Русская поэзия >> Константин Николаевич Батюшков

Константин Николаевич Батюшков (1787-1855)

• Биография Константина Батюшкова
• Стихотворения Константина Батюшкова по темам

Все стихотворения Константина Батюшкова на одной странице

- Оглавление -

* * *

Без смерти жизнь не жизнь: и что она? Сосуд,
            Где капля меду средь полыни;
Величествен сей понт! Лазурной царь пустыни,
О солнце! чудно ты среди небесных чуд!
            И на земле прекрасного столь много!
Но все поддельное иль втуне серебро:
            Плачь, смертный! плачь! Твое добро
            В руке у Немезиды строгой!

Безрифмина совет

            Безрифмина совет:
Без жалости всё сжечь мое стихотворенье!
Быть так! Его ж друзья, невинное творенье
            Своею смертию умрет!

Беседка муз

Под тению черемухи млечной
   И золотом блистающих акаций
Спешу восстановить алтарь и Муз, и Граций,
   Сопутниц жизни молодой.

Спешу принесть цветы и ульев сот янтарный,
   И нежны первенцы полей:
Да будет сладок им сей дар любви моей
   И гимн Поэта благодарный!

Не злата молит он у жертвенника Муз:
   Они с Фортуною не дружны,
Их крепче с бедностью заботливой союз,
И боле в шалаше, чем в тереме, досужны.

Не молит славы он сияющих даров
   Увы! талант его ничтожен.
Ему отважный путь за стаею орлов
   Как пчелке, невозможен.

Он молит Муз — душе, усталой от сует,
   Отдать любовь утраченну к искусствам
Веселость ясную первоначальных лет
И свежесть — вянущим бесперестанно чувствам

Пускай забот свинцовый груз
   В реке забвения потонет,
И время жадное в сей тайной сени Муз
   Любимца их не тронет.

Пускай и в сединах, но с бодрою душой,
Беспечен, как дитя всегда беспечных Граций,
Он некогда придет вздохнуть в сени густой
   Своих черемух и акаций.

Май 1817


Бог

На вечном троне Ты средь облаков сидишь
И сильною рукой гром мещешь и разишь.
Но бури страшные и громы Ты смиряешь
И благость на земли реками изливаешь.
Начало и конец, средина всех вещей!
Во тьме Ты ясно зришь и в глубине морей.
Хочу постичь Тебя, хочу - не постигаю.
Хочу не знать Тебя, хочу - и обретаю.

Везде могущество Твое напечатленно.
Из сильных рук Твоих родилось всё нетленно.
Но всё здесь на земли приемлет вид другой:
И мавзолеи где гордилися собой,
И горы вечные где пламенем курились,
Там страшные моря волнами вдруг разлились;
Но прежде море где шумело в берегах,
Сияют класы там златые на полях
И дым из хижины пастушечей курится.
Велишь - и на земли должно всё измениться,
Велишь - как в ветер прах, исчезнет смертных род!
Всесильного чертог, небесный чистый свод,
Где солнце, образ Твой, в лазури нам сияет
И где луна в ночи свет тихий проливает,
Туда мой скромный взор с надеждою летит!
Безбожный лжемудрец в смущеньи на вас зрит.
Он в мрачной хижине Тебя лишь отвергает:
В долине, где журчит источник и сверкает,
В ночи, когда луна нам тихо льет свой луч,
И звезды ясные сияют из-за туч,
И филомелы песнь по воздуху несется, -
Тогда и лжемудрец в ошибке признается.
Иль на горе когда ветр северный шумит,
Скрипит столетний дуб, ужасно гром гремит,
Паляща молния по облаку сверкает,
Тут в страхе он к Тебе, всевышний, прибегает,
Клянет Тебя, клянет и разум тщетный свой,
И в страхе скажет он: "Смиряюсь пред Тобой!
Тебя - тварь бренная - еще не понимаю,
Но что Ты милостив, велик, теперь то знаю!"

1804 или 1805


В день рождения N

      О ты, которая была
      Утех и радостей душою!
      Как роза некогда цвела
      Небесной красотою;
Теперь оставлена, печальна и одна,
      Сидя смиренно у окна,
Без песней, без похвал встречаешь день рожденья;
Прими от дружества сердечны сожаленья,
      Прими и сердце успокой.
Что потеряла ты? Льстецов бездушных рой,
Пугалищей ума, достоинства и нравов;
Судей безжалостных, докучливых нахалов.
Один был нежный друг… и он ещё с тобой!

* * *

В Лаисе нравится улыбка на устах,
Её пленительны для сердца разговоры,
Но мне милей её потупленные взоры
И слёзы горести внезапной на очах.
Я в сумерки вчера, одушевленный страстью,
У ног её любви все клятвы повторял
      И с поцалуем к сладострастью
На ложе роскоши тихонько увлекал…
      Я таял, и Лаиса млела…
      Но вдруг уныла, побледнела
      И — слёзы градом из очей!
Смущенный, я прижал её к груди моей:
«Что сделалось, скажи, что сделалось с тобою?»
— «Спокойся, ничего, бессмертными клянусь;
Я мыслию была встревожена одною:
Вы все обманчивы, и я… тебя страшусь».

* * *

      В обители ничтожества унылой,
О незабвенная! прими потоки слёз,
И вопль отчаянья над хладною могилой,
      И горсть, как ты, минутных роз!
      Ах, тщетно всё! Из вечной сени
Ничем не призовём твоей прискорбной тени;
Добычу не отдаст завистливый Аид.
Здесь онемение; всё хладно, всё молчит,
Надгробный факел мой лишь мраки освещает…
Что, что вы сделали, властители небес?
Скажите, что краса так рано погибает!
Но ты, о мать-земля! с сей данью горьких слез
Прими почившую, поблеклый цвет весенний,
Прими и успокой в гостеприимной сени!

Вакханка

Все на праздник Эригоны
Жрицы Вакховы текли;
Ветры с шумом разнесли
Громкий вой их, плеск и стоны.
В чаще дикой и глухой
Нимфа юная отстала;
Я за ней - она бежала
Легче серны молодой.
Эвры волосы взвевали,
Перевитые плющом;
Нагло ризы поднимали
И свивали их клубком.
Стройный стан, кругом обвитый
Хмеля желтого венцом,
И пылающи ланиты
Розы ярким багрецом,
И уста, в которых тает
Пурпуровый виноград -
Все в неистовой прельщает!
В сердце льет огонь и яд!
Я за ней... она бежала
Легче серны молодой.
Я настиг - она упала!
И тимпан под головой!
Жрицы Вакховы промчались
С громким воплем мимо нас;
И по роще раздавались
Эвоэ! и неги глас!

<1815>


Веселый час

Вы, други, вы опять со мною
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках,
С любовью, с дружбой на устах!

Други! сядьте и внемлите
Музы ласковой совет.
Вы счастливо жить хотите
На заре весенних лет?
Отгоните призрак славы!
Для веселья и забавы
Сейте розы на пути;
Скажем юности: лети!
Жизнью дай лишь насладиться,
Полной чашей радость пить:
Ах, не долго веселиться
И не веки в счастьи жить!

Но вы, о други, вы со мною
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках,
С любовью, с дружбой на устах.

Станем, други, наслаждаться,
Станем розами венчаться;
Лиза! сладко пить с тобой,
С нимфой резвой и живой!
Ах! обнимемся руками,
Съединим уста с устами,
Души в пламени сольем,
То воскреснем, то умрем!..

Вы ль, други милые, со мною,
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках,
С любовью, с дружбой на устах?

Я, любовью упоенный,
Вас забыл, мои друзья,
Как сквозь облак вижу темный
Чаши золотой края!..
Лиза розою пылает,
Грудь любовию полна,
Улыбаясь, наливает
Чашу светлого вина.
Мы потопим горесть нашу,
Други! в эту полну чашу,
Выпьем разом и до дна
Море светлого вина!

Друзья! уж месяц над рекою,
Почили рощи сладким сном;
Но нам ли здесь искать покою
С любовью, с дружбой и вином?
О радость! радость! Вакх веселый
Толпу утех сзывает к нам;
А тут в одежде легкой, белой
Эрато гимн поет друзьям:
"Часы крылаты! не летите,
И счастье мигом хоть продлите!"
Увы! бегут счастливы дни,
Бегут, летят стрелой они!
Ни лень, ни счастья наслажденья
Не могут их сдержать стремленья,
И время сильною рукой
Погубит радость и покой,
Луга веселые зелены,
Ручьи кристальные и сад,
Где мшисты дубы, древни клены
Сплетают вечну тень прохлад, -
Ужель вас зреть не буду боле?
Ужели там, на ратном поле,
Судил мне рок сном вечным спать?
Свирель и чаша золотая
Там будут в прахе истлевать;
Покроет их трава густая,
Покроет, и ничьей слезой
Забвенный прах не окропится...
Заране должно ли крушиться?
Умру, и всё умрет со мной!..

Но вы еще, друзья, со мною
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках,
С любовью, с дружбой на устах.

Между началом 1806 и февралем 1810


Вечер

      Подражание Петрарке

В тот час, как солнца луч потухнет за горою,
Склонясь на посох свой дрожащею рукою,
Пастушка, дряхлая от бремени годов,
Спешит, спешит с полей под отдаленный кров
И там, пришед к огню, среди лачуги дымной
Вкушает трапезу с семьей гостеприимной,
Вкушает сладкий сон, взамену горьких слез!
А я, как солнца луч потухнет средь небес,
Один в изгнании, один с моей тоскою,
Беседую в ночи с задумчивой луною!

Когда светило дня потонет средь морей
И ночь, угрюмая владычица теней,
Сойдет с высоких гор с отрадной тишиною,
Оратай острый плуг увозит за собою
И, медленной стопой идя под отчий кров,
Поет простую песнь в забвенье всех трудов;
Супруга, рой детей оратая встречают
И брашна сельские поспешно предлагают.
Он счастлив - я один с безмолвною тоской
Беседую один с задумчивой луной.

Лишь месяц сквозь туман багряный лик уставит
В недвижные моря, пастух поля оставит,
Простится с нивами, с дубравой и ручьем
И гибкою лозой стада погонит в дом.
Игралище стихий среди пучины пенной,
И ты, рыбарь, спешишь на брег уединенный!
Там, сети приклонив ко утлой ладие
(Вот всё от грозных бурь убежище твое!)
При блеске молнии, при шуме непогоды
Заснул... И счастлив ты, угрюмый сын природы!

Но се бледнеет там багряный небосклон,
И медленной стопой идут волы в загон
С холмов и пажитей, туманом орошенных.
О песнопений мать, в вертепах отдаленных,
В изгнаньи горестном утеха дней моих,
О лира, возбуди бряцаньем струн златых
И холмы спящие, и кипарисны рощи,
Где я, печали сын, среди глубокой нощи,
Объятый трепетом, склонился на гранит...
И надо мною тень Лауры пролетит!

<1810>


* * *

Взгляни: сей кипарис, как наша степь, бесплоден -
   Но свеж и зелен он всегда.
Не можешь, гражданин, как пальма, дать плода?
   Так буди с кипарисом сходен:
Как он, уединен, осанист и свободен.

Видение на берегах Леты

Вчера, Бобровым утомленный,
Я спал и видел странный сон!
Как будто светлый Аполлон,
За что, не знаю, прогневленный,
Поэтам нашим смерть изрек;
Изрек — и все упали мертвы,
Невинны Аполлона жертвы!
Иной из них окончил век,
Сидя на чердаке высоком
В издранном шлафроке широком,
Наг, голоден и утомлен
Упрямой рифмой к светлу небу.
Другой, в Цитеру пренесен,
Красу, умильную как Гебу,
Хотел для нас насильно… петь
И пал без чувств в конце эклоги;
Везде, о милосерды боги!
Везде пирует алчна смерть,
Косою острой быстро машет,
Богату ниву аду пашет
И губит Фебовых детей,
Как ветр осенний злак полей!
Меж тем в Элизии священном,
Лавровым лесом осененном,
Под шумом Касталийских вод,
Певцов нечаянный приход
Узнал почтенный Ломоносов,
Херасков, честь и слава россов,
Самолюбивый Фебов сын,
Насмешник, грозный бич пороков,
Замысловатый Сумароков
И, Мельпомены друг, Княжнин.
И ты сидел в толпе избранной,
Стыдливой грацией венчанный,
Певец прелестныя мечты,
Между Психеи легкокрылой
И бога нежной красоты;
И ты там был, наездник хилой
Строптива девственниц седла,
Трудолюбивый, как пчела,
Отец стихов «Тилемахиды»;
И ты, что сотворил обиды
Венере девственной, Барков!
И ты, о мой певец незлобный,
Хемницер, в баснях бесподобный! —
Все, словом, коих бог певцов
Венчал бессмертия лучами,
Сидели там олив в тени,
Обнявшись с прежними врагами;
Но спорили еще они
О том, о сем — и не без шума
(И в рае, думаю, у нас
У всякого своя есть дума,
Рассудок свой, и вкус, и глаз).
Садились все за пир богатый,
Как вдруг Майинин сын крылатый,
Ниссланный вышним божеством,
Сказал сидящим за столом:
«Сюда, на берег тихой Леты,
Бредут покойные поэты;
Они в реке сей погрузят
Себя и вместе юных чад.
Здесь опыт будет правосудный:
Стихи и проза безрассудны
Потонут вмиг: так Феб судил!» —
Сказал Эрмий — и силой крыл
От ада к небу воспарил.
«Ага! — Фонвизин молвил братьям, —
Здесь будет встреча не по платьям,
Но по заслугам и уму».
— «Да много ли, — в ответ ему
Кричал, смеяся, Сумароков, —
Певцов найдется без пороков?
Поглотит Леты всех струя,
Поглотит всех, иль я не я!» —
— «Посмотрим, — продолжал вполгласа
Поэт, проклятый от Парнаса, —
Егда прийдут…» Но вот они,
Подобно как в осенни дни
Поблеклы листия древесны,
Что буря в долах разнесла, —
Так теням сим не весть числа!
Идут толпой в ущелья тесны,
К реке забвения стихов,
Идут под бременем трудов;
Безгласны, бледны, приступают,
Любезных детищей купают…
И более не зрят в волнах!
Но тут Минос, певцам на страх,
Старик угрюмый и курносый,
Чинит расправу и вопросы:
«Кто ты, вещай?» — «Я тот поэт,
По счастью очень плодовитый
(Был тени маленькой ответ),
Я тот, венками роз увитый
Поэт-философ-педагог,
Который задушил Вергилья,
Окоротил Алкею крылья,
Я здесь! Сего бо хощет бог
И долг священныя природы…
— «Кто ж ты, болтун?» — «Я… Верзляков!»
— «Ступай и окунися в воды!»
— «Иду… во мне вся мерзнет кровь…
Душа… всего… душа природы,
Спаси… спаси меня, любовь!
Авось…» — «Нет, нет, болтун несчастный,
Довольно я с тобою выл!» —
Сказал ему Эрот прекрасный,
Который тут с Психеей был.
«Ступай!» — Пошел, — и нет педанта.
«Кто ты?» — спросил допросчик тень,
Несущу связку фолианта.
«Увы, я целу ночь и день
Писал, пишу и вечно буду
Писать… все прозой, без еров.
Невинен я. На эту груду
Смотри, здесь тысячи листов,
Священной пылию покрытых,
Печатью мелкою убитых,
И нет ера ни одного.
Да, я!..» — «Скорей купать его!» —
Но тут явились лица новы
Из белокаменной Москвы.
Какие странные обновы!
От самых ног до головы
Обшиты платья их листами,
Где прозой детской и стихами
Иной кладбище, мавзолей,
Другой журнал души своей,
Другой Меланию, Зюльмису,
Луну, Веспера, голубков,
Глафиру, Хлою, Милитрису,
Баранов, кошек и котов
Воспел в стихах своих унылых
На всякий лад для женщин милых
(О, век железный!..). А оне
Не только въяве, но во сне
Поэтов не видали бедных.
Из этих лиц уныло-бледных
Один, причесанный в тупей,
Поэт присяжный, князь вралей,
На суд явил творенья новы.
«Кто ты?» — «Увы, я пастушок,
Вздыхатель, завсегда готовый;
Вот мой венок и посошок,
Вот мой букет цветов тафтяных,
Вот список всех красот упрямых,
Которыми дышал и жил,
Которым я насильно мил.
Вот мой баран, моя Аглая», —
Сказал и, тягостно зевая,
Спросонья в Лету поскользнул!
«Уф! я устал, подайте стул,
Позвольте мне, я очень славен.
Бессмертен я, пока забавен».
— «Кто ж ты?» — «Я русский и поэт.
Бегом бегу, лечу за славой,
Мне враг чужой рассудок здравой.
Для русских прав мой толк кривой,
И в том клянусь моей сумой».
— «Да кто же ты? — «Жан-Жак я Русский,
Расин и Юнг, и Локк я русский,
Три драмы русских сочинил
Для русских; нет уж боле сил
Писать для русских драмы слезны;
Труды мои все бесполезны!
Вина тому — разврат умов». —
Сказал — в реку! и был таков!
Тут Сафы русские печальны,
Как бабки наши повивальны,
Несли расплаканных детей.
Одна — прости бог эту даму! —
Несла уродливую драму,
Позор для ада и мужей,
У коих сочиняют жены.
«Вот мой Густав, герой влюбленный…»
— «Ага! — судья певице сей, —
Названья этого довольно:
Сударыня! мне очень больно,
Что вы, забыв последний стыд,
Убили драмою Густава.
В реку, в реку!» О, жалкий вид!
О, тщетная поэтов слава!
Исчезла Сафо наших дней
С печальной драмою своей;
Потом и две другие дамы,
На дам живые эпиграммы,
Нырнули в глубь туманных вод.
«Кто ты?» — «Я — виноносный гений.
Поэмы три да сотню од,
Где всюду ночь, где всюду тени,
Где роща ржуща ружий ржот,
Писал с заказу Глазунова
Всегда на срок… Что вижу я?
Здесь реет между вод ладья,
А там, в разрывах черна крова,
Урания — душа сих сфер
И все титаны ледовиты,
Прозрачной мантией покрыты,
Слезят!» — Иссякнул изувер
От взора пламенной Эгиды.
Один отец «Тилемахиды»
Слова сии умел понять.
На том брегу реки забвенья
Стояли тени в изумленье
От речи сей: «Изволь купать
Себя и всех своих уродов», —
Сказал, не слушая доводов,
Угрюмый ада судия.
«Да всех поглотит вас струя!..»
Но вдруг на адский берег дикий
Призрак чудесный и великий
В обширном дедовском возке
Тихонько тянется к реке.
Наместо клячей запряженны,
Там люди в хомуты вложенны
И тянут кое-как, гужом!
За ним, как в осень трутни праздны,
Крылатым в воздухе полком
Летят толпою тени разны
И там и сям. По слову: «Стой!»
Кивнула бледна тень главой
И вышла с кашлем из повозки.
«Кто ты? — спросил ее Минос, —
И кто сии?» — на сей вопрос:
«Мы все с Невы поэты росски», —
Сказала тень. — «Но кто сии
Несчастны, в клячей превращенны?»
— «Сочлены юные мои,
Любовью к славе вдохновенны,
Они Пожарского поют
И топят старца Гермогена,
Их мысль на небеса вперенна,
Слова ж из Библии берут;
Стихи их хоть немного жестки,
Но истинно варяго-росски».
— «Да кто ты сам?» — «Я также член;
Кургановым писать учен;
Известен стал не пустяками,
Терпеньем, потом и трудами;
Аз есмь зело Славенофил», —
Сказал и пролог растворил.
При слове сем в блаженной сени
Поэтов приподнялись тени;
Певец любовныя езды
Осклабил взор усмешкой блудной
И рек: «О муж, умом не скудной!
Обретший редки красоты
И смысл в моей «Деидамии»,
Се ты! се ты!..» — «Слова пустые», —
Угрюмый судия сказал
И в Лету путь им показал.
К реке подвинулись толпою,
Ныряли всячески в водах;
Тот книжку потопил в струях,
Тот целу книжищу с собою.
Один, один Славенофил,
И то повыбившись из сил,
За всю трудов своих громаду,
За твердый ум и за дела
Вкусил бессмертия награду.
Тут тень к Миносу подошла
Неряхой и в наряде странном,
В широком шлафроке издранном,
В пуху, с косматой головой,
С салфеткой, с книгой под рукой.
«Меня врасплох, — она сказала, —
В обед нарочно смерть застала,
Но с вами я опять готов
Еще хоть сызнова отведать
Вина и адских пирогов:
Теперь же час, друзья, обедать,
Я — вам знакомый, я — Крылов!»
«Крылов, Крылов», — в одно вскричало
Собранье шумное духов,
И эхо глухо повторяло
Под сводом адским: «Здесь Крылов!»
«Садись сюда, приятель милый!
Здоров ли ты?» — «И так и сяк».
— «Ну, что ж ты делал?» — «Все пустяк —
Тянул тихонько век унылый,
Пил, сладко ел, а боле спал.
Ну, вот, Минос, мои творенья,
С собой я очень мало взял:
Комедии, стихотворенья
Да басни — все купай, купай!»
О, чудо! — всплыли все, и вскоре
Крылов, забыв житейско горе,
Пошел обедать прямо в рай.
Еще продлилось сновиденье,
Но ваше длится ли терпенье
Дослушать до конца его?
Болтать, друзья, неосторожно —
Другого и обидеть можно.
А Боже упаси того!

Воспоминание (Мечты! - повсюду вы меня сопровождали)

Мечты! - повсюду вы меня сопровождали
И мрачный жизни путь цветами устилали!
Как сладко я мечтал на Гейльсбергских полях,
Когда весь стан дремал в покое
И ратник, опершись на копие стальное,
Смотрел в туманну даль! Луна на небесах
Во всем величии блистала
И низкий мой шалаш сквозь ветви освещала;
Аль светлый чуть струю ленивую катил
И в зеркальных водах являл весь стан и рощи;
Едва дымился огнь в часы туманной нощи
Близ кущи ратника, который сном почил.
О Гейльсбергски поля! О холмы возвышенны!
Где столько раз в ночи, луною освещенный,
Я, в думу погружен, о родине мечтал;
О Гейльсбергски поля! В то время я не знал,
Что трупы ратников устелют ваши нивы,
Что медной челюстью гром грянет с сих холмов,
Что я, мечтатель ваш счастливый,
На смерть летя против врагов,
Рукой закрыв тяжелу рану,
Едва ли на заре сей жизни не увяну... -
И буря дней моих исчезла как мечта!..
Осталось мрачно вспоминанье...
Между протекшего есть вечная черта:
Нас сближит с ним одно мечтанье.
Да оживлю теперь я в памяти своей
Сию ужасную минуту,
Когда, болезнь вкушая люту
И видя сто смертей,
Боялся умереть не в родине моей!
Но небо, вняв моим молениям усердным,
Взглянуло оком милосердным:
Я, Неман переплыв, узрел желанный край,
И, землю лобызав с слезами,
Сказал: "Блажен стократ, кто с сельскими богами,
Спокойный домосед, земной вкушает рай
И, шага не ступя за хижину убогу,
К себе богиню быстроногу
В молитвах не зовет!
Не слеп ко славе он любовью,
Не жертвует своим спокойствием и кровью,
Могилу зрит свою и тихо смерти ждет".

Между июлем 1807 и ноябрем 1809


Воспоминание (Я чувствую, мой дар в Поэзии погас)

            Отрывок

.......................
Я чувствую, мой дар в Поэзии погас,
И Муза пламенник небесный потушила;
        Печальна опытность открыла
        Пустыню новую для глаз.
Туда влечёт меня осиротелый Гений,
В поля бесплодные, в непроходимы сени.
Где счастья нет следов,
Ни тайных радостей, неизъяснимых снов,
Любимцам Фебовым от юности известных,
Ни дружбы, ни любви, ни песней Муз прелестных,
Которые всегда душевну скорбь мою,
Как лотос, силою волшебной врачевали.
        Нет, нет! себя не узнаю
        Под новым бременем печали!
Как странник, брошенный на брег из ярых волн,
Встаёт и с ужасом разбитый видит чёлн,
Рукою трепетной он мраки вопрошает,
Ногой скользит над пропастями он,
        И ветер буйный развевает
Молений глас его, рыдания и стон... —
На крае гибели так я зову в спасенье
        Тебя, последняя надежда, утешенье!
        Тебя, последний сердца друг!
Средь бурей жизни и недуг
Хранитель ангел мой, оставленный мне Богом!..
Твой образ я таил в душе моей залогом
Всего прекрасного... и благости Творца.
Я с именем твоим летел под знамя брани
        Искать иль славы, иль конца.
В минуты страшные чистейши сердца дани
Тебе я приносил на Марсовых полях:
И в мире, и в войне, во всех земных краях
Твой образ следовал с любовию за мною;
С печальным странником он неразлучен стал.
Как часто в тишине, весь занятый тобою,
В лесах, где Жувизи гордится над рекою,
И Сейна по цветам льёт сребренный кристал
Как часто средь толпы и шумной и беспечной,
В столице роскоши, среди прелестных жен,
Я пенье забывал волшебное Сирен
И о тебе одной мечтал в тоске сердечной.
        Я имя милое твердил
        В прохладных рощах Альбиона
И эхо называть прекрасную учил
        В цветущих пажитях Ричмона.
Места прелестные и в дикости своей,
О, камни Швеции, пустыни Скандинавов,
Обитель древняя и доблести и нравов!
Ты слышала обет и глас любви моей,
Ты часто странника задумчивость питала,
Когда румяная денница отражала
И дальные скалы гранитных берегов,
И села пахарей, и кущи рыбаков
        Сквозь тонки, утренни туманы
На зеркальных водах пустынной Троллетаны.
...........................

* * *

          Всегдашний гость, мучитель мой,
О, Балдус! долго ль мне зевать, дремать с тобой?
Будь крошечку умней или — дай жить в покое!
Когда жестокий рок сведёт тебя со мной —
          Я не один и нас не двое.

Выздоровление

Как ландыш под серпом убийственным жнеца
   Склоняет голову и вянет,
Так я в болезни ждал безвременно конца
   И думал: парки час настанет.
Уж очи покрывал Эреба мрак густой,
   Уж сердце медленнее билось:
Я вянул, исчезал, и жизни молодой,
   Казалось, солнце закатилось.
Но ты приближилась, о жизнь души моей,
   И алых уст твоих дыханье,
И слезы пламенем сверкающих очей,
   И поцелуев сочетанье,
И вздохи страстные, и сила милых слов
   Меня из области печали -
От Орковых полей, от Леты берегов -
   Для сладострастия призвали.
Ты снова жизнь даешь; она твой дар благой,
   Тобой дышать до гроба стану.
Мне сладок будет час и муки роковой:
   Я от любви теперь увяну.

1807


* * *

Где слава, где краса, источник зол твоих?
Где стогны шумные и граждане счастливы?
Где зданья пышные и храмы горделивы,
Мусия, золото, сияющие в них?
Увы! погиб навек Коринф столповенчанный!
И самый пепел твой развеян по полям,
Все пусто: мы одни взываем здесь к богам,
И стонет Алкион один в дали туманной!

* * *

Гремит повсюду страшный гром,
Горами к небу вздуто море,
Стихии яростные в споре,
И тухнет дальний солнцев долг,
И звезды падают рядами.
Они покойны за столами,
Они покойны. Есть перо,
Бумага есть и — все добро!
Не видят и не слышут
И все пером гусиным пишут!

<9 августа 1812>


Дружество

Блажен, кто друга здесь по сердцу обретает,
Кто любит и любим чувствительной душой!
Тезей на берегах Коцита не страдает, -
С ним друг его души, с ним верный Пирифой.
Атридов сын в цепях, но зависти достоин!
С ним друг его Пилад... под лезвием мечей.
А ты, младый Ахилл, великодушный воин,
Бессмертный образец героев и друзей!
Ты дружбою велик, ты ей дышал одною!
И, друга смерть отмстив бестрепетной рукою,
Счастлив! ты мертв упал на гибельный трофей!

1811 или начало 1812


* * *

Есть наслаждение и в дикости лесов,
   Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
   Дробящихся в пустынном беге.
Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,
   Для сердца ты всего дороже!
С тобой, владычица, привык я забывать
   И то, чем был, как был моложе,
И то, чем ныне стал под холодом годов.
   Тобою в чувствах оживаю:
Их выразить душа не знает стройных слов,
   И как молчать об них - не знаю.

1819


Запрос Арзамасу

Три Пушкина в Москве, и все они — поэты.
Я полагаю, все одни имеют леты.
Талантом, может быть, они и не равны,
   Один другого больше пишет,
Один живет с женой, другой и без жены,
А третий об жене и весточки не слышит
(Последний — промеж нас я молвлю — страшный плут,
   И прямо в ад ему дорога!),—
Но дело не о том: скажите, ради бога,
Которого из них Бобрищевым зовут?

<4 марта 1817>


Из антологии

   Сот меда с молоком —
И Маин сын тебе навеки благосклонен!
   Алкид не так-то скромен:
Дай две ему овцы, дай козу и с козлом;
Тогда он на овец прольет благословенье
   И в снедь не даст волкам.
   Храню к богам почтенье,
   А стада не отдам
   На жертвоприношенье.
 По совести! Одна мне честь,—
Что волк его сожрал, что бог изволил съесть.

<1810>


Из греческой антологии

Свершилось: Никагор и пламенный Эрот
За чашей Вакховой Аглаю победили...
О, радость! Здесь они сей пояс разрешили,
      Стыдливости девической оплот.
Вы видите: кругом рассеяны небрежно
Одежды пышные надменной красоты;
Покровы легкие из дымки белоснежной,
И обувь стройная, и свежие цветы:
Здесь всё - развалины роскошного убора,
Свидетели любви и счастья Никагора!

Из подражания древним

   Скалы чувствительны к свирели;
Верблюд прислушивать умеет песнь любви,
Стеня под бременем; румянее крови -
   Ты видишь - розы покраснели
В долине Йемена от песней соловья...
А ты, красавица... Не постигаю я.

* * *

     Известный откупщик Фадей
Построил богу храм... и совесть успокоил.
     И впрямь! На всё цены удвоил:
Дал богу медный грош, а сотни взял рублей
                    С людей.

<1810>


* * *

Изнемогает жизнь в груди моей остылой;
Конец борению; увы, всему конец!
Киприда и Эрот, мучители сердец!
Услышьте голос мой последний и унылый.
Я вяну и еще мучения терплю:
      Полмертвый, но сгораю.
Я вяну, но еще так пламенно люблю
   И без надежды умираю!
   Так, жертву обхватив кругом,
На алтаре огонь бледнеет, умирает
   И, вспыхнув ярче пред концом,
      На пепле погасает.

1817-1818


Истинный патриот

«О хлеб-соль русская! о прадед Филарет!
          О милые останки,
Упрямство дедушки и ферези прабабки!
          Без вас спасенья нет!
       А вы, а вы забыты нами!» —
       Вчера горланил Фирс с гостями
И, сидя у меня за лакомым столом,
В восторге пламенном, как истый витязь русский,
Съел соус, съел другой, а там сальмис французский,
А там шампанского хлебнул с бутылку он,
А там... подвинул стул и сел играть в бостон.

<1810>


Источник

Буря умолкла, и в ясной лазури
Солнце явилось на западе нам;
Мутный источник, след яростной бури,
С ревом и с шумом бежит по полям!
Зафна! Приближься: для девы невинной
Пальмы под тенью здесь роза цветет;
Падая с камня, источник пустынный
С ревом и с пеной сквозь дебри течет!

Дебри ты, Зафна, собой озарила!
Сладко с тобою в пустынных краях!
Песни любови ты мне повторила;
Ветер унес их на тихих крылах!
Голос твой, Зафна, как утра дыханье,
Сладостно шепчет, несясь по цветам.
Тише, источник! Прерви волнованье,
С ревом и с пеной стремясь по полям!

Голос твой, Зафна, в душе отозвался;
Вижу улыбку и радость в очах!..
Дева любви!— я к тебе прикасался,
С медом пил розы на влажных устах!
Зафна краснеет?.. О друг мой невинный,
Тихо прижмися устами к устам!..
Будь же ты скромен, источник пустынный,
С ревом и с шумом стремясь по полям!

Чувствую персей твоих волнованье,
Сердца биенье и слезы в очах;
Сладостно девы стыдливой роптанье!
Зафна, о Зафна!.. Смотри... там, в водах,
Быстро несется цветок розмаринный;
Воды умчались — цветочка уж нет!
Время быстрее, чем ток сей пустынный,
С ревом который сквозь дебри течет!

Время погубит и прелесть и младость!..
Ты улыбнулась, о дева любви!
Чувствуешь в сердце томленье и сладость,
Сильны восторги и пламень в крови!..
Зафна, о Зафна!— там голубь невинный
С страстной подругой завидуют нам...
Вздохи любови — источник пустынный
С ревом и с шумом умчит по полям!

Первая половина 1810


К Гнедичу

Только дружба обещает
Мне бессмертия венок;
Он приметно увядает,
Как от зноя василёк.
Мне оставить ли для славы
Скромную стезю забавы? —
Путь к забавам проложён;
К славе тесен и мудрён!
Мне ль за призраком гоняться,
Лавры с скукой собирать?
Я умею наслаждаться,
Как ребёнок всем играть;
И счастлив!.. Досель цветами
Путь ко счастью устилал;
Пел, мечтал, подчас стихами
Горесть сердца услаждал.
Пел от лени и досуга;
Муза — мне была подруга;
Не был ей порабощён.
А теперь, весна как сон
Легкокрылый исчезает,
И с собою увлекает
Прелесть песней и мечты!
Нежны мирты и цветы,
Чем прелестницы венчали
Юного певца, — завяли!
Ах! ужели наградит
Слава счастия утрату,
И ко дней моих закату
Как нарочно прилетит?

К Дашкову

Мой друг! я видел море зла
И неба мстительного кары:
Врагов неистовых дела,
Войну и гибельны пожары.
Я видел сонмы богачей,
Бегущих в рубищах издранных,
Я видел бледных матерей,
Из милой родины изгнанных!
Я на распутье видел их,
Как, к персям чад прижав грудных,
Они в отчаяньи рыдали
И с новым трепетом взирали
На небо рдяное кругом.
Трикраты с ужасом потом
Бродил в Москве опустошенной,
Среди развалин и могил;
Трикраты прах ее священный
Слезами скорби омочил.
И там, где зданья величавы
И башни древние царей,
Свидетели протекшей славы
И новой славы наших дней;
И там, где с миром почивали
Останки иноков святых
И мимо веки протекали,
Святыни не касаясь их;
И там, где роскоши рукою,
Дней мира и трудов плоды,
Пред златоглавою Москвою
Воздвиглись храмы и сады, -
Лишь угли, прах и камней горы,
Лишь груды тел кругом реки,
Лишь нищих бледные полки
Везде мои встречали взоры!..
А ты, мой друг, товарищ мой,
Велишь мне петь любовь и радость,
Беспечность, счастье и покой
И шумную за чашей младость!
Среди военных непогод,
При страшном зареве столицы,
На голос мирныя цевницы
Сзывать пастушек в хоровод!
Мне петь коварные забавы
Армид и ветреных цирцей
Среди могил моих друзей,
Утраченных на поле славы!..
Нет, нет! талант погибни мой
И лира, дружбе драгоценна,
Когда ты будешь мной забвенна,
Москва, отчизны край златой!
Нет, нет! пока на поле чести
За древний град моих отцов
Не понесу я в жертву мести
И жизнь, и к родине любовь;
Пока с израненным героем,
Кому известен к славе путь,
Три раза не поставлю грудь
Перед врагов сомкнутым строем, -
Мой друг, дотоле будут мне
Все чужды музы и хариты,
Венки, рукой любови свиты,
И радость шумная в вине!

март 1813


К другу

Скажи, мудрец младой, что прочно на земли?
        Где постоянно жизни счастье?
Мы область призраков обманчивых прошли;
        Мы пили чашу сладострастья:

Но где минутный шум веселья и пиров?
        В вине потопленные чаши?
Где мудрость светская сияющих умов?
        Где твой Фалерн и розы наши?

Где дом твой, счастья дом?.. Он в буре бед исчез
        И место поросло кропивой.
Но я узнал его: я сердца дань принес
        На прах его красноречивой.

На нём, когда окрест замолкнет шум градской
        И яркий Веспер засияет
На тёмном севере: твой друг в тиши ночной
        В душе задумчивость питает.

От самой юности служитель олтарей
        Богини неги и прохлады;
От пресыщения, от пламенных страстей,
        Я сердцу в ней ищу отрады.

Поверишь ли? я здесь, на пепле храмин сих,
        Венок веселия слагаю,
И часто в горести, в волненьи чувств моих
        Потупя взоры, восклицаю:

Минутны странники, мы ходим по гробам;
        Все дни утратами считаем;
На крыльях радости летим к своим друзьям, —
        И что ж? их урны обнимаем.

Скажи, давно ли здесь, в кругу твоих друзей
        Сияла Лила красотою?
Благие небеса, казалось, дали ей
        Всё счастье смертной под луною:

Нрав тихий Ангела, дар слова, тонкий вкус,
        Любви и очи и ланиты;
Чело открытое одной из важных Муз
        И прелесть — девственной Хариты.

Ты сам, забыв и свет и тщетный шум пиров,
        Её беседой наслаждался,
И в тихой радости, как путник средь песков,
        Прелестным цветом любовался.

Цветок (увы!) исчез, как сладкая мечта!
        Она, в страданиях почила,
И с миром, в страшный час прощаясь навсегда…
        На друге взор остановила.

Но дружба, может быть, её забыла ты!..
        Веселье слёзы осушило;
И тень чистейшую, дыханье клеветы
        На лоне мира возмутило.

Так всё здесь суетно в обители сует!
        Приязнь и дружество непрочно! —
Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет?
        Что вечно чисто, непорочно?

Напрасно вопрошал я опытность веков,
        И Клии мрачные скрижали:
Напрасно вопрошал всех мира мудрецов:
        Они безмолвны пребывали.

Как в воздухе перо кружится здесь и там,
        Как в вихре тонкий прах летает,
Как судно без руля стремится по волнам
        И вечно пристани не знает:

Так ум мой посреди сомнений погибал.
        Все жизни прелести затмились;
Мой Гений в горести светильник погашал
        И Музы светлые сокрылись.

Я с страхом вопросил глас совести моей…
        И мрак исчез, прозрели вежды:
И Вера пролила спасительный елей
        В лампаду чистую Надежды.

Ко гробу путь мой весь, как солнцем озарен:
        Ногой надежною ступаю;
И с ризы странника свергая прах и тлен,
        В мир лучший духом возлетаю.

К Жуковскому

Прости, балладник мой,
Белёва мирный житель!
Да будет Феб с тобой,
Наш давний покровитель!
Ты счастлив средь полей
И в хижине укромной.
Как юный соловей
В прохладе рощи темной
С любовью дни ведет
Гнезда не покидая,
Невидимый поет,
Невидимо пленяя
Веселых пастухов
И жителей пустынных, -
Так ты, краса певцов,
Среди забав невинных,
В отчизне золотой
Прелестны гимны пой!
О! пой, любимец счастья,
Пока веселы дни
И розы сладострастья
Кипридою даны,
И роскошь золотая,
Все блага рассыпая
Обильною рукой,
Тебе подносят вины
И портер выписной,
И сочны апельсины,
И с трюфлями пирог -
Весь Амальтеи рог,
Вовек неистощимый,
На жирный мой обед!
А мне... покоя нет!
Смотри! неумолимый
Домашний Гиппократ,
Наперсник парки бледной,
Попов слуга усердный,
Чуме и смерти брат,
Проклявшися латынью
И практикой своей,
Поит меня полынью
И супом из костей;
Без дальнего старанья
До смерти запоит
И к вам писать посланья
Отправит за Коцит!
Всё в жизни изменило,
Что сердцу сладко льстило,
Всё, всё прошло, как сон:
Здоровье легкокрыло,
Любовь и Аполлон!
Я стал подобен тени,
К смирению сердец,
Сух, бледен, как мертвец;
Дрожат мои колени,
Спина дугой к земле,
Глаза потухли, впали,
И скорби начертали
Морщины на челе;
Навек исчезла сила
И доблесть прежних лет.
Увы! мой друг, и Лила
Меня не узнает.
Вчера с улыбкой злою
Мне молвила она
(Как древле Громобою
Коварный Сатана):
"Усопший! мир с тобою!
Усопший, мир с тобою!" -
Ах! это ли одно
Мне роком суждено
За древни прегрешенья?..
Нет, новые мученья,
Достойные бесов!
Свои стихотворенья
Читает мне Свистов;
И с ним певец досужий,
Его покорный бес,
Как он, на рифмы дюжий,
Как он, головорез!
Поют и напевают
С ночи до бела дня;
Читают и читают,
И до смерти меня
Убийцы зачитают!

Июнь 1812


К Мальвине

Ах! чем красавицу мне должно,
Как не цветочком, подарить?
Ее, без всякой лести, можно
С приятной розою сравнить.

Что розы может быть славнее?
Ее Анакреон воспел.
Что розы может быть милее?
Амур из роз венок имел.

Ах, мне ль твердить, что вянут розы,
Что мигом их краса пройдет,
Что, лишь появятся морозы,
Листок душистый опадет.

Но что же, милая, и вечно
В печальном мире сем цветет?
Не только розы скоротечно,
И жизнь - увы! - и жизнь пройдет.

Но грации пока толпою
Тебе, Мальвина, вслед идут,
Пока они еще с тобою
Играют, пляшут и поют,

Пусть розы нежные гордятся
На лилиях груди твоей!
Ах, смею ль, милая, признаться?
Я розой умер бы на ней.

<1805>


К Маше (О, радуйся...)

О, радуйся, мой друг, прелестная Мария!
Ты прелестей полна, любови и ума,
С тобою грации, ты грация сама.
Пусть Парки век прядут тебе часы златые!
   Амур тебя благословил,
   А я — как ангел говорил.

<1810>


К Никите (Как я люблю...)

Как я люблю, товарищ мой.
Весны роскошной появленье
И в первый раз над муравой
Веселых жаворонков пенье.
Но слаще мне среди полей
Увидеть первые биваки
И ждать беспечно у огней
С рассветом дня кровавой драки.
Какое счастье, рыцарь мой!
Узреть с нагорныя вершины
Необозримый наших строй
На яркой зелени долины!
Как сладко слышать у шатра
Вечерней пушки гул далекой
И погрузиться до утра
Под теплой буркой в сон глубокой.
Когда по утренним росам
Коней раздастся первый топот,
И ружей протяженный грохот
Пробудит эхо по горам,
Как весело перед строями
Летать на ухарском коне
И с первыми в дыму, в огне,
Ударить с криком за врагами!
Как весело внимать: «Стрелки,
Вперед! сюда донцы! Гусары!
Сюда летучие полки,
Башкирцы горцы и татары!»
Свисти теперь, жужжи свинец!
Летайте ядры и картечи!
Что вы для них? для сих сердец,
Природой вскормленных для сечи?
И вот... о, зрелище прекрасно!
Колонны сдвинулись, как лес.
Идут — безмолвие ужасно!
Идут — ружье наперевес;
Идут... ура!— и всё сломили,
Рассеяли и разгромили:
Ура! Ура!— и где же враг?..
Бежит, а мы в его домах,—
О, радость храбрых!— киверами
Вино некупленное пьем
И под победными громами
«Мы хвалим господа» поем!..

Но ты трепещешь, юный воин,
Склонясь на сабли рукоять:
Твой дух встревожен, беспокоен;
Он рвется лавры пожинать:
С Суворовым он вечно бродит
В полях кровавыя войны
И в вялом мире не находит
Отрадной сердцу тишины.
Спокойся: с первыми громами
К знаменам славы полетишь;
Но там, о, горе, не узришь
Меня, как прежде, под шатрами!
Забытый шумною молвой,
Сердец мучительницей милой,
Я сплю, как труженик унылой,
Не оживляемый хвалой.

Июнь 1817


К Петину (О любимец бога брани...)

О любимец бога брани,
Мой товарищ на войне!
Я платил с тобою дани
Богу славы не одне:
Ты на кивере почтенном
Лавры с миртом сочетал;
Я в углу уединенном
Незабудки собирал.
Помнишь ли, питомец славы,
Индесальми? Страшну ночь?
«Не люблю такой забавы»,—
Молвил я,— и с музой прочь!
Между тем как ты штыками
Шведов за лес провожал,
Я геройскими руками...
Ужин вам приготовлял.
Счастлив ты, шалун любезный,
И в Цитерской стороне;
Я же — всюду бесполезный,
И в любви, и на войне,
Время жизни в скуке трачу
(За крылатый счастья миг!) —
Ночь зеваю... утром плачу
Об утрате снов моих.
Тщетны слезы! Мне готова
Цепь, сотканна из сует;
От родительского крова
Я опять на море бед.
Мой челнок Любовь слепая
Правит детскою рукой;
Между тем как Лень, зевая,
На корме сидит со мной.
Может быть, как быстра младость
Убежит от нас бегом,
Я возьмусь за ум... да радость
Уживется ли с умом?
Ах, почто же мне заране,
Друг любезный, унывать?—
Вся судьба моя в стакане!
Станем пить и воспевать:
«Счастлив! счастлив, кто цветами
Дни любови украшал,
Пел с беспечными друзьями,
А о счастии... мечтал!
Счастлив он, и втрое боле,
Всех вельможей и царей!
Так давай в безвестной доле,
Чужды рабства и цепей,
Кое-как тянуть жизнь нашу,
Часто с горем пополам,
Наливать полнее чашу
И смеяться дуракам!»

Первая половина 1810


К Филисе

        Qu'heureux est le mortel qui, du monde ignore,
        Vit content de lui-meme en un coin retire,
        Que l'amour de ce rien qu'on nomme renommee
        N'a jamais enivre d'une vaine fumee... *

Что скажу тебе, прекрасная,
Что скажу в моем послании?
Ты велишь писать, Фелиса, мне,
Как живу я в тихой хижине,
Как я строю замки в воздухе,
Как ловлю руками счастие.
Ты велишь - и повинуюся.

Ветер воет всюду в комнате
И свистит в моих окончинах,
Стулья, книги - всё разбросано:
Тут Вольтер лежит на Библии,
Календарь на философии.
У дверей моих мяучит кот,
А у ног собака верная
На него глядит с досадою.
Посторонний, кто взойдет ко мне,
Верно скажет: "Фебом проклятый,
Здесь живет поэт в унынии".
Правда, что воображение
Убирает всё рукой своей,
Сыплет розаны на терние,
И поэт с душой спокойною
Веселее Креза с золотом.
Независимость любезную
Потерять на цепь золочену!..
Я счастлив в моей беспечности,
Презираю гордость глупую,
Не хочу кумиру кланяться
С кучей глупых обожателей.
Пусть змиею изгибаются
Твари подлые, презренные,
Пусть слова его оракулом
Чтут невежды и со трепетом
Мановенья ждут руки его!

Как пылинка ветром поднята,
Как пылинка вихрем брошена,
Так и счастье наше чудное
То поднимет, то опустит вдруг.
Часто бегал за фортуною
И держал ее в руках моих:
Чародейка ускользнула тут
И оставила колючий терн.
Славу, почести мы призраком
Называем, если нет у нас;
Но найдем - прощай, мечтание!
Чашу с ними пьем забвения
(Суета всегда прелестна нам),
И мудрец забудет мудрость всю.
Что же делать нам?.. Бранить людей?..
Нет, найти святое дружество,
Жить покойно в мирной хижине;
Нелюдим пусть ненавидит нас:
Он несчастлив - не завидую.

Страх и ужас на лице его,
Ходит он с главой потупленной,
И спокойствие бежит его!
Нежно дружество с улыбкою
Не согреет сердца хладного,
И слеза его должна упасть,
Не отертая любовию!

Посмотри, Дамон как мудрствует:
Он находит зло единое.
"Добродетель, - говорит Дамон, -
Добродетель - суета одна,
Добродетель - призрак слабых душ.
Предрассудок в мире царствует,
Людям всем он ослепил глаза".
Он недолго будет думать так,
Хладна смерть к нему приближится:
Он увидит заблуждение,
Он увидит. Совесть страшная
Прилетит к нему тут с зеркалом;
Волоса ее растрепаны,
На глазах ее отчаянье,
А в устах - упреки, жалобы.
Полно! Бросим лучше дале взгляд.
Посмотри, как здесь беспечная
В скуке дни влечет Аталия.
День настанет - нарумянится,
Раза три зевнет - оденется.
"Ах!.. зачем так время медленно!" -
Скажет тут в душе беспечная,
Скажет с вздохом и заснет еще!

Бурун ищет удовольствия,
Ездит, скачет... Увы! - нет его!
Оно там, где Лиза нежная
Скромно, мило улыбается?..
Он приходит к ней - но нет его!..
Скучной Лиза ему кажется.
Так в театре, где комедия
Нас смешит и научает вдруг?
Но и там, к несчастью, нет его!
Так на бале?.. Не найдешь его:
Оно в сердце должно жить у нас...

Сколько в час один бумаги я
Исписал к тебе, любезная!
Всё затем, чтоб доказать тебе,
Что спокойствие есть счастие,
Совесть чистая - сокровище,
Вольность, вольность - дар святых небес.

Но уж солнце закатилося,
Мрак и тени сходят на землю,
Красный месяц с свода ясного
Тихо льет свой луч серебряный,
Тихо льет, но черно облако
Помрачает светлый луч луны,

Как печальны вспоминания
Помрачают нас в веселый час.
В тишине я ночи лунныя
Как люблю с тобой беседовать!
Как приятно мне в молчании
Вспоминать мечты прошедшие!
Мы надеждою живем, мой друг,
И мечтой одной питаемся.
Вы, богини моей юности,
Будьте, будьте навсегда со мной!
Так, Филиса моя милая,
Так теперь, мой друг, я думаю.
Я счастлив - моим спокойствием,
Я счастлив - твоею дружбою...

* Блажен смертный, который, неведомый миру, живет, довольный самим собой, в укромном уголке, которому любовь к тому тлену, что зовется славой, никогда не кружила головы своим суетным угаром (франц.).

1804 или 1805


* * *

Когда в страдании девица отойдет
   И труп синеющий остынет,-
Напрасно на него любовь и амвру льет,
   И облаком цветов окинет.
Бледна, как лилия в лазури васильков,
   Как восковое изваянье;
Нет радости в цветах для вянущих перстов,
   И суетно благоуханье.

Крот и мышь

Крот мыши раз сказал: «Подруга! ну, зачем
 На пыльном чердаке своем
Царапаешь, грызешь и книги раздираешь:
А крошки в них ума и пользы не сбираешь?» —
«Что нужды! — мышь в ответ, — ума ли я ищу?
  Я жить хочу».

 Не знаю, впрок ли то, но баснь сия уликой
Тебе, обрызганный чернилами Арист.
Зубами ты живешь, голодный журналист.
Да нужды жить тебе не видим мы великой. 

Кто это, так насупя брови...

          Кто это, так насупя брови,
Сидит растрепанный и мрачный, как Федул?
О чудо! Это он!.. Но кто же? Наш Катулл,
Наш Вяземский, певец веселья и любови!

<9 марта 1817>


Ложный страх

     Подражание Парни

Помнишь ли, мой друг бесценный!
Как с Амурами тишком,
Мраком ночи окруженный,
Я к тебе прокрался в дом?
Помнишь ли, о друг мой нежной!
Как дрожащая рука
От победы неизбежной
Защищалась - но слегка?
Слышен шум!- ты испугалась!
Свет блеснул и вмиг погас;
Ты к груди моей прижалась,
Чуть дыша... блаженный час!
Ты пугалась - я смеялся.
"Нам ли ведать, Хлоя, страх!
Гименей за все ручался,
И Амуры на часах.
Все в безмолвии глубоком,
Все почило сладким сном!
Дремлет Аргус томным оком
Под Морфеевым крылом!"
Рано утренние розы
Запылали в небесах...
Но любви бесценны слезы,
Но улыбка на устах,
Томно персей волнованье
Под прозрачным полотном -
Молча новое свиданье
Обещали вечерком.
Если б Зевсова десница
Мне вручила ночь и день,-
Поздно б юная денница
Прогоняла черну тень!
Поздно б солнце выходило
На восточное крыльцо:
Чуть блеснуло б и сокрыло
За лес рдяное лицо;
Долго б тени пролежали
Влажной ночи на полях;
Долго б смертные вкушали
Сладострастие в мечтах.
Дружбе дам я час единой,
Вакху час и сну другой.
Остальною ж половиной
Поделюсь, мой друг, с тобой!

<1810>


Льстец моей ленивой музы!..

Льстец моей ленивой музы!
Ах, какие снова узы
На меня ты наложил?
Ты мою сонливу «Лету»
В Иордан преобратил
И, смеяся, мне, поэту,
Так кадилом накалил,
Что я в сладком упоеньи,
Позабыв стихотворенья,
Задремал и видел сон:
Будто светлый Аполлон
И меня, шалун мой милой,
На берег реки унылой
Со стихами потащил
И в забвеньи потопил!

<1810>


Любовь в челноке

Месяц плавал над рекою,
Всё спокойно! Ветерок
Вдруг повеял, и волною
Принесло ко мне челнок.

Мальчик в нем сидел прекрасный;
Тяжким правил он веслом.
«Ах, малютка мой несчастный!
Ты потонешь с челноком!»

— «Добрый путник, дай помогу;
Я не справлю, сидя в нем.
На — весло! и понемногу
Мы к ночлегу доплывем».

Жалко мне малютки стало;
Сел в челнок — и за весло!
Парус ветром надувало,
Нас стрелою понесло.

И вдоль берега помчались,
По теченью быстрых вод;
А на берег собирались
Стаей нимфы в хоровод.

Резвые смеялись, пели
И цветы кидали в нас;
Мы неслись, стрелой летели..
О беда! О страшный час!..

Я заслушался, забылся,
Ветер с моря заревел —
Мой челнок о мель разбился,
А малютка... улетел!

Кое-как на голый камень
Вышел, с горем пополам;
Я обмок — а в сердце пламень:
Из беды опять к бедам!

Всюду нимф ищу прекрасных,
Всюду в горести брожу,
Лишь в мечтаньях сладострастных
Тени милых нахожу.

Добрый путник! в час погоды
Не садися ты в челнок!
Знать, сии опасны воды;
Знать, малютка... страшный бог!

<1810>


Мадагаскарская песня

Как сладко спать в прохладной тени,
Пока долину зной палит
И ветер чуть в древесной сени
Дыханьем листья шевелит!

Приближьтесь, жены, и, руками
Сплетяся дружно в легкий круг,
Протяжно, тихими словами
Царя возвеселите слух!

Воспойте песни мне девицы,
Плетущей сети для кошниц,
Или как, сидя у пшеницы,
Она пугает жадных птиц.

Как ваше пенье сердцу внятно,
Как негой утомляет дух!
Как, жены, издали приятно
Смотреть на ваш сплетенный круг!

Да тихи, медленны и страстны
Телодвиженья будут вновь,
Да всюду, с чувствами согласны,
Являют негу и любовь!

Но ветр вечерний повевает,
Уж светлый месяц над рекой,
И нас у кущи ожидает
Постель из листьев и покой.

<1810>


* * *

   Меня преследует судьба,
   Как будто я талант имею!
   Она, известно вам, слепа;
   Но я в глаза ей молвить смею:
   «Оставь меня, я не поэт,
   Я не ученый, не профессор;
Меня в календаре в числе счастливцев нет,
   Я — отставной асессор!»

<1817>


Мечта

О, сладостна мечта, дщерь ночи молчаливой,
Сойди ко мне с небес в туманных облаках
Иль в милом образе супруги боязливой,
С слезой блестящею во пламенных очах!
Ты, в душу нежную поэта
Лучом проникнув света,
Горишь, как огнь зари, и красишь песнь его,
Любимца чистых сестр, любимца твоего,
И горесть сладостна бывает:
Он в горести мечтает.
То вдруг он пренесен во Сельмские леса,
Где ветр шумит, ревет гроза,
Где тень Оскарова, одетая туманом,
По небу стелится над пенным океаном;
То с чашей радости в руках
Он с бардом песнь поет - и месяц в облаках,
И Кромлы шумный лес безмолвствуя внимает,
И эхо вдалеке песнь звучну повторяет.
О, сладостна мечта, ты красишь зимний день,
Цветами и зиму печальную венчаешь,
Зефиром по цветам летаешь
И между светлых льдин являешь миртов тень!

Богиня ты, мечта! Дары твои бесценны
Самим невольникам в слезах.
Цепями руки отягченны,
Замки чугунны на дверях
Украшены мечтой... Какое утешенье
Украсить заключенье,
Оковы променять на цепь веселых роз!..
Подругу ль потерял, источник вечных слез,
Ступай ты в рощицу унылу,
Сядь на плачевную могилу,
Задумайся, вздохни - и друг души твоей,
Одетый ризою прозрачной, как туманом,
С прелестным взором, стройным станом,
Как нимфа легкая полей,
Прижмется с трепетом сердечным,
Прижмется ко груди пылающей твоей.
Стократ мы счастливы мечтаньем скоротечным!

Мечтанье есть душа поэтов и стихов.
И едкость сильная веков
Не может прелестей сокрыть Анакреона,
Любовь еще горит во Сафиных мечтах.
А ты, любимец Аполлона,
Лежащий на цветах
В забвеньи сладостном, меж нимф и нежных граций,
Певец веселия, Гораций,
Ты в песнях сладостно мечтал,
Мечтал средь пиршеств и шумных, и веселых
И смерть угрюмую цветами увенчал!
Найдем ли в истинах мы голых
Печальных стоиков и твердых мудрецов
Всю жизни бренной сладость?
От них эфирна радость
Летит, как бабочка от терновых кустов.
Для них прохлады нет и в роскоши природы;
Им девы не поют, слетятся в хороводы;
Для них, как для слепцов,
Весна без прелестей и лето без цветов.
Увы, но с юностью исчезнут и мечтанья,
Исчезнут граций лобызанья!
Как светлые лучи на темных облаках,
Веселья на крылах
Дни юности стремятся:
Не долго на цветах
В беспечности валятся.
Весеннею порой
Лишь бабочка летает,
Амуров нежный рой
Морщин не лобызает.
Крылатые мечты
Не сыплют нам цветы,

Где тусклый опытность светильник зажигает.
Счастливая мечта, живи, живи со мной!
Ни свет, ни славы блеск пустой
Даров твоих мне не заменят.
Глупцы пусть дорого сует блистанье ценят,
Лобзая прах златой у мраморных крыльцов!
Но счастию певцов
Удел есть скромна сень, мир, вольность и спокойство.
Души поэтов свойство:
Идя забвения тропой,
Блаженство находить мечтой.
Их сердцу малость драгоценна:
Как бабочка влюбленна
Летает с травки на цветок,
Считая морем ручеек,
Так хижину свою поэт дворцом считает
И счастлив!.. Он мечтает.

1802 или 1803


Мои пенаты

Послание к Жуковскому и Вяземскому

Отечески Пенаты, 
О пестуны мои! 
Вы златом не богаты, 
Но любите свои 
Норы и темны кельи, 
Где вас на новосельи, 
Смиренно здесь и там 
Расставил по углам; 
Где странник я бездомный, 
Всегда в желаньях скромный, 
Сыскал себе приют. 
О боги! будьте тут 
Доступны, благосклонны! 
Не вина благовонны, 
Не тучный фимиам 
Поэт приносит вам; 
Но слезы умиленья, 
Но сердца тихий жар, 
И сладки песнопенья, 
Богинь пермесских дар! 
О Лары! уживитесь 
В обители моей, 
Поэту улыбнитесь — 
И будет счастлив в ней!.. 
В сей хижине убогой 
Стоит перед окном 
Стол ветхий и треногой 
С изорванным сукном. 
В углу, свидетель славы 
И суеты мирской, 
Висит полузаржавый 
Меч прадедов тупой; 
Здесь книги выписные, 
Там жесткая постель — 
Все утвари простые, 
Все рухлая скудель! 
Скудель!.. Но мне дороже, 
Чем бархатное ложе 
И вазы богачей!..

Отеческие боги! 
Да к хижине моей 
Не сыщет ввек дороги 
Богатство с суетой; 
С наемною душой 
Развратные счастливцы, 
Придворные друзья 
И бледны горделивцы, 
Надутые князья!
Но ты, о мой убогой 
Калека и слепой, 
Идя путем-дорогой 
С смиренною клюкой, 
Ты смело постучися, 
О воин, у меня,
Войди и обсушися 
У яркого огня. 
О старец, убеленный 
Годами и трудом, 
Трикраты уязвленный 
На приступе штыком! 
Двуструнной балалайкой 
Походы прозвени 
Про витязя с нагайкой, 
Что в жупел и в огни 
Летал перед полками, 
Как вихорь на полях, 
И вкруг его рядами 
Враги ложились в прах!..
И ты, моя Лилета, 
В смиренной уголок 
Приди под вечерок 
Тайком переодета! 
Под шляпою мужской 
И кудри золотые 
И очи голубые 
Прелестница, сокрой! 
Накинь мой плащ широкой, 
Мечом вооружись 
И в полночи глубокой 
Внезапно постучись... 
Вошла — наряд военный 
Упал к ее ногам, 
И кудри распущенны 
Взвевают по плечам, 
И грудь ее открылась 
С лилейной белизной: 
Волшебница явилась 
Пастушкой предо мной! 
И вот с улыбкой нежной 
Садится у огня,
Рукою белоснежной 
Склонившись на меня, 
И алыми устами, 
Как ветер меж листами, 
Мне шепчет: «Я твоя, 
Твоя, мой друг сердечный!..» 
Блажен, в сени беспечной, 
Кто милою своей, 
Под кровом от ненастья, 
На ложе сладострастья, 
До утренних лучей 
Спокойно обладает, 
Спокойно засыпает 
Близь друга сладким сном!.. 

Уже потухли звезды 
В сиянии дневном, 
И пташки теплы гнезды, 
Что свиты под окном, 
Щебеча покидают 
И негу отрясают 
Со крылышек своих; 
Зефир листы колышет,
И все любовью дышит 
Среди полей моих; 
Все с утром оживает, 
А Лила почивает 
На ложе из цветов... 
И ветер тиховейный 
С груди ее лилейной 
Сдул дымчатый покров.... 
И в локоны златые 
Две розы молодые 
С нарциссами вплелись; 
Сквозь тонкие преграды 
Нога, ища прохлады, 
Скользит по ложу вниз... 
Я Лилы пью дыханье 
На пламенных устах, 
Как роз благоуханье, 
Как нектар на пирах!..
Покойся, друг прелестный, 
В объятиях моих! 
Пускай в стране безвестной, 
В тени лесов густых, 
Богинею слепою 
Забыт я от пелен: 
Но дружбой и тобою 
С избытком награжден! 
Мой век спокоен, ясен; 
В убожестве с тобой 
Мне мил шалаш простой; 
Без злата мил и красен 
Лишь прелестью твоей! 

Без злата и честей 
Доступен добрый гений 
Поэзии святой, 
И часто в мирной сени
Беседует со мной. 
Небесно вдохновенье,
Порыв крылатых дум! 
(Когда страстей волненье 
Уснет... и светлый ум,
Летая в поднебесной, 
Земных свободен уз, 
В Аонии прелестной 
Сретает хоры муз!)
Небесно вдохновенье,
Зачем летишь стрелой, 
И сердца упоенье 
Уносишь за собой?
До розовой денницы 
В отрадной тишине, 
Парнасские царицы, 
Подруги будьте мне! 
Пускай веселы тени 
Любимых мне певцов, 
Оставя тайны сени 
Стигийских берегов
Иль области эфирны, 
Воздушною толпой 
Слетят на голос лирный 
Беседовать со мной!.. 
И мертвые с живыми 
Вступили в хор един!.. 
Что вижу? ты пред ними, 
Парнасский исполин, 
Певец героев, славы, 
Вслед вихрям и громам, 
Наш лебедь величавый, 
Плывешь по небесам. 
В толпе и муз и граций, 
То с лирой, то с трубой, 
Наш Пиндар, наш Гораций, 
Сливает голос свой. 
Он громок, быстр и силен, 
Как Суна средь степей, 
И нежен, тих, умилен, 
Как вешний соловей. 
Фантазии небесной 
Давно любимый сын, 
То повестью прелестной 
Пленяет Карамзин; 
То мудрого Платона 
Описывает нам, 
И ужин Агатона, 
И наслажденья храм,
То древню Русь и нравы 
Владимира времян, 
И в колыбели славы 
Рождение славян. 
За ними сильф прекрасный, 
Воспитанник харит, 
На цитре сладкогласной 
О Душеньке бренчит; 
Мелецкого с собою 
Улыбкою зовет, 
И с ним, рука с рукою, 
Гимн радости поет!.. 
С эротами играя,
Философ и пиит, 
Близь Федра и Пильпая 
Там Дмитриев сидит; 
Беседуя с зверями 
Как счастливый дитя, 
Парнасскими цветами 
Скрыл истину шутя. 
За ним в часы свободы 
Поют среди певцов 
Два баловня природы, 
Хемницер и Крылов.
Наставники-пииты, 
О Фебовы жрецы! 
Вам, вам плетут хариты 
Бессмертные венцы! 
Я вами здесь вкушаю 
Восторги пиерид, 
И в радости взываю: 
О музы! я пиит! 

А вы, смиренной хаты 
О Лары и Пенаты! 
От зависти людской 
Мое сокройте счастье, 
Сердечно сладострастье 
И негу и покой! 
Фортуна, прочь с дарами 
Блистательных сует! 
Спокойными очами 
Смотрю на твой полет: 
Я в пристань от ненастья 
Челнок мой проводил, 
И вас, любимцы счастья, 
Навеки позабыл... 
Но вы, любимцы славы, 
Наперсники забавы, 
Любви и важных муз, 
Беспечные счастливцы, 
Философы-ленинцы, 
Враги придворных уз, 
Друзья мои сердечны! 
Придите в час беспечный 
Мой домик навестить — 
Поспорить и попить! 
Сложи печалей бремя, 
Жуковский добрый мой! 
Стрелою мчится время, 
Веселие стрелой! 
Позволь же дружбе слезы 
И горесть усладить, 
И счастья блеклы розы 
Эротам оживить. 
О Вяземский! цветами 
Друзей твоих венчай, 
Дар Вакха перед нами:
Вот кубок — наливай! 
Питомец муз надежный, 
О Аристиппов внук! 
Ты любишь песни нежны 
И рюмок звон и стук! 
В час неги и прохлады 
На ужинах твоих 
Ты любишь томны взгляды 
Прелестниц записных.
И все заботы славы, 
Сует и шум, и блажь, 
За быстрый миг забавы 
С поклонами отдашь. 
О! дай же ты мне руку, 
Товарищ в лени мой, 
И мы.... потопим скуку 
В сей чаше золотой! 
Пока бежит за нами 
Бог времени седой 
И губит луг с цветами 
Безжалостной косой, 
Мой друг! скорей за счастьем 
В путь жизни полетим; 
Упьемся сладострастьем, 
И смерть опередим; 
Сорвем цветы украдкой 
Под лезвием косы, 
И ленью жизни краткой 
Продлим, продлим часы! 
Когда же парки тощи 
Нить жизни допрядут
И нас в обитель нощи 
Ко прадедам снесут,— 
Товарищи любезны! 
Не сетуйте о нас, 
К чему рыданья слезны, 
Наемных ликов глас? 
К чему сии куренья 
И колокола вой, 
И томны псалмопенья 
Над хладною доской? 
К чему?... Но вы толпами 
При месячных лучах 
Сберитесь и цветами 
Усейте мирный прах; 
Иль бросьте на гробницы 
Богов домашних лик, 
Две чаши, две цевницы, 
С листами повилик; 
И путник угадает 
Без надписей златых, 
Что прах тут почивает 
Счастливцев молодых! 

Вторая половина 1811 и первая половина 1812


Мой гений

О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью твоей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный,
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой - любовью
В утеху дан разлуке он;
Засну ль?- приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.

1815


Н.И. Гнедичу (По чести мудрено в санях или верхом)

По чести мудрено в санях или верхом,
Когда кричат: «марш, марш, слушай!» кругом.
      Писать к тебе, мой друг, посланья…
Нет! Музы, убоясь со мной свиданья,
Честненько в Петербург иль бог знает куда
      Изволили сокрыться.
      А мне без них беда!
Кто волком быть привык, тому не разучиться
По волчьи и ходить, и лаять завсегда.
Частенько, погрузясь в священну думу,
      Не слыша барабанов шуму
И крику резкого осанистых стрелков,
Я крылья придаю моей ужасной кляче
И прямо — на Парнас! — или иначе,
      Не говоря красивых слов,
Очутится пред мной печальная картина:
Где ветр со всех сторон в разбиты окна дует.
И где любовницу, нахмурясь, кот цалует,
      Там финна бедного сума
      С усталых плеч валится;
      Несчастный к уголку садится
И, слезы утерев раздранным рукавом,
Догладывает хлеб мякинный и голодной…
      Несчастный сын страны холодной!
Он с голодом, войной и русскими знаком!

На перевод «Генриады», или Превращение Вольтера

   «Что это!— говорил Плутон,—
   Остановился Флегетон,
Мегера, Фурии и Цербер онемели,
   Внимая пенью твоему,
   Певец бессмертный Габриели?
      Умолкни!.. Но сему
      Безбожнику в награду
Поищем страшных мук, ужасных даже аду,
         Соделаем его
         Гнуснее самого
            Сизифа злова!»
Сказал и превратил — о ужас!— в Ослякова.

<1810>


На поэмы Петру Великому

Не странен ли судеб устав!
Певцы Петра — несчастья жертвы:
Наш Пиндар кончил жизнь, поэмы не скончав, 1
Другие живы все, но их поэмы мертвы!

¹ - Наш Пиндар кончил жизнь, поэмы не скончав — имеется ввиду Михаил Ломоносов, который не закончил своей поэмы о Петре Великом (прим. редактора).

<1811>


* * *

   На свет и на стихи
   Он злобой адской дышит;
Но в свете копит он грехи
   И вечно рифмы пишет...

<1817>


Надежда

Мой дух! доверенность к творцу!
Мужайся; будь в терпеньи камень.
Не он ли к лучшему концу
Меня провел сквозь бранный пламень?
На поле смерти чья рука
Меня таинственно спасала
И жадный крови меч врага,
И град свинцовый отражала?
Кто, кто мне силу дал сносить
Труды, и глад, и непогоду,-
И силу - в бедстве сохранить
Души возвышенной свободу?
Кто вел меня от юных дней
К добру стезею потаенной
И в буре пламенных страстей
Мой был вожатый неизменной?

Он! Он! Его все дар благой!
Он есть источник чувств высоких,
Любви к изящному прямой
И мыслей чистых и глубоких!
Все дар его, и краше всех
Даров - надежда лучшей жизни!
Когда ж узрю спокойный брег,
Страну желанную отчизны?
Когда струей небесных благ
Я утолю любви желанье,
Земную ризу брошу в прах
И обновлю существованье?

1815


Надпись к портрету Жуковского

Под знаменем Москвы, пред падшею столицей,
Он храбрым гимны пел, как пламенный Тиртей;
          В дни мира, новый Грей,
Пленяет нас задумчивой цевницей.

Надпись на гробе пастушки

Подруги милые! в беспечности игривой
Под плясовой напев вы резвитесь в лугах
И я, как вы, жила в Аркадии счастливой,
И я, на утре дней, в сих рощах и лугах
     Минутны радости вкусила;
Любовь в мечтах златых мне счастие сулила;
Но что ж досталось мне в сих радостных местах?—
          Могила!

<1810>


Новый род смерти

За чашей пуншевой в политику с друзьями
Пустился Бавий наш, присяжный стихотвор.
Одомаратели все сделались судьями,
И каждый прокричал свой умный приговор,
   Как ныне водится, Наполеону:
      «Сорвем с него корону!»
— «Повесим!»— «Нет, сожжем!»
— «Нет, это жестоко... в Казну отвезем
   И медленным отравим ядом».
— «Очнется!»— «Как же быть?»
         —«Пускай истает гладом!»
—«От жажды!..» — «Нет!» —
      вскричал насмешливый Филон,—
Нет! с большей лютостью дни изверга скончайте!
На Эльбе виршами до смерти зачитайте,
Ручаюсь: с двух стихов у вас зачахнет он!»

<1814>


* * *

От стужи весь дрожу,
Хоть у камина я сижу.
Под шубою лежу
И на огонь гляжу,
Но все как лист дрожу,
Подобен весь ежу,
Теплом я дорожу,
А в холоде брожу
И чуть стихами ржу.

<1817>


Ответ Гнедичу

Твой друг тебе навек отныне
С рукою сердце отдает;
Он отслужил слепой богине,
Бесплодных матери сует.
Увы, мой друг! я в дни младые
Цирцеям также отслужил,
В карманы заглянул пустые,
Покинул мирт и меч сложил.
Пускай, кто честолюбьем болен,
Бросает с Марсом огнь и гром;
Но я - безвестностью доволен
В Сабинском домике моем!
Там глиняны свои пенаты
Под сенью дружней съединим,
Поставим брашны небогаты,
А дни мечтой позолотим.
И если к нам любовь заглянет
В приют, где дружбы храм святой...
Увы! твой друг не перестанет
Еще ей жертвовать собой! -
Как гость, весельем пресыщенный,
Роскошный покидает пир,
Так я, любовью упоенный,
Покину равнодушно мир!

Между концом июля 1809 и февралем 1810


Ответ Тургеневу

Ты прав! Поэт не лжец,
Красавиц воспевая.
Но часто наш певец,
В восторге утопая,
Рассудка строгий глас
Забудет для Армиды,
Для двух коварных глаз;
Под знаменем Киприды
Сей новый Дон-Кишот
Проводит век с мечтами:
С химерами живет,
Беседует с духами,
С задумчивой луной,
И мир смешит собой!
Для света равнодушен,
Для славы и честей,
Одной любви послушен,
Он дышит только ей.
Везде с своей мечтою,
В столице и в полях,
С поникшей головою,
С унынием в очах,
Как призрак бледный бродит;
Одно твердит, поет:
Любовь, любовь зовет...
И рифмы лишь находит!
Так! верно, Аполлон
Давно с любовью в ссоре,
И мститель Купидон
Судил поэтам горе.
Все нимфы строги к нам
За наши псалмопенья,
Как Дафна к богу пенья;
Мы лавр находим там
Иль кипарис печали,
Где счастья роз искали,
Цветущих не для нас.
Взгляните на Парнас:
Любовник строгой Лоры:
Там в горести погас;
Скалы и дики горы
Его лишь знали глас
На берегах Воклюзы.
Там Душеньки певец,
Любимец нежной музы
И пламенных сердец,
Любил, вздыхал всечасно,
Везде искал мечты,
Но лирой сладкогласной
Не тронул красоты.
Лесбосская певица,
Прекрасная в женах,
Любви и Феба жрица,
Дни кончила в волнах...
И я - клянусь глазами,
Которые стихами
Мы взапуски поем,
Клянуся Хлоей в том,
Что русские поэты
Давно б на берег Леты
Толпами перешли,
Когда б скалу Левкада
В болота Петрограда
Судьбы перенесли!

Первая половина 1812 (?)


Отъезд

Ты хочешь, горсткой фимиама
Чтоб жертвенник я твой почтил?
Для граций муза не упряма,
И я им лиру посвятил.

Я вижу, вкруг тебя толпятся
Вздыхатели — шумливый рой!
Как пчелы на цветок стремятся
Иль легки бабочки весной.

И Марс высокий, в битвах смелый,
И Селадон плаксивый тут,
И юноша еще незрелый
Тебе сердечну дань несут.

Один — я видел — всё вздыхает,
Другой как мраморный стоит,
Болтун сорокой не болтает,
Нахал краснеет и молчит.

Труды затейливой Арахны,
Сотканные в углу тайком,
Не столь для мух игривых страшны,
Как твой для нас волшебный дом.

Но я один, прелестна Хлоя,
Платить сей дани не хочу
И, осторожности удвоя,
На тройке в Питер улечу.

Первая половина 1810 (?)


* * *

     Памфил забавен за столом,
     Хоть часто и назло рассудку;
Веселостью обязан он желудку,
     А памяти — умом.

<1815>


Пастух и соловей

    Басня

          Владиславу Александровичу Озерову

Любимец строгой Мельпомены,
Прости усердный стих безвестному певцу!
Не лавры к твоему венцу,
Рукою дерзкою сплетенны,
Я в дар тебе принес. К чему мой фимиам
Творцу "Димитрия", кому бессмертны музы,
Сложив признательности узы,
Открыли славы храм?
А храм сей затворен для всех зоилов строгих,
Богатых завистью, талантами убогих.
Ах, если и теперь они своей рукой
Посмеют к твоему творенью прикасаться,
А ты, наш Эврипид, чтоб позабыть их рой,
Захочешь с музами расстаться
И боле не писать,
Тогда прошу тебя рассказ мой прочитать.

Пастух, задумавшись в ночи безмолвной мая,
С высокого холма вокруг себя смотрел,
Как месяц в тишине великолепно шел,
Лучом серебряным долины освещая,
Как в рощах липовых чуть легким ветерком
Листы колеблемы шептали
И светлые ручьи, почив с природой сном,
Едва меж берегов струей своей мелькали.
Из рощи соловей
Долины оглашал гармонией своей,
И эхо песнь его холмам передавало.
Всё душу пастуха задумчиво пленяло,
Как вдруг певец любви на ветвях замолчал.
Напрасно наш пастух просил о песнях новых.
Печальный соловей, вздохнув, ему сказал:
"Недолго в рощах сих дубовых
Я радость воспевал!
Пройдет и петь охота,
Когда с соседнего болота
Лягушки кваканьем как бы назло глушат;
Пусть эта тварь поет, а соловьи молчат!"
"Пой, нежный соловей, - пастух сказал Орфею, -
Для них ушей я не имею.
Ты им молчаньем петь охоту придаешь:
Кто будет слушать их, когда ты запоешь?"

Весна 1807


* * *

Пафоса бог, Эрот прекрасный
На розе бабочку поймал
И, улыбаясь, у несчастной
Златые крылья оборвал.
«К чему ты мучишь так, жестокий?» —
Спросил я мальчика сквозь слез.
«Даю красавицам уроки»,—
Сказал — и в облаках исчез.

<1809>


Переход через Рейн

Меж тем как воины вдоль идут по полям,
Завидя вдалеке твои, о, Реин, волны,
   Мой конь, веселья полный,
От строя отделясь, стремится к берегам,
   На крыльях жажды прилетает,
   Глотает хладную струю
   И грудь усталую в бою
   Желанной влагой обновляет...

О, радость! я стою при Реинских водах!
И жадные с холмов в окрестность брося взоры,
   Приветствую поля и горы,
И замки рыцарей в туманных облаках,
   И всю страну обильну славой.
   Воспоминаньем древних дней,
   Где с Альпов вечною струей
   Ты льешься, Реин величавой!
Свидетель древности, событий всех времен,
О, Реин, ты поил несчетны легионы.
   Мечом писавшие законы
Для гордых Германа кочующих племен;
   Любимец счастья, бич свободы,
   Здесь Кесарь бился, побеждал,
   И конь его переплывал
   Твои священны Реин, воды.

Века мелькнули: мир крестом преображен,
Любовь и честь в душах суровых пробудились —
   Здесь витязи вооружились
Копьем за жизнь сирот, за честь прелестных жен
   Тут совершались их турниры,
   Тут бились храбрые — и здесь
   Не умер, мнится, и поднесь
   Звук сладкой Трубадуров лиры.
Так, здесь под тению смоковниц и дубов,
При шуме сладостном нагорных водопадов,
   В тени цветущих сел и градов
Восторг живет еще средь избранных сынов.
   Здесь всё питает вдохновенье:
   Простые нравы праотцов.
   Святая к родине любовь
   И праздной роскоши презренье.

Всё, всё — и вид полей и вид священных вод,
Туманной древности и Бардам современных,
   Для чувств и мыслей дерзновенных
И силу новую, и крылья придает.
   Свободны, горды, полудики,
   Природы верные жрецы,
   Тевтонски пели здесь певцы...
   И смолкли их волшебны лики.
Ты сам, родитель вод, свидетель всех времен
Ты сам, до наших дней, спокойный, величавый.
   С падением народной славы,
Склонил чело, увы! познал и стыд и плен...
   Давно ли брег твой под орлами
   Аттилы нового стонал,
   И ты уныло протекал
   Между враждебными полками?

Давно ли земледел вдоль красных берегов.
Средь виноградников заветных и священных,
   Полки встречал иноплеменных
И ненавистный взор зареинских сынов?
   Давно ль они, кичася, пили
   Вино из синих хрусталей,
   И кони их среди полей
   И зрелых нив твоих бродили?
И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов,
Под знаменем Москвы с свободой и с громами!..
   Стеклись с морей, покрытых льдами,
От струй полуденных, от Каспия валов,
   От волн Улеи и Байкала,
   От Волги, Дона и Днепра,
   От града нашего Петра,
   С вершин Кавказа и Урала!..

Стеклись, нагрянули за честь твоих граждан,
За честь твердынь и сел, и нив опустошенных
   И берегов благословенных
Где расцвело в тиши блаженство Россиян
Где ангел мирный, светозарной
   Для стран полуночи рожден
   И провиденьем обречен
   Царю, отчизне благодарной.
Мы здесь, о, Реин, здесь! ты видишь блеск мечей!
Ты слышишь шум полков и новых коней ржанье,
   Ура победы и взыванье
Идущих, скачущих к тебе богатырей.
   Взвивая к небу прах летучий,
   По трупам вражеским летят
   И вот — коней лихих поят,
   Кругом заставя дол зыбучий.

Какой чудесный пир для слуха и очей!
Здесь пушек светла медь сияет за конями,
   И ружья длинными рядами,
И стяги древние средь копий и мечей.
   Там шлемы воев оперенны,
   Тяжелой конницы строи,
   И легких всадников рои —
   В текучей влаге отраженны!
Там слышен стук секир — и пал угрюмый лес!
Костры над Реином дымятся и пылают!
   И чаши радости сверкают,
И клики воинов восходят до небес!
   Там ратник ратника объемлет;
   Там точит пеший штык стальной;
   И конный грозною рукой
   Крылатый дротик свой колеблет.

Там всадник, опершись на светлу сталь копья,
Задумчив и один, на береге высоком
   Стоит и жадным ловит оком
Реки излучистой последние края.
   Быть может, он воспоминает
   Реку своих родимых мест —
   И на груди свой медный крест
   Невольно к сердцу прижимает...
Но там готовится, по манию вождей.
Бескровный жертвенник средь гибельных трофеев.
   И богу сильных Маккавеев
Коленопреклонен служитель алтарей:
   Его, шумя, приосеняет
   Знамен отчизны грозный лес;
   И солнце юное с небес
   Алтарь сияньем осыпает.

Все крики бранные умолкли, и в рядах
Благоговение внезапу воцарилось
   Оружье долу преклонилось,
И вождь, и ратники чело склонили в прах:
   Поют владыке вышней силы,
   Тебе, подателю побед,
   Тебе, незаходимый свет!
   Дымятся мирные кадилы.
И се подвигнулись — валит за строем строй!
Как море шумное, волнуется всё войско;
   И это вторит клик геройской,
Досель неслышанный, о, Реин, над тобой!
   Твой стонет брег гостеприимной,
   И мост под воями дрожит!
   И враг, завидя их, бежит
   От глаз в дали теряясь дымной!..

1814


Песнь Гаральда Смелого

Мы, други, летали по бурным морям.
От родины милой летали далеко!
На суше, на море мы бились жестоко:
И море, и суша покорствуют нам!
О, други! как сердце у смелых кипело.
Когда мы, содвинув стеной корабли,
Как птицы, неслися станицей веселой
Вкруг пажитей тучных Сиканской земли!..
А дева русская Гаральда презирает.

О, друга! я младость не праздно провел!
С сынами Дронтгейма вы помните сечу?
Как вихорь, пред вами и мчался навстречу
Под камни и тучи свистящие стрел.
Напрасно сдвигались народы; мечами
Напрасно о наши стучали щиты:
Как бледные класы под ливнем, упали
И всадник, и пеший... владыка, и ты!..
А дева русская Гаральда презирает.

Нас было лишь трое на легком челне;
А море вздымалось, я помню, горами;
Ночь черная в полдень нависла с громами
И Гела зияла в соленой волне.
Но волны напрасно, яряся, хлестали:
Я черпал их шлемом, работал веслом:
С Гаральдом, о, други, вы страха не знали
И в мирную пристань влетели с челном!
А дева русская Гаральда презирает.

Вы, други, видали меня на коне?
Вы зрели, как рушил секирой твердыни,
Летая на бурном питомце пустыни
Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне?
Железом я ноги мои окрыляя,
И лань упреждаю по звонкому льду:
Я хладную влагу рукой рассекая,
Как лебедь отважный по морю иду...
А дева русская Гаральда презирает.

Я в мирных родился полночи снегах;
Но рано отбросил доспехи ловитвы —
Лук грозный и лыжи — и в шумные битвы
Вас, други, с собою умчал на судах.
Не тщетно за славой летали далеко
От милой отчизны по диким морям;
Не тщетно мы бились мечами жестоко:
И море и суша покорствуют нам!
А дева русская Гаральда презирает.

1816


* * *

Писать я не умею,
(Я много уписал).
Я дружбой пламенею,
Я дружбе верен стал.
Мне дружба заменяет
Умершую любовь!
Пусть жизнь нам изменяет;
Что было — будет вновь.

Пленный

В местах, где Рона протекает
По бархатным лугам,
Где мирт душистый расцветает,
Склонясь к ее водам,
Где на горах роскошно зреет
Янтарный виноград,
Златый лимон на солнце рдеет
И яворы шумят, -

В часы вечерния прохлады
Любуяся рекой,
Стоял, склоня на Рону взгляды
С глубокою тоской,
Добыча брани, русский пленный,
Придонских честь сынов,
С полей победы похищенный
Один - толпой врагов.

"Шуми, - он пел, - волнами, Рона,
И жатвы орошай,
Но плеском волн - родного Дона
Мне шум напоминай!
Я в праздности теряю время,
Душою в людстве сир;
Мне жизнь - не жизнь, без славы - бремя,
И пуст прекрасный мир!

Весна вокруг живит природу,
Яснеет солнца свет,
Всё славит счастье и свободу,
Но мне свободы нет!
Шуми, шуми волнами, Рона,
И мне воспоминай
На берегах родного Дона
Отчизны милый край!

Здесь прелесть - сельские девицы!
Их взор огнем горит
И сквозь потупленны ресницы
Мне радости сулит.
Какие радости в чужбине?
Они в родных краях;
Они цветут в моей пустыне,
И в дебрях, и в снегах.

Отдайте ж мне мою свободу!
Отдайте край отцов,
Отчизны вьюги, непогоду,
На родине мой кров,
Покрытый в зиму ярким снегом!
Ах! дайте мне коня;
Туда помчит он быстрым бегом
И день и ночь меня!

На родину, в сей терем древний,
Где ждет меня краса
И под окном в часы вечерни;
Глядит на небеса;
О друге тайно помышляет...
Иль робкою рукой
Коня ретивого ласкает,
Тебя, соратник мой!

Шуми, шуми волнами, Рона,
И жатвы орошай,
Но плеском волн - родного Дона
Мне шум напоминай!
О ветры, с полночи летите
От родины моей,
Вы, звезды севера, горите
Изгнаннику светлей!"

Так пел наш пленник одинокий
В виду лионских стен,
Где юноше судьбой жестокой
Назначен долгий плен.
Он пел - у ног сверкала Рона,
В ней месяц трепетал,
И на златых верхах Лиона
Луч света догорал.

<1814>


Подражание Ариосту

            La verginella ê simile alla rosa

Девица юная подобна розе нежной,
Взлелеянной весной под сению надежной:
Ни стадо алчное, ни взоры пастухов
Не знают тайного сокровища лугов,
Но ветер сладостный, но рощи благовонны
Земля и небеса прекрасной благосклонны.

La verginella ê simile alla rosa - Девушка подобна розе (итал.)

Послание графу Виельгорскому

О ты, владеющий гитарой трубадура,
Эраты голосом и прелестью Амура,
Воспомни, милый граф, счастливы времена,
Когда нас юношей увидела Двина!
Когда, отвоевав под знаменем Беллоны,
Под знаменем Любви я начал воевать
И новый регламент и новые законы
В глазах прелестницы читать!
Заря весны моей, тебя как не бывало!
Но сердце в той стране с любовью отдыхало,
Где я узнал тебя, мой нежный трубадур!
Обетованный край! где ветреный Амур
Прелестным личиком любезный пол дарует,
Под дымкой на груди лилеи образует
(Какими б и у нас гордилась красота!),
Вливает томный огнь и в очи, и в уста,
А в сердце юное любви прямое чувство.
Счастливые места, где нравиться искусство
Не нужно для мужей,
Сидящих с трубками вкруг угольных огней
За сыром выписным, за гамбургским журналом,
Меж тем как жены их, смеясь под опахалом,
"Люблю, люблю тебя!" - пришельцу говорят
И руку жмут ему коварными перстами!

О мой любезный друг! Отдай, отдай назад
Зарю прошедших дней и с прежними бедами,
С любовью и войной!
Или, волшебник мой,
Одушеви мое музыкой песнопенье;
Вдохни огонь любви в холодные слова,
Еще отдай стихам потерянны права
И камни приводить в движенье,
И горы, и леса!
Тогда я с сильфами взлечу на небеса
И тихо, как призрак, как луч от неба ясный,
Спущусь на берега пологие Двины
С твоей гитарой сладкогласной:
Коснусь волшебныя струны,
Коснусь... и нимфы гор при месячном сияньи,
Как тени легкие, в прозрачном одеяньи,
С сильванами сойдут услышать голос мой.
Наяды робкие, всплывая над водой,
Восплешут белыми руками,
И майский ветерок, проснувшись на цветах,
В прохладных рощах и садах,
Повеет тихими крылами;
С очей прелестных дев он свеет тонкий сон,
Отгонит легки сновиденья
И тихим шепотом им скажет: "Это он!
Вы слышите его знакомы песнопенья!"

Конец декабря 1809


Послание к Н.И. Гнедичу

Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях
И что в стихах
Украдкой от друзей на лире воспеваешь?
С Фингаловым певцом мечтаешь
Иль резвою рукой
Венок красавице сплетаешь?
Поешь мечты, любовь, покой,
Улыбку томныя Корины
Иль страстный поцелуй шалуньи Зефирины?
Все, словом, прелести Цитерских уз -
Они так дороги воспитаннику муз -
Поешь теперь, а твой на Севере приятель,
Веселий и любви своей летописатель,
Беспечность полюбя, забыл и Геликон.
Терпенье и труды ведь любит Аполлон -
А друг твой славой не прельщался,
За бабочкой, смеясь, гонялся,
Красавицам стихи любовные шептал
И, глядя на людей - на пестрых кукл - мечтал:
"Без скуки, без забот не лучше ль жить с друзьями,
Смеяться с ними и шутить,
Чем исполинскими шагами
За славой побежать и в яму оскользить?"
Охоты, право, не имею
Чрез то я сделаться смешным
И умным, и глупцам, и злым,
Иль, громку лиру взяв, пойти вослед Алкею,
Надувшись пузырем, родить один лишь дым,
Как Рифмин, закричать: "Ликуй, земля, со мною!
Воспряньте, камни, лес! Зрю муз перед собою!
Восторг! Лечу на Пинд!.. Простите, что упал:
Ведь я Пиндару подражал!"
Что в громких песнях мне? Доволен я мечтами,
В покойном уголке тихонько притаясь,
Но с светом вовсе не простясь:
Играя мыслями, я властвую духами.

Мы, право, не живем
На месте всё одном,
Но мыслями летаем;
То в Африку плывем,
То на развалинах Пальмиры побываем,
То трубку выкурим с султаном иль пашой,
Или, пленяся вдруг султановой женой,
Фатимой томной, молодой,
Тотчас дарим его рогами;
Смеемся муфтию, деремся с визирями,
И после, убежав (кто в мыслях не колдун?),
Увидим стройных нимф, услышим звуки струн,
И где ж очутимся? На бале и в Париже!
И так мечтанием бываем к счастью ближе,
А счастие лишь там живет,
Где нас, безумных, нет.
Мы сказки любим все, мы - дети, но большие.
Что в истине пустой? Она лишь ум сушит,
Мечта всё в мире золотит,
И от печали злыя
Мечта нам щит.
Ах, должно ль запретить и сердцу забываться,
Поэтов променя на скучных мудрецов!
Поэты не дают с фантазией расстаться,
Мы с ними посреди Армидиных садов,
В прохладе рощ тенистых,
Внимаем пению Орфеев голосистых.
При шуме ветерков на розах нежных спим
И возле нимф вздыхаем,
С богами даже говорим,
А с мудрецами лишь болтаем,
Браним несчастный мир да, рассердясь... зеваем.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так, сердце может лишь мечтою услаждаться!
Оно всё хочет оживить:
В лесу на утлом пне друидов находить,
Укрывшихся под ель, рукой времян согбенну;
Услышать барда песнь священну,
С Мальвиною вздохнуть на берегу морском
О ратнике младом.
Всё сердцу в мире сем вещает.
И гроб безмолвен не бывает,
И камень иногда пустынный говорит:
"Герой здесь спит!"

Так, сердцем рождена, поэзия любезна,
Как нектар сладостный, приятна и полезна.
Язык ее - язык богов;
Им дивный говорил Омир, отец стихов.
Язык сей у творца берет Протея виды.
Иной поет любовь: любимец Афродиты,
С свирелью тихою, с увенчанной главой,
Вкушает лишь покой,
Лишь радости одни встречает
И розами стезю сей жизни устилает.
Другой,
Как славный Тасс, волшебною рукой
Являет дивный храм природы
И всех чудес ее тьмочисленные роды:
Я зрю то мрачный ад,
То счастия чертог, Армидин дивный сад;
Когда же он дела героев прославляет
И битвы воспевает,
Я слышу треск и гром, я слышу стон и крик...
Таков поэзии язык!

Не много ли с тобой уж я заговорился?
Я чересчур болтлив: я с Фебом подружился,
А с ним ли бедному поэту сдобровать?
Но, чтоб к концу привесть начатое маранье,
Хочу тебе сказать,
Что пременить себя твой друг имел старанье,
Увы, и не успел! Прими мое признанье!
Никак я не могу одним доволен быть,
И лучше розы мне на терны пременить,
Чем розами всегда одними восхищаться.
Итак, не должно удивляться,
Что ветреный твой друг -
Поэт, любовник вдруг
И через день потом философ с грозным тоном,
А больше дружен с Аполлоном,
Хоть и нейдет за славы громом,
Но пишет всё стихи,
Которы за грехи,
Краснеяся, друзьям вполголоса читает
И первый сам от них зевает.

Первая половина 1805


Послание к стихам моим

     Sifflez-moi librement, je vous le rends, mes freres.

                                           Voltaire*

Стихи мои! опять за вас я принимаюсь!
С тех пор как с музами, к несчастью, обращаюсь,
Покою ни на час... О, мой враждебный рок!
Во сне и наяву Кастальский льется ток!
Но с страстию писать не я один родился:
Чуть стопы размерять кто только научился,
За славою бежит - и бедный рифмотвор
В награду обретет не славу, но позор.
Куда ни погляжу, везде стихи марают,
Под кровлей песенки и оды сочиняют.
И бедный Стукодей, что прежде был капрал,
Не знаю для чего, теперь поэтом стал:
Нет хлеба ни куска, а роскошь выхваляет
И грациям стихи голодный сочиняет;
Пьет воду, а вино в стихах льет через край;
Филису нам твердит: "Филиса, ты мой рай!"
Потом, возвысив тон, героев воспевает:
В стихах его и сам Суворов умирает!
Бедняга! удержись... брось, брось писать совсем!
Не лучше ли тебе маршировать с ружьем!
Плаксивин на слезах с ума у нас сошел:
Всё пишет, что друзей на свете не нашел!
Поверю: ведь с людьми нельзя ему ужиться,
И так не мудрено, что с ними он бранится.
Безрифмин говорит о милых... о сердцах...
Чувствительность души твердит в своих стихах;
Но книг его - увы! - никто не покупает,
Хотя и Глазунов в газетах выхваляет.
Глупон за деньги рад нам всякого бранить,
И даже он готов поэмой уморить.
Иному в ум придет, что вкус восстановляет:
Мы верим все ему - кругами утверждает!
Другой уже спешит нам драму написать,
За коей будем мы не плакать, а зевать.
А третий, наконец... Но можно ли помыслить -
Все глупости людей в подробности исчислить?..
Напрасный будет труд, но в нем и пользы нет:
Сатирою нельзя переменить нам свет.
Зачем с Глупоном мне, зачем всегда браниться?
Он также на меня готов вооружиться.
Зачем Безрифмину бумагу не марать?
Всяк пишет для себя: зачем же не писать?
Дым славы, хоть пустой, любезен нам, приятен;
Глас разума - увы! - к несчастию, не внятен.
Поэты есть у нас, есть скучные врали;
Они не вверх летят, не к небу, но к земли.
Давно я сам в себе, давно уже признался,
Что в мире, в тишине мой век бы провождался,
Когда б проклятый Феб мне не вскружил весь ум;
Я презрел бы тогда и славы тщетный шум
И жил бы так, как хан во славном Кашемире,
Не мысля о стихах, о музах и о лире.
Но нет... Стихи мои, без вас нельзя мне жить,
И дня без рифм, без стоп не можно проводить!
К несчастью моему, мне надобно признаться,
Стихи, как женщины: нам с ними ли расстаться?..
Когда не любят нас, хотим их презирать,
Но всё не престаем прекрасных обожать!

* Освистывайте меня без стеснения, собратья мои, я отвечу вам тем же. Вольтер (франц.)

1804 или 1805


Послание к Тургеневу

О ты, который средь обедов,
Среди веселий и забав
Сберёг для дружбы кроткий нрав,
Для дел — характер честный дедов!
О ты, который при дворе,
В чаду успехов или счастья,
Найти умел в одном добре
Души прямое сладострастье!
О ты, который с похорон
На свадьбы часто поспеваешь,
Но, бедного услыша стон,
Ушей не затыкаешь!
Услышь, мой верный доброхот,
Певца смиренного моленье,
Доставь крупицу от щедрот
Сироткам двум на прокормленье!
Замолви слова два за них
Красноречивыми устами:
«Лишь дайте им!» — промолви — вмиг
Оне очутятся с рублями.
Но кто оне? Скажу точь-в-точь
Всю повесть их перед тобою.
    Оне — вдова и дочь,
Чета забытая судьбою.
Жил некто в мире сем .....ов,
Царя усердный воин.
Был беден. Умер. От долгов
Он следственно спокоен.
Но в мире он забыл жену
С грудным ребёнком; и одну
Суму оставил им в наследство…
Но здесь не всё для бедных бедство!
Им добры люди помогли,
    Согрели, накормили,
И, словом, как могли,
    Сироток приютили.
Прекрасно! славно! — спору нет!
    Но… здешний свет
Не рай — мне сказывал мой дед.
Враги нахлынули рекою,
С землёй сравнялася Москва…
    И бедная вдова
Опять пошла с клюкою…
А между тем всё дочь растет,
И нужды с нею подрастают.
День за день всё идёт, идёт,
Недели, месяцы мелькают;
Старушка клонится, а дочь
Пышнее розы расцветает,
И стала… Грация точь-в-точь!
Прелестный взор, глаза большие,
Румянец Флоры на щеках,
И кудри льняно-золотые
На алебастровых плечах.
Что слово молвит — то приятство,
Что ни наденет — всё к лицу!
Краса (увы!) её богатство
И всё приданое к венцу,
А крохи нет насущной хлеба!
Т<ургенев>, друг наш! ради неба —
Прийди на помощь красоте,
Несчастию и нищете!
Оне пред образом, конечно,
Затеплят чистую свечу,
За чьё здоровье — умолчу:
Ты угадаешь, друг сердечной!

Послание к Хлое

       Подражание

Решилась, Хлоя, ты со мною удалиться
И в мирну хижину навек переселиться.
Веселий шумных мы забудем дым пустой:
Он скуку завсегда ведет лишь за собой.
За счастьем мы бежим, но редко достигаем,
Бежим за ним вослед - и в пропасть упадаем!
Как путник, огнь в лесу когда блудящий зрит,
Стремится к оному, но призрак прочь бежит,
В болота вязкие его он завлекает
И в страшной тишине в пустыне исчезает, -
Таков и человек! Куда ни бросим взгляд,
Узрим тотчас, что он и в счастии не рад.
Довольны все умом, фортуною - нимало.
Что нравилось сперва, теперь то скучно стало;
То денег, то чинов, то славы он желает,
Но славы посреди и денег он - зевает!
Из хижины своей брось, Хлоя, взгляд на свет:
Четыре бьет часа - и кончился обед:
Из дому своего Глицера поспешает,
Чтоб ехать - а куда? - беспечная не знает.
"Постой!" - она кричит, и лошади стоят.
К Лаисе входит в дом, Лаису обнимает,
Садится, говорит о модах - и зевает;
О времени потом, о карточной игре,
О лентах, о пере, о платье и дворе.
Окончив разговор, который истощился,
От скуки уж поет. Глупонов тут явился,
Надутый, как павлин, с пустою головой,
Глядится в зеркало и шаркает ногой.
Вдруг входит Брумербас; всё в зале замолкает.
Вступает в разговор и голос возвышает:
"Париж я верно б взял, - кричит из всех он сил, -
И Амстердам потом, гишпанцев бы разбил..."
Тут вспыхнет, как огонь, затопает ногами,
Пойдет по комнате широкими шагами;
Вообразит себе, что неприятель тут,
Что режут, что палят, кричат "ура!" и жгут.
Заплюет всем глаза герой наш плодовитый,
Но вдруг смиряется и бросив взгляд сердитый;
Начнет рассказывать, как турка задавил,
Как роту целую янычаров убил,
Турчанки нежные в него как все влюблялись,
Как турки в полону от злости запыхались,
И битые часа он три проговорит!..
Никто не слушает, а он кричит, кричит!
Но в зале разговор тут общим становится,
Всяк хочет говорить и хочет отличиться,
Какой ужасный шум! Нельзя ничто понять,
Нельзя и клевету от правды различать.
Ни слова не слыхать! Немыми будто стали.
Придите, карты, к нам: все спят уже без вас!
Без карт покажется за век один и час.
К зеленому столу все гости прибегают
И жадность к золоту весельем прикрывают.
Окончили игру и к ужину спешат,
Смеются за столом, с соседом говорят:
И бедный человек живее становится,
За пищей, кажется, он вновь переродится.
Какой я слышу здесь чуднейший разговор!
Какие глупости! какая ложь и вздор!
Педант бранит войну и вместе мир ругает,
Сердечкин тут стихи любовные читает,
Тут старые Бурун нам новости твердит,
А здесь уже Глупон от скуки чуть не спит!
И так-то, Хлоя, век свой люди провожают,
И так-то целый день в бездействии теряют,
День долгий, тягостный ленивому глупцу,
Но краткий, напротив, полезный мудрецу.
Сокроемся, мой друг, и навсегда простимся
С людьми и с городом: в деревне поселимся,
Под мирной кровлею дни будем провождать:
Как сладко тишину по буре нам вкушать!

1804 или 1805


Последняя весна

В полях блистает Май веселый!
Ручей свободно зажурчал,
И яркий голос Филомелы
Угрюмый бор очаровал:
Всё новой жизни пьет дыханье!
Певец любви, лишь ты уныл!
Ты смерти верной предвещанье
В печальном сердце заключил;
Ты бродишь слабыми стопами
В последний раз среди полей,
Прощаясь с ними и с лесами
Пустынной родины твоей.
«Простите, рощи и долины,
Родные реки и поля!
Весна пришла, и час кончины
Неотразимой вижу я!
Так! Эпидавра прорицанье
Вещало мне — В последний раз
Услышишь горлиц воркованье
И Гальционы тихий глас:
Зазеленеют гибки лозы,
Поля оденутся в цветы,
Там первые увидишь розы
И с ними вдруг увянешь ты.
Уж близок час… Цветочки милы,
К чему так рано увядать?
Закройте памятник унылый,
Где прах мой будет истлевать;
Закройте путь к нему собою
От взоров дружбы навсегда.
Но если Делия с тоскою
К нему приближится; тогда
Исполните благоуханьем
Вокруг пустынный небосклон
И томным листьев трепетаньем
Мой сладко очаруйте сон!»
В полях цветы не увядали,
И Гальционы в тихой час
Стенанья рощи повторяли;
А бедный юноша… погас!
И дружба слёз не уронила
На прах любимца своего;
И Делия не посетила
Пустынный памятник его:
Лишь пастырь в тихий час денницы,
Как в поле стадо выгонял,
Унылой песнью возмущал
Молчанье мёртвое гробницы.

* * *

Пред ними истощает
Любовь златой колчан.
Все в них обворожает:
Походка, легкий стан,
Полунагие руки
И полный неги взор,
И уст волшебны звуки,
И страстный разговор,—
Все в них очарованье!
А ножка... милый друг,
Она — харит созданье,
Кипридиных подруг.
Для ножки сей, о вечны боги,
Усейте розами дороги
Иль пухом лебедей!
Сам Фидий перед ней
В восторге утопает,
Поэт — на небесах,
И труженик в слезах
Молитву забывает!

<25 апреля 1814>


Привидение

      Из Парни

Посмотрите! в двадцать лет
Бледность щеки покрывает;
С утром вянет жизни цвет:
Парка дни мои считает
И отсрочки не дает.
Что же медлить! Ведь Зевеса
Плач и стон не укротит.
Смерти мрачной занавеса
Упадет - и я забыт!
Я забыт... но из могилы,
Если можно воскресать,
Я не стану, друг мой милый,
Как мертвец тебя пугать.
В час полуночных явлений
Я не стану в виде тени,
То внезапну, то тишком,
С воплем в твой являться дом.
Нет, по смерти невидимкой
Буду вкруг тебя летать;
На груди твоей под дымкой
Тайны прелести лобзать;
Стану всюду развевать
Легким уст прикосновеньем,
Как зефира дуновеньем,
От каштановых волос
Тонкий запах свежих роз.
Если лилия листами
Ко груди твоей прильнет,
Если яркими лучами
В камельке огонь блеснет,
Если пламень потаенный
По ланитам пробежал,
Если пояс сокровенной
Развязался и упал,-
Улыбнися, друг бесценной,
Это - я! Когда же ты,
Сном закрыв прелестны очи,
Обнажишь во мраке ночи
Роз и лилий красоты,
Я вздохну... и глас мой томной,
Арфы голосу подобной,
Тихо в воздухе умрет.
Если ж легкими крылами
Сон глаза твои сомкнет,
Я невидимо с мечтами
Стану плавать над тобой.
Сон твой, Хлоя, будет долог...
Но когда блеснет сквозь полог
Луч денницы золотой,
Ты проснешься... о, блаженство!
Я увижу совершенство...
Тайны прелести красот,
Где сам пламенный Эрот
Оттенил рукой своею
Розой девственну лилею.
Все опять в моих глазах!
Все покровы исчезают;
Час блаженнейший!.. Но, ах!
Мертвые не воскресают.

1810


Пробуждение

Зефир последний свеял сон
С ресниц, окованных мечтами,
Но я - не к счастью пробужден
Зефира тихими крылами.
Ни сладость розовых лучей
Предтечи утреннего Феба,
Ни кроткий блеск лазури неба,
Ни запах, веющий с полей,
Ни быстрый лёт коня ретива
По скату бархатных лугов,
И гончих лай, и звон рогов
Вокруг пустынного залива -
Ничто души не веселит,
Души, встревоженной мечтами,
И гордый ум не победит
Любви - холодными словами.

1815


Радость (Любимца Кипридина...)

Подражание Касти

Любимца Кипридина
И миртом, и розою
Венчайте, о юноши
И девы стыдливые!
Толпами сбирайтеся,
Руками сплетайтеся
И, радостно топая,
Скачите и прыгайте!
Мне лиру тиискую
Камены и грации
Вручили с улыбкою:
И песни веселию,
Приятнее нектара
И слаще амврозии,
Что пьют небожители,
В блаженстве беспечные,
Польются со струн ее!
Сегодня — день радости:
Филлида суровая
Сквозь слезы стыдливости
«Люблю!» мне промолвила.
Как роза, кропимая
В час утра Авророю,
С главой, отягченною
Бесценными каплями,
Румяней становится,—
Так ты, о прекрасная!
С главою поникшею,
Сквозь слезы стыдливости,
Краснея, промолвила:
«Люблю!» тихим шепотом.
Всё мне улыбнулося;
Тоска и мучения,
И страхи и горести
Исчезли — как не было!
Киприда, влекомая
По воздуху синему
Меж бисерных облаков
Цитерскими птицами
К Цитере иль Пафосу,
Цветами осыпала
Меня и красавицу.
Всё мне улыбнулося!—
И солнце весеннее,
И рощи кудрявые,
И воды прозрачные,
И холмы парнасские!
Любимца Кипридина,
В любви победителя,
И миртом, и розою
Венчайте, о юноши
И девы стыдливые!

Около 1810 (?)


Разлука (Гусар, на саблю опираясь...)

Гусар, на саблю опираясь,
В глубокой горести стоял;
Надолго с милой разлучаясь,
        Вздыхая, он сказал:

"Не плачь, красавица! Слезами
Кручине злой не пособить!
Клянуся честью и усами
        Любви не изменить!

Любви непобедима сила!
Она мой верный щит в войне;
Булат в руке, а в сердце Лила,-
        Чего страшиться мне?

Не плачь, красавица! Слезами
Кручине злой не пособить!
А если изменю... усами
        Клянусь, наказан быть!

Тогда мой верный конь споткнися,
Летя во вражий стан стрелой,
Уздечка браная порвися
        И стремя под ногой!

Пускай булат в руке с размаха
Изломится, как прут гнилой,
И я, бледнея весь от страха,
        Явлюсь перед тобой!"

Но верный конь не спотыкался
Под нашим всадником лихим;
Булат в боях не изломался,-
        И честь гусара с ним!

А он забыл любовь и слезы
Своей пастушки дорогой
И рвал в чужбине счастья розы
        С красавицей другой.

Но что же сделала пастушка?
Другому сердце отдала.
Любовь красавицам - игрушка,
        А клятвы их - слова!

Всё здесь, друзья! изменой дышит,
Теперь нет верности нигде!
Амур, смеясь, все клятвы пишет
        Стрелою на воде.

* * *

Рыдайте, амуры и нежные грации,
У нимфы моей на личике нежном
Розы поблекли и вянут все прелести.
Венера всемощная! Дочерь Юпитера!
Услышь моления и жертвы усердные:
Не погуби на тебя столь похожую!

<1810>


Сей старец, что всегда летает...

Сей старец, что всегда летает,
Всегда приходит, отъезжает,
Везде живет — и здесь и там,
С собою водит дни и веки,
Съедает горы, сушит реки
И нову жизнь дает мирам,
Сей старец, смертных злое бремя,
Желанный всеми, страшный всем,
Крылатый, легкий, словом — время,
Да будет в дружестве твоем
Всегда порукой неизменной
И, пробегая глупый свет,
На дружбы жертвенник священный
Любовь и счастье занесет!

<5 декабря 1811>


Скальд

"Воспой нам песнь любви и брани,
О скальд, свидетель древних лет,
Твой меч тяжел для слабой длани,
Но глас века переживет!"
- "Отцов великих славны чада! -
Егил героям отвечал, -
Священных скальдов песнь - награда
Тому, кто в битвах славно пал:
И щит его, и метки стрелы -
Они спасут от алчной Гелы.
Ах, мне ли петь? Мой глас исчез,
Как бури усыпленный ропот,
Который, чуть колебля лес,
Несет в долины томный шепот.
Но славны подвиги отцов
Живут в моем воспоминаньи;
При тусклом зарева мерцаньи
Прострите взор на ряд холмов,
На ветхи стены и могилы,
Покры"ты" мхом, - там ветр унылый
С усопших прахом говорит;
Там меч, копье и звонкий щит
Покрыты пылью и забвенны...
Остатки храброго священны!
Я их принес на гроб друзей,
На гроб Аскара и Елои!..
А вы, о юноши-герои,
Внемлите повести моей".

Между 1809 и 1811


Совет друзьям

                   Que vois-je, c'en est fait;
                   je t'embrasse, et tu meurs.

                                      Voltaire *


Подайте мне свирель простую,
Друзья! и сядьте вкруг меня
Под эту вяза тень густую,
Где свежесть дышит среди дня;
Приближьтесь, сядьте и внемлите
Совету музы вы моей:
Когда счастливо жить хотите
Среди весенних кратких дней,
Друзья! оставьте призрак славы,
Любите в юности забавы
И сейте розы на пути.
О юность красная! цвети!
И, током чистым окропленна,
Цвети хотя немного дней,
Как роза, миртом осененна,
Среди смеющихся полей;
Но дай нам жизнью насладиться,
Цветы на тернах находить!
Жизнь - миг! не долго веселиться,
Не долго нам и в счастьи жить!
Не долго - но печаль забудем,
Мечтать во сладкой неге будем:
Мечта - прямая счастья мать!
Ах! должно ли всегда вздыхать
И в майский день не улыбаться?
Нет, станем лучше наслаждаться,
Плясать под тению густой
С прекрасной нимфой молодой,
Потом, обняв ее рукою,
Дыша любовию одною,
Тихонько будем воздыхать
И сердце к сердцу прижимать.

Какое счастье! Вакх веселый
Густое здесь вино нам льет,
А тут в одежде тонкой, белой
Эрата нежная поет:
Часы крылаты! не летите,
Ах! счастье мигом хоть продлите!
Но нет! бегут счастливы дни,
Бегут, летят стрелой они;
Ни лень, ни сердца наслажденья
Не могут их сдержать стремленья,
И время сильною рукой
Губит и радость, и покой!

Луга веселые, зелены!
Ручьи прозрачны, милый сад!
Ветвисты ивы, дубы, клены,
Под тенью вашею прохлад
Ужель вкушать не буду боле?
Ужели скоро в тихом поле
Под серым камнем стану спать?
И лира, и свирель простая
На гробе будут там лежать!
Покроет их трава густая,
Покроет, и ничьей слезой
Прах хладный мой не окропится!
Ах! должно ль мне о том крушиться?
Умру, друзья! - и всё со мной!
Но парки темною рукою
Прядут, прядут дней тонку нить...
Коринна и друзья со мною, -
О чем же мне теперь грустить?

Когда жизнь наша скоротечна,
Когда и радость здесь не вечна,
То лучше в жизни петь, плясать,
Искать веселья и забавы
И мудрость с шутками мешать,
Чем, бегая за дымом славы,
От скуки и забот зевать.

* Что вижу я, все кончено; я тебя обнимаю, и ты умираешь. Вольтер. (Франц.).

<1806>


Совет эпическому стихотворцу

        Какое хочешь имя дай
        Твоей поэме полудикой:
‎Пётр длинный, Пётр большой, но только Пётр Великой —
        Её не называй. 

<1810>


Сон воинов

 Из поэмы «Иснель и Аслега»

Битва кончилась, ратники пируют
вокруг зажженных дубов...

...Но вскоре пламень потухает,
И гаснет пепел черных пней,
И томный сон отягощает
Лежащих воев средь полей.
Сомкнулись очи; но призраки
Тревожат краткий их покой:
Иный лесов проходит мраки,
Зверей голодных слышит вой;
Иный на лодке легкой реет
Среди кипящих в море волн;
Веслом десница не владеет,
И гибнет в бездне бренный челн;
Иный места узрел знакомы,
Места отчизны, милый край!
Уж слышит псов домашних лай
И зрит отцов поля и домы
И нежных чад своих... Мечты!
Проснулся в бездне темноты!
Иный чудовище сражает —
Бесплодно меч его сверкает;
Махнул еще, его рука,
Подъята вверх... окостенела;
Бежать хотел — его нога
Дрожит, недвижима, замлела;
Встает — и пал! Иный плывет
Поверх прозрачных тихих вод
И пенит волны под рукою;
Волна, усиленна волною,
Клубится, пенится горой
И вдруг обрушилась, клокочет;
Несчастный борется с рекой,
Воззвать к дружине верной хочет,-
И голос замер на устах!
Другой бежит на поле ратном,
Бежит, глотая пыль и прах;
Трикрат сверкнул мечом булатным,
И в воздухе недвижим меч!
Звеня упали латы с плеч...
Копье рамена прободает,
И хлещет кровь из них рекой;
Несчастный раны зажимает
Холодной, трепетной рукой!
Проснулся он... и тщетно ищет
И ран, и вражьего копья.
Но ветр шумит и в роще свищет;
И волны мутного ручья
Подошвы скал угрюмых роют,
Клубятся, пенятся и воют
Средь дебрей снежных и холмов...

Между 1808 и февралем 1811


Сон могольца

           Баснь

Могольцу снилися жилища Елисейски:
   Визирь блаженный в них
   За добрые дела житейски,
   В числе угодников святых.
   Покойно спал на лоне Гурий.
   Но сонный видит ад,
   Где пламенем объят,
   Терзаемый бичами Фурий,
Пустынник испускал ужасный вопль и стон.

   Моголец в ужасе проснулся.
   Не ведая, что значит сон.
Он думал, что пророк в сих мертвых обманулся
   Иль тайну для него скрывал;
   Тотчас гадателя призвал,
И тот ему в ответ: «Я не дивлюсь ни мало
Что в снах есть разум, цель и склад.
Нам небо и в мечтах премудрость завещало...
Сей праведник, визирь, оставя двор и град,
Жил честно и всегда любил уединенье,—
Пустынник на поклон таскался к визирям».

   С гадателем сказав, что значит сновиденье,
Внушил бы я любовь к деревне и полям.
Обитель мирная! в тебе успокоенье
И все дары небес даются щедро нам.

   Уединение, источник благ и счастья!
Места любимые! ужели никогда
Не скроюсь в вашу сень от бури и ненастья?
Блаженству моему настанет ли чреда?
Ах! кто остановит меня под мрачной тенью?
Когда перенесусь в священные леса?
О, Музы! сельских дней утеха и краса!
Научите ль меня небесных тел теченью?
Светил блистающих несчетны имена
Узнаю ли от вас? Иль, если мне дана
Способность малая и скудно дарованье,
Пускай пленит меня источников журчанье.
И я любовь и мир пустынный воспою!
Пусть Парка не прядет из злата жизнь мою,
И я не буду спать под бархатным наметом:
Ужели через то я потеряю сон?
И меньше ль по трудах мне будет сладок он,
Зимой — близь огонька, в тени древесной — летом?
Без страха двери сам для Парки отопру,
Беспечно век прожив, спокойно и умру.

Не позднее 1808


Сравнение

«Какое сходство Клит с Суворовым имел?»
   — «Нималого!» — «Большое».
— «Помилуй! Клит был трус, от выстрела робел
И пекся об одном желудке и покое;
Великий вождь вставал с зарей для ратных дел,
   А Клит спал часто по неделе».
— «Все так! да умер он,
         как вождь сей... на постеле».

<1810>


Стихи на смерть Даниловой (Вторую Душеньку...)

Вторую Душеньку или еще прекрасней,
      Еще, еще опасней,
Меж Терпсихориных любимиц усмотрев,
Венера не могла сокрыть жестокий гнев:
   С мольбою к паркам приступила
   И нас Даниловой лишила.

* Она представляла Психею в славном балете «Амур и Психея».

Между 8 января и апрелем 1810, С.-Петербург


Судьба Одиссея

Средь ужасов земли и ужасов морей
Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки
Богобоязненный страдалец Одиссей;
Стопой бестрепетной сходил Аида в мраки;
Харибды яростной, подводной Сциллы стон
   Не потрясли души высокой.
Казалось, победил терпеньем рок жестокой
И чашу горести до капли выпил он;
Казалось, небеса карать его устали
   И тихо сонного домчали
До милых родины давно желанных скал.
Проснулся он: и что ж? отчизны не познал.

<1814>


Счастливец

    Подражание Касти

Слышишь! мчится колесница
Там по звонкой мостовой!
Правит сильная десница
Коней сребряной браздой!

Их копыта бьют о камень;
Искры сыплются струей;
Пышет дым и черный пламень
Излетает из ноздрей!

Резьбой дивною и златом
Колесница вся горит:
На ковре ее богатом
Кто ж, Лизета, кто сидит?

Временщик, вельмож любимец,
Что на откуп город взял...
Ax! давно ли он у крылец
Пыль смиренно обметал?

Вот он с нами поравнялся
И едва кивнул главой;
Вот уж молнией промчался
Пыль оставя за собой!

Добрый путь! пока лелеет
В колыбели счастье вас!
Поздно ль? рано ль? но приспеет
И невзгоды страшный час.

Ах, Лизета! льзя ль прельщаться
И теперь его судьбой?
Не ему счастливым зваться
С развращенною душой!

Там, где хитростью искусства
Розы в зиму расцвели;
Там, где всё пленяет чувства —
Дань морей и дань земли:

Мрамор дивный из Пароса
И кораллы на стенах;
Там, где в роскоши Пафоса
На узорчатых коврах

Счастья шаткого любимец
С Нимфами забвенье пьет —
Там же слезы сей счастливец
От людей украдкой льет.

Бледен, ночью Крез несчастный
Шепчет тихо, чтоб жена
Не вняла сей глас ужасный:
Мне погибель суждена!

Сердце наше кладезь мрачной:
Тих, покоен сверху вид,
Но спустись ко дну... ужасно!
Крокодил на нем лежит!

Душ великих сладострастье,
Совесть! зоркий страж сердец!
Без тебя ничтожно счастье,
Гибель — злато и венец!

Не позже сентября 1810


Таврида

Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,
Где волны кроткие Тавриду омывают,
И Фебовы лучи с любовью озаряют
Им древней Греции священные места.
Мы там, отверженные роком,
Равны несчастием, любовию равны,
Под небом сладостным полуденной страны
Забудем слезы лить о жребии жестоком:
Забудем имена Фортуны и честей.
В прохладе ясеней, шумящих над лугами,
Где кони дикие стремятся табунами
На шум студеных струй, кипящих под землей,
Где путник с радостью от зноя отдыхает
Под говором древес, пустынных птиц и вод,-
Там, там нас хижина простая ожидает,
Домашний ключ, цветы и сельский огород.
Последние дары Фортуны благосклонной,
Вас пламенны сердца приветствуют стократ!
Вы краше для любви и мраморных палат
Пальмиры севера огромной!
Весна ли красная блистает средь полей,
Иль лето знойное палит иссохши злаки,
Иль урну хладную вращая водолей,
Валит шумящий дождь, седый туман и мраки,-
О, радость! ты со мной встречаешь солнца свет
И, ложе счастия с денницей покидая,
Румяна и свежа, как роза полевая,
Со мною делишь труд, заботы и обед.
Со мной в час вечера, под кровом тихой ночи
Со мной, всегда со мной: твои прелестны очи
Я вижу, голос твой я слышу, и рука
В твоей покоится всечасно
Я с жаждою ловлю дыханье сладострастно
Румяных уст, и если хоть слегка
Летающий Зефир власы твои развеет
И взору обнажит снегам подобну грудь,
Твой друг не смеет и вздохнуть:
Потупя взор стоит, дивится и немеет.

* * *

Тебе ль оплакивать утрату юных дней?
   Ты в красоте не изменилась
      И для любви моей
От времени еще прелестнее явилась.
Твой друг не дорожит неопытной красой,
Незрелой в таинствах любовного искусства.
Без жизни взор ее - стыдливый и немой,
   И робкий поцелуй без чувства.
   Но ты, владычица любви,
   Ты страсть вдохнешь и в мертвый
                           камень;
И в осень дней твоих не погасает пламень,
   Текущий с жизнию в крови.

Тень друга

 Sunt aliquid manes: letum non omnia finit; 
 Luridaque evictos effugit umbra rogos.
                 Propertius*

   Я берег покидал туманный Альбиона:
Казалось, он в волнах свинцовых утопал.
   За кораблем вилася гальциона,
И тихий глас ее пловцов увеселял.
   Вечерний ветр, валов плесканье,
Однообразный шум, и трепет парусов,
   И кормчего на палубе взыванье
Ко страже, дремлющей под говором валов,—
   Все сладкую задумчивость питало.
Как очарованный, у мачты я стоял
   И сквозь туман и ночи покрывало 
Светила севера любезного искал.
   Вся мысль моя была в воспоминанье 
Под небом сладостным отеческой земли,
   Но ветров шум и моря колыханье
На вежды томное забвенье навели.
   Мечты сменялися мечтами, 
И вдруг... то был ли сон?.. предстал товарищ мне,
   Погибший в роковом огне 
Завидной смертию, над плейсскими струями.
   Но вид не страшен был; чело
   Глубоких ран не сохраняло, 
Как утро майское, веселием цвело 
И все небесное душе напоминало. 
«Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней! 
Ты ль это?— я вскричал,— о воин, вечно милый! 
Не я ли над твоей безвременной могилой, 
При страшном зареве Беллониных огней,
   Не я ли с верными друзьями 
Мечом на дереве твой подвиг начертал 
И тень в небесную отчизну провождал
   С мольбой, рыданьем и слезами? 
Тень незабвенного! Ответствуй, милый брат! 
Или протекшее все было сон, мечтанье; 
Все, все — и бледный труп, могила и обряд,
Свершенный дружбою в твое воспоминанье?
О! молви слово мне! Пускай знакомый звук
   Еще мой жадный слух ласкает,
Пускай рука моя, о незабвенный друг!
   Твою с любовию сжимает...»
И я летел к нему... Но горний дух исчез
В бездонной синеве безоблачных небес,
Как дым, как метеор, как призрак полуночи,
   Исчез — и сон покинул очи.
Все спало вкруг меня под кровом тишины.
Стихии грозные казалися безмолвны.
При свете облаком подернутой луны
Чуть веял ветерок, едва сверкали волны,
Но сладостный покой бежал моих очей,
   И все душа за призраком летела,
Все гостя горнего остановить хотела:
Тебя, о милый брат! о лучший из друзей!

* Души усопших не призрак: не все кончается смертью; 
Бледная тень ускользает, скорбный костер победив.
                         Проперций (лат.).

<1814>


* * *

     «Теперь, сего же дня,
Прощай, мой экипаж и рыжих четверня!
Лизета! ужины!.. Я с вами распрощался
     Навек для мудрости святой!»
     — «Что сделалось с тобой?»
     — «Безделка!.. Проигрался!»

<1810>


* * *

Ты хочешь меду, сын?- Так жала не страшись;
   Венца победы?- Смело к бою!
   Ты перлов жаждешь?- Так спустись
На дно, где крокодил зияет под водою.
Не бойся! Бог решит. Лишь смелым он отец.
Лишь смелым - перлы, мед, иль гибель... иль венец.

1821


Увы, мы носим все дурачества оковы...

Увы, мы носим все дурачества оковы,
   И все терять готовы
Рассудок, бренный дар небесного отца!
Тот губит ум в любви, средь неги и забавы,
Тот, рыская в полях за дымом ратной славы,
Тот, ползая в пыли пред сильным богачом,
Тот, по морю летя за тирским багрецом,
Тот, золота искав в алхимии чудесной,
Тот, плавая умом во области небесной,
Тот с кистию в руках, тот с млатом иль с резцом.
Астрономы в звездах, софисты за словами,
А жалкие певцы за жалкими стихами:
Дурачься, смертных род, в луне рассудок твой!

<1811>


Умирающий Тасс

Какое торжество готовит древний Рим?
   Куда текут народа шумны волны?
К чему сих аромат и мирры сладкий дым.
   Душистых трав кругом кошницы полны?
До Капитолия от Тиоровых валов,
   Над стогнами всемирныя столицы,
К чему раскинуты средь лавров и цветов
   Бесценные ковры и багряницы?
К чему сей шум? к чему тимпанов звук и гром?
   Веселья он или победы вестник?
Почто с хоругвией течет в молитвы дом
   Под митрою апостолов наместник?
Кому в руке его сей зыблется венец,
   Бесценный дар признательного Рима;
Кому триумф? — Тебе, божественный певец!
   Тебе сей дap... певец Ерусалима!

И шум веселия достиг до кельи той,
   Где борется с кончиною Торквато,
Где над божественной страдальца головой
   Дух смерти носится крылатой.
Ни слезы дружества, ни иноков мольбы,
   Ни почестей столь поздние награды,—
Ничто не укротит железныя судьбы,—
   Не знающей к великому пощады.
Полуразрушенный, он видит грозный час.
   С веселием его благословляет,
И, лебедь сладостный, еще в последний раз
   Он, с жизнию прощаясь, восклицает:

«Друзья, о! дайте мне взглянуть на пышный Рим
   Где ждет певца безвременно кладбище.
Да встречу взорами холмы твои и дым,
   О, древнее Квиритов пепелище!
Земля священная героев и чудес!
   Развалины и прах красноречивый!
Лазурь и пурпуры безоблачных небес,
   Вы, тополы, вы, древние оливы,
И ты, о, вечный Тибр, поитель всех племен,
   Засеянный костьми граждан вселенной
Вас, вас приветствует из сих унылых стен
   Безвременной кончине обреченной!

Свершилось! Я стою над бездной роковой
   И не вступлю при плесках в Капитолий;
И лавры славные над дряхлой головой
   Не усладят певца свирепой доли.
От самой юности игралище людей,
   Младенцем был уже изгнанник;
Под небом сладостным Италии моей
   Скитался, как бедный странник,
Каких не испытал превратностей судеб?
   Где мой челнок волнами не носился?

Где успокоился? где мой насущный хлеб
   Слезами скорби не кропился?
Соренто! Колыбель моих несчастных дней.
   Где я в ночи, как трепетный Асканий
Отторжен был судьбой от матери моей,
   От сладостных объятий и лобзаний,—
Ты помнишь сколько слез младенцем пролил я
   Увы! с тех пор добыча злой судьбины
Все горести узнал, всю бедность бытия.
   Фортуною изрытые пучины
Разверзлись подо мной, и гром не умолкал!
   Из веси в весь, из стран в страну гонимый
Я тщетно на земли пристанища искал:
   Повсюду перст ее неотразимый!
Повсюду молнии карающей певца!
   Ни в хижине оратая простова
Ни под защитою Альфонсова дворца
   Ни в тишине безвестнейшего крова,
Ни в дебрях, ни в горах не спас главы моей
   Бесславием и славой удрученной,
Главы изгнанника, от колыбельных дней
   Карающей богине обреченной...

Друзья! но что мою стесняет страшно грудь?
   Что сердце так и ноет и трепещет?
Откуда я? какой прошел ужасный путь,
   И что за мной еще во мраке блещет?

Ферара... Фурии... и зависти змия!..
   Куда? куда, убийцы дарованья!
Я в пристани. Здесь Рим. Здесь братья и семья,
   Вот слезы их и сладки лобызанья...
И в Капитолии — Виргилиев венец!
   Так, я свершил назначенное Фебом.
От первой юности его усердный жрец,
   Под молнией, под разъяренным небом
Я пел величие и славу прежних дней,
   И в узах я душой не изменился.
Муз сладостный восторг не гас в душе моей.
   И Гений мой в страданьях укрепился.
Он жил в стране чудес, у стен твоих, Сион.
   На берегах цветущих Иордана;
Он вопрошал тебя, мутящийся Кедрон,
   Вас, мирные убежища Ливана!
Пред ним воскресли вы, герои древних дней.
   В величии и в блеске грозной славы:
Он зрел тебя, Готфред, владыка, вождь царей,
   Под свистом стрел спокойный, величавый:
Тебя, младый Ринальд, кипящий, как Ахилл
   В любви, в войне счастливый победитель.
Он зрел, как ты летал по трупам вражьих сил
   Как огнь, как смерть, как ангел-истребитель...

И тартар низложен сияющим крестом!
   О, доблести неслыханной примеры!
О, наших праотцев, давно почивших сном,
   Триумф святой! победа чистой веры!
Торквато вас исторг из пропасти времен:
   Он пел — и вы не будете забвенны,—
Он пел: ему венец бессмертья обречен,
   Рукою Муз и славы соплетенный.

Но поздно! я стою над бездной роковой
   И не вступлю при плесках в Капитолий,
И лавры славные над дряхлой головой
   Не усладят певца свирепой доли!» —

Умолк. Унылый огнь в очах его горел.
   Последний луч таланта пред кончиной;
И умирающий, казалося, хотел
   У Парки взять триумфа день единой,
Он взором всё искал Капитолийских стен,
   С усилием еще приподнимался;
Но мукой страшною кончины изнурен,
   Недвижимый на ложе оставался.
Светило дневное уж к западу текло
   И в зареве багряном утопало;
Час смерти близился... и мрачное чело
   В последний раз страдальца просияло.
С улыбкой тихою на запад он глядел...
   И, оживлен вечернею прохладой,
Десницу к небесам внимающим воздел,
   Как праведник, с надеждой и отрадой.
«Смотрите,— он сказал рыдающим друзьям,—
   Как царь светил на западе пылает!
Он, он зовет меня к безоблачным странам,
   Где вечное светило засияет...
Уж ангел предо мной, вожатай оных мест;
   Он осенил меня лазурными крылами...
Приближте знак любви, сей таинственный крест..
   Молитеся с надеждой и слезами...
Земное гибнет всё... и слава, и венец...
   Искусств и Муз творенья величавы,
Но там всё вечное, как вечен сам творец,
   Податель нам венца небренной славы!
Там всё великое, чем дух питался мой,
   Чем я дышал от самой колыбели.
О, братья! о, друзья! не плачьте надо мной:
   Ваш друг достиг давно желанной цели.
Отыдет с миром он и, верой укреплен,
   Мучительной кончины не приметит:
Там, там... о, счастие!.. средь непорочных жен;
   Средь ангелов, Элеонора встретит!».

И с именем любви божественный погас;
   Друзья над ним в безмолвии рыдали,
День тихо догарал... и колокола глас
   Разнес кругом по стогнам весть печали.
«Погиб Торквато наш!— воскликнул с плачем Рим.—
   Погиб Певец, достойный лучшей доли!..»
На утро факелов узрели мрачный дым;
   И трауром покрылся Капитолий.

1817


Филомела и Прогна

 Когда-то Прогна залетела
От башен городских, обители своей,
 В леса пустынные, где пела
  Сиротка Филомела,
  И так сказала ей
  Болтливая певица:
 «Здорово, душенька-сестрица!
Ни видом не видать тебя уж много лет!
  Зачем забыла свет?
 Зачем наш край не посещала?
Где пела, где жила? Куда и с кем летала?
  Пора, пора и к нам
  Залетом по веснам;
 Здесь скучно: все леса унылы,
  И колоколен нет».
  — «Ах, мне леса и милы!» —
  Печальный был ответ.
«Кому ж ты здесь поешь, — касатка возразила, —
  В такой дали от жила,
 От ласточек и от людей?
Кто слушает тебя? Стада глухих зверей
  Иль хищных птиц собранье?
Сестра! грешно терять небесно дарованье
  В безлюдной стороне.
 Признаться... здесь и страшно мне!
Смотри: песчаный бор, река, пустынны виды,
 Гора, висяща над горой,
 Как словно в Фракии глухой,
На мысль приводят нам Тереевы обиды.
  И где же тут покой?»
— «Затем-то и живу средь скучного изгнанья,
  Боясь воспоминанья,
  Лютейшего сто раз:
  Людей боюсь у вас», —
 Вздохнув, сказала Филомела,
Потом: «Прости, прости!» — взвилась и улетела
  Из ласточкиных глаз. 

* * *

Числа по совести не знаю,
Здесь время сковано стоит,
И скука только говорит:
   «Пора напиться чаю,
Пора нам кушать, спать пора,
   Пора в санях кататься...»
«Пора вам с рифмами расстаться!» —
Рассудок мне твердит сегодня и вчера.

<1817>


Элегия (Как счастье медленно приходит...)

Как счастье медленно приходит,
Как скоро прочь от нас летит!
Блажен, за ним кто не бежит,
Но сам в себе его находит!
В печальной юности моей
Я был счастлив - одну минуту,
Зато, увы! и горесть люту
Терпел от рока и людей!
Обман надежды нам приятен,
Приятен нам хоть и на час!
Блажен, кому надежды глас
В самом несчастьи сердцу внятен!
Но прочь уже теперь бежит
Мечта, что прежде сердцу льстила;
Надежда сердцу изменила,
И вздох за нею вслед летит!
Хочу я часто заблуждаться,
Забыть неверную... но нет!
Несносной правды вижу свет,
И должно мне с мечтой расстаться!
На свете всё я потерял,
Цвет юности моей увял:
Любовь, что счастьем мне мечталась,
Любовь одна во мне осталась!

1804 или 1805


Элизий

О, пока бесценна младость
Не умчалася стрелой,
Пей из чаши полной радость
И, сливая голос свой
В час вечерний с тихой лютней,
Славь беспечность и любовь!
А когда в сени приютной
Мы услышим смерти зов,
То, как лозы винограда
Обвивают тонкий вяз,
Так меня, моя отрада,
Обними в последний раз!
Так лилейными руками
Цепью нежною обвей,
Съедини уста с устами,
Душу в пламени излей!
И тогда тропой безвестной,
Долу, к тихим берегам,
Сам он, бог любви прелестной,
Проведет нас по цветам
В тот Элизий, где всё тает
Чувством неги и любви,
Где любовник воскресает
С новым пламенем в крови,
Где, любуясь пляской граций,
Нимф, сплетенных в хоровод,
С Делией своей Гораций
Гимны радости поет.
Там, под тенью миртов зыбкой,
Нам любовь сплетет венцы
И приветливой улыбкой
Встретят нежные певцы.

<1810>


Эпитафия (Не нужны надписи...)

Не нужны надписи для камня моего,
Пишите просто здесь: он был, и нет его!

<1809>


* * *

Я вижу тень Боброва:
Она передо мной,
Нагая, без покрова,
С заразой и с чумой;
Сугубым вздором дышит
И на скрижалях пишет
Бессмертные стихи,
Которые в мехи
Бог ветров собирает
И в воздух выпускает
На гибель для певцов;
Им дышит граф Хвостов,
Шахматов оным дышит,
И друг твой, если пишет
Без мыслей кучи слов.

<1817>


* * *

Я клялся боле не любить
И клятвы верно не нарушу:
Велишь мне правду говорить?
И я — уже немного трушу!..

<17 ноября 1811>


Явор к прохожему

Смотрите, виноград кругом как вьется!
Как любит мой полуистлевший пень!
Я некогда давал ему отрадну тень;
Завял... Но виноград со мной не расстается.
      Зевеса умоли,
Прохожий, если ты для дружества способен,
Чтоб друг твой моему был некогда подобен
И пепел твой любил, оставшись на земли.

Всего стихотворений: 105