
Но слишком долго жил: Мой день длинней, чем год.
Я столько знал тоски, я столько знал невзгод,
Что бесконечною мне кажется дорога,-
Дорога прошлого. Еще одна ступень,
Еще ступень, еще... И вот слабеют силы,
И тени прошлого мне более не милы,
И ночь заманчива, и ненавистен день...
Уснуть, навек уснуть! Какое наслажденье!
И разве смерть страшна? Жизнь во сто крат страшней.
Всего несносней цепь минут, часов, и дней,
Ужасно правды ждать и видеть заблужденье,
И пыл своей души бесцельно расточать,
Жить в неизвестности мучительной и странной,
И вечно раздражать себя мечтой обманной,
Чтоб тотчас же ее с насмешкой развенчать.
Но ты не сердишься? Я жалуюсь, тоскую...
Ну, нет, конечно нет... Я знаю, ты добра,
О, запоздалая, о, нежная сестра!
Дай руку мне свою... вот так... я поцелую,
Я буду целовать все пальчики твои,-
Ты знаешь, никогда мне счастье не смеялось,
И в детстве надо мной ни разу не склонялось
Родимое лицо с улыбкою любви.
Но около тебя я полон чем-то новым,
Мне кажется, что я от горя отдохнул;
Вот если бы еще немножко я уснул,
С постели я бы встал совсем-совсем здоровым...
А если я умру? Ты каждую весну
Ведь будешь приходить поплакать у могилы?
Ах, как-то странно мне... Совсем теряю силы...
Послушай, не сердись... Я.... кажется... усну! 

Затянут мглой свинцовый небосвод,
Угрюмы волны призрачной Бретани.
Семь островов Ар-Гентилес-Руссот,
Как звери, притаилися в тумане.

Они как бы подвижны в Океане,
По прихоти всегда неверных вод.
И, полный изумленья, в виде дани,
На них свой свет неясный Месяц льет.

Как сонмы лиц, глядят толпы утесов,
Седых, застывших в горечи тоски.
Бесплодны бесконечные пески.

Их было много, сумрачных матросов.
Они идут. Гляди! В тиши ночной
Идут туманы бледной пеленой.

В окутанной снегом пленительной Швеции
На зимние стекла я молча глядел,
И ярко мне снились каналы Венеции,
Мне снился далекий забытый предел.

Впивая дыханье цветущей бромелии,
Цветка золотого с лазурной каймой,
Я видел в глазах наклонившейся Лелии
Печаль, затененную страстью немой.

Встречалися взоры с ответными взорами,
Мы были далеко, мы были не те.
Баюкал нас иней своими узорами,
Звала нас бромелия к дальней мечте.

И, снова, как прежде, звеня отголосками,
Волна сладкозвучно росла за волной,
И светлые тени, подъятые всплесками,
На гондолах плыли под бледной Луной.

Был покинут очаг. И скользящей стопой
На морском берегу мы блуждали с тобой.

В Небесах перед нами сверкал Скорпион,
И преступной любви ослепительный сон

Очаровывал нас все полней и нежней
Красотой содрогавшихся ярких огней.

Сколько таинства было в полночной тиши!
Сколько смелости в мощном размахе души!

Целый мир задремал, не вставала волна,
Нам никто не мешал выпить чашу до дна.

И как будто над нами витал Серафим,
Покрывал нас крылом белоснежным своим.

И как будто с Небес чуть послышался зов,
Чуть послышался зов неземных голосов.

"Нет греха в тех сердцах, что любовь пьют до дна,
Где любовь глубока - глубока и полна.

Если ж стынет очаг, пусть остынет совсем,
Тот, в ком чувство молчит, пусть совсем будет нем".

И от прошлого прочь шли мы твердой стопой,
Уходили все дальше, и дальше с тобой.

В Небесах потускнел, побледнел Скорпион,
И пурпурной зарей был Восток напоен.

И пурпурной зарей озарился весь мир:
Просветленной любви он приветствовал пир.

Быть может через годы, быть может через дни,
С тобой мы будем вместе, и будем мы одни.

И сердце сердцу скажет, что в смене дней и лет,
Есть вечный, негасимый, неуловимый свет.

Он был у нас во взорах, названья нет ему,
Он будет снова - знаю, не зная, почему.

Но мы, переменившись во внешностях своих,
Друг другу молча скажем, глазами, яркий стих.

Мы скажем: Вот, мы вместе. Где жизнь? Где мир?
        Где плен?
Мы - жизнь, и в переменах для сердца нет измен.

Еще, еще мы скажем, но что, не знаю я,
Лишь знаю, что бессмертна любовь и жизнь моя.

Лишь знаю - побледнею, и побледнеешь ты,
И в нас обоих вспыхнут, лишь нами, все черты.

Тот, кто хочет, чтобы тени, ускользая, пропадали,
Кто не хочет повторений и бесцельностей печали, -
Должен властною рукою бесполезность бросить прочь,
Должен сбросить то, что давит, должен сам себе помочь.

Мир - бездонность, ты - бездонность, в этом свойстве вы едины,
Только глянь орлиным оком, - ты достигнешь до вершины.
Мир есть пропасть, ты есть пропасть, в этом свойстве вы сошлись,
Только вздумай подчиниться, - упадешь глубоко вниз.

О, глубоко видит око! О, высоко ходят тучи!
Выше туч и глубже взоров свет сознания могучий.
Лишь пойми, скажи - и будет. Захоти сейчас, сейчас, -
Будешь светлым, будешь сильным, будешь утром в первый раз!

Если, медленно падая,
Капли жгучей смолы,
Мучителей-демонов радуя,
Оттеняют чудовищность мглы,-

Мне всегда представляется,
Будто вновь я живу,
И сердце мое разрывается,
Но впервые - мне все - наяву.

Вижу всю преисподнюю,
Боль растет и не ждет.
Но славлю я благость Господнюю!
Это было! Он в ад снизойдет!

Эта мгла - не обманная,
Лжи в страданиях нет.
Привет новизне! О, желанная!
Буду мучиться тысячи лет!

В башне с окнами цветными
Я замкнулся навсегда,
Дни бегут, и в светлом дыме
Возникают города,
Замки, башни, и над ними
Легких тучек череда.

В башне, где мои земные
Дни окончиться должны,
Окна радостно-цветные
Без конца внушают сны,
Эти стекла расписные
Мне самой Судьбой даны.

В них я вижу, как две тени
Обнимаются, любя,
Как, упавши на колени,
Кто-то молится, скорбя,
В них я вижу в быстрой смене
Землю, небо и себя.

Там, за окнами, далеко,
С непочатой вышины,
Смотрит огненное око
Неба, Солнца, и Луны,
Но окно мое высоко,
То, что мне внушает сны.

То, меж окнами цветными,
На которое смотрю,
В час когда, как в светлом дыме,
Я приветствую зарю,
И с виденьями родными
Легкой грезой говорю.

На другие обращаю
В час заката жадный взор,
В час, когда уходит к раю
Тихий вечер на дозор,
И лепечет: "Обещаю,
Вновь увидишь мой убор".

На другие я с отрадой
Устремляю ночью взгляд,
В час когда живет прохладой,
Полный вздохов, сонный сад,
И за призрачной оградой
Светляки меж трав горят.

Так живу, как в светлом дыме
Огнецветные цветы,
Над ошибками земными
Посмеиваясь с высоты,
В башне с окнами цветными
Переливчатой мечты.

Меж стен отсыревших, покрытых грибками,
В бездонном колодце, на дне, глубоко,
Мы ждем, притаившись, и дышим легко,
И звезды в Лазури сияют над нами,-

Лучистые звезды, горящие днем
Для тех, кто умеет во тьму опускаться,
Чтоб в царстве беззвучья полнее отдаться
Мечтам, озаренным небесным огнем.

Вдали от людского нестройного гула,
Не видя, как скользкая плесень растет,
Мечтой мы бежим все вперед и вперед.-
Вселенная сном безмятежным уснула.

И чище, чем свет суетливого дня,
Воздушней, чем звуки земных песнопений,
Средь звезд пролетает блуждающий Гений,
На лютне незримой чуть слышно звеня.

И в Небе как будто расторглась завеса,
Дрожит от восторженных мук небосклон,
Трепещут Плеяды, блестит Орион,
И брезжит далекий огонь Геркулеса.

Сплетаются звезды - и искрятся днем
Для тех, кто умеет во тьму опускаться,
Для тех, кто умеет во тьме отдаваться
Мечтам, озаренным небесным огнем.

Я сидел с тобою рядом,
   Ты была вся в белом.
Я тебя касался взглядом,
   Жадным, но несмелым.

Я хотел в твой ум проникнуть
   Грезой поцелуя.
Я хотел безгласно крикнуть,
   Что тебя люблю я.

Но кругом сидели люди,
   Глупо говорили.
Я застыл в жестоком чуде,
   Точно был в могиле.

Точно был в гробу стеклянном,
   Где-то там - другие.
Я - с своим виденьем странным -
   В сказке летаргии.

И твои глаза горели
   В непостижной дали.
Но мои сказать не смели,
   Почему мерцали.

Ты - невеста, ты - чужая,
   Ты и он - мечтанья.
Но застыл я, твердо зная,
   Что любовь - страданье.

Вижу, вижу, как другого
   Счастье ослепило.
Я утратил силу слова,
   Но сильна могила.

Кто узнал с другим слиянье,
   Тем не возродиться.
Я застыл, как изваянье,
   Знаю, нам не слиться.

Смерть свои соткала сети,
   Смерть непобедима.
Если есть любовь на свете,
   Ты лишь мной любима!

     Предание

В глухие дни Бориса Годунова,
Во мгле Российской пасмурной страны,
Толпы людей скиталися без крова,
И по ночам всходило две луны.

Два солнца по утрам светило с неба,
С свирепостью на дольный мир смотря.
И вопль протяжный: "Хлеба! Хлеба! Хлеба!"
Из тьмы лесов стремился до царя.

На улицах иссохшие скелеты
Щипали жадно чахлую траву,
Как скот,- озверены и неодеты,
И сны осуществлялись наяву.

Гроба, отяжелевшие от гнили,
Живым давали смрадный адский хлеб,
Во рту у мертвых сено находили,
И каждый дом был сумрачный вертеп.

От бурь и вихрей башни низвергались,
И небеса, таясь меж туч тройных,
Внезапно красным светом озарялись,
Являя битву воинств неземных.

Невиданные птицы прилетали,
Орлы парили с криком над Москвой,
На перекрестках, молча, старцы ждали,
Качая поседевшей головой.

Среди людей блуждали смерть и злоба,
Узрев комету, дрогнула земля.
И в эти дни Димитрий встал из гроба,
В Отрепьева свой дух переселя.

В далекой долине, где дышит дыханье дымящихся
           давностью дней,
Я думал дремотно о диве едином, которое Солнца
           древней.

Как звать его, знаю, но, преданный краю, где дымно
          цветут головни,
Как няня — ребенка, я знанье качаю, себе напеваю:
          "Усни".

В далекой долине, где все привиденно, где тело
          — утонченный дух,
Я реял и деял, на пламени веял, был зренье,
          касанье и слух.

В раздвинутой дали глубокого дола ходили дрожания
          струн,
Мерцанья озер и последние светы давно закатив­шихся
          лун.

На светы там светы, на тени там тени ложились
          как лист на листок,
Как дымы на дымы, что, ветром гонимы, бессильно
          курчавят восток.

И я истомленно хотел аромата, жужжанья тяжелого
          пчел,
Но весь бездыханный был тихий и странный,
          мерцающий в отсветах, дол.

Цветы несосчитанно в дымах горели, но это
          цвели головни,
И вились повсюду кругом однодневки, лишь день
          промерцавшие дни.

И тихо звенели, как память, без цели, часы, что
          мерцали лишь час,
Что были не в силах замкнуть в мимолетность —
          в века переброшенный сказ.

У всех однодневок глаза изумрудны, и саван
          на каждой — сквозной,
Во всех головнях — самоцветы, но в дыме, охва­чены
          мглой и золой.

В них очи, но волчьи, но совьи, но вдовьи упреки
          и жалость о том,
Что, если б не доля, сиял бы там терем, где ныне
          обугленный дом.

В далекой долине, среди привидений, искал я
          виденье одно,
И падали в сонное озеро звезды, стеля
          серебри­стое дно.

Я жадно смотрел на белевшие пеплы, но вдруг
          становился слепым,
Когда, наклонясь над горящим рубином, вдыхал
          я развилистый дым.

Я реял и деял, я между видений досмотр
          при­никающей длил,
А пламя древесное тлело и млело, ища
          перебрызнувших сил.

Деревья, где каждая ветка — свершенье, до самого
          неба росли,
А я, как скупец, пепелище ошарив, искал
          изумрудов — в пыли.

Воздушные лики, и справа, и слева, тянулись
          губами ко мне.
Но дива иного, что Солнца древнее, искал я в
          замгленном огне.

Внезапно сверкает разъятие клада, который
          скры­вался года,
Но знай, что тревожить, безумный, не надо того,
          что ушло навсегда.

Едва я увидел глаза, что горели в мой цар­ственный
          полдень звездой,
В далекой долине дремоты глубокой набат
          про­катился густой.

Где в струнном дрожаньи, над зеркалом влаги,качался
          как лилия сон,
Кричащим, гремящим, по огненным чащам, прорвался
          хромающий звон.

И сонмище всех однодневок безгласных грома­дой
          ко мне понеслось,
Как стая шмелей, приготовивших жало, как стадо
          разгневанных ос.

Я вскрикнул. И дух, отягченный как тело, в
          набате и дыме густом,
Крылом рудометным чертил неумело дорогу в
          остывший свой дом.

1


В душах есть все, что есть в небе, и много иного.
В этой душе создалось первозданное Слово!
Где, как не в ней,
Замыслы встали безмерною тучей,
Нежность возникла усладой певучей,
Совесть, светильник опасный и жгучий,
Вспышки и блески различных огней,-
Где, как не в ней,
Бури проносятся мысли могучей!
Небо не там,
В этих кошмарных глубинах пространства,
Где создаю я и снова создам
Звезды, одетые блеском убранства,
Вечно идущих по тем же путям,-
Пламенный знак моего постоянства.
Небо - в душевной моей глубине,
Там, далеко, еле зримо, на дне.
Дивно и жутко - уйти в запредельность,
Страшно мне в пропасть души заглянуть,
Страшно - в своей глубине утонуть.
Все в ней слилось в бесконечную цельность,
Только душе я молитвы пою,
Только одну я люблю беспредельность,
Душу мою!

2


Но дикий ужас преступления,
Но искаженные черты,-
И это все твои видения,
И это - новый - страшный - ты?

В тебе рождается величие,
Ты можешь бурями греметь,
Из бледной бездны безразличия
Извлечь и золото и медь.

Зачем же ты взметаешь пыльное,
Мутишь свою же глубину?
Зачем ты любишь все могильное,
И всюду сеешь смерть одну?

И в равнодушии надменности,
Свой дух безмерно возлюбя,
Ты создаешь оковы пленности:
Мечту - рабу самой себя?

Ты - блеск, ты - гений бесконечности,
В тебе вся пышность бытия.
Но знак твой, страшный символ Вечности
Кольцеобразная змея!

Зачем чудовище - над бездною,
И зверь в лесу, и дикий вой?
Зачем миры, с их славой звездною,
Несутся в пляске гробовой?

3


Мир должен быть оправдан весь,
Чтобы можно было жить!
Душою там, я сердцем - здесь.
А сердце как смирить?
Я узел должен видеть весь.
Но как распутать нить?

Едва в лесу я сделал шаг,-
Раздавлен муравей.
Я в мире всем невольный враг,
Всей жизнею своей,
И не могу не быть,- никак,
Вплоть до исхода дней.

Мое неделанье для всех
Покажется больным.
Проникновенный тихий смех
Развеется как дым.
А буду смел,- замучу тех,
Кому я был родным.

Пустынной полночью зимы
Я слышу вой волков,
Среди могильной душной тьмы
Хрипенье стариков,
Гнилые хохоты чумы,
Кровавый бой врагов.-

Забытый раненый солдат,
И стая хищных птиц,
Отца косой на сына взгляд,
Развратный гул столиц,
Толпы глупцов, безумный ряд
Животно-мерзких лиц.-

И что же? Я ли создал их?
Или они меня?
Поэт ли я, сложивший стих,
Или побег от пня?
Кто демон низостей моих
И моего огня?

От этих тигровых страстей,
Змеиных чувств и дум,-
Как стук кладбищенских костей
В душе зловещий шум,-
И я бегу, бегу людей,
Среди людей - самум.

В молчаньи забывшейся ночи
Уснул я при бледной Луне,
И странно-знакомые очи
Во сие наклонялись ко мне.

И странно-печальные речи
Я слышал смущенной душой,
И знал, что дождался я встречи
С родной, отдаленно-чужой.

И вот белоснежные крылья
Растут и дрожат в полусне,
И плавно, легко, без усилья,
Мы близимся к бледной Луне.

И чье-то остывшее тело
Внизу разглядеть я хочу.
Но нет для бессмертья предела,
Я выше, все выше лечу!

"Прощай, мой милый!" - "Милая, прощай!"
Замкнулись двери. Два ключа пропели.
Дверь шепчет двери: "Что же, кончен Май?"
"Как Май? Уж дни октябрьские приспели".

Стук, стук. - "Кто там?" - "Я, это я, Мечта.
Открой!" - Стук, стук. - "Открой! Луна так светит".
Молчание. Недвижность. Темнота.
На зов души как пустота ответит!

"Прощай, мой милый. Милый! Ха! Ну, ну.
Еще в ней остроумия довольно".
"Он милой назвал? Вспомнил он весну?
Пойти к нему? Как бьется сердце больно!"

Стук, стук. - "Кто там?" Молчание. Темно.
Стук, стук. - "Опять! Закрыты плохо ставни".
В морях ночей недостижимо дно.
Нет в мире власти - миг вернуть недавний!

И новые волны,
В непознанный час,
Все новые волны
Вставали для нас.

Шумели, сверкали,
И к дали влекли,
И гнали печали,
И пели вдали:

"Гляди, погляди же,
Как бездна светла!
Все ближе и ближе
Лазурная мгла!"

Как синие горы,
Упавшие вниз,
Морские узоры
В громаду слились.

Закрыли громадой
Меня и тебя.
Я гибну с отрадой,
Я гасну любя.

В загадочном взоре,
Волнуясь, тону,
И слушаю в Море
Морскую волну.

Ты глядела мне в душу с улыбкой богини.
Ты со мною была, но была на картине.

Ты собой создавала виденье Искусства,
Озаренное пламенем яркого чувства.

Мы стремились к горам из Испанской столицы.
Мы с тобой улетали, как вольные птицы.

И дома чуть виднелись, в лучах утопая.
И над нами раскинулась ширь голубая.

И пред нами предстала вдали Гвадаррама,
Как преддверье воздушного белого храма.

Узкая полоска синего Лимана,
Желтая пустыня выжженных песков.
Город, измененный дымкою тумана,
Медленные тени белых облаков.

Чахлая трава, измученная зноем,
Вдоль прямой дороги серые столбы.
Все здесь дышит скучным тягостным покоем,
Всюду здесь недвижность пасмурной судьбы.

Только вечный ветер носится бесцельно,
Душным дуновеньем, духом мертвеца.
Только облака проходят беспредельно,
Скучною толпой проходят без конца.

Словно усыпаны хлопьями снега,
Искрятся яблони, млея в цветах.
Ветер, о ветви ударив с разбега,
Шепчет и прячется в дальних кустах.
В парке мечтательном лунная нега,
Лунные ласки дрожат на листах.

С башен доносится бой колокольный,
Дремлют колледжи в объятьях теней.
Сладостный час для души недовольной,
Стройные мысли сплетаются в ней,
К небу уходят от горести дольной,
Беглость минут выступает ясней.

Дышат деревья, их пышность нетленна,
Грезят колледжи о Средних Веках.
Зимние думы промчатся мгновенно,
Воды проснутся в родных берегах.
Время проходит, мечта неизменна,
Наше грядущее в наших руках.

В пещере угрюмой, под сводами скал,
Где светоч дневной никогда не сверкал,
Иду я на ощупь, не видно ни зги,
И гулко во тьме отдаются шаги.

И кто-то со мною как будто идет,
Ведет в лабиринте вперед и вперед.
И, вскрикнув, я слышу, как тотчас вокруг,
Ответный, стократный, разносится звук.

Скользя по уступам, иду без конца,
Невольно мне чудится очерк лица,
Невольно хочу я кого-то обнять,
Кого,- не могу и не смею понять.

Но тщетно безумной томлюсь я тоской: -
Лишь голые камни хватаю рукой,
Лишь чувствую сырость на влажной стене, -
И ужас вливается в сердце ко мне.

"Кто шепчет?" - кричу я. "Ты друг мне? Приди!"
И голос гремит и хохочет: "Иди!"
И в страхе кричу я: "Скажи мне, куда?"
И с хохотом голос гремит: "Никуда!"

Бесплодно скитанье в пустыне земной,
Близнец мой, страданье, повсюду со мной.
Где выход, не знаю,- в пещере темно,
Все слито в одно роковое звено.

В поле искрилась роса,
В небесах царил покой,
Молодый голоса
Звонко пели за рекой.

Но меж тем как песни звук
Озарял немую даль,
Точно тень, бродила вкруг
Неутешная печаль.

И, скорбя о трудном дне,
Где-то дух страдал людской,
Кто-то плакал в тишине
С бесконечною тоской.

Сорвавшись в горную ложбину,
Лежу на каменистом дне.
Молчу. Гляжу на небо. Стыну.
И синий выем виден мне.

   Я сознаю, что невозможно
   Опять взойти на высоту,
   И без надежд, но бестревожно,
   Я нити грез в узор плету.

Пока в моем разбитом теле
Размерно кровь свершает ток,
Я буду думать, пусть без цели,
Я буду звук — каких-то строк.

   О, дайте мне топор чудесный —
   Я в камне вырублю ступень
   И по стене скалы отвесной
   Взойду туда, где светит день.

О, бросьте с горного мне края
Веревку длинную сюда,
И, к камню телом припадая,
Взнесусь я к выси без труда.

   О, дайте мне хоть знак оттуда,
   Где есть улыбки и цветы,
   Я в преисподней жажду чуда,
   Я верю в благость высоты.

Но кто поймет? И кто услышит?
Я в темной пропасти забыт.
Там где-то конь мой тяжко дышит,
Там где-то звонок стук копыт.

   Но это враг мой, враг веселый,
   Несется на моем коне.
   И мед ему готовят пчелы,
   И хлеб ему в моем зерне.

А я, как сдавленный тисками,
Прикован к каменному дну
И с перебитыми руками
В оцепенении тону.

В прозрачных пространствах Эфира,
Над сумраком дольнего мира,
Над шумом забытой метели,
Два светлые духа летели.

Они от земли удалялись,
И звездам чуть слышно смеялись,
И с Неба они увидали
За далями новые дали.

И стихли они понемногу,
Стремясь к неизменному Богу,
И слышали новое эхо
Иного чуть слышного смеха.

С Земли их никто не приметил,
Но сумрак вечерний был светел,
В тот час как они над Землею
Летели, покрытые мглою.

С Земли их никто не увидел,
Но доброго злой не обидел,
В тот час как они увидали
За далями новые дали.

В пустыне безбрежного Моря
Я остров нашел голубой,
Где, арфе невидимой вторя,
И ропщет и плачет прибой.

Там есть позабытая вилла,
И, точно видение, в ней
Гадает седая Сибилла,
В мерцаньи неверных огней.

И тот, кто взойдет на ступени,
Пред Вещей преклонится ниц, -
Увидать поблекшие тени
Знакомых исчезнувших лиц.

И кто, преклоняясь, заметит,
Как тускло змеятся огни,
Тот взглядом сильней их засветит, -
И вспомнит погибшие дни.

И жадным впиваяся взором
В черты бестелесных теней,
Внимая беззвучным укорам,
Что бури громовой слышней, -

Он вскрикнет, и кинется страстно
Туда, где былая стезя...
Но тени пройдут безучастно,
И с ними обняться - нельзя.

И снова осень с чарой листьев ржавых,
Румяных, алых, желтых, золотых,
Немая синь озер, их вод густых,
Проворный свист и взлет синиц в дубравах.

Верблюжьи груды облак величавых,
Увядшая лазурь небес литых,
Весь кругоем, размерность черт крутых,
Взнесенный свод, ночами в звездных славах.

Кто грезой изумрудно-голубой
Упился в летний час, тоскует ночью.
Все прошлое встает пред ним воочью.

В потоке Млечном тихий бьет прибой.
И стыну я, припавши к средоточью,
Чрез мглу разлук, любимая, с тобой.

Свежий запах душистого сена мне напомнил далекие дни,
Невозвратного светлого детства предо мной загорелись огни;
Предо мною воскресло то время, когда мир я безгрешно любил,
Когда не был еще человеком, но когда уже богом я был.

		Мне снятся родные луга,
		И звонкая песня косца,
		Зеленого сена стога,
		Веселье и смех без конца.
		Июльского дня красота,
		Зарница июльских ночей,
		И детского сердца мечта
		В сияньи нездешних лучей.
		Протяжное пенье стрекоз,
		Чуть слышные всплески реки,
		Роптание лип и берез,
		В полуночной тьме светляки.
		И все, что в родной стороне
		Меня озарило на миг,
		Теперь пробудило во мне
		Печали певучий родник.

И зачем истомленной грудью я вдыхаю живой аромат;
Вспоминая луга с их раздольем, и забытый запущенный сад?
Свежий запах душистого сена только болью терзает меня:
Он мне душною ночью напомнил отлетевшие радости дня.

В стыдливости немой есть много красоты:
          Полурасцветшие цветы
Внушают нам любовь и нежное участье,
И девственной Луны пленительна мечта.

          Но есть иная красота:
          Души влюбленной сладострастье.
          Пред этой чудной вспышкой счастья
          Полубожественного сна,

Стыдливость чуть горит воспоминаньем бледным,
          Как потускневшая Луна
          Пред Солнцем пышным и победным. 

Мы лежим на холодном и грязном полу,
Присужденные к вечной тюрьме.
И упорно и долго глядим в полумглу:
Ничего, ничего в этой тьме!

Только зыбкие отсветы бледных лампад
С потолка устремляются вниз.
Только длинные шаткие тени дрожат,
Протянулись - качнулись - слились.

Позабыты своими друзьями, в стране,
Где лишь варвары, звери да ночь,
Мы забыли о солнце, звездах и луне,
И никто нам не может помочь.

Нас томительно стиснули стены тюрьмы,
Нас железное давит кольцо,
И как духи чумы, как рождения тьмы,
Мы не видим друг друга в лицо!

               1

Как призраки огромные,
Стоят немые льды.
Над ними тучи темные,
Под ними глубь воды.

Когда Луна,- гасильница
Туманных бледных звезд,-
Небесная кадильница,-
Раскинет светлый мост,

Раскинет мост сверкающий
Над царством белых льдов,-
Пустынею нетающей
Идут ряды врагов.

                  2

Туманные видения
Искателей земли
Для жадного стремления
Преграду здесь нашли.

И были здесь отвергнуты
Холодною волной,
Отвергнуты, повергнуты
Пустыней ледяной.

Засыпаны бездушными
Пушинками снегов,
Покрыты равнодушными
Тенями облаков.

                  3

Но раз в году, единственный,
В ту ночь как новый год
Рождается таинственный
Из бездны темных вод,-

Путями заповедными
Покинув Океан,
Луна горит победными
Лучами сквозь туман.

И раз в году, единственный,
За гранью мертвых вод,
За дымкою таинственной
Умершее живет.

                  4

Из бездны отдаления,
Искатели земли,
Встают, как привидения,
Немые корабли.

И мачтами возносятся
Высоко в небеса,
И точно в битву просятся
Седые паруса.

Но снова, караванами,
Растают корабли,
Не встретив за туманами
Неведомой земли.

                  5

И вслед за ними,- смутные
Угрозы царству льдов,-
Растут ежеминутные
Толпы иных врагов.

То люди первородные,
Избранники Судьбы,
В мечтаниях - свободные,
В скитаниях - рабы.

Но, вставши на мгновение
Угрозой царству льдов,
Бледнеют привидения,
Редеют тени снов.

                  6

Другие первозданные
Игралища страстей,
Идут виденья странные,-
Похожи на людей.

Гигантские чудовища,-
Тяжелый сон веков,-
Идут искать сокровища,
Заветных берегов.

И в страхе на мгновение,
Звучит скала к скале,-
Но вот уже видения
Растаяли во мгле.

                  7

Безбрежно озаренная
Мерцанием Луны,
Молчит пустыня сонная
И вечно видит сны.

И видит сны преступные,-
Судьбы неправый суд.
Но, вечно недоступные,
Оплоты льдов растут.

В насмешку над исканьями
Восходит их краса -
Немыми очертаньями
В немые Небеса.

На циновках тонкотканых
Мы сидели и курили
Меж цветов, по цвету странных
И пьянящих в пышной силе.

Был расцвет махровых вишен,
Были гроздья там глициний,
Алый в белом был утишен
И смягчен был нежно-синий.

Чарованье измененья
Было в ладе всех движений,
В смене красок было пенье
Трех томов стихотворений.

Были косвенные очи
Хороши в уклонной силе -
Точно дрогнувшие ночи
Мрак свой к зорям наклонили.

Взоры гейш, изящных крошек,
Были точно свечи храма,
Как глаза священных кошек
Отдаленного Сиама.

Где-то в далях, невозвратно,
Мест родных леса и склоны.
И дымился ароматно
В малой чашке чай зеленый.

Зачем в названьи звезд отравленные звуки,-
Змея, и Скорпион, и Гидра, и Весы?
- О, друг мой, в царстве звезд все та же боль разлуки,
Там так же тягостны мгновенья и часы.

О, друг мой, плачущий со мною в час вечерний,
И там, как здесь, царит Судьбы неправый суд,
Змеей мерцает ложь, и гидра жгучих терний -
Отплата мрачная за радости минут.

И потому теперь в туманности Эфира
Рассыпались огни безвременной росы,
И дышат в темноте, дрожат над болью Мира -
Змея, и Скорпион, и Гидра, и Весы.

Над ущельем осторожным, меж тревожных чутких скал,
Перекличке горных духов в час рассвета я внимал.
Со скалы к скале срывался, точно зов, неясный звук.
Освеженный, улыбался, пробуждался мир вокруг.

Где-то серна пробежала, где-то коршун промелькнул,
Оборвался тяжкий камень, между скал раздался гул.
И гнездится, и клубится легкий пар, источник туч,
Зацепляясь, проползает по уступам влажных круч.

И за гранью отдаленной, - радость гор, долин, полей,-
Открывает лик победный, все полней и все светлей,
Ярко-красное Светило расцветающего дня,
Как цветок садов гигантских, полный жизни и огня.

Дальнее, синее,
Небо светлеется,
В сетке из инея
Ясно виднеется,
Синее, синее.

Тихое счастие
В синей Безбрежности,
Проблеск участия,
Чаянье нежности,
Кроткое счастие.

Счастье забвения -
Там в беспредельности,
Свет откровения,
В бездне бесцельности -
Цельность забвения.

В этой жизни смутной
Нас повсюду ждет -
За восторг минутный -
Долгой скорби гнет.

Радость совершенства
Смешана с тоской.
Есть одно блаженство: -
Мертвенный покой.

Жажду наслажденья
В сердце победи,
Усыпи волненья,
Ничего не жди.

…Тебя поет солнце…

                    Требник

В явном и тайном святыня одна.
Солнце поет Тебя, славит Луна,
Море Тебе подчиняет свой бег,
Белыми пчелами крутится снег.

В каждой снежинке Ты явлен очам,
Степью созвездий идешь по ночам,
Ветер объемлющий носит Творца,
Перевязь — зори прядут без конца.

Неизглаголанный вечный глагол,
Славит Тебя расцветающий дол,
Речка лесная и горный поток
Твой выполняют извечный урок.

Мыслью пронизана вся голубой,
Высь преисполнена вечно Тобой,
Дети, рождаясь нам, в первый свой час
Взором хранят еще синий Твой сказ.

Песней Твоей забаюкана ширь,
В зимах Тобою пылает снегирь,
Чашечки медом наполнив, цветы
Дышат, когда наклоняешься Ты.

Бездны трепещут, заслышав Тебя,
Полночь — в истоме, зарницы дробя,
В роще безумствует Твой соловей,
Дай мне наитие силы Твоей.

Вдали от Земли, беспокойной и мглистой,
В пределах бездонной, немой чистоты,
Я выстроил замок воздушно-лучистый,
Воздушно-лучистый Дворец Красоты.

Как остров плавучий над бурным волненьем,
Над вечной тревогой и зыбью воды,
Я полон в том замке немым упоеньем,
Немым упоеньем бесстрастной звезды.

Со мною беседуют Гении Света,
Прозрачные тучки со мной говорят,
И звезды родные огнями привета,
Огнями привета горят и горят.

И вижу я горы и вижу пустыни,
Но что мне до вечной людской суеты,-
Мне ласково светят иные святыни,
Иные святыни в Дворце Красоты.

Веласкес, Веласкес, единственный гений,
Сумевший таинственным сделать простое,
Как властно над сонмом твоих сновидений
Безумствует Солнце, всегда молодое!
   С каким униженьем, и с болью, и в страхе,
   Тобою - бессмертные, смотрят шуты,
   Как странно белеют согбенные пряхи,
   В величьи рабочей своей красоты!

И этот Распятый, над всеми Христами
Вознесшийся телом утонченно-бледным,
И длинные копья, что встали рядами
Над бранным героем, смиренно-победным!
   И эти инфанты с Филиппом Четвертым,
   Так чувственно-ярким поэтом-Царем,-
   Во всем этом блеске, для нас распростертом,
   Мы пыль золотую, как пчелы, берем!

Мы черпаем силу для наших созданий
В живом роднике, не иссякшем доныне,
И в силе рожденных тобой очертаний
Приветствуем пышный оазис в пустыне.
   Мы так и не знаем, какою же властью
   Ты был - и оазис и вместе мираж,-
   Судьбой ли, мечтой ли, умом или страстью,
   Ты вечно - прошедший, грядущий и наш!

             1

Моя душа — глухой всебожный храм,
Там дышат тени, смутно нарастая.
Отраднее всего моим мечтам
Прекрасные чудовища Китая.
Дракон — владыка солнца и весны,
Единорог — эмблема совершенства,
И феникс — образ царственной жены,
Слиянье власти, блеска и блаженства.
Люблю однообразную мечту
В созданиях художников Китая,
Застывшую, как иней, красоту,
Как иней снов, что искрится, не тая.
Симметрия — их основной закон.
Они рисуют даль — как восхожденье,
И сладко мне, что страшный их дракон -
Не адский дух, а символ наслажденья.
А дивная утонченность тонов,
Дробящихся в различии согласном,
Проникновенье в таинство основ,
Лазурь в лазури, красное на красном!
А равнодушье к образу людей,
Пристрастье к разновидностям звериным,
Сплетенье в строгий узел всех страстей,
Огонь ума, скользящий по картинам!
Но более, чем это всё, у них
Люблю пробел лирического зноя.
Люблю постичь сквозь легкий нежный стих
Безбрежное отчаянье покоя.

             2

К старинным манускриптам в поздний час
Почувствовав обычное призванье,
Я рылся между свитков — и как раз
Чванг-Санга прочитал повествованье.
Там смутный кто-то,— я не знаю кто,—
Ронял слова печали и забвенья:
«Бесчувственно Великое Ничто,
В нем я и ты — мелькаем на мгновенье.
Проходит ночь — и в роще дышит свет,
Две птички, тесно сжавшись, спали рядом,
Но с блеском дня той дружбы больше нет,
И каждая летит к своим усладам.
За тьмою — жизнь, за холодом — апрель,
И снова темный холод ожиданья.
Я разобью певучую свирель.
Иду на Запад, умерли мечтанья.
Бесчувственно Великое Ничто,
Земля и небо — свод немого храма.
Я тихо сплю,— я тот же и никто,
Моя душа — воздушность фимиама».

Над невестой молодою
Я держал венец.
Любовался, как мечтою,
Этой нежной красотою,
Этой легкою фатою,
Этим светлым "Наконец!"

Наконец она сумела
Вызвать лучший сон.
Все смеялось в ней и пело,
А с церковного придела,
С высоты на нас глядела
Красота немых окон.

Мы вошли в лучах привета
Гаснущей зари.
В миг желанного обета,
Нас ласкали волны света,
Как безгласный звук завета: -
"Я горю, и ты гори!"

И в руке у новобрачной
Теплилась свеча.
Но за ней, мечтою мрачной,
Неуместной, неудачной,
Над фатой ее прозрачной,
Я склонялся, у плеча.

Вкруг святого аналоя
Трижды путь пройден.
Нет, не будет вам покоя,
Будут дни дождей и зноя,
Я пою, за вами стоя: -
"Дух кружиться присужден!"

Да, я знаю сладость, алость,
Нежность влажных губ.
Но еще верней усталость,
Ожиданье, запоздалость,
Вместо страсти - только жалость,
Вместо ласки - с трупом труп.

Вот, свершен обряд венчальный,
И закат погас.
Точно хаос изначальный,
В церкви сон и мрак печальный,
Ты вошла с зарей прощальной,
Ты выходишь в темный час.

   Медленные строки

Вершины белых гор
Под красным Солнцем светят.
Спроси вершины гор,
Они тебе ответят.

Расскажут в тихий час
Багряного заката,
Что нет любви для нас,
Что к счастью нет возврата.

Чем дальше ты идешь,
Тем глубже тайный холод.
Все - истина, все - ложь,
Блажен лишь тот, кто молод.

Нам скупо светит день,
А ты так жаждешь света.
Мечтой свой дух одень,
В ином же жди привета.

Чем выше над землей,
Тем легче хлопья снега,
С прозрачной полумглой
Слилась немая нега.

В прозрачной полумгле
Ни мрака нет, ни света.
Ты плакал на земле,
Когда-то, с кем-то, где-то.

Пойми, один, теперь: -
Нет ярче откровенья
Как в сумраке потерь
Забвение мгновенья.

Мгновенье красоты
Бездонно по значенью,
В нем высшее, чем ты.
Служи предназначенью!

Взойди на высоту,
Побудь как луч заката,
Уйди за ту черту,
Откуда нет возврата!

Верьте мне, обманутые люди,
Я, как вы, ходил по всем путям.
Наша жизнь есть чудо в вечном Чуде,
Наша жизнь — и здесь, и вечно там.

Я знаком с безмерностью страданий,
Я узнал, где правда, где обман.
Яркий ужас наших испытаний
Нам не для насмешки плоской дан.

Верьте мне, неверящие братья,
Вы меня поймете через день.
Нашей вольной жизни нет проклятья,
Мы избрали сами светотень.

Мы избрали Зло как путь познанья,
И законом сделали борьбу.
Уходя в тяжелое изгнанье,
Мы живем, чтоб кончить жизнь в гробу.

Но когда с застывшими чертами,
Мертвые, торжественно мы спим,
Он, Незримый, дышит рядом с нами,
И, молясь, беседуем мы с Ним.

И душе таинственно понятно
В этот миг беседы роковой,
Что в пути, пройденном безвозвратно,
Рок ее был выбран ей самой.

Но, стремясь, греша, страдая, плача,
Дух наш вольный был всегда храним.
Жизнь была решенная задача,
Смерть пришла — как радость встречи с Ним.

Щебетанье воробьев,
Тонкий свист синиц.
За громадой облаков
Больше нет зарниц.
Громы умерли на дне
Голубых небес.
Весь в пурпуровом огне
Золотистый лес.
Ветер быстрый пробежал,
Колыхнул парчу.
Цвет рябины алым стал,
Песнь поет лучу.
В грезе красочной я длю
Звонкую струну.
Осень, я тебя люблю,
Так же, как Весну.

Вот и белые березы,
Развернув свои листы,
Под дождем роняют слезы
Освеженной красоты.

Дождь идет, а Солнце светит,
Травы нежные блестят,
Эту нежность их заметит,
И запомнит зоркий взгляд.

Видя радость единенья
Солнца, влаги, и стеблей,
Дух твой будет как растенье,
Взор засветится светлей.

И войдет в твои мечтанья
Свежесть пышной новизны.
Это - счастие, свиданье,
Праздник Солнца и Весны!

«Мой милый! — ты сказала мне.
Зачем в душевной глубине
Ты будишь бурные желанья?
Всё, что в тебе, влечет меня.
И вот в душе моей, звеня,
Растет, растет очарованье!»

Тебя люблю я столько лет,
И нежен я, и я поэт.
Так как же это, совершенство,
Что я тебя своей не звал,
Что я тебя не целовал,
Не задыхался от блаженства?

Скажи мне, счастье, почему?
Пойми: никак я не пойму,
Зачем мы стали у предела?
Зачем не хочешь ты любить,
Себя в восторге позабыть,
Отдать и душу мне и тело?

Пойми, о нежная мечта:
Я жизнь, я солнце, красота,
Я время сказкой зачарую,
Я в страсти звезды создаю,
Я весь — весна, когда пою,
Я — светлый бог, когда целую!

Я жить не могу настоящим,
	Я люблю беспокойные сны,
Под солнечным блеском палящим
	И под влажным мерцаньем луны.

Я жить не хочу настоящим,
	Я внимаю намекам струны,
Цветам и деревьям шумящим
	И легендам приморской волны.

Желаньем томясь несказанным,
	Я в неясном грядущем живу,
Вздыхаю в рассвете туманном
	И с вечернею тучкой плыву.

И часто в восторге нежданном
	Поцелуем тревожу листву.
Я в бегстве живу неустанном,
	В ненасытной тревоге живу.

Ветер перелетный обласкал меня
И шепнул печально: "Ночь сильнее дня".
И закат померкнул. Тучи почернели.
Дрогнули, смутились пасмурные ели.

И над темным морем, где крутился вал,
Ветер перелетный зыбью пробежал.
Ночь царила в мире. А меж тем далеко,
За морем зажглося огненное око.

Новый распустился в небесах цветок,
Светом возрожденных заблистал Восток.
Ветер изменился, и пахнул мне в очи,
И шепнул с усмешкой: "День сильнее ночи".

Удвоены влагой сквозною,
Живя неземной белизною,
Купавы на небо глядят.
И дремлют прибрежные травы,
И внемлют их вздохам купавы,
Но с ними вздохнуть не хотят.

На озере, тихом и сонном,
Наскучив путем раскаленным,
Качается огненный лик,-
То Солнце, зардевшись закатом,
На озере, негой объятом,
Лелеет лучистый двойник.

И тучка,- воздушная нега,-
Воздушней нагорного снега,
На воды глядит с вышины;
Охвачена жизнью двойною,
Сквозя неземной белизною,
Чуть дышит в улыбке волны.

   Е.А. Варженевской

Вечерний свет погас.
Чуть дышит гладь воды.
Настал заветный час
Для искристой Звезды.

Она теперь горит,
Окутанная мглой,
И светом говорит
Не с Небом, а с Землей.

Увидела она,
Как там внизу темно,
Как сладко спит волна,
Как спит речное дно.

И вот во мгле, вдали,
Открыв лицо свое,
Кувшинки расцвели
И смотрят на нее.

Они горят в ночи,
Их нежит гладь воды,
Ласкают их лучи
Застенчивой Звезды.

И будут над водой
Всю ночь они гореть,
Чтоб с Утренней Звездой
Стыдливо умереть.

Вечно-безмолвное Небо, смутно-прекрасное Море,
Оба окутаны светом мертвенно-бледной Луны.
Ветер в пространстве смутился, смолк в безутешном просторе,
Небо, и Ветер, и Море грустью одною больны.

В холод гибнет и меркнет все, что глубоко и нежно,
В ужасе Небо застыло, странно мерцает Луна.
Горькая влага бездонна, Море синеет безбрежно,
Скорбь бытия неизбежна, нет и не будет ей дна.

Как вещий сон волшебника-Халдея,
В моей душе стоит одна мечта.
Пустыня Мира дремлет, холодея,
В Пустыне Мира дремлет Красота.

От снежных гор с высокого хребта
Гигантская восходит орхидея,
Над ней отравой дышит пустота,
И гаснут звезды, в сумраке редея.

Лазурный свод безбрежен и глубок,
Но в глубь его зловеще-тусклым взглядом
Глядит - глядит чудовищный цветок,

Взлелеянный желаньем, полный ядом,
И далеко - теснит немой простор
Оплоты Мира, глыбы мертвых гор.

"Охраняй врата всех чувств" - завет Готамы
"Умертви себя - ты внидешь в царство Брамы".
Но раскрыл я все закрытые врата,
Мне желанна боль, и с болью - Красота.
И в раскрытости, в разорванности чувства
Дышат бури, светят молнии Искусства,
Смех и пляски, красный цвет и там и тут,
Страх развязки, звук рыданий, звон минут.

"Бойся жизни" - нам грозит иное слово.
Говорят мне: - "В том веление Христово".
О, неправда! Это голос не Христа,
Нет, в Христе была живая Красота.
Он любил, Он Вечность влил в одно мгновенье,
Дал нам хлеб, и дал вино, и дал забвенье,
Боль украсил, Смерть убил, призвав на суд.
Будем жить, и будем пить вино минут!

Она была в кого-то влюблена.
Дышал Апрель. И зелень молодая
Была светло-девически-нежна.

Узорность облачков, воздушно тая,
В лазури утопала, как мечты,
Сирень пьянила воздух, расцветая.

И девушка, в расцвете красоты,
На утре дней, смотря прозрачным взором,
Преображала все свои черты.

Душа светилась свадебным убором,
И нежная все делалась нежней,
Влюбленность облекала легким флером.

О, девушка, ты в светлой зыби дней,
Средь вод, где волны только закипают,
Баюкают мельканием огней.

И пусть мечты с другим тебя сливают,
Пусть я тебе далекий и чужой,
Мои слова твой сон не прерывают.

К твоей душе я льну своей душой,
С тобой я слит, как луч с лучом, согласный,
Как свет в волне, я нежно, вольно твой.

Люблю тебя, люблю, мой сон прекрасный!

Я вновь хочу быть нежным,
Быть кротким навсегда,
Прозрачным и безбрежным,
Как воздух и вода.

Безоблачно прекрасным,
Как зеркало мечты,
Непонятым и ясным,
Как небо и цветы.

Я вновь хочу быть сонным,
Быть в грезе голубой,
И быть в тебя влюбленным,
И быть всегда с тобой.

Я делаюсь мгновеньями во власти всех вещей,
И с каждым я, пред каждым я, и царственно ничей.

Восторг придет,- и пьяный я. Придет тяжелый труд.
Смотрите: все бежали прочь. Взгляни: я, верный, тут.

Заблудшую собаку я увижу пред собой,
Со зверем зверь, люблю ее. Но, сердце, дальше! Пой!

О, пой о всех, кто чувствовал бездонную тоску,
И вдруг вернись к бесстрастию, как светлый дождь в реку.

В великое Безликое уйди как бы навек,
Хотя без нас там каждый час так много-много рек.

И, вечно твой, всегда с тобой, не изменю судьбе.
Но в страшный миг, о, милый друг, я не приду к тебе.

        Влажная пропасть сольется
        С бездной эфирных высот.
        Таинство — небом дается,
        Слитность — зеркальностью вод.
                «Только любовь»

                 1

Вода, стихия сладострастия,
Вода, зеркальность наших дум,
Бездонность снов, безбрежность счастья,
Часов бегущих легкий шум.

То недвижимо-безглагольная,
То с неудержною волной,
Но вечно легкая и вольная,
И вечно дружная с Луной.

И с Солнцем творческим слиянная,
То - гул, то - плеск; то - блески струй.
Стихия страстная и странная,
Твой голос - влажный поцелуй.

                 2

От капли росы, что трепещет, играя
Огнем драгоценных камней,
До бледных просторов, где, вдаль убегая,
Венчается пеною влага морская
На глади бездонных морей,
Ты — всюду, всегда, неизменно живая,
И то изумрудная, то голубая,
То полная красных и желтых лучей,
Оранжевых, белых, зеленых и синих
И тех, что рождаются только в пустынях,
В волненье и пенье безмерных зыбей,
Оттенков, что видны лишь избранным взорам,
Дрожаний, сверканий, мельканий, которым
Нельзя подыскать отражающих слов,
Хоть в слове бездонность оттенков блистает,
Хоть в слове красивом всегда расцветает
Весна многоцветных цветов.
Вода бесконечные лики вмещает
В безмерность своей глубины,
Мечтанье на зыбях различных качает,
Молчаньем и пеньем душе отвечает,
Уводит сознание в сны.
Богатыми были, богаты и ныне
Просторы лазурно-зеленой пустыни,
Рождающей мир островной.
И море — все море, но в вольном просторе
Различно оно в человеческом взоре
Качается грезой-волной.

В различных скитаньях,
В иных сочетаньях,
Я слышал сказания бурь —
И знаю, есть разность в мечтаньях.

Я видел Индийское море, лазурь,
В нем волн голубые извивы,
И Красное море, где ласков коралл,
Где розовой краскою зыбится вал,
И Желтое, водные нивы,
Зеленое море, Персидский залив,
И Черное море, где буен прилив,
И Белое, призрак красивый.
И всюду я думал, что всюду, всегда,
Различно-прекрасна вода.

                 3

Безмолвно она под землею таится,
Ей Солнце и Небо, там в сумраке, снится,
И нежная к Солнцу сумеет прорыться,
Пещеры сплотит в города.
Застынет, и дремлет, над горной вершиной,
И дрогнет, услышавши возглас звериный,
От крика проснется, сорвется лавиной,
И вихрем несется Беда.
Беззвучна в колодцах, в прозрачных озерах,
Безгласна во влажных ласкающих взорах,
Но в снежных узорах таится в ней шорох
И звонкое вскрытие льда.
Превратившись в снега, заключившись в усладу молчанья,
Расстилаясь застывшей студеной немой пеленой,
От зеленой Луны принимая в снежинки мерцанья,
В первозданность Вода возвращается теплой весной.

            И играет волной,
            И бежит, и поет.
            И горит белизной
            Уплывающий лед.
            Нарастанием вод
            Затопляет луга.
            Все победно возьмет,
            Все зальет берега.

            Как раздольна игра
            Водопольной волны.
            Но шепнули "Пора!"
            Уходящие сны.

            И речной глубины
            Установлен размер.
            Все цветы зажжены,
            Пышен праздник Весны,
            В нем лучи сплетены
            Отдаленнейших сфер.

      Все приняло свой вечный вид,
      Лик озера зеркально спит,
      Безгласно дремлет гладь затона.
      О бесконечности услад
      Поет бессмертный водопад,
      Ключи бегут по скатам склона.

      И рек причудливый узор
      Лелейной сказкой нежит взор,
      Их вид спокоен и беззвучен,
      И тот узор светло сплетен,
      В серебряный, в хрустальный сон,
      Среди уклончивых излучин.

      И без конца поют ручьи,
      И нежат душу в забытьи
      Воздушно-сладкою тоскою.
      Как разность ярко здесь видна,
      Как ясно, что Вода - одна:
      Ручей различно-схож с рекою.
      И нам преданья говорят:
      Ручей с рекой - сестра и брат.

Ручей ласкает слух, влечет нас в отдаленье,
Ручей журчит, звучит, баюкает, поет.
Река лелеет глаз, дает успокоенье
Движеньем медленным безмолвствующих вод.

Ручей, как чаровник, дремотно шепчет, манит,
Ручей гадает нам, и вкрадчиво зовет.
Река наш зыбкий дух яснит, а не туманит
Успокоительным теченьем светлых вод.

Ручей нам говорит: "Люби! Люби! Люби же!"
Но в нем не отражен глубокий небосвод.
Кто в реку заглянул, тот Небо видит ближе,
Лазури хочется безмолвствующих вод.

                 4

Но переменная Вода
Быть хочет разного всегда,
Восторг рождает полногласный.
К преображениям бежит,
Меняет вид, и жить спешит,
Не уставая быть прекрасной.

Вон бьется гейзер голубой,
Весь очарованный собой,
С водою бешено-кипящей.
Как ослепительно-светла
Она выходит из жерла,
Кругом бросая пар свистящий.

Столбами пляшет влажный прах,
Несчетность радуг в тех столбах,
Падение дождей алмазных.
Слиянье светов и теней,
Переплетение огней,
Всегда одних и вечно разных,

Там дальше море-Океан,
Неизмерим и неогляден,
На дне утесы, пасти впадин,
Подводных сил военный стан.

Проходят быстрые акулы,
Домам подобные киты,
В прорывах влажной темноты
Спиральные родятся гулы.

В круговращении своем
Чудовищной змее подобной,
Гудит и плещет сечкой дробной,
Воронка адская, Мальстрём.

Совсем другого Океана
Другие области встают,
Существ невидимых приют,
Затишье в круге урагана.

Кораллы меж морских валов,
Водой рожденные картины,
Червеобразные плотины
Кольцеобразных островов.

Людских строений первотипы
Оазисы пустынь морских,
Не люди создавали их,
А кругодумные полипы.

Им света хочется - и вот
Растут узорные сплетенья,
Осуществляются хотенья,
Оазис круговой живет.

Из влаги восстают кораллы,
И волны бешено кругом
Несутся в строе боевом,
Как викинги в предел Валгаллы.

О, да, я знаю, что всегда,
Полна безмерных чар Вода,
Но понял это я не сразу.

Все в мире нужно различать,
На всем лежит своя печать,
И аметист - не брат алмазу.

                 5

Я помню, в далекие детские дни
    Привиделся странный мне сон.
Мне снилось, что белые в Небе огни,
    И ими наш сад озарен.

Сверкают далеко холодные льды,
    Струится безжизненный свет,
Звезда отражает сиянье звезды,
    Сплетаются гроздья планет.

Сплетаются тысячи крупных планет,
    Блестят, возрастают, растут.
Но в этом сияньи мне радости нет.
    Цветы предо мной не цветут.

Ребенку так нужен расцвет лепестка, -
    Иначе зажжется ли взгляд.
Но нет предо мною в саду ни цветка,
    Весь - белый безжизненный сад.

И стал я тихонько молиться в бреду,
    И звезды дрожали в ответ.
И что-то как будто менялось во льду,
    И таяли гроздья планет.

И, в светлой по новому, в той полумгле
    Возникли потоки дождя.
Они прикоснулись к далекой Земле,
    С высокого Неба идя.

Полмира окутал блистающий мост,
    В нем разные были цвета.
В нем не было бледности мертвенных звезд,
    Живая была красота.

О, чудо! О, радость! Вблизи, предо мной,
    Вдруг ожил мой сказочный сад.
Цветы расцветали живой пеленой,
    Был светел младенческий взгляд.

Раздвинулись полосы ровных аллей,
    Светло заиграл изумруд.
Под частою чащей зеленых ветвей
    Цветы голубые цветут.

Багряных, и алых, и желтых цветов
    Росла золотая семья.
Ребенку так нужен расцвет лепестков,
    И это так чувствовал я.

И в ландышах белых, от капель дождя,
    Иначе зажглась белизна.
И дождь прекратился. И, с Неба идя,
    Струилась лишь музыка сна.

Мы видим в младенчестве вещие сны.
    Так близки мы к Небу тогда.
И этого сна, и цветов пелены,
    Не мог я забыть никогда.

С звездою, блистая, сплеталась звезда,
    Тянулась звезда до звезды.
Я помню, я понял впервые тогда
    Зиждительность светлой Воды.

                 6

Но минули детские годы,
   Иного хотела мечта.
Хоть все же я в царстве Природы
   Любил и цветы и цвета.

Блаженно, всегда и повсюду,
   Мне чудились рокоты струн.
Я шел к неизвестному чуду,
   Мечтателен, нежен, и юн.

И ночью пленительной Мая,
   Да, в первую четверть Луны,
Мне что-то сверкнуло, мелькая,
   И вновь я уверовал в сны.

Я помню баюканья бала,
   Весь ожил старинный наш дом.
И музыка сладко звучала
   В мечтающем сердце моем.

Улыбки, мельканья, узоры,
   Желанные сердцу черты.
Мгновенно-слиянные взоры,
   Цветы и мечты Красоты.

Все было вот здесь, в настоящем,
   В волне нарастающих сил.
С желанною, в зале блестящем,
   Я в вальсе старинном скользил.

Чудилось мне, что столетий
   Над нами качался полет.
Но мы проносились, как дети,
   И пол озарялся, как лед.

И близкое тело скользило,
   Я нежно объятие длю.
"Ты любишь?" душа говорила.
   Глаза говорили: "Люблю".

Друг другу сказали мы взором,
   Что тотчас мы спустимся в сад.
И связаны тем договором,
   Скользили, как тени скользят.

Лишь несколько быстрых мгновений,
   И мы отошли от огней,
Мы в сумраке цветущих сиреней
   С знакомых сошли ступеней.

И стройная музыка бала,
   И вальса старинного звон,
Как дальняя сказка звучала,
   И душу качала, как сон.

Но ближе другое влиянье
   Слагало свой властный напев.
Все думы сожгло ожиданье,
   И сердце блеснуло сгорев.

В саду, в том старинном, пустынном,
   Где праздник цветов был мне дан,
Под светом планет паутинным
   Журчал неумолчно фонтан.

О, как был узывчив тот сонный
   И вечно живой водоем,
Он полон был мысли бездонной
   В журчаньи бессмертном своем.

Из раковин звонких сбегая,
   И влагу в лобзаньях дробя,
Вода трепетала, сверкая,
   Он лился в себя - из себя.

И снова, как в детстве, светили
   Созвездья с немой высоты.
И в сладостно-дышущей силе
   Цвели многоцветно цветы.

Но пряности их аромата
   Сказали нам, с пением вод,
Что к прошлому Нет нам возврата,
   Что новое новым живет.

И пели так сладко свирели
   В себя убегающих струй,
Что мы колебаться не смели,
   И влажный возник поцелуй.

И радостных звезд чарованье
   Светилось так странно в тот час,
Что влажное это слиянье
   Навек пересоздало нас.

Я видел так ясно узоры,
   Сплетенья, гирлянды планет.
И чьи-то бессмертные взоры
   Хранили немеркнувший свет.

Лелея цветы мировые,
   Меж звезд проходила Весна.
В той ночи прозрачной, впервые,
   Я понял, как Влага нежна.

                 7

Боль, как бы ни пришла, приходит слишком рано.
Прошли, в теченьи лет, еще, еще года.
На шепчущем песке ночного Океана
Я в полночь был один, и пенилась Вода.

Вставал и упадал прибой живой пустыни,
Рождала отклики на суше глубина.
Был тот же Океан, от века и доныне,
Но я не знал, о чем поет его волна.

В моем сознании иные волны пели,
Припоминания всего, что видел я.
И чудилась мне мать у детской колыбели,
И чудился мне гроб, любовь, и смерть моя.

В предельность точную замкнутые стремленья,
Паденье, высота, разорванный узор.
Все тех же вечных сил все новые сцепленья,
Моей души ночной качанье и простор.

Но за разорванной и многоцветной тканью
Я чувствовал мою - иль не мою - мечту.
В конце концов я рад, всему, я рад страданью,
Я нити яркие в живой узор плету.

Но мне хотелось знать все содержанье смысла.
Куда же я иду? Куда мы все идем?
Скажите, звезды, мне, вы, замыслы и числа,
Вы, волны вечные, чьих влажных ласк мы ждем!

На Небе облака, нежней мечтаний летом,
В холодной ясности ночного Сентября,
Дышали призрачным неуловимым светом,
Как бы сознанием прошедшего горя.

От вод вставала мгла волнистого тумана,
И долго я смотрел на синий Небосклон.
И вот в мои зрачки - от зыбей Океана
И от высот Небес - вошел бессмертный сон..

Так глубока Вода, под небом без предела,
Такая тайна в двух живет, всегда дыша,
Что может утонуть в их снах не только тело,
Но и глубокая всезрящая душа.

Из легкой водной мглы и из сияний звездных,
Из нежно-зыбкого воздушного руна,
Меж двух бездонностей, и в двух зеркальных безднах,
Возникла призрачно блаженная страна.

Мир, где ни мук, ни тьмы, ни страха, ни обиды,
Где все, плетя узор, в узорность сплетены.
Как будто города погибшей Атлантиды,
Преображенные, восстали с глубины.

Домов прекраснейших возникли мириады,
Среди невиданных фонтанов и садов.
Я знал, что в тех стенах всегда лучисты взгляды,
И могут все сказать глаза живых - без слов.

Здесь каждый новый день был сказкой, как вчерашний,
Созданий мысленных, дрожа, росли леса.
Здесь каждый стройный дом кончался легкой башней,
И все, что на земле, всходило в Небеса.

Весь бледный, Океан слиялся с Небосклоном,
Нет нежеланного, ни в чем, ни где-нибудь.
Весь Мир наполнился одним воздушным звоном,
Вселенная была - единый Млечный путь.

И этих бледных звезд мерцающие реки
Сказали молча мне, какой удел нам дан.
И в тот полночный час я стал иным навеки,
И понял я, о чем поет нам Океан.

                    Всюду звон, всюду свет,
                    Всюду сон мировой.
                                      Будем как Солнце

                    И, вечно вольный, забвеньем вею.
                                               Тишина

           1

         Ветер веющий донес
         Вешний дух ветвей.
         Кто споет о сказке грез?
         Дразнит соловей.

         Сказка солнечных лучей,
         Свадьба всех цветов.
         Кто споет о ней звончей,
         Чем художник слов!

         Многокрасочность цветов,
         Радуга мечты.
         Легкость белых облаков,
         Тонкие черты.

         В это царство Красоты,
         Сердце, как вступить?
         Как! Еще не знаешь ты?
         Путь один: - Любить!

           2

         Полюби, сказала Фея
         В утро майское мечте.
         Полюби, шепнул, слабея,
         Легкий Ветер в высоте.

         И от яблони цветущей
         Нежно-белый лепесток
         Колыхнулся к мысли ждущей,
         И мелькнул ей как намек.

         Все кругом как будто пело: -
         Утро дней не загуби,
         Полюби душою тело,
         Телом душу полюби.

         Тело, душу, дух свободный
         Сочетай в свой светлый Май.
         Облик лилии надводной
         Сердцем чутким понимай.

         Будь как лотос: корни - снизу,
         В вязком иле, в тьме, в воде,
         Но, взойдя, надел он ризу,
         Уподобился звезде.

         Вот, цветет, раскрылся, нежный,
         Ласку Солнца жадно пьет,
         Видит Небо, мир безбрежный,
         Воздух вкруг него поет.

         Сну цветения послушный,
         Лотос с Воздухом слился.
         Полюби мечтой воздушной,
         Близки сердцу Небеса.

           3

     Воздух и Свет создают панорамы,
     Замки из туч, минареты и храмы,
     Роскошь невиданных нами столиц,
     Взоры мгновением созданных лиц.

     Все, что непрочно, что зыбко, мгновенно,
     Что красотою своей незабвенно,
     Слово без слова, признания глаз
     Чарами Воздуха вложены в нас.

     Чарами Воздуха буйствуют громы
     После удушливо-знойной истомы,
     Радуга свой воздвигает дворец,
     Арка завета и сказка сердец.

     Воздух прекрасен как гул урагана,
     Рокот небесно-военного стана,
     Воздух прекрасен в шуршаньи листка,
     В ряби чуть видимой струй ручейка.

           4

         В серебристых пузырьках
         Он скрывается в реках,
         Там, на дне,
         В глубине,
         Под водою в тростниках.

         Их лягушка колыхнет,
         Или окунь промелькнет,
         Глаз да глаз,
         Тут сейчас
         Наступает их черед.

         Пузырьки из серебра
         Вдруг поймут, что - их пора,
         Буль-буль-буль,
         Каждый - нуль,
         Но на миг живет игра.

           5

        А веют, млеют, и лелеют
        Едва расцветшие цветки,
        В пространстве светлом нежно сеют
        Их пыль, их страсть, и лепестки.

        И сонно, близко отдаленно
        Струной чуть слышною звенят,
        Пожить мгновение влюбленно,
        И незаметно умереть.

       Отделить чуть заметную прядь
       В золотистом богатстве волос,
       И играть ей, ласкать, и играть,
       Чтобы Солнце в ней ярко зажглось, -
       Чтоб глаза, не узнавши о том,
       Засветились, расширив зрачок,
       Потому что пленительным сном
       Овевает мечту ветерок, -
       И, внезапно усилив себя,
       Пронестись и примчать аромат,
       Чтобы дрогнуло сердце, любя,
       И зажегся влюбленностью взгляд, -
       Чтобы ту золотистую прядь
       Кто-то радостный вдруг увидал,
       И скорее бы стал целовать,
       И душою бы весь трепетал.

           6

         Воздух, Ветер, я ликую,
         Я свершаю твой завет,
         Жизнь лелея молодую,

         Всем сердцам даю свой свет.
         Ветер, Воздух, я ликую!

         Но скажи мне, Воздух, ты
         Ведь лелеешь все цветы?

         Ты - их жизнь, и я колдую.
         Я проведал: Воздух наш,
         Как душа цветочных чаш,
         Знает тайну мировую!

           7

Наш Воздух только часть безбрежного Эфира,
В котором носятся бессмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.

Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветного скользящие извивы,
Вслед за которыми мечта плывет века.

В долинах Воздуха есть призраки-травинки,
Взрастают, тают в нем, в единый миг, цветы,
Как пчелы, кружатся в нем белые снежинки,
Путями фейными проходят паутинки,
И водопад лучей струится с высоты.

Несутся с бешенством свирепые циклоны,
Разгульной вольницей ликует взрыв громов,
И в неурочный час гудят на башнях звоны,
Но после быстрых гроз так изумрудны склоны
Под детским лепетом апрельских ветерков.

Чертогом радости и мировых слияний
Сверкает радуга из тысячи тонов,
И в душах временных тот праздник обаяний
Намеком говорит, что в тысячах влияний
Победно царствуют лишь семь первооснов.

От предрассветной мглы до яркого заката,
От белизны снегов до кактусов и роз,
Пространство Воздуха ликующе-богато
Напевом красочным, гипнозом аромата,
Многослиянностью, в которой все сошлось.

Когда под шелесты влюбляющего Мая
Белеют ландыши и светит углем мак,
Волна цветочных душ проносится, мечтая,
И Воздух, пьяностью два пола сочетая,
Велит им вместе быть - нежней, тесней - вот так.

Он изменяется, переливает краски,
Перебирает их, в игре неистощим,
И незабудки спят, как глазки детской сказки,
И арум яростен, как кровь и крик развязки,
И Жизнь идет, зовет, и все плывет как дым.

В Июльских Празднествах, когда жнецы и жницы
Дают безумствовать сверканиям серпа,
Тревожны в Воздухе перед отлетом птицы,
И говорят в ночах одна с другой зарницы
Над странным знаменьем тяжелого снопа.

Сжигают молнии - но неустанны руки,
Сгорают здания - но вновь мечта растет,
Кривою линией стенаний ходят муки,
Но тонут в Воздухе все возгласы, все звуки,
И снова - первый день, и снова - начат счет.

Всего таинственней незримость параллелей,
Передаваемость, сны в снах - и снова сны,
Дух невещественный вещественных веселий,
Ответность марева, в душе - напев свирелей,
Отображенья стран и звуковой волны.

В душе ли грезящих, где встала мысль впервые,
Иль в кругозорностях, где склеп Небес так синь,
В прекрасной разности, они всегда живые,
Созданья Воздуха, те волны звуковые,
И краски зыбкие, и тайный храм святынь.

О, Воздух жизненный! Прозрачность круговая!
Он должен вольным быть. Когда ж его замкнут,
В нем дышит скрытый гнев, встает отрава злая,
И, тяжесть мертвую на душу налагая,
Кошмары цепкие невидимо растут.

Но хоть велик шатер любого полумира,
Хранилище-покров двух наших полусфер,
Наш Воздух лишь намек на пропасти Эфира,
Где нерассказанность совсем иного мира,
Неполовинного, вне гор и вне пещер.

О, светоносное великое Пространство,
Где мысли чудится всходящая стезя,
Всегда одетая в созвездные убранства, -
В тебе миров и снов бездонно постоянство,
Никем не считанных, и их считать нельзя.

Начало и конец всех мысленных явлений,
Воздушный Океан эфирных синих вод,
Ты Солнце нам даешь над сумраком томлений
И красные цветы в пожарах преступлений,
И в зеркале морей повторный Небосвод.

Близ пышной Мексики, в пределах Аризоны,
Меж рудников нашли окаменелый лес,
В потухшем кратере, где скаты и уклоны
Безмолвно говорят о днях былых чудес.

Пред взором пристальным ниспала мгла завес,
И вот горит агат, сапфиры, халцедоны,-
В тропических лучах цветущей Аризоны
Сквозь тьму времен восстал давно отживший лес.

Он был засыпан здесь могучим слоем пыли,
Стихийной вспышкой отторгнут от земли,
С ее Созвездьями, горящими вдали,

Но канули века, и кратеры остыли,
Скитальцы бледные владыками пришли,-
И новым сном зажглись обломки давней были.

        1

История людей -
История войны,
Разнузданность страстей
В театре Сатаны.

Страна теснит страну,
И взгляд встречает взгляд.
За краткую весну
Несчетный ряд расплат.

У бешенства мечты
И бешеный язык,
Личина доброты
Спадает в быстрый миг.

Что правдою зовут,
Мучительная ложь.
Смеются ль, -тут как тут
За пазухою нож.

И снова льется кровь
Из темной глубины.
И вот мы вновь, мы вновь -
Актеры Сатаны.

        2

Боже мой, о, Боже мой, за что мои страданья?
Нежен я, и кроток я, а страшный мир жесток.
Явственно я чувствую весь ужас трепетанья
Тысяч рук оторванных, разбитых рук и ног.

Рвущиеся в воздухе безумные гранаты,
Бывший человеческим и ставший зверским взгляд,
Звуков сумасшествия тяжелые раскаты,
Гимн свинца и пороха, напевы пуль звенят.

Сонмы пчел убийственных, что жалят в самом деле,
И готовят Дьяволу не желтый, красный мед,
Соты динамитные, летучие шрапнели,
Помыслы лиддитные, свирепый пулемет.

А далеко, в городе, где вор готовит сметы,
Люди крепковыйные смеются, пьют, едят.
Слышится: "Что нового?" Слегка шуршат газеты.
"Вы сегодня в Опере?" - "В партере, пятый ряд".

Широко замыслены безмерные мученья,
Водопад обрушился, и Хаос властелин,
Все мое потоплено, кипит, гудит теченье, -
Я, цветы сбирающий, что ж сделаю один!

        3

"Кто визжит, скулит, и плачет?"
   Просвистел тесак.
"Ты как мяч, и ум твой скачет,
   Ты щенок, дурак!"

"Кто мешает битве честной?"
   Крикнуло ружье.
"Мертвый книжник, трус известный,
   Баба, - прочь ее!"

"Кто поет про руки, ноги?"
   Грянул барабан.
"Раб проклятый, прочь с дороги,
   Ты должно быть пьян!"

Гневной дробью разразился
   Грозный барабан.
"Если штык о штык забился,
   Штык затем и дан!"

Пушки глухо зарычали,
   Вспыхнул красный свет,
Жерла жерлам отвечали,
   Ясен был ответ.

Точно чей-то зов с амвона
   Прозвучал в мечте.
И несчетные знамена
   Бились в высоте.

Сильный, бодрый, гордый, смелый,
   Был и я солдат,
Шел в безвестные пределы,
   Напрягая взгляд.

Шло нас много, пели звоны.
   С Неба лили свет
Миллионы, миллионы
   Царственных планет.

Набегает, уходит, и снова, светясь, возвращается,
Улыбается, манит, и плачет с притворной борьбой,
И украдкой следит, и обманно с тобою прощается,-
И мелькает, как кружево, пена во мгле голубой.
О, волна, подожди! Я уйду за тобой!
О, волна, подожди! Но отхлынул прибой.

Серебристые нити от новой Луны засвечаются,
Все вольней и воздушней - уплывшему в даль кораблю.
И лучистые волны встречаются, тихо качаются,
Вырастает незримое рабство, я счастлив, я сплю.
И смеется волна: "Я тебя утоплю!
"Утоплю, потому что безмерно люблю!"

Волна бежит. Волна с волною слита.
Волна с волною слита в одной мечте.
Прильнув к скалам, они гремят сердито.
Они гремят сердито: «Не те! Не те!»

И в горьком сне волна волне шепнула.
Волна волне шепнула: «В тебе — мечта.»
И плещут вновь: «Меня ты обманула!»
«Меня ты обманула. И ты — не та!»

Полуизломанный, разбитый,
С окровавленной головой,
Очнулся я на мостовой,
Лучами яркими облитой.

Зачем я бросился в окно?
Ценою страшного паденья
Хотел купить освобожденье
От уз, наскучивших давно.

Хотел убить змею печали,
Забыть позор погибших дней...
Но пять воздушных саженей
Моих надежд не оправдали.

И вдруг открылось мне тогда,
Что все, что сделал я,- преступно.
И было Небо недоступно,
И высоко, как никогда.

В себе унизив человека,
Я от своей ушел стези,
И вот лежал теперь в грязи,
Полурастоптанный калека.

И сквозь столичный шум и гул,
Сквозь этот грохот безучастный.
Ко мне донесся звук неясный:
Знакомый дух ко мне прильнул.

И смутный шепот, замирая,
Вздыхал чуть слышно надо мной,
И был тот шепот - звук родной
Давно утраченного рая -

"Ты не исполнил свой предел,
Ты захотел успокоенья,
Но нужно заслужить забвенье
Самозабвеньем чистых дел.

Умри, когда отдашь ты жизни
Все то, что жизнь тебе дала,
Иди сквозь мрак земного зла,
К небесной радостной отчизне.

Ты обманулся сам в себе
И в той, что льет теперь рыданья,-
Но это мелкие страданья.
Забудь. Служи иной судьбе.

Душой отзывною страдая,
Страдай за мир, живи с людьми
И после - мой венец прими"...
Так говорила тень святая.

То Смерть - владычица была,
Она явилась на мгновенье,
Дала мне жизни откровенье
И прочь - до времени - ушла.

И новый, лучший день, алея,
Зажегся для меня во мгле.-
И прикоснувшися к земле,
Я встал с могуществом Антея.

Снежные храмы в душе возвышаются,
Горные замки из чистого льда,
Воспоминаньем они называются, -
Но не тревожь их мечтой никогда.

Некогда жившие, страстно любившие,
Вставшие светлой немой чередой,
Воспоминанья кристаллы застывшие, -
Но не буди их тревожной мечтой.

Воспоминанья граничат с раскаяньем,
Только их тронет горячим лучом,
Льды разомкнутся, смягченные таяньем, -
Снежные глыбы польются ручьем.

Белые хлопья, потоками мутными,
Жадные, падают вниз с высоты,
С комьями грязи несутся попутными, -
Воспоминание, это ли ты?

Где же все чистое? Где все невинное?
Храмы и замки из снега и льда?
Воспоминания - тяжесть лавинная, -
О, не тревожь их мечтой никогда!

Медленные строки

О тихий Амстердам
С певучим перезвоном
Старинных колоколен!
Зачем я здесь - не там,
Зачем уйти не волен,
О тихий Амстердам,
К твоим церковным звонам,
К твоим, как бы усталым,
К твоим, как бы забытым,
Загрезившим каналам,
С безжизненным их лоном,
С закатом запоздалым,
И ласковым, и алым,
Горящим здесь и там,
По этим сонным водам,
По сумрачным мостам,
По окнам и по сводам
Домов и колоколен,
Где, преданный мечтам,
Какой-то призрак болен,
Упрек сдержать не волен,
Тоскует с долгим стоном,
И вечным перезвоном
Поет и здесь и там...
О тихий Амстердам!
О тихий Амстердам!

Все мне грезится Море да Небо глубокое,
Бесконечная грусть, безграничная даль,
Трепетание звезд, их мерцанье стоокое,
Догорающих тучек немая печаль.

Все мне чудится вздох камыша почернелого.
Глушь родимых лесов, заповедный затон,
И над озером пение лебедя белого,
Точно сердца несмелого жалобный стон.

Когда расцветают гвоздики в лесах,
Последние летние дни истекают.
В гвоздиках июльские дни замыкают
Ту юную кровь, что алеет в лучах.
И больше не вспыхнут, до нового года,
Такие рубины, такая свобода.

Где-то волны отзвучали,
Волны, полные печали,
И в ответ
Шепчет ветер перелетный,
Беззаботный, безотчетный,
Шепчет ветер перелетный,
Что на свете горя нет.

Ко мне приходят юноши порой.
Я их пленяю ласковой игрой
Моих стихов, как флейта, лунно-нежных,
Загадкой глаз, из мира снов безбрежных.
Душа к душе, мы грезим, мы поем.
О, юноши, еще вы чужды грязи,
Которую мы буднями зовем.
Ваш ум - в мечте опаловой, в алмазе,
В кораллах губ, сомкнутых сладким сном.
Но вы ко мне приходите наивно,
Моя мечта лишь призрачно-призывна.
Зову, но сам не знаю никогда,
В чем свет, мой свет, и он влечет - куда.
Но я таков, я с миром сказок слитен,
Как снег жесток, - как иней, беззащитен.

Предчувствием бури окутан был сад.
Сильней заструился цветов аромат.
Узлистые сучья как змеи сплелись.
Змеистые молнии в тучах зажглись.

Как хохот стократный, громовый раскат
Смутил, оглушил зачарованный сад.
Свернулись, закрылись цветов лепестки.
На тонких осинах забились листки.

Запрыгал мелькающий бешеный град
Врасплох был захвачен испуганный сад
С грозою обняться и слиться хотел
Погиб - и упиться грозой не успел.

Луг - болото - поле - поле,
Над речонкой ивы.
Сладко дышится на воле,
Все цветы красивы!

Все здесь нежит глаз и ухо
Ласкою веселой.
Прожужжала где-то муха,
Шмель гудит тяжелый.

Всюду - божии коровки,
Розовые кашки,
Желто-белые головки
Полевой ромашки.

Нежно-тонки очертанья
Задремавшей дали...
Полно, разве есть страданья?
Разве есть печали?

Я ненавижу всех святых,—
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.

За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без сострадания.

Мне ненавистен был бы Рай
Среди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный май
Идет размеренной походкою.

Я не хотел бы жить в Раю,
Казня находчивость змеиную.
От детских лет люблю Змею
И ей любуюсь, как картиною.

Я не хотел бы жить в Раю
Меж тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну — и пою,
Безумный демон снов лирических.

Голубовато-белый и красновато-серый,
В дворце людского мозга два цвета-вещества.
Без них мы не имели б ни знания, ни веры,
Лишь с ними область чувства и наша мысль жива.

Чрез них нам ярко светят душевные эфиры,
Напевность ощущений слагается в узор.
В дворце людского мозга играют скрипки, лиры,
И чудо-панорама струит просвет во взор.

Во внутренних чертогах сокровища без меры,
Цветут, пьянят, чаруют - не день, не час, века -
Голубовато-белый и красновато-серый
В дворце людского мозга два странные цветка.

Голубой, зеленый, желтый, ярко-красный,
Степени различной светлой теплоты.
Незабудка, стебель, лютик, арум страстный,
Это - возрастанье красочной мечты.

Голубые очи детства золотого,
Изумруды мая, лето, страсть, зима,
Душные теплицы, ночь - и снова, снова
Лампа, звезды, взоры, сказка, ласка, тьма.

Изначально горенье Желанья,
А из пламени - волны повторные,
И рождаются в Небе сиянья,
И горят их сплетенья узорные.

Неоглядны просторы морские,
Незнакомы с уютом и с жалостью,
Каждый миг эти воды-другие,
Полны тьмою, лазурностью, алостью.

Им лишь этим и можно упиться,
Красотою оттенков различия,
Загораться, носиться, кружиться,
И взметаться, и жаждать величия.

Если ж волны предельны, усталы,
В безднах Мира, стеной онемелою,
Возникают высокие скалы,
Чтоб разбиться им пеною белою.

Лепестки горицвета, оранжево-огненно-красные,
При основании - с черным пятном.
Не сокрыты ли здесь указанья, хотя и неясные,-
Как и в сосуде с пурпурным вином?
Веселимся, пьянимся мы, любимся, жаркие, страстные,-
Темный отстой неразлучен со дном.

      Скандинавская песня

  H. IBSEN. GILDET PAA SOLHAUG*.

Горный король на далеком пути.
   - Скучно в чужой стороне.-
Деву-красавицу хочет найти.
   - Ты не вернешься ко мне.-

Видит усадьбу на мшистой горе.
   - Скучно в чужой стороне.-
Кирстен-малютка стоит на дворе.
   - Ты не вернешься ко мне.-

Он называет невестой ее.
   - Скучно в чужой стороне.-
Деве дарит ожерелье свое.
   - Ты не вернешься ко мне.-

Дал он ей кольца и за руку взял.
   - Скучно в чужой стороне.-
Кирстен-малютку в свой замок умчал.
   - Ты не вернешься ко мне.-

Годы проходят, пять лет пронеслось.
   - Скучно в чужой стороне.-
Много бедняжке поплакать пришлось.
   - Ты не вернешься ко мне.-

Девять и десять умчалося лет.
   - Скучно в чужой стороне.-
Кирстен забыла про солнечный свет.
   - Ты не вернешься ко мне.-

Где-то веселье, цветы и весна.
   - Скучно в чужой стороне.-
Кирстен во мраке тоскует одна.
   - Ты не вернешься ко мне.-

* Г.Ибсен. Пир в Сульхауге (норвежск.).

Мне грустно, Поэт. Ты пойми: не весталка я,
И нет, не русалка я, лунно-холодная.
Я только любовница, бледная, жалкая.
Я - греза Поэта, я - в мире безродная.

Меня ты поманишь, капризный, но вкрадчивый,
Я тотчас к тебе из-за Моря спешу,
Стараюсь быть кроткой, послушной, угадчивой,
Тобою одним и свечусь, и дышу.

Глазами в глаза проникаю бездонные,
Любви ты захочешь, - целую тебя,
Как жемчуг, сплетаю созвучья влюбленные,
Устанешь, - страдаю, и таю, любя.

Захочешь, - с тобой я, захочешь, - далеко я,
Все, все, что ты хочешь, тебе отдаю,
Но только с тобой - я всегда одинокая,
И я без тебя - одиноко пою.

Ты нежен, Поэт, ты с душою воздушною,
Но нет мне слияния даже с тобой,
Понять ты не можешь подругу послушную,
Хоть часто даришь мне венок голубой.

Ты все ж, хоть Поэт, устаешь от мечтания,
Сливаешься с жизнью людскою - изношенной.
И нет мне слияния, вечно изгнание,
Я - греза, я - призрак любовницы брошенной.

Кто создал безумное слово,
О, слово постыдное: - Грех!
Чуть смоешь пятно, вот оно означается снова,
Мешает, меняет, глушит, и уродует смех.

Как жалкий воришка,
Запрячется в спальню, в углу притаится как мышь,
И смотрит - меж двух не случится ли в ласках излишка, -
Скривится, чу, шорох: "Довольно", "Не более", "Лишь".

Лишь то, а не это. Лишь тот, а не с этой, а с тою.
Вот только. Вот столько. Шипенье, шуршанье змеи.
О, дьявол убогий, кропишь ты святою водою,
Но где освятил ты поганые брызги свои?

Прочь! Прочь, говорю я!
Здесь грешен лишь тот, кто осмелится вымолвить: "Грех".
О, свежесть ручьев! О, смеющийся звук поцелуя!
Весна и разливы! Счастливый ликующий смех!

Внемля ветру, тополь гнется, с неба дождь осенний льется,
Надо мною раздается мерный стук часов стенных;
Мне никто не улыбнется, и тревожно сердце бьется,
И из уст невольно рвется монотонный грустный стих;
И как тихий дальний топот, за окном я слышу ропот,
Непонятный странный шепот — шепот капель дождевых.

Отчего так ветру скучно? Плачет, ноет он докучно,—
И в ответ ему стозвучно капли бьются и бегут;
Я внемлю, мне так же скучно, грусть со мною неразлучна,
Равномерно, однозвучно рифмы стройные текут;
В эту пору непогоды, под унылый плач Природы,
Дни, мгновенья, точно годы — годы медленно идут.

      Видение

Пророк, с душой восторженной поэта,
Чуждавшейся малейшей тени зла,
Один, в ночной тиши, вдали от света,
Молился он,- и Тень к нему пришла.
Святая Тень, которую увидеть
Здесь на земле немногим суждено.
Тем избранным с ней говорить дано,
Что могут бескорыстно ненавидеть
И быть всегда - с Любовью заодно.

И долго Тень безмолвие хранила,
На Данте устремив пытливый взор.
И вот, вздохнув, она заговорила,
И вздох ее речей звучал уныло,
Как ветра шум среди угрюмых гор.

"Зачем зовешь? Зачем меня тревожишь?
Тебе одно могу блаженство дать,
Ты молод, ты понять его не можешь:
Блаженство за других душой страдать.
"Тот путь суров. Пустынею безлюдной
Среди песков он странника ведет.
Достигнет ли изгнанник цели чудной,-
Иль не дойдя бессильно упадет?
"Осмеянный глухой толпой людскою,
Ты станешь ненавидящих любить,
Питаться будешь пламенной тоскою,
Ты будешь слезы собственные пить.
"И холодна, как лед, людская злоба!
Пытаясь тщетно цепи тьмы порвать,
Как ложа ласк, ты будешь жаждать гроба,
Ты будешь смерть, как друга, призывать!"

И отвечал мечтатель благородный:
"Не страшен мне бездушной злобы лед,
Любовью я согрею мрак холодный.
Я в путь хочу! Хочу идти вперед!"
И долго Тень безмолвие хранила,
Печальна и страдальчески-бледна.
И в Небесах, из темных туч, уныло
Взошла кроваво-красная Луна.

И говорила Тень:
                          "Себя отринуть,
Себя забыть - избраннику легко.
Но тех, с кем жизнь связал, навек покинуть,
От них уйти куда-то далеко,-
Навек со всем, что дорого расстаться,
Оставить свой очаг, жену, детей,
И много дней, и много лет скитаться,
В чужой стране, среди чужих людей,-
Какая скорбь! И ты ее узнаешь!
И пусть тебе отчизна дорога,
Пусть ты ее, любя, благословляешь,
Она тебя отвергнет, как врага!
Придет ли день, ты будешь жаждать ночи,
Придет ли ночь, ты будешь ждать утра,
И всюду зло, и нет нигде добра,
И скрыть нельзя заплаканные очи!
И ты поймешь, как горек хлеб чужой,
Как тяжелы чужих домов ступени,
Поднимешься - в борьбе с самим собой,
И вниз пойдешь - своей стыдяся тени.
О, ужас, о, мучительный позор:
Выпрашивает милостыню-Гений!"
И Данте отвечал, потупя взор:
"Я принимаю бремя всех мучений!"

. . . . . . . . . . . . . . .

И Тень его отметила перстом,
И вдруг ушла, в беззвучии рыдая,
И Данте в путь пошел, изнемогая
Под никому невидимым крестом.

Скользят стрижи в лазури неба чистой.
- В лазури неба чистой горит закат.-
В вечерний час как нежен луг росистый!
- Как нежен луг росистый, и пруд, и сад! -
Вечерний час — предчувствие полнОчи.
- В предчувствии полнОчи душа дрожит.-
Пред красотой минутной плачут очи.
- Как горько плачут очи! Как миг бежит!

                1

Я помню ясно. Все. Была весна.
Я болен, беден, жалок, я не понят.
Но разве не весной мечты хоронят?
В душе был страх, недвижность, глубина.

Я медлил у высокого окна.
Мне мнилось: за стеною кто-то стонет.
Любимая, проклятая, жена -
Не слышно ей, что дух мой, дух мой тонет.

Я бросился на камни сквозь окно.
Но не было Судьбой мне суждено
Достичь конца чудовищной ошибки.

И я лежал, разбитый, на земле.
И слышал, как вверху, в лучистой мгле,
Роялю - отвечали звуки скрипки.

                2

Прошли года. Я в прошлом вновь. Живу.
Я в память заглянул, как в круг зеркальный.
Изломанный и спящий наяву,
Я в пропасти какой-то, изначальной.

Недосягаем свод Небес хрустальный.
Заклятый замок жизни весь во рву.
В разъятости двух душ, я, сон печальный,
Проклятым никого не назову.

Спасенный странной помощью Незримых,
Я все свои изломы исцелил.
Я встал с земли в сияньи свежих сил.

Но с этих дней, сквозь смех, меж двух любимых,
Два строя звуков дух мой различил:
Двойной напев - врагов непобедимых.

Я и Отец — одно.

                    Евангелие от Иоанна.

Я дверь. И кто войдет той дверью,
Тот выйдет вольный на поля,
С душою чуждой суеверью,
Лишь веру правую хваля.

Ты видишь Солнце там высоко?
Все — в светозвонах небеса.
Но также в капле — это Око,
Что забаюкала роса.

Но также звезды — в малой травке,
Приявшей таинство чудес,
И в красногрудке, в певчей славке, —
Вся слава Зодчего небес.

Нам нужно путь Отца уважить,
Отец и Я — всегда одно.
Кто Мной войдет, — найдет он пажить
И златопышное руно.

Когда ты грустен, выйди в поле.
Не сам ли ты вспахал его?
Кто полностью в сужденной доле,
Наследник царства он всего.

Удел с уделом есть несхожий.
Но, раб Единому Царю,
Не Я ль сказал, что Сын Я Божий?
Я волю Вышнего творю.

Я есмь. Я жизнь и воскресенье.
И кто уверует в Меня,
Он перейдет свое пронзенье,
Очищен в пламенях огня.

Пойми, обвитый пеленами,
С лицом обвязанным платком,
Что вышний Свет владеет нами,
В котором молния и гром.

Есть миг всему. Есть час и тучам.
И, мертвый Лазарь, для тебя,
Решеньем творчески-певучим,
Он вскинет радугу, любя.

Как прелестен этот бред,
   Лепет детских слов.
Предумышленности нет,
   Нет в словах оков.

Сразу - Солнце и Луна,
   Звезды и цветы.
Вся Вселенная видна,
   Нет в ней темноты.

Все что было - здесь сейчас,
   Все что будет - здесь.
Почему ж ты, Мир, для нас -
   Не ребенок, весь?

Быть может, когда ты уйдешь от меня,
Ты будешь ко мне холодней.
Но целую жизнь, до последнего дня,
О друг мой, ты будешь моей.

Я знаю, что новые страсти придут,
С другим ты забудешься вновь.
Но в памяти прежние образы ждут,
И старая тлеет любовь.

И будет мучительно-сладостный миг:
В лучах отлетевшего дня,
С другим заглянувши в бессмертный родник,
Ты вздрогнешь - и вспомнишь меня.

Я был вам звенящей струной,
Я был вам цветущей весной,
Но вы не хотели цветов,
И вы не расслышали слов.

Я был вам призывом к борьбе,
Для вас я забыл о себе,
Но вы, не увидев огня,
Оставили молча меня.

Когда ж вы порвали струну,
Когда растоптали весну,
Вы мне говорите, что вот
Он звонко, он нежно поет.

Но если еще я пою,
Я помню лишь душу мою,
Для вас же давно я погас,
Довольно, довольно мне вас.

Пойду в долины сна,
Там вкось растут цветы,
Там падает луна
С бездонной высоты.

Вкось падает она —
И все не упадет.
В глухих долинах сна
Густой дурман цветет.

И странная струна
Играет без смычков,
Мой ум — в долинах сна,
Средь волн без берегов.

   Отрывки из ненаписанной поэмы

1

La luna llena... Полная луна...
Иньес, бледна, целует, как гитана.
Te amo... amo... Снова тишина...
Но мрачен взор упорный Дон Жуана.

Слова солгут,- для мысли нет обмана,-
Любовь людей,- она ему смешна.
Он видел все, он понял слишком рано
Значение мечтательного сна.

Переходя от женщины продажной
К монахине, безгрешной, как мечта,
Стремясь к тому, в чем дышит красота,

Ища улыбки глаз бездонно-влажной,
Он видел сон земли, не сон небес,
И жар души испытанной исчез.

2

Он будет мстить. С бесстрашием пирата
Он будет плыть среди бесплодных вод.
Ни родины, ни матери, ни брата,
Над ним навис враждебный небосвод.

Земная жизнь - постылый ряд забот,
Любовь - цветок, лишенный аромата.
О, лишь бы плыть - куда-нибудь-вперед,-
К развенчанным святыням нет возврата.

Он будет мстить. И тысячи сердец
Поработит дыханием отравы.
Взамен мечты он хочет мрачной славы.

И женщины сплетут ему венец,
Теряя все за сладкий миг обмана,
В проклятьях восхваляя Дон Жуана.

3

Что ж, Дон Люис? Вопрос - совсем нетрудный.
Один удар его навек решит.
Мы связаны враждою обоюдной.
Ты честный муж,- не так ли? Я бандит?

Где блещет шпага, там язык молчит.
Вперед! Вот так! Прекрасно! Выпад чудный!
А Дон Люис! Ты падаешь? Убит,
In pace requiescat. Безрассудный!

Забыл, что Дон Жуан неуязвим!
Быть может, самым Адом я храним,
Чтоб стать для всех примером лютой казни?

Готов служить. Не этим, так другим.
И мне ли быть доступным для боязни,
Когда я жаждой мести одержим!

4

Сгущался вечер. Запад угасал.
Взошла луна за темным океаном.
Опять кругом гремел стозвучный вал,
Как шум грозы, летящей по курганам.

Я вспомнил степь. Я вижу за туманом
Усадьбу, сад, нарядный бальный зал,
Где тем же сладко-чувственным обманом
Я взоры Русских женщин зажигал.

На зов любви к красавице-княгине
Вошел я тихо-тихо, точно вор.
Она ждала. И ждет меня доныне.

Но ночь еще хранила свой убор,
А я летел, как мчится смерч в пустыне,
Сквозь степь я гнал коня во весь опор.

5

Промчались дни желанья светлой славы,
Желанья быть среди полубогов.
Я полюбил жестокие забавы,
Полеты акробатов, бой быков,
Зверинцы, где свиваются удавы,
И девственность, вводимую в альков -
На путь неописуемых видений,
Блаженно-извращенных наслаждений.

Я полюбил пленяющий разврат
С его неутоляющей усладой,
С его пренебреженьем всех преград,
С его - ему лишь свойственной - отрадой.
Со всех цветов сбирая аромат,
Люблю я жгучий зной сменить прохладой,
И, взяв свое в любви с чужой женой,
Встречать ее улыбкой ледяной.

И вдруг опять в моей душе проглянет
Какой-то сон, какой-то свет иной,
И образ мой пред женщиной предстанет
Окутанным печалью неземной.
И вновь ее он как-то сладко ранит,
И, вновь - раба, она пойдет за мной.
И поспешит отдаться наслажденью
Восторженной и гаснущею тенью.

Любовь и смерть, блаженство и печаль
Во мне живут красивым сочетаньем,
Я всех маню, как тонущая даль,
Уклончивым и тонким очертаньем,
Блистательно убийственным, как сталь,
С ее немым змеиным трепетаньем.
Я весь - огонь, и холод, и обман,
Я - радугой пронизанный туман.

Милый друг, почему бесконечная боль
Затаилась в душе огорченной твоей?
Быть счастливым себя хоть на миг приневоль,
Будь как царь водяной и как горный король,
Будь со мною в дрожанье бессвязных ветвей.

Посмотри, как воздушно сиянье луны,
Как проходит она - не дыша, не спеша.
Все виденья в застывшей тиши сплетены,
Всюду свет и восторг, всюду сон, всюду сны.
О, земля хороша, хороша, хороша!

Мне кажется, что я не покидал России,
И что не может быть в России перемен.
И голуби в ней есть. И мудрые есть змии.
И множество волков. И ряд тюремных стен.

Грязь "Ревизора" в ней. Весь гоголевский ужас.
И Глеб Успенский жив. И всюду жив Щедрин.
Порой сверкнет пожар, внезапно обнаружась,
И снова пал к земле земли убогий сын.

Там за окном стоят. Подайте. Погорели.
У вас нежданный гость. То - голубой мундир.
Учтивый человек. Любезный в самом деле.
Из ваших дневников себе устроил пир.

И на сто верст идут неправда, тяжба, споры,
На тысячу - пошла обида и беда.
Жужжат напрасные, как мухи. разговоры.
И кровь течет не в счет. И слезы - как вода.

Дух ветров, Зефир игривый
Прошумел среди листов,
Прикоснулся шаловливый
К нежным чашечкам цветов.

И шепнул неуловимый,
И волною шевельнул,
К арфе звучной и незримой
Дланью быстрою прильнул:

И с беспечностью ребенка,
Не заботясь ни о чем,
Он играл легко и звонко
В ясном воздухе ночном.

И влюбленные наяды
Показались из волны,
И к нему кидали взгляды
В свете гаснущей Луны.

Нимфа с нимфою шепталась,
О блаженстве говоря.
А за Морем пробуждалась
Розоперстая заря.

Я слушал Море много лет,
Свой дух ему предав.
В моих глазах мерцает свет
Морских подводных трав.

Я отдал Морю сонмы дней,
Я отдал их сполна.
И с каждой песней все слышней
В моих словах - волна.

Волна стозвучная того,
Чем полон Океан,
Где все - и юно, и мертво,
Все правда и обман.

И я, как дух волны морской,
Среди людей брожу;
Своей певучею тоской
Я всех заворожу.

Огнем зелено-серых глаз
Мне чаровать дано.
И много душ в заветный час
Я увлеку на дно.

И в этой мгле морского дна,
Нежней, чем воды рек,
Им будет сниться вышина,
Погибшая навек.

Мы спешим, мы плывем
На могучей волне,
Незнакомы со сном,
Но всегда с полусне.

Слезы жен и детей
Не заметит наш глаз,
И где смерть для людей,
Там отрада для нас.

Нашей властью звучат
Панихиды в церквах,
В двери к людям стучат 
Смерть, и гибель, и страх.

Между вешних листов,
Символ сгибнувших сил,
Миллионы крестов, 
Миллионы могил.

Любо нежную мать
Умертвить, погубить,
Мы не можем ласкать,
Не умеем любить.

В эти дни, как и встарь,
Каждый миг, каждый час,
Лучший дар на алтарь
Жизнь приносит для нас.

И спешим, и плывем
Мы в ночной тишине,
Незнакомы со сном, 
Но всегда в полусне.

Дышали твои ароматные плечи,
Упругие груди неровно вздымались,
Твои сладострастные тихие речи
Мне чем-то далеким и смутным казались.

Над нами повиснули складки алькова,
За окнами полночь шептала невнятно,
И было мне это так чуждо, так ново,
И так несказанно, и так непонятно.

И грезилось мне, что, прильнув к изголовью,
Как в сказке, лежу я под райскою сенью,
И призрачной был я исполнен любовью,
И ты мне казалась воздушною тенью.

Забыв о борьбе, о тоске, о проклятьях,
Как нектар, тревогу я пил неземную,—
Как будто лежал я не в грешных объятьях,
Как будто лелеял я душу родную.

Есть красота в постоянстве страдания
И в неизменности скорбной мечты.
Знойного яркого Солнца сияние,
Пышной Весны молодые черты
В сердце не так вызывают сознание
Лски больной, неземной красоты,
Как замка седые руины, печальной Луны трепетание,
Застенчивых сумерек скорбь, или осени грустной листы.

Еще необходимо любить и убивать,
Еще необходимо накладывать печать,
Быть внешним и жестоким, быть нежным без конца
И всех манить волненьем красивого лица.

Еще необходимо. Ты видишь, почему:
Мы все стремимся к богу, мы тянемся к нему,
Но бог всегда уходит, всегда к себе маня,
И хочет тьмы — за светом, и после ночи — дня.

Всегда разнообразных, он хочет новых снов,
Хотя бы безобразных, мучительных миров,
Но только полных жизни, бросающих свой крик,
И гаснущих покорно, создавши новый миг.

И маятник всемирный, незримый для очей,
Ведет по лабиринту рассветов и ночей.
И сонмы звезд несутся по страшному пути.
И бог всегда уходит. И мы должны идти.

О, люди, жалко-скучные, о, глупые затейники,
Зачем свои мечтания в слова вложили вы?
Вы ходите, вы бродите, по селам коробейники,
Но все людские вымыслы поблекли и мертвы.

Словами захватали вы все радости желанные,
Все тайное лишили вы светло-заветных чар.
И травы грубо топчете, и бродите, обманные,
И, сгорбленные, носите непрошенный товар.

Торгуете, торгуетесь, назойливо болтаете,
Ступая, убиваете безмолвные цветы.
И все, что в мысли просится, на деньги вы считаете,
И в сердце оставляете проклятье пустоты.

О, скупщики корыстные, глядельщики бесстыдные,
Оставьте нас, - ужели ж вам мало городов?
Луга мои, мечты мои, неслышные, невидные,
Найду ли для любви моей нетронутых цветов!

То, что люди называли по наивности любовью,
То, чего они искали, мир не раз окрасив кровью,
Эту чудную Жар-Птицу я в руках своих держу,
Как поймать ее, я знаю, но другим не расскажу.

Что другие, что мне люди! Пусть они идут по краю,
Я за край взглянуть умею и свою бездонность знаю.
То, что в пропастях и безднах, мне известно навсегда,
Мне смеется там блаженство, где другим грозит беда.

День мой ярче дня земного, ночь моя не ночь людская,
Мысль моя дрожит безбрежно, в запредельность убегая.
И меня поймут лишь души, что похожи на меня,
Люди с волей, люди с кровью, духи страсти и огня!

Не говори мне! Шар земной, скажи точнее: Шар железный -
И я навеки излечусь от боли сердца бесполезной.
Да, Шар железный с круговым колодцем скрытого огня
И легким слоем верховым земли с полями ячменя.

С полями ржи, с лугами трав, с зелеными коврами леса,
С громадой гор, где между скал недвижных туч висит завеса,
И с этой плесенью людской, где ярче всех - кто всех старей,
Кто мозг свой жадный расцветил на счет умов других людей.

Я только должен твердо знать, что жёсток этот Шар железный.
И пусть, и пусть. Зачем же грусть? Мы с ним летим
 воздушной бездной.
Зачем же мягким буду я в железный, в жесткий этот век?
Я меч беру - и я плыву - до устья пышных - пышных рек.

Спрошу ли ум, в чем желтый цвет,
Душа сейчас поет ответ,
Я вижу круг, сиянье, сферу,
Не золото, не блеск его,
Не эту тяжкую химеру,
Что ныне стала - вещество
Для униженья моего,
О, нет, иное торжество: -
Подсолнечник, цветок из Перу,
Где знали, как лазурь очей
Нежна от солнечных лучей.

"Живи один", мне Мысль сказала,
Звезда Небес всегда одна,
Забудь восторг, начни сначала,
Дорога скорби - суждена".

"О, нет", шепнуло ей Мечтанье,
Звезда - одна, один - цветок,
Но их дыханья и сиянья
Проходят множеством дорог".

И вечно юное Стремленье
Прервало их неравный спор.
Взял лютню я, - и волны пенья,
Звеня, наполнили простор.

За пределы предельного,
К безднам светлой Безбрежности!
В ненасытной мятежности,
В жажде счастия цельного,
          Мы, воздушные, летим
          И помедлить не хотим.
          И едва качаем крыльями.
Все захватим, все возьмем,
Жадным чувством обоймем!
          Дерзкими усильями
Устремляясь к высоте,
Дальше, прочь от грани тесной,
Мы домчимся в мир чудесный
К неизвестной
                        Красоте! 

За то, что нет благословения
Для нашей сказки — от людей,—
За то, что ищем мы забвения
Не в блеске принятых страстей,—

За то, что в сладостной бесцельности
Мы тайной связаны с тобой,—
За то, что тонем в беспредельности,
Не побежденные судьбой,—

За то, что наше упоение
Непостижимо нам самим,—
За то, что силою стремления
Себя мы пыткам предадим,—

За новый облик сладострастия,—
Душой безумной и слепой
Я проклял всё — во имя счастия,
Во имя гибели с тобой.

Позабывшись,
Наклонившись,
И незримо для других,
Удивленно
Заглянуть,
Полусонно
Воздохнуть,—
Это путь
Для того, чтоб воссоздать
То, чего нам в этой жизни вплоть до смерти не видать.

В день октября, иначе листопада,
Когда бесплодьем скована земля,
Шла дева чрез пустынные поля.
Неверная, она с душой номада
Соединяла дивно-чуткий слух:
В прекрасно-юном теле ветхий дух.

Ей внятен был звук вымерших проклятий,
Призывы оттесняемых врагов,
И ропот затопленных берегов,
Намек невоплотившихся зачатий,
Напев миров, толпящихся окрест,
Дрожания незасвеченных звезд.

Но дева с утомленными глазами,
Внимая всем, кричащим вкруг нее,
Лелеяла безмолвие свое.
Поняв одно за всеми голосами,
Безгласно холодела, как земля,
И шла вперед, чрез мертвые поля.

Ровное, чистое,
Поле путистое,
Путь убегает - куда?
К недостижимому,
Счастью любимому.
Счастье, блеснешь ли когда?
                           
Только пойдешь к тебе,
Только речешь Судьбе:
Дай же мне, дай мне мой Рай, -
Поле меняется,
Путь затрудняется,
Рытвины, вот, примечай.
                           
Темные пропасти,
Страшные лопасти
Жадно-разъятых цветов,
Дьяволом сеянных,
Ведьмой взлелеянных,
Ведьмой повторности снов.
                           
Тех же все тающих,
Ум ослепляющих,
В омут ведущих, во рвы.
Сонными чарами,
Чадом, кошмарами
Дышат все стебли травы.
                           
И засыпаешь ты,
Сонно блуждаешь ты,
Падаешь, тянешься ввысь.
Ты изуродован,
Весь обнародован,
Явность ты, липкость, и склизь.
                           
Сыты ли лопасти?
Полны ли пропасти?
Кто их наполнит, и чем?
В снах повторительных,
Вечно-мучительных,
Слеп ты, и глух ты, и нем.
                           
Вдруг все окончено.
То, что утончено,
Рвется, бледнеет - и вот
Снова на воле ты,
Снова на поле ты,
Снова дорога - зовет.

Глубокие рвы. Подъемные мосты.
Высокие стены с тяжелыми воротами.
Мрачные покои, где сыро и темно;
Высокие залы, где гулки так шаги.
Стены с портретами предков неприветных.
Пальцы, чтоб ткань все ту же вышивать.
Узкие окна. Внизу - подземелья.
Зубчатые башни, их серый цвет.
Серый их цвет, тяжелые громады.
Что тут делать? Сегодня - как вчера.
Что тут делать? Завтра - как сегодня.
Что тут делать? Завтра - как вчера.
Только и слышишь, как воет ветер.
Только и помнишь, как ноет сердце.
Только взойдешь на вершину башни.
Смотришь на дальнюю даль горизонта.
Там, далеко, страны другие.
Здесь все те же леса и равнины.
Там, далеко, новое что-то.
Здесь все те же долины и горы.
Замок, замок, открой мне ворота -
Сердце больше не может так жить.

В закатном зареве мгновений, твоих или моих,
Я вижу, как сгорает гений, как возникает стих,
В закатном зареве мгновений докучный шум затих.

Воспламененное Светило ушло за грань морей,
И в тучах краски доживают всей роскошью своей,
Чего в них больше - аметистов, рубинов, янтарей?

К чему свой взор случайно склонишь, то даст тебе ответ,
В одном увидишь пламя счастья, в другом услышишь "Нет".
Но все, на что свой взгляд уронишь, восхвалит поздний свет.

Прозрачность, нежность, и чрезмерность, все слито в забытьи,
В последний раз мы их коснемся в предсмертном бытии,
И мы поймем, что эти краски - твои или мои.

И мы поймем, как полнозвучно поет волна морей,
Когда дневное отшумело, и Ночь, во сне, бодрей,
И все ночное, незаметно, идет скорей, скорей.

Вот, все воздушней аметисты, рубины, янтари,
Все, что во внешнем - еле слышно, все ярко - что внутри,
Мгновенье пышного Заката - последнее - гори!

Как в небесах, объятых тяжким сном,
Порой сверкает беглая зарница,
Но ей не отвечает дальний гром,—

Так точно иногда в уме моем
Мелькают сны, и образы, и лица,
Погибшие во тьме далеких лет,—

Но мимолетен их непрочный свет,
Моя душа безмолвна, как гробница,
В ней отзыва на и призывы нет.

            Сонет

Еще последний снег в долине мглистой
На светлый лик весны бросает тень,
Но уж цветет душистая сирень,
И барвинок, и ландыш серебристый.

Как кроток и отраден день лучистый,
И как приветна ив прибрежных сень.
Как будто ожил даже мшистый пень,
Склонясь к воде, бестрепетной и чистой.

Кукушки нежный плач в глуши лесной
Звучит мольбой тоскующей и странной.
Как весело, как горестно весной,

Как мир хорош в своей красе нежданной -
Контрастов мир, с улыбкой неземной,
Загадочный под дымкою туманной.

На вершине скалы, где потоком лучей
Солнце жжет горячей, где гнездятся орлы,
Из туманов и мглы зародился ручей,
Все звончей и звончей по уступам скалы
Он волной ударял, и гранит повторял
Мерный отзвук на звук, возникавший вокруг.

Как прозрачный кристалл, как сверкающий луч,
Переменчивый ключ меж камней трепетал,
На граните блистал, и красив, и певуч,
Жаждой жизни могуч, он от счастья рыдал,
И кричали орлы, на уступах скалы,
У истоков ручья, в торжестве бытия.

		Николаю Ильичу Стороженко

Брызнули первые искры рассвета,
Дымкой туманной покрылся ручей.
В утренний час его рокот звончей.
Ночь умирает... И вот уж одета
В нерукотворные ткани из света,
В поясе пышном из ярких лучей,
Мчится Заря благовонного лета
		Из-за лесов и морей,
Медлит на высях обрывистых гор,
Смотрится в зеркало синих озер,
		Мчится Богиня Рассвета.

		Следом за ней
Легкой гирляндою эльфы несутся,
Хором поют: «Пробудилась Заря!»
Эхом стократным их песни везде отдаются,
Листья друг к другу с бозмолвною ласкою жмутся,
В небе — и блеск изумруда, и блеск янтаря,
Нежных малиновок песни кристальные льются:
		«Кончилась Ночь! Пробудилась Заря!»

Жизнь проходит,— вечен сон.
Хорошо мне,— я влюблен.
Жизнь проходит,— сказка — нет.
Хорошо мне,— я поэт.
Душен мир,— в душе свежо.
Хорошо мне, хорошо.

Господь, Господь, внемли, я плачу, я тоскую,
	Тебе молюсь в вечерней мгле.
Зачем Ты даровал мне душу неземную — 
	И приковал меня к земле?
Я говорб с Тобой сквозь тьму тысячелетий,
	Я говорю Тебе, Творец,
Что мы обмануты, мы плачем, точно дети,
	И ищем: где же наш Отец?
Когда б хоть миг один звучал Твой голос внятно,
	Я был бы рад сиянью дня,
Но жизнь, любовь, и смерть — все страшно, непонятно,
	Все неизбежно для меня.
Велик Ты, Господи, но мир Твой неприветен,
	Как все великое, он нем,
И тысячи веков напрасен, безответен
	Мой скорбный крик «Зачем, зачем?..»

Мне звёзды рассказали: «Любви на небе нет».
Я звёздам не поверил. Я счастлив. Я поэт.

Как сон тебя я вижу, когда влюблённый сплю,
И с грёзой просыпаюсь и вновь тебя люблю.

Не в царственных пространствах, где дышит Орион,
Не там, где блещет Вега, мой светлый небосклон.

В твоих глазах я вижу бессмертную мечту,
Бессмертие сознанья, любовь, и красоту.

И вот в пустынях неба не светится Луна,
Ты вечность победила, ты царствуешь одна.

Звезде — звездой влюблённой — я шлю свой луч живой,
С тобой навек далёкий, теперь навек я твой.

Когда царил тот сильный зверолов,
Что миру явлен именем Немврода,
Чуть зачинала сны времен природа,
И раем был любой лесистый ров.

Не кроликов и не перепелов
Он в сети уловлял. Иного рода
Ловить зверей была ему угода.
Взлюбил он коготь, клык, и рог, и рев.

Когда, громадой, в любострастном миге,
Шел мастодонт мохнатый, разъярен,
Навстречу шел и улыбался он.

На зверя сбоку вдруг бросал вериги.
И записали в слове Древней Книги: —
«Сей начал быть могучим в сне времён». 

Тончайший звук, откуда ты со мной?
Ты создан птицей? Женщиной? Струной?
Быть может, солнцем? Или тишиной?

От сердца ли до сердца свеян луч?
Поэт ли спал, и был тот сон певуч?
Иль нежный с нежной заперся на ключ?

Быть может, колокольчик голубой
Качается, тоскуя сам с собой,
Заводит тяжбу с медленной судьбой?

Быть может, за преградою морей
Промчался ветер вдоль родных полей
И прошептал: «Вернись. Приди скорей».

Быть может, там, в родимой стороне,
Желанная томится обо мне,
И я пою в ее душе на дне?

И тот берущий кажущийся звук
Ручается, как призрак милых рук,
Что верен я за мглою всех разлук.

Как глух сердитый шум
Взволнованного Моря!
Как свод Небес угрюм,
Как бьются тучи, споря!

О чем шумит волна,
О чем протяжно стонет?
И чья там тень видна,
И кто там в Море тонет?

Гремит морской прибой,
И долог вой упорный:
"Идем, идем на бой,
На бой с Землею черной!

Разрушим грань Земли,
Покроем все водою!
Внемли, Земля, внемли,
Наш крик грозит бедою!

Мы все зальем, возьмем,
Поглотим жадной бездной,
Громадой волн плеснем,
Взберемся в мир надзвездный!"

"Шуми, греми, прибой!"
И стонут всплески смеха.
"Идем, идем на бой!" -
"На бой" - грохочет эхо.

На странных планетах, чье имя средь нас неизвестно,
Глядят с восхищеньем, в небесный простор, существа,
Их манит звезда, чье явленье для них - бестелесно,
Звезда, на которой сквозь Небо мерцает трава.

На алых планетах, на белых, и ласково-синих,
Где светят кораллом, горят бирюзою поля,
Влюбленные смотрят на остров в небесных пустынях,
В их снах изумрудно, те сны навевает - Земля.

Подвижная сфера зрачков, в изумруде текучем сужаясь,
Расширяясь, сливает безмолвно привлеченную душу с душой.
В глубоких зрачках искушенья, во влаге зеленой качаясь,
Как будто бы манят, внушают: «Приблизься, ты мне не чужой».

         О травянистый изумруд,
         Глаза испанки светлокудрой!
         Какой художник нежно-мудрый,
         Утонченник, сказался тут?
         Где все так жарко, чернооко,
         Где всюду черный цвет волос;
         В сиянье белокурых грез
         Испанка-нимфа одиноко
         Порой возникнет — и на вас
         Струит огонь зеленых глаз.
         Всего красивей черный цвет
         В зрачках зеленых глаз.
         Где водный свет? Его уж нет.
         Лишь черный есть алмаз!
         Зелено-бледная вода,
         Русалочий затон,—
         О, не одна здесь спит беда,
         И чуток этот сон.
         И каждый миг, и каждый час
         Воздушный изумруд,
         Воздушный цвет зеленых глаз
         Поет мечте: «Я тут!»
         Зрачок растет, и жадный свет
         Зовет, берет, светясь.
         Где целый мир? Его уж нет,
         Лишь черный есть алмаз!

   Цвет расцветшей жизни, нежный изумруд.
                   «Горящие здания»

   Звезда, на которой сквозь небо мерцает трава.
                        «Фата Моргана»

                                   1

                  Земля, я неземной, но я с тобою скован,
                  На много долгих дней, на бездну быстрых лет.
                  Зеленый твой простор мечтою облюбован,
                  Земною красотой я сладко заколдован,
                  Ты мне позволила, чтоб жил я как Поэт.

                  Меж тысячи умов мой мозг образовала
                  В таких причудливых сплетеньях и узлах.
                  Что все мне хочется, "Еще" твержу я, "Мало",
                  И пытку я люблю, как упоенье бала,
                  Я быстрый альбатрос в безбрежных облаках.

                  Не страшны смелому безмерные усилья,
                  Шутя перелечу я из страны в страну,
                  Но в том весь ужас мой, что, если эти крылья
                  Во влаге омочу, исполненный бессилья,
                  Воздушный, неземной, я в Море утону.

                  Я должен издали глядеть на эти воды,
                  В которых жадный клюв добычу может взять,
                  Я должен над Землей летать не дни, а годы,
                  Но я блаженствую, я лучший сон Природы,
                  Хоть как я мучаюсь - мне некому сказать.

                  И рыбы бледные, немые черепахи,
                  Быть может, знают мир, безвестный для меня,
                  Но мне так радостно застыть в воздушном взмахе,
                  В ненасытимости, в поспешности, и страхе,
                  Над пропастью ночей, и над провалом дня.

                  Земля зеленая, я твой, но я воздушный,
                  Сама велела ты, чтоб здесь я был таким,
                  Ты в пропастях летишь, и я лечу, послушный,
                  Я страшен, как и ты, я чуткий и бездушный,
                  Хотя я весь - душа, и мне не быть другим.

                  Зеленая звезда, планета изумруда,
                  Я так в тебе люблю, безжалостность твою,
                  Ты не игрушка, нет, ты ужас, блеск, и чудо,
                  И ты спешишь - туда, хотя идешь - оттуда,
                  И я тебя люблю, и я тебя пою.

                  В раскинутой твоей роскошной панораме,
                  В твоей, нестынущей и в декабрях, Весне,
                  В вертепе, в мастерской, в тюрьме, в семье, и в храме
                  Мне вечно чудится картина в дивной раме,
                  Я с нею, в ней, и вне, и этот сон - во мне.

                  Сказал, и более я повторять не стану,
                  Быть может, повторю, я властен повторить: -
                  Я предал жизнь мою лучистому обману,
                  Я в безднах мировых нашел свою Светлану,
                  И для нее кручу блистающую нить.

                  Моя любовь - Земля, я с ней сплетен - для пира,
                  Легенду мы поем из звуковых примет.
                  В кошмарных звездностях, в безмерных безднах Мира,
                  В алмазной плотности бессмертного Эфира -
                  Сон Жизни, Изумруд, Весна, Зеленый Свет!

                                     2

                         Странный мир противоречья,
                         Каждый атом здесь иной,
                         Беззаветность, бессердечье,
                         Лютый холод, свет с весной.

                         Каждый миг и каждый атом
                         Ищут счастия везде,
                         Друг за другом, брат за братом,
                         Молят, жаждут: "Где же? Где?"

                         Каждый миг и каждый атом
                         Вдруг с себя свергают грусть,
                         Любят, дышат ароматом,
                         Шепчут: "Гибнем? Что же! Пусть!"

                         И мечтают, расцветают,
                         Нет предела их мечте.
                         И внезапно пропадают,
                         Вдруг исчезнут в пустоте.

                         О, беспутница, весталка,
                         О, небесность, о, Земля!
                         Как тебе себя не жалко?
                         Кровью дышат все поля.

                         Кровью дышат розы, маки,
                         И дневные две зари.
                         Вечно слышен стон во мраке: -
                         "В гробе тесно! Отвори!"

                         "Помогите! Помогите!" -
                         Что за странный там мертвец?
                         Взял я нити, сплел я нити,
                         Рву я нити, есть конец.

                         Если вечно видеть то же,
                         Кто захочет видеть сон?
                         Тем он лучше, тем дороже,
                         Что мгновенно зыбок он.

                         Ярки маки, маки с кровью,
                         Ярки розы, в розах кровь.
                         Льни бесстрашно к изголовью,
                         Спи смертельно, встанешь вновь.

                         Для тебя же - мрак забвенья,
                         Смерти прочная печать,
                         Чтобы в зеркале мгновенья
                         Ты красивым был опять.

                         Люди, травы, камни, звери,
                         Духи высшие, что здесь,
                         Хоть в незримой, в близкой сфере,
                         Мир земной прекрасен весь.

                         Люди бледные, и травы,
                         Камни, звери, и цветы,
                         Все в своем явленьи правы,
                         Все живут для Красоты.

                         Все в великом сложном Чуде -
                         И творенье, и творцы,
                         Служат страсти звери, люди,
                         Жизнь идет во все концы.

                         Всюду звери, травы, камни,
                         Люди, люди, яркий сон.
                         Нет, не будет никогда мне
                         Жаль, что в Мире я рожден!

                         Все вражды, и все наречья-
                         Буквы свитка моего.
                         Я люблю противоречье, -
                         Как сверкнуть мне без него?

                                     3

                        Небо - сверху, Небо - снизу,
                        Небо хочет быть двойным.
                        Я люблю святую ризу,
                        Я люблю огонь и дым,

                        Небо каждое мгновенье
                        На Земле и вкруг Земли.
                        Близок праздник просветленья,
                        Пусть он мнится нам вдали.

                        Небо так же вечно с нами,
                        Как доступная Земля.
                        Здесь мы слиты с облаками,
                        В Небе - здешние поля.

                        Звезды вечно с нами слиты,
                        Хоть небесный свод вдали.
                        Звездным светом перевиты
                        Все мечтания Земли.

                                     4

                     Мерно, размерно земное страдание,
                     Хоть беспримерно по виду оно.
                     Вижу я в зеркале снов и мечтания,
                     Вижу глубокое дно.
                     Вечно есть вечер, с ним свет обаянья,
                     В новом явленъи мечты и огни.
                     В тихие летние дни
                     Слышится в воздухе теплом жужжанье,
                     Гул голосов,
                     Звон и гуденье, как будто бы пенье
                     Тысяч, о, нет, мириад комаров,
                     Нет их меж тем в глубине отдаленья,
                     Нет и вблизи. Это сон? Навожденье?
                     Это - поднятье воздушных столбов.
                     Полосы воздуха вверх убегают.
                     Полосы воздуха нежно сверкают,
                     И непрерывность гуденья слагают,
                     Улей воздушный в садах облаков.

                     Мука долга, но короче, короче, -
                     Души предчувствуют лучшие дни.
                     В светлые зимние ночи
                     В Небо взгляни.
                     Видишь созвездья, и их постоянства?
                     Видишь ты эту бездонность пространства?
                     В этих морях есть свои жемчуга.
                     Души там носятся в плясках навеки,
                     Вихри там просятся в звездные реки,
                     Всплески созвездные бьют в берега.
                     Чу, лишь сознанию внятные струны,
                     С солнцами солнца, и с лунами луны,
                     Моря планетного мчатся буруны,
                     Твердость Эфира лучами сверля, -
                     Марсы, Венеры, Вулканы, Нептуны,
                     Вот! между ними - Земля!
                     Где же все люди? Их нет. Все пустынно.
                     Все так духовно, согласно, причинно,
                     Нет человеков нигде.
                     Только твоя гениальность сознанья,
                     Сердца бездонного с сердцем слиянье,
                     Песня звезды к отдаленной звезде.
                     Полосы, полосы вечного Света,
                     Радостной тайною Небо одето, -
                     Близко так стало, что было вдали.
                     Непостижимо прекрасное чудо: -
                     Мчимся туда мы, ниспавши оттуда,
                     В глыбах бесцветных - восторг изумруда,
                     Майская сказка Земли.

                                     5

                         В зеленом и белом тумане,
                         И в дымке светло-голубой,
                         Земля в мировом караване
                         Проходит, любуясь собой.

                         Растенья земные качает,
                         Поит опьяненьем цветы.
                         И ночь мировая венчает
                         Невесту небесной мечты.

                         Сплетает в союзе небесном
                         То с Солнцем ее, то с Луной,
                         С Венерой в содружестве тесном,
                         С вечерней своей тишиной.

                         Всех любит Земля молодая,
                         Ей разных так сладко любить,
                         Различностью светов блистая,
                         Стожизненным можешь ты быть.

                         И вот половиною шара,
                         В котором Огонь без конца,
                         В гореньи дневного пожара
                         Земля опьяняет сердца.

                         И в это же самое время
                         Другой половиной своей
                         Чарует влюбленное племя
                         Внушеньями лунных лучей.

                         И странно-желанно слиянье
                         С Землею двух светочей в Три.
                         Люби, говорит обаянье,
                         Бери - мы с тобою цари.

                         Качает нас Вечность, качает,
                         Пьянеют земные цветы.
                         И Полночь, и День отвечает
                         Невесте небесной мечты.

                                     6

        Земля, ты так любви достойна, за то что ты всегда иная,
        Как убедительно и стройно все в глуби глаз, вся жизнь земная.
        Поля, луга, долины, степи, равнины, горы и леса,
        Болота, прерии, мареммы, пустыни, Море, Небеса.
        Улыбки, шепоты, и ласки, шуршанье, шелест, шорох, травы,
        Хребты безмерных гор во мраке, как исполинские удавы,
        Кошмарность ходов под землею, расселин, впадин, и пещер,
        И храмы в страшных подземельях, чей странен сказочный размер
        Дремотный блеск зарытых кладов, целебный ключ в тюрьме гранита,
        И слитков золота сокрытость, что будет смелыми открыта.
        Паденье в пропасть, в мрак и ужас, в рудник,
                                         где раб - как властелин,
        И горло горного потока, и ряд оврагов меж стремнин.
        В глубоких безднах Океана - дворцы погибшей Атлантиды,
        За сном потопа - вновь под Солнцем - ковчег
                                            Атлантов, Пирамиды,
        Землетрясения, ужасность тайфуна, взрытости зыбей,
        Успокоительная ясность вчера лишь вспаханных полей.

                                     7

               Земля научает глядеть - глубоко, глубоко,
               Телесные дремлют глаза, незримое светится око.
               Пугаясь, глядит
               На тайну земную.
               Земля между тем говорит: -
               Ликуй - я ликую.
               Гляди пред собой,
               Есть голос в веселом сегодня, как голос есть
                                                     в темном вчера.
               Подпочва во впадине озера - глина, рухляк, перегной,
               Но это поверхностный слой: -
               Там дно, а над дном глубина, а над глубью
                                                   волна за волной.
               И зыбится вечно игра
               Хрусталя, бриллиантов, сапфира, жемчугов, янтарей,
                                                             серебра,
               Порождаемых Воздухом, Солнцем, и Луной,
                                                и Землей, и Водой.
               Слушай! Пора!
               Будь - молодой!
               Все на Земле - в переменах, слагай же черту
                                                       за чертой.
               Мысли сверкают,
               Память жива,
               Звучны слова.
               Дни убегают, -
               Есть острова.
               Глубочайшие впадины синих морей
               Неизменно вблизи островов залегают.
               Будь душою своей -
               Как они,
               Те, что двойственность в слитность слагают,
               Ночи и дни,
               Мрак и огни.
               Мысли сверкают,
               Память жива.
               Не позабудь острова.
               В дикой пустыне, над пропастью вод,
               Нежный оазис цветет и цветет
               Сном золотым
               Нежит игра.
               Нынче - как дым -
               Станет вчера.
               Духом святым,
               Будь молодым.
               Время! Скорее! Пора!

                                     8

                 Слышу я, слышу твой голос, Земля молодая,
                 Слышно и видно мне все: я - как ты.
                 Слышу, как дышат ночные цветы,
                 Вижу, как травка дрожит, расцветая.
                 Только мне страшно какой-то внезапной в душе пустоты
                 Что же мне в том, что возникнут черты?
                 То, что люблю я, бежит, пропадая.
                 Звучен твой голос, Земля молодая,
                 Ты многоцветна навек.
                 Вижу я цвет твой и тайные взоры,
                 Слышу я стройные струнные хоры,
                 Голос подземных и солнечных рек, -
                 Только мне страшно, что рвутся узоры,
                 Страшно, Земля, мне, ведь я Человек.
                 Что ж мне озера, и Море, и горы?
                 Вечно ли буду с одною мечтой!
                 Юноша страшен, когда он седой.

                                     9

                   Явственно с горного склона я
                   Вижу, что ты
                   Не только зеленая.
                   В пурпур так часто ты любишь рядить
                   Нежность своей красоты,
                   Красную в ткани проводишь ты нить.
                   Ты предстаешь мне как темная, жадная,
                   И неоглядная,
                   Страшно огромная, с этими взрывами скрытых
                                                          огней,
                   Вся еще только - намек и рождение,
                   Вся - заблуждение
                   Быстрых людей и зверей,
                   Вся еще - алчность и крики незнания,
                   Непонимание,
                   Бешенство дней и безумство ночей,
                   Только сгорание, только канун просветления,
                   Еле намеченный стих песнопения
                   Блесков святых откровения,
                   С царством такого блаженства, где стон
                                                 не раздастся ничей.

                                     10

                Да, я помню, да, я знаю запах пороха и дыма,
                Да, я видел слишком ясно: - Смерть как Жизнь
                                                    непобедима.
                Вот, столкнулась груда с грудой, туча с тучей
                                                         саранчи,
                Отвратительное чудо, ослепительны мечи.
                Человек на человека, ужас бешеной погони.
                Почва взрыта, стук копыта, мчатся люди, мчатся
                                                             кони,
                И под тяжестью орудий, и под яростью копыт,
                Звук хрустенья, дышат люди, счастлив, кто
                                                        совсем убит.
                Запах пороха и крови, запах пушечного мяса,
                Изуродованных мертвых сумасшедшая гримаса.
                Новой жертвой возникают для чудовищных бойниц
                Вереницы пыльных, грязных, безобразных, потных
                                                             лиц.
                О, конечно, есть отрада в этом страхе, в этом
                                                            зное: -
                Благородство безрассудных, в смерти светлые герои.
                Но за ними, в душном дыме, пал за темным
                                                      рядом ряд
                Против воли в этой бойне умирающих солдат.
                Добиванье недобитых, расстрелянье дезертира, -
                На такой меня зовешь ты праздник радостного пира?
                О, Земля, я слышу стоны оскверненных дев и жен,
                Побежден мой враг заклятый, но победой Я сражен.

                                     11

            Помню помню - и другое. Ночь. Неаполь. Сон
                                                   счастливый.
            Как же все переменилось? Люди стали смертной нивой.
            Отвратительно красивый отблеск лавы клокотал,
            Точно чем-то был подделан между этих черных
                                                       скал
            В страшной жидкости кипела точно чуждая прикраса,
            Как разорванное тело, как растерзанное мясо.
            Точно пиния вздымался расползающийся пар,
            Накоплялся и взметался ужасающий пожар.
            Красный, серый, темно-серый, белый пар, а снизу
                                                         лава -
            Так чудовищный Везувий забавлялся величаво.
            Изверженье, изверженье, в самом слове ужас есть,
            В нем уродливость намеков, всех оттенков
                                                нам не счесть.
            В нем размах, и пьяность, рьяность огневого
                                                    водопада,
            Убедительность потока, отвратительность распада.
            Там в одной спаленной груде - звери, люди, и дома,
            Пепел, более губящий, чем Азийская чума.
            Свет искусства, слово мысли, губы в первом
                                                      поцелуе,
            Замели, сожгли, застигли лавно-пепельные струи.
            Ненасытного удава звенья сжали целый мир,
            Здесь хозяин пьяный - Лава, будут помнить этот
                                                         пир.

                                     12

                         Что же, что там шелестит?
                         Точно шорох тихих вод.
                         Что там грезит, спит не спит,
                         Нарастает и поет?

                         Безглагольность. Тишина.
                         Мир полночей. Все молчит.
                         Чья же там душа слышна?
                         Что так жизненно звучит?

                         Голос вечно молодой,
                         Хоть почти-почти без слов.
                         Но прекрасный, но святой,
                         Как основа всех основ.

                         Перекатная волна.
                         Но не Море. Глубоко
                         Дышет жизнь иного сна.
                         Под Луной ей так легко.

                         Это нива. Ночь глядит.
                         Ласков звездный этот взгляд.
                         Нежный колос шелестит.
                         Все колосья шелестят.

                         Отгибаются, поют,
                         Наклоняются ко сну.
                         Соки жизни. Вечный труд.
                         Кротко льнет зерно к зерну.

                         Что там дальше? Целый строй
                         Неживых-живых стволов.
                         Гроздья ягод над землей,
                         Вновь основа всех основ.

                         На тычинках небольших
                         Затаенная гроза,
                         Звонкий смех и звонкий стих,
                         Миг забвения, лоза.

                         Радость светлая лица,
                         Звезды ласково глядят.
                         Зреет, спеет без конца
                         Желтый, красный виноград.

                         Эти ягоды сорвут,
                         Разомнут их, выжмут кровь.
                         Весел труд. Сердца поют.
                         В жизни вновь живет Любовь.

                         О, победное Зерно,
                         Гроздья ягод Бытия!
                         Будет белое вино,
                         Будет красная струя!

                         Протечет за годом год,
                         Жизнь не может не спешить.
                         Только колос не пройдет,
                         Только гроздья будут жить.

                         Не окончатся мечты,
                         Всем засветится Весна!
                         Литургия Красоты
                         Есть, была, и быть должна!

Дым встает, и к белой крыше
Под упорством ветра льнет.
Встало Солнце. Ветер тише.
Дым воздушный отдохнет.

Будет ровной полосою
Восходить, как фимиам.
Вечнотающей красою
К вечно синим Небесам!

Постой. Мне кажется, что я о чем-то позабыл.
Чей странный вскрик: "Змея! Змея!" - чей это
                                   возглас был?
О том я в сказке ли читал? Иль сам сказал кому?
Или услышал от кого? Не знаю, не пойму.

Но в этот самый беглый миг я вспомнил вдруг опять,
Как сладко телом к телу льнуть, как радостно обнять,
И как в глаза идет огонь зеленых женских глаз,
И как возможно в Вечный Круг сковать единый час.

О, в этот миг, когда ты мне шепнула: "Милый мой!" -
Я вдруг почувствовал, что вновь я схвачен
                                   властной Тьмой,
Что звезды к звездам в Небесах стремительно текут,
Но все созвездья сплетены в один гигантский жгут.

И в этот жгут спешат, бегут несчетности людей,
Снаружи он блестящ и тверд, но в полости своей,
Во впалой сфере жадных звезд сокрыта топь болот,
И кто войдет, о, кто войдет, - навек с ним
                                   кончен счет.

Безумный сон. Правдив ли он иль ложен, - как
                                   мне знать?
Но только вдруг я ощутил, что страшно мне обнять,
И я люблю - и я хочу - и я шепчу: "Моя!"
Но молча в памяти моей звенит: "Змея! Змея!"

Я овеян дыханьями многих морей,
   Я склонялся над срывами гор,
Я молился ветрам: "О, скорее, скорей!",
   Я во всем уходил на простор.

Я не знаю цепей, я не ведаю слов
   Возбранить чьи б то ни было сны,
Я для злейших врагов не хотел бы оков,
   А желал бы улыбки весны.

Я не знаю тоски, я сильнее скорбей
   На разгульном пиру бытия,
Я овеян дыханьями вольных морей,
   Будьте вольными, братья, как я!

Золотая звезда над Землёю в пространстве летела,
И с Лазури на сонную Землю упасть захотела.

Обольстилась она голубыми земными цветами,
Изумрудной травой и шуршащими в полночь листами.

И, раскинувши путь золотой по Лазури бездонной,
Полетела как ангел - как ангел преступно-влюблённый.

Чем быстрей улетала она, тем блистала яснее,
И горела, сгорала, в восторге любви пламенея.

И, зардевшись блаженством, она уступила бессилью,
И, Земли не коснувшись, рассыпалась яркою пылью.

В замке был веселый бал,
   Музыканты пели.
Ветерок в саду качал
   Легкие качели.

В замке, в сладостном бреду,
   Пела, пела скрипка.
А в саду была в пруду
   Золотая рыбка.

И кружились под луной,
   Точно вырезные,
Опьяненные весной,
   Бабочки ночные.

Пруд качал в себе звезду,
   Гнулись травы гибко,
И мелькала там в пруду
   Золотая рыбка.

Хоть не видели ее
   Музыканты бала,
Но от рыбки, от нее,
   Музыка звучала.

Чуть настанет тишина,
   Золотая рыбка
Промелькнет, и вновь видна
   Меж гостей улыбка.

Снова скрипка зазвучит,
   Песня раздается.
И в сердцах любовь журчит,
   И весна смеется.

Взор ко взору шепчет: «Жду!»
   Так светло и зыбко,
Оттого что там в пруду —
   Золотая рыбка.

Лютик золотистый,
Греза влажных мест,
Луч, и шелк цветистый,
Светлый сон невест.

Пляска брызг огнистых
В пламени костров,
Между красно-мглистых
Быстрых огоньков.

Колос, отягченный
Числами зерна,
Вечер позлащенный,
Полная Луна.

Есть Золото-Море.
На Золоте-Море,
Которое молча горит,
Есть Золото-Древо,
Оно одиноко
В безбрежном горенье стоит.

На Золоте-Древе
Есть Золото-Птица,
Но когти железны у ней.
И рвет она в клочья
Того, кто ей нелюб,
Меж красных и желтых огней.

Есть Золото-Море
На Золоте-Море,
Бел-Камень, белея, стоит.
На Камне на белом,
Сидит Красна Дева,
А Море безбрежно горит.

На Золоте-Море,
Под Камнем, под белым,
Подъяты железны врата.
Сидит Красна Дева.
Под нею - глубины,
Под камнем ее - темнота.

И Золото-Море
Сверкает безбрежно
Но в глубь опускается труп.
То Красная дева
В бездонности топит
Того, кто ей вправду был люб.

Ты создал мыслию своей
Богов, героев и людей,
Зажег несчетности светил
И их зверями населил.

От края к краю - зов зарниц,
И вольны в высях крылья птиц,
И звонко пенье вешних струй,
И сладко-влажен поцелуй.

А смерть возникнет в свой черед, -
Кто выйдет здесь, тот там войдет,
У жизни множество дверей,
И жизнь стремится все быстрей.

Все звери в страсти горячи,
И солнце жарко льет лучи,
И нет пределов для страстей
Богов, героев и людей.

И плыли они без конца, без конца,
Во мраке, но с жаждою света.
И ужас внезапный объял их сердца,
Когда дождалися ответа.

Огонь появился пред взорами их,
В обрыве лазури туманной.
И был он прекрасен, и ровен, и тих,
Но ужас объял их нежданный.

Как тени слепые, закрывши глаза,
Сидели они, засыпая.
Хоть спали - не спали, им снилась гроза,
Глухая гроза и слепая.

Закрытые веки дрожали едва,
Но свет им был виден сквозь веки.
И вечность раздвинулась, грозно-мертва:
Все реки, безмолвные реки.

На лоне растущих чернеющих вод
Зажегся пожар беспредельный.
Но спящие призраки плыли вперед,
Дорогой прямой и бесцельной.

И каждый, как дремлющий дух мертвеца,
Качался в сверкающем дыме.
И плыли они без конца, без конца,
И путь свой свершили - слепыми.

Есть поцелуи — как сны свободные,
Блаженно-яркие, до исступления.
Есть поцелуи — как снег холодные.
Есть поцелуи — как оскорбление.

О, поцелуи — насильно данные,
О, поцелуи — во имя мщения!
Какие жгучие, какие странные,
С их вспышкой счастия и отвращения!

Беги же с трепетом от исступленности,
Нет меры снам моим, и нет названия.
Я силен — волею моей влюбленности,
Я силен дерзостью — негодования!

Отчего так бесплодно в душе у тебя
Замолкают созвучья миров?
Отчего, не любя ни других, ни себя,
Ты печален, как песня без слов?

Ты мечтой полусонной уходишь за грань
Отдаленных небесных глубин.
Пробудись и восстань, и воздушную ткань,
Развернув, созерцай не один.

О, раскрой перед нами узоры мечты,
Загоревшейся в сердце твоем!
Покажи нам черты сверхземной красоты,
Мы полюбим ее и поймем!

Те же мысли у каждого дремлют в тиши,
И мгновенья заветного ждут.
О, приди, поспеши, и для каждой души,
От созвучья, цветы расцветут.

Мы ответим как Море на ласку Луны,
А не вражеским криком врагу: -
Мы как брызги волны из одной глубины,
Мы умрем на одном берегу!

О, да, я Избранный, я Мудрый, Посвященный,
Сын солнца, я — поэт, сын разума, я — царь.
Но — предки за спиной и дух мой искаженный —
Татуированный своим отцом дикарь.

Узоры пестрые прорезаны глубоко.
Хочу их смыть — нельзя. Ум шепчет: перестань.
И с диким бешенством я в омуты порока
Бросаюсь радостно, как хищный зверь на лань.

Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам,
Я снова чувствую всю близость к божеству.
Кого-то раздробив тяжелым томагавком,
Я мной убитого с отчаяньем зову.

В лесу избушка малая
Стоит себе одна.
Дрема раскрылась алая,
Окончилась весна.
                            
Настали дни расцветные
Июльской красоты.
Вновь думы безответные:
О, где же, где же ты?
                            
Надем цветные бусы я,
И сяду над рекой.
Поникнут косы русые,
Я думаю с тоской.
                            
Ты мне сказал: "Желанная!
Опять к тебе приду".
И снова ночь обманная,
Опять напрасно жду.
                            
Уж листья осыпаются,
Уж осень на дворе.
Уж стаи птиц скликаются,
За лесом, на заре.
                            
И я ли не лелеяла
Заветные мечты!
А все их, все развеяло,
Как летние цветы.
                            
                            Наплакалась, намучилась
Осенняя пора.
И плакаться соскучилась,
Уходит со двора.
                            
Настали дни холодные,
Повсюду снег и лед.
Пути застыли водные,
И лишь метель поет.
                            
Сугробы треплет белые,
Под кровлей шелестит.
За сучья онемелые
Зацепится, свистит.
                            
Кричит, как ведьма шалая,
И стонет тишина.
Моя избушка малая
В лесу одна, одна.

Развил свои сверкающие звенья,
Вне скудных чисел, красок, черт и снов.
Румянец хмельный, пирное забвенье
Излил в качанье вянущих листков.
Раздвинул меж притихших берегов
Сапфира серебристое теченье.
Усугубил свободу от оков,
Просвет продвинут, силой дуновенья.
Медлительно распространяя даль,
Подвигнул к лету черные дружины,
Построил треугольник журавлиный.
Запаутинил светлую печаль, —
Вселенский, расточающий, изломный,
Измен осенних дух многообъемный.

Вязь Сонетов.

1.

Ты, Солнце, мой отец, Светильник Неба,
Луна — моя серебряная мать.
Вы оба возбранили сердцу лгать,
Храня мой дух от черных чар Эреба.

Лоза и колос, знак вина и хлеба,
Мой герб. Мой пращур — пахарь. Нет, не тать.
Он — виноградарь. Он любил мечтать.
Любовь — души единая потреба.

Любовь и воля. Дух и плоть одно.
Звени, напев, через поля и долы.
В горах, в степи. В лесу, где днем темно.

Укрой листвою ствол, от стужи голый.
Спаяй приметы в звонкое звено.
Испивши Солнца, будь — пребудь — веселый.

2.

Кто предки? Скифы, Чудь, Литва, Монголы.
Древляне. Светлоокий Славянин.
Шотландия. Гора и глубь долин.
С цветов свой мед везде сбирают пчелы.

Цветок душист. Но это труд тяжелый
Составить улей, выбрать ствол один,
Разведав свойства многих древесин,
И капля меда — мудрость древней школы.

Кто предки? Вопрошаю снова я.
Бреду в степи и вижу снова: Скифы.
Там дальше? Озирис. Гиероглифы.

Праматерь — Дева: Индия моя.
Багдад, где спят свершители-калифы.
Пред строгим Парсом — пламеней струя.

3.

Вести ли нить к истокам бытия?
Чуть что найдешь, уж новое искомо.
Что люди мне! Среди зверей я дома.
Сестра мне — птица, и сестра — змея.

Меня учил паук игре тканья.
Кувшинки, цвет лесного водоема,
И брызги молний с долгим гулом грома,
И снег, и свист ветров — одна семья.

Люблю не человеческое знанье,
А смысл неукоснительных наук,
Что точно знают бабочка и жук.

В одной — моей душе обетованье,
В другом — приказ пропеть упругий звук.
В моем гербе — лоза, и в ней — вещанье.

4.

Она безгласно вынесла топтанье,
Проворных в пляске, напряженных ног,
И брызнул красный, лился белый сок.
Она пережила пересозданье.

В безлюдное потом замкнута зданье,
Она ждала, хмелея, должный срок.
И влит в хрусталь играющий поток,
Безумя ум, вливая в смех рыданье.

По городам, через нее, гроза.
И пляшут, восприняв ее, деревни.
В ней крепкий дух. В ней смысл исконно-древний.

В ней острый нож. В ней нежные глаза.
И стих поет, все явственней, напевней,
Что хороша — среди песков — лоза.

5.

Когда звенит протяжно стрекоза,
Июль горит, свой лик воспламеняя.
Повсюду в мире мудрость есть живая,
И радугу хранить в себе слеза.

Глянь, васильки. От Бога — бирюза.
Лазурь средь нивы — сказка полевая.
Крепчает колос, зерна наливая.
Скрипят снопов тяжелые воза.

Серпы сверкали силой ятагана,
Но в правой битве с твердостью стеблей.
Снопы — как алтари среди полей.

Мой пращур, ты проснулся утром рано,
И колос, полный власти талисмана,
В мой герб вковал на всю безбрежность дней.

6.

Но ведал ты и меч. Среди зыбей
Верховных туч, где древле, в бездне синей,
Гремел Перун, грохочет Индра ныне,
Учился ты свергать ярмо цепей.

Прекрасна тишь. И мирный мед испей.
Но, если ворог — волк твоей святыне,
Пусть брага боя, вместо благостыни,
Кипит, пьяня. Оплот врага разбей.

Лишь вольный мир — подножие амвона,
Достойного принять завет луча.
О, пращуры сохи и с ней меча!

Мой храм — Земля, но с кровлей Небосклона.
Издревле кровь смела и горяча.
Сильнее — дух. От духа — оборона.

7.

Баал и Бэл был пламень Вавилона,
Над вышней башней — Солнца красный шар.
А Монту — бог Луны, бог нежных чар,
В стране, где Нил свое качает лоно.

Бальмонт — певец всемирного закона,
Он должен славить солнечный пожар,
Лелеять в звуках вкрадчивый угар
Торжеств весны и праздничного звона.

Увидев счастье, говорю: «Мое!»
Моя в закатном небе пирамида.
Моя Земля. Люблю как Мать ее.

И помню, все измерив бытие: —
Бальмунгом звался светлый меч Зигфрида.
Из мрака к свету царствие мое.

Как красный цвет небес, которые не красны,
Как разногласье волн, что меж собой согласны,
Как сны, возникшие в прозрачном свете дня,
Как тени дымные вкруг яркого огня,
Как отсвет раковин, в которых жемчуг дышит,
Как звук, что в слух идет, но сам себя не слышит,
Как на поверхности потока белизна,
Как лотос в воздухе, растущий ото дна,
Так жизнь с восторгами и с блеском заблужденья
Есть сновидение иного сновиденья.

Валуны, и равнины, залитые лавой,
Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей.
Скалы, полные грусти своей величавой,
Убеленные холодом бледных лучей.

Тени чахлых деревьев, и Море... О, Море!
Волны, пена, и чайки, пустыня воды!
Здесь забытые скальды, на влажном просторе,
Пели песни при свете вечерней звезды.

Эти Снорри, Сигурды, Тормодды, Гуннары,
С именами железными, духи морей,
От ветров получили суровые чары
Для угрюмой томительной песни своей.

И в строках перепевных доныне хранится
Ропот бури, и гром, и ворчанье волны,
В них кричит альбатрос, длиннокрылая птица,
Из воздушной, из мертвой, из вольной страны.

…Источники в дебрех…

                   Требник

Словом живым сочетанные воды,
В их единенье одно.
В дебрях источники, сердце Природы,
Чистое дно.

Нерукотворная светлая влага,
Капли с высоких небес.
Птица напьется, — в ней вспыхнет отвага,
Путь в ней воскрес.

Где они, вольные, легкие крылья?
Меряют ветер вверху.
Так, без усилья, стремлю в изобилье
Сердце — к стиху.

О Елена, Елена, Елена,
Как виденье, явись мне скорей.
Ты бледна и прекрасна, как пена
Озаренных луною морей.

Ты мечтою открыта для света,
Ты душою открыта для тьмы.
Ты навеки свободное лето,
Никогда не узнаешь зимы.

Ты для мрака открыта душою,
И во тьме ты мерцаешь, как свет.
И, прозрев, я навеки с тобою,
Я — твой раб, я — твой брат — и поэт.

Ты сумела сказать мне без речи:
С красотою красиво живи,
Полюби эту грудь, эти плечи,
Но, любя, полюби без любви.

Ты сумела сказать мне без слова:
Я свободна, я вечно одна,
Как роптание моря ночного,
Как на небе вечернем луна.

Ты правдива, хотя ты измена,
Ты и смерть, ты и жизнь кораблей.
О Елена, Елена, Елена,
Ты красивая пена морей.

Казаки, хранители Юга,
Властители вольных степей,
Душой до казацкого круга
Иду с челобитной моей.

Казак — полновольная воля,
Казак — некрушимая крепь,
Его забаюкала, холя,
Вся южная Русская степь.

Содружеству — святость закона,
Содруга нигде не покинь,
Цветущего Тихого Дона
Веселая вольная синь.

Казак — безоглядная доля,
Днепровский о брег водомет,
Чрез долгое Дикое Поле
Всей конскою мощью полет.

Во имя Родимого Края,
И Веры, чья цельность строга,
Орлов длиннокрылая стая,
Орлиный налет на врага.

Не чужды мне ваши пределы,
Явите мне правду и суд,
Бесстрашным был ратником, смелый,
Мой прадед, херсонец, Балмут.

Я с зовом, казаки, к вам, с зовом,
Услышьте зовущий напев,
Из дома с разрушенным кровом
Унес я негаснущий гнев.

Наш Край — под пятой иноверца,
Зажжен нечестивый пожар,
Зачем же до вражьего сердца
Орлиный не рухнет удар?

Бесовские сильны твердыни,
Но в нас он, Отцовский наш Край,
Господь не иссяк и доныне,
Кто любить Россию, дерзай.

Довольно нам чуждого праха,
Готовьте могучий размах: —
Кто держится чарою страха,
Метните в них губящий страх!

Нет, не за то тебя я полюбил,
Что ты поэт и полновластный гений,
Но за тоску, за этот страстный пыл
Ни с кем неразделяемых мучений,
За то, что ты нечеловеком был.

О, Лермонтов, презрением могучим
К бездушным людям, к мелким их страстям,
Ты был подобен молниям и тучам,
Бегущим по нетронутым путям,
Где только гром гремит псалмом певучим.

И вижу я, как ты в последний раз
Беседовал с ничтожными сердцами,
И жестким блеском этих темных глаз
Ты говорил: "Нет, я уже не с вами!"
Ты говорил: "Как душно мне средь вас!"

О, люди, я к вам обращаюсь, ко всем,
Узнайте, что был я несчастен и нем,
Но раз полюбил я возвышенность гор,
И все полюбил я и понял с тех пор.

Я понял, но сердцем,— о, нет, не умом,
Я знаю, что радостен царственный гром,
Что молния губит людей и зверей,
Но мир наш вдвойне обольстителен с ней.

Мне нравится все, что земля мне дала,
Все сложные ткани и блага и зла,
Всего я касался, всему я молюсь,
Ручьем я смеялся, но с морем сольюсь.

И снова под властью горячих лучей
С высот оборвется звенящий ручей.
Есть мудрость, но жизнь не распутал никто,
Всем мудрым, всем мертвым скажу я: «Не то!»

Есть что-то, что выше всех знаний и слов,
И я отвергаю слова мудрецов,
Я знаю и чувствую только одно,
Что пьяно оно, мировое вино.

Когда же упьюсь я вином мировым,
Умру и воскресну и буду живым,
И буду я с юными утренним вновь...
О, люди, я чувствую только любовь!

Славяне, вам светлая слава
За то, что вы сердцем открыты,
Веселым младенчеством нрава
С природой весеннею слиты.

К любому легко подойдете,
С любым вы смеетесь, как с братом,
И все, что чужого возьмете,
Вы топите в море богатом.

Враждуя с врагом поневоле,
Сейчас примириться готовы.
Но если на бранном вы поле -
Вы тверды и молча-суровы.

И, снова мечтой расцвечаясь,
Вы - где-то, забывши об узком,
И светят созвездья, качаясь,
В сознании польском и русском.

Звеня, разбиваются цепи,
Шумит, зеленея, дубрава,
Славянские души - как степи,
Славяне, вам светлая слава!

Опрокинулось Небо однажды, и блестящею кровью своей
Сочеталось, как в брачном союзе, с переменною Влагой морей.
И на миг вероломная Влага с этой кровью небесною слита,
И в минутном слияньи двух светов появилася в мир Афродита.
Ты не знаешь старинных преданий? Возмущаясь,
                                дивишься ты вновь,
Что я двойственен так, вероломен, что люблю я мечту,
                                            не любовь?
Я ищу Афродиту. Случайной да не будет ни странно, ни внове,
Почему так люблю я измену и цветы с лепестками из крови.

О, царица светлых фей,
Ты летаешь без усилий
Над кустами орхидей,
Над цветами белых лилий!

   Пролетаешь над водой,—
   Распускаются купавы,
   И росою, как звездой,
   Блещут ласковые травы.

Ты везде роняешь след,
И следы твои блистают,
И тюльпан, и златоцвет
За тобою расцветают.

   Пролети в душе людской,
   О, властительная фея.
   Пусть гвоздика и левкой
   В ней вздыхают пламенея.

О, царица светлых фей,
Мы — невольники усилий,
Мы не видим орхидей,
Мы не знаем белых лилий.

Как волны морские,
Я не знаю покоя и вечно спешу.
Как волны морские,
Я слезами и холодом горьким дышу.

И как волны морские,
Над равниной хочу высоко вознестись.
И как волны морские,
Восходя, я спешу опрокинуться вниз.

Далеко идут - идут пути.
Ждут ли нас, в конце их, за горами?
Есть ли Бог? Он сжалится ль над нами?
Есть ли Бог, и как Его найти?

Затаив невыраженный вздох,
Я прошел несчетные дороги.
Мозг болит, болят глаза и ноги.
Я не знаю, братья, есть ли Бог.

Все устали в тягостном пути.
Вот, теперь последняя дорога.
Если даже здесь не встретим Бога,
Больше негде Бога нам найти.

Страшный путь. Уступы. Скудный мох.
Западнями - всюду щели, срывы.
Будем ли в конце концов счастливы?
Как узнать! Как знать, какой Он, - Бог!

Она пришла ко мне, молчащая, как ночь,
Глядящая, как ночь, фиалками-очами,
Где росы кроткие звездилися лучами,
Она пришла ко мне - такая же точь-в-точь,
Как тиховейная, как вкрадчивая ночь.

Ее единый взгляд проник до глуби тайной,
Где в зеркале немом - мое другое я,
И я - как лик ея, она - как тень моя,
Мы молча смотримся в затон необычайный,
Горящий звездностью, бездонностью и тайной.

Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.

О чем они шепчут? О чем говорят?
Зачем огоньки между ними горят?

Мелькают, мигают - и снова их нет.
И снова забрезжил блуждающий свет.

Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.

В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.

И тиной запахло. И сырость ползет.
Трясина заманит, сожмет, засосет.

"Кого? Для чего? - камыши говорят,-
Зачем огоньки между нами горят?"

Но месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет все ниже свой лик.

И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.

В глухую ночь, неясною толпой,
Сбираются души моей созданья,
Тяжелою медлительной стопой
Проходят предо мной воспоминанья.

Я слышу песни, смех, и восклицанья,
Я вижу, как неровною тропой,
Под ласкою вечернего сиянья,
Пред сном идут стада на водопой.

Едва-едва передвигая ноги,
Вздымают пыль клубами у дороги
Толпы овец пушистых и быков.

Пастух устал, об ужине мечтает,
И надо всей картиною витает
Веселый рой беспечных сельских снов.

Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!

Упоение покоя -
Усыпление ума.
Пусть же вспыхнет море зноя,
Пусть же в сердце дрогнет тьма.
Я хочу иных бряцаний
Для моих иных пиров.
Я хочу кинжальных слов,
И предсмертных восклицаний!

…Его же ни ветр, ни вода,
ни ино что повредити возможет…

                          Требник

Качаю в сердце мысль всегда,
Что у меня есть клад сокрытый,
Ему ни ветер, ни вода
Не властны причинить вреда,
Его не стронет никогда
Ни зверь, ни помысл ядовитый.

Как мать хранить свое дитя,
Что тонким молоточком бьется,
Так, светом тайным мне блестя,
Ничем свой блеск не замутя,
Он жив, — и час звенит, летя,
А он как Вечность остается.

Когда я к злому брошен сну,
Когда тюрьмой сомкнулись стены,
Я тайно внутрь себя взгляну,
Там вижу пламени по дну,
Там Он, что мчит ко мне весну,
Один, не знающий измены.

         И.А.Бунину

Точно призрак умирающий,
На степи ковыль качается,
Смотрит месяц догорающий,
Белой тучкой омрачается.

И блуждают тени смутные
По пространству неоглядному,
И, непрочные, минутные,
Что-то шепчут ветру жадному.

И мерцание мелькнувшее
Исчезает за туманами,
Утонувшее минувшее
Возникает над курганами.

Месяц меркнет, омрачается,
Догорающий и тающий,
И, дрожа, ковыль качается,
Точно призрак умирающий.

        Когда между тучек туманных
Полночной порой загорится Луна,
Душа непонятной печали полна,
	Исполнена дум несказанных,
Тех чувств, для которых названия нет,
	И той Красоты бесконечной,
	Что, вспыхнув, зарницею вечной,
Сияет потом в черном сумраке лет.

       Тиуй! - Идем!
  
             Мексиканское слово


Колибри, птичка-мушка, бесстрашная, хоть малая,
Которой властью солнца наряд цветистый дан,
Рубиновая фея, лазурная и алая,
Сманила смелых бросить родимый их Ацтлан.

Веселым пышным утром, когда весна багряная
Растит цветы, как солнца, как луны, меж ветвей,
Летунья щебетнула: "Тиуй, тиуй", - румяная,
Как бы цветочно-пьяная: "Тиуй, - идем, скорей!"

В тот миг жрецы молились, и пение жемчужное
Лазурно-алой феи услышали они,
Пошел народ бесстрашный все дальше, в царство Южное.
И красной лентой крови свои обвил он дни.

И Мексика возникла, виденье вдохновенное,
Страна цветов, и солнца, и плясок, и стихов,
Безжалостность и нежность, для грезы - сердце пленное,
Сын бога - жертва богу, земной - среди богов.

Дабы в чертогах солнца избранник знал забвенье,
Ему исторгнут сердце агатовым ножом:
Разбей земные лютни, забудь напев мгновения,
Там в небе - Девы Солнца, Бог-Семицветник в нем.

Богиня Белой Жатвы, Богиня Звездотканости,
Бог-Пламя, Бог-Зеркальность, Богиня - Сердце Гор...
Колибри, птичка-мушка, в безжизненной туманности
Ты сердце научила знать красочный узор!

… Повеление положи и не мимо идет …

                                 Требник

Голос Господень в единой твердыне
Гулом качается древле и ныне,
Возглас взрастающих великолепий,
Слышный и в темном подземном вертепе.

Кедры ли горные радостным звонам
Тайно не вняли в безгласьи зеленом?
Море ли Синее взбегами вала
Гулам разгудным, гремя, не внимало?

Вечно неверные шаткие люди
Не засвечались ли в праздничном гуде?
Возгласам мерным, далеко звучащим,
Птицы внимали по стихнувшим чащам.

Колокол вылит из меди, из красной,
В ней серебра есть зазвон сладкогласный,
Слиты металлы в нем, воли в нем слиты,
Все в нем копейки в свой час имениты.

Имя даятеля, пусть сокровенно,
Именем Бога гудит неизменно,
Благовест гулкий, звучащая чаша,
Дух наш, и путь наш, и Родина наша.

Легкий ветер присмирел, 
Вечер бледный догорел, 
С неба звездные огни 
Говорят тебе: "Усни!" 
Не страшись перед Судьбой, 
Я как няня здесь с тобой 
Я, как няня здесь пою: 
"Баю-баюшки-баю". 

Тот, кто знает скорби гнет, 
Темной ночью отдохнет, 
Все, что дышит на Земле, 
Сладко спит в полночной мгле, 
Дремлют птички и цветы, 
Отдохни, усни и ты, 
Я всю ночь здесь пропою: 
"Баю-баюшки-баю". 

Липы душистой цветы распускаются...
	Спи, моя радость, усни!
Ночь нас окутает ласковым сумраком,
В небе далеком зажгутся огни,
Ветер о чем-то зашепчет таинственно,
И позабудем мы прошлые дни,
И позабудем мы муку грядущую...
	Спи, моя радость, усни!

Бедный ребенок, больной и застенчивый,
Мало на горькую долю твою
Выпало радости, много страдания.
Как наклоняется нежно к ручью
Ива плакучая, ива печальная,
Так заглянула ты в душу мою,
Ищешь ответа в ней... Спи! Колыбельную	
	Я тебе песню спою!

О, моя ласточка, о, моя деточка,
В мире холодном с тобой мы одни,
Радость и горе разделим мы поровну,
Крепче к надежному сердцу прильни,

Мы не изменимся, мы не расстанемся,
Будем мы вместе и ночи и дни.
Вместе с тобою навек успокоимся...
	Спи, моя радость, усни!

Нет, наша встреча не случайна,
И помню я твое лицо,
Меж нами дремлющая тайна,
Душа душе дала кольцо.

И нет в словах определенья
Для этой тайны, что вдвоем
Через потоки измененья
Мы не роняя пронесем.

И наших чувств не называя,
Затем, что им названья нет,
Мы будем светлы - вспоминая,
И созерцая тайный свет.

Да, и жгучие костры
Это только сон игры.
Мы играем в палачей.
Чей же проигрыш? Ничей.

Мы меняемся всегда.
Нынче «нет», а завтра «да».
Нынче я, а завтра ты.
Всё во имя красоты.

Каждый звук — условный крик.
Есть у каждого двойник.
Каждый там глядит как дух,
Здесь — телесно грезит вслух.

И пока мы здесь дрожим,
Мир всемирный нерушим.
Но в желаньи глянуть вниз
Все верховные сошлись.

Каждый любит, тень любя,
Видеть в зеркале себя.
И сплетенье всех в одно
Глубиной повторено.

Но, во имя глубины,
Мы страдаем, видя сны.
Все мы здесь, наоборот,
Повторяем небосвод.

Свет оттуда — здесь как тень,
День - как ночь, и ночь - как день.
Вечный творческий восторг
Этот мир, как крик, исторг.

Мир страданьем освящен.
Жги меня - и будь сожжен.
Нынче я, а завтра ты,
Всё во имя красоты.

Сонет

В печальный миг, в печальный час ночной,
В алькове пышном, полном аромата,
Покоилась она передо мной,
Дремотою изнеженной объята.

И понял я, что мне уж нет возврата
К прошедшему, к Лазури неземной:-
Я увидал не человека-брата,
Со мною был бездушный зверь лесной.

Незримыми немыми голосами
Душа моя наполнилася вдруг
От этих губ, от этих ног и рук.
Мгновения сменялися часами,
И видел я везде — везде вокруг — 
Змею с полузакрытыми глазами.

— Кораллы, рубины, гранаты,
Вы странным внушеньем богаты:
На вас поглядишь — и живешь,
Как будто кого обнимаешь;
На вас поглядев, понимаешь,
Что красная краска не ложь.

О кровь, много таинств ты знаешь!

Когда по равнине пустынно-седой
Скользишь утомленно чуть зрячей мечтой,
Лишь встретишь ты красный какой лоскуток,—
Вмиг в сердце — рождение строк,
Как будто бы что-то толкнуло мечту,
И любишь опять горячо Красоту
И красочный ловишь намек.

О кровь, я намеков твоих не сочту!

Когда, как безгласно-цветочные крики,
Увижу я вдруг на июльских лугах
Капли крови в гвоздике,
Внутри, в лепестках,
Капли алые крови живой,
Юной, страстной, желающей ласк и деления чуждой на
                                    «мой» или «твой»,—
Мне понятно, о чем так гвоздика мечтает,
Почему лепестки опьяненному солнцу она подставляет;
Вижу, вижу, вливается золото в алую кровь
И теряется в ней, возрождается вновь,
Взор глядит — и не знает, где именно солнце,
Где отливы и блеск золотого червонца,
Где гвоздики девически-нежной любовь.

О кровь, как ты странно-пленительна, кровь!

Вот, словно во сне,
Почудились мне
Столепестковые розы,
В оттенках, в несчетности их лепестков
Вновь вижу, как девственны, женственны грезы,
Но знаю, что страстность доходит почти до угрозы,
Знаю я, как бесконечно-богаты уста,
Поцелуи, сближенье, альков,
Как первозданно-богаты два рта
В красноречье без слов.
Я гляжу и теряюсь, робею,
Я хочу и не смею
Сорвать эту розу, сорвать и познать упоенье, любовь.

О кровь, сколько таинств и счастий скрываешь ты,
                                            кровь!

Красный цвет - горячий цвет,
Голубой - холодный.
Оба шлют глазам привет,
Но мечтой несродной.

Говорит один - люблю,
Все сожгу любовью,
Камни в лаву растоплю,
Небо вспыхнет кровью.

А другой не говорит,
Не грозит, не манит,
В нем спокойный вечный вид,
Вечность не обманет.

Красный все зовет на бой,
Жаждет вновь завязки.
Ум ласкает - голубой,
Правдой детской ласки.

Тяготясь самим собой,
Красный, вихрей полный,
Гонит птиц, зверей гурьбой,
Поднимает волны.

Но, закончен сам в себе,
Ум - покой вмещает.
О покорности Судьбе
Голубой вещает.

Камень и камень, бездушная груда
Камни и камни, их глыба темна.
Все же, в них скрытое, явится чудо,
Только им быстрая встреча нужна.

Камень о камень ударить случайно,
Желтые, красные искры летят,
В темной бесцветности-яркая тайна,
Искры чаруют нежданностью взгляд.

В камне скрываются искры живые. -
Сколько же в нас неоткрытых цветов!
Дайте увидеть цветы золотые,
Быстрая встреча нужна для умов!

Красный, желтый, голубой,
Троичность цветов,
Краски выдумки живой,
Явность трех основ.

Кислород, и углерод
Странные слова,
Но и их поэт возьмет,
В них душа жива.

Кислород, и углерод,
Водород - слова,
Но и в них есть желтый мед,
Вешняя трава.

Да, в напев поэт возьмет
Голубые сны,
Золотистый летний мед,
Алый блеск весны.

Красный, желтый, голубой -
Троичность основ
Оставаясь сам собой,
Мир наш - ими нов.

Нам всем дается день, один, и ночь одна.
Потом проснемся мы, но утро - в Запредельном.
Но в этом дне одном есть осень и весна,
Весь долгий пышный год, с своим узором цельным.
                  
Мы не хотим понять, что наш круговорот
Включает лес, поля, сады, луга и горы,
Что в нем есть вся Земля, бездонность вечных Вод,
И Небеса небес, где пьют бессмертье взоры.
                  
Мы не следим за тем, как тайный циферблат
Меняется от двух кружащихся движений.
И звук двенадцати, полночный бой расплат,
Есть стон нежданности и вопли угрызений.
                  
И кладбище потом. И маски мертвых лиц.
Не тех, что умерли, а тех, что вот, все живы.
Как не похожи мы на рой отлетных птиц,
Как не похожи мы на золотые нивы!

Все сильнее горя,
Молодая заря
На цветы уронила росу.
Гул в лесу пробежал,
Горный лес задрожал,
Зашумел между скал водопад Учан-Су.
И горяч, и могуч,
Вспыхнул солнечный луч,
Протянулся, дрожит, и целует росу,
Поцелуй его жгуч,
Он сверкает в лесу,
Там, где гул так певуч,
Он целует росу,
А меж сосен шумит и журчит Учан-Су.

Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обгоню.
Я колдую. Вихри  чую. Грею сбрую я коню.

Конь мой спорый. Топи, боры, степи, горы пролетим.
Жарко дышит. Мысли слышит. Конь - огонь и побратим.

Враг мой равен. Полноправен. Чей скорей вскипит бокал?
Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обогнал.

Кто качнет завесу гробовую,
Подойдя, раскроет мне глаза?
Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую.
Слушаю, как носится гроза.

Закрутилась, дикая, пожаром,
Завертелась огненным дождем.
Кто велит порваться темным чарам?
Кто мне скажет: «Встань. Проснись. Пойдем»?

И, поняв, что выгорела злоба,
Вновь я буду миру не чужой.
И, дивясь, привстану я из гроба,
Чтоб идти родимою межой.

Ты видала кузнеца?
Он мне нравится, мой друг.
Этот темный цвет лица,
Эта меткость жестких рук,
Эта близость от огня,
Этот молот, этот стук, -
Все в нем радует меня,
Милый друг!

Я хочу быть кузнецом,
Я, работая, пою,
С запылившимся лицом
Я смотрю на жизнь мою,
Возле дыма и огня
Много слов я создаю,
В этом радость для меня, -
Я кую!

    Сонет

Земля покрыта тьмой. Окончен день забот.
Я в царстве чистых дум, живых очарований.
На башне вдалеке протяжно полночь бьет,
Час тайных встреч, любви, блаженства, и рыданий.

Невольная в душе тоска растет, растет.
Встает передо мной толпа воспоминаний,
То вдруг отпрянет прочь, то вдруг опять прильнет
К груди, исполненной несбыточных желаний.

Так знойный летний день, над гладью вод речных
Порою ласточка игриво пронесется,
За ней вослед толпа сестер ее живых,
Веселых спутниц рой как будто бы смеется,
Щебечут громко все,— и каждая из них
Лазури вод на миг крылом коснется.

Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,
	Как последний вздох души.

Это плачет лебедь умирающий,
Он с своим прошедшим говорит,
А на небе вечер догорающий
	И горит и не горит.

Отчего так грустны эти жалобы?
Отчего так бьется эта грудь?
В этот миг душа его желала бы
	Невозвратное вернуть.

Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,
Все, на что надеялась любовь,
Проскользнуло быстрым сновидением,
	Никогда не вспыхнет вновь.

Все, на чем печать непоправимого,
Белый лебедь в этой песне слил,
Точно он у озера родимого
	О прощении молил.

И когда блеснули звезды дальние,
И когда туман вставал в глуши,
Лебедь пел все тише, все печальнее,
	И шептались камыши.

Не живой он пел, а умирающий,
Оттого он пел в предсмертный час,
Что пред смертью, вечной, примиряющей,
	Видел правду в первый раз.

Правдивая сказочка

Троеглазые Лемуры,
Телом тяжки и понуры,
Между сосен вековых,
Там, где папоротник-чудо
Разрастается, как груда,
Собрались - и сколько их!

И какой их вид ужасный,
Каждый там - как сон неясный,
Как расплывчатый кошмар,
Исполинские младенцы,
Гнутся пальцы их в коленцы,
Каждый там ни юн, ни стар,

Гнутся руки, гнутся ноги,
Как огромные миноги,
Ноги с пяткой откидной,
Чтоб ходить вперед и задом,
Измеряя задним взглядом
Все, что встанет за спиной.

Да, опасна их дорога,
Плащ их - кожа носорога,
Шкура складками висит,
Над безмозглой головою
Кисти с краской голубою,
С алой краской, - что за вид!

В каждой особи двуполой
Дьявол светится - веселый,
Но веселием таким, -
Тут разумный только взглянет,
Каждый волос дыбом встанет,
Сердце станет ледяным.

Речь их - мямленье сплошное,
"А" и "о" и "у" двойное,
Бормотание и вой,
Желатинность слитных гласных,
Липкость губ отвратно-страстных,
И трясенье головой.

И однако ж, вот что, детки:
То не сказка, это предки,
Это мы в лесах страстей, -
Чтобы в этом убедиться,
Стоит только погрузиться
В лабиринт души своей.

Длинные линии света
   Ласковой дальней луны.
Дымкою море одето.
   Дымка — рожденье волны.

Волны, лелея, сплетают
   Светлые пряди руна.
Хлопья плывут — и растают,
   Новая встанет волна.

Новую линию блеска
   Вытянет ласка луны.
Сказка сверканий и плеска
   Зыбью дойдет с глубины.

Влажная пропасть сольется
   С бездной эфирных высот.
Таинство небом дается,
   Слитность — зеркальностью вод.

Есть полногласность ответа,
   Только желай и зови.
Длинные линии света
   Тянутся к нам от любви.

Ломаные линии, острые углы.
Да, мы здесь — мы прячемся в дымном царстве мглы.

Мы еще покажемся из угрюмых нор,
Мы еще нарядимся в праздничный убор.

Глянем и захватим вас, вбросим в наши сны.
Мы еще покажем вам свежесть новизны.

Подождите, старые, знавшие всегда
Только два качания, только нет и да.

Будет откровение, вспыхнет царство мглы.
Утро дышит пурпуром... Чу! Кричат орлы!

     Сонет

Когда луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.

К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах; как будто дух больной,
Я бодрствую над миром безмятежным,
И сладко плачу, и дышу - луной.

Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье.

Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся земля с борьбой своей,
Я - облачко, я - ветерка дыханье.

Легкий лист, на липе млея,
   Лунный луч в себя вобрал.
Спит зеленая аллея,
   Лишь вверху поет хорал.

Это - лунное томленье,
   С нежным вешним ветерком,
Легкость ласк влагает в пенье
   Лип, загрезивших кругом.

И в истоме замиранья
   Их вершины в сладком сне
Слышат лунное сиянье,
   Слышат ветер в вышине.

Свет Луны и ветер вешний,
   Бледный ландыш спит в тени,
Грезя, видит сон нездешний,
   Дню хранит свои огни.

Полон зыблемого звона,
   Легкой грезы и весны,
С голубого небосклона
   Принимает луч Луны.

Лик Луны, любовь лелея,
   Мир чарует с высоты.
Спит зеленая аллея,
   Спят деревья и цветы.

"Люби!" - поют шуршащие березы,
Когда на них сережки расцвели.
"Люби!" - поет сирень в цветной пыли.
"Люби! Люби!" - поют, пылая, розы.

Страшись безлюбья. И беги угрозы
Бесстрастия. Твой полдень вмиг - вдали.
Твою зарю теченья зорь сожгли.
Люби любовь. Люби огонь и грезы.

Кто не любил, не выполнил закон,
Которым в мире движутся созвездья,
Которым так прекрасен небосклон.

Он в каждом часе слышит мертвый звон.
Ему никак не избежать возмездья.
Кто любит, счастлив. Пусть хоть распят он.

Люди Солнце разлюбили, надо к Солнцу их вернуть,
Свет Луны они забыли, потеряли Млечный Путь.

Развенчав Царицу-Воду, отрекаясь от Огня,
Изменили всю Природу, замок Ночи, праздник Дня.

В тюрьмах дум своих, в сцепленье зданий-склепов, слов-могил
Позабыли о теченье Чисел, Вечности, Светил.

Но качнулось коромысло золотое в Небесах,
Мысли Неба, Звезды-Числа, брызнув, светят здесь в словах.

Здесь мои избрали строки, пали в мой журчащий стих,
Чтоб звенели в нем намеки всех колодцев неземных.

Чтоб к Стихиям людям бледным показал я светлый путь,
Чтобы вновь стихом победным в царство Солнца всех вернуть.

Ты — шелест нежного листка,
Ты — ветер, шепчущий украдкой,
Ты — свет, бросаемый лампадкой,
Где брезжит сладкая тоска.

Мне чудится, что я когда-то
Тебя видал, с тобою был,
Когда я сердцем то любил,
К чему мне больше нет возврата.

Тигры стонали в глубоких долинах.
Чампак, цветущий в столетие раз,
Пряный, дышал между гор, на вершинах.
Месяц за скалы проплыл и погас.

В темной пещере, задумчивый йоги,
Маг-заклинатель, бледней мертвеца,
Что-то шептал, и властительно-строги
Были черты сверхземного лица.

Мантру читал он, святое моленье;
Только прочел - и пред ним, как во сне,
Стали качаться, носиться виденья,
Стали кружиться в ночной тишине.

Тени, и люди, и боги, и звери,
Время, пространство, причина, и цель,
Пышность восторга, и сумрак потери,
Смерть на мгновенье, и вновь колыбель.

Ткань без предела, картина без рамы,
Сонмы враждебных бесчисленных "я",
Мрак отпаденья от вечного Брамы,
Ужас мучительный, сон бытия.

К самому небу возносятся горы,
Рушится с гулом утес на утес,
Топот и ропот, мольбы и укоры,
Тысячи быстрых и звонких колес.

Бешено мчатся и люди и боги...
Майя! О, Майя! Лучистый обман!
"Жизнь - для незнающих, призрак - для йоги,
Майя - бездушный немой океан!"

Скрылись виденья. На горных вершинах.
Ветер в узорах ветвей трепетал.
Тигры стонали в глубоких долинах.
Чампак, цветок вековой, отцветал.

Я ликую, ликую, ликую.
У меня есть лучинка одна.
На полу, где стояла — она,
Та, в кого вся душа влюблена,
Я еще вырезаю другую.
Этот след я целую, вот тут,
Воском, дымом и следом колдую
Две лучинки ее приведут.
 
Предо мною она восковая,
Восковая, а будто живая.
Ты, чей дом на другом берегу,
Я на этом тебя стерегу.
Загорись, и гори, не сгорая.
Две лучинки, от острого края
До тупого, два сильных крыла.
Я раскрыл ястребиные крылья.
Третья ночь колдованья прошла.
Третью ночь ты не спишь от бессилья.
В третью ночь задремли, не своя.
Острокрайные — вот — два копья.
 
В это сердце твое восковое
Я втыкаю лучинку одну.
Пусть живое проколется вдвое,
Я до сердца копье дотяну.
Я глаза протыкаю другою,
Без меня ты навеки слепа.
Да меня же и ночью глухою
Доведет змеевая тропа.
 
Восковое покорное тело
Я лучинками нежу кругом.
Я свечой прикасаюсь до тела,
Там, где скрыт талисман под замком.
Вот свеча талисман разогрела.
Ты, живая, далекая, смело
Приходи чрез преграды в мой дом.
Не придешь, так зачахнешь ты, тая,
Не придешь, изведешься, слепая.
На тебе — заговор острия.
Ты проснулась. Идешь, чуть ступая.
Ты моя, ты моя, ты моя.

                То было в Турции, где совесть - вещь пустая.
                Там царствует кулак, нагайка, ятаган,
                Два-три нуля, четыре негодяя
                     И глупый маленький Султан.

                Во имя вольности, и веры, и науки
                Там как-то собрались ревнители идей.
                Но, сильны волею разнузданных страстей,
                На них нахлынули толпой башибузуки.

                Они рассеялись. И вот их больше нет.
                И тайно собрались избранники с поэтом:
                "Как выйти, -  говорят, -  из этих темных бед?
                Ответствуй, о поэт, не поскупись советом".

                И тот собравшимся, подумав, так сказал:
                "Кто хочет говорить, пусть дух в нем словом дышит,
                И если кто не глух, пускай он слово слышит,
                     А если нет, -  кинжал!"

Светлый голос мандолины сладкой лаской прозвучал.
Точно кто-то поцелуй мой с поцелуем обвенчал.

Точно кто-то, властным словом, вызвав к жизни
           брызги струй,
Дал им литься, дал им слиться в долгий влажный
    поцелуй.

О, Неаполь! Волны Моря! Афродиты колыбель!
Легкий звон растет, лелея. Веет млеющий Апрель.

Белый снег в горах растаял, блеском
   влажности плывет.
Капля с каплей тесно слиты, ключ звенит, и ключ
      зовет.

Возвеличились, запели, закипели ручейки,
И в русле, как в колыбели, стало тесно для реки.

И река, в своем стремленьи, впала в Море,
       в блеск и гул,
В пенной зыби, в смутном пеньи, призрак
    ласковый мелькнул.

Губы - нежный цвет коралла, очерк бледного лица,
Струи, струи, поцелуи, струи, струи, без конца.

Сладкий голос мандолины, Итальянский светлый сон,
Нежный с нежным, близок мысли, юный с юным,
         в Жизнь влюблен.

Хорошо меж подводных стеблей.
Бледный свет. Тишина. Глубина.
Мы заметим лишь тень кораблей.
И до нас не доходит волна.

Неподвижные стебли глядят,
Неподвижные стебли растут.
Как спокоен зеленый их взгляд,
Как они бестревожно цветут.

Безглагольно глубокое дно.
Без шуршанья морская трава.
Мы любили, когда-то, давно,
Мы забыли земные слова.

Самоцветные камни. Песок.
Молчаливые призраки рыб.
Мир страстей и страданий далек.
Хорошо, что я в море погиб.

Стекло Балтийских вод под ветром чуть дрожало,
Среди печальных шхер на Север мы неслись.
Невольно ты ко мне свой милый взор склоняла.
В двух молодых сердцах мечты любви зажглись.

Ты мне казалась волшебною загадкой,
Казался я тебе загадкою,— и мы
Менялись взорами влюбленными, украдкой,
Под кровом северной вечерней полутьмы.

Как хороши любви любви застенчивые ласки,
Когда две юные души озарены
Мечтой минутною, как чары детской сказки,
Как очертания причудливой волны.

Ни слова мы с тобой друг другу не сказали,
Но был наш разговор без слов красноречив,
С тобой расстался я без муки, без печали,
Но сохранил в душе восторженный порыв.

...Теперь другую страсть, страсть знойную, лелея,
Я более пленен той чистою мечтой,—
Как бледный Север мне и ближе, и милее,
Чем светлый знойный Юг с своею красотой.

Мечтательный вечер над лесом дышал безмятежно,
От новой Луны протянулась лучистая нить,
И первые звезды мерцали так слабо и нежно,
Как будто бы ветер чуть слышный их мог погасить.

И было так странно, и были так сказочны ели,
Как мертвая сталь, холодела поверхность реки,
О чем-то невнятном, о чем-то печальном, без цели,
Как будто бы пели над влажным песком тростники.

И в бледном объятьи две тени родные дрожали,
И каждой хотелось в другой о себе позабыть,
Как будто бы можно в блаженстве не ведать печали,
Как будто бы сердце людское способно любить!

Хороша эта женщина в майском закате,
Шелковистые пряди волос в ветерке,
И горенье желанья в цветах, в аромате,
И далекая песня гребца на реке.

Хороша эта дикая вольная воля;
Протянулась рука, прикоснулась рука,
И сковала двоих - на мгновенье, не боле,-
Та минута любви, что продлится века.

Когда я думаю, как много есть вселенных,
Как много было их и будет вновь и вновь, -
Мне небо кажется тюрьмой несчетных пленных,
Где свет закатности есть жертвенная кровь.

Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы,
Все связи рушатся, - и снова будет тьма,
Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый,
Циклон незримостей, стихийная чума.

И вновь сомкнет, скует водоворот спиральный
Звено упорное сложившихся планет,
И странной музыкой, безгласной и печальной,
В эфирных пропастях польется звездный свет.

И как в былые дни, чтоб прочным было зданье,
Под основание бывал живой зарыт, -
В блестящих звездностях есть бешенство страданья,
Лучист дворец небес, но он из тяжких плит.

Под старым дубом я сидел.
   Кругом тепло, светло.
А старый дуб гудел и пел.
   Я заглянул в дупло.

Там был пчелиный дикий рой.
   Они жужжат, поют
Красавец леса вековой
   Минутный дал приют.

Не также ль мы жужжим, поем
   В пещерах мировых?
В дуплистом Небе, круговом,
   Поем судьбе свой стих,

Но нас не слышит Игдразиль
   Таинственных судеб.
Мы в мед сольем цветную пыль,
   Но мед наш сложим в склеп.

И лишь в глубокий час ночей,
   Когда так вещи сны,
Узор звездящихся ветвей
   Нам светит с вышины.

Мне ненавистен гул гигантских городов,
   Противно мне толпы движенье,
   Мой дух живет среди лесов,
   Где в тишине уединенья
Внемлю я музыке незримых голосов,
   Где неустанный бег часов
   Не возмущает упоенья,
   Где сладко быть среди цветов
И полной чашей пить из родника забвенья.

О, да, их имена суть многи,
Чужда им музыка мечты.
И так они серо-убоги,
Что им не нужно красоты.

Их дразнит трепет скрипки страстной
И роз красивых лепестки.
Едва махнешь им тканью красной -
Они мятутся, как быки.

Зачем мы ярких красок ищем,
Зачем у нас так светел взгляд!
Нет, если вежлив ты, -  пред нищим
Скрывай, поэт, что ты богат.

Отдай свой дух мышиным войнам,
Забудь о бездне голубой.
Прилично ль быть красиво-стройным,
Когда уроды пред тобой!

Подслеповатыми глазами
Они косятся на цветы.
Они питаются червями,
О, косолапые кроты!

Едва они на солнце глянут -
И в норы прячутся сейчас:
Вдруг вовсе видеть перестанут,
И станут дырки вместо глаз.

Но мне до них какое дело?
Я в облаках своей мечты.
С недостижимого предела
Роняю любящим цветы.

Свечу и жгу лучом горячим
И всем красивым шлю привет.
И я ничто - зверям незрячим,
Но зренью светлых - я расцвет!

Мои проклятия — обратный лик любви,
В них тайно слышится восторг благословенья,
И ненависть моя спешит, чрез утоленье,
Опять, приняв любовь, зажечь пожар в крови.
Я прокляну тебя за низость обмеленья,
Но радостно мне знать, что мелкая река,
Приняв мой снег и лед, вновь будет глубока,
Когда огонь весны создаст лучи и пенье.
Когда душа в цепях, в душе кричит тоска,
И сердцу хочется к безбрежному приволью.
Чтоб разбудить раба, его я раню болью,
Хоть я душой нежней речного тростника.
Чу, песня пронеслась по вольному раздолью,
Безумный блеск волны, исполненной любви,
Как будто слышен зов: «Живи! Живи! Живи!»
То льды светло звенят, отдавшись водополью.

Мой друг, есть радость и любовь,
Есть все, что будет вновь и вновь,
Хотя в других сердцах, не в наших.
Но, милый брат, и я и ты -
Мы только грезы Красоты,
Мы только капли в вечных чашах
Неотцветающих цветов,
Непогибающих садов.

Темной толпою, в часовне убогой,
Путь завершив, и пред новой дорогой,
Суетность нашу забыв на мгновенье,
Тупо мы слушаем сонное пенье.

В тесном пространстве, где дух наш взрастил
Тайное древо невидимых сил,
Тает вздыхающий дым от кадил.

Что-то есть страшное в этих бряцаньях,
В этих покорных глухих восклицаньях,
Молятся звуки и души послушно,
Что же им в узкой часовне так душно?

Явственно чувствую горький упрек,
В звуки молитв проскользнувший намек -
Тайное слышащих, дышащих строк.

В потные стекла не видно лазури,
В дверь не проникнут ни ветры, ни бури,
Силою дней закопчены иконы,
Вечны пред ними бессильные стоны.

Грустно склонивши морщинистый лоб,
Что-то вещает нам загнанный поп: -
"Жизнь наша - душная - темная... - Гроб!"

Господи Боже, склони свои взоры
К нам, истомленным суровой борьбой,
Словом Твоим подвигаются горы,
Камни как тающий воск пред Тобой!

Тьму отделил Ты от яркого света,
Создал Ты небо, и Небо небес,
Землю, что трепетом жизни согрета,
Мир, преисполненный скрытых чудес!

Создал Ты Рай — тоб изгнать нас из Рая.
Боже опять нас к себе возврати,
Мы истомились, во мраке блуждая,
Если мы грешны, прости нас, прости!

Не искушай нас бесцельным страданьем,
Не утомляй непослиьной борьбой,
Дай возвратиться к Тебе с упованьем,
Дай нам, о Господи, слиться с тобой!

Имя Твое непонятно и чудно,
Боже Наш, Отче Наш, полный любви!
Боже, нам горько, нам страшно, нам трудно,
Сжалься, о, сжалься, мы — дети твои!

Боже, не дай мне людей разлюбить до конца.
Вот уже сердце, с мучительной болью, слабее, слабее.
Я не о них, о себе умоляю всекрасивого Бога-Творца.
Отвращенье уродует все выраженье лица.
Люцифер светел как Змей, но в остывшем,
                         уставшем, склонившемся Змее

Червь просыпается. Ненависть, вспыхнув огнем,
Падает - до равнодушья, и стелется скользким червем.
Страшно мне. Лучше - любить недостойных.
Думать нельзя бесконечно о войнах.
Лучше простить. Позабыть. Отдаваться. Иного
                                   не жаждать венца.
Низким отдать все свое. Но душою быть в помыслах стройных.
Боже, не дай, о, не дай мне людей разлюбить до конца!

У нее глаза морского цвета,
И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух ее в нездешней стороне.

Ждет она чего-то молчаливо,
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких в миг отлива
Холодеет сумрак голубой.

А когда высоко встанет буря,
Вся она застынет, внемля плеск,
И глядит как зверь, глаза прищуря,
И в глазах ее — зеленый блеск.

А когда настанет новолунье,
Вся изнемогая от тоски,
Бледная влюбленная колдунья
Расширяет черные зрачки.

И слова какого-то обета
Всё твердит, взволнованно дыша.
У нее глаза морского цвета,
У нее неверная душа.

Все, что любим, все мы кинем,
Каждый миг для нас другой:-
Мы сжились душой морской
С вечным ветром, с Морем синим.
 Наш полет
 Все вперед,
К целям сказочным ведет.

Рдяный вечер, догорая,
Тонет в зеркале Небес.
Вот он, новый мир чудес,
Вот она, волна морская.
 Чудный вид!
 Все молчит,
Только вал морской звучит.

Если мы вернемся вскоре
Переменчивым путем,
Мы с добычею придем:-
Нам дары приносит Море.
 В час ночной,
 Под Луной,
Мы спешим к стране иной.

Если ж даль не переспорим
И пробьет конец мечте,-
Мы потонем в Красоте,
Мы сольемся с синим Морем,
 И на дне,
 В полусне,
Будем грезить о волне.

В забытом улье я нашел
Застывший рой умерших пчел.
Из каждой жало вынул я,
Не хочешь, хочешь, — ты моя.

Я заглянул в нору змеи,
Все мысли закалил мои.
Я вызвал зеркалом змею,
Убил, и мертвый узел вью.

Сову и ястреба стрелой
Сразил прицел надежный мой.
Над дверью крылья пригвоздил,
Не хочешь, хочешь, — буду мил.

У черной кошки два зрачка,
В которых тайна глубока.
Я взором выпил их намек,
Моей ты будешь в должный срок

Как Солнце властвует Луной,
Ты вся взята, покрыта мной.
Как кличет горло соловья,
Не хочешь, хочешь, — ты моя.

Мудрецы говорят: описать нам Его невозможно,
Трижды темная Тайна, хоть Он - ослепительный Свет.
Лишь скажи утвержденье, - оно уж наверное ложно,
Все реченья о Нем начинаются с возгласа: "Нет".

Нет в Нем скорби, ни жизни, ни смерти,
        ни снов, ни движенья,
Но, скорбя со скорбящим, с живущим живет Он
        как брат.
И повсюду, во всем, ты увидишь Его отраженья,
Он в зрачках у тебя, Он твой первый, последний
         твой взгляд.

Не терзайся, душа, если речь рассказать неспособна
То, что, будучи Словом, бежит от несчетности слов.
Капля каждая - видишь - играет и искрится дробно,
И не капле явить Океан, без теснин берегов.

Мудрецы - говорят. Но не медли, душа, с мудрецами,
Если хочешь побыть с Тем, Кто в каждой
   песчинке пустынь.
Видишь - горы горят снеговыми своими венцами?
Их молчанье - с душой, их молчанье есть
   область святынь.

Лишь вступи в этот мир, или пенью внимай Океана, -
Ты вздохнешь и поймешь, что беседует Кто-то с тобой,
И закроется в сердце глубокая алая рана,
И утонет душа в Белизне, в глубине голубой.

Мы слышим воздушное пенье чудесной игры,
Не видя поющего нам серафима.
Вздыхаем под тенью гигантской горы,
Вершина которой для нашего духа незрима.

И чувствуем смутно, что, если б душой мы могли
Достичь до вершины, далекой и снежной,
Тогда бы - загадки печальной Земли
Мы поняли лучше, упившись мечтою безбрежной.

Но нет, мы бессильны, закрыта звенящая даль,
И звуки живые скорбят, умирая,
И в сердце обманутом плачет печаль,
И гаснут, чуть вспыхнув, лучи недоступного Рая.

Мы шли в золотистом тумане,
И выйти на свет не могли,
Тонули в немом Океане,
Как тонут во мгле корабли.

Нам снились видения Рая,
Чужие леса и луга,
И прочь от родимого края
Иные влекли берега.

Стремясь ускользающим взглядом
К пределам безвестной земли,
Дышали с тобою мы рядом,
Но был я как будто вдали.

И лгали нам ветры и тучи,
Смеялись извивы волны,
И были так странно певучи
Беззвучные смутные сны.

И мы бесконечно тонули,
Стремяся от влаги к земле -
И звезды печально шепнули,
Что мы утонули во мгле.

На черном фоне белый свет
Меня мучительно пленяет.
И бьется ум. Дрожит. Не знает,
Не скрыт ли страшный здесь ответ.

Боясь принять ответ жестокий.
Вопрос я тайный хороню.
И вновь молюсь. Молюсь - Огню,
В тени Стремнины звездоокой!

Лишенный родины, меж призраков бездушных,
Не понимающих, что мерный мудрый стих
Всемирный благовест средь сумраков густых,
Один любуюсь я на звенья строк послушных.

Они журчащий ключ во днях пустынно-душных.
В них сговор солнц и лун для праздников святых,
Веселый хоровод из всплесков золотых,
В них грозный колокол для духов двоедушных.

От звуковой волны порвется злая сеть.
Качнувшись, побегут в пространство привиденья.
Все дальше, дальше, прочь от грозового рденья.

А бронза гулкая и стонущая медь,
Возникши в воздухе глаголом осужденья,
Продлят свой долгий гуд, веля судьбе — греметь.

По взморью иду я, не этому взморью, что зримо,
Хоть каждый я день и по этому взморью хожу.
Над Морем тоскую, что странно-воздушнее дыма,
Где помыслы сердца свою отмечают межу.
               
Пустыня бурунов. Приливно-отливная сказка.
Извивность морей, пожелавших воздушными стать.
Их белая смерть. И опять. И другая завязка.
Раскаты громов. И затишье. И мертвая гладь.
               
О, люди! Как жалко мне вас! Если б только вы знали!
Какой бы не принял я жертвы во имя людей?
Но нет разрешенья для нашей всемирной печали,
Как нет окончанья для пенья бездонных морей.

Среди могил неясный шепот,
Неясный шепот ветерка.
Печальный вздох, тоскливый ропот,
Тоскливый ропот ивняка.

Среди могил блуждают тени
Усопших дедов и отцов,
И на церковные ступени
Восходят тени мертвецов.

И в дверь церковную стучатся,
Они стучатся до зари,
Пока вдали не загорятся
На бледном небе янтари.

Тогда, поняв, что жизнь минутна,
Что безуспешна их борьба,
Рыдая горестно и смутно,
Они идут в свои гроба.

Вот почему наутро блещут
Цветы над темною плитой:
В них слезы горькие трепещут
О жизни - жизни прожитой.

Нам нравятся поэты,
Похожие на нас,
Священные предметы,
Дабы украсить час,-

Волшебный час величья,
Когда, себя сильней,
Мы ценим без различья
Сверканья всех огней,-

Цветы с любым узором,
Расцветы всех начал,
Лишь только б нашим взорам
Их пламень отвечал,-

Лишь только б с нашей бурей
Сливался он в одно,
От неба или фурий,-
Не все ли нам равно!

Я забыл, откуда я пришел,
Я, уйдя, не вспомню жизни здешней.
Я не знаю, мой ли произвол
Создал светлый призрак с дымом зол,
Осень предрешил в улыбке вешней.
                      
Может быть, я сам свой вечный враг,
Может быть, под внешним дух склоняю.
Больно мне, но это вечно так,
Я - письмен безвестных странный знак,
Вписан - да, но для чего - не знаю.

Нине Петровской

Не мне ли, не мне ли
Журчали ручьи,
И ангелы пели
Восторги свои?

Зачем же седая
Настала зима,
И ангелы, тая,
Воскликнули «Тьма!»

Не мне ли, не мне ли,
В безвестном селе,
Звучали свирели,
В апреле, во мгле?

Зачем же струятся
Дожди без конца,
И вновь не дождаться
Родного лица!

Не мне ли, не мне ли
Назначил Отец
Тепло колыбели
И ласку сердец?

Зачем же стоокой
Враждою я сжат!
О, как одинокий
Вернется назад!

Не обвиняй, не обвиняй. Быть может он неправ.
Но он в тюрьме твоей забыл пучок душистых трав.
И он в тюрьме твоей забыл замуровать окно.
И Мир Ночной, и Мир Дневной идут к тебе на дно.

Ты потонул. Ты здесь уснул. И встать не можешь ты.
Но вот в тюрьме глядят, растут, и царствуют цветы.
На месте том, где ты лежишь, как труп ты должен быть.
Но сердце знает, что нельзя созвездья не любить.

Не обвиняй, не обвиняй - хотя бы потому,
Что обвиненьем все равно не повредишь ему,
А только сделаешь свой взор тяжелым и больным.
И, если вправду он неправ, сравняешься ты с ним.

А если то не случай был, что он забыл цветы?
А если то не случай был, что Небо видишь ты?
Как взглянешь ты, когда он вдруг в тюрьме
 откроет дверь,
Отворит дверь, что заперта, закована теперь?

Я знаю, больно ждать того, что только может быть.
Но счастлив тот, кто даже боль сумеет полюбить.
Я знаю все. Мне жаль тебя. Но чу! Цветы - цветут.
Мой брат, я - дух того, кто был - в твоей
   тюрьме - вот тут.

1.

Я смотрел на белую невесту.
Бледная под белым покрывалом,
Призраком она казалась дальним,
Белою березкой в поле снежном.
Из безвестных областей виденье,
На земле, а будто неземная,
Волосы — расплавленное Солнце,
Взор глубокий — небо голубое.
Тело было белою душою,
Но внутри алел в нем тайный пламень,
Как поет и бьется алый пламень,
Если срубят белую березку.

2.

Я смотрел и видел сад весенний,
Расцвела белеющая яблонь,
Заснежилось вишенье, а пчелы
В звонком Солнце были золотые.
Я смотрел и видел лес весенний,
Уж давно отцвел подснежник белый,
Чашечки раскрыл пахучий ландыш,
В каждой малой чашечке забвенье.
Мотылек качнулся перелетный,
За одним другой дрожал и третий,
Белый, желтый, синий, и темнее,
Также красный, и краснее крови.

3.

Бабочки летели белым вихрем,
Мотыльки, как с неба хлопья снега,
В белой туче быстрым перелетом
Пробегала дымка красных крыльев.
От воды кружился белый жернов,
В малых брызгах были вскипы радуг,
Изливались зерна в жадный желоб,
Становились тонкой, белой пылью.
И одни пылинки улетали,
Таяли, как тщетный снег весною,
И другие хлебом становились,
Ежедневным, знаемым, тяжелым.

4.

Далеко от Севера до Юга
Белых лебедей летела стая,
Нежных цапель кружево белело,
Сонмы белых пташек безымянных.
И за каждой лебедью был сокол,
И за каждой цаплей темный коршун,
И за каждой пташкой трепетавшей
Кривоклювый цепколапый ястреб.
Далеко в пространствах остывавших
До земли осенней огрубевшей
Упадали хлопья белых перьев,
Между ними брызгали рубины.

5.

Без границ раскинутые степи,
До волны несчитанного Моря,
И белеют по степям зеленым
Молодые, радостные козы.
Посмотреть на каждую — веселье,
Так им любо в этом белом мехе,
Наслаждаться сочною травою,
Под высоким Солнцем возле Моря.
Посмотри, бегут в безумном страхе,
И за каждой мчится серый призрак,
Пляшет зуб, и лезвие хохочет,
Много алых лент для белорунных.

6.

Добежали козы до предела,
Где вода на сушу забегает,
Чтоб, покинув вольные просторы,
Источиться горькими слезами.
Задохнулись быстрые беглянки,
Прикоснулись к влаге синеватой.
Приняла их пляшущая влага,
Разметала всюду вдоль по Морю.
Так и будут в Море неизбывном,
Добегут, взбегут на гребень вала,
Высь их сломит, брызнут белой пеной,
Из бокала выплеснута влага.

7.

Ты белеешь, белая невеста,
Но еще не крайняя предельность,
Если Море бьется и рокочет,
Украшая волны белой пеной.
Там, где безглагольный белый полюс,
Изо льда восходят к небу храмы,
И никто там кровь не проливает,
Но краснее красной крови — зори.
Будь белее, белая невеста…
Что тебе земные обниманья?
Белых роз тебе я приготовил.
Будь белей всего, что в мире бело.

Колокольчик на опушке леса,
С звонами, что внятны слуху фей,
Бархатисто-пышная завеса,
Возле лиловатых орхидей.

В лепете романса - цвет сирени,
Сад мечты, и в нем упавший лист,
В красочном контрасте - свет и тени,
На руке лилейной - аметист.

Едва-едва горит мерцанье
Пустынной гаснущей Луны,
Среди безбрежной тишины,
Среди бездонного молчанья.
Иду один... Везде снега,
Снега и льды, и воздух мертвый,
Над мертвым царством распростертый
Пустыни снежной берега
Вдали рисуются туманно;
На них гигантские цветы,
В расцвете бледной красоты,
Встают и гаснут беспрестанно.
Бросаю к Небу тусклый взор
И там не вижу тверди синей:
Там бледный, белый, мертвый иней
Сплелся в нависнувший собор.
Иду... Пространству нет предела!
И в этой страшной тишине
Мои шаги не слышны мне.
Мое замерзнувшее тело
Бежит вперед, скорей, скорей,-
Гонимо жаждою бесцельной,
Бежит в пустыне беспредельной
И тени собственной моей
Не вижу в этом беге вечном,-
И лишь гигантские цветы,
Как вечных снежных гор хребты,
Растут в пространстве бесконечном!

Нет дня, чтоб я не думал о тебе,
Нет часа, чтоб тебя я не желал.
Проклятие невидящей судьбе,
Мудрец сказал, что мир постыдно мал.

Постыдно мал и тесен для мечты,
И все же ты далеко от меня.
О, боль моя! Желанна мне лишь ты,
Я жажду новой боли и огня!

Люблю тебя капризною мечтой,
Люблю тебя всей силою души,
Люблю тебя всей кровью молодой,
Люблю тебя, люблю тебя, спеши!

Нет, мне никто не сделал столько зла,
Как женщина, которая твердила
Мне каждый миг: "Люблю тебя, люблю!"
		Она украдкой кровь мою,
		Как злой вампир, пила.
Она во мне все чистое убила,
Она меня к могиле привела.

Забыв весь мир, забыв, что люди, братья,
Томятся где-то там, во тьме, вдали,
Я заключил в преступные объятья
Тебя, злой дух, о, перл Земли.
Озарены больным сияньем лунным,
Окутаны туманной полумглой,
Подобно духам тьмы иль звукам струнным,
Витаем мы меж Небом и Землей.

Твой образ, то насмешливый, то милый,
Мне грезится в каком-то смутном сне,
Цветы любви сбирая над могилой,
Я вижу, как ты гроб готовишь мне.

Как мертвецу, мне чуждо все живое...
Но кто же ты, мой гений неземной,
Во мне зажегший пламя роковое?
Срадаю я, покуда ты со мной,—
А нет тебя — и я страдаю вдвое.
В твоей душе слились добро и зло...
Зачем твое дыханье огневое
		Меня сожгло?

О, как прекрасна ты неотразимо,
Как властна ты заставить все забыть!
Твой нежный смех — улыбка серафима,
И я тебя не в силах не любить!
Но почему же во мне неудержимо
Желание встает — тебя убить?

          Меж прошлым и будущим нить
       Я тку неустанной, проворной рукою;
Хочу для грядущих столетий покорно и честно служить
          Борьбой, и трудом, и тоскою,-

          Тоскою о том, чего нет,
      Что дремлет пока, как цветок под водою,
О том, что когда-то проснется, чрез многие тысячи лет,
       Чтоб вспыхнуть падучей звездою.

         Есть много несказанных слов
      И много созданий, не созданных ныне,-
Их столько же, сколько песчинок среди бесконечных песков
          В немой Аравийской пустыне.

Но если ты снежный
И если морозный, -
Хотя я и нежный,
Все ж буду я грозный.
                             
Рожденный от света
Не знает врага,
Но силой привета
Растопит снега.
                             
Я вечная сила
Души полновольной,
Не помнить, что было,
Восторг мой безбольный.
                             
Но если ты вдвое,
Да мучить других, -
Иное, другое
Расскажет мой стих.

Очи твои, голубые и чистые — 
Слиянье небесной лазури с изменчивым блеском волны;
		Пряди волос золотистые
Нежнее, чем нить паутины в сиянье вечерней Луны.
	Вся ты — намек, вся ты — сказка прекрасная,
Ты — отблеск зарницы, ты — отзвук загадочной песни без слов;
		Светлая, девственно-ясная,
Вакханка с душою весталки, цветок под покровом снегов.

Вновь и вновь струятся строки
Звучно-сладостных стихов,
Снова зыблются намеки,
Вновь ищу во тьме грехов.

Темной ночью, глухо спящей,
Еле слышно в сад иду,
И под чащей шелестящей
С красотою речь веду.

"Красота моя, ты любишь?
Если любишь, будь моей".
"Милый, ты меня погубишь,
Милый, милый, пожалей".

Миг борьбы взаимно-нежной,
Спешный, слышный стук сердец,
Свет незримый, свет безбрежный, -
О, блаженство! Наконец!

Мглой ночною, черноокой,
Много скрыто жгучих снов.
"Милый, милый, ты - жестокий!"
В оправданье нужно ль слов?

Тот, кто любит, разве губит,
Раз желанное берет?
Он лишь нежит, он голубит,
В сердце мед он сладко льет.

И не ночью ли глубокой,
О, блаженство красоты,
Под лазурью звездоокой
Дышат нежные цветы?

Не во тьме ли, опьяненный,
Мглу поит ночной цветок,
Не жалея, что влюбленный,
Наконец, раскрыться мог?

Скоро на небе Месяц проглянет.
Листья застыли. Время уснуть.
Ночь пронесется. Утро настанет.
Снова забота сдавит нам грудь.

Птички замолкли. Друг бесприютный,
Птички заснули,- что ж ты не спишь?
Сердцем отдайся грезе минутной.
В Небе глубоком звездная тишь.

Скоро двурогий Месяц засветит.
Слышишь, как дышит, шепчет сирень?
Сумрак полночный мыслям ответит.
Тьма нас ласкает. Кончился день.

Что же ты плачешь? Видишь - мы рядом -
Будем друг друга тихо любить.
Что же ты смотришь горестным взглядом?
Или не можешь полдень забыть?

Все, что смущало, все, чем обманут,
Встало волною, плещется в грудь.
Звезды светить нам дважды не станут.
Ночь убывает. Снов не вернуть.

Серая чайка плачет над морем.
В Небе свинцовом тусклая мгла.
Ах, не расстаться с тягостным горем!
Где же мы были? Ночь уж прошла.

О, волны морские, родная стихия моя,
Всегда вы свободно бежите в иные края,
Всегда одиноки в холодном движеньи своём,
А мы безутешно тоскуем — одни и вдвоём.

Зачем не могу я дышать и бежать, как волна,
Я в мире один, и душа у меня холодна,
Я также спешу всё в иные, в иные края, —
О, волны морские, родная стихия моя!

	        О, если б мне сердце холодное,
		Холодное сердце русалки,—
Чтоб мог мог я спокойно внимать неумолчному ропоту Моря,
		И стону страданий людских!

		О, если б мне крылья орлиные,
		Свободные сильные крылья,—
Чтоб мог я на них улететь в безграничное царство Лазури,
		Чтоб мог я не видеть людей!

О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!
Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,
Живу одной тобой в моих терзаньях страстных,
Для прихоти твоей я душу погублю,
Все, все возьми себе - за взгляд очей прекрасных,
За слово лживое, что истины нежней,
За сладкую тоску восторженных мучений!
Ты, море странных снов, и звуков, и огней!
Ты, друг и вечный враг! Злой дух и добрый гений!

			Марусе С***

О, птичка нежная, ты не поймешь меня,
Пока в твоих глазах сверкает утро Мая.
Твой голос чуть дрожит, как серебро звеня,
С улыбкой на тебя взирает мать родная.
О, птичка нежная, ты не поймешь меня!

Везде нас ждет печаль. Мрачна юдоль земная.
Мне страшно за тебя. Я плачу. Я скорблю.
Из темного угла, твоим словам внимая,
Смотрю я на тебя и Господа молю:-
Пусть будет для нее легка стезя земная!

Увы, и предо мной блистали краски дня.
Мой день давно погас. Со мною тьма ночная.
И я когда-то пел, чужую скорбь гоня, 
Когда-то и ко мне склонялась мать родная...
О, птичка нежная, ты не поймешь меня!

Ты была как оазис в пустыне,
Ты мерцала стыдливой звездой,
Ты Луною зажглась золотой,
И тебе, недоступной богине,
Отдавал я мечту за мечтой.

Я решился в желании смелом
По кремнистой дороге идти
И не медлить нигде на пути,
Ты казалась мне высшим пределом,
За который нельзя перейти.

И потом... О, какое мученье!
К недоступному доступ найден.
Я как жалкий ребенок смущен.
Где любовь, где восторг упоенья?
Все прошло, ускользнуло, как сон.

Я мечты отдавал не богине,
Ты все, ты - земля на земле,
Я один в удушающей мгле.
Я очнулся в бесплодной пустыне,
Я проснулся на жесткой скале. 

      Не устану тебя восхвалять,
      О внезапный, о страшный, о вкрадчивый,
      На тебе расплавляют металлы,
      Близ тебя создают и куют.
            «Будем как солнце»

             1

Огнепоклонником я прежде был когда-то,
Огнепоклонником останусь я всегда.
Мое индийское мышление богато
Разнообразием рассвета и заката,
Я между смертными — падучая звезда.

Средь человеческих бесцветных привидений,
Меж этих будничных безжизненных теней,
Я вспышка яркая, блаженство исступлений,
Игрою красочной светло венчанный гений,
Я праздник радости, расцвета и огней.

Как обольстительна в провалах тьмы комета!
Она пугает мысль и радует мечту.
На всем моем пути есть светлая примета,
Мой взор — блестящий круг, за мною — вихри света,
Из тьмы и пламени узоры я плету.

При разрешенности стихийного мечтанья,
В начальном хаосе, еще не знавшем дня,
Не гномом роющим я был средь мирозданья
И не ундиною морского трепетанья,
А саламандрою творящего Огня.

Под Гималаями, чьи выси — в блесках рая,
Я понял яркость дум, среди долинной мглы;
Горела в темноте моя душа живая,
И людям я светил, костры им зажигая,
И Агни светлому слагал свои хвалы.

С тех пор, как миг один, прошли тысячелетья,
Смешались языки, содвинулись моря,
Но все еще на свет не в силах не глядеть я,
И знаю явственно, пройдут еще столетья,
Я буду все светить, сжигая и горя.

О да, мне нравится, что бело так и ало
Горенье вечное земных и горних стран.
Молиться пламени сознанье не устало,
И для блестящего мне служат ритуала
Уста горячие, и солнце, и вулкан.

Как убедительна лучей растущих чара,
Когда нам солнце вновь бросает жаркий взгляд,
Неисчерпаемость блистательного дара!
И в красном зареве победного пожара
Как убедителен, в оправе тьмы, закат!

И в страшных кратерах — молитвенные взрывы:
Качаясь в пропастях, рождаются на дне
Колосья пламени, чудовищно-красивы,
И вдруг взметаются пылающие нивы,
Устав скрывать свой блеск в могучей глубине.

Бегут колосья ввысь из творческого горна,
И шелестенья их слагаются в напев,
И стебли жгучие сплетаются узорно,
И с свистом падают пурпуровые зерна,
Для сна отдельности в той слитности созрев.

Не то же ль творчество, не то же ли горенье,
Не те же ль ужасы, не та же красота
Кидают любящих в безумные сплетенья,
И заставляют их кричать от наслажденья,
И замыкают им безмолвием уста.

В порыве бешенства в себя принявши вечность,
В блаженстве сладостном истомной слепоты,
Они вдруг чувствуют, как дышит бесконечность,
И в их сокрытостях, сквозь ласковую млечность,
Молниеносные рождаются цветы.

Огнепоклонником судьба мне быть велела,
Мечте молитвенной ни в чем преграды нет.
Единым пламенем горят душа и тело,
Глядим в бездонность мы в узорностях предела,
На вечный праздник снов зовет безбрежный свет.

             2

Огонь в своем рожденьи мал,
Бесформен, скуден, хром,
Но ты взгляни, когда он, ал,
Красивым исполином встал,
Когда он стал Огнем!
Огонь обманчив, словно дух: -
Тот может встать как тень,
Но вдруг заполнит взор и слух,
И ночь изменит в день.
Вот, был в углу он, на полу,
Кривился, дымно-сер,
Но вдруг блестящей сделал мглу,
Удвоил свой размер.
Размер меняя, опьянил
Все числа, в сон их слив,
И в блеске смеха, полон сил,
Внезапно стал красив.
Ты слышишь? слышишь? Он поет,
Он славит Красоту,
Вот - вот, до Неба достает,
И вьется налету!

             3

Я закрываю глаза, и в мечтании
Вижу повсюду сияющий Свет,
Вижу Огонь я во всем Мироздании,
В травках, в росинках, в спиралях планет.

Вижу я Землю - сестрой меж планетами,
Землю опять ощущаю Землей,
Горы, долины, сады с их расцветами,
Ценные камни с подземною мглой.

   Медное небо, отяжелелое,
   Грозно нависло над знойной пустыней,
   В нем Электричество белое,
   С роскошью желтых изломанных линий,
   Желтых, и красных, лазурно-зеленых,
   В безднах эфирностей синих,
   Тучи как горы, там замки на склонах,
   Кони из пламени в вышних пустынях.

Снова я в Индии. Да, но не в той,
Где побывал соглядатай ничтожный,-
В Индии древней, в отчизне святой,
Данной для всех, опьяненных мечтой,
В цельной, навек непреложной.

И меж светлоликих, меж дважды рожденных,
Открывши на миг в Запредельное дверь,
При свете огней, благовонно-зажженных,
Я слушаю Бурю теперь.

             4

Рудра, красный вепрь Небес,
Ниспосылатель алых жгутов,
Отец стремительных Марутов,
В вихре огненных завес,
Гений Бури,
Враг Лазури,
Пробежал и вдруг исчез.

Где он почву Неба роет?
Образ пламенных чудес,
Вон, он там рычит и воет,
Между облачных зыбей
Тучи молнией своей
Беспокоит.

Рудра шлет блестящесть вод,
Льет их током плодородным,
Но, порвавши небосвод,
Вдруг пожар в домах зажжет,
Быть он добрым устает,
Хочет быть свободным.

Рудра-Сива, Смерть-Любовь,
Губит Жизнь, и любит вновь,
Равнодушен к звукам стона,
Вепря красного клыки
Ранят тело, рвут в куски,
Но в траве у склона,
Где убит был Адонис,
Лепестки цветов зажглись,
Дышит анемона.

Рудра-Сива, Смерть-Любовь,
Смерть-Бессмертье, Пламя-Кровь,
Радуга над Морем,
Змеи молний, ток дождей,
Вечность зыбкая страстей,
Здесь мы Грому вторим!

           5

Огонь приходит с высоты,
Из темных туч, достигших грани
Своей растущей темноты,
И порождающей черты
Молниеносных содроганий.
Огонь приходит с высоты,
И, если он в земле таится,
Он лавой вырваться стремится,
Из подземельной тесноты,
Когда ж с высот лучом струится,
Он в хоровод зовет цветы.

Вон лотос, любимец стихии тройной,
На свет и на воздух, над зыбкой волной,
Поднялся, покинувши ил,
Он Рай обещает нам с вечной Весной,
И с блеском победных Светил.

Вот пышная роза, Персидский цветок.
Душистая греза Ирана,
Пред розой исполнен влюбленных я строк,
Волнует уста лепестков ветерок,
И сердце от радости пьяно.

   Вон чампак, цветущий в столетие раз,
   Но грезу лелеющий - век,
   Он тоже оттуда примета для нас,
   Куда убегают, в волненьи светясь,
    Все воды нам ведомых рек.

Но что это? Дрогнув, меняются чары,
Как будто бы смех Соблазнителя-Мары,
Сорвавшись к долинам с вершин,
Мне шепчет, что жадны, как звери, растенья,
И сдавленность воплей я слышу сквозь пенье,
И если мечте драгоценны каменья,
Кровавы гвоздики и страшен рубин.

Мне страшен угар ароматов и блесков расцвета,
Все смешалось во мне,
Я горю как в Огне,
Душное Лето,
Цветочный кошмар овладел распаленной мечтой,
Синие пляшут огни, пляшет Огонь золотой,
Страшною стала мне даже трава,
Вижу, как в мареве, стебли немые,
Пляшут и мысли кругом и слова.
Мысли - мои? Или, может, чужие?

Закатное Небо. Костры отдаленные.
Гвоздики, и маки, в своих сновиденьях бессонные.
Волчцы под Луной, привиденья они,
Обманные бродят огни
Пустырями унылыми.
Георгины тупые, с цветами застылыми,
Точно их создала не Природа живая,
А измыслил в безжизненный миг человек.
Одуванчиков стая седая.
Миллионы раздавленных красных цветов,
Клокотанье кроваво-окрашенных рек.
Гнет Пустыни над выжженой ширью песков.
Кактусы, цепкие, хищные, сочные,
Странно-яркие, тяжкие, жаркие,
Не по-цветочному прочные,
Что-то паучье есть в кактусе злом,
Мысль он пугает, хоть манит он взгляд,
Этот ликующий цвет,
Смотришь-растенье, а может быть - нет,
Алою кровью напившийся гад?

И много, и много отвратностей разных,
Красивых цветов, и цветов безобразных,
Нахлынули, тянутся, в мыслях - прибой,
Рожденный самою Судьбой.

Болиголов, наркоз, с противным духом, -
Воронковидный венчик белены,
Затерто-желтый, с сетью синих жилок, -
С оттенком буро-красным заразиха,
С покатой шлемовидною губой, -
Подобный пауку, офрис, с губою
Широкой, желто-бурою, и красной, -
Колючее создание, татарник,
Как бы в броне крылоподобных листьев,
Зубчатых, паутинисто-шерстистых, -
Дурман вонючий, - мертвенный морозник,
Цветы отравы, хищности и тьмы, -
Мыльнянка, с корневищем ядовитым,
Взлюбившая края дорог, опушки
Лесные и речные берега,
Места, что в самой сущности предельны,
Цветок любимый бабочек ночных, -
Вороний глаз, с приманкою из ягод
Отливно-цветных, синевато-черных, -
Пятнадцатилучистый сложный зонтик
Из ядовитых беленьких цветков,
Зовущихся - так памятно - цикутой, -
И липкие исчадия Земли,
Ужасные растенья-полузвери, -
В ленивых водах, медленно-текущих,
В затонах, где стоячая вода,
Вся полная сосудцев, пузырчатка,
Капкан для водной мелочи животной,
Пред жертвой открывает тонкий клапан,
Замкнет его в тюремном пузырьке,
И уморит, и лакомится гнилью, -
Росянка ждет, как вор, своей добычи.
Орудием уродливых железок
И красных волосков, так липко-клейких,
Улавливает мух, их убивает,
Удавливает медленным сжиманьем -
О, краб-цветок! - и сок из них сосет,
Болотная причудливость, растенье,
Которое цветком не хочет быть,
И хоть имеет гроздь расцветов белых,
На гада больше хочет походить.
Еще, еще, косматые, седые,
Мохнатые, жестокие виденья,
Измышленные дьявольской мечтой,
Чтоб сердце в достовернейшем, в последнем
Убежище, среди цветов и листьев,
Убить.

Кошмар! уходи, я рожден, чтоб ласкать и любить!
Для чар беспредельных раскрыта душа,
И все, что живет, расцветая, спеша,
Приветствую, каждому - хочется быть,
Кем хочешь, тем будешь, будь вольным, собой,
Ты черный? будь черным мой цвет - голубой,
Мой цвет будет белым на вышних горах,
В вертепах я весел, я страшен впотьмах,
Все, все я приемлю, чтоб сделаться Всем,
Я слеп был - я вижу, я глух был и нем,
Но как говорю я - вы знаете, люди,
А что я услышал, застывши в безжалостном Чуде,
Скажу, но не все, не теперь,
Нет слов, нет размеров, ни знаков,
Чтоб таинство блесков и мраков
Явить в полноте, только миг - и закроется дверь,
Песчинок блестящих я несколько брошу,
Желанен мне лик Человека, и боги, растенье, и птица, и зверь,
Но светлую ношу,
Что в сердце храню,
Я должен пока сохранять, я поклялся, я клялся Огню.

             6

Буря промчалась,
Кончен кошмар.
Солнце есть вечный пожар,
В сердце горячая радость осталась.

Ждите. Я жду.
Если хотите,
Темными будьте, живите в бреду,
Только не лгите,
Сам я в вертепы вас всех поведу.

Если хотите,
Мысли сплетайте в лучистые нити,
Светлая ткань хороша, хороша,
Только не лгите,
К Солнцу идите, коль Солнца воистину хочет душа.

Все совершится,
Круг неизбежен,
Люди, я нежен,
Сладко забыться.
Пытки я ведал. О, ждите. Я жду.
Речь от Огня я и Духа веду!

             7

Лучи и кровь, цветы и краски,
И искры в пляске вкруг костров -
Слова одной и той же сказки
Рассветов, полдней, вечеров.

Я с вами был, я с вами буду,
О, многоликости Огня,
Я ум зажег, отдался Чуду,
Возможно счастье для меня.

В темнице кузниц неустанных,
Где горн, и молот, жар и чад,
Слова напевов звездотканных
Неумолкаемо звучат.

С Огнем неразлучимы дымы,
Но горицветный блеск углей
Поет, что светлы Серафимы
Над тесной здешностью моей.

Есть Духи Пламени в Незримом,
Как здесь цветы есть из Огня,
И пусть я сам развеюсь дымом,
Но пусть Огонь войдет в меня.

Гореть хотя одно мгновенье,
Светить хоть краткий час звездой -
В том радость верного забвенья,
В том праздник ярко-молодой.

И если в Небе Солнце властно,
И светлы звездные пути,
Все ж искра малая прекрасна,
И может алый цвет цвести.

Гори, вулкан, и лейся, лава,
Сияйте, звезды, в вышине,
Но пусть и здесь - да будет слава
Тому, кто сжег себя в Огне!

Одна есть в мире красота.
Не красота богов Эллады,
И не влюбленная мечта,
Не гор тяжелые громады,
И не моря, не водопады,
Не взоров женских чистота.
Одна есть в мире красота — 
Любви, печали, отреченья,
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.

         Кто найдет Одолень-траву, тот вельми
            себе талант обрящет на земли.
                    
                              Народный Травник

Одолень-трава,
Я среди чужих,
Стынут все слова,
Замирает стих.
Я среди людей,
Нет житья от них,
Помоги скорей,
Дай мне спеть мой стих.
Ты, как я, взросла
Меж полей, в лесах,
Под Луной светла
На немых волнах.
Ты печальница,
Нежный цвет твой был,
Ты купальница,
Водяной прострел.
Пала молния
В безглагольность вод,
Пала молния,
И цветок цветет.
Одолень-трава,
Уж который год
Ты светло-жива
Меж зеркальных вод.
Я блуждал, скорбя,
Меж пустых полей,
Я нашел тебя,
Помоги скорей.
Одолей ты мне
Не обрывы гор,
Где на темном дне
Шепчет темный бор.
О, не мрак лесной,
И не тьму ночей,
И не омут злой,
И не ширь степей.
Одолень-трава,
Одолей ты мне
Тех, в ком жизнь едва
Тлеет в тусклом сне.
Кто, как мертвый гнет,
Тяготит мечты,
Меж зеркальных вод
Не узнав цветы.
Ты всегда жива,
Талисман лучей,
Одолень-трава,
Одолей людей.

Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и Океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ.

"Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет,-
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной".

И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
Охвачен пламенной, но безутешной думой,
Я горько вопросил безбрежный Океан,-

Зачем он странных бурь питает ураган,
Зачем волнуется,- но Океан угрюмый,
Свой ропот заглушив, окутался в туман.

Она отдалась без упрека,
Она целовала без слов.
- Как темное море глубоко,
Как дышат края облаков!

Она не твердила: "Не надо",
Обетов она не ждала.
- Как сладостно дышит прохлада,
Как тает вечерняя мгла!

Она не страшилась возмездья,
Она не боялась утрат.
- Как сказочно светят созвездья,
Как звезды бессмертно горят!

Легкий слой чуть выпавшего снега,
Серп Луны в лазури бледно-синей,
Сеть ветвей, узорная их нега.
Кружевом на всем - воздушный иней.

Духов серебристых замок стройный,
Сонмы фей в сплетеньях менуэта,
Танец блесток, матово-спокойный,
Бал снежинок, вымышленность света.

Орел точит когти. Крадется волк прерий.
Сова направляет окольный полет.
Безжалостны птицы. Без жалости звери.
Безжалостность - свойство всех тех, кто живет.
                   
Верховные гении этого мира,
Зарезанным горлом мы кормим свой день.
Нам трупы животных - услада для пира,
Тут нежная дева - бесчувственный пень.
                   
Нередко мы думаем, будто растенья
Суть алость улыбки и нежный цветок.
Нет, в мире растений - борьба, убиенье,
И петли их усиков - страшный намек.
                   
Ухватят, удушат, их корни лукавы,
И цвет орхидеи есть лик палача.
Люблю я растенья, но травы - удавы
И тонкость осоки есть тонкость меча.

       1

Белесоватое Небо, слепое, и ветер тоскливый
Шелесты листьев увядших, поблекших в мелькании дней.
Шорох листвы помертвевшей, и трепет ее торопливый,
Полное скорби качанье далеких высоких стеблей.
Степь за оградою сада, просторы полей опустелых,
Сонные мертвые воды затянутой мглою реки,
Сказочность облачных далей, безмолвных, печальных, и белых,
Шелесты листьев увядших, их вздохи, и лепет тоски.
Смутная тайна мгновений, которые вечно стремятся,
Падают с призрачным звоном по склонам скалистых времен,
Осени саван сплетают, и траурной тканью ложатся,
Зимний готовят, холодный, томительный, длительный сон.

       2

На кладбище старом пустынном, где я схоронил все надежды,
Где их до меня схоронили мой дед, мой отец, мой брат,
Я стоял под Луной, и далеко серебрились, белели одежды,
Это вышли из гроба надежды, чтобы бросить последний свой взгляд.
На кладбище старом пустыном, качались высокие травы,
Немые, густые, седые и сердце дрожало в ответ.
О, надежды, надежды, надежды, неужели мертвы навсегда вы?
Неужели теперь вы мне шлете замогильный, прощальный привет?
На кладбище старом пустынном, - услышал ответ я безмолвный, -
Ты сам схоронил нас глубоко, ты сам закопал нас навек.
Мы любили тебя, мы дышали, мы скользили, как легкие волны,
Но твое охладевшее сердце отошло от сияющих рек.
На кладбище старом пустынном, в безвременье ночи осенней,
За нами приходишь ты поздно, отсюда закрыта стезя.
Посмотри, все короче минуты, посмотри, все мгновенней, мгновенней
В истечении Времени брызги, - и продлить нам свиданье нельзя.
На кладбище старом пустынном, с сознанием, полным отравы,
Под мертвой Луною, сияньем, как саваном, был я одет.
И мгновенья ниспали в столетья, и качались высокие травы,
И отчаянье бледно струило свой холодный безжизненный свет.

Вы умрете, стебли трав,
Вы вершинами встречались,
В легком ветре вы качались,
Но, блаженства не видав,
Вы умрете, стебли трав.

В роще шелест, шорох, свист
Тихий, ровный, заглушенный,
Отдаленно-приближенный.
Умирает каждый лист,
В роще шелест, шорох, свист.

Сонно падают листы,
Смутно шепчутся вершины,
И березы, и осины.
С измененной высоты
Сонно падают листы.

Поспевает брусника,
Стали дни холоднее,
И от птичьего крика
В сердце стало грустнее.

Стаи птиц улетают
Прочь, за синее море.
Все деревья блистают
В разноцветном уборе.

Солнце реже смеется,
Нет в цветах благовонья.
Скоро Осень проснется
И заплачет спросонья.

   Графине Е.Н. Толстой

Жемчужина морей,
Цветущий Остров дремлет,
И в пышности своей
Волнам влюбленным внемлет.

Над ним - простор Небес,
Кругом - пустыня Моря,
На нем зеленый лес
Шумит, прибою вторя.

Здесь нет людских следов,
Здесь легкий ветер веет,
Он чашечки цветов
Дыханием лелеет.

Безмолвные цветы -
Властители пространства,
И жаждой красоты
Живет цветов убранство.

И вот за гранью гор
Встает дворец Востока,-
Украшен трав ковер
Цветами златоока.

И снова в свой черед
Вздохнет Закат усталый,
И берег вновь цветет,
Лазурный, желтый, алый.

Проходит жизнь как сон,
Рассвет, как прежде, пышен,
Полет седых времен
Над Островом не слышен.

Лучи с Небес глядят,
И кроток свет Заката,
Цветы лучам кадят
Струями аромата.

Кадильница морей,
Цветами Остров дышит,
А ветер сеть ветвей
Колышет и колышет.

Заколдованная воля в вещество вошла.
Тяжела людская доля — быть в цепях Добра и Зла.

Зачарованная сила завлеклась собой.
Все, что будет, все, что было, сказка Глуби Голубой.

Мы опять изменим лики, спрятав седину.
Наши замыслы велики, мы должны встречать Весну.

Разрушая изваянья, мы ваяем вновь.
Ты, в которой все — сиянье, брачный день свой приготовь.

Мы опять увидим степи там, где города.
Разрушая наши цепи, мы поем: «Живи, Звезда».

Мы в степях, где день погашен, возведем шалаш.
Мы опять с безмерных башен возгласим, что праздник — наш.

Тяжела людская доля — камни громоздить.
Нет, легка. Светла неволя, если разум крутит нить.

Чрез столетья пробуждая сам, себя в веках,
Вижу я рожденье Мая в первозданных лепестках.

Здесь я помню, хоть нелепо, что дышал я — Там.

О, тебя, что так прекрасна, никому я не отдам.

Здесь стою я на пороге, веря в звездный счет.
Говорят, что сказка — боги. Вон, я вижу их полет!

Я родился от Солнца. Сиянье его заплелось
В ликованье моих золотых и волнистых волос.
Я родился от Солнца и матово-бледной Луны.
Оттого в Новолунье мне снятся узывные сны.

Я родился в Июне, когда в круговратности дней
Торопливые ночи короче других и нежней.
В травянистом Июне, под самое утро, когда
В небесах лишь одна, вселюбовная, светит звезда.

Я от яркого Солнца. Но вырос, как стебель, во мгле,
И, как сын припадаю к сладимой родимой земле.
Я родился от Солнца. Так Солнцем я всех закляну.
Чтобы помнили Солнце, чтоб в сердце хранили Весну.

Уж ты солнце, солнце красно,
Ты с полуночи взойди,
Чтоб очам не ждать напрасно,
Кто там, что там впереди.
Чтоб покойникам в могиле
Не во тьме глухой сидеть,
Чтобы с глаз они сложили
Закрывающую медь.

Уж ты месяц, месяц ясный,
Глянь - и с вечера взойди,
Чтоб забыть о муке страстной,
Что осталась позади.
Чтобы мертвым, властью слова,
Властью света твоего,
Не крушить из-за былого
Ретивого своего.

Уж ты ветер, ветер буйный,
Ты с полуночи возвей,
Многовейный, многоструйный,
Будь отрадою моей.
Возвести моим родимым,
Что и в нас бесстрашный свет.
Всё мы бросим, пустим дымом,
Но пойдем за ними вслед.

В недвижности, в безгласной летаргии
Прибрежных скал, молчащих над водой, -
Молчащих век, века, еще, другие,
Молчащих в безглагольной летаргии, -
Есть смысл - какой? - не уловить мечтой,
Но только вечный, благостный, святой,
Сильней, чем все напевности морские.

Отпадения в мир сладострастия
Нам самою судьбой суждены.
Нам неведомо высшее счастие.
И любить и желать — мы должны.

И не любит ли жизнь настоящее?
И не светят ли звезды за мглой?
И не хочет ли солнце горящее
Сочетаться любовью с землей?

И не дышит ли влага прозрачная,
В глубину принимая лучи?
И не ждет ли земля новобрачная?
Так люби. И целуй. И молчи.

Отцвели - о, давно! - отцвели орхидеи, мимозы,
Сновиденья нагретых и душных и влажных теплиц.
И в пространстве, застывшем,  как мертвенный цвет
                                        туберозы,
Чуть скользят  очертанья  поблекших  разлюбленных
                                             лиц.

И  бледнеют,   и  тонут  в  душе,  где  развалины
                                         дремлют,
В этой бездне,  где много,  где все  пробегает на
                                             миг,
В  переходах,  где звукам их отзвуки,  вторя,  не
                                         внемлют,
Где один для меня сохранился немеркнущий лик.

Этот образ - в созвучии странном с душою моею,
В этом лике мы оба с тобою узнаем себя,
О,  мечта,  чьей улыбки ни ждать,  ни желать я не
                                            смею,
Но кого я люблю, но кого вспоминаю, любя.

Я люблю с безупречною нежностью духа и брата,
Я люблю, как звезду отдаленная любит звезда,
Как цветок, что еще не растратил в душе аромата,
Я  с  тобой - я  люблю - я  с тобой - разлучен навсегда.

1

Уходят дни. И вот уж десять лет
Прошло с тех пор, как смерть к тебе склонилась.
Но смерти для твоих созданий нет,
Толпа твоих видений, о поэт,
Бессмертием навеки озарилась.

2

В немом гробу ты спишь глубоким сном.
Родной страны суровые метели
Рыдают скорбно в сумраке ночном,
Баюкают тебя в твоей постели
И шепчут о блаженстве неземном.

3

Ты заслужил его. Во тьме невзгоды,
Когда, под тяжким гнетом, край родной,
Томясь напрасной жаждою свободы,
Переживал мучительные годы,
Ты был исполнен думою одной:

4

Кумир неволи сбросить с пьедестала,
Живой волной ударить в берега,
Сломить ту силу, что умы сковала,-
И ты поклялся клятвой Ганнибала -
Жить лишь затем, чтоб растоптать врага.

5

И ты спустился в темные пучины
Народной жизни, горькой и простой,
Пленяющей печальной красотой,
И подсмотрел цветы средь грязной тины,
Средь грубости - любви порыв святой.

6

И слился ты с той светлою плеядой,
Пред чьим огнем рассеялася тьма,
Пред чьим теплом растаяла зима;
Нахлынули борцы живой громадой -
И пала крепостничества тюрьма.

7

Но в этот миг, зиждительный и чудный,
Ты не хотел душою отдохнуть,
Святым огнем твоя горела грудь,
И вот опять - далекий, многотрудный,
Перед тобой открылся новый путь.

8

Дворянских гнезд заветные аллеи.
Забытый сад. Полузаросший пруд.
Как хорошо, как все знакомо тут!
Сирень, и резеда, и эпомеи,
И георгины гордые цветут.

9

Затмилась ночь. Чуть слышен листьев ропот.
За рощей чуть горит луны эмаль.
И в сердце молодом встает печаль.
И слышен чей-то странный, грустный шепот.
Кому-то в этот час чего-то жаль.

10

И там вдали, где роща так туманна,
Где луч едва трепещет над тропой,-
Елена, Маша, Лиза, Марианна,
И Ася, и несчастная Сусанна -
Собралися воздушною толпой.

11

Знакомые причудливые тени,
Создания любви и красоты,
И девственной и женственной мечты,-
Их вызвал к жизни чистый, нежный гений,
Он дал им форму, краски и черты.

12

Не будь его, мы долго бы не знали
Страданий женской любящей души,
Ее заветных дум, немой печали;
Лишь с ним для нас впервые прозвучали
Те песни, что таилися в тиши.

13

Он возмутил стоячих вод молчанье,
Запросам тайным громкий дал ответ,
Из тьмы он вывел женщину на свет,
В широкий мир стремлений и сознанья,
На путь живых восторгов, битв и бед.

14

Вот почему, с любовью вспоминая
О том, кто удалился в мир иной,
Пред кем зажегся светоч неземной,
Здесь собралась толпа ему родная,
С ним слившаяся мыслию одной:

15

Пусть мы с тобой разлучены судьбою
Уж десять невозвратных долгих лет,
Но ты, наш друг, учитель и поэт,
Средь нас живешь! Сверкает над тобою
Бессмертия нетленный, чистый свет!


* Было прочитано автором 31-го октября 1893
года в Москве, в заседании Общества любителей
российской словесности, посвященном памяти
И. С. Тургенева. (Прим. К. Бальмонта.)

Тенью легкой и неслышной
Я замедлил у пути,
Там где папоротник пышный
Должен будет расцвести.

Освященный нож доставши,
Очертил заклятый круг;
Возле скатерть разостлавши,
Жду. Но чу! Шипящий звук!

Это дьяволы толпою
Собрались вокруг меня,
Смотрят, манят за собою,
Брызжут искрами огня.

Но бесстрастный, безучастный,
Я стою в своем кругу.
С этой челядью подвластной
Посчитаться я могу.

И толпою разъяренной
Умножаются они,
Страшен лик их искаженный,
И сильней горят огни.

Но в груди сдержав волненье,
Заклинанья я шепчу,
Жду заветного мгновенья,
И дождусь, чего хочу.

Сон придет. Цветок волшебный,
Что блестит однажды в год,
Златоцветный и целебный,
На мгновенье расцветет.

И смущенный, изумленный,
Я тогда его сорву.
Тотчас папоротник сонный
Озарит кругом траву.

Я пройду толпу видений.
Без оглядки убегу,
И источник наслаждений
Возле сердца сберегу.

И навеки этот властный,
Драгоценный амулет
Будет мне светить, как ясный,
Но никем не зримый свет.

Доверяясь этой жгучей
И таинственной звезде,
Я пройду, как дух могучий,
По земле и по воде.

Мне понятны будут строки
Ненаписанных страниц
И небесные намеки,
И язык зверей и птиц.

Мир тому, кто не боится
Ослепительной мечты,
Для него восторг таится,
Для него цветут цветы!

…Звон при церкви…

                   Требник

Перезвоны —
Высь и склоны,
Даль морская,
Голубая.
 
Перезвоны —
Храм, амвоны,
В бездорожьи
Гласы Божьи
 
Перезвоны —
Лес зеленый,
В ночь ущерба
К Пасхе верба.
 
Перезвоны —
Дети, жены,
В гулах грома
Радость дома.
 
Перезвоны —
В мир, где стоны,
Взмахом гуда
Праздник чуда.

Из Библии

	Пусть кимвалы поют,
	Пусть тимпаны звучат,
	Богу Нашему гимн,
	Стройный гимн возгласят.
Пойте священные песни
В честь Вседержителя-Бога,
Он за народ Свой смиренный
Поднял десницу Свою.

	С северных гор, из далекой земли, 
	Полчища вражьи Ассура пришли,
	Как саранча, не десятки, а тьмы,
	Конница их заняла все холмы.

Враг грозил, что пределы мои он сожжет,
Что мечом моих юношей он истребит,
И о камень младенцев моих разобьет.
	И расхитит детей,
	И пленит дочерей,
	Дев прекрасных пленит.
Но Господь-Вседержитель рукою жены
Низложил всех врагов Иудейской страны.

Не от юношей пал Олоферн-великан,
Не рукою своей с ним сражался титан.
Но Юдифь красотою лица своего
	Погубила его.

	Громче звените, кимвалы,
	Пойте звучнее, тимпаны,
	Господу Нашему Богу
	Песнь вознесем до Небес.

Есть странная песня араба, чье имя — ничто.
Мне сладко, что этот поэт меж людей неизвестен.
Не каждый из нас так правдив, и спокоен, и честен,
Нам хочется жить — ну хоть тысячу лет, ну хоть сто.

А он, сладкозвучный, одну только песню пропел
И, выразив тайно свою одинокую душу,
Как вал океана, домчался на бледную сушу —
И умер, как пена, в иной удаляясь предел.

Он пел: «Я любил красоту. А любила ль она,
О том никогда я не знал, никогда не узнаю.
За первою встречей к иному умчался я краю,—
Так небо хотело, и так повелела луна.

Прекрасная дева на лютне играла, как дух,
Прекрасная дева смотрела глазами газели.
Ни слова друг другу мы с нею сказать не успели,
Но слышало сердце, как был зачарован мой слух.

И взгляд мой унес отраженье блистающих глаз.
Я прожил пять лет близ мечетей Валата-Могита,
Но сердцем владычица дум не была позабыта.
И волей созвездий второй мы увиделись раз.

Я встретил другую. Я должен спросить был тогда,
Она ли вот эта. Все ж сердце ее разглядело.
И счастлив я был бы, когда бы она захотела,
Но, слова не молвив, она отошла навсегда.

Мне не в чем ее упрекнуть. Мы не встретимся вновь.
Но мне никогда обещанья она не давала.
Она не лгала мне. Так разве же это так мало?
Я счастлив. Я счастлив. Я знал, что такое любовь!»

Ландыши, лютики. Ласки любовные.
Ласточки лепет. Лобзанье лучей.
Лес зеленеющий. Луг расцветающий.
Светлый свободный журчащий ручей.

День догорает. Закат загорается.
Шепотом, ропотом рощи полны.
Новый восторг воскресает для жителей
Сказочной светлой свободной страны.

Ветра вечернего вздох замирающий.
Полной Луны переменчивый лик.
Радость безумная. Грусть непонятная.
Миг неизбежного. Счастия миг.

Ты мне была сестрой, то нежною, то страстной,
И я тебя любил, и я тебя люблю.
Ты призрак дорогой... бледнеющий... неясный...
О, в этот лунный час я о тебе скорблю!

Мне хочется, чтоб ночь, раскинувшая крылья,
Воздушной тишиной соединила нас.
Мне хочется, чтоб я, исполненный бессилья,
В твои глаза струил огонь влюбленных глаз.

Мне хочется, чтоб ты, вся бледная от муки,
Под лаской замерла, и целовал бы я
Твое лицо, глаза и маленькие руки,
И ты шепнула б мне: «Смотри, я вся — твоя!»

Я знаю, все цветы для нас могли возникнуть,
Во мне дрожит любовь, как лунный луч в волне.
И я хочу стонать, безумствовать, воскликнуть:
«Ты будешь навсегда любовной пыткой мне!»

Я бросил весело бокал.
Ребенок звонко хохотал.
Спросил его, чего он так.
Сквозь смех он молвил мне: - Чудак!
                         
Бокал любви разбил, но вновь
Захочешь пить, любить любовь. -
И в тот же миг - о, как мне быть? -
Я захотел любить и пить.
                         
Куски я с полу подобрал,
Из них составил вновь бокал.
Но, весь израненный, я вновь
Не сладость пил, а только кровь.

Нет. Уходи скорей. К восторгам не зови.
Любить? - Любя, убить - вот красота любви.
Я только миг люблю - и удаляюсь прочь.
Со мной был ясный день - за мной клубится ночь.

Я не люблю тебя. Мне жаль тебя губить.
Беги, пока еще ты можешь не любить.
Как жернов буду я для полудетских плеч.
Светить и греть?.. - Уйди! Могу я только жечь.

Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни ночь,
Только солнцу сердце отвечало
И всегда бежит от тени прочь.

Я не верю. Нет закона веры.
Если верю, знает вся душа,
Что бессильны всякие примеры
И что жизнь в основе хороша.

И сегодня будет час заката,
И сегодня ночь меня скует,
Но красивы волны аромата,
И цветок в ночи готовит мед.

Если камень вижу я случайно,
И его окраска холодна,
Знаю я, что волшебствует тайна,
Лишь ударь, и искра в нем красна.

Если скажут: солнцу быть не вечно,
Есть конец и солнечной игры,
Я взгляну, полнеба светит млечно,
Там миры баюкают миры.

Нам даны ступени темных лестниц,
Чтоб всходить к горнилу всех лучей,
Все минуты мчатся с ликом вестниц,
В новом всходе будешь петь звончей.

Снова будем в ласковом тумане,
В радости узнать начальный час,
И нашепчет голос старой няни
Вечно-торжествующий рассказ.

Зашумела волна,
Покачнулся челнок.
И восстал ото сна
Пробужденный Восток.

Покачнулся челнок.
И уносится прочь.
И не видит Восток
Побледневшую ночь.

И уносится прочь
Все, чем счастлив я был,
Что в короткую ночь
Беззаветно любил.

Долго я лежу на льду зеркальном,
Меряю терпением своим,
Что сильнее в сне многострадальном,
Мой ли жар иль холод-нелюдим.

Льдяный холод ночи предполярной,
Острый ветер, бьющий снежной мглой.
Но, как душный дух избы угарной,
Я упрям и весь в мечте былой.

Думаю на льду о том горенье,
Что зажгло меня в веках костром,
Выявилось в страсти, в звонком пенье,
Сделало напев мой серебром.

Велика пустыня ледяная,
Никого со мною в зорком сне.
Только там, средь звезд, одна, родная,
Говорит со мною в вышине.

Та звезда, что двигаться не хочет,
Предоставя всем свершать круги,
В поединке мне победу прочит
И велит мне: «Сердце сбереги».

И, внимая тайным алым пляскам,
Что во мне свершаются внутри,
К синим льдам, как в царстве топей вязком,
Пригвожден, хоть стыну, жду зари.

Ходит ветер. Холит вьюгу, лютый.
Льды хрустят. Но вышний воздух тих.
Я считаю годы и минуты
И звезде слагаю мерный стих.

Я шутя ее коснулся,
Не любя ее зажег.
Но, увидев яркий пламень,
Я — всегда мертвей, чем камень,-
Ужаснулся
И хотел бежать скорее —
И не мог.

Трепеща и цепенея,
Вырастал огонь, блестя,
Он дрожал, слегка свистя,
Он сверкал проворством змея,
Всё быстрей
Он являл передо мною лики сказочных зверей.

С дымом бьющимся мешаясь,
В содержаньи умножаясь,
Он, взметаясь, красовался надо мною и над ней.

Полный вспышек и теней,
Равномерно, неотступно
Рос губительный пожар.
Мне он был блестящей рамой,
В ней возник он жгучей драмой,
И преступно
Вместе с нею я светился в быстром блеске дымных
                                             чар.

Было поздно в наших думах.
Пела полночь с дальних башен.
Темный сон домов угрюмых
Был таинственен и страшен.

Было тягостно-обидно.
Даль небес была беззвездна.
Было слишком очевидно,
Что любить, любить нам - поздно.

Мы не поняли начала
Наших снов и песнопений.
И созвучье отзвучало
Без блаженных исступлений.

И на улицах угрюмых
Было скучно и морозно.
Било полночь в наших думах
Было поздно, поздно, поздно.

                      В ней есть что-то лебединое,
                      Лебединое, змеиное,
                      И поет мечта несмелая: -
                      Ты ужалишь, лебедь белая?
                                                         Б.***

                1

Мне нравятся нежные лепеты сказки,
И юность, и флейты, и ласки, и пляски,
И чуть на тебя я взгляну, - я ликую,
Как будто с тобой я мазурку танцую.

                2

Я люблю из женщин тех,
В чьих глазах сверкает смех
Оттого и без огня
Зажигаешь ты меня.

                3

Я люблю. И разве грех,
Что в тебе люблю я смех?
Утро можно ль не любить?
Солнце можно ли забыть?

                4

Ты вся мне воздушно-желанна,
Ты вся так расцветно-нежна.
Ты - май. Неужели же странно,
Что весь пред тобой я - весна.

                5

Ты вся мне воздушно-желанна,
Так как же тебя не любить?
Ты нежная польская панна,
Так как же мне нежным не быть?

                6

Люди скрывают в себе боязливо
Нежное слово - люблю.
Глупые. Ежели сердце счастливо,
Разве я счастьем своим оскорблю!

                7

В душе моей были упреки, ошибки,
Но ты предо мной, улыбаясь, предстала, -
И вдруг я услышал певучие скрипки,
И мы закружились в веселии бала.

                8

В душе моей темное что-то боролось,
В душе моей было угрюмо, пустынно.
Но я услыхал твой девический голос,
И понял, как может быть сердце невинно.

                9

Отчего душа проснулась?
Я спросил, тревожный, знойный,
Ты безмолвно усмехнулась,
И умчал нас танец стройный.

                10

Это счастие откуда?
Но опять, одной улыбкой,
Ты сказала: "Радость чуда".
И помчал нас танец зыбкий.

                11

Душа полна растроганности кроткой,
Я в сад вошел, и осчастливлен был
Нежданно-нежною находкой:
Вдруг вижу, вот, я полюбил.

                12

Я нашел, весь пронзенный лучами, цветок,
И как тучка на небе, я медлю и таю,
Так желанен мне каждый его лепесток,
Что, смотря на расцвет, я и сам расцветаю.

                13

В тебе музыкальные сны,
Зеркальность бестрепетных взоров,
Сверканье певучей струны,
Согласье манящих узоров.

                14

Ты вся - светловодный ручей,
Бегущий средь мягких излучин,
Твой взор - чарованье лучей,
Твой смех упоительно-звучен.

                15

Ты свет примирительный льешь,
Но вдруг, словно в ткани узорной,
Ты прячешься, дразнишь, зовешь,
И смотришь лукаво-задорной.

                16

Будь вечно такою счастливой,
Что, если узнаешь ты горе,
Лишь легкой плакучею ивой
Оно б отразилось во взоре.

                17

Когда ты в зеркальности чистой
Допустишь хоть трепет случайный,
В душе моей лик твой лучистый
Все ж будет бестрепетной тайной.

                18

Я тебя сохраню невозбранно,
И мечты, что пленительно-юны,
О, воздушная польская панна,
Я вложу в золотистые струны.

                19

Когда ты узнаешь смущенность,
О, вспомни, что, нежно тоскуя,
Тебе отдавая бездонность,
В ответ ничего не прошу я.

                20

Нежное золото в сердце зажглось.
Если кто любит блистающий свет,
Как же он Солнцу поставит вопрос?
В самой любви есть ответ.

                21

О, Польша! Я с детства тебя полюбил,
Во мне непременно есть польская кровь: -
Я вкрадчив, я полон утонченных сил,
Люблю, и влюблен я в любовь.

                22

Твой нежный румянец,
И нежные двадцать два года -
Как будто ты танец
Красивого в плясках народа!

Прорезав тучу, темную, как дым,
Последний луч, в предчувствии заката,
Горит угрюмо,- он, что был живым
Когда-то!

Тесниной смутных гор враждебно сжата,
Одна долина светом золотым
Еще живет, блистательно-богата.

Но блеск ушел к вершинам вековым,
Где нет ни трав, ни снов, ни аромата.
- О, да, я помню! Да! я был живым,
Когда-то!

Безумие и разум равноценны,
Как равноценны в мире свет и тьма.
В них — два пути, пока мы в мире пленны,
Пока замкнуты наши терема.

И потому мне кажется желанной
Различность и причудливость умов.
Ум английский — и светлый и туманный,
Как море вкруг несчетных островов.

Бесстыдный ум француза, ум немецкий —
Строительный, тяжелый и тупой,
Ум русский — исступленно-молодецкий,
Ум скандинавский — вещий и слепой.

Испанский ум, как будто весь багряный,
Горячий, как роскошный цвет гвоздик,
Ум итальянский — сладкий, как обманы,
Утонченный, как у мадонны лик.

Как меч, как властный голос — ум латинский,
Ум эллинский — язык полубогов,
Индийский ум, кошмарно-исполинский,—
Свод радуги, богатство всех тонов.

Я вижу: волны мира многопенны,
Я здесь стою на звонком берегу,
И кто б ты ни был, Дух, пред кем мы пленны,
Привет мой всем — и брату, и врагу.

           Ю. Балтрушайтису

Тебе известны, как и мне,
Непобедимые влечения,
И мы — в небесной вышине,
И мы — подводные течения.

Пред нами дышит череда
Явлений Силы и Недужности,
И в центре круга мы всегда,
И мы мелькаем по окружности.

Мы смотрим в зеркало Судьбы
И как на праздник наряжаемся,
Полувладыки и рабы,
Вкруг темных склепов собираемся.

И услыхав полночный бой,
Упившись музыкой железною,
Мы мчимся в пляске круговой
Над раскрывающейся бездною.

Игра кладбищенских огней
Нас манит сказочными чарами,
Везде, где смерть, мы тут же с ней,
Как тени дымные — с пожарами.

И мы, незримые, горим,
И сон чужой тревожим ласками,
И меж неопытных царим
Безумьем, ужасом и сказками.

Как же должны быть наивно-надменны
Эти плененные верой своей!
Помнишь, они говорят: «Неизменны
Наши пути за пределами дней!»

Помнишь, они говорят: «До свиданья,
Брат во Христе! До свиданья — в раю!»
Я только знаю бездонность страданья,
Ждущего темную душу мою.

Помнишь? Луга, невысокие горы,
Низко над ними висят небеса,
Чистеньких рощиц мелькают узоры,—
Это, конечно, не наши леса.

Видишь тот край, где отсутствуют грозы?
Здесь пребывает святой Иероним,—
Льва исцелил он от острой занозы,
Сделал служителем верным своим.

Львы к ним являлись просить врачеванья!
Брат мой, как я, истомленный во мгле,
Где же достать нам с тобой упованья
      На измененной земле?

Неназываемый цветок,
Который нежен и прелестен,
И каждой девушке известен,
Как всем певцам рожденье строк.
Неназываемый цветок,
Что только раз один алеет,
И повторяться не умеет,
Но все вложил в один намек.
Неназываемый цветок.

Где бы ни был я, везде, как тень, со мной — 
Мой милый брат, отшедший в жизнь иную,
Тоскующий, как ангел неземной,
В своей душе таящий скорбь немую,—
Так явственно стоит он предо мной.

И я, как он, и плачу и тоскую;
Но плачу ли, смеюсь ли,— дух родной,—
Он никогда меня не покидает,
Со мной живет он жизнию одной.

Лишь иногда в тревожный час ночной,
Невольно ум в тоске изнемогает,
И я его спрошу: «В стане иной,
За темною загадочной могилой,
Увидимся ль с тобой, о, брат мой милый?»

В его глазах тогда мелькает тень,
И слезы он блестящие роняет,
И как пред ночью тихо гаснет день,
Так от меня он тихо улетает.

Я дух, я призрачный набат,
Что внятен только привиденьям.
Дома, я чувствую, горят,
Но люди скованы забвеньем.

Крадется дымный к ним огонь,
И воплем полон я безгласным, -
Гуди же, колокол, трезвонь,
Будь криком в сумраке неясном.

Ползет густой, змеится дым,
Как тяжкий зверь - ночная чара.
О, как мне страшно быть немым
Под медным заревом пожара!

Братья, посмотрите ясно,
Скорбь о невнятном бесплодна,
Девушки, утро прекрасно,
Женщина, будь же свободна.

Что нам скитаться по мыслям,
Что нам блуждать по идеям?
Мы Красоту не исчислим,
Жизнь разгадать не сумеем.

Пусть. Нам рассудок не нужен, -
Чувства горят необманно,
Нить зыбкоцветных жемчужин
Без объяснений желанна.

Эти воздушные нити,
Братья, смотрите, повсюду,
Девушки, вы полюбите,
Радостно ввериться чуду.

Только ты в мой ум проник,
В замок, спрятанный за рвами.
Ты увидел тайный лик,
С зачарованными снами.

Что нам этот бледный мир?
Есть с тобой у нас примета:
В каждом схимнике - вампир,
В каждом дьяволе - комета.

Только ты поймешь меня.
Только ты. На что мне люди!
Мы - от Духа и Огня,
Мы с тобой - чудо в Чуде.

Мы, человеки дней последних, как бледны в жизни мы своей!
Как будто в мире нет рубинов, и нет цветов, и нет лучей.

Мы знаем золото лишь в деньгах, с остывшим бледным серебром,
Не понимаем мысли молний, не знаем, что поет нам гром.

Для нас блистательное солнце не бог, несущий жизнь и меч,
А просто желтый шар центральный, планет сферическая печь.

Мы говорим, что мы научны в наш бесподобный умный век.
Я говорю - мы просто скучны, мы прочь ушли от светлых рек.

Мы разорвали, расщепили живую слитность всех стихий,
И мы, живя одним убийством, бормочем лживо: "Не убий".

Я ненавижу человеков в цилиндрах, в мерзких сюртуках,
Исчадья вечно душных комнат, что могут видеть лишь в очках.

И видят - только пред собою, так прямо, ну, сажени две,
И топчут хилыми ногами, как звери, все цветы в траве.

Сказав - как звери, я унизил - зверей, конечно, не людей,
Лишь меж зверей еще возможна - жизнь, яркость жизни, без теней.

О человеки дней последних, вы надоели мне вконец.
Что между вас найти могу я, искатель кладов и сердец!

Вы даже прошлые эпохи наклейкой жалких слов своих
Лишили грозного величья, всех сил живых, размаха их.

Когда какой-нибудь ученый, сказать точнее - маниак,
Беседовать о прошлом хочет, начнет он бормотанье так:

То были дни ихтиозавров, плезиозавров... О, глупец!
Какие клички ты придумал! Дай не ярлык мне, - образец!

Дай мне почувствовать, что были пиры и хохот вещества,
Когда не знали страсти - тюрем и кровь живых - была жива.

Ихтиозавры, динозавры и птеродактили - суть бред,
Не бред стихий, а лепет мозга, который замкнут в кабинет.

Но если я скажу, что ящер влачился по земле как дом?
Был глыбистой летучей мышью, летел в надземности китом?

И мы при имени Дракона литературность ощутим:
Кто он? То Дьявол - иль Созвездье - китайский
      символ - смутный дым?

Но если я скажу, что где-то многосаженный горный склон
Восколёбался, закачался и двинулся - и был дракон?

Лабораторная зачахлость! Ты смысл различья ощутил?
Иль нужно изъяснить понятней, что ты хромец, лишенный сил?

О, дни, когда был так несроден литературе человек,
Что, если закрепить хотел он, что слышал от морей и рек,

Влагал он сложные понятья - в гиероглифы, не в слова,
И панорама неба, мира в тех записях была жива.

То живопись была, слиянье зверей, людей и птиц в одно. -
Зачем, Изида возле сфинкса, под Солнцем быть мне не дано!

        Сонет

Увечье, помешательство, чахотка,
Падучая и бездна всяких зол,
Как части мира, я терплю вас кротко,
И даже в вас я таинство нашел.

Для тех, кто любит чудищ, все находка,
Иной среди зверей всю жизнь провел,
И как для закоснелых пьяниц - водка,
В гармонии мне дорог произвол.

Люблю я в мире скрип всемирных осей,
Крик коршуна на сумрачном откосе,
Дорог житейских рытвины и гать.

На всем своя - для взора - позолота.
Но мерзок сердцу облик идиота,
И глупости я не могу понять!

Снова Тень, и снова Дьявол, снова Тень, и снова боги,
Снова тягость перекрестков и несчетные дороги.
Будет, будет. Надоело. Есть же мера наконец.
Если жалкую повторность ты не видишь, ты - глупец.

Или нужно в самом деле нам вздыхать, бледнеть всечасно?
Даже глупая ищейка устает искать напрасно.
И тогда ее хозяин прочь с собой ведет домой;
И не скажет: "Псу - усталость!" И не скажет:"
                                       "Отдых - мой!"

Нет, собаку холит, кормит - кто идет за красной дичью.
Это только справедливость, тут и места нет величью.
Мы же, люди, кто мы? Кто мы? - Кто не слеп, тот сам суди:
Мы - охотник, мы - собака или зверь с копьем в груди?

Выбирайте. Только, братья, раз хотите вы лохмотий,
Я вам больше не товарищ, здесь, на этом повороте.
Брама, Вишну, Сива, Эа, Мирри-Дугга, Один, Тор,
Витцлипохтли, маски, маски - это все сплошной позор.

В лабиринтах ли индийских или в бешеной Валгалле,
На уступах пирамидных мексиканских теокалли,
Всюду - Демону в угоду - истязание умов,
Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный ров.

Жертва, жертва, нож вонзенный, ужас взора, кровь из груди,
Растоптанье, оскверненье, одураченные люди.
Прочь, кошмары, Ночь провальна, прочь, Дракон, и
                                      прочь, Змея,
Я люблю одну бездонность, это - Воля, это - Я.

Вера в Тени - это только мозговая паутина,
Призрак Дьявола - попутчик Привиденья-Исполина.
Против этих двух бактерий прибегаю я к лучу:
Нет их больше! Нет их больше! Больше чудищ не хочу!

Блеснув мгновенным серебром,
В реке плотица в миг опаски
Сплетет серебряные сказки.

Телега грянет за холмом,
Домчится песня, улетая,
И в сердце радость молодая.

И грусть. И отчий манит дом.
В душе растает много снега,
Ручьем заплачет в сердце нега.

И луч пройдет душевным дном,
И будешь грезить об одном,
О несравненном, о родном.

За наше "Когда-то" - последний привет.
И больше ни мысли, ни памяти нет.

Что было, то было. Что будет, не ждет.
И Солнце все дальше и дальше идет.

В разбеге прибоя таится отлив.
Но море рокочет, и рокот красив.

Мы счастливы были безумьем любви.
Минутным, неверным меня не зови.

Я нежен, я верен отшедшей мечте.
Но вот уже эти признанья - не те.

Я счастлив - я светел - один - как звезда.
Не помни. Не думай. Прощай. Навсегда.

Тихий шелест Сентября,
И умильный свист синицы,
Улетающие птицы,
Пышный праздник янтаря.

Праздник Солнца золотого,
Углубленный небосклон,
На лазури-желтый клен,
Остров моря голубого.

Все оттенки желтизны,
Роскошь ярких угасаний,
Трепет красочных прощаний,
Траур Лета и Весны.

Я любил вознесенное сказками древо,
   На котором звенели всегда соловьи,
А под древом раскинулось море посева,
   И шумели колосья, и пели ручьи.

Я любил переклички, от ветки до ветки,
   Легкокрылых, цветистых, играющих птиц.
Были древние горы ему однолетки,
   И ровесницы степи, и пряжа зарниц.

Я любил в этом древе тот говор вершинный,
   Что вещает пришествие близкой грозы,
И шуршанье листвы перекатно-лавинной,
   И паденье заоблачной первой слезы.

Я любил в этом древе с ресницами Вия,
   Между мхами, старинного лешего взор.
Это древо в веках называлось Россия,
   И на ствол его — острый наточен топор.

Я видел Норвежские фьорды с их жесткой бездушной красой,
Я видел долину Арагвы, омытую свежей росой,
Исландии берег холодный, и Альп снеговые хребты,-
Люблю я Пустыню, Пустыню, царицу земной красоты.

Моря, и долины, и фьорды, и глыбы тоскующих гор
Лишь краткой окутают лаской, на миг убаюкают взор,
А образ безмолвной Пустыни, царицы земной красоты,
Войдя, не выходит из сердца, навек отравляет мечты.

В молчаньи песков беспредельных я слышу неведомый шум,
Как будто в дали неоглядной встает и крутится самум,
Встает, и бежит, пропадает,- и снова молчанье растет,
И снова мираж лучезарный обманно узоры плетет.

И манит куда-то далеко незримая чудная власть,
И мысль поднимается к Небу, чтоб снова бессильно упасть:
Как будто бы Жизнь задрожала, с напрасной мечтой и борьбой,
И Смерть на нее наступила своею тяжелой стопой.

…В пустыни Иоанна Крестителя
Твоего дивиим медом воспитати благоизволил еси…
Требник

Познав, что дни проходят строго,
А не полетом мотылька,
Лишенный отчего порога,
Внимаю, как гласят века: —
Одна работница у Бога,
Что тайну поняла цветка.

Пчела, с прозрачным, легким звоном,
Пока в дыму кузнец кует,
Не меньше трудится по склонам,
Своим трудам теряет счет,
И по обителям зеленым
Душистый собирает мед.

Жужжит, причастница расцвета,
Летит, лобзальница цветка,
Вся в хлопотах весну и лето,
Ей жизнь трудна, ей жизнь легка,
И полный сот, богатство это,
У ней берет моя рука.

О, вестник — ангелу соседний,
Живи, пчела, летай, звучи.
Твой дар другой, твой воск — с обедней,
И Солнце льет в него лучи.
Мы провожаем в путь последний —
Гореньем восковой свечи.

Сонет

Ты льнешь ко мне, как гибкая лоза,
И все твои движения красивы,
Твоих волос капризные извивы
Пышнее, чем полночная гроза.

Настолько же прекрасны, как и лживы,
Глубокие спокойные глаза,
Где искрится притворная слеза,
Где видны сладострастные порывы.

Тот будет твой безвольный раб всегда,
Кого ты отравила поцелуем,
В нем прошлое погибнет без следа,

В нем вечно будет жгучая вражда
К тому, чем прежде был он так волнуем,
К святыне, что погасла, как звезда.

Вдыхая морской освежительный воздух,
Качаясь на сине-зеленых волнах,
В виду берегов Скандинавии,
Я думал, мой друг, о тебе,—
О тебе,
Чей образ со мной неразлучен,
Точно так же, как час возвращающий дню
Приближение ночи
Неразучен с красавицей неба, Вечерней Звездою,—
Как морская волна неразлучна с пугливою чайкой.
Много ярких светил в безграничном пространстве Лазури,—
Лучезарный Арктур, Береники блестящие кудри,
Орион, и созвездие Леды,
Большая Медведица,
Но среди миллионов светил
Нет светила прекрасней — Вечерней Звезды.
Много птиц, много гостий крылатых, летит через Море,
Бросив берег его, направляясь к другому,
Что вдали где-то там затерялся среди синевы и туманов,—
Но только одну белокрылую чайку
С любовью баюкает, точно в родной колыбели,
Морская волна.
Чайка взлетает к нависнувшим тучам,
Чайка умчится в далекие страны,—
Куда и зачем, вряд ли знает сама,—
Но снова, как странник,
Уставший бродить в бесприютных краях,
Прилетит она к синей родимой волне,
Прильнет к ней своей белоснежною грудью,—
И Солнце смеется взирая на них,
И шлет им лучистые ласки.
Так и я, разлучившись с тобой,
О, мой друг бесконечно любимый,
Был сердцем с тобой неразлучен,
Я баюкал твой ласковый образ в своей трепетавшей груди,
Вдыхая морской освежительный воздух,
Качаясь на сине-зеленых волнах,
Ввиду берегов Скандинавии.

       Сонет

		Разлука ты, разлука,
		Чужая сторона,
		Никто меня не любит,
		Как мать-сыра-земля.

			Песня бродяги.

Есть люди, присужденные к скитаньям,
Где б ни был я,— я  всем чужой, всегда.
Я предан переменчивым мечтаньям,
Подвижным, как текучая вода.

Передо мной мелькают города,
Деревни, села, с их глухим страданьем.
Но никогда, о, сердце, никогда
С своим я не встречался ожиданьем.

Разлука! След чужого корабля!
Порыв волны — к другой волне, несхожей.
Да, я бродяга, топчущий поля.

Уставши повторять одно и то же,
Я падаю на землю. Плачу. Боже!
Никто меня не любит, как земля!

Я насмерть поражен своим сознаньем,
Я ранен в сердце разумом моим.
Я неразрывен с этим мирозданьем,
Я создал мир со всем его страданьем.
Струя огонь, я гибну сам, как дым.

И, понимая всю обманность чувства,
Игру теней, рожденных в мире мной,
Я, как поэт, постигнувший искусство,
Не восхищен своею глубиной.

Я сознаю, что грех, и тьма во взоре,
И топь болот, и синий небосклон —
Есть только мысль, есть призрачное море,
Я чувствую, что эта жизнь есть сон.

Но, видя в жизни знак безбрежной воли,
Создатель, я созданьем не любим.
И, весь дрожа от нестерпимой боли,
Живя у самого себя в неволе,
Я ранен насмерть разумом моим.

    Медленные строки

Я помню... Ночь кончалась,
Как будто таял дым.
И как она смеялась
Рассветом голубым.

Безмолвно мы расстались,
Чужие навсегда.
И больше не видались.
И канули года.

И память изменяла,
Тебя я забывал.
Из бледного бокала
Блаженство допивал.

И новыми огнями
Себя я ослепил.
И дни ушли за днями,
И жизнь я вновь любил.

Не жизнь, а прозябанье
В позорном полусне:
Я пил без колебанья,
Искал мечты в вине.

И вот хохочут струны,
Бесчинствует порок,
И все душою юны:
Рассвет еще далек.

Смелеет опьяненье,
И сердцу жизнь смешна.
Растаяли сомненья,
Исчезла глубина.

И крепко спят упреки.
И манят вновь и вновь -
Подкрашенные щеки,
Поддельная любовь.

И миг забвенья длится,
И царствует вино...
Но кто это глядится
Сквозь дальнее окно?

Но кто это смущает
Туманностью лица
И молча возвещает,
Что правде нет конца?

То чудится мне снова,
В последний миг утех,
Рассвета голубого
Немой холодный смех.

И пляшущие тени
Застыли, отошли.
Я вижу вновь ступени,
Забытые вдали.

И все, чем жил когда-то,
Я снова полюбил.
Но больше нет возврата
К тому, чем прежде был.

Зловещая старуха,
Судьба глядит в окно.
И кто-то шепчет глухо,
Что я погиб давно.

Зародыш, в малом виде, есть полное растенье,
В нем корень, стебель, листья возможно различить,
Едва заметно семя, но жажда наслажденья
Зеленую, из мрака, исторгнет к свету нить.

   Корень вниз растет, а стебель кверху убегает.
   Но различность устремленья разве расторгает?
   Если б не было деленья этих двух стремлений,
   Мы не знали бы цветенья красочных растений.

        Главный корень - вечно вниз,
        А другие - всюду,
        Вправо, влево расползлись,
        Выше, ниже, но впились
        В почвенную груду, -
        В эту толщу, где они
        Слышать ночь, и слышать дни,
        И доныне искони
        Все стремятся к Чуду.
        Прорастают каждый час,
        И совсем не тяготясь
        Тьмою и неволей,
        Кормят верхние листки, -
        И довольны долей
        Корневые волоски,
        Чрез которые ростки
        Пьют растворы солей,
        Капли влаги жадно пьют,
        И для зренья создают
        Пышный цвет магнолий.

Но корни есть также иные,
Воздушные корни бывают, не только земные,
И корни есть также, что тянутся смело в воде.
В Природе царит разновидность везде.
Различны узоры резные
Листов и травинок, что дышат, ища.
Воздушные корни плюща
Впиваются в камни стенные,
А корни пшеницы, ветвистой семьей,
Блаженствуют мирно в земле полевой,
И вольно растенья другие
Плодятся, качаясь во влаге живой.
Но так иль иначе, а стебель прямой,
Иль стебель изогнутый, листья лелеет,
И тайная греза растенья, весной,
Иль пламенным летом,
Алеет,
Венчаясь невестой со светом,
Обручаясь с воздушною теплой волной,
Золотится цветок, голубеет,
Многоцветностью млеет,
Ощущенья свои расстилает цветной пеленой, -
В каждом месте ином освеженно-иные,
О, цветы, о, соцветья земные!
Да, есть созвездья, - есть соцветья,
Есть разветвления стеблей.
Прекрасен праздник однолетья,
Когда роскошные соцветья
Роятся в пышности своей.
На стержне колос получается,
На нем сидячие цветки.
Цветочки нежные качаются,
Дыханьем в воздухе встречаются, -
Просторы света широки.
У злаков, полных мудрой сложности,
Взамен цветочков - колоски,
Восторг исчерпанной возможности;
И незабудки - знак неложности -
В однусторонность завитки.
Растут различности безгласные;
Как фей немые корабли,
Под ветром зыблются, согласные,
С волны к волне блестят, прекрасные,
Вот тут, вон там, вблизи, вдали.
О, светом, воздухом вспоенные,
И всем, что в почве взять могли,
Живые мысли в жизнь влюбленные,
Созвездья зиждущей Земли!

Ребенок, весь светлый, так мило курчавый,
Сказал мне: "Иду за тобой я, - а ты?
За кем?" Распускались весенние травы,
Пестрели, желтели цветы.
И я, рассмеявшись, сказал: "За стихами.
Стихи - вон за тем мотыльком.
А он с ветерком - за цветками,
И вместе играют они лепестком".
- "А все они вместе?" - "За Солнцем веселым".
- "А Солнце?" - "За Тьмою".- "Как, Солнце за Тьмой?
Ты шутишь! Ты гадкий!" О, медом тяжелым
Наполнен цветок полевой!

Солнце жаворонку силу петь дает,
Он до солнца долетает и поет.
Птичка жаворонок — певчим птичкам царь,
На совете птиц давно решили, встарь.

Но решенье птиц не принял соловей,
Он с обидой дожидается ночей.
И как только означается луна,
Соловьиная баллада всем слышна.

Фея молвила: «Чего же спорить им?
Ну и глупые с решением своим.
После утра есть вечерняя заря,
В дне и ночи пусть нам будут два царя».

Ты не был знаком с ароматом
Кругом расцветавших цветов.
Жестокий и мрачный анатом,
Ты жаждал разъятья основ.

Поняв убедительность муки,
Ее затаил ты в крови,
Любя искаженные руки,
Как любят лобзанья в любви.

Ты выразил ужас неволи —
И бросил в беззвездный предел
Кошмары исполненных боли,
Тобою разорванных тел.

Сказав нам, что ужасы пыток
В созданьях мечты хороши,
Ты ярко явил нам избыток
И бешенство мощной души.

И тьмою, как чарой, владея,
Ты мрак приобщил к красоте,
Ты — брат своего Прометея,
Который всегда в темноте.

…Тебе присутствуют звезды…
Требник

В безднах светильники, полные славой,
Скреплены звезды Твоею державой,
Звезды поют и Тебе предстоят,
В пропасть роняют Твой Божеский взгляд.

Промыслом видящим — зодчество в мире,
Плещут стихии, число их четыре,
Ликом четыре, летят времена,
В таинстве зимнем взростает весна.

Осень и жатва, рассветы и лето,
Песня поется, но вся не пропета,
В вечной работе гудящий станок,
Звучны полеты скликаемых строк.

Тонко иссечены области мира,
Свод из чистейшего скован сапфира,
Яхонт багряный и с ним голубой
Вкреплены в терем небесный Тобой.

В облаке тающем ладанны дымы,
Многоочитые в них херувимы,
Лик серафимов кадит бытию,
Каждый укрылся крылами шестью.

К вещим Твоим приобщившись основам,
Ветхий и дряхлый стал светлым и новым,
Радуги мост упирается в гром,
Ризы соткались и рдеют кругом.

В воздухе реют жужжащие мошки,
Цветом увились лесные дорожки,
Травкою дольной вспоен фимиам,
Звон колокольный плывет по ветрам.

Стаи птиц. Дороги лента.
Повалившийся плетень.
С отуманенного неба
Грустно смотрит тусклый день,

Ряд берез, и вид унылый
Придорожного столба.
Как под гнетом тяжкой скорби,
Покачнулася изба.

Полусвет и полусумрак,-
И невольно рвешься вдаль,
И невольно давит душу
Бесконечная печаль.

Румянец яблока, на фоне Сентября,
С его травой-листвой воздушно-золотой,
Румянец девушки, когда горит заря,
Румянец девушки, идущей за водою,
Меж тем как в серебре и в зеркале реки
Мелькают, зыбкие, и пляшут огоньки.

Румянец сладостно-стыдливого незнанья,
Когда услышит вдруг она
Ее смутившее признанье,
И он, сдержав свое дыханье,
Безмолвно чувствует, что радость - суждена.

И наконец еще, румянец тот, предельный,
Когда они вдвоем сливаются в одно,
И чашей полной, чашей цельной
Пьют сладко-пьяное вино,
И в этой неге беспредельной,
В предвестьи сказки колыбельной,
Разбиться чаше суждено.

Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.
Ты один мне понравился между людьми.
До тебя я была холодна и бледна.
Я — с глубокого, тихого, темного дна.

Нет, помедли. Сейчас загорится для нас
Молодая луна. Вот — ты видишь? Зажглась!
Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?
Здесь. И здесь. Так. И здесь... Ах, как сладко
                                        с тобой!

Мы знаем страсть, но страсти не подвластны.
Красою наших душ и наших тел нагих
Мы только будим страсть в других,
А сами холодно-бесстрастны.

Любя любовь, бессильны мы любить.
Мы дразним и зовем, мы вводим в заблужденье,
Чтобы напиток охлажденья
За знойной вспышкой жадно пить.

Наш взгляд глубок и чист, как у ребенка.
Мы ищем Красоты и мир для нас красив,
Когда, безумца погубив,
Смеемся весело и звонко.

И как светла изменчивая даль,
Когда любовь и смерть мы заключим в объятье,
Как сладок этот стон проклятья,
Любви предсмертная печаль!

» …Нет, так любить, как Русская душа,
всем, что ни есть в тебе, — а!..
Нет, так любить никто не может».

                               Гоголь. Тарас Бульба.


Теперь, когда родимый свет погас
За синими, далекими холмами,
Ты — знаменем неколебимыми с нами,
Провидящий бестрепетный Тарас.

Ты знал, что к нам придет предельный час,
Глумятся недоверки в нашем Храме,
Но грозы Русский дух крепят громами,
И молча мы из молний ткем наш сказ.

В нас голос зова: «Помни о России!»
И клич, где скрытый пламень: «Будь готов!»
Тарасов след. Костры сторожевые.

Придет наш час. Погнутся вражьи выи,
И, волю слив с волной колоколов,
Россия — с нами — станет — Русь — впервые!

Я знаю, что Брама умнее, чем все бесконечно-имянные боги.
Но Брама - индиец, - а я - славянин. Совпадают ли наши дороги?
О, Брама - индиец, а я - скандинав, а я - мексиканец жестокий,
Я - эллин влюбленный, я - вольный араб, я - жадный, безумный, стоокий.
Я - жадный, и жить я хочу без конца, не могу я насытиться лаской.
Не разум люблю я, а сердце свое, я пленен многозвучною сказкой.
Все краски люблю я, и свет белизны не есть для меня завершенье.
Люблю я и самые темные сны, и алый цветок преступленья.
Оранжевый, желтый и красный огонь мне желанен, как взор темно-синий.
Не знаю, что лучше: снега ли вершин, или вихри над желтой пустыней.
И стебель зеленый с душистым цветком - прекрасен, прекрасна минута.
Не странно ли было б цветку объявить, что он только средство к чему-то.
И если ты викинга счастья лишишь - в самом сердце Валгаллы рубиться,
Он скажет, что небо беднее земли, из Валгаллы он прочь удалится,
И если певцу из славянской страны ты скажешь, что ум есть мерило,
Со смехом он молвит, что сладко вино и песни во славу Ярила.

Тонкий, узкий, длинный ход
В глубь земли мечту ведёт.
Только спустишься туда,
Встретишь замки изо льда.

Чуть сойдёшь отсюда вниз,
Разноцветности зажглись,
Смотрит чей-то светлый глаз,
Лунный камень и алмаз.

Там опал снежит, а тут
Расцветает изумруд.
И услышишь в замках тех
Флейты, лютни, нежный смех.

И увидишь чьих-то ног
Там хрустальный башмачок.
Льды, колонны, свет, снега,
Нежность, снежность, жемчуга.

Тонкий, узкий, длинный ход
В этот светлый мир ведёт.
Но, чтоб знать туда пути,
Нужно бережно идти. 

Святой Георгий, убив Дракона,
Взглянул печально вокруг себя.
Не мог он слышать глухого стона,
Не мог быть светлым - лишь свет любя.

Он с легким сердцем, во имя бога,
Копье наметил и поднял щит.
Но мыслей встало так много, много -
И он, сразивши, сражен, молчит.

И конь святого своим копытом
Ударил гневно о край пути.
Сюда он прибыл путем избитым.
Куда отсюда? Куда идти?

Святой Георгий, святой Георгий,
И ты изведал свой высший час!
Пред сильным Змеем ты был в восторге,
Пред мертвым Змием ты вдруг погас!

Небо свинцовое, солнце неверное,
Ветер порывистый, воды холодные,
Словно приливная, грусть равномерная,
Мысли бесплодные, век безысходные.

Здесь далее чайками даль не осветится,
Далее и тучкою только туманится,
Раковин взору на взморье не встретится,
Камешком ярким мечта не обманется.

Зимами долгими, скудными вёснами
Думы подавлены, жизнь не взлелеяна.
Море пустынное, с темными соснами,
Кем ты задумано, кем ты осмеяно?

У меня есть конь каурый,
Чалый конь и светлобурый,
Белый конь и вороной,
Быстрый точно дух ночной.
Но быть может самый страстный
Конь горячий, конь прекрасный
С длинной гривой разливной,
Тот, что пляшет подо мной
В дни, как час идет опасный,
Силы жаркой, масти красной,
Быстрый точно мысль весной.
 
Так по царственному краю,
Что дарован мне Судьбой,
Я скачу, коней меняю,
Каждый скоком ходит в бой.
В этой жизни, часто хмурой,
Я иду скорей к коню,
Подо мною конь каурый,
Или бурого гоню.
Если в грусти я усталой,
Или мысль меня слепит,
Звонко крутит конь мой чалый
Перестук своих копыт.
Если в чуждые пределы
Я идти хочу войной,
Подо мною конь мой белый,
А быть может вороной.
Если сердцем в жажде страстной
Нежных я ищу оков,
Мчит сверканье конь мой красный
Четырех своих подков.
Так живу неутолимо.
А когда сгорю в огне,
Быстро взрею в царство дыма
Я на солнечном коне.

О, серая птичка, с глазами печальными, черными,
И с грудкою алой, точно в крови, -
Не бейся о клетку, с углами ее, с прутьями
   железными, узорными,
В клетке - живи.

Ты бьешься, ты бьешься. Ужели еще ты не знаешь
  всемирной законности?
Кто сеть расставляет, тот в клетке умеет держать.
О, серая птичка, не бейся, подчинись непреклонности,
Научись - даже в клетке, звенеть и дышать.

Серебряные звезды, я сердце вам отдам,
Но только вы скажите - вы что ночным цветам
Сюда сияньем льете, сияя вечно там?

Серебряные мысли полночной тишины,
Вы нежны и нарядны на Празднике Весны,
Но что в вас тайно дышит? Какие в звездах сны?

Серебряные воды просторов неземных,
В зеркальностях Природы какой поете стих?
Вселенские озера! Потоки вод живых!

Так молча звезды с сердцем старался я сплести,
Душой своей вздыхая у Млечного Пути,
И талисман мечтая меж дружных звезд найти.

Я спрашивал, я слышал незримую струну,
Забыл, глядел ли в Небо, в свою ли глубину,
Но я любил, лелеял влюбленность и Весну.

Душа моя дрожала от пенья тайных строк,
В душе моей раскрылся неведомый цветок,
Узнать его названье я никогда не мог.

Но весь я полон пенья, сиянья странных снов,
О, праздник обрученья Небес и лепестков,
О, таинство венчанья созвездий и цветов!

Когда Сигурд отведал крови
   Убитого Фафнира,
Весь Мир ему открылся внове,
   Узнал он утро Мира.
Он увидал рожденье грома,
   Проник в язык он птиц,
И все, что было так знакомо,
   Оделось в блеск зарниц.

Певец, что был лицом прекрасен,
   И был в словах разумен,
Узнал, как смысл явлений ясен,
   Как хор их многошумен.
Он был избранником для пира,—
   Прочь то, что нас гневит,
Он звал соперником Фафнира,
   Соперник был убит.

Сигурд, Сигурд, ты был властитель,
   Возлюбленный Судьбою,
Да будет славен победитель,
   Ты взял добычу с бою.
Сигурд, Сигурд, ты звался Чудом,
   Ты смело в Мире шел,
Ты видел Землю изумрудом,
   И пел тебе орел.

«Возьми», он пел напевом властным,
   «Запястья золотые,
В них день горит, с отливом красным,
   В них звезды молодые.
Налей свой кубок, в блеске пира,
   Забудь, что было встарь,
Тебе открыто утро Мира,
   И ты в том Мире — Царь».

Пустынями эфирными, эфирными-сапфирными,
Скитается бесчисленность различно-светлых звезд.
Над этими пространствами, то бурными, то мирными,
Душою ощущается в Эдем ведущий мост.

Зовется ли он Радугой, навек тысячецветною,
Зовется ли иначе как, значения в том нет.
Но синий цвет - небесный цвет, и грезою ответного
Просящему сознанию дает он ряд примет.

Примет лазурно-радостных нам в буднях много светится,
И пусть, как Море синее, дороги далеки,
"Дойдешь", тебе вещает лен, там в Небе все отметится,
"Дойдешь", твердят глаза детей, и шепчут васильки.

Мерю степь единой мерою,
Бегом быстрого коня.
Прах взмету, как тучу серую.
Где мой враг? Лови меня.

Степь - моя. И если встретится
Скифу житель чуждых стран,
Кровью грудь его отметится,
Пал - и строй себе курган.

У меня - броня старинная,
Мечь прямой и два копья,
Тетива на луке длинная,
Стрел довольно. Степь - моя.

Лик коня, прикрытый бляхами,
Блеском грифов, птиц и змей,
Ослепит огнем и страхами
Всех врагов меты моей.

А мета моя - высокая
Византийская княжна,
Черноокая, далекая,
Будет мне мечом дана.

Полетим как два мы сокола.
Звон бубенчиков, трезвонь.
Кто вдали там? Кто здесь около?
Прочь с пути! Огонь не тронь.

Я окружен огнем кольцеобразным,
Он близится, я к смерти присужден,-
За то, что я родился безобразным,
За то, что я зловещий скорпион.

Мои враги глядят со всех сторон,
Кошмаром роковым и неотвязным,-
Нет выхода, я смертью окружен,
Я пламенем стеснен многообразным.

Но вот, хоть все ужасней для меня
Дыханья неотступного огня,
Одним порывом полон я, безбольным.

Я гибну. Пусть. Я вызов шлю судьбе.
Я смерть свою нашел в самом себе.
Я гибну скорпионом - гордым, вольным.

В детстве искра из камина
Брызнет, бросится - и нам
В этом целая картина,
Пляшут тени по стенам.

А поздней мы любим свечи,
И страницы старых книг.
После сказок - сказку встречи,
Поцелуй, любовь на миг.

После - пламенность, пожары,
Зажигать, сжигать, гореть.
А потом - какие чары?
Только - умереть?

Не верь тому, кто говорит тебе,
Что смерть есть смерть: она — начало жизни,
Того существованья неземного,
Перед которым наша жизнь темна,
Как миг тоски — пред радостью беспечной,
Как черный грех — пред детской чистотой.
Нам не дано понять всю прелесть смерти,
Мы можем лишь предчувствовать ее,—
Чтоб не было для наших душ соблазна
До времени покинуть мир земной
И, не пройдя обычных испытаний,
Уйти с своими слабыми очами
Туда, где ослепил нас высший свет.
Пока ты человек, будь человеком
И на земле земное совершай,
Но сохрани в душе огонь нетленный
Божественной мистической тоски,
Желанье быть не тем, чем быть ты можешь.
Бестрепетно иди все выше — выше,
По лучезарным чистым ступеням,
Пока перед тобой не развернется
Воздушная прямая бесконечность, 
Где время прекращает свой полет.
Тогда познаешь ты, что есть свобода
В разумной подчиненности Творцу,
В смиренном почитании Природы,—
Что как по непочатому пути
Всегда вперед стремится наше Солнце,
Ведя с собой и Землю и Луну
К прекрасному созвездью Геркулеса,
Так, вечного исполнено стремленья, 
С собой нас увлекает Божество
К неведомой, но благодатной цели.
Живи, молись — делами и словами,
И смерть встречай как лучшей жизни весть.

Сонет

Суровый призрак, демон, дух всесильный,
Владыка всех пространств и всех времен,
Нет дня; чтоб жатвы ты не снял обильной,
Нет битвы, где бы ты не брал знамен.

Ты шлешь очам бессонным сон могильный,
Несчастному, кто к пыткам присужден,
Как вольный ветер, шепчешь в келье пыльной
И свет даришь тому, кто тьмой стеснен.

Ты всем несешь свой дар успокоенья,
И даже тем, кто суетной душой
Исполнен дерзновенного сомненья.

К тебе, о царь, владыка, дух забвенья,
Из бездны зол несется возглас мой:
Приди. Я жду. Я жажду примиренья!

Жизнь утомила меня.
Смерть, наклонись надо мной!
В небе — предчувствие дня,
Сумрак бледнеет ночной...
Смерть, убаюкай меня 

Ранней душистой весной,
В утренней девственной мгле,
Дуб залепечет с сосной.
Грустно поникнет к земле
Ласковый ландыш лесной.

Вестник бессмертного дня,
Где-то зашепчет родник,
Где-то проснется, звеня...
В этот таинственный миг,
Смерть, убаюкай меня! 

Закрыв глаза, я вижу сон,
Там все не так, там все другое,
Иным исполнен небосклон,
Иное, глубже дно морское.

Я прохожу по тем местам,
Где никогда я не бываю,
Но сонно помню — был уж там,
Иду по туче прямо к краю.

Рожденье молний вижу я,
Преображенье молний в звуки,
И вновь любимая моя
Ко мне протягивает руки.

Я понимаю, почему
В ее глазах такая мука,
Мне видно, только одному,
Что значит самый всклик — разлука.

В желанном платье, что на ней,
В одной, едва заметной, складке
Вся тайна мира, сказка дней,
Невыразимые загадки.

Я в ярком свете подхожу,
Сейчас исчезнет вся забота.
Но бесконечную межу
Передо мной раскинул кто-то.

Желанной нет. Безбрежность нив.
Лишь василек один, мерцая,
Поет чрез золотой разлив
Там, где была моя родная.

Я не могу понять, как можно ненавидеть
Остывшего к тебе, обидчика, врага.
Я радости не знал — сознательно обидеть,
Свобода ясности мне вечно дорога.

Я всех люблю равно любовью равнодушной,
Я весь душой с другим, когда он тут, со мной,
Но чуть он отойдет, как, светлый и воздушный,
Забвеньем я дышу — своею тишиной.

Когда тебя твой рок случайно сделал гневным,
О, смейся надо мной, приди, ударь меня:
Ты для моей души не станешь ежедневным,
Не сможешь затемнить — мне вспыхнувшего — дня.

Я всех люблю равно любовью безучастной,
Как слушают волну, как любят облака.
Но есть и для меня источник боли страстной,
Есть ненавистная и жгучая тоска.

Когда любя люблю, когда любовью болен,
И тот — другой — как вещь, берет всю жизнь мою,
Я ненависть в душе тогда сдержать не волен,
И хоть в душе своей, но я его убью.

Солнце - красное, сказал мне мой родной народ,
И о вольном красном Солнце сердце мне поет.

Так до боли, в жажде воли, все стучит, звучит,
Звук биенья - песнопенье, чувство не молчит.

Сердце, слышу. Мы сложили много звонких строк,
Юг и Север мы воспели, Запад и Восток.

Мы с тобой взрастили, сердце, красные цветы,
Я мечтал - и страстной краской в грезах билось ты.

Ни себя ты не жалело, ни других порой,
Но под Солнцем ты алело, сам я был не свой.

Мы с тобой не сомневались - о, ни в ком, ни в чем,
Мы пьянели, опьянялись - солнечным лучом.

Мы взрастили много смелых ярких лепестков,
Мы учили жгучей силе, власти гордых снов.

Сердце - вольно, Солнце - красно, мир согласен весь,
Там, далеко, свет зажжется, раз ты светел здесь.

Юность, юность, будь же юной, вспыхни, пожелай,
Каждый миг - начало, воля, вечный скрытый Май.

Не напрасно же раскрыл я в пеньи звонких строк
Тайну сердца - алость крови - солнечный цветок.

Мы можем идти по широким равнинам,
Идти, не встречаясь в пути никогда.
И каждый пребудет, один, властелином,—
Пока не взойдет роковая звезда.

Мы можем бросать беспокойные тени,
Их месяц вытягивать будет в длину.
В одном восхожденьи мы будем ступени,
И равны,— пока не полюбим одну.

Тогда мы солжем, но себе не поможем,
Тогда мы забудем о Боге своем.
Мы можем, мы можем, мы многое можем.
Но только — мой равный!— пока мы вдвоем.

Я шел по выжженному краю
Каких-то сказочных дорог.
Я что-то думал, что, не знаю,
Но что не думать - я не мог.

И полумертвые руины
Полузабытых городов
Безмолвны были, как картины,
Как голос памятных годов.

Я вспоминал, я уклонялся,
Я изменялся каждый миг,
Но ближе-ближе наклонялся
Ко мне мой собственный двойник.

И утомительно мелькали
С полуослепшей высоты,
Из тьмы руин, из яркой дали,
Неговорящие цветы.

Но на крутом внезапном склоне,
Среди камней, я понял вновь,
Что дышит жизнь в немом затоне,
Что есть бессмертная любовь.

     - Mamma, mamma! perch’e lo dicesti?
     - Figlia, figlia! perch’e lo facesti? *
            Из неумирающих разговоров

Жили в мире дочь и мать.
"Где бы денег нам достать?"
Говорила это дочь.
А сама - темней, чем ночь.

"Будь теперь я молода,
Не спросила б я тогда.
Я б сумела их достать..."
Говорила это - мать.

Так промолвила со зла.
На минуту отошла.
Но на целый вечер прочь,
Прочь ушла куда-то дочь.

"Дочка, дочка, - боже мой! -
Что ты делаешь со мной?"
Испугалась, плачет мать.
Долго будет дочку ждать.

Много времени прошло.
Быстро ходит в мире Зло.
Мать обмолвилась со зла.
Дочь ей денег принесла.

Помертвела, смотрит мать.
"Хочешь деньги сосчитать?"
- "Дочка, дочка, - боже мой! -
Что ты сделала с собой?"

"Ты сказала - я пошла".
- "Я обмолвилась со зла".
- "Ты обмолвилась, - а я
Оступилась, мать моя".

*
- Мама, мама! Зачем ты это сказала? 
- Дочка, дочка! Зачем ты это сделела? (итал.). - Ред. 

Степной орел присел на холмик, над ходом в землю, — путь сурка.
Угрюм и зол. Все слишком близко. Он любит видеть свысока.
 
Смотреть привык он из далекой спокойно-синей высоты.
А тут лишь пыль да трав зачахших горбом глядящие кусты.
 
Скрутившись, перекати-поле взметнется тут, подпрыгнет там,
Как будто узел змей иссохших за ветром мчится по пятам.
 
Была весна и было лето. Шумел прилет несчетных птиц.
Довольно он напился крови. Проворно падал сверху ниц.
 
Кому даны такие крылья и зоркий взор и острый клюв,
Тот в плоть вонзает когти с маху, с высот на нижнее взглянув.
 
Была весна и было лето. Цвела вся степь и вся земля.
Но Солнце выжгло все просторы, спалило море ковыля.
 
Недвижно-мрачен беркут серый. Не царский кус — степной байбак.
Мелькнет свистун и тотчас в нору, завидя орлий грозный зрак.
 
Не царский кус — пустая пташка, что вынырнет с своим «Чивит!»
И в никуда из ниоткуда летучей мышью-улетит.
 
Но вот, на миг коснувшись пыли, он вспомнил вдруг свой нрав орла.
Раздвинул беркут тень излучин, раскрыл два мощные крыла.
 
Гортанный клекот. Свист полета. И орлий дух горит светлей,
Наметив летом треугольник плывущих в небе журавлей.

Гляди на Солнце, пока есть Солнце. Упорствуй
в свете, пока есть свет.

А если сумрак, а если полночь, законам мира
отмены нет.

Столбы закона с земли до неба. Не пошатнет их
ничья рука.

Но в высь по камню струятся листья. В горах
из камня течет река.

Дороги мира многообразны. Всей тайны мира не
знал никто.

Любую мудрость измерит сердце и грустно молвит:
«Не то. Не то.»

Но есть другая, всегда живая, всегда родная, для
сердца весть.

Она сияет в загадках светлых и в талисманах,
а их не счесть.

Взгляни на руку под ярким Солнцем, вся золотая
твоя рука.

И кровь незримо в тебе танцует, а в красной
крови поют века.

И если джунгли в тигриных играх, и любят
полночь сова и крот,

Сильней, чем полночь, тот многозвездный, в
высоком небе, водоворот.

Столбы закона — с земли до неба, но в паутинах
меж двух столбов

Так много радуг, что семицветный сплетешь для
таинств себе покров.

В одной улыбке — просветы в Вечность. На всю
бескрайность — путь кораблю,

Когда ты слышишь преображенный, и, дрогнув,
можешь сказать: «Люблю».

Среди песков пустыни вековой,
Безмолвный Сфинкс царит на фоне ночи,
В лучах Луны гигантской головой
Встает, растет,- глядят, не видя, очи.

С отчаяньем живого мертвеца,
Воскресшего в безвременной могиле,
Здесь бился раб, томился без конца,-
Рабы кошмар в граните воплотили.

И замысел чудовищной мечты,
Средь Вечности, всегда однообразной,
Восстал как враг обычной красоты,
Как сон, слепой, немой, и безобразный.

          Знать, хотеть, сметь, и молчать.
                                      El Ktab

Знать, хотеть, молчать, и сметь - завещал Араб.
Знай, молчи, желай, и смей, если ты не слаб.

Если ж слаб, я говорю вовсе не с тобой,
Уходи, не прерывай сон мой голубой.

Сон мой алый, золотой, сон мой всех тонов,
Чьей усладой каждый миг так цветисто нов.

Вижу утро, вижу сад, каждый лепесток,
Розы губ, воздушный цвет белых рук и ног.

Розы губ, и губы роз, нежные как стих,
Опьяняющий намек раковин немых.

Звон струны, сплетенья струн, звонкий водоем,
Тело к телу, взор во взор, сладко быть вдвоем.

Раз ты властен, чтоб другой дрогнул, побледнев,
Знай, что вложен в разум твой вкрадчивый напев.

Раз хотеть умеешь ты, научись молчать,
Взор безгласный - для души - прочная печать.

Раз цветок к тебе глядит, ласки ждет твоей,
Наклонись к нему нежный, смелым быть умей.

Но, любя, не торопи розовой зари,
Дай раскрыться лепесткам, медленно гори.

Из познавших новый день мудрым будет тот,
Кто увидит - мрака в свет полный переход.

Венчик нежный обожай, о, счастливец ты,
Видишь, дышат пред тобой яркие цветы.

Сада пышного теперь стал ты властелин,
Где пьянеют гроздья роз, мускус, и жасмин.

Знать, хотеть, молчать, и сметь - радостный завет,
Этот светлый талисман дал нам Магомет.

Помни, сам Пророк сказал, бросив луч в мечты:
"В этом мире я люблю - женщин и цветы".

Судьба на утре дней дала мне талисманы,
Число их было три, и разны смыслы их.
Один меня повел в неведомые страны -
И там я в первый раз влюбленный был жених.

Другой мне изъяснил искусство завладенья
Сердцами, -  я сердец покорных не сочту.
А третий мне явил тропинку нисхожденья -
Не в глубину земли: в меня, в мою мечту.

И первый талисман, смеясь, я бросил в море,
Второй швырнул в окно, - быть может, подниму.
Но третий талисман - звезда в моем уборе,
Я верую теперь ему лишь одному.

Тебя я хочу, мое счастье,
Моя неземная краса!
Ты - солнце во мраке ненастья,
Ты - жгучему сердцу роса!

Любовью к тебе окрыленный,
Я брошусь на битву с судьбой.
Как колос, грозой опаленный,
Склонюсь я во прах пред тобой.

За сладкий восторг упоенья
Я жизнью своей заплачу!
Хотя бы ценой преступленья -
   Тебя я хочу!

Не верь, мой темный брат,
Внушениям вражды.
Созвездия горят,
Взгляни, о, сын Звезды.

Мы - дети ярких звезд,
Мы в них вовлечены.
Нам к ним сплетают мост
Узывчивые сны.

Не помни, позабудь
О том, что сделал злой,
Ты сам чужую грудь
Не раз пронзил стрелой.

Лишь помни мой намек,
Завет цветов: Гори.
Смотри, любой цветок
Раскрылся - изнутри.

Когда ты помнишь зло,
Ты делаешься злом,
И ты глядишь светло,
Лелея свет умом.

Ты создал сам свой лик,
Все можно изменить.
Вот, в этот самый миг
Идет из света нить.

Возьми ее скорей,
Сплети себе покров
Из ласковых лучей
И самых нежных слов.

И встретим праздник звезд,
Он каждый миг нас ждет.
От звезд лучистый мост
До сердца к нам идет.

Мое несчастье несравнимо
Ни с чьим. О, подлинно! Ни с чьим.
Другие - дым, я - тень от дыма,
Я всем завидую, кто - дым.

Они горели, догорели
И, все отдавши ярким снам,
Спешат к назначенной им цели,
Стремятся к синим небесам.

Великим схвачены законом,
Покорно тают в светлой мгле.
А я, как змей, ползу по склонам,
Я опрокинут на земле.

И я хотел бы на вершины
Хоть бледным призраком дойти,
Они - для всех, они едины,
Но я цепляюсь по пути.

Увы, я сам себя не знаю
И от себя того я жду,
Что преградит дорогу к раю,
Куда так зыбко я иду.

Когда художник пережил мечту,
В его душе слагаются картины,
И за чертой он создает черту.

Исчерпав жизнь свою до половины,
Поэт, скорбя о том, чего уж нет,
Невольно пишет стройные терцины.

В них чувствуешь непогасимый свет
Страстей перекипевших и отживших,
В них слышен ровный шаг прошедших лет.

Виденья дней, как будто бы не бывших,
Встают, как сказка, в зеркале мечты,
И слышен гул приливов отступивших.

А в небесах, в провалах пустоты,
Светло горят закатным блеском тучи —
Светлее, чем осенние листы.

Сознаньем смерти глянувшей могучи,
Звучат напевы пышных панихид,
Величественны, скорбны и певучи.

Все образы, что память нам хранит,
В одежде холодеющих весталок
Идут, идут, спокойные на вид.

Но, боже мой, как тот безумно-жалок,
Кто не узнает прежний аромат
В забытой сказке выцветших фиалок.

Последний стон. Дороги нет назад.
Кругом, везде, густеют властно тени.
Но тучи торжествующе горят.

Горят огнем переддремотной лени
И, завладев всем царством высоты,
Роняют свет на дольние ступени.

Я вас люблю, предсмертные цветы!

Чуть бледнеют янтари
Нежно-палевой зари.
Всюду ласковая тишь,
Спят купавы, спит камыш.

Задремавшая река
Отражает облака,
Тихий, бледный свет небес,
Тихий, темный, сонный лес.

В этом царстве тишины
Веют сладостные сны,
Дышит ночь, сменяя день,
Медлит гаснущая тень.

В эти воды с вышины
Смотрит бледный серп Луны,
Звезды тихий свет струят,
Очи ангелов глядят.

Ни радости цветистого Каира,
Где по ночам напевен муэззин,
Ни Ява, где живет среди руин,
В Боро-Будур, Светильник Белый мира,

Ни Бенарес, где грозового пира
Желает Индра, мча огнистый клин
Средь тучевых лазоревых долин,—
Ни все места, где пела счастью лира,—

Ни Рим, где слава дней еще жива,
Ни имена, чей самый звук — услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада,—

Мне не поют заветные слова,—
И мне в Париже ничего не надо,
Одно лишь слово нужно мне: Москва.

Строить здания, быть в гареме, выходить на львов,
Превращать царей соседних в собственных рабов,
Опьяняться повтореньем яркой буквой я, -
Вот, Ассирия, дорога истинно твоя.

Превратить народ могучий в восходящесть плит,
Быть создателем загадок, сфинксом пирамид,
И, достигши граней в тайнах, обратиться в пыль, -
О Египет, эту сказку ты явил как быль.

Мир опутан светлой тканью мыслей-паутин,
Слить душой жужжанье мошки с грохотом лавин,
В лабиринтах быть как дома, все понять, принять, -
Свет мой, Индия, святыня, девственная мать.

Много есть еще созданий в мире бытия,
Но прекрасна только слитность разных ты и я,
Много есть еще мечтаний, сладко жить в бреду, -
Но, уставши, лишь к родимой, только к ней приду.

«Фея»,— шепнули сирени,
   «Фея»,— призыв был стрижа,
«Фея»,— шепнули сквозь тени
   Ландыши, очи смежа.

«Фея»,— сквозя изумрудно,
   Травки промолвила нить.
Фея вздохнула: «Как трудно!
   Всех-то должна я любить».

Ты родилась, чтоб тучкой быть.
Чтоб небо нежить и любить.
Но, измененная судьбой,
Уж ты не в бездне голубой.

Ты небо нежила легко,
Ты тучкой рдела высоко,
Но в страшный час, но в бурный час,
Ты вниз, слезами, пролилась.

Ты пришла, как приходит весна,
Расцвела, как весенний цветок.
И в душе у меня тишина,
Хоть теперь от тебя я далек.

Тишина и созвучие строк,
И дрожанье, и пенье мечты.
Ты нежна, как воздушный намек,
Ты нежна, как ночные цветы.

Сердце хочет всегда Красоты,
Мысли жаждут цветов и зимой.
Ты была и останешься - ты,
Я в минувшем и будущем твой.

Мне не страшно быть порознь с тобой,
И звучит и не молкнет струна.
Ты под снегом, цветок голубой,
Но уж близко вторая весна.

У Моря ночью, у Моря ночью
Темно и страшно. Хрустит песок.
О, как мне больно у Моря ночью.
Есть где-то счастье. Но путь далёк.

Я вижу звёзды. Одна мне светит
Других светлее и всех нежней.
Но, если сердце её отметит,
Она далёко, не быть мне с ней.

Я умираю у Моря ночью.
10 Песок затянет, зальёт волна.
У Моря ночью, у Моря ночью
Меня полюбит лишь Смерть одна.

Дремлют гранитные скалы, викингов приют опустевший,
Мрачные сосны одели их твердую темную грудь.
Скорбь в небесах разлита, точно грусть о мечте отлетевшей,
Ночь без Луны и без звезд бесшумно свершает свой путь.

Ластится к берегу море волной шаловливо-беспечной,
Сердце невольно томится какою-то странной тоской:
Хочется слиться с Природой, прекрасной, гигантской, и вечной,
Хочется капелькой быть в безграничной пучине морской.

Хмуро северное небо,
Скорбны плачущие тучи,
С темных скал на воды фьорда
Мрачно смотрит лес могучий.
   Безотрадно здесь мерцанье
   Безглагольной глубины,
   Неприветны вздохи ветра
   Между ветками сосны.
Прочь душа отсюда рвется,
Жаждет воли и простора,
Жаждет луга, трав душистых,
Их зеленого убора.
   И встревоженной мечтою
   Слышишь в ропоте волны
   Колокольчик русской тройки
   В царстве степи и луны.

В соседнем доме
Такой же узник,
Как я, утративший
Родимый край,
Крылатый в клетке,
Сердитый, громкий,
Весь изумрудный,
Попугай.

Он был далеко,
В просторном царстве
Лесов тропических,
Среди лиан,
Любил, качался,
Летал, резвился,
Зеленый житель
Зеленых стран.

Он был уловлен,
Свершил дорогу —
От мест сияющих
К чужой стране.
В Париже дымном
Свой клюв острит он
В железной клетке
На окне.

И о себе ли,
И обо мне ли
Он в размышлении,—
Зеленый знак.
Но только резко
От дома к дому
Доходит возглас:
«Дурак! Дурак!»

На бледно-лазурном стекле
Расписаны ярко узоры.
Цветы наклонились к земле,
Скала убегает к скале,
И видно, как дремлют во мгле
Далекие снежные горы.
Но что за высоким окном
Горит нерассказанным сном,
И краски сливает в узоры?

Не дышит ли там Красота
В мерцании мира и лени?
Всхожу,- и бледнеет мечта,
К печали ведет высота,
За ярким окном пустота,-
Меня обманули ступени.
Все дремлет в немой полумгле,
И только на мертвом стекле
Играют бездушные тени.

Сонет

Я горько вас люблю, о бедные уроды,
Слепорожденные, хромые, горбуны,
Убогие рабы, не знавшие свободы,
Ладьи, разбитые веселостью волны.

И вы мне дороги, мучительные сны
Жестокой матери, безжалостной Природы,
Кривые кактусы, побеги белены,
И змей и ящериц отверженные роды.

Чума, проказа, тьма, убийство и беда,
Гоморра и Содом, слепые города,
Надежды хищные с раскрытыми губами,-

О, есть же и для вас в молитве череда!
Во имя Господа, блаженного всегда,
Благословляю вас, да будет счастье с вами!

Уходит светлый май. Мой небосклон темнеет.
Пять быстрых лет пройдет,- мне минет
                             тридцать лет.
Замолкнут соловьи, и холодом повеет,
И ясных вешних дней навек угаснет свет.

И в свой черед придут дни, полные скитаний,
Дни, полные тоски, сомнений и борьбы,
Когда заноет грудь под тяжестью страданий,
Когда познаю гнет властительной судьбы.

И что мне жизнь сулит? К какой отраде манит?
Быть может, даст любовь и счастье? О нет!
Она во всем солжет, она во всем обманет,
И поведет меня путем тернистых бед.

И тем путем идя, быть может, падать стану,
Утрачу всех друзей, моей душе родных,
И,- что всего страшней,- быть может, перестану
Я верить в честь свою и в правду слов своих.

Пусть так. Но я пойду вперед без колебанья -
И в знойный день, и в ночь, и в холод, и в грозу:
Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье,
Хочу я отереть хотя одну слезу!

Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.
Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,
В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,
Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,
Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.

Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,
И тоска, и упоенье,- точно искрится звезда,
Точно светлый дождь струится,- и деревьям что-то мнится
То, что людям не приснится, никому и никогда.
Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,
В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.
Что их мучит, что тревожит? Что, как червь, их тайно гложет?
Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?

Всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нем томленье,
Неустанного стремленья неизменная печаль,-
Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога,
Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.
А луна всё льет сиянье, и без муки, без страданья
Чуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов;
Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют
И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.

Фата Моргана,
Замки, узоры, цветы и цвета,
Сказка, где каждая краска, черта
С каждой секундой — не та,
Фата Моргана
Явственно светит лишь тем, кто, внимательный, рано,
Утром, едва только солнце взойдет,
Глянет с высокого камня, на море,
К солнцу спиной над безгранностью вод,
С блеском во взоре,
К солнцу спиной,
Правда ль тут будет, неправда ль обмана,
Только роскошной цветной пеленой
Быстро возникнет пред ним над волной
Фата Моргана.

Солнечной Нинике, с светлыми глазками — 
Этот букетик из тонких былинок.
Ты позабавишься Фейными сказками,
После — блеснешь мне зелеными глазками,—
В них не хочу я росинок.
Вечер далек, и до вечера встретится
Много нам: гномы, и страхи, и змеи.
Чур, не пугаться, — а если засветятся
Слезки, пожалуюсь Фее.

Говорили мне, что Фея,
Если даже и богата,
Если ей дарит лилея
Много снов и аромата,—
Все ж, чтоб в замке приютиться,
Нужен ей один листок,
Им же может нарядиться
   С головы до ног.
Да, иначе быть не может,
Потому что все в ней нежно,
Ей сама луна поможет,
Ткань паук сплетет прилежно.
Так как в мире я не знаю
Ничего нежнее фей,
Ныне Фею выбираю
   Музою моей.

К Фее в замок собрались
   Мошки и букашки.
Перед этим напились
   Капелек с ромашки.

И давай жужжать, галдеть
   В зале паутинной,
Точно выискали клеть,
   А не замок чинный.

Стали жаловаться все
   С самого начала,
Что ромашка им в росе
   Яду подмешала.

А потом на комара
   Жаловалась муха:
Говорит, мол, я стара,
   Плакалась старуха.

Фея слушала их вздор
   И сказала: «Верьте,
Мне ваш гам и этот сор
   Надоел до смерти».

И велела пауку,—
   Встав с воздушных кресел,—
Чтобы тотчас на суку
   Сети он развесил.

И немедля стал паук
   Вешать паутинки.
А она пошла на луг
   Проверять росинки.

                          Нинике

Спи, моя деточка, глазки свои закрывая,
Спи, моя девочка, птичка моя полевая,
Светлоголовка, усни, хорошо тебе будет,
Спи, моя деточка, Бог тебя завтра разбудит.

Птичке своей Он навеет воздушные грезы,
Сплел колыбель ей он нежно из листьев березы,
Сон наклонился с дремотой, и шепчет сквозь ветку:
Есть ли здесь деточка? Я убаюкаю детку.

Спит ли здесь деточка в мягкой своей колыбельке?
Славно ли деточке в теплой уютной постельке?
Спи, моя девочка, глазки свои закрывая,
Спи, моя деточка, птичка моя полевая.

Мне снилось множество цветов,
Багряных, алых, золотистых,
Сапфирно-синих лепестков,
И снов, застывших в аметистах.

Но между всех цветочных сил,
Я видел, в призрачной картине,
Что красный цвет внизу застыл,
А цвет зеленый - посредине.

Но выше - выше, в синеву,
Восходит множество фиалок,
И в сновиденьи наяву
Я вижу белый храм Весталок.

Их не встревожит зов ничей,
Им Ночь - моления внушает,
И взор фиалковых очей
В себе бездонность отражает.

И быстро, быстро, быстро - я
Несусь мечтою к ним, предельным,
В лесной пустыне Бытия
Забвенье пью фиалом цельным.

Если б эта детская душа
   Нашим грешным миром овладела,
   Мы совсем утратили бы тело,
Мы бы, точно тени, чуть дыша,
   Встали у небесного предела.

Там, вверху, сидел бы добрый бог,
   Здесь, внизу, послушными рядами,
   Призраки с пресветлыми чертами
Пели бы воздушную, как вздох,
   Песню бестелесными устами.

Вечно примиренные с судьбой,
   Чуждые навек заботам хмурным,
   Были бы мы озером лазурным
В бездне безмятежно-голубой,
   В царстве золотистом и безбурном.

Можно вздрогнуть от звука шагов,
Не из чувства обмана,
А из жажды остаться вдвоем в нетревожимом счастии
                                            снов,
Под  владычеством  чары,   воздушной,  как  грань
                                         облаков,
Можно горько бояться, что светлые хлопья тумана
Разойдутся - не слившись, умрут,- слишком рано.

О, в душе у меня столько слов для тебя и любви,
Только душу мою ты своею душой позови.

Я как сон пред тобой, я как сон голубой,
Задремавший на синем цветке.
Я как шорох весны, я как вздох тишины,
Как тростник наклоненный к реке.
Я как легкий ковыль, как цветочная пыль,
Каждый миг и дышу, и дрожу.
Я как летняя мгла, что светла и тепла,
И тебе все без слов я скажу.

Неугомонный ход морей,
   Темно-зеленых вод.
Нагроможденье голышей
   В какой-то склепный свод.
И это в долгой цепи дней,
   И так за годом год.

Где Море - суша там была,
   Где суша - глыбы вод.
Светись, душа, пока светла,
   Все нежно, что цветет.
Играй среди добра и зла,
   Нас в свой черед зальет.

И будем мы, в те дни свои,
   Идти как грозность вод.
И если встретим бег ладьи,
   Она в нас гроб найдет.
Мы будем в темном забытьи,
   За годом долгий год.

Звуки лютни в свете лунном,
Словно сказка, неживые,
В сновиденьи многострунном
Слезы флейты звуковые.

Лики сонных белых лилий
В озерной зеркальной влаге,
Призрак ангелов, их крылий,
Сон царевны в лунной саге.

Умер бедный цветок на груди у тебя,
Он навеки поблек и завял,
Но он умер тревожно и нежно любя,
		Он недаром страдал.

Долго ждал он тебя на просторе полей,
Целый день на груди красовался твоей,
Как он пышно, как чудно, как ярок блистал,
		Он недаром любил и страдал.

Точно из легкого камня иссечены,
В воду глядят лепестки белоснежные.
Собственным образом пристально встречены,
Вглубь заглянули цветы безмятежные.

Мягкое млеет на них трепетание,
Двойственно-бледны, растут очертания.
Вглубь заглянули немые цветы,-
Поняли, поняли свет Красоты!

Сердце, багряной чертой окаймленное,
Тайно хранит золотые признания.
Только в себя невозвратно-влюбленное,
Стынет, бледнеет, в мечтах без названия.

С чистою грезой цветок обручается,
Грезу любя, он со Смертью венчается.
Миг,- и от счастия гаснут цветы,-
Как они поняли свет Красоты!

Чайка, серая чайка с печальными криками носится
   Над холодной пучиной морской.
И откуда примчалась? Зачем? Почему ее жалобы
   Так полны безграничной тоской?

Бесконечная даль. Неприветное небо нахмурилось.
   Закурчавилась пена седая на гребне волны.
Плачет северный ветер, и чайка рыдает, безумная,
   Бесприютная чайка из дальней страны.

          1

Мне говорила мать моя,
Что в том едином первочасье
Не закричал, родившись, я,
А был в таинственном безгласье.

Мой первый час — не первый крик,
А первый долгий миг молчанья,
Как будто слушал я родник,
Напев нездешнего звучанья.

И мать сказала: «Он умрет».
Она заплакала невольно.
Но жив, живет певучим тот,
Кто тайну слушал безглагольно.

          2

В саду многоцветном, в смиренной деревне,
Я рос без особых затей.
Не видел я снов о волшебной царевне,
И чужд был я играм детей.
Я помню, любил я под солнцем палящим
Один приютиться в саду.
Один по лесным пробирался я чащам,
Один я смотрел на звезду.
За ласточкой быстрой, воробушком, славкой
Следил я, прищурив глаза.
Был каждой утешен зеленою травкой,
И близкой была стрекоза.
И счастье большое — смотреть у забора,
Как ящериц серых семья
Купается в солнце, не видя дозора,
Любил и не трогал их я.
И радость большая — увидеть, как утки
Ныряют в пруду пред грозой.
Услышать, что вот в грозовом первопутке
Громовый разносится вой.
Под первые брызги дождя золотого
Подставить так жадно лицо.
Искать под березой неверного крова,
Хоть вон оно, близко крыльцо.
Часы голубые в лазоревой шири
Скопили минуты гурьбой.
Им молнии — стрелки, и тучи им — гири,
И гром был им — радостный бой.

          3

Лежать в траве, когда цветет гвоздика
И липкая качается дрема.
Смотреть, как в небе сумрачно и дико
Растут из шаткой дымки терема.

Узнать, что в юном сердце есть хотенье,
Истома, быстрой крови бьется жгут.
Она. Она. С ней праздник, полный рденья,
Безумный танец бешеных минут.

Жестокость золотого циферблата.
О солнце! Заходи. Придет она.
Весь разум взят, все сердце жаждой взято.
Секунды бьются в пропасти без дна.

Они поют, и в каждой — боль пронзенья.
Хочу. Люблю. Где солнце? Ночь уж тут.
Луна горит. В ней правда вознесенья.
Я сжат кольцом томительных минут.

Он острый, край серебряного круга.
И мгла кругом. В цвету небесный куст.
Я царь всего от севера до юга.
Огонь в огонь. Уста до алых уст.

          4

Тик-так. Тик-так. Часов карманных
Проверен лепет близ постели.
Красива сказка снов желанных,
Красив и вой слепой метели.

Не так, не так правдивы струи,
И все цветные ткани жизни,
И все немые поцелуи,
Как всплеск рыдания на тризне.

Тик-так. Тик-так. Храни ребенка,
Который в сердце помнит детство.
Но хаос жив и кличет звонко,
Что вечно темное наследство.

Не так, не так тебя ласкало
Твое мечтанье и желанье,
Как жалит, в полночь жизни, жало.
Тик-так. Тик-так. Люби изгнанье.

          5

Полночь бьет. Один я в целом мире.
Некому тоску мою жалеть.
Все грозней, протяжнее и шире
Бой часов, решающая медь.

Безвозвратно кончен день вчерашний.
Воплотился в яви жуткий сон.
С вечевой высокой грозной башни
Бьет набат, в пожаре небосклон.

Полночь ли, набат ли, я не знаю.
Прозвучал двенадцатый удар.
Бьют часы. И я к родному краю
Рвусь, но не порвать враждебных чар.

Кровь моя — секунда в этом бое.
Кровь моя, пролейся в свет зари.
Мать моя, открой лицо родное.
Мать моя, молю, заговори.

                Князю А.И.Урусову

Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.

Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог,
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог.

Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.

Умер вечер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растет.
Челн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.

Человечек современный, низкорослый, слабосильный,
Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин,
Весь трусливый, весь двуличный, косодушный, щепетильный,
Вся душа его, душонка - точно из морщин.

Вечно должен и не должен, то - нельзя, а это - можно;
Брак законный, спрос и купля, облик сонный, гроб сердец,
Можешь карты, можешь мысли передернуть - осторожно,
Явно грабить неразумно, но - стриги овец.

Монотонный, односложный, как напевы людоеда?
Тот упорно две-три ноты тянет-тянет без конца,
Зверь несчастный существует от обеда до обеда,
Чтоб поесть - жену убьет он, умертвит отца.

Этот ту же песню тянет, - только он ведь просвещенный,
Он оформит, он запишет, дверь запрет он на крючок.
Бледноумный, сыщик вольных, немочь сердца, евнух сонный, -
О, когда б ты, миллионный, вдруг исчезнуть мог!

Черные вороны-воры играли над нами.
Каркали. День погасал.
Темными снами
Призрак наполнил мне бледный бокал.
И, обратившись лицом к погасающим зорям,
Пил я, закрывши глаза,
Видя сквозь бледные веки - дороги с идущим и едущим
   сгорбленным Горем.
Вороны вдруг прошумели, как туча, -  и вмиг разразилась
                                                    гроза,
Словно внезапно раскрылись обрывы.
Выстрелы, крики, и вопли, и взрывы.
Где вы, друзья?
Странный бокал от себя оторвать не могу я,
   и сказка моя
Держит меня, побледневшего, здесь - заалевшими
      снами-цепями.
Мысли болят. Я, как призрак, застыл.
Двинуться, крикнуть - нет воли, нет сил.
Каркают вороны, каркают черные, каркают злые над
                                             нами.

Как ни странно это слышать, все же истина верна: -
Свет противник, мрак помощник прорастанию зерна.

Под землею призрак жизни должен выждать нужный срок,
Чтобы колос золотистый из него родиться мог.

В черной тьме - биенье жизни, зелень бледная, росток,
Лишь за этим - стебель, колос, пышность зерен, желтый сок.

Мировой цветок, который назван Солнцем меж людей,
Утомясь, уходит в горы, или в глубь ночных морей.

Но, побывши в сонном мраке, в час рассвета, после грез,
Он горит пышнее, чем маки, ярче самых пышных роз.

Черный уголь - символ жизни, а не смерти для меня: -
Был Огонь здесь, говорю я, будет вновь напев Огня,

И не черный ли нам уголь, чтоб украсить светлый час,
Из себя произрождает ярко-праздничный алмаз.

Все цвета в одном согласны: входят все они - в цветы.
Черной тьме - привет мой светлый мой светлый,
           в Литургии Красоты!

Читатель душ людских, скажи нам, что прочел ты?
Страницы Юности? Поэмы Красоты?
- О нет, затасканы, истерты, темны, желты
В томах людской души несчетные листы.

Я долго их читал и в разные наречья
Упорно проникал внимательной мечтой,
Все думал в их строках нежданность подстеречь я,
Искал я тайны тайн за каждою чертой.

Я родился чтецом, и призрачные строки
Полуослепший взор волнуют, как всегда,
Я жажду островов, ищу, люблю намеки,
Их мало, и горька в морях души вода.

За днями странствия, усталый, истомленный,
В книгохранилище случайное зайду,
Перед чужой душой встаю, как дух бессонный,
И укоризненно беседы с ней веду.

Зачем так бледны вы, несмелые стремленья?
Зачем так гордости в вас мало, сны людей?
Я иногда хочу вам всем уничтоженья,
Во имя свежести нетронутых полей.

Не потому ль, храня незримую обиду,
Природа вольная замыслила потоп,
Прияла гневный лик и стерла Атлантиду,
Чтоб все повторности нашли свой верный гроб?

Нам быстрый час грозит. Есть мера повторенья.
Природа стережет и утра ждет от нас.
Сожжемте ж прошлое, сплетем в венок мгновенья,
Начнем свою весну, скорей, теперь, сейчас!

Что мне больше нравится в безднах мировых,
И кого отметил я между всех живых?

Альбатроса, коршуна, тигра, и коня,
Жаворонка, бабочку, и цветы огня.

Альбатрос мне нравится тем, что он крылат,
Тем, что он врезается в грозовой раскат.

В коршуне мне нравится то, что он могуч,
И, как камень, падает из высоких туч.

В тигре то, что с яростью мягкость сочетал,
И не знал раскаянья, Бога не видал.

И в других желанно мне то, что — их вполне,
Нравятся отдельностью все созданья мне.

Жаворонок — пением, быстротою — конь,
Бабочка — воздушностью, красотой — огонь.

Да, огонь красивее всех иных живых,
В искрах — ликование духов мировых.

И крылат, и властен он, в быстроте могуч,
И поет дождями он из громовых туч.

По земле он ластится, жаждет высоты,
В красные слагается страстные цветы.

Да, огонь красивее между всех живых,
В искрах ликование духов мировых.

В пламени ликующем — самый яркий цвет.
В жизни — смерть, и в смерти — жизнь.
                     Всем живым — привет!

Я опустил свой лот. Мой лот - до дна морей.
Я смерил глубину всех внятных океанов.
Я был во всех домах. Стоял у всех дверей.
Вкусил от меда пчел. Изведал яд обманов.

Мне имя - легион, средь гениев, чей знак -
Вопрос, всегда вопрос, повсюду вопрошанье.
Я раздвоил весь мир. Полярность. Свет и мрак.
Вновь слил я свет и тьму. И цельным сделал зданье.

Но жить в нем не хочу. Я знаю все углы.
Святая летопись, но на звериной колее.
Всё - безразлично что: кроты или орлы -
Чудовище с клеймом: "Всегда-Одно-И-То-Же".

Я на землю смотрю с голубой высоты.
Я люблю эдельвейс, неземные цветы,
Что растут далеко от обычных оков,
Как застенчивый сон заповедных снегов.

С голубой высоты я на землю смотрю,
И безгласной мечтой я с душой говорю,
С той незримой Душой, что мерцает во мне
В те часы, как иду к неземной вышине.

И, помедлив, уйду с высоты голубой,
Не оставив следа на снегах за собой,
Но один лишь намек, белоснежный цветок,
Мне напомнит, что Мир бесконечно широк.

Милая юная девушка, с глазами как сказка прекрасными,
Как сказка, которую в детстве читал,
С глазами, где небо воздушное зарницами светит неясными,
Ты видишь, ты знаешь: мы близки, тебя я мечтаньем ждал.

И строки с напевностью зыбкой, мои слова торопливые,
Прерывисты, девушка милая, оттого, что, дрожа и звеня,
Они навстречу спешат к тебе, и шепчут, счастливо-стыдливые:
"О, сказка, я вижу, я слышу! Ты видишь, ты слышишь меня?"

Я - изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты - предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.

     Я - внезапный излом,
     Я - играющий гром,
     Я - прозрачный ручей,
     Я - для всех и ничей.

Переплеск многопенный, разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли самобытной,
Переклички лесные зеленого мая -
Все пойму, все возьму, у других отнимая.

     Вечно юный, как сон,
     Сильный тем, что влюблен
     И в себя и в других,
     Я - изысканный стих.

Я больше ее не люблю,
А сердце умрет без любви.
Я больше ее не люблю, -
И жизнь мою смертью зови.

Я - буря, я - пропасть, я - ночь,
Кого обнимаю - гублю.
О, счастие вольности!.. Прочь!
Я больше тебя не люблю!

Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года,
Ты манишь сладко-исключительно,
Ты обещаешь навсегда.

Ты вся - безмолвие несчастия,
Случайный свет во мгле земной,
Неизъясненность сладострастия,
Еще не познанного мной.

Своей усмешкой вечно-кроткою,
Лицом, всегда склоненным ниц,
Своей неровною походкою
Крылатых, но не ходких птиц,

Ты будишь чувства тайно-спящие,
И знаю, не затмит слеза
Твои куда-то прочь глядящие,
Твои неверные глаза.

Не знаю, хочешь ли ты радости,
Уста к устам, прильнуть ко мне,
Но я не знаю высшей сладости,
Как быть с тобой наедине.

Не знаю, смерть ли ты нежданная
Иль нерожденная звезда,
Но буду ждать тебя, желанная,
Я буду ждать тебя всегда.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
        И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
        И выси гор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть море
        И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре.
        Я властелин.

Я победил холодное забвенье,
        Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
        Всегда пою.

Мою мечту страданья пробудили,
        Но я любим за то.
Кто равен мне в моей певучей силе?
        Никто, никто.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
        А если день погас,
Я буду петь... Я буду петь о Солнце
        В предсмертный час!

Я вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю ивы,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы.

Весною светлой, как вестник мая,
Целую ландыш, в мечту влюбленный,
И внемлет ветру лазурь немая,
Я вею, млею, воздушный, сонный.

В любви неверный, расту циклоном,
Взметаю тучи, взрываю море,
Промчусь в равнинах протяжным стоном -
И гром проснется в немом просторе.

Но, снова легкий, всегда счастливый,
Нежней, чем фея ласкает фею,
Я льну к деревьям, дышу над нивой
И, вечно вольный, забвеньем вею.

Я заснул на распутьи глухом.
В высоте, на небесные кручи,
Поднимались тяжелые тучи.
Это было не ночью, а днем.

Я лежал на избитом пути,
На краю много знавшей дороги.
Здесь и люди и звери и боги
Проходили, чтоб что-то найти.

Я дремал как живой, но мертвец,
Как умерший, но чающий жизни.
И, отдавшись душой укоризне,
Задремал я как труп наконец.

И тогда мне явилась она,
Та, кого я и прежде, неясно,
Так любил, безнадежно, безгласно,
Как любить нам велела — Луна.

Надо мною бесплотная тень,
Наклоняя воздушное тело,
Ближе быть, дальше быть, не хотела.
И погас утомительный день.

Все смешалось в сомкнувшейся мгле.
Я мечтал — да, как все — о святыне.
И как труп я покоюсь доныне
На избитой шагами земле.

Я ласкал ее долго, ласкал до утра,
Целовал ее губы и плечи.
И она наконец прошептала: «Пора!
Мой желанный, прощай же — до встречи».

И часы пронеслись. Я стоял у волны.
В ней качалась русалка нагая.
Но не бледная дева вчерашней луны,
Но не та, но не та, а другая.

И ее оттолкнув, я упал на песок,
А русалка, со смехом во взоре,
Вдруг запела: «Простор полноводный глубок.
Много дев, много раковин в море.

Тот, кто слышал напев первозданной волны,
Вечно полон мечтаний безбрежных.
Мы — с глубокого дна, и у той глубины
Много дев, много раковин нежных».

Я люблю далекий след - от весла,
Мне отрадно подойти - вплоть до зла,
И его не совершив - посмотреть,
Как костер, вдали за мной - будет тлеть.

Если я в мечте поджег - города,
Пламя зарева со мной - навсегда.
О мой брат! Поэт и царь - сжегший Рим!
Мы сжигаем, как и ты,- и горим!

Я люблю тебя больше, чем Море, и Небо, и Пение,
   Я люблю тебя дольше, чем дней мне дано на земле.
Ты одна мне горишь, как звезда в тишине отдаления,
   Ты корабль, что не тонет ни в снах, ни в волнах,
                                           ни во мгле.

Я тебя полюбил неожиданно, сразу, нечаянно,
   Я тебя увидал - как слепой вдруг расширит глаза
И, прозрев, поразится, что в мире изваянность спаяна,
   Что избыточно вниз, в изумруд, излилась бирюза.
Помню. Книгу раскрыв, ты чуть-чуть шелестела страницами.
   Я спросил: "Хорошо, что в душе преломляется лед?"
Ты блеснула ко мне, вмиг узревшими дали, зеницами.
   И люблю - и любовь - о любви - для любимой - поет.

Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шел, тем ясней рисовалисль,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.

И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.

Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

Я мчусь по воздушной железной дороге
В могучем Нью-Йорке. Вблизи - океан.
Мелькают лачуги, мелькают чертоги.
Я мчусь по воздушной железной дороге -
И радостен сердцу железный обман.

Машины, машины. Победа над высью.
Сплетенье металла. Узоры сетей.
Я молча гляжу притаившейся рысью,
Я вольно овеян свободною высью,
А там - подо мной - панорама людей.

Дорога восходит всё выше и выше,
Я вижу там, в окнах, бесчисленность глаз.
Превзойдены взором высокие крыши.
Дорога восходит всё выше и выше.
Стремленье, куда же уводишь ты нас?

Я не знаю мудрости годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей... Вас я не зову!

Я не из тех, чье имя легион,
Я не из царства духов безымянных.
Пройдя пути среди равнин туманных,
Я увидал безбрежный небосклон.

В моих зрачках - лишь мне понятный сон,
В них мир видений зыбких и обманных,
Таких же без конца непостоянных,
Как дымка, что скрывает горный склон.

Ты думаешь, что в тающих покровах
Застыл едва один-другой утес?
Гляди: покров раскрыт дыханьем гроз.

И в цепи гор, для глаза вечно-новых,
Как глетчер, я снега туда вознес,
Откуда виден мир в своих основах!

	Катерине Алексеевне Андреевой

Я расстался с печальной Луною,—
Удалилась царица небес,
Там, в горах, за их черной стеною,
Ее лик омраченный исчез.

	И в предутреннем сумраке ясном
	Мне послышался вздох ветерка,
	И в лазури, на небе прекрасном,
	Отразилась немая тоска.

Силуэты лесных великанов
Молчаливо предстали вдали,
И покровы дрожащих туманов
Над заплаканным лугом легли.

	Вся Природа казалась больною
	И как будто молила меня,
	И грустила, прощаясь с Луною,
	В ожидании знойного дня.

Я с ужасом теперь читаю сказки -
Не те, что все мы знаем с детских лет.
О, нет: живую боль - в ее огласке
Чрез страшный шорох утренних газет.

Мерещится, что вышла в круге снова
Вся нежить тех столетий темноты:
Кровь льется из Бориса Годунова,
У схваченных ломаются хребты.

Рвут крючьями язык, глаза и руки.
В разорванный живот втыкают шест,
По воздуху в ночах крадутся звуки -
Смех вора, вопль захватанных невест.

Средь бела дня - на улицах виденья,
Бормочут что-то, шепчут в пустоту,
Расстрелы тел, душ темных искривленья,
Сам дьявол на охоте. Чу! - "Ату!

Ату его! Руби его! Скорее!
Стреляй в него! Хлещи! По шее! Бей!"
Я падаю. Я стыну, цепенея.
И я их брат? И быть среди людей!

Постой. Где я? Избушка. Чьи-то ноги.
Кость человечья. Это - для Яги?
И кровь. Идут дороги всё, дороги.
А! Вот она. Кто слышит? Помоги!

Я сбросил ее с высоты,
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь - как виденье!

Ты мучить не будешь меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!

Я буду лобзать в забытьи,
В безумстве кошмарного пира,
Румяные губы твои,
Кровавые губы вампира!

И если я прежде был твой,
Теперь ты мое привиденье,
Тебя я страшнее - живой,
О, тень моего наслажденья!

Лежи искаженным комком,
Обломок погибшего зданья.
Ты больше не будешь врагом...
Так помни, мой друг: До свиданья!

Жужжанье осы.
Дрожание желтой вуали.
И будто бы пальцы, над полем, в черте полосы,
Незримых растений немые красы
Срывали.
 
Где был я? Не знаю теперь.
В чем был я? Что знал я? Не знаю.
Раскрылось все сердце. Закрылась блестящая дверь.
И в песни и в страсти мы ходим по краю.
Лишь музыке верь.
Мгновение знает.
Мгновенье играет.
Мгновение зерна в колосья сбирает.
Но мертвы мгновенья, сгустившись в часы.
 
Вот рыбка сорвалась
С дрожащей лесы.
Качалась.
И где?
Качнулась, умчалась.
И только в воде,
Где спряталась тайна,

Завеса златая, горя чрезвычайно,
Явила узоры коралловых рук.
И в самое сердце, где воля бескрайна,
Скользнула змея,
Трепещущий звук.
В лучах чешуя,
Растаявший звук.
Но где же был я?
Но в чем же был звук?
 
Чьи пальцы? Чье тело? И воля затеи?
Касание острой и быстрой косы.
И жало и шелест и крылья осы
Пред ртом золотой орхидеи.

Всего стихотворений: 411