Сергей Милич Рафальский (1896-1981)

• Биография

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

О гимны героических времен,
кровавый марш побед и эшафота!
Идут века, и вот века, что сон,
и точит моль гнилую ткань знамен,
где в первый раз начертано — Свобода!
Борьба за власть и тяжела, и зла,
как много дней нелепых и бесплодных!
У тюрьм не молк щемящий женский плач,
и короля на трон возвел палач —
— да будет царство нищих и голодных. —
Кто вспомнит всех бойцов у баррикад
и кто забыл тревожный треск расстрелов,
треск митральез, оркестр стальных цикад,
и взбрызги пуль у каменных аркад,
и в судорогах рухнувшее тело.
В кафе тревог не знает пепермент. 
забвенный бунт не беспокоит уши, —
на баррикады не разбить цемент, —
но только миг, о только бы момент —
— и крепче камня и сердца и души!
Швырнуть, как псу, изглоданную кость
и спрятать стыд под триумфальной аркой!
Но все равно — не выржавеет злость —
он у ворот великолепный Гость,
и скоро камни станут выть и каркать!
О, не забыть громокипящий сон.
и миллионов топот величавый,
и взвизги пуль, и алый плеск знамен,
и это буйство бешеных времен,
и смертный крик нечеловечьей славы!

— Девушка Ин, с солнечными косами,
Милая, забавная, из далеких гор!
Что тебе у пристани с грубыми матросами,
Что с такими наглыми, дерзкими вопросами
На тебя смущенную обращают взор?
Что ты ищешь, девушка, девушка-весенница?
И зачем букетики голубых цветов?
Здесь любовь — ругательство, страсть здесь — только пленница, —
Разве что забудется, разве что изменится
От твоих задумчивых голубых зрачков?
Кто при жизни горбится — выпрямится в саване
Брось свои букетики феям светлых вод!
Тот, кого искала ты, — начинает плаванье —
В кабаках заплеванных, там, у шумной гавани,
Захмелевшей руганью встретит твой приход.
Вместе с проститутками, наглыми, бесстыдными,
Он губами липкими ищет губ хмельных —
И его желания будут зло-обидными
Для весенних сказочек, милых снов твоих! —
…«Хоть бы видеть издали, встретиться бы взорами,
С ним побыть минуточку быструю одну —
Пусть потом насмешками, грубыми укорами
Встретят меня близкие, встретят там, за горами, —
Я пришла отдать Ему первую весну.
Я пришла отдать Ему — все равно — пусть грубому,
Все равно — пусть наглому, но Ему, Ему!..
…Пароход у пристани закурится трубами —
Не вернуться Радости, солнцу моему!»

Как солнечные, зреющие нивы,
как женщины, успевшие зачать,
слова мои теперь неторопливы,
и мирная дана им благодать.

И мне дано, переживя порывы,
беспутство сил покоем обуздать,
к родной земле — ветвями гибкой ивы
мечты и сны блаженно преклонять.

И вспоминать звенящую, как звезды,
как звезды увлекающую лёт,
пору надежд невыразимых просто,
пору цветов, переполнявших сот,
когда душа томилась жаждой роста
земным недосягаемых высот.

Можно молиться слезами, можно молиться кровью,
есть молитва ребенка, и молитва разбойника есть…
Не Ты ли прошел над нами огнепалящей новью.
и все выжег в сердце нашем, и только оставил месть?
Отчего Ты не был суровым к другим, милосердный Боже,
и только в нас нещадно метнул огневое копье?
…И кровь, и позор, и голод… Довольно! России нет
больше! Только могилы и плахи, и только кричит воронье!
Трижды, четырежды распял… И труп распинаешь. Правый?
Быть может, грехам вековым еще не окончен счет,
быть может, нет искупления для наших забав кровавых —
но дети, но дети, дети! За что ты их мучишь? За что?..
Скройте лицо, Херувимы, плачь неутешно, Мария, —
только трупы и кости разбросаны по полям…
Разве не видишь, грозный, — изнемогла Россия.
Разве не видишь? Что же молчать не велишь громам?
Не видишь… И знать не хочешь… Весы Твоей правды строже!
Еще нужны искупленью тысячи тысяч смертей!..
Бичуй, карай — не поверим… Уже мы устали. Боже,
От воли Твоей…
Пусть теперь молятся камни, пусть рыдают и плачут,
пусть охрипнут от криков: «Господи, пощади!»…
Я свое человечье сердце, я страшное слово спрячу,
и только Тебе его брошу, когда Ты придешь судить!..

       …Была страна Муравия
       И нету таковой…

                        А. Твардовский

1

Когда закончу навсегда
таранить лбом глухие стены,
устанет сердца ход безсменный
и жизнь погаснет, как звезда, —
после безстрастного суда,
освобождённый от геенны,
увижу вдруг — с полей блаженных
бегут вечерние стада́.
Белея, ангельские хаты
глядятся в розовый прудок,
у мельницы, как бесноватый,
кружит и пенится поток,
и баба райской наготой
сияет над шальной водой.

2

На тра́вы се́я пыль, как ро́сы,
дорогами возы бренчат,
полки умаянных девчат
после страды на сенокосах
влачат напев разноголосый
и с ним, как ношу, потный чад,
а парни им с возов кричат
нарочно-наглые вопросы,
но все стихают, шапки сняв,
когда степенным гулким звоном
среди полей, среди дубрав,
вдоль по холмам ленивосклонным,
по речке мелкой, неуловной,
сойдёт Канун с главы церковной.

3

Склоняясь у икон, отец
по церкви носит дым кадила,
на клиросе, как сноп на вилы,
берёт Псалтырь неспорый чтец.
И все — и мельник, и кузнец,
и плотник, и пастух Вавила
тройное «Господи помилуй»
одолевают наконец.
А бабы, груди спеленав,
под ситцы яркие, как звоны,
с букетами душистых трав
толпятся стадом у амвона,
и Саваоф с высот святых
взирает с благостью на них.

4

И тут же дом и старый сад
со всяким милым сердцу вздором:
свинья зарылась под забором,
вздыхая, кормит поросят;
на крыше голуби урчат
то с вожделеньем, то с укором;
лениво, несогласным хором
поют работницы у гряд.
От конопли на огород
смолистый, крепкий дух идёт.
И от колодца, на весу
раскачивая всплески вёдер,
колышет девка скифских бедёр
монументальную красу.

5

И снова стану я в дверях,
чтоб, тесно пропуская в сени,
узнать всё тот же зуд весенний,
в её дичающих глазах,
и стыд лукавящий, и страх
притворный, как её колени,
и влажное изнеможенье
в ещё неопытных губах.
Но в вознесённом мире оном
всё в естестве преображённом:
страсть человека, сон цветка…
И сердце чисто загорится
от крепкой плоти в складках ситца,
от шепотка и хохотка.

6

Потом в прихожей полутёмной
увижу давешний базар:
корзины, лампы медный шар,
в пустой стене крючок огромный,
(как будто сирота бездомный)
под ним — дырявый самовар,
что испустил давно свой пар
и ждёт чего-то с грустью скромной.
Взгляну (привычка малолетства)
за архаический сундук —
и там найду свой первый лук
с дырой мышиной по соседству,
и змей, упавший, как и я,
с высот мечты в грусть бытия.

7

Из комнат выйдет, щурясь, мать
улыбкой сына встретить.
Сойдутся взрослые и дети,
и всем захочется узнать,
как жизнь на том проходит свете,
кто за дела теперь в ответе
и долго ль Родине страдать?
Кто, у кого и где родился,
кто сватался и кто женился,
кто одиноким кончит век,
как одевают женщин моды,
что получилось из свободы,
и чем взволнован человек.

8

И всем подробный дав ответ,
скажу, что мир, как раньше, — ме́лок,
что люди так же — вроде белок —
всё в том же колесе забот;
что мудрость вывели в расход,
а добродетель не у дела,
хоть всех безсмыслица заела
никто исхода не найдёт;
властям на пользу врут газеты,
в угоду критикам поэты,
и много есть манер и мод,
и что Россия понемногу,
быть может, выйдет на дорогу
иль вовсе не туда придёт…

9

И вот начнётся пир почестный —
уставят тесно круглый стол,
и маринады, и засол,
пирог, вниманья признак лестный,
сыр покупной, овечий местный,
и всё, что сад свой произвёл,
и мёд всегда усердных пчёл,
и водка — грех Руси известный.
Знакомый ангел за окном
помашет голубым крылом
и, приподняв хитон лиловый,
влетит, чтоб, оказав нам честь,
и пирога со всеми съесть
и выпить рюмочку перцовой.

10

Настанет вечер тих и прост,
и всех уложит сон безпечный.
Я выйду в сад и безконечный
из Смерти в Жизнь увижу мост.
По нём, комет сгибая хвост
и Путь подравнивая Млечный,
проходит Он, Садовник Вечный,
и засевает грядки звёзд.
И воплощаясь перед Ним,
мы все закон Его творим,
Ему по-разному покорны:
один — в дыму колючих вьюг,
другой — палючий выбрав юг,
а третий — гордый камень горный.

11

И вспомню я парижский день,
голодный труд без оправданья,
в непоправимости изгнанья
чужой судьбы над жизнью тень…
…А ночь, перемогая лень,
по листьям лёгким трепетаньем
колдует над воспоминаньем
и раскрывается, как сень…
И вот я — смертью смерть поправ,
стою в сияньи Звёзд и Слав,
и стали давним сном мытарства,
и под миражем бытия
я — это Он, Он — это я,
и все — Его Святые Царства…

В двенадцатом часу пуховики теплы,
и сны храпят, прожевывая будни…
В оскале улицы — луны блестящий клык
и тишина, застывшая, как студень…

И каждый раз, что на свиданье — мост,
два переулка влево, в подворотне…
Хозяин жирный, ласковый прохвост,
и злой лакей, зеленоглазый сводник…

Со скрипом дверь — из мира в мир межа,
огни сквозь дым, как дремлют — еле-еле…
У столиков — округленное в шар
лоснящееся сытостью веселье.

Хозяин знает, кто и почему —
который раз — «Пришли послушать скрипку?»
и, как иглу, в прокуренную муть
втыкает осторожную улыбку.

Подсядет девушка полузабытым днем,
глаза сестры грустят в бокал налитый,
и тлеет память голубым огнем
в журчаньи мерном прялки Маргариты…

Знакомый фрак, потертый, как тоска,
сквозь дым не видно — кажется, что в гриме…
На горле струн усталая рука —
и до двенадцати им задыхаться в шимми…

Последний стрелке одолеть скачок,
последнюю секунду время душит —
взвивается, как бешеный, смычок —
и молнией в растерянные уши.

Старинных башен бьют колокола,
нет больше нищей и ничтожной плоти —
размах бровей — два хищные крыла,
и горло струн затиснувшие когти.

О, как растет, как ширится гроза!
В прибой у стен и грохот и раскаты!
Табун столетий опрокинул зал —
раскрыть глаза — и не вернуть Двадцатый!

И не жалеть, что в этом гневе зла
растоптана скупая добродетель,
когда в простор такой размах крыла —
через миры на бешеной комете!..

…У столиков — тупых зрачков свинец,
слюнявый рот, напудренные плечи…
И вот теперь, когда всему конец,
и смех у них такой не — человечий!

И для того ль Он искушал простых
и мудрый ум сомненьями тревожил,
чтоб, хрюкая, вздымались животы
и в сотни рож кривился облик Божий?

Свинцом заткнуть бы жадных улиц рот!
Из-под перин за шиворот на площадь!
Пусть устали не знает эшафот,
и пламя в небе черный дым полощет!

Пусть дрожь не успокоит пуховик,
и женский жир с готовностью разлитый —
когтимых струн невыразимый крик
не может быть, не смеет быть забытым!

Упал смычок. Сгоревшие глаза,
как вход в подвал. Идет ко мне без зова…
И пересохшим горлом не сказать
охриплого, взъерошенного слова.

И только девушка — как будто бы поет —
к его плечу — и без греха улыбка…
О, этой нежности она не продает,
что сумасшедшая найти умела скрипка!..

…По улицам — как студень — тишина.
Звезда кровавая предвестница рассвету…
Какое счастье — есть еще страна,
где миллионы слышат скрипку эту!

Я смешон с моим костюмом странным
средь чужих и шумных городов.
Девушкам красивым и желанным
не нужна случайная любовь.

Что им ласки хмурого скитальца
с вечной думой-грустью о своем?..
… У француза, негра, португальца —
где-то есть отечество и дом…

У меня — одна тупая рана,
только боль, томящая, как бред,
даже здесь, у шумного шантана,
даже в этот вешний полусвет.

Где-то там, в разграбленной России,
незабытым, злато-светлым днем
мне светили очи голубые
до сих пор волнующим огнем…

Больше встреч и больше ласк не будет —
— не вернуть забытых жизнью дней, —
и о ней мечтаю, как о чуде
Воскресенья Родины моей.

Всего стихотворений: 7