Алексей Алексеевич Ачаир (Грызов) (1896-1960)

• Биография

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

Визгами осенними,
Бликами и тенями
Громыхают, лязгая,
Грузы-поезда.
Саваном окутаны,
Лентами опутаны,
Сумеречной ласкою
Шелестят года,
Голубые, серые:
– «Веруешь ли?»
– Верую!..
Вихрь летит карающий,
Вздыбленный, как шквал...
Где-то рельсы – сходятся...
Бог мой, Богородица!
Предо мной зияющий,
Огненный провал.
Черным сном потушенным,
Хриплым и придушенным,
Паром отуманенным,
Под каймой луны –
Стонет и колеблется,
Как лампадка теплится, –
Догорает, раненый,
Огонек весны...
А другой рождается;
Тихо разгорается,
Пурпуром и заревом
Робко осиян.
Мчатся тучки белые:
– «Веруешь ли?»
– Верую.
За рассветным маревым
Дремлет Океан!

Нас буря кидала, нас море качало,
бросало в провалы, взносило на гребни.
Не зная покоя, ни сна, ни причала,
мы глохли, немели, мы бились и слепли.

Так ярок был свет ослепительных молний,
так грозен был грохот сурового шторма,
что стали безвольней, что стали безмолвней;
наш флаг был разорван и имя позорно...

И вот мы дошли... незнакомого порта
огни нас встречают в туманную полночь.
И все наше стало – разбито и стерто,
как мачты, как снасти, что срезали волны.

Неправда, неправда! Кто голову склонит,
пред призраком страха кто сумрачным станет?
Мы кинуты жизнью к устройству колоний
земли нашей древней на тропах скитаний.

Мы кинуты жизнью по целому миру
России нести лучезарное имя, –
мы, дети Сибири, мы, стражи Памира, –
кто Родину в сердце и в мире отнимет?

Пусть буря кидала, пусть море качало,
кричало, гудело, свистело и выло.
Мы знаем одно только слово: начало,
а в душах живет схороненное: было.

Мы снова идем, на рассвете, к просторам
земель чужестранных по тропам и падям.
Когда мы вернемся? – не скоро, не скоро...
Но тот не подымется вновь, кто не падал.

Широты востока и ширь океана, –
вселенскою будет отныне Россия.
Нас встретят нахмуренно гордые страны,
но мы ль не сумеем их гордость осилить!

И станем мы ждать наступающих сроков,
и сроки укажут, кто наш и кто с нами...
Мы – миром – подымем тогда издалека
Вселенской Руси обретенное знамя.

Иди в мою хижину! Хочешь? 
Я в ней мои сказки пряду. 
Ты нервно и звонко хохочешь: 
"А что ж, может быть, и приду!" 
И смех рассыпается звездным 
убором по синей канве... 
Как там величаво и просто -- 
в холодной ночной синеве. 
И здесь я на свой подоконник 
на блюдце поставил свечу... 
Так в жизни я сердцу -- пусть вспомнит! 
в забытых потемках свечу... 
Мы оба блуждали без смысла 
по горным изгибам дорог; 
я первый у горного мыса 
построил высокий порог. 
И жил за затворенной дверью, 
и мир был со мною вдвоем. 
Вокруг прирученные звери 
бродили и ночью, как днем. 
А где-то, где ясно и вольно 
горят снеговые хребты, 
ушедшая вдаль добровольно, 
была одинокою ты... 
Но думать о прошлом не стоит. 
Свеча догорела... Темно... 
Все самое в жизни простое -- 
не каждому в мире дано. 
Вот вижу я -- облако ночи 
закрыло в окошке звезду... 
Иди же ко мне, если хочешь! 
И слышу я близко: "Иду". 

Мы Радостью повенчаны -- не Горем, 
Наш путь -- к огням. 
И на тропе пред бесконечным морем -- 
Расстаться ль нам? 
Пред пропастью, пред горем ли, пред мукой -- 
Немы пути. 
Мы скреплены, мы связаны друг с другом -- 
Нам не уйти. 
Безмолвные -- пред небом и пред морем, -- 
Стоим в тоске. 
И злобствуем, и плачем мы, и спорим -- 
Рука к руке. 
И радостью сияет бесконечной 
Грядущий Свет. 
Окончен путь, чтоб стать отныне -- вечным: 
Возврата нет. 
Мы Радостью повенчаны -- не Горем, 
Наш путь -- к огням, 
И на тропе пред бесконечным морем -- 
Расстаться ль нам? 

Годы славы, и смерти, и подвигов,
реки крови и слез. Облака...
Люди волей и крыльями подняты.
Только жизнь, словно миг, коротка...
Розовеют, как утро, века...
Даже мысль, что сбывается многое, –
как молитва проста и легка.
Громыхают железные поступи
костенеет от стали рука.
Вой ветров обрывает: «О Господи»,
гибель мира грозна и близка.
Но не гибель – свершенье заветного,
но не гибель – полет мотылька, –
жизнь сегодня еще незаметного!..
И улыбка и радость кротка.
Это сердце рождается новое, –
эта мука смертельно тяжка, –
это небо, как сгусток багровое,
и пороков – в крови – берега...
Но надежда, но вера, но счастье
видеть новую жизнь на века.
Кровь и плоть – это тайна причастья,
и мечта, и душа – высока.
Эта мысль, что сбывается многое,
что дорога уже широка...
И несутся над крышей убогою, –
облака, облака, облака.

Это я первый придумал игру... 
Как же случилось, что я проиграл? 
Лунную высь, бирюзовую мглу 
Слушает губ Твоих сонный коралл... 
Это я первый придумал -- сидеть, 
Слушать, как гулко поют петухи. 
Вон на востоке раскинулась сеть 
Жилками бледной Господней руки... 
Это я первый лежал на полу... 
Видел, я видел глубокую боль... 
Если Ты хочешь, мы кончим игру: 
Я проиграл -- Ты свободна, изволь! 

Прошептал: «Нету силы, милый!..»
И навеки закрыл глаза.
А глаза – восковые дыры,
И на них – как печать – роса...

В остывающем тихо трупе
Где-то билась жизнь, глубоко...
Ах, кто крепко и верно любит –
Знать тому уйти не легко.

Я ушел одинокий, нищий,
Словно счастье свое убил,
На суровом бросив кладбище
Дорогую из всех могил...

Пролетели года, тускнели...
Божий мир – без края – велик...
Но прошептанный – диким зельем –
Разгорелся, как пламя, крик:

«Нету сил, нету силы, милый!..»
И, как дыры, глядят глаза,
На руках багровеют жилы,
И на них – как печать – роса...

Потому ли вспомнил, до срока,
Дорогую из всех могил,
Что я сам попросил у Бога
Не лишать меня в горе сил?

Сибирские пашни...
Кремлевские башни...
И знойный в песках Туркестан...
Над русской равниной призыв журавлиный...
А сердце твердит: – Перестань!
Зачем себя мучить?..
Теперь твоя участь –
мир весь твой велик и богат.
С тобою в котомке –
родные обломки,
будь этому малому рад.
Что в тайне – то в силе;
попробуй осилить
и вытравить жизнью любовь.
И вижу я... что же? –
что родину... Боже! –
имеет на свете любой.
И ценит, и нежит,
и реже и реже
по-русски мне жизнь говорит.
И бьются в котомке
немые обломки,
комочки родимой Земли...
Но этой весною
что стало со мною?
Родился, проснулся я – что ль?
Не надо мне шири
в прекраснейшем мире,
ни призрачных сказочных воль!
Я – присно и ныне –
любовь свою вынес
и сбросил запястья оков;
свободнее зверя,
надеюсь и верю –
в Россию, во веки веков.
И радуюсь звонко,
и плачу я горько,
и сердцем восторженно рвусь
к тебе, мое солнце,
к тебе, моя зорька,
в миру обретенная Русь!

Оставить дом, чтоб не иметь, где жить...
Что может быть печальнее, скажи?
Забыть язык, забыть отца и мать...
Кто станет нас любить и понимать?
Идти к чужим, высматривая зло,
как им в судьбе счастливой повезло.
Поведать им, что стал и нищ, и слаб.
Чтоб услыхать: – А ты что делал, раб?
Сломать мечту, затихнуть, отойти.
И – что кто-то пал, ненужный никому?
Идет корабль без компаса ко дну,
и человек, забыв свою страну.
Как жадный змей, жизнь раскрывает рты.
– Не отступлю! Ни шагу, ни черты!
Земля моя и верю – ждет меня.
Благословляю свет и радость дня.
В душе звучат напевы детских дней,
семьи моей. Молюсь, мой друг, о ней.
Благодарю за трудный путь земной,
за Божий хлеб, за небо надо мной.
За – счастья мне отпущенную меру.
За молодость, за верность и – за веру.

В оранжевом свете
пылающих свечек –
старинные ризы.
В цветные оконца
закатного света
лучи золотые.
Стоянье. Двенадцать
гудящих посланий –
в вечерние шумы.
Апрельская свежесть.
Прохлада и нежность.
И светлые лица.
Какое вниманье,
какое волненье,
величье какое...
Застывшие капли
душистого воска
на теплых перчатках...
И в ночь Воскресенья
в раскрытые двери –
Прекрасная Пасха.
А с ней всю неделю – поющие звоны
и краски, и солнце.
О, дальнее детство!
О, близость любимых!
О, Русь дорогая!

По небу белогривые несутся табуны -- 
Знамена белопенные оконченной войны... 
На озеро, на западе, в мозаичной дали, -- 
Трепещущие, плещущие входят корабли... 
Осока низко стелется вдоль топких берегов -- 
Застенчивая девица снимает свой покров, 
Встает завороженная и медленно плывет -- 
Вся в розовом, вся в золоте, огнем зари зовет. 
А из лесу, а по степи, по травам и цветам -- 
Летают звоны тихие, щебечет птичий гам. 
На листьях и на венчиках огнем зари блестят 
Каменья самоцветные упавшего дождя. 
В них -- озеро, осока в них, в них -- синь небесных круч, 
В них серебро червленое у шедших черных туч, 
В них -- ярко отраженные, в мозаичной дали -- 
Спокойные и стройные сверкают корабли 
И в золоте, и в розовом -- цветные паруса... 
"Любимая, любимая, смотри: прошла гроза!.." 
По небу белогривые несутся табуны, 
Знамена белопенные оконченной войны. 

А было б, должно быть, проще 
По крышам гонять голубей 
И бегать босым по роще, 
Где травы цветов голубей. 
Иль в черной и душной хате, 
Где мухи съедают живьем, 
Лезть в сумерки на полати 
И спать, укрываясь тряпьем. 
Играть в орлянку весною 
И семечки лихо щелкать... 
И жизнь была бы иною, 
И нечего было б искать... 
Лишь став большим человеком 
(Примерно в одиннадцать лет), 
Скакать бы на старом пегом 
На пашню, где варят обед. 
И ждать, когда бабы ложку 
Дадут, обтерев о траву, 
И есть из котла картошку, 
И слушать, как дети ревут. 
И верить, что в аде черти 
Живут под землею внизу. 
И жить самому -- до смерти -- 
В прекрасном дремучем лесу! 

Брели к нему. Ползли к нему на брюхе
вслед за двуногими – без ног, калеки.
Кругом плескались, голубея, реки;
по ним неслись смоленые плоты.
Все шло к нему. Все шли к нему.
И звери смотрели меж деревьев, тихо воя...
А он стоял один у аналоя
в дырявой рясе – в солнце нищеты.
Деревья и цветы клонились долу
перед рабом Господним, сыном Бога,
чья жизнь была и власть была – убога;
любовь была безмерна и ясна.
Невиданное зрелище творилось:
пред юношей-священником, рыдая,
весь мир лежал, вся наша Русь святая,
религии ее и племена.
И торжеством и силой Православья
блистала высь и в выси птичье пенье, –
все славило его благословенье
и счастие, рожденное из слез...
День пролетел... Темнела ночь. И звезды,
и месяц видел, и видали ели
убогого в подвижнической келье,
священника – благословлял Христос.

Одиноки, немы и дики 
Между скал на глухом плоскогорье -- 
Разноцветные мглистые мхи 
Растянулись, как пестрое море... 
Под защитой лиловых громад. 
Выступающих ввысь островами, 
Ярко-красные ткани лежат, 
Убраны голубыми цветами. 
А над ними бегут облака, 
А под ними гудят коридоры, 
А меж ними клокочет река, 
Размывая скалистые горы... 
Одиноки, немы и дики, 
Подчиняясь безропотно року, 
Разноцветные мглистые мхи 
Неизвестному молятся богу. 
Молят бога прийти и спасти 
И сжимают в экстазе молений 
Темно-бурые раны груди 
От копыт быстроногих оленей... 
Одиноки, немы и дики 
Между скал на глухом плоскогорье 
Разноцветные мглистые мхи 
Растянулись, как пестрое море. 

Обнимешь брата, – он покинет;
полюбишь друга, – он предаст...
А в небе звездном, темно-синем
немой горит иконостас.

И хочется забыть о многом,
или не знать, или вернуть
свой первый шаг, по воле Бога
в житейском начатый плену.

Горит огонь далекой Веги,
моей возлюбленной звезды.
Звезда моя, моя навеки,
лишь ты – моя, и только ты!..

И уносясь к созвездью Лиры
в ночных мечтаниях своих,
я верю, знаю, что для мира
вся наша жизнь – короткий миг.

И брат, возлюбленный ли, враг ли –
в кольце больная бирюза...
«Сорвать цветок, а он не пахнет...»
Что ж затуманились, глаза?!

Проводников в туманном мире нет: 
Тропу Судьбы нащупывает посох -- 
Слепорожденные с обрывистых утесов 
Другим слепым прокладывают след... 
И караваном стелется поток 
Живых людей -- от грани и до грани. 
И в беспрерывности догадок и исканий 
Многовековый движется песок. 
И ввысь растут громады новых гор, 
И засыпаются следы тысячелетий, 
И вновь рожденные, и старики, и дети, 
На дюнах жизненных рисуют свой узор. 
Другим, слепым, -- прокладывают след. 
Другим, немым, -- слагают песнопенья... 
Проводников в туманном мире нет -- 
Есть: предначертанность и предопределенье. 

Раскосых глаз привычный сердцу юмор
в мой храм души молитвенно вошел.
Я никогда, я никогда не думал,
что можно жить так – просто хорошо.

Старик киргиз достал спокойно трубку:
– Обратно, сын? – Обратно, да, тамыр.
Какой простой, какой чудесный мир,
который превращали – в мясорубку.

Вот только жаль, что чахнет день от дня
сюда, в мой край, приведшая меня.
Но что грустить? – И я имею тело.
И я умру. И все умрем... что делать!

Горда душа, спокойна и тиха.
Пыланье свеч. И мирно: – Аллилуйа!..
Любимых губ дыхание целую –
последнею молитвою стиха.

    Дорогому моему отцу

Мы живали в суровой Неметчине, 
Нам знаком и Алжир, и Сиам; 
Мы ходили по дикой Туретчине 
И по льдистым Небесным Горам. 
Нам близки и Памир, и Америка, 
И Багдад, и Лионский залив. 
Наш казак у восточного берега 
Упирался в Дежневский пролив. 
Легче птиц и оленей проворнее, 
Рассыпаясь по тысячам мест, 
Доходил до границ Калифорнии 
Одинокий казачий разъезд... 
И теперь, когда черные веянья 
Разметали в щепы корабли, -- 
Снова двинулись в страны рассеянья 
Мы от милой чумазой земли... 
На плантациях, фармах, на фабриках, -- 
Где ни встать, ни согнуться, ни лечь, -- 
В Аргентинах, Канадах и Африках 
Раздается московская речь. 
Мы с упорством поистине рыцарским 
Подавляем и слезы, и грусть, 
По латинским глотая кухмистерским 
Жидковатые щи à la russe. 
И в театрах глядим с умилением 
(Да, пожалуй, теперь поглядишь!) 
На последнее наше творение -- 
На родную "Летучую мышь". 
В академиях, в школах, на улицах, -- 
Вспоминая Кавказ и Сибирь, -- 
Каждый русский трепещет и хмурится, 
Развевая печальную быль... 
Не сломала судьба нас, не выгнула, 
Хоть пригнула до самой земли. 
И за то, что нас Родина выгнала, -- 
Мы по свету ее разнесли. 

Всего стихотворений: 18