Вера Клавдиевна Звягинцева (1894-1972)

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

А если ты любишь не можешь,
Из мо́ста шаткое бревно
В холо́дность вод упасть должно,
Кропленьем слёз тут не поможешь.

О стены бьёшь хрустальность рук,
Стучась без веры в камень голый,
Но разве буря стебель кволый
Должна беречь во имя мук?

Своей нарядною мольбою —
Богохулением грешишь.
Нет, не спасёшься, хоть твердишь:
Любовь… любовь… я за тобою!

Всех нас, что сме́ли пышной ложью
Любовных слов сквернить уста, —
Всех поразит нас пустота
Последней страшной карой Божьей. 

   А всему предпочла нежный воздух садовый

                           М. Цветаева


А я отдам всю роскошь знаний,
Всю мудрость правого пути
За Божье светлое даянье:
Вдвоём по берегу идти.

За ту безвыходную нежность,
Что звёздами в душе цветёт,
За роковую неизбежность,
С которой пламя станет — лёд.

За всё, что именем прекрасным
Любви мы на земле зовём,
За этот плещущий, неясный,
Неистощимый водоём.

   Николаю Заболоцкому

В исчезновение не веря,
Ты думал после смерти стать
Цветком, травой, по крайней мере
Росою на траве блистать.

Со смертью мог ты примириться,
Когда б кипучая душа
Травинкой стала или птицей,
Природой заново дыша.

Я помню, летом на рассвете
Мы вышли впятером к шоссе.
Тебе хотелось солнце встретить
В его языческой красе.

Но сели четверо в машину,
Смеясь, уехали домой.
А ты стоял спокойно, чинно,
Особо строгий и прямой.

Светлели постепенно камни,
Погасли огоньки в домах.
Была твоя душа близка мне
Иль мысли дерзостный размах?

Безмолвно стоя на дороге,
Не предугадывал ли ты,
Что ты почти что на пороге
Другой, последней немоты?!

Потом мы видели поэта
Среди осенних астр в горбу,
Казалось, блик того рассвета
Скользнул по восковому лбу.

Я знаю, смерть — исчезновенье,
Но в этот вечер под Москвой
Хочу поверить на мгновенье,
Что шелест листьев — голос твой.

     И бездны мрачной на краю…

                            Пушкин

В огромную пропасть прошлого
Осыпятся все часы;
Смотри, уже сколько скошено
Короткой земной красы.

Тесней же, теснее руки,
Покуда ладонь тепла,
Покуда швея разлуки
Покрова не доткала.

О, как осыпаются листья,
О, как осыпаются дни!
К сердцу моему наклонись ты,
У сердца моего усни.

В сутолке вечернего трамвая,
В хрусте снега в пять часов утра
Я узнала, как смешна бывает
Самая больша́я из утрат.

Я узнала, что слова ненужны,
Если даже кровью залиты́.
Дар словесный — жар души́ недужной,
И не враг и не помощник ты.

Вот лечу полузамёрзшей птицей,
Очень ломит левое крыло.
Если есть Господь, — воздаст сторицей
Тем, кому от этого светло. 

Всхожу на мост. Бросаю руки —
Туда, ветра́м, вода́м, волна́м.
Какой обиды иль разлуки
Не перенесть на свете нам?

Какая боль закроет очи,
Доколе не заснут навек
От безпокойной этой ночи,
Где бродит вольный человек? 

I.

Ради роз Бахчисарая,
Ради лёгкости вечерней
Предала ключи от рая,
Предала венец из терний,

С чем же будешь в вечер поздний,
Без детей и без отчизны?
Лягут выжатые грозья
На изодранные ризы.

Ни Офелией, ни Анной
Не предстанешь перед Богом.
Что ж ты скажешь, призрак странный,
О своей пустой дороге?

II.

Так уж мне приснилось,
Музыка играла,
Думала: молилась,
Если целовала.

Думала: по розам
Угадать, по лире —
На какие грозы
Брошены мы в мире.

Уж такая доля,
Уж такое сердце,
Никому не боль я,
Всем была лишь ветер.

Солнце мне — отчизна.
Дети — все, кто любит,
Божьей укоризны
Не боюсь — не будет.

Если ж помешают
Мне в воротах райских, —
Я уж надышалась
Роз бахчисарайских.

Если, руки изранив стёклами,
С третьего этажа! —
Только шорхнут листья поблёклые
От неслыханного мятежа.

Но, мечась под разбитыми окнами,
Рока не перекричишь.
Врубелевскими полотнами
Мировой не нарушить матчиш.

В ликовании, бешенстве, плаче,
В сумасшествии буйном своём
Справедливую жизней раздачу
Не в рыданий вместить водоём.

Революции, страсти, сугробы,
Каруселью несясь золотой,
Не поднимут крышки у гроба
Ни одной, ни одной, ни одной.

Так забудем же сны и надежды,
Перестанем стихи писать;
Не ряди в голубые одежды
Молодую невесту, мать.

На эаре растопчи ей сердце,
Ослепи синеву очей,
Расскажи, что земное солнце
Только маска смертных ночей.

И пусти её нищей слепою
По полям российским бродить,
Чтоб не быть ей, как я, такою
Такою смешной не быть.

И когда настали дни такие,
Что на солнце легче посмотреть
Человеку, чем в глаза людские,
И легчайшим словом стало: «смерть»,

В смерти дух повеял кипарисный,
Женский голос окликает Русь:
«Так да будет ныне, так и присно,
Плачу, верую, молюсь.

Юроди́вым стало слово: «чудо».
Гефсимания давно пуста,
Но целу́ю каждого Иуду
В тёмные холодные уста.

И Иуда станет Иоанном,
И, рассыпясь горсткой серебра,
Прозвенит извечное «Осанна»
И по слову двинется гора».

Го́рлинка стучит в чужие стёкла,
Левое крыло у ней в крови́,
От окна к окну уже далёко…
Горлинка… живи! 

                 В.В. Держановскому

Крутись, вся в блёстках, карусель,
Плыви мой лебедь деревянный,
Душе холодной и туманной
От пошлой польки веселей.

На свете страшно без любви,
Недуг жестокий — жить без сердца;
Пусть карусели пья́но скерцо —
Безкрылый лебедь мой, плыви.

И эти крашеные кони
Когда-то деревом цвели,
А вот плывут, плывут в пыли.
Не всё ль в одном идёт законе?

Вся в блёстках, круглая, крутись,
В мишурной, мёртвой пестроте.
На трёхаршинной высоте,
Мой деревянный лебедь, мчись!

Снизу и вверх, сверху и вниз
Широким размахом летят качели.
Сердце — уймись, сердце — смирись:
Только одно воскресенье в неделе.

Нам же, безумным, хочешь — не хочешь,
Праздник за праздником мир подавай,
Нам же безумным и дни, и ночи
Чтобы звенел, зацветая, рай.

Ну, размахнём же качели и сердце —
Снизу и вверх, сверху и вниз!
Ангел, открывший синюю дверцу,
На грешных сестёр своих подивись.

Сами вы там, наверху, виноваты,
Что безпокоен наш лёгкий нрав:
Бросили в сердце огонь крылатый,
В мире ж настроили мирных застав.

Ну, натянувши верёвки, как струны,
С звоном в груди, на́ губы — смех,
Наперекор всем закатам — юны,
Сверху и вниз, снизу и вверх! 

Бешеные выстрелы погони…
«Милая, о, милая, навек!
Если предадут лихие кони,
Даст нам Матерь Божия ночлег.

Шёлковою лестницей с балкона
(Я её на память захватил)
Мы до Божьего взнесёмся трона
И без колыхания кадил.

Дай мне к сердцу ледяные руки,
Милая, о, милая, навек!
Не пугайся призрачной разлуки,
Даст нам Матерь Божия ночлег.»

Так в веках любовники любили
Под луной, метелью и крестом;
Так века с лица земного смыли
То. что было голубым цветком.

И, закуривая папиросы,
Мы в рифмованных сухих строка́х
Ныне разрешаем все вопросы:
«Мимолетность, трепет крови, прах»,

И в мороженое яд не бросим,
Имени не скроем в монастырь.
Безвесенняя пустая осень
Наш холодный, зоркий поводырь. 

Моя любовь к Армении похожа
На вечную любовь к своей земле.
Не разберу, которая дороже,
Не гаснет жар в нестынущей золе.

Равно́ я добрым жаром сердце грею,
Уж такова загадка бытия:
Не будь Россия родиной моею,
Армению не полюбила б я! 

Мы на мосту. Какая-то река.
Не знаю: Рейн, Москва-река, иль Лета.
Не кровь,туман тут в жилке у виска.
И мы в стране, которой имя «где-то».

О, не Ромео, нет, и не Джульетта,
Хоть нежно так лежит в руке рука, —
Пожалуй, мы скорее Гензель с Гретой,
По дому дальнему такая в нас тоска.

А, может быть, имён совсем не надо,
И безымянны: речка, я и ты.
Такой текучей, нежной пустоты

Такая безымянная услада.
Два голоса во тьме. Два всплеска в океане
В тумане мы, в тумане мы, в тумане. 

На всех путях твоих безпутных,
На срывах самых страшных круч
Моих благословений смутных
Да будет над тобою луч.

Когда ж сорвутся двери с пе́тель,
И в чёрном хаосе, один,
Услышишь рокот, ропот, ветер:
То всплачет горький мой помин.

В огне Бетховенской сонаты
Запенится волной прилив:
Знай, — это к светлому возврату
Мой дальний, трепетный призыв.

Когда ж рукою справедливой
Вонзится в это горло нож,
Я наклонюсь плакучей ивой
Сокрыть твою земную ложь. 

Глянцевые, чёрные кареты,
Тусклым блеском блещущий дворец,
Чуть ускорены биения сердец
До рассвета в ритме менуэта.

Не один из юных офицеров,
Опуская долу дерзкий взор,
Обрывает начатый узор
Свежих сплетен о высоких сферах.

Чуть склоняя лебединой шеи
Мраморный точёный стебелёк
В голубом (романтики цветок)
Входит петербургская Психея.

Нелегко такую красоту
И любовь такую за плечами
Проносить и тихими речами
Дерзновенную в других гасить мечту.

Нужно быть Мадонной величавой,
А в груди простые грусть и смех;
В прелесть юности одетый грех
Увлекает от прекрасной славы.

Там в дверях, с рассеянным Жуковским
Тот, кто так мучителен и мил,
Кто впервые сердце возмутил
Первою зимой ея московской.

Эти ручки — розоватый севр,
Как же им сдержать судьбу такую?
А биографы сурово растолкуют,
Что несовершенен был шедевр.

Ах, сквозь кружево, сквозь пенный котильон
Что рассмотрит голубая пэри,
Если те, мудрейшие, у двери,
Не решат никак судеб закон.

А когда из мира шпор и лести
Первый в духе с первой в красоте
Скроются в каретной темноте,
Кто-то скажет: «как им трудно вместе». 

Околдовано сердце моё
Красотою и горькой и грубой.

Я люблю этих смелых людей,
Может быть, иногда и недобрых,
Терпеливых седых матерей, —
Вот Армении подлинный образ.

Я люблю эту мудрость веков,
Лебединые женские пляски,
Медь горячих тяжёлых стихов
И полотен сарьяновских краски. 

Шафрановым загаром
Подёрнута земля,
Ликующим пожаром
Пылают тополя,

Кидают в роще сонной,
Прохожего дразня,
Охапкою лимонной
Шуршащего огня.

Шоссе до Канакера
В рубиновой заре,
Одни фонтаны сквера
В струистом серебре.

Не в лавке антикварной
Камней старинный ряд —
На улочке базарной
Лиловый виноград,

Огромные корзины
С душистою айвой,
И синих слив седины,
И перец огневой,

И бархатные груды
Оттенка чайных роз —
Не персики, а чудо
Прислал сюда колхоз.

Глазастые ребята
Черны, как угольки;
До са́мого заката
Шумят, годят ларьки.

А ляжет полосою
На яблоки закат —
Обрызганный росою
Привидится нам сад.

Осенний день победной
Сверкает красотой,
И бронзовой и медной
И светло-золотой. 

Остановилась у чужого дома;
Кусты шиповников склонились у колен.
И дом, и сад — всё чуждо и знакомо.
Как долгий сон — скитанья вечный плен.

Не отзываются чужие за стенами,
Бледна на лютне тонкая рука.
А за цветущими шиповника кустами
Дорога пыльная темна и далека́. 

Рыдайте флейты, виолончели,
Золото Рейна лей листопад.
На непорочной брачной постели
Ромео и Юлия смертью спят.

Тянемся мы к виденью нетленному,
Их именами венчаемся вновь, —
Нам с океана лишь брызгами пенными
Ветер доносит земную любовь.

О, Афродиты — даров расточители
Скудные крохи оставили нам:
Лишь тосковать о забытой обители,
Путь не найдя к ней по вашим следам. 

Сменяю marche funébre на польку
И с чуть надрывчатым смешком
Я ставлю на забвенья полку
Ещё один закрытый том.

Когда ж седой Психеи веки
Никто не станет целовать,
В моей смешной библиотеке
Я буду ночи коротать.

И том за томом я открою,
И в лепестках сухих страниц
Увижу, как жила игрою
Великолепных небылиц.

Лишь на одном обрезе узком
Застынет, дрогнув вдруг, рука,
И чей-то шаг неслышно хрустнет
Над штукатуркой потолка.

И опустив глаза в смятеньи
(Стирает ночь годин черты).
Узнаю милое виденье
Недовершённой красоты.

А утром все увидят в щёлку
(Не поднимусь на долгий стук)
Над мёртвою — пустые полки
И томик маленький меж рук. 

Солнце — метель золотая —
Сердце кружит сном.
Как сказать тебе то, что знаю,
Каким осенить крестом?

Стань на речкою в резкий ветер.
Сквозь ветер — звон.
Все вопросы тонут в ответе:
«Жизнь есть сон». 

     О.Н. Фрелиху

Странный гость вошёл внезапно
В цирковые коридоры,
Бутафорский тухнет запад,
Оборвали марши хоры.

Акробаты все в смятеньи
Полетели вниз с канатов.
Принца Гамлета явленье,
Короля живых закатов.

Отчего такая смута,
Помутнелось в каждом взоре?
Не вино во рту — цикута,
Каждый клоун — бедный Йорик.

Странный гость, в груди налево
Отчего у Вас не бьётся?
Только сзади, справа, слева
Ветер за плащём несётся.

Все полотна,точно души,
Съёжились в тугие сборки,
И нежданно тишь нарушил
Голос медленной танцорки:

«Моего вы знали ль друга,
Первый Дании боец».
И, как смерть, в средину круга,
Стукнув ручкой без колец.

Странный гость ушёл внезапно
В глубь широких коридоров.
Вспыхнул бутафорский запад,
Загремели бубны с хоров.

Ты не снись мне. Не могу я
Даже в темных дебрях сна
Вспоминать про жизнь другую
Раз мне эта суждена.

Я давно уж научилась
Обходиться без любви,
И меня ты, сделай милость,
В снах любимой не зови.

Все прошло. Как не бывало
Полудетской теплоты,
На земле похолодало,
Рук моих не греешь ты.

Счастья моего желая,
Веря жизни, не судьбе,
Завещал ты, чтоб жила я
Без тебя, как при тебе.

Вот я и живу. Не плачу.
Часто очень весела.
От людей сиротство прячу —
У людей свои дела.

Так не снись мне постоянно,
После радостного сна.
Вспоминать одной так странно,
Что была я не одна.

             Анне Ахматовой

Ты рассказала за меня
И за других на нас похожих,
Как от палящего огня
Становятся мудрей и строже.

Но мудрость помогает лире…
А женщине что делать с ней
И как нам быть в холодном мире
Без Лоэнгри́на лебедей?

Так. Под второй удар лани́ты
Подставишь… А потом куда?
Без тёплой солнечной защиты
Застынет в тонкий лёд вода.

Ты девочкою хрупко-смуглой
Любила море и закат…
И вот осталось только угли
Совком дрожащим выгребать.

Но кто из нас тебе кадящих
Поможет руки отогреть
И отразить удар разящий
В тот час, когда не сможешь петь?

Я пишу, как дышу.
По-другому писать не умею.
Поделиться спешу
То восторгом, то болью своею.

Я навряд ли права,
Исповедуясь так перед всеми,
Не нужней ли слова
О делах, обгоняющих время?

Что я всё о своём?
Я живу в этом мире огромном
Не одна, не вдвоём,
В уголке не скрываюсь укромном.

Не такая пора,
Чтобы жить лишь своею душою,
Нужно кончик пера
Окунуть в море жизни большое.

Ну а всё же, друзья,
Может быть, этот грех мне простится:
Ведь, по правде, и я
Тоже этого века частица.

Я, конечно, грешу, —
Что судьба одного человека!
Я пишу, как дышу.
…Но дышу-то я воздухом ве́ка. 

Всего стихотворений: 26