Русская поэзия >> Дмитрий Павлович Давыдов

Дмитрий Павлович Давыдов (1811-1888)

• Биография Дмитрия Давыдова

Все стихотворения Дмитрия Давыдова на одной странице

- Оглавление -

Амулет

Всё было тихо; солнце село;
   Чуть слышен плеск волны;
А ночь июльская светлела
   Без звезд и без луны.

Веслом двухлопастным лениво
   Я бороздил поток -
Скользил по Лене горделивой
   Берестяной челнок.

Далёко берег был за мною,
   Другого не видать;
Но над безбрежною рекою
   Так весело мечтать!

Природа северная чудной
   Красой одарена;
Но для кого в стране безлюдной.
   Роскошна так она?

О, для кого такое лето
   И для кого зима!
То днем и ночью много света,
   То днем и ночью тьма!

Якут на дивные картины
   Смотреть не сотворен;
Весь рай его - кусок конины
   И кумыса чарон.

Не вечно прелести от света
   Красавица таит;
И нежится, полураздета,
   Когда одна сидит.

Далёко мысль моя летела
   От благодатных мест;
А ночь июльская светлела
   Без месяца и звезд.

Вдруг вихорь... Дико заревела,
   Напенившись, река;
И безотрадно заскрипело
   Бересто челнока.

Ныряет он, - то вверх выносит,
   То падает опять,
Как будто о пощаде просит
   То небеса, то ад.

Надежды нет: река безбрежна;
   Грозит, но медлит смерть;
На трепет жертвы неизбежной
   Ей весело смотреть.

Еще раз буря простонала;
   В лицо ударил вал...
И ничего потом не стало -
   Я не жил, не страдал.

Когда очнулся я, всё было
   И тихо и светло;
Отрадно солнышко всходило,
   И Лена - как стекло.

Один под сосною прибрежной
   Лежал и думал я:
То сон ли был души мятежной,
   Иль чудо бытия?

Но глаз мой зорок, ухо чутко...
   Я слышу шум шагов,
Я вижу - старая якутка
   Выходит из кустов.

"Скажи мне, друг мой узкоокий,
   Что было, как со мной?
Я утонул в реке глубокой -
   И кто спаситель мой?"

"Молчи и слушай, нуча, слово:
   Хотук тебя спасла.
Смотри: вдали стоит сурово
   Сергуева скала.

Вчера абтах переселился
   На эту высоту;
Увидел нучу, рассердился
   И - напустил сату.

А я три раза поднимала
   Спасительный керях;
Меж тем тебя не видно стало
   В бушующих волнах.

Но силен бог... Сата минула,
   Сравнялася Эббе.
Я ветку с берега столкнула
   И понеслась к тебе.

Пусть давит аджарай абтаха.
   Ты, нуча, невредим.
Возьми подарок и без страха
   Гуляй по свету с ним".

Шаманка амулет счастливый
   Надела на меня:
То были волосы из гривы
   Пеганого коня.

С тех пор за годом год промчался -
   Я не считал их сам, -
И много, много я скитался
   В степях и по морям.

Но дар заветный удаганы
   Всегда меня хранил;
Перед ним стихали ураганы,
   Он молнии гасил.

Зверь лютый набежит, бывало, -
   Смирится и уйдет;
Иль змей в меня направит жало, -
   Свернется и уснет.

Весь мир послушным мне казался, -
   Не думал я о нем,
Но я жестоко ошибался
   В могуществе своем.

Раз повстречался я с девицей:
   Зарница на щеках,
Огонь небесный под ресницей,
   Рубины на устах.

Вилися локоны густые;
   Волнилась тихо грудь:
Тут рай, все блага тут земные -
   Не мне - кому-нибудь.

Напрасно к силе амулета
   Несчастный прибегал:
Не вздох, любовию согретый, -
   Я холод ощущал.

Пред взором девы горделивой,
   Не любящей меня,
Бессильны волосы из гривы
   Пеганого коня.

Ах, удаган, мой друг далекий,
   Зачем ты не дала
Мне против красоты жестокой
   Волшебного узла?

Пускай бы бури рокотали
   Над головой моей,
И звери лютые рыкали,
   И шевелился змей...

Не так мое бы сердце ныло,
   Не так страдал бы я,
Как пред красавицей Людмилой,
   Холодной для меня.

                                 ПРИМЕЧАНИЯ

Чарон - деревянный особенной формы стакан, из которого якуты пьют кумыс. Нуча - русский. Хотук - девица. Сергуева скала (Сергуев камень) - местность в 40 верстах ниже Якутска, где Лена сливается в одно русло. Абтах - колдун. Сата - напущение ветра, возмущение атмосферы посредством колдовства. Керях - шаманская жертва. Эббе - бабушка. Так якуты называют Лену. Ветка - берестяный челнок. Аджарай - бес. Есть поверье, что при неудачах злые духи давят шамана, равно и перед смертию его, если он затрудняется передать власть над ними другому. Удаган - шаманка.

<1856>


Думы беглеца на Байкале

Славное море - привольный Байкал,
Славный корабль - омулевая бочка.
Ну, баргузин, пошевеливай вал,
   Плыть молодцу недалечко!

Долго я звонкие цепи носил;
Худо мне было в норах Акатуя.
Старый товарищ бежать пособил;
   Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь;
Горная стража меня не видала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
   Пуля стрелка - миновала.

Шел я и в ночь - и средь белого дня;
Близ городов я поглядывал зорко;
Хлебом кормили крестьянки меня,
   Парни снабжали махоркой.

Весело я на сосновом бревне
Вплавь чрез глубокие реки пускался;
Мелкие речки встречалися мне -
   Вброд через них пробирался.

У моря струсил немного беглец:
Берег обширен, а нет ни корыта;
Шел я коргой - и пришел наконец
   К бочке, дресвою замытой.

Нечего думать, - бог счастье послал:
В этой посудине бык не утонет;
Труса достанет и на судне вал,
   Смелого в бочке не тронет.

Тесно в ней было бы жить омулям;
Рыбки, утешьтесь моими словами:
Раз побывать в Акатуе бы вам -
   В бочку полезли бы сами!

Четверо суток верчусь на волне;
Парусом служит армяк дыроватый,
Добрая лодка попалася мне, -
   Лишь на ходу мешковата.

Близко виднеются горы и лес,
Буду спокойно скрываться под тенью;
Можно и тут погулять бы, да бес
   Тянет к родному селенью.

Славное море - привольный Байкал,
Славный корабль - омулевая бочка...
Ну, баргузин, пошевеливай вал:
   Плыть молодцу недалечко!


ПРИМЕЧАНИЯ

Беглецы из заводов и с поселений вообще известны под именем "прохожих". Они идут, не делая никаких шалостей, и питаются подаянием сельских жителей, которые не только не отказывают им никогда в куске хлеба, но даже оставляют его в известных местах для удовлетворения голода прохожих. Беглецы не делают дорогою преступлений из боязни преследования; а жители не ловят их сколько потому, что это для них неудобно, а более из опасения, что пойманный, при новом побеге, отомстит поимщику. Беглецы боятся зверопромышленников и особенно бурят: существует убеждение, будто бы они стреляют прохожих (это и выражает стих: "Пуля стрелка - миновала").

Беглецы с необыкновенною смелостию преодолевают естественные препятствия в дороге. Они идут через хребты гор, через болота, переплывают огромные реки на каком-нибудь обломке дерева; и были примеры, что они рисковали переплыть Байкал в бочках, которые иногда находят на берегу моря и в которых обыкновенно рыболовы солят омулей.

Шилка и Нерчинск. Под этими словами здесь разумеются всегда Шилкинский и Большой Нерчинский заводы. В последнем из них сосредоточено заводское управление. Говорят: "Партия ссыльных идет в Нерчинск"; значит - в Нерчинские заводы. Собственно же Нерчинск не что иное, как город, и туда никого за преступления не ссылают. Акатуйский рудник - место для самых злейших преступников. Баргузин - так называется на Байкале северо-восточный ветер, которым суда идут от Забайкалья на Иркутскую сторону. Корга - береговая отлогость.

<1858>


Моя юрта

Среди сосен, за горою,
Юрта бедная моя.
Только свету предо мною,
Что белеет Тимия.
Не забудешься от лени:
Буря громко зычет в сени;
И за льдиною окна
Вьется снежная волна.
Под трубой полуразбитой
Головня трещит сердито
И ворчит горшок с водой
Да с соснового корой;
В симире кумыс забытый;
На подмощенных досках,
Собеседницы ночные,
Две подушки травяные
И узорчатый тельлях.
У стола сидит Людмила;
Томный взор она склонила
На ленивый карандаш,
Тихо шепчет: "Ах, когда-то,
Верный друг мечты крылатой,
Ты бумаге передашь
Всё, что думает мой милый
В этой области унылой;
И когда-то я взгляну
На родимую страну?"
- "Не тужи, краса родная, -
Я Людмиле отвечал. -
Скоро встанет ленский вал -
И под парусом, мечтая,
Унесемся быстро мы
От печали и зимы.
А теперь бы не мешало
Потрудиться у чувала:
Развлечешься от тоски,
Разомнется разом ножка.
Потруси в горшок муки,
Молока подлей немножко,
И хонинки на рожень
Ручкой нежною поддень,
Да в чарон, точенный гладко,
Кумысу начерпай мне;
И, с тобой наедине,
Мы поужинаем сладко...
Нас, как прежде, посетит
Призрак радости бывалой
И надеждой запоздалой
Нашу юрту оживит.
Гость небесный, добрый гений
Снова к страннику порхнет,
Снова дар мне принесет, -
И возвышенность творений
Оправдает, друг мой, сны
Незабвенной старины.

                                 ПРИМЕЧАНИЯ

Тимия - название озера, лежащего в горах в 15 верстах к западу от Якутска. Симирь - кожаный особенной формы мешок, устроиваемый для хранения кумыса. Тельлях - вообще постель. Но преимущественно под этим словом разумеется ковер, сшитый из лоскутков верхнего тонкого слоя коровьей или лошадиной кожи, шерстью вверх. Лоскутки эти, в виде треугольников, квадратиков и продолговатых четыреугольников, подбираются попеременно, то с черною, то с белою шерстью, и составляют очень красивый узор. Тельлях из лошадиной кожи несравненно дороже тельляха из кожи коровьей. Чарон - деревянный особенной формы стакан на ножке, из которого якуты пьют кумыс.

<1857>


* * *

На память от друга подарок прощальный,
Испытанный в смелых боях пистолет,
Мой спутник всегдашний в пустыне печальной,
Тебе посвящаю мой первый сонет.
Люблю я тебя, мой товарищ опасный,
Есть тайная прелесть в фигуре твоей:
Метка твоя пуля, как взор у прекрасной,
Мгновенен твой пламень, как в сердце у ней.
Та - чудо природы, ты - чудо искусства;
Друзей она губит неверностью чувства,
Ты верностью выстрела страшен врагам.
Дать счастье ли миру судьбы не хотели.
Вы оба равно достигаете цели, -
Мой друг, поменяться бы средствами вам.

1858


Песнь якутки

Итык-Кёль [1] и тих, и ясен,
По аларам (рощам) тишина.
Мир покоен и прекрасен,
Лишь печальна я одна.
Родилася я в хотоне [2],
В биллярике (в безвестности) я взросла,
И в отеческом пригоне
Я инахов [3] стерегла.
И никто меня ловчее
Не выдаивал кобыл,
И никто меня вкуснее
Кумыса не разводил.
Как прилежно я шивала
Этербяс [4] и сутуро [5],
Как искусно я вставляла
На бергеся [6] серебро!
Оголор [7] за мной ходили,
"Учугей кыыс" [8] я звалась,
Все в алар меня манили --
Всем в ответ: " Кабыс, атас [9]".
Но лишь нучу [10] я узнала, --
Абагы [11] меня смутил.
От отца я убежала,
Агабыт [12] меня крестил.
Как ужасно ликовала
Ты, могучая эбе [13],
Как я в жертву отдавала
Сутары [14] свои тебе...
Вся по-русски я оделась,
Только сэлэ [15] не сняла,
С чем расстаться не хотелось,
В чём я счастлива была.
И в причёске, и в корсете
Я умею танцевать,
Но несносно мне на свете
Нелюбимою бывать.
Лоб мой плосок, глаза узки,
Нос чуть виден между глаз,
И я знаю, что и русский
Худо думает о нас.
Тангара [16], укрась природу,
Замени свой бедный дар,
Ты расширь глаза уроду,
Как расширил ты Сайсар [17].
Увеличь ты нос мой плоский,
Как велик Чочур-Муран [18],
Шею мне намажь извёсткой,
На лицо насыпь румян.
И тогда придёт с поклоном
Гордый нуча ко мне в дом
Счастье пить со мной чароном [19]
И хлебать хамыяхом [20].

1847 г.

         Примечания:

     Впервые: отдельным оттиском, возможно, произведённом в г.
Санкт-Петербурге в 1856 г.
     По рукописи, хранившейся у Н. Л. Горчакова.

     [1] -- известное озеро вблизи Якутска.
     [2] -- хлеву.
     [3] -- коров.
     [4] -- этербес, сапожки-торбаса.
     [5] -- короткую юбку.
     [6] -- в шапочку.
     [7] -- молодцы.
     [8] -- пригожей девицей.
     [9] -- отстань, дружок.
     [10] -- русича.
     [11] -- бес.
     [12] -- заклинатель.
     [13] -- праматерь.
     [14] -- потери.
     [15] -- поясок из конского волоса.
     [16] -- бог, небожитель.
     [17] -- Сарсар, озеро.
     [18]  --  острый  утёс,  название  священной для якутов 
сопки вблизи г. Якутска.
     [19] -- жбаном, из жбана.
     [20] -- большой ложкой.

Сибирский поэт

     Посвящено Ивану Петровичу Бочарову

От мира мне не надобно похвал.
Друзья простят мне смелость и свободу,
С которыми я некогда писал
Приветный гимн забытому народу
И яркими чертами рисовал
Отважностью блиставшую породу.
Раскинул я завесу старины,
Чтоб оживить воинственные сны.

Я обновлю их кистию игривой;
Осветит их роскошная мечта,
Посланница от музы говорливой,
Оценит труд любовь и красота.
Томясь в глуши, с надеждой прихотливой
Я полагал, что песни якута
Не стихнут вдруг и добрая судьбина
Присудит жить им в сердце славянина.

До времени мне не хотелось в свет
Пускать моих ребяческих творений.
Певец чудес, сражений и побед,
Имел к тому я много побуждений,
И все они, конечно, мой секрет.
Скажу одно - молчал я не от лени.
Теперь моим разбросанным друзьям
Про жизнь свою я повесть передам.

Мой древний род блистал в стенах Рязани;
Он славен был и в Думе и в боях.
Но я рожден не для тревог и брани -
Мне кровь страшна на дедовских мечах.
Спокойствие - предел моих желаний,
Хоть я искал бессмертия в стихах,
Средь области немой и полудикой,
При блеске звезд Медведицы Великой.

Сочувствия людского я не знал:
Для бедняков оно - пустое слово;
Нам подают приятели фиал,
Наполненный водою нездоровой,
А сами пьют дымящийся кристалл -
И тут еще надменно и сурово
Глядят в глаза да думают подчас -
Не много ли уж сделано для нас?

Мне знакома святая Мангазея,
И прежде, чем задумал на Парнас, -
Я погулял по устью Енисея
И посетил его соседку - Таз;
Ангарские пороги, не робея,
Переплывал на ветке я не раз;
И весело меж Ленскими столбами
Плескался я шумящими волнами.

На береге пустынном Инбака
Я первые стихи сложил дитёю
И дочери косматой остяка
Их напевал вечернею порою.
Уж я тогда слыхал про Ермака,
Но занят был природою одною;
И на горе, под сению кедра,
Ночь светлую сидел я до утра.

Впоследствии настала жизнь иная,
Мне от судьбы был горький жребий дан.
Я отдыхал, когда ревела Мая,
Когда кипел разгневанный Алдан,
Когда волна вилася снеговая,
В лицо хлестал неистовый буран;
А у жерла пылающей Авачи
Я забывал былые неудачи.

На лыжах я в дремучие леса
Ходил один, с винтовкой за плечами.
Унижет ночь звездами небеса -
Разрою снег привычными руками
И в нем смежу усталые глаза.
Питался я убитыми зверями;
Нередко же случалось голод свой
Мне утолять сосновою корой.

Моя душа от горя не черствела;
Поэзия сроднилася со мной.
В тайге, в снегу, я на бересте смело,
С окрепшею от холода рукой,
Писал стихи талинкой обгорелой
И заливал их теплою слезой:
От радости тогда струились слезы,
Что в мире есть талины и березы.

Я размышлял при туче грозовой
Иль, северным сияньем освещенный,
В бору, в степи, средь тундры моховой,
В ущелье скал у пропасти бездонной
И в Шергинском колодце, под землей,
Морозами во льдину превращенной.
Меня качал Восточный океан,
И восходил я на Хамар-Дабан.

Довольно мне скитаться зверем было.
Безвременно пробилась седина;
Но грудь моя пылает как горнило;
Еще душа надеждами полна.
Явилася прекрасная Людмила
И поняла пустынника она.
На радость ей, в странах Кучума-хана
Не смолкнет песнь сибирского баяна!

          ПРИМЕЧАНИЯ

Ветка - маленькая лодочка.

Шергинский колодезь, или Шергинская шахта, в Якутске имеет около 400 английских футов отвесной глубины. Близ дна шахты термометр Реомюра показывает 2 1/2 градуса ниже нуля; так что до точки, где можно рассчитывать на талую землю, еще остается до 300 футов.

Поэт в Шергинской шахте производил наблюдения и по окончании их предавался своим любимым размышлениям. Об этой знаменитой шахте находится описание в книге: Dr. A. Th. v. Middendorff s Sibirische Reise. {Сибирские путешествия А. Ф. фон Миддендорфа (нем.). - Ред.}

<1858>


Тунгус

Десятый день без остановки
В Удских горах тунгус бродил;
Не поднимал стрелок винтовки
И котелка не кипятил.

Не в час из юрты одинокой
Бедняк на промысел пошел:
Не тронут зверем снег глубокий,
Казался пуст и лес, и дол.

Привык по дебрям он скитаться,
И лыжи добрые под ним;
Но начал часто спотыкаться,
Жестоким голодом томим.

Уж солнце спряталось за гору,
Несчастный к дереву припал
И со ствола сухую кору
На скромный ужин добывал.

Он думал: хоть бы дух лукавый
Его в тот вечер пожалел
И с поваренкою монявы
К нему на помощь подоспел.

Вдруг видит - что-то шевелится,
Он напрягает зоркий глаз
И тихо на брюхо ложится, -
Винтовка в сошки уперлась...

Блеснуло пламя, гул раздался,
Сохатый повалился в ров;
И быстро к жертве приближался
С пальмою острой зверолов.

Пирует он: рожни дымятся,
В котле седая пена бьет;
Проворно скулы шевелятся,
И уже глаз, и шире рот!

Доволен был тунгус усталый -
Давно так сытно не едал;
И, облизав на пальцах сало,
Набил ганзу и дым глотал.

Сохатого сырою кожей
Себя окутал он кругом
И у огня, на мягком ложе,
Забылся скоро сладким сном.

Мороз трескучий ночью злился
И ветер сильно завывал;
А пень сосновый чуть дымился
И тунгуса не пригревал,

Но спал он словно заколдован;
И пробудился на заре,
Замерзшей шкурою спелёнан,
Как зверь, задавленный в норе.

Ни рук, ни ног - всё крепко сжато,
Густая шерсть со всех сторон,
И под гробницею мохнатой
Зубами лишь щелкает он.

А сверху - на мездре кровавой, -
Ему казалось, бес стоял
И ковшик с теплою монявой
В когтях насмешливо держал.

Вот минул день, и ночь минула,
Вновь осветились невеса,
И снегом глубоко задуло
Приют последний тунгуса.

Всего стихотворений: 7