Николай Яковлевич Агнивцев (1888-1932)

• Биография Николая Агнивцева
• Стихотворения Николая Агнивцева по темам

Все стихотворения Николая Агнивцева на одной странице

- Оглавление -

Как-то раз купалась где-то
В море барышня одна.
Мариетта, Мариетта
Прозывалась так она.

Ах, не снился и аскету,
И аскету этот вид.
И вот эту Мариетту
Полюбил гренландский кит.

И увлекшись Мариеттой,
Как восторженный дурак,
Тут же с барышнею этой
Пожелал вступить он в брак!

Но пока он ту блондинку
Звал в мечтах своей женой,
Та блондинка. — прыг в кабинку…
И ушла к себе домой!

Тут, простившись с аппетитом,
И красавицей забыт,
В острой форме менингитом
Заболел гренландский кит.

Три недели непрестанно
Кит не спал, не пил, не ел…
Лишь вздыхал, пускал фонтаны
И худел, худел, худел…

И вблизи пустой кабинки,
Потерявши аппетит,
Стал в конце концов сардинкой
Ci-devant гренландский кит!

Однажды в Африке
Купался жираф в реке.
Там же
Купалась гиппопотамша.
Ясно,
Что она была прекрасна.
Не смотрите на меня так странно:
Хотя гиппопотамши красотой и не славятся,
Но она героиня романа
И должна быть красавицей.
При виде прекрасной гиппопотамши
Жесткое жирафино сердце
Стало мягче самой лучшей замши
И запело любовное скерцо!
Но она,
Гиппопотамова жена,
Ответила ясно и прямо,
Что она замужняя дама
И ради всякого (извините за выражение) сивого мерина
Мужу изменять не намерена.
А если, мол, ему не терпится... жениться,
То, по возможности, скорей
Пусть заведет себе жирафиху-девицу
И целуется с ней!
И будет путь жизни их ярок и светел,
А там, глядишь, и маленькие жирафики появились...
Жираф ничего не ответил,
Плюнул и вылез.

Подобно скатившейся с неба звезде, 
Прекрасная Дама купалась в пруде... 

Заметив у берега смятый корсаж, 
Явился к пруду любознательный паж. 

Увидя пажа от себя в двух шагах 
Прекрасная Дама воскликнула: "Ах!" 

Но паж ничего не ответствовал ей 
И стал лицемерно кормить лебедей. 

Подобным бестактным поступком пажа 
Зарезана Дама была без ножа. 

Так в этом пруде, всем повесам в укор, 
Прекрасная Дама сидит до сих пор... 

Белой мертвой странной ночью, 
Наклонившись над Невою, 
Вспоминает о Минувшем 
Странный город Петербург... 

Посмотрите! Посмотрите! 
У Цепного Моста кто-то 
В старомодной пелерине 
Неподвижно смотрит вдаль... 

Господин в крылатке тихо 
Про него шепнул другому: 
"Николай Васильич Гоголь - 
Сочинитель "Мертвых душ"... 

У Сената, сдвинув брови, 
Гнет сверкающую шпагу 
Незнакомец в треуголке 
С пистолетом при бедре... 

Отчего так странно-бледен 
Незнакомец в треуголке? 
Отчего сжимает петля 
Золоченый воротник? 

Чу! К нему, гремя оружьем, 
С двух сторон подходят двое!.. 
Подошли! - "Полковник Пестель, 
Нас прислал к вам Государь!" 

Белой мертвой странной ночью, 
Наклонившись над Невою, 
Вспоминает о Минувшем 
Странный город Петербург... 

Посмотрите! Посмотрите! 
Вот задумался о чем-то 
Незнакомец в альмавиве, 
Опершись на парапет... 

С Петропавловской твердыни 
Бьют Петровские куранты, 
Вызывая из могилы 
Запоздавших мертвецов... 

И тотчас же возле Арки - 
Там, где Зимняя Канавка,- 
Белый призрак белой дамы 
Белым облаком сошел... 

Зазвенели где-то шпоры... 
И по мертвому граниту 
К мертвой даме на свиданье 
Мчится мертвый офицер... 

"Германн!"- "Лиза!" И, тотчас же, 
Оторвавшись от гранита, 
Незнакомец в альмавиве 
Смуглый профиль повернул!.. 

"Александр Сергеич, вы ли, 
Вы ли это тот, чье имя 
Я в своих стихах не смею 
До конца произнести?.." 

Белой мертвой странной ночью, 
Наклонившись над Невою, 
Вспоминает о Минувшем 
Странный город Петербург... 

Москва!.. Сколько гнева и боли
Скопилось, Родная Земля,
В молчаньи твоих колоколен,
В тяжелом дыханьи Кремля...

И чудится мне из тумана
Улыбка батыевых губ,
И посох царя Иоанна,
И гром бонапартовых труб.

И снова кремлевы святыни
Согнулись под гнетом оков...
Но встанут Пожарский и Минин
Из дрогнувших гневом гробов!

Москва, в эти дни крестной страды
Помилуй свой край и спаси, –
Зажженная Богом лампада
Пред ликом распятой Руси!..

О звени, старый вальс, о звени же, звени 
Про галантно-жеманные сцены, 
Про былые, давно отзвеневшие дни, 
Про былую любовь и измены!

С потемневших курантов упал тихий звон, 
Ночь, колдуя, рассыпала чары... 
И скользит в белом вальсе у белых колонн 
Одинокая белая пара...

              — О, вальс, звени —
              Про былые дни!

И бесшумно они по паркету скользят... 
Но вглядитесь в лицо кавалера: 
Как-то странны его и лицо, и наряд, 
И лицо, и наряд, и манеры!..

Но вглядитесь в нее: очень странна она... 
Неподвижно упали ресницы,
Взор застыл... И она — слишком, слишком бледна, 
Словно вышла на вальс из гробницы!..

              — О, вальс, звени —
              Про былые дни!

И белеют они в странном вальсе своем 
Меж колонн в белом призрачном зале... 
И, услышавши крик петуха за окном, 
Вдруг растаяли в тихой печали...

О, звени, старый вальс, сквозь назойливый гам 
Наших дней обезличенно-серых: 
О надменных плечах белых пудреных дам, 
О затянутых в шелк кавалерах!..

              — О, вальс, звени — 
              Про былые дни!

К дофину Франции, в печали 
Скользнув тайком из-за угла, 
Однажды дама под вуалью 
На аудиенцию пришла, 
Перед пажом склонила взоры: 
Молю, дофина позови! 
Скажи ему, я та, которой 
Признался в вечной он .любви! 

- Что вас так всех к дофину тянет? 
Прошу - присядьте в уголке! 
Дофин устал! Дофин так занят! 
Дофин играет в бильбокэ! 

К дофину. Франции в покои, 
Примчав коня во весь опор, 
С окровавленной головою 
Ворвался бледный мушкетер. 
- Эй, паж! Беги скорей к дофину! 
Приходит Франции конец! 
О, горе нам! Кинжалом в спину 
Убит король, его отец! 

- Что вас так всех к дофину тянет? 
Прошу - присядьте в уголке! 
Дофин устал! Дофин так занят! 
Дофин играет в бильбокэ! 

К дофину Франции в финале 
Однажды через черный ход, 
Хотя его не приглашали, 
Пришел с дрекольями народ!' . 
Веселый паж не без причины 
Расстроен был почти до слез, 
Но возвратившись от дофина, 
С полупоклоном произнес: 

- Что вас так всех к дофину тянет? 
Прошу - присядьте в уголке! 
Дофин устал! Дофин так занят! 
Дофин играет в бильбокэ! 

Где-то давно, в неком цирке одном 
Жили два клоуна, Бим и Бом. 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

Как-то, увидев наездницу Кэтти, 
В Кэтти влюбились два клоуна эти 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

И очень долго в Петрарковском стиле 
Томно бледнели и томно грустили 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

И, наконец, влезши в красные фраки, 
К Кэтти явились, мечтая о браке, 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

И, перед Кэтти представши, вначале 
Сделали в воздухе сальто-мортале 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

"Вы всех наездниц прекрасней на свете", -- 
Молвили Кэтти два клоуна эти, 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

"Верьте, сударыня, в целой конюшне 
Всех лошадей мы вам будем послушней" -- 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

И в умиленьи, расстрогавшись очень, 
Дали друг другу по паре пощечин 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

Кэтти смеялась и долго, и шумно: 
"Ола-ла! Браво! Вы так остроумны, 
Бим-Бом, Бим-Бом." 

И удалились домой, как вначале, 
Сделавши в воздухе сальто-мортале, 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

И поступили в любовном эксцессе 
С горя в "Бюро похоронных процессий" 
Бим-Бом, Бим-Бом. 

В моем изгнаньи бесконечном 
Я видел все, чем мир дивит: 
От башни Эйфеля - до вечных 
Легендо-звонных пирамид!.. 

И вот "на ты" я с целый миром! 
И, оглядевши все вокруг, 
Пишу расплавленным Ампиром 
На диске солнца: "Петербург". 

Букет от "Эйлерса"! Вы слышите мотив 
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро? 
Букет от "Эйлерса", того, что супротив 
Многоколонного Казанского собора!.. 

И помню я: еще совсем не так давно, 
Ты помнишь, мой букет, как в белом, белом зале 
На тумбочке резной у старого панно 
Стоял ты в хрустале на Крюковом канале? 

Сверкала на окне узоров льдистых вязь, 
Звенел гул санного искрящегося бега, 
И падал весело декабрьский снег кружась! 
Букет от "Эйлерса" ведь не боялся снега! 

Но в три дня над Невой столетье пронеслось! 
Теперь не до цветов! И от всего букета, 
Как срезанная прядь от дорогих волос, 
Остался мне цветок засушенный вот этот!.. 

Букет от "Эйлерса" давно уже засох!.. 
И для меня теперь в рыдающем изгнаньи 
В засушенном цветке дрожит последний вздох 
Санкт-Петербургских дней, растаявших в тумане! 

Букет от "Эйлерса"! Вы слышите мотив 
Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро? 
Букет от "Эйлерса", того, что супротив 
Многоколонного Казанского собора!.. 

- "Мой Бог, вот скука!.. Даже странно, 
Какая серая судьба: 
Все тот же завтрак у "Контана", 
Все тот же ужин у "Кюба"!.. 

И каждой ночью, час от часа, 
В "Крестовском," в "Буффе", у "Родэ" 
Одни и те же ананасы, 
Одн и те же декольте!.. 

В балете же тоска такая, 
Что хоть святых вон выноси!.. 
Все та же Павлова 2-ая, 
Et voila! Et voici!.. 

Цыгане воют, как гиены, 
И пьют, как 32 быка!.. 
В Английском клубе - неизменно - 
Тоска и бридж! Бридж и тоска!.. 

И, вообще, нелепо-странно 
Жить в этом худшем из веков, 
Когда, представьте, рестораны 
Открыты лишь до трех часов!.. 

Едва-едва успел одеться,- 
Уже, пожалте, спать пора!.. 
И некуда гусару дeться 
Всего лишь в 5 часов утра!.. 

Гусар слезу крюшона вытер, 
Одернул с сердцем рукава 
И молвил вслух: - "Проклятый Питер!" 
 - "Шофер, на острова!" ... 

Под сенью греческого флага, 
Болтая с капитаном Костой, 
Средь островов Архипелага 
Мне вспомнился "Елагин остров!" 

Тот самый сухопутный остров, 
Куда без всяких виз французских, 
Вас отвозил легко и просто 
Любой извозчик Петербургский... 

И в летний день, цветами пестрый, 
И в индевеющие пурги - 
Цвети, цвети, "Елагин остров", 
Цветок в петлице Петербурга! 

В день рождения принцессы 
Сам король Гакон четвертый 
Подарил ей после мессы 
Четверть царства и два торта. 

Королева-мать Эльвира, 
Приподняв главу с подушки, 
Подарила ей полмира 
И горячие пампушки. 

Брат Антонио, каноник, 
Муж святой, смиренно-кроткий, 
Подарил ей новый сонник 
И гранатовые четки. 

Два пажа, за неименьем 
Денег, взялись за эфесы 
И проткнулись во мгновенье 
В честь прекрасных глаз принцессы. 

Только паж Гильом, повеса, 
Притаившийся под аркой, 
В день рождения принцессы 
Оказался, без подарка. 

Но ему упреки втуне, 
Он смеется, в ус не дуя, 
Подарив ей накануне 
Сорок тысяч поцелуев.

У нее - зеленый капор 
И такие же глаза; 
У нее на сердце - прапор, 
На колечке - бирюза! 
Ну и что же тут такого?.. 
Называется ж она 
Марь-Иванна Иванова 
И живет уж издавна - 

В том домишке, что сутулится 
На углу Введенской улицы, 
Позади сгоревших бань, 
Где под окнами - скамеечка, 
А на окнах - канареечка 
И - герань! 

Я от зависти тоскую! 
Боже правый, помоги: 
Ах, какие поцелуи! 
Ах, какие пироги!.. 
Мы одно лишь тут заметим, 
Что, по совести сказать, 
Вместе с прапором-то этим 
Хорошо бы побывать - 

В том домишке, что сутулится 
На углу Введенской улицы, 
Позади сгоревших бань, 
Где под окнами - скамеечка, 
А на окнах - канареечка 
И - герань! 

К монне Фиаметте 
Стукнул на рассвете 
Граф Ренэ Камбон. 
И хоть Фиаметта 
Не была одета, 
Все ж был принят он 
В розовом алькове, 
Где у изголовья 
Под гирляндой роз 
Мраморной Психее 
Что-то шепчет, млея, 
Мраморный Эрос. 

Ах, мой друг, ответьте, 
Что прекрасней в свете 
Неодетых дам? 
Граф был не дурак же, 
Думал точно так же! 
И все стихло там 
В розовом алькове, 
Где у изголовья 
Под .гирляндой роз 
Мраморной Психее 
Что-то шепчет, млея, 
Мраморный Эрос. 

В позе очень стильной 
Задремал жантильный 
Граф Ренэ Камбон... 
Тут - я буду точен - 
Ровно двух пощечин 
Вдруг раздался звон 
В розовом алькове, 
Где у изголовья 
Под гирляндой роз 
Мраморной Психее 
Что-то шепчет, млея, 
Мраморный Эрос. 

И, открывши веки, 
Граф Ренэ навеки 
Удалился вспять... 
Посудите сами, 
Черт возьми, при даме 
Разве можно спать 
В розовом алькове, 
Где у изголовья 
Под гирляндой роз 
Мраморной Психее 
Что-то шепчет, млея, 
Мраморный Эрос?! 

Это случилось в Севилье, 
Там, где любовь в изобилье, 
С донной Эльвирой д'Амор 
Ди Сальвадор! 
Шли по ночам целоваться 
Юношей ровно двенадцать 
K донне Эльвире д'Aмор 
Ди Cальвадор! 
И возжелав с ней контакта, 
Прибыл тринадцатый как-то 
К донне Эльвире д'Амор 
Ди Сальвадор! 
Но был отвергнут навеки 
Этот тринадцатый некий 
Донной Эльвирой д'Амор 
Ди Сальвадор! 
Ибо одно достоверно: 
Очень была суеверна 
Донна Эльвира д'Амор 
Ди Сальвадор ! 

Ужель в скитаниях по миpy 
Вас не пронзит ни разу, вдруг, 
Молниеносною рапирой - 
Стальное слово "Петербург"? 

Ужели Пушкин, Достоевский, 
Дворцов застывший плац-парад, 
Нева, Мильонная и Невский 
Вам ничего не говорят? 

А трон Российской Клеопатры 
В своем саду?.. И супротив 
"Александринскаго театра" 
Непоколебленный массив? 

Ужель неведомы вам даже: 
Фасад Казанских колоннад? 
Кариатиды Эрмитажа? 
Взлетевший Петр, и "Летний Сад"? 

Ужели вы не проезжали, 
В немного странной вышине, 
На старомодном "Империале" 
По "Петербургской стороне"? 

Ужель, из рюмок тонно-узких 
Цедя зеленый Пипермент, 
К ногам красавиц петербургских 
Вы не бросали комплимент? 

А непреклонно-раздраженный 
Заводов Выборгских гудок? 
А белый ужин у "Донона"? 
А "Доминикский" пирожок? 

А разноцветные цыгане 
На "Черной речке", за мостом, 
Когда в предутреннем тумане 
Все кувыркается вверх дном; 

Когда моторов вереница 
Летит, дрожа, на "Острова", 
Когда так сладостно кружится 
От Редерера голова!.. 

Ужели вас рукою страстной 
Не молодил на сотню лет, 
На первомайской сходке - красный 
Бурлящий Университет? 

Ужель мечтательная Шура 
Не оставляла у окна 
Вам краткий адрес для амура: 
"В. О. 7 л. д. 20-а?" 

Ужели вы не любовались 
На Сфинксов фивскую чету? 
Ужели вы не целовались 
На "Поцелуевом мосту"? 

Ужели белой ночью в мае 
Вы не бродили у Невы? 
Я ничего не понимаю! 
Мой Боже, как несчастны вы!.. 

Жил-был на свете воробей, 
Московский воробьишка... 
Не то, чтоб очень дуралей, 
А так себе, не слишком. 
Он скромен был по мере сил, 
За темпами не гнался, 
И у извозчичьих кобыл 
Всю жизнь он столовался. 
И снеди этой вот своей 
Не проморгал ни разу, 
И за хвостами лошадей 
Следил он в оба глаза! 
Хвостатый встретивши сигнал, 
Он вмиг без передышки 
За обе щеки уплетал 
Кобылкины излишки. 
Такое кушанье, оно 
Не всякому подспорье. 
И возразить бы можно, но 
О вкусах мы не спорим. 
Но вот в Москве с недавних пор, 
Индустриально пылок, 
Победоносный автодор 
Стал притеснять кобылок! 
Индустриальною порой 
Кобылкам передышка! 
И от превратности такой 
Надулся воробьишка. 
И удивленный, как никто, 
Он понял, хвост понуря, 
Что у кобылок и авто 
Есть разница в структуре. 
"Благодарю, не ожидал! 
Мне кто-то гадит, ясно!" 
И воробьеныш возроптал, 
Нахохлившись ужасно. 
"Эх, доля птичья ты моя! 
Жить прямо же нет мочи! 
И н д у с т р и а л и з а ц и я - 
Не нравится мне очень!" 
И облетевши всю Москву, 
Он с мрачностью во взгляде 
Сидит часами тщетно у 
Автомобиля сзади... 
Мораль едва ли здесь нужна, 
Но если все же нужно, 
Друзья, извольте, вот она, 
Ясна и прямодушна. 
Немало все ж, в конце концов, 
Осталось к их обиде 
В Москве таких же воробьев, 
Но в человечьем виде... 
Мы строим домны, города, 
А он брюзжит в окошко: 
- Магнитострой, конечно, да! 
Ну, а почем картошка? 

В саду у дяди кардинала, 
Пленяя грацией манер, 
Маркиза юная играла 
В серсо с виконтом Сент-Альмер. 

Когда ж, на солнце негодуя, 
Темнеть стал звездный горизонт, 
С маркизой там в игру другую' 
Сыграл блистательный виконт. 

И были сладки их объятья, 
Пока маркизу не застал 
За этим трепетным занятьем 
Почтенный дядя кардинал. 

В ее глазах сверкнули блестки, 
И, поглядевши на серсо, 
Она поправила прическу 
И прошептала: "Вот и все! 


Прошли года! И вот без счета 
Под град свинца - за рядом ряд, 
Ликуя, вышли санюлоты 
На исторический парад. 

- Гвардейцы, что ж вы не идете?"- 
И в этот день, слегка бледна, 
В последний раз - на эшафоте - 
С виконтом встретилась она. 

И перед пастью гильотины, 
Достав мешок для головы, 
Палач с галантностью старинной 
Спросил ее: "Готовы ль вы?" 

В ее глазах потухли блестки, 
И, как тогда в игре в серсо, 
Она поправила прическу 
И прошептала: "Вот и все!" 

Вы помните былые дни, 
Когда вся жизнь была иною?! 
Как были праздничны они 
Над петербургскою Невою! 

Вы помните, как ночью вдруг 
Взметнулись красные зарницы 
И утром вдел Санкт-Петербург 
Гвоздику юности в петлицу? 

Ах, кто мог знать, глядя в тот раз 
На двухсотлетнего гиганта, 
Что бьет его последний час 
На... Петропавловских курантах! 

И вот иные дни пришли! 
И для изгнанников дни эти 
Идут вдали от их земли 
Тяжелой поступью столетий. 

Вы помните иглистый шпиц, 
Что Пушкин пел так небывало? 
И пышность бронзовых страниц 
На вековечных пьедесталах? 

И ту гранитную скалу, 
Где всадник взвился у обрыва; 
И вдаль летящую стрелу 
Звенящей Невской перспективы; 

И вздох любви нежданных встреч 
На площадях, в садах и скверах, 
И блеск открытых женских плеч 
На вернисажах и премьерах; 

И чьи-то нежные уста, 
И поцелуи в чьем-то взоре 
У разведенного моста 
На ожидающем моторе?.. 
Вы помните про те года 
Угасшей жизни петербургской? 
Вы помните, никто тогда 
Вас не корил тем, что вы русский? 

И белым облаком скользя, 
Встает все то в душе тревожной, 
Чего вернуть, увы, нельзя 
И позабыть что невозможно!.. 

В этот день, как огромный опал, 
Было небо прозрачно... И некто, 
В черный плащ запахнувшись, стоял 
На мосту у "Большого проспекта"... 

И к нему, проскользнув меж карет, 
Словно выйдя из бархатной рамы, 
Подошла, томно вскинув лорнет, 
В голубом незнакомая дама... 

Был на ней голубой кринолин, 
И была вся она - голубою, 
Как далекий аккорд клавесин, 
Как апрельский туман над Невою... 

- "Государь мой, признайтесь: ведь вы 
Тот вельможа, чей жребий так славен, 
Князь Тавриды Потемкин?" - "Увы, 
"Я всего только старый Державин!". 

И, забыв о Фелице своей, 
Сбросив с плеч тяготившие годы, 
Старый мастер сверкнул перед ней, 
Всею мощью Державинской оды... 

Но она, подобрав кринолин, 
Вдаль ушла, чуть кивнув головою... 
Как далекий аккорд клавесин, 
Как апрельский туман над Невою... 

Городовой! Как звучно это слово, 
Какая мощь, какая сила в нем! 
Ах, я боюсь, спокойствия былого 
Мы без тебя в отчизне не найдем.

Где б ни был ты — ты был всегда на месте, 
Всегда стоял ты грозно впереди. 
В твоих очах, в твоих державных жестах 
Один был знак — «Подайся! Осади!»

Бранился ль я с неугомонным «Ванькой» 
Иль ночью шел по улицам с трудом, 
Не ты ли был защитником и нянькой, 
Не ты ли мне указывал мой дом.

Прекрасен клич восставшего народа, 
Волнуют грудь великие слова, 
Но без тебя ведь и сама свобода 
Запуганному сердцу не мила.

Мечтой небес, миражем дивной сказки 
Опять встает знакомый образ твой. 
И знаю я, что без твоей указки 
Нам не пройти искомой чередой.

О, появись с багрово-красным ликом, 
С медалями, с крестами на груди 
И обойди всю Русь с великим криком: 
«Куда ты прешь! Подайся! Осади!»

Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон! 
Какой аккорд! Но пуст их рок! 
Всем четырем один шаблон дан, 
Один и тот же котелок! 

Ревут моторы, люди, стены, 
Гудки, витрины, провода... 
И, обалдевши совершенно, 
По крышам лупят поезда! 

От санкюлотов до бомонда 
В одном порыве вековом 
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон 
Несутся вскачь за пятаком!.. 

И в этой сутолке всемирной 
Один на целый мир вокруг 
Брезгливо поднял бровь Ампирный 
Гранитный барин Петербург! 

Как бьется сердце! И в печали, 
На миг былое возвратив, 
Передо мной взлетают дали 
Санкт-Петербургских перспектив!.. 

И, перерезавши кварталы, 
Всплывают вдруг из темноты 
Санкт-Петербургские каналы, 
Санкт-Петербургские мосты! 

И, опершись на колоннады, 
Встают незыблемой грядой 
Дворцов гранитные громады 
Над потемневшею Невой. 

Пусть апельсинные аллеи 
Лучистым золотом горят, 
Мне петербургский дождь милее, 
Чем солнце тысячи Гренад!.. 

Пусть клонит голову все ниже, 
Но ни друзьям и ни врагам 
За все Нью-Йорки и Парижи 
Одной березки не отдам! 

Что мне Париж, раз он не русский?! 
Ах, для меня под дождь и град 
На каждой тумбе петербургской 
Цветет шампанский виноград! 

И застилая все живое, 
Туманом невским перевит, 
Санкт-Петербург передо мной 
Гранитным призраком стоит!.. 

Колонный Эрмитажный зал 
Привстал на цыпочках!.. И даже 
Амуры влезли на портал!.. 
Сам Император в Эрмитаже 
Сегодня польку танцевал!.. 

Князь К., почтен и сановит, 
Своей супруге после танца 
В кругу галантных волокит 
Представил чинно иностранца, 
Весьма приятного на вид: 

- Граф Калиостро - розенкрейцер, 
Наимудрейший из людей! 
Единственный из европейцев 
Алхимик, маг и чародей! 

Прошло полгода так... И вот, 
Княгине князь промолвил остро: 
- Вам надо бы продолжить род 
Совсем не графа Калиостро, 
Ну, а как раз - наоборот! 

Княгиня, голову склоня, 
В ответ промолвила смиренно: 
- Ах, не сердитесь на меня, 
Я не виновна совершенно! 
Ну что ж могла поделать я? 

Граф Калиoстро - розенкрейцер, 
Наимудрейший из людей! 
Единственный средь европейцев 
Алхимик, маг и чародей!.. 

        1

Весь машинный свой век, каждый день по утрам 
Волоча свои старые шины, 
По брезгливым гранитным колонным домам 
Развозил он шампанские вина! 
И глотали в свои погреба-животы 
Эти вина по бочкам с присеста 
Их раскрытые настежь гранитные рты - 
Обожженные жаждой подъезды. 
И гудя, и шумя, 
И кряхтя, и гремя, 
Весь свой век должен был по подъездам таскаться 
Грузовик No 1317.

        2

Но однажды наутро у этих домов 
Были начисто выбиты стекла! 
И панель вокруг них вглубь на много шагов 
От вина и от крови промокла! 
"Эй, подвалы, чья доля лежит издавна 
Под любым каблуком на паркете, 
Выходите на Невский - ломать времена! 
Выходите - шагать по столетьям!" 
И гудя, и шумя, 
И кряхтя, и гремя, 
Покатил за Свободу по улицам драться 
Грузовик No 1317.

        3

Но открылись фронты! О, услышав сигнал, 
Он увесисто и кривобоко 
Наступал, отступал и опять наступал 
От Варшавы до Владивостока. 
И ходил он насупившись - издалека 
На Деникинские аксельбанты, 
На тачанки Махно, на штыки Колчака 
И на хмурые танки Антанты! 
И гудя, и шумя, 
И кряхтя, и гремя, 
Второпях во весь мах по фронтам стал шататься 
Грузовик No 1317.

        4

На поля неостывших побед из нутра 
Отощавшей земли вылез Голод! 
И наотмашь схватил от двора до двора 
Города и деревни за ворот! 
И, шагая по смятой Руси напролом 
Уходящими в землю шагами,- 
Из Лукошка Поволжья кругом, как зерном,- 
Он засеял поля костяками! 
И гудя, и шумя, 
И кряхтя, и гремя, 
С воблой тут по Руси, как шальной, стал мотаться 
Грузовик No 1317.

        5

Поднатужились нивы в России! И вот: 
По Москве он в день Первого мая, 
Запыхавшись от новых нежданных хлопот, 
Октябрят полным ходом катает! 
Октябрята на нем -воробьев веселей! 
Не желают слезать добровольно! 
И машиною, новою нянькой своей, 
Октябрята ужасно довольны! 
И гудя, и шумя, 
И кряхтя, и гремя, 
С октябрятами нянькой решил впредь остаться 
Грузовик No 1317. 

Хорошо жить на Востоке,
Называться бен Гассан
И сидеть на солнцепеке,
Щуря глаз на Тегеран!
К черту всякие вопросы.
Тишь да гладь и благодать.
Право, с собственного носа
Даже муху лень согнать.

Просто даже непонятно,
Персия то иль персидскйй рай.
Ай, как хорошо, ай, как приятно!
Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!

Хорошо сидеть на крыше
Персом с ног до головы
И толстеть там от кишмиша,
Абрикосов и халвы.
Если станет очень грустно,
Скушай персик от тоски.
Ай, как вкусно! Ай, как вкусно!
Ай, как вкусны персики!

Просто даже непонятно,
Персия то иль персидский рай.
Ай, как хорошо, ай, как приятно!
Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!

Чтоб любви ие прекословить,
Стоит только с крыши слезть.
Кроме персиков, еще ведь
Персианки тоже есть.
Ай Лелива! Глаз, как слива,
Шаль, как пестрый попугай.
Ай, Лелива! Ай, Лелива!
Как целуется, ай-ай!

Просто даже непонятно,
Персия то иль персидский рай.
Ай, как хорошо, ай, как приятно!
Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!

В Париж! В Париж! Как сладко-странно 
Ты, сердце, в этот миг стучишь!.. 
Прощайте, невские туманы, 
Нева и Петр! - В Париж! В Париж! 

Там дым всемирного угара, 
RuedelaPaix, "GrandeOpera", 
Вином залитые бульвары 
И - карнавалы до утра! 

Париж - любовная химера! 
Все пало пред тобой уже! 
Париж Бальзака и Бодлера, 
Париж Дюма и Беранже! 

Париж кокоток и абсента, 
Париж застывших Луврских ниш, 
Париж Коммуны и Конвента 
И - всех Людовиков Париж! 

Париж бурлящего Монмартра, 
Париж Верленовских стихов, 
Париж штандартов Бонапарта, 
Париж семнадцати веков! 

И тянет, в страсти неустанной, 
К тебе весь мир уста свои, 
Париж Гюи де Мопассана, 
Париж смеющейся любви! 

И я везу туда немало 
Добра в фамильных сундуках: 
И слитки золота с Урала, 
И перстни в дедовских камнях! 

Пускай Париж там подивится, 
Своих франтих расшевеля, 
На черно-бурую лисицу, 
На горностай и соболя! 

Но еду все ж с тоской в душе я! 
Дороже мне поклажи всей 
Вот эта ладанка на шее! 
В ней горсть родной земли моей! 

Ах, и в аллеях Люксембурга, 
И в шуме ресторанных зал - 
Туманный призрак Петербурга 
Передо мной везде стоял!.. 

Пусть он невидим! Пусть далек он! 
Но в грохоте парижских дней 
Всегда, как в медальоне локон, 
Санкт-Петербург - в душе моей! 

Сбившись в слабостях со счета, 
Догаресса монна Бланка 
В ожидании Эрота 
Забавлялась с обезьянкой. 

И взглянув на вещи прямо, 
В элегическом мечтаньи 
Говорила эта дама 
Удивленной обезьяне: 

- Почему мы к вам так строги? 
Ведь у вас, без всякой лести, 
Те же руки, те же ноги 
И все прочее на месте! 

Все, что требует от мужа 
Эротический регламент, 
Все у вас есть! Плюс к тому же 
Африканский темперамент! 

- Ах, мадам, не в том вопрос-то! - 
Шимпанзе сказал, вздыхая, - 
Это все ужасно просто, 
И причина здесь иная! 

Чтоб доставить даме счастье, 
Мы с большим успехом можем 
Потягаться в деле страсти 
С вашим мужем, старым дожем! 

Я бы мог быть арлекином: 
Шимпанзе ведь не священник! 
Но что делать?!.. Для любви нам 
Не хватает только... денег!.. 

Ах, я устала так, что даже 
Ушла, покинув царский бал! 
Сам император в Эрмитаже 
Со мной сегодня танцевал! 

И мне до сей поры все мнится 
Блеск императорских погон, 
И комплимент императрицы, 
И цесаревича поклон. 

Ах, как мелькали там мундиры! 
(Знай, только головы кружи!) 
Кавалергарды, кирасиры, 
Конногвардейцы и пажи. 

Но больше, чем все кавалеры 
Меня волнует до сих пор 
Неведомого офицера 
Мне по плечам скользнувший взор! 

И я ответила ему бы, 
Но тут вот, в довершенье зол, 
К нему, сжав дрогнувшие губы, 
Мой муж сейчас же подошел! 

Pardon! Вы, кажется, спросили, 
Кто муж мой?.. Как бы вам сказать... 
В числе блистательных фамилий 
Его, увы, нельзя назвать!.. 

Но он в руках моих игрушка! 
О нем слыхали вы иль нет? 
Александр Сергеич Пушкин, 
Камер-юнкер и поэт!.. 

Вы не видали господина, 
Виновника сердечных мук? 
На нем - цилиндр и пелерина 
И бледно-палевый сюртук. 

Вот как зовут его?--Не помню. 
Вчера в "Гостинном" у ворот 
Без разрешения его мне 
Представил просто сам Эрот! 

Он подошел с поклоном низким, 
Корректно сдержан al'anglaise, 
Тихонько передал записку, 
Приподнял шляпу и -- исчез! 

Но где ж записка? - Ради Бога! 
Ах, вот она! Лети, печаль! 
Вот: " Николай Васильич Гоголь"... 
Вы не слыхали? - Очень жаль!

Раз персидскою весною 
Шел Абдул к Фатиме в дом 
С нагруженным косхалвою 
Очень глупым ишаком. 

Шел Абдул и пел: "Всю ночь-то 
Процелуюсь я, да как... 
Ты ж не будешь оттого, что 
Я Абдул, а ты -- ишак". 

Так, смеясь весьма ехидно, 
И хватаясь за бока, 
В выражениях обидных 
Пел Абдул про ишака. 

"Вот идет со мной ишак, 
Он -- один, а глуп, как два. 
Ай, какой смешной ишак. 
В-ва!!!" 

И, придя к ней -- стук в окошко: 
"Вот и я, Фатима, здесь. 
Целоваться вы немножко 
Не интересуетесь?" 

Но она ему на это 
Отвечала кратко, что 
Мужу старому Ахмету 
Не изменит ни за что. 

Он сказал: "Ай, как вы строги..." 
И ушел домой он... так... 
И, обратно по дороге, 
Про Абдула пел ишак: 

"Вот идет со мной ишак. 
Он один, а глуп, как два. 
Ай, какой смешной ишак. 
В-ва!!!" 

Я, как муха в сетях паутины, 
Бьюсь с жужжанием в гостиных. Довольно. 
Ваши женщины, песни и вина, 
Понимаете, безалкогольны. 

И дошло до того, что, ей-богу, 
На Таити из первой кофейни 
Я уйду, прихватив на дорогу 
Папирос и два томика Гейне. 

Там под первою пальмой, без риска 
Получить менингит иль простуду, 
Буду пить натуральные виски 
И маис там возделывать буду. 

И хотя это (вы извините) 
С точки зрения вашей нелепо, 
Буду ночью лежать на Таити, 
Глядя в синее звездное небо. 

А когда, кроме звездной той выси, 
И Эрот мне окажется нужен, 
Заработав кой-что на маисе, 
Накуплю там невольниц пять дюжин. 

И, доволен судьбой чрезвычайно, 
Буду жить там, пока с воплем странным 
Пьяный негр, подвернувшись случайно, 
Не зарежет меня под бананом. 

У доньи Лауры, испанки беспечной, 
Имеется домик, с балконом конечно. 
И вот, под балкон, хоть его и не звали, 
Явился с гитарою дон Паскуале 
И, взявши аккорд, за отсутствием дел 
О розах и грезах немедля запел: 
Гуэрреро! Дреймадера! 
Кабалеро! Два сомбреро! 
Эспланада! Баррикада! 
Серенада! Па д'эспань! Олэ!! 

И шепчет Лаура, вздыхая влюбленно: 
- Как времени много у этого дона! 
Скорей бы, скорей бы вы с песней кончали, 
И к делу приступим мы, дон Паскуале! 
А дон Паскуале, воззрясь в небосвод, 
О розах и грезах поет и поет: 
Гуэрреро! Дреймадера! 
Кабалеро! Два сомбреро! 
Эспланада! Баррикада! 
Серенада! Па д'эспань! Олэ!! 

Одна за другой проходили недели, 
Настала зима и завыли метели. 
И, хмуро взглянувши на ртуть Реомюра., 
С балкона давно удалилась Лаура. 
А дон Паскуале, воззрясь в небосвод, 
О розах и грезах поет и поет: 
Гуэрреро! Дреймадера! 
Кабалеро! Два сомбреро! 
Эспланада! Баррикада! 
Серенада! Па д'эспань! Олэ!! 

Меж тем, проходивший дон Педро ди Перца, 
Увидев Лауру, схватился за сердце 
И, будучи доном особого рода, 
Немедля забрался к ней с черного хода. 
А дои Паскуале, воззрясь в небосвод, 
О розах и грезах поет и поет: 
Гуэрреро! Дреймадера! 
Кабалеро! Два сомбреро! 
Эспланада! Баррикада! 
Серенада! Па д'эспань! Олэ! 

При первой улибке весенней лазури 
Дон Педро женился на донье Лауре. 
Года друг за дружкою шли без отсрочки, 
У доньи Лауры две.взрослые дочки... 
А дон Паскуале, воззрясь в небосвод, 
О розах и грезах все так же поет: 
Гуэрреро! Дреймадера! 
Кабалеро! Два сомбреро! 
Эспланада! Баррикада! 
Серенада! Па д'эспань! Олэ!! 

Вы не бывали 
На канале? 
На погрузившемся в печаль 
"Екатерининском канале", 
Где воды тяжелее стали 
За двести лет бежать устали 
И побегуть опять едва ль... 
Вы там наверное бывали? 
А не бывали! - Очень жаль! 

Эрот в ночи однажды, тайно 
Над Петербургом пролетал, 
И уронил стрелу случайно 
В "Екатерининский канал". 
Старик-канал, в волненьи странном, 
Запенил, забурлил вокруг 
И вмиг - Индийским Океаном 
Себя почувствовал он вдруг!.. 

И, заплескавши тротуары, 
Ревел, томился и вздыхал 
О параллельной "Мойке" старый 
"Екатерининский канал"... 
Но, "Мойка" - женщина. И бойко 
Решив любовные дела,- 
Ах!.. - "Крюкову каналу" "Мойка" 
Свое теченье отдала!.. 
Ужасно ранит страсти жало!.. 
И пожелтел там, на финал, 
От козней "Крюкова канала" 
"Екатерининский канал"!.. 

Вы не бывали 
На канале?.. 
На погрузившемся в печаль 
"Екатерининском канале", 
Где воды тяжелее стали 
За двести лет бежать устали 
И побегут опять едва ль? 
Вы там наверное бывали? 
А не бывали! - очень жаль! 

Ау, века? Ах, где ты, где ты, 
Веселый век Елизаветы, 
Одетый в золото и шелк?.. 
Когда в ночи, шагая левой, 
Шел на свиданье, как Ромео, 
К императрице целый полк! 

Когда на царском фестивале 
Сержанты томно танцевали 
С императрицей менуэт... 

Любила очень веселиться 
Веселая императрица 
Елисавет! 

Ay, века? Ах, где ты, где ты, 
Веселый век Елизаветы, 
Когда на площади Сенной 
Палач в подаренной рубахе 
К ногам царицы с черной плахи 
Швырнул язык Лопухиной! 

И крикнул с пьяною усмешкой: 
"Эй, ты, честной народ, не мешкай! 
Кому язык? Берешь, аль нет?!" 

Любила очень веселиться 
Веселая императрица 
Елисавет! 

От Люксембурга до Бастильи, 
Еретикам на вечный страх, 
Герольды папские трубили 
На всех парижских площадях: 

- Мы, добрый папа Лев четвертый, 
Скорбим о дщери Анж-Питу, 
Продавшей явно душу черту 
За неземную красоту. 

И вот, в знак милости господней, 
К ней, пребывающей во зле, 
Казнить ее велел сегодня 
Наместник Бога на земле! 

И к Анж-Питу в час утра ранний 
С молитвой кроткой на устах 
И с папской буллою в кармане 
Пришел напутственный монах. 

Она приподняла ресницы: 
- Ах, как безжалостны все вы! 
На небо к господу явиться 
Я не могу без головы! 

Казни меня, но без увечья! 
Должна же я, пойми, монах, 
С моим возлюбленным при встрече 
Поцеловаться в небесах! 

Если бы я был слоном из Бомбея, 
То, избегая всех драм, 
Силы слоновой своей не жалея, 
Целую жизнь вас на собственной шее 
Я бы носил, о Madame! 

Если б я был крокодилом из Нила, 
То, подплывя к берегам 
И отряхнувшись от грязного ила, 
К вам я подполз бы, и тихо и мило 
Съел бы я вас, о Madame! 

Если б я был быстроногою серной, 
То по отвесным камням 
(Хоть это было бы, может, и скверно!) 
Все же от вас с быстротою чрезмерной 
Я бы удрал, о Madame! 

Но, к сожалению, (как достоверно 
Это известно и вам), 
В смысле тех качеств я создан мизерно: 
Не крокодил я, не слон и не серна! 
Вот в чем беда, о Madame!.. 

У заморских пав краса 
Никогда не хмурится! 
Перед их красой глаза, 
Как от солнца, жмурятся! 

Истукана вгонят в дрожь 
Взоры их испанские! 
Только мне милее все ж 
Наши-то: рязанские! 

Эх, ты, Русь моя! С тебя 
Глаз не свел ни разу я! 
- Эх, ты, русая моя! 
Эх, голубоглазая! 

Я вас прошу, позвольте мне 
Сыграть вам на одной струне 
Возможно покороче 
О звездочете, о весне, 
О звездочетовой жене, 
О звездах и о прочем. 

Следя за шашнями светил, 
Без горя и забот 
В высокой башне жил да был 
Почтенный звездочет. 

Он был учен и очень мудр, 
Но шутит зло Эрот!.. 
И вот, в одно из вешних утр 
Женился звездочет. 

У звездочетовой жены 
Глаза, как пара звезд, 
Лицо, как томный лик луны, 
А страсть - кометный хвост. 

Она грустна, она бледна, 
У ней влюбленный вид. 
А звездочет всю ночь сполна 
За звездами следит!.. 

Бледнея каждою весной, 
Как лилия в снегу, 
Она с особенной тоской 
Глядела на слугу... 

Был недогадлив тот слуга, 
Но все же как-то раз 
Воскликнул вдруг слуга: "Ага!" 
И... кончен мои рассказ. 

А вывод здесь, друзья, такой: 
Коль мужем стать пришлось, 
Смотри-ка лучше за женой, 
А звезды брось! 

У Зюлейки-ханум
Губы, как рахат-лукум,
Щеки, как персики из Азарбината,
Глаза, как сливы из ханского сада.

Азербайджанской дороги длинней
Зюлейкины черные косы,
А под рубашкой у ней
Спрятаны два абрикоса.

И вся она, вва!
Как халва!
Честное слово!

Только любит она не меня,
А — другого!

По горам за шагом шаг 
Неизвестный шел ишак. 
Шел он вверх, шел он вниз, 
Через-весь прошел Тавриз 
И вперед, как идиот, 
Все идет он да идет! 
И куда же он идет? 
И зачем же он идет? 
- А тебе какое дело 

    1

Кепка! Простецкая кепка! 
На миллионы голов 
Влезла ты с маху! И крепко 
Села цилиндрам назло! 
Видел весь мир, изумленно 
Ахнувши из-за угла, 
Как трехсотлетней короне 
Кепка по шапке дала!

    2

И, набекрень съехав малость 
От передряг,- во весь мах 
Долго и крепко ты дралась 
На разъяренных фронтах! 
И, без патрон и без хлеба 
Лбом защищая Москву, 
Нет такой станции, где бы 
Ты не валялась в тифу!

    3

От Чухломы до Урала 
В морду былому житью 
Это не ты ли орала 
Новую Правду свою?! 
И на фронтах, и на Пресне, 
Мчась по столетьям в карьер, 
В небо горланила песни, 
Славя свой С.С.С.Р.

    4

Ну-ка, вот! В той перебранке 
Той небывалой порой: 
От револьвера до танка 
Кто не сшибался с тобой? 
Но, поднатужась до пота, 
Все же, к двадцатым годам, 
Даже антантным дредноутам 
Кепка дала по шеям!

    5

Бешены были те годы! 
И на всех митингах ты 
С дьяволом, с богом, с природой 
Спорила до хрипоты! 
И, за голодных индусов 
Кроя Керзона весьма, 
В это же время со вкусом 
Воблу жевала сама!

    6

Кончились годы нахрапа! 
Ты - на весь мир! И, глядишь, 
Перед тобой сняли шляпы 
Лондон, Берлин и Париж! 
Кепка! Простецкая Кепка! 
Средь мировой бедноты 
Медленно, тяжко, но крепко 
Ставишь свои ты посты!..

    7

Кепка! Простецкая Кепка! 
Вот что наделала ты! 

    1
Собою невелички, 
Знай, маялись в пыли. 
Кирпичики, кирпичики, 
Кирпичики мои... 
И господа из города 
В перчаточках своих 
Презрительно и гордо 
Ворочались от них!.. 
"И долго от обидчиков 
Кряхтели, как могли: 
- Кирпичики, кирпичики, 
Кирпичики мои...

    2
Но вот сердит стал с виду 
Простой народ! И, глядь: 
Обидчикам обиды 
Вдруг стал припоминать! 
Озлившись, в день осенний 
Взъерошились штыки, 
И на дворцы с гуденьем 
Пошли грузовики! 
И в головы обидчиков 
Летали, как могли: 
- Кирпичики, кирпичики, 
Кирпичики мои!

    3
А после всех событий 
Народ к ним шасть опять: 
"Кирпичики, идите 
Домишки нам латать!" 
И, с края и до края, 
На всяческий манер 
Кирпичики латают, 
Кряхтя, С.С.С.Р. 
Собою невелички, 
Да - умницы они: 
Кирпичики, кирпичики, 
Кирпичики мои!.. 

С князем Павлом сладу нету! 
Comprenez vous, дело в том, 
Что к статс-даме он в карету 
Под сиденье влез тайком! 
Не качайте головами! 
Ведь беды особой нет, 
Если было той статс-даме 
Только... только 20 лет!.. 

Это было в придворной карете 
С князем Павлом в былые года. 
Это было при Елизавете 
И не будет уж вновь - никогда! 

И, прикрывши ножки тальмой, 
Затряслась статс-дама: - "Ой, 
"Сколь вы прытки, государь мой, 
И - сколь дерзостны со мной!" 
Князь ей что-то тут невнятно 
Прошептал... И - стихло там!.. 
Ведь любовь весьма приятна - 
Даже... даже для статс-дам! 

Это было в придворной карете 
С князем Павлом в былые года. 
Это было при Елизавете 
И не будет уж вновь - никогда! 

И, взглянув на вещи прямо, 
Поборов конфуз и страх, 
Очень долго та статс-дама 
Пребывала в облаках!.. 
И у дома, спрыгнув наземь 
С той заоблачной стези, 
Нежно так простилась с князем 
И промолвила: - "Мерси." 

Это было в придворной карете - 
С князем Павлом в былые года. 
Это было при Елизавете 
И не будет уж вновь - никогда! 

Был день и час, когда уныло 
Вмешавшись в шумную толпу, 
Краюшка хлеба погрозила 
Александрийскому столпу.

Как хохотали переулки,
Проспекты, улицы!.. И вдруг
Пред трехкопеечною булкой
Склонился ниц Санкт-Петербург!..

И в звоне утреннего часа
Скрежещет лязг голодных плит,
И вот от голода затрясся
Елизаветинский гранит!..

Вздохнули старые палаццо
И, потоптавшись у колонн,
Пошел на Невский — продаваться
Весь блеск прадедовских времен.

И сразу сгорбились фасады...
И, стиснув зубы, над Невой —
Восьмиэтажные громады
Стоят с протянутой рукой!

Ах, Петербург, как страшно-просто
Подходят дни твои к концу!..
— Подайте Троицкому мосту,
— Подайте Зимнему дворцу!

Из пары старых досок 
Родив себя, как мог, 
Стоит на перекрестке 
Цветной Кооп-Ларек... 
В нем что угодно купишь 
В два счета! Он -такой: 
По виду - словно кукиш, 
Но -очень деловой! 
Заморские базары, 
Крича издалека, 
Шлют разные товары 
Для этого Ларька. 
Берлин, Варшава, Вена 
И Ява, и Кантон 
Торгуются степенно 
С цветным Кооп-Ларьком! 
И тут на перекрестке 
От дел таких слегка 
Потрескивают доски 
Советского Ларька... 
И вспоминают, тужась, 
Как 8 лет назад 
Они лежали тут же 
На баррикадах в ряд! 

Как вздрогнул мозг! Как сердце сжалось!
Весь день без слов! Вся ночь без сна!
Сегодня в руки мне попалась
Коробка спичек Лапшина...

Ах, сердце — раб былых привычек!
И перед ним виденьем, вдруг
Из маленькой коробки спичек
Встал весь гигантский Петербург:

Исакий! Петр! Нева! Крестовский!
Стозвонно-плещущий Пассаж!
И плавный Каменноостровский!
И баснословный Эрмитаж!

И первой радости зарница!
И грусти первая слеза!
И чьи-то длинные ресницы...
И чьи-то серые глаза...

Поймете ль вы, чужие страны,
Меня в безумии моем?
Ведь это юность из тумана
Мне машет белым рукавом...

Последним шепотом привета
От Петербурга лишь одна
Осталась мне всего лишь эта
Коробка спичек Лапшина...

Королева бледна, 
Королева грустна, 
Королева от гнева дрожит. 
В стороне - одинок - 
Голубой василек - 
Бедный паж, пригорюнясь сидит. 

Королева бледна, 
Королева грустна, 
Королевская грудь, как морская волна, 
В пене кружев вздымается, гневом бурля. 
Королеве сегодня всю ночь напролет 
Снился юноша-паж, голубой бернадот 
И... костыль короля. 

Средь королевских всяких благ 
Король Артур, король-чудак 
Жил был давным-давно!.. 
И тем Артур известен был, 
Что лишь две вещи он любил: 
Раздумье и вино! 

И так всю жизнь по мере сил 
Король Артур грустил и пил 
Немного чересчур! 
И всех английских королей 
Он был грустнее и пьяней, 
Чудак, король Артур. 

Но вот однажды юный паж 
Сказал ему: "Король нельзя ж... 
Грустить и день и ночь! 
О, мой король, скажи, нельзя ль 
Твою гнетущую печаль 
Прогнать весельем прочь?! 

Но выпив залпом свой бокал, 
Мой мальчик, - сумрачно сказал 
Король ему в ответ, - 
Король твой грустен оттого, 
Что он король!.. и для него 
Ни в чем свободы нет! 

В далеком неком царстве, 
В заморском государстве, 
Хоть это выражение 
Немного старовато, 
Но все же, тем не менее, 
Жил был король когда-то. 
Как водится, конечно, 
Он жил весьма приятно, 
Любил народ сердечно 
И был любим обратно. 
И назывался он 
Король бубен! 

Однажды на балу 
Король, к стыду и сраму, 
Заметил вдруг в углу 
Неведомую даму. 
- О, кто вы, дивный Икс? 
Эй, ты, Валет червей, 
Кто это? - Дама пик-с! 
- Позвать ее скорей! 

Покинув бал тайком, 
Пылая страстью низкой, 
Сидят в саду вдвоем 
Король с авантюристкой. 
Последний сделав шаг, 
Вдруг молвил он, расстроясь: 
- Позвольте... как же так? 
Вы... только лишь... по пояс?! 
И крикнул, полон гнева: 
- Вы, значит, полудева?! 

На что сия кокотка 
Ответствовала кротко 
Без слез и не грубя: 
- Взгляните на себя! 
Взглянул... и был весьма смущен 
Король бубен. 
Вздохнул он платонично, 
И, против ожидания, 
Увы, весьма прилично 
Закончилось свидание. 

     1 

Жил-был в некоем царстве когда-то 
Могучий король Альтоном... 
А с ним королева Беата 
И шут в красной шапке с пером... 

Беата подобна Венере! 
И в спальню, лишь станет темно, 
Король к ней входил, стукнув в двери.. 
А шут прямо через окно!... 

И вот, к изумленью старушек, 
В один из параднейших дней, 
Под грохот ликующих пушек 
Вдруг двойня явилась у ней!.. 

А ну-ка, узнайте вы тут. 
Где здесь король и где шут? 

     2 

Согласно придворной программе 
На радостном празднике том 
Король пировал за столами, 
А шут доедал под столом... 

Шли годы так!.. И на финале, 
Хотя и в различные дни, 
И шут, и король поикали 
И померли оба они!.. 

Как солнечный луч на обоях, 
Промчались столетья... И вот 
Остались от них от обоих 
Два черепа! Этот и тот! 

А ну-ка, узнайте вы тут, 
Где здесь король и где шут?! 

Вы помните тот вечно-звонный 
Неугомонный "Красный дом", 
Вздымающий свои фронтоны 
В великолепии своем? 

Где с давних пор в российском мраке, 
На целый миp, средь этих зал, 
Российской Мысли вечный факел 
Неугасаемо пылал; 

Где каждый год, в звенящем гаме 
Под неустанный смех и спор, 
Двадцатилетними глазами 
Сверкал гигантский коридор!.. 

Там, под гуденье аудиторий, 
Средь новых лиц и новых дней, 
Вздыхает в старом коридоре 
Тень мертвой Юности моей... 

Удивительно мил, 
Жил-да-был крокодил -- 
Так аршина в четыре, не более. 

И жила-да-была, 
Тоже очень мила, 
Негритянка по имени Молли. 

И вот эта Молли-девица 
Решила слегка освежиться 
И, выбрав часок между дел, 
На речку купаться отправилась... 

Крокодил на нее посмотрел: 
Она ему очень понравилась, 
И он её съел... 

А, съевши, промолвил: "Эхма, 
Как милая Молли прекрасна!" 

Любовь крокодила весьма 
Своеобразна. 

Между статуй прямо к Леде
Шла по парку гордо Леди,
А за нею чинно следом
Шел лакей с шотландским пледом

И сказала строго Леди, 
Подойдя вплотную к Леде: — 
«Шокинг!» — и за этим вслед 
Завернула Леду в плед.

О, заботливая Леди, 
Плед совсем не нужен Леде! 
Уверяю вас: для Лед 
Нужен Лебедь, а не плед!

Май веселый пришел,
Звонко песню завел,
И тотчас, вслед за этою песней,
Распустилась листва,
Появилась трава,
Стали дамы — вдвойне интересней!

В паровозных свистках
И в трамвайных звонках,
Даже в рявканье автомобилей
Слышен томный рассказ:
«Об огне чьих-то глаз,
О печали каких-то там лилий».

Там и тут, тут и там
Баррикады из дам!
Не пройти мимо них невредимым!
Взгляд... улыбка... Но — вот,
Баста! Дальше! Вперед!
Сердце женщины вьется налимом!..

Май, Весна, благодать!
— Как же тут не вздыхать,
Если дни так безбожно-лучисты?!.
И вздыхают «эс-дэ»,
И вздыхают «ка-дэ»,
И поют о любви октябристы!

И дни и ночи в страстной позе 
Поет о розах на морозе 
Перед окном девицы Клэр 
Маркиз Франсиз де Помдетер. 

Он пел с подъемом очень мило 
О том, о сем, и выходило, 
Со слов маркиза, что маркиз 
В раю мог взять бы первый приз. 

Он, мол, не требует награды, 
Объятии, мол, ему не надо, 
Зане он может только сметь 
Взглянуть, вздохнуть и... умереть. 

Девица Клзр вздыхать вздыхала, 
Но двери все ж не открывала, 
Не без причин, не без причин 
Боясь коварности мужчин. 

Хоть разум чуток, словно филин, 
Но дьявол тоже очень силен. 
И... влез в окно девицы Клэр 
Маркиз Франсиз де Помдетер. 

И влезши к ней подобным родом, 
О звездах буркнул мимоходом, 
Затем увлек ее в альков, 
Похитил честь... и был таков. 

Тут и конец, хоть очень жаль, 
Но если вам нужна 
Еще к тому же и мораль, 
Извольте... Вот она: 

"По вышеназванным причинам 
Не верьте, барышни, мужчинам!"

Хорошо, черт возьми, быть Карнеджи, 
Жить в каком-нибудь, этак, коттедже 
И торжественно, с видом Сенеки, 
До обеда подписывать чеки!.. 

На обед: суп куриный с бифштексом, 
После - чай (разумеется, с кексом), 
В крайнем случае, можно и с тортом, 
Вообще наслаждаться комфортом. 

Чтобы всякие там негритосы 
Набивали тебе папиросы, 
А особые Джемсы и Куки 
Ежедневно бы чистили брюки! 

Чтобы некая мистрис прилежно 
Разливала бы кофе и нежно 
Начинала глазами лукавить, 
Потому что иначе нельзя ведь!.. 

Чтоб в буфете всегда было пиво, 
Чтоб, его попивая лениво, 
Позвонить Вандербильду: - "Allo, мол, 
Взял ли приз ваш караковый "Ромул"?!" 

В пять часов на своем "файф-о-клоке" 
Спорить с Гульдом о Ближнем Востоке 
И, на тресты обрушившись рьяно, 
Взять за лацкан Пьерпонта Моргана! 

А затем в настроенье веселом 
Прокатиться по всем мюзик-холлам 
И в компании с лучшими денди 
Исключительно пить "шерри-бренди"... 

...Если же денег случайно не хватит 
(Ну... Китай, что ли, в срок не уплатит...), 
То вздыхать не придется тревожно: 
Призанять у Рокфеллера можно!.. 

...Хорошо, черт возьми, быть Карнеджи, 
Жить в каком-нибудь, этак, коттедже 
И, не сдав даже римского права, 
Наслаждаться и влево, и вправо! 

Есть старая-старая песня, 
Довольно печальный рассказ, 
Как всех англичанок прелестней 
Гуляла в саду как-то раз 
Мисс Эвелин с папой и мамой. 
С прислугой, обвешанной четками, 
С неведомой старою дамой, 
С щенком и двенадцатью тетками. 

Но кроме прелестной той миссис, 
Лорд Честер в саду этом был. 
Любовный почувствовав кризис, 
Лорд Честер навек полюбил 
Мисс Эвелин с папой и мамой, 
С прислугой, обвешанной четками, 
С неведомой старою дамой, 
С щенком и двенадцатью тетками. 

Став сразу румяным от счастья 
И вскрикнув на целый квартал, 
В порыве бушующей страсти 
Он к сердцу навеки прижал 
Мисс Эвелин с папой и мамой, 
С прислугой, обвешанной четками, 
С неведомой старою дамой, 
С щенком и двенадцатью тетками. 

Хоть в страсти пылал он, как Этна, 
Но все же однажды в тоске 
(Хоть это весьма некорректно) 
Повесил на толстом суке 
Мисс Эвелин с папой и мамой, 
С прислугой, обвешанной четками, 
С неведомой старою дамой, 
С щенком и двенадцатью тетками. 

    1

Коммерчески спокоен, 
В панель упрямо врос 
Промышленной ногою 
Лоток для папирос! 
И, с жаром расширяя 
Промышленность, втроем 
Перед клиентом с края 
Склонились над лотком: 
- Прядь упрямая, плюс 
Моссельпромский картуз, 
А под ним - деловая 
      Такая 
Моссельпромщица No ... (не знаю!)

    2

Но, кроме всяких "Пери" 
И прочих папирос, 
Ведь есть в СССР'е 
Еще и - Наркомпрос! 
И ночью, совершенно 
Забыв про Моссельпром, 
Над книгою толщенной 
Склоняются втроем: 
Прядь упрямая, плюс 
Моссельпромский картуз, 
А под ним - деловая 
      Такая 
Моссельпромщица No ... (не знаю!)

    3

Пожалуй, вы поймете, 
Что так всю жизнь сполна 
Учебе да работе 
Она обречена?! 
Она -не морс в стакане! 
У ней кровь бьет ключом! 
И часто на свиданье 
Бегут стремглав втроем: 
- Прядь упрямая, плюс 
Моссельпромский картуз, 
А под ним - деловая 
      Такая 
Моссельпромщица No ... (не знаю!) 

Некие в смокинг одетые атомы, 
Праха веков маринованный прах, 
Чванно картавят, что, мол, "азиаты мы", 
На европейских своих языках! 
Да! Азиаты мы! Крепкое слово! 
В матерном гневе все наши слова! 
Наши обновы давно уж не новы: 
Киев и Новгород! Псков и Москва! 
В наших речах - курский свист соловьиный, 
Волга и Днепр! Океан и фиорд! 
В наших речах - грохот снежной лавины, 
Ржанье и топот Батыевых орд! 
В наших глазах - золотой щит Олега, 
Плеть Иоанна! Курганная тишь! 
Мертвенный холод Байкальского снега, 
Пламя Москвы и плененный Париж! 
Эй, на запятки! Не вам ли завялым 
Путь преградить разъярившимся нам? 
Или, озлившись, мы хлопнем Уралом 
По напомаженным вашим башкам! 
В наших плечах - беломорские скалы! 
В наших ушах - храп медвежьих берлог! 
В наших сердцах - самоцветы Урала! 
В нашей груди - древний каменный бог! 

    1

В Америке где-то 
Судя по газетам, 
Есть город такой - "Голливуд"... 
И в городе этом, 
Судя по газетам, 
Лишь киноактеры живут! 
И там неизменно 
Пред всею вселенной 
Сквозь первый в Америке взор, 
Как синие птицы, 
Трепещут ресницы 
У маленькой Мэри Пикфорд!

    2

В Париже, на Яве, 
В Тимбукту, в Варшаве, 
От Лос-Анжелос до Ельца 
Пред маленькой Мэри 
Раскрыты все двери 
И настежь раскрыты сердца!.. 
И каждый свой вечер, 
Стремясь к ней навстречу, 
Следят по экранам в упор 
Глаза всего света 
За маленькой этой, 
За маленькой Мэри Пикфорд!

    3

И вечером сонным 
Для всех утомленных 
Своей кинофирмой дана, 
Восходит багряно 
На киноэкранах, 
Как Солнце ночное, она! 
И вьется, и мчится 
По вздрогнувшим лицам 
Тот первый в Америке взор!.. 
И сколько улыбок 
На свете погибло б 
Без маленькой Мэри Пикфорд?!. 

Когда тебя увижу, вдруг, 
Вмиг, под дрожащей пеленою, 
Весь старый пышный Петербург 
Встает, как призрак, предо мною: 

Декабрьских улиц белизна, 
Нева и Каменноостровский, 
И мирный говор Куприна, 
И трели Лидии Липковской; 

И пробка шумнаго "Аи", 
И Вильбушевич с Де-Лазари; 
Пажи бессменные твои - 
На пианино, и гитаре; 

И - всех встречающий дом твой, 
Где не слыхали слова: "Тише!" 
И - неразрывные с тобой 
Александринские афиши!.. 

Ты - знамя юности моей, 
Тебя несу в душе доныне!.. 
Ты - отблеск петербургских дней 
На приютившей нас чужбине! 

Все это было в переулке 
На "Петербургской Стороне", 
Где все шаги чрезмерно гулки, 
И в поэтической прогулке 
Вы поболтать позвольте мне 
О том, что было в переулке 
На "Петербургской Стороне"... 

В том переулке был домишко, 
Ну, а в домишке том - "она" 
С полуразрезанною книжкой, 
С тоской, вязаньем и Амишкой 
Майора некого жена! 
В том переулке был домишко, 
Ну, а в домишке том - "она"! 

Майор! Майор! Но где майор же? 
Майор воюет на войне! 
Что может быть на свете горше 
Судьбы скучающей майорши 
На "Петербургской Стороне"? 
Майор! Майор! Но где майор же? 
Майор воюет на войне! 

Но вот коллежский регистратор 
Встал перед нею "agenoux" 
И, сделав под окном сперва тур, 
В любви пылая, как экватор, 
Прельстил Майорову жену 
Коллежский этот регистратор, 
Пред нею вставши "agenoux". 

Что ж? Кроме всяческих военных 
Есть и гражданские чины! 
И, не позоря чин военный, 
Мы беспристрастно совершенно 
Отметить все же тут должны, 
Что, кроме всяческих военных, 
Есть и гражданские чины! 

Рассветает! Даль зовет 
В вихри звоном санным!.. 
Тройка стынет у ворот... 
- "Ну-ка, Петр, к цыганам!"... 

Гаркнул зычно Петр: "Па-а-а-ди!" 
(Парень он таковский!) 
И остался позади 
"Каменноостровский"!.. 

Лейб-гycapскиe усы 
Вмиг заиндевели... 
И уткнулись все носы 
В серые шинели!.. 

И, сквозь снежный адамант, 
Для лихой попойки, 
Залетели в "Самарканд" 
Взмыленные тройки! 

- "Тусса! Тусса! Тусса! 
Мэкамам чочо!.. 
"Це-е-еловаться горячо!"... 

Ландо, коляски, лимузины, 
Гербы, бумажники, безделки, 
Брильянты, жемчуга, рубины - 
К закату солнца - все на "Стрелке"! 

Струит фонтанно в каждой даме 
Аккорд Герленовских флаконов, 
И веет тонкими духами 
От зеленеющих газонов! 

И в беспрерывном лабиринте 
Гербов, камней и туалетов 
Приподымаются цилиндры 
И гордо щурятся лорнеты. 

И Солнце, как эффект финальный, 
Заходит с видом фатоватым 
Для Петербурга специально - 
Особо-огненным закатом.

Дребезжит гитара сонно.
Где-то булькает мадера.
Ночь, луна... В окошке донна,
Под окошком кабалеро.

Ну-с, итак в испанском стиле
Начинаю ритурнель я!
Место действия — Севилья.
Время действия — в апреле.

Скоро будет две недели,
Как жене своей на горе
Дон—супруг на каравелле
Где-то путается в море.

Услыхав о том, открыто
Дон-сосед, от страсти ярой
Вмиг лишившись аппетита,
Под окно пришел с гитарой.

Все, что знал, пропел он донне,
И, уставши напоследок,
Он запел в минорном тоне
Приблизительно вот эдак:

— Донна, донна, в вашей власти
Сердце вашего соседа.
Ах, от страсти я на части
Разрываюсь, как торпеда!

— Нет, не ждите поцелуя, —
Отвечает донна тонно, —
Нет, нет, нет, не изменю я
Своему супругу дону! —

И добавила, вздыхая,
Не без некоторой дрожи:
— К вам не выйду никогда я.
На других я не похожа!

Вы не верите?.. Я тоже!

О, иностранец в шляпе, взвесь 
Мою судьбу. Всю жизнь с пеленок 
Сижу под этой пальмой здесь 
Я, бедний черный негритенок! 
Я так несчастен! Прямо страх! 
Ах, я страдаю невозможно! 
О, иностранец в шляпе, ах! 
Я никогда не ел пирожных! 

С рожденья (кстати ли, некстати ль)
Всю жизнь свою отдав мечтам,
Жил-был коричневый мечтатель
Из племени ниам-ниам.

Простого сердца обладатель,
О мыле тихо по ночам
Мечтал коричневый мечтатель
Из племени ниам-ниам.

И внял его мольбам создатель:
Приплыло мыло к берегам!
И... скушал мыло тот мечтатель
Из племени ниам-ниам.

Как-то раз порой вечерней 
В покосившейся таверне 
У красотки Николетты, 
Чьи глаза, как два стилета, 
Нас собралось ровно семь. 
Пить хотелось очень всем. 
За бутылкою кианти 
Говорили мы о Канте, 
06 его императиве, 
О Бразилии, о Хиве, 
О сидящих vis-а-vis 
И, конечно, о любви. 
Долго это продолжалось. 
В результате оказалось, 
Что красотка Николетта, 
Чьи глаза, как два стилета, 
В развращенности своей 
Делит честь на семь частей 
- Нет! - воскликнули мы хором, - 
Не помиримся с позором. 
Так мы этого не бросим! 
Призовем ее, и спросим! 
Пусть сгорает от стыда! 
Рассердились мы тогда. 
- Почему, о Николетта, 
Чьи глаза, как два стилета, 
Вы связали ваше имя 
Сразу с нами семерыми? 
И ответ был дня ясней: 
- Ах, в неделе же семь дней!* 
Больше мы ее не спросим. 
Слава богу, что не восемь!!! 

Я расскажу вам об одном крокодиле,
Квартировавшем в Ниле,
Который был
Всем крокодилам крокодил.
Внутри этого крокодила
Можно было
Устроить танцевальний зал!
И будучи на весь мир в обиде,
Туристов, как устриц, глотал
Этот Нерон в крокодиловом виде!
И знали о его нраве
И на острове Яве,
И в Лондоне, и в .Трапезунде.
А когда он бнл сражен кровожадной пулей,
То из кожи его понаделали ридикюлей!
Sic transit gloria mundi!
Все это пока юмористика.
Но тут начинается мистика!
Представьте, один из ридикюлей этих
Попался некой Кэтти,
Знакомой некого Джемми,
Который был ее милым
И был в свое время
Проглочен этим самым крокодилом.

Покушав как-то травку, 
Зашел слон по делам 
В фарфоровую лавку 
И повернулся там!

Мораль сей басни впереди, 
Она — острей булавки: 
Коль ты есть слон, то не ходи 
В фарфоровые лавки!

У короля был паж Леам, 
Задира хоть куда. 
Сто сорок шесть прекрасных дам 
Ему сказали: "да!" 

И в сыропуст и в мясопуст 
Его манили в тон 
Сто сорок шесть прелестных уст 
В сто сорок шесть сторон. 

Не мог ни спать, ни пить, ни есть 
Он в силу тех причин. 
Ведь было дам сто сорок шесть, 
А он-то был один! 

Так от зари и до зари 
Свершал он свой вояж. 
Недаром он, черт побери, 
Средневековый паж! 

Но как-то раз в ночную тьму 
Темнее всех ночей 
Явились экстренно к нему 
Сто сорок шесть мужей! 

И, распахнув плащи, все в раз 
Сказали: "Вот тебе! 
О, паж Леам, прими от нас 
Сто сорок шесть бебе!" 

"Позвольте, - молвил бедный паж, 
Попятившись назад, - 
Я очень тронут! Но куда ж 
Мне этот детский сад? 

Вот грудь моя! Рубите в фарш!!" 
Но... шаркнув у дверей, 
Ушли, насвистывая марш, 
Сто сорок шесть мужей. 

Москва и Киев задрожали, 
Когда Петр, в треске финских скал, 
Ногой из золота и стали 
Болото невское попрал!.. 

И взвыли плети!.. И в два счета - 
Движеньем Царской длани - вдруг - 
Из грязи Невского болота - 
Взлетел Ампирный Петербург: 

И до сих пор, напружив спины, 
На спинах держат град старинный 
Сто тысяч мертвых костяков 
Безвестных русских мужиков!.. 

И вот теперь, через столетья, 
Из-под земли, припомнив плети, 
Ты слышишь, Петр, как в эти дни 
Тебе аукают они?!.. 

В Константинополе у турка
Валялся, порван и загажен,
«План города Санкт-Петербурга
(В квадратном дюйме — 300 сажен)»...

И вздрогнули воспоминанья!..
И замер шаг... И взор мой влажен...
В моей тоске, как и на плане:
В квадратном дюйме — 300 сажен!..

Много есть персиянок на свете,
Но, собою их всех заслоня,
Как гора Арарат на рассвете,
Лучше всех их Зулейка моя.

  — Почему? — Потому!

Много персов есть всяких на свете,
Но, собою их всех заслоня,
Как гора Арарат на рассвете,
Больше всех ей понравился я.

  — Почему? — Потому!

Много есть ишаков в нашем месте:
Сосчитать их не хватит ста лет,
Только все же глупей их всех вместе
Муж Зулейки – Гасан-Бен Ахмет.

  — Почему? — Потому!

В стране, где измену карает кинжал, 
Хранится в народе преданье: 
Как где-то давно некий паж вдруг застал 
Принцессу во время купанья. 

И вот, побоявшись попасть на глаза 
Придворной какой-нибудь даме, 
Он прыгнул в отчаяньи, словно коза, 
За черный обветренный камень. 

Но сын Афродиты не мог нипочем 
Снести положенья такого, 
И стал черный камень прозрачным стеклом 
Под взором пажа молодого. 

Для вас, о влюбленные, был мой рассказ, 
И хоть было очень давно то, 
Давайте за это еще лишний раз 
Прославим малютку Эрота. 

Из своей опочивальни, 
Чем-то очень огорчен, 
Побледневший и печальный, 
Вышел в зал король Гакон. 
И, как то необходимо, 
Молвил, вставши на ступень: 
"Здравствуй, мой народ любимый!" 
И сказали: "Добрый день!" - 
114 гофмейстеров, 
30 церемониймейстеров, 
48 камергеров, 
345 курьеров и 
400 пажей. 

И, дрожа, как от озноба, 
Продолжал Гакон-король: 
"Нам сейчас одна особа 
Причинила стыд и боль. 
Видно, нас (в том нет секрета) 
За грехи карает Бог!.. 
Что вы скажете на это?" 
И сказали тихо: "Ох!" 
114 гофмейстеров, 
30 церемониймейстеров, 
48 камергеров, 
345 курьеров и 
400 пажей. 

"Наша дочь, принцесса Анна, 
Позабыв свои дела, 
Неожиданно и странно 
Ночью сына родила. 
Мы б узнать от вас хотели, 
(Будьте честны и прямы) 
Кто замешан в этом деле?!" 
И сказали тихо: "Мы!" 
114 гофмейстеров, 
30 церемониймейстеров, 
48 камергеров, 
345 курьеров и 
400 пажей. 

Ах, шум кулис извивно-узких! 
Ах, закулисная фриволь! 
Ах, блеск театров Петербургских!.. 
Все знаю - я принцесса Моль! 

Я помню радостные миги... 
Я помню преклоненный зал, 
Когда беcсмертный Каратыгин 
Вдвоем с Бессмертием играл! 

И вижу я, как в медальоне, 
Как только что ушедший сон: 
Носок летающей Тальони 
И четкий профиль Монбазон. 

И сквозь столетие, доныне 
Из глубины могильных плит 
"La donna" юного Мазини 
Еще в ушах моих звенит... 

Но в Вечность, огненным Закатом, 
Ушли былые времена... 
И, ныне, в 910-ом 
Иные встали имена. 

И, стариков своих не выдав, 
Неколебимы средь толпы 
Варламов, Ходотов, Давыдов - 
"Александринские" столпы... 

Ах, Петербург, в борьбе с судьбою, 
В глазах все небо затая, 
Горит лампадой пред тобою 
Комиссаржевская твоя. 

То упадая, то взлетая, 
С Невы на целый мир кругом 
Сверкает Павлова 2-ая 
Алмазно-блещущим носком. 

А "Летний Буфф"!! Ах, в исступленьи, 
До Невского несется "bis", 
Когда там с Вяльцевой в "Елене" 
Играет Северский - Парис... 

Скороговорщиком затейным 
Во всю резвится второпях, 
Курихин Федя на "Литейном" 
В ста восемнадцати ролях! 

Но, чу... Часы!.. Как быстро осень 
Спускает с неба вечера!.. 
На Петропавловке бьет "8" 
И мне в "Мариинский" пора! 

Сейчас, как мухи на бисквите, 
Все дамы - там!.. Наперечет! 
-Ах, там ведь Собинов, поймите, 
Сегодня "Ленского" поет! ... 

Бьет полдень! И чеканным шагом 
Наряд дворцовых егерей, 
Склонившись к золоченым шпагам, 
У королевских встал дверей. 
В заботах вечных о народе, 
Любовью к подданным согрет, 
Его Величество проходит 
На пять минут в свой кабинет 
Parbleu!.. Как вы неосторожны! 
Эй, тише там! Эй, чернь, молчать! 
Тс-с! Тише! Тише!'Разве можно 
Его Величеству мешать?! 

Настала ночь! Погасли свечи! 
Оделся в тьму дворцовый сад. 
Лишь под боскетом чьи-то плечи 
Зигзагом молнии блестят. 
Забыв на время о народе 
И чуть нарушив этикет, 
Его Величество снисходит 
На пять минут к мадам Жоржетт. 
Parbleu!.. Как вы неосторожны! 
Эй, тише там! Эй, чернь, молчать! 
Тс-с! Тише! Тише! Разве можно 
Его Величеству мешать?! 

Блеснуло утро! И, как птица, 
Сквозь гордый строй рапир и шпаг 
Над побледневшею столицей 
Взметнулся гневно алый флаг! 
И снова вспомнив о народе, 
Увидев в первый раз народ, 
Его Величество восходит 
На пять минут на эшафот! 
Parbleu!.. Как вы неосторожны! 
Эй, тише там! Эй, чернь, молчать! 
Тс-с! Тише! Тише! Разве можно 
Его Величеству мешать?! 

      Затянут шелком тронный зал! 
      На всю страну сегодня 
      Король дает бессчетный бал 
      По милости Господней!..

Как и всегда, Король там был 
Галантен неизменно 
И перед дамой преклонил 
Высокое колено!..

      Старый Шут, покосившись на зал, 
      Подняв тонкую бровь, прошептал:
      — Он всегда, после бала веселого,
      Возвращается без головы!..
      Как легко Вы теряете голову! 
      Ах, Король, как рассеяны Вы!

Затянут красным тронный зал! 
На всю страну сегодня 
Народ дает свой первый бал 
По милости Господней.

Как и всегда, Король там был 
Галантен неизменно!.. 
И под ножом он преклонил 
Высокое колено!..

      Старый Шут, покосившись на зал, 
      Подняв тонкую бровь, прошептал:
      — Он всегда, после бала веселого,
      Возвращается без головы!..
      Как легко Вы теряете голову!.. 
      Ах, Король, как рассеяны Вы!..

Как волны морские — 
Бесстрастны и быстры,— 
Не ведая горя и зла, 
Проходят министры, 
И нет им числа... 
Их ветер пригонит, 
Их ветер угонит, 
Пригонит, угонит и квит!
       * * *
Министры приходят, 
Министры уходят, 
А дело — стоит!

Ах, как приятно в день весенний 
Урвать часок на променад 
И для галантных приключений 
Зайти в веселый "Летний сад". 

Там, средь толпы жантильно-гибкой, 
Всегда храня печальный вид, 
С разочарованной улыбкой 
Поручик Лермонтов стоит!.. 

Ах, Санкт-Петербург, все в тебе очень странно, 
Серебряно-призрачный город туманов... 

Ах, Петербург, красавиц "мушки", 
Дворцы, каналы, Невский твой! 
И Александр Сергеич Пушкин 
У парапета над Невой! 
А белой ночью, как нелепость, 
Забывши день, всю ночь без сна 
На "Петропавловскую крепость" 
Глядеть из темного окна!.. 
И, лишь запрут в "Гостинном" лавки, 
Несутся к небу до утра 
Рыданье Лизы у "Канавки" 
И топот Медного Петра!.. 

Ах, Санкт-Петербург, все в тебе очень странно, 
Серебряно-призрачный город туманов... 

Ах, Петербург, красавиц "мушки", 
Дворцы, каналы, Невский твой! 
И Александр Сергеич Пушкин 
У парапета над Невой! 

Скажите мне, что может быть 
Прекрасней Невской перспективы, 
Когда огней вечерних нить 
Начнет размеренно чертить 
В тумане красные извивы?..
Скажите мне, что может быть
Прекрасней Невской перспективы?..

Скажите мне, что может быть 
Прекрасней майской белой ночи, 
Когда начнет Былое вить 
Седых веков седую нить 
И возвратить столетья хочет?
Скажите мне, что может быть 
Прекрасней майской белой ночи?..

Скажите мне, что может быть 
Прекрасней дамы петербургской, 
Когда она захочет свить 
Любви изысканную нить 
Рукой небрежною и узкой?..
Скажите мне, что может быть 
Прекрасней дамы петербургской?..

Придя к Сантуцци, юный герцог, 
По приказанью дамы сердца, 
Был прямо в спальню проведен. 
Пусть ваши очи разомкнуться! 
Ведь в спальне не было Сантуцци, 
И не нарушен был бонтон. 

Но через миг у двери спальни 
Раздался голос, моментально 
Приведший герцога к нулю: 
- Ах, милый герцог, я из ванны 
Иду в костюме монны Ванны 
И отвернуться вас молю!.. 

Во всем покорный этикету, 
Исполнил герцог просьбу эту 
И слушал лишь из уголка 
Весьма застенчиво и скромно 
Как шелестели с дрожью томной 
Любовь дразнящие шелка. 

И просидев минут пятнадцать, 
Боясь от страсти разорваться, 
Он, наконец, промолвил так: 
- Когда же, о Мадам Сантуцци, 
Мне можно будет повернуться?! 
И был ответ ему: - Дурак!!! 

На Введенской до сих пор 
Проживает семь сестер 
Словно семь кустов жасмина: 
Дора, 
Люба, 
Лена, 
Нина, 
Катя, 
Таня 
И еще седьмая Маня... 
В каждой, как по прейскуранту, 
В каждой скрыто по таланту. 
Нина 
Играет на пианино, 
Люба 
Декламирует Соллогуба, 
Лена - 
Верлена, 
А Дора - 
Рабиндраната Тагора. 
У Тани, у Кати 
В гортани две Патти. 
Катя же, кстати, немножко 
И босоножка! 
Но всех даровитее Маня! 
Ах, Маня, талантом туманя, 
К себе всех знакомые влечет! 
Она лишь одна не декламирует, 
Не музицирует 
И не поет.

Однажды некий крупный слон, 
Красою мухи поражен,       
К той мухе, словно феодал, 
Преступной страстью воспылал. 
       
Но муха, быстро рассудив, 
Что толстый слон, хоть и красив, 
Но все же толст для жениха, 
Взяла и скрылась от греха. 
       
Влюбленный слон не пил, не ел. 
Влюбленный слон бледнел, худел 
И таял, таял по часам. - 
Dans chaque malheure cherchez la femme! 
       
И как французский томный граф, 
Он умер, тихо прошептав: 
"Не для меня придет весна!" 
Так муха слопала слона. 
       
Отсюда ясно, что слоны 
Влюбляться в муху не должны, 
Зане на сей предмет для них 
Судьба назначила слоних. 

Нет черней физиономий
Ни в Тимбукту, ни в Танжере,
Чем у некоего Томми
И его подруги Мэри.

Этот Томми с этой Мэри,
Вспыхнув в страсти вроде спирта,
Порешили в ближнем сквере
Ночью встретиться для флирта.

Целый день бродя в истоме,
Оба думали о сквере.
Вот и ночь. Но где же Томми?
Вот и ночь. Но где же Мэри?

Неужели разлюбили,
Хоть клялись любить до гроба?
Нет! Их клятвы в прежней силе,
И они явились оба.

Отчего же не заметно
Их тогда в притихшем сквере?
Оттого, что одноцветны
С черной ночью Том и Мэри.

Так всю ночь в Сент-Джемском сквере,
Сделав 104 круга,
Черный Томми с черной Мэри
Не могли найти друг друга.

В этот вечер над Невою 
Встал туман!.. И град Петра 
Запахнулся с головою 
В белый плащ из серебра... 
И тотчас же, для начала, 
С томным криком, вдалеке, 
Поскользнулась и упала 
Дама с мушкой на щеке. 

- На Литейном, прямо, прямо, 
Возле третьего угла, 
Там, где Пиковая Дама, 
По преданию, жила. 

И в слезах, прождав не мало, 
Чтобы кто помог ей встать, 
В огорченьи страшном стала 
Дама ручками махать. 
И на зов прекрасных ручек, 
К ней со всех пустившись ног, 
Некий гвардии поручик 
Мигом даме встать помог! 

- На Литейном, прямо, прямо, 
Возле третьего угла, 
Там, где Пиковая Дама, 
По преданию, жила. 

Что же дальше? Ах, избавьте! 
Не известен нам финал. 
Мы не видели... - Представьте, 
Нам... туман... там помешал... 
Мы одно сказать лишь можем: 
Был поручик очень мил!.. 
И затем, одним прохожим 
Поцелуй услышан был! 

- На Литейном, прямо, прямо, 
Возле третьего угла, 
Там, где Пиковая Дама, 
По преданию, жила. 

Знайте: как-то, когда-то и где-то 
Одинокий поэт жил да был... 
И всю жизнь свою, как все поэты, 
Он писал, пил вино и любил. 

Обогнавши Богатство и Славу, 
Смерть пришла и сказала ему: 
"Ты - поэт и бессмертен!.. И, право, 
Как мне быть, я никак не пойму!" 

Улыбаясь, развел он руками 
И с поклоном промолвил в ответ: 
"В жизни я не отказывал даме! 
Вашу руку!" 
И умер поэт... 

Прощайте, немцы, греки, турки, 
И здравствуй, русская земля! 
В своем я снова Петербурге, 
Я снова русский! Снова - "я"! 
Еще вчера я был не русским! 
И, запахнувшись в черный дым, 
Гранитный воздух Петербургский 
Еще вчера был не .моим! 
Сегодня ж, странный и бессонный, 
"Брожу по Невской мостовой 
И с Александровской Колонной 
Взлетевшей чокаюсь мечтой! 
И в небо Питера, бледнея, 
Уходит беженский угар... 
И вновь я рифмою своею - 
Целую Невский тротуар!... 

Длинна, как мост, черна, как вакса, 
Идет, покачиваясь, такса...

За ней шагает, хмур и строг, 
Законный муж ее — бульдог!

Но вот, пронзенный в грудь, с налета, 
Стрелой собачьего Эрота,

Вдруг загорелся, словно кокс,
От страсти к таксе встречный фокс!

И был скандал! (Ах, знать должны вы — 
Бульдоги дьявольски ревнивы!)

И молвил встречный пудель: «Так-с! 
Не соблазняй семейных такс!»

И, получив на сердце кляксу, 
Фокс так запомнил эту таксу,

Что даже на таксомотор 
Смотреть не мог он с этих пор!

Санкт-Петербург - гранитный город, 
Взнесенный оловом над Невой, 
Где небосвод давно распорот 
Адмиралтейскою иглой! 

Как явь, вплелись в твои туманы 
Виденья двухсотлетних снов, 
О, самый призрачный и странный 
Из всех российских городов! 

Недаром Пушкин и Растрелли, 
Сверкнувши молнией в веках, 
Так титанически воспели 
Тебя в граните и в стихах. 

И майской ночью в белом дыме, 
И в завываньи зимних пург 
Ты всех прекрасней, несравнимый 
Блистательный Санкт-Петербург! 

            1

Давайте-ка устроим чистку 
Средь коломбин и апашей! 
Ведь наши "замы" и модистки, 
Кассиры и пиш-машинистки 
В любви тех будут не глупей! 
Давайте же устроим чистку 
Средь коломбин и апашей!

            2

Она - кассирша в "Спичка-тресте" 
А он - Врид-зам-пом-пом-пом-зам! 
Все началось с того, что вместе, 
Под вопль кондукторский "не лезьте" 
Бочком пролезли все же в трам: 
Она -кассирша в "Спичка-тресте" 
И он - Врид-зам-пом-пом-пом-зам!

            3

В своих движеньях эксцентричен 
Трамвай маршрута буквы "А"! 
И очутились механично 
Они в объятьях романтичных 
От двадцать третьего толчка! 
В своих движеньях эксцентричен 
Трамвай маршрута буквы "А"!

            4

Когда-то были купидоны] 
Теперь их "замом" стал трамвай! 
И перед ними благосклонно - 
Через неделю по закону - 
Открылся загса тихий рай... 
Когда-то были купидоны, 
Теперь их "замом" стал трамвай!

            5

И дети их снимали кепки 
Перед трамваем с буквой "А", 
И, факт рожденья помня крепко, 
Махали долго вслед прицепке! 
И с благодарностью всегда 
Детишки их снимали кепки 
Перед трамваем с буквой "А". 

В тот день все люди были милы, 
И пахла, выбившись из силы. 
Как сумасшедшая, сирень. 
Трень-брень. 

И, взяв с собою сыр и булку, 
Сюзанна вышла на прогулку. 
Ах, скучно дома в майский день. 
Трень-брень. 

Увидев издали Сюзанну, 
Благословлять стал Жан Осанну, 
И прыгнул к ней через плетень. 
Трень-брень. 

Пылая Факелом от страсти. 
Промолвил Жан Сюзанне: "3драсте" 
И тотчас с ней присел на пень. 
Трень-брень. 

Была чревата эта встреча 
И, поглядев на них под вечер, 
Стал розоветь в смущенье день. 
Трень-брень. 

И вот наутро, как ни странно, 
Не вышла к завтраку Сюзанна, 
У ней всю ночь была мигрень. 
Трень-брень. 

Вот что от края и до края 
С Сюзаннами бывает в мае, 
Когда в саду цветет сирень. 
Трень-брень. 

Сказал мне примус по секрету, 
Что в зажигалку он влюблен. 
И, рассказавши новости эту, 
Впервые выданную свету, 
Вздохнул и был весьма смущен. 
Но зажигалке и милее 
И симпатичнее был форд. 
И без любовного трофея 
Из этой повести в три шеи 
Был примус выброшен за борт! 
Тогда, нажав на регулятор, 
Взорвался примус от любви. 
Так, не дождавшись результатов, 
Хоть стильно, но и глуповато 
Свел с фордом счеты он свои! 
Но, к счастью, для его хозяйки 
Был не опасен этот взрыв! 
Взревев, как негр из Танганайки, 
Он растерял лишь только гайки, 
Свою горелку сохранив. 
Пусть пахнет песенка бензином. 
Довольно нам любовных роз! 
И примус с очень грустной миной 
По всем посудным магазинам 
В починку сам себя понес! 

Кулебяка "Доминика", 
Пирожок из "Квисисаны", 
"Соловьевский" бутерброд... 

Вот триптих немного дикий, 
Вот триптих немного странный, 
Так и прыгающий в рот!.. 

Каждый полдень, хмуря лики, 
Предо мною из тумана 
Трое призраков встает: 

- Кулебяка "Доминика", 
Пирожок из "Квисисаны", 
"Соловьевский" бутерброд!.. 

   Из недавнего прошлого

Иван Иваныч, депутат,
В заботах о народе —
Не спит, не ест, тоской объят...
И вносит каждый день подряд
Запросы... о погоде!

       Иван Иваныч, депутат, 
       В заботах о народе:
       — «Известно ль власти, что опять
       Шел дождик в прошлый вторник?
       А если нет, то, так сказать,—
       Какие меры, мол, принять
       Намерен старший дворник?»
       — Известно ль власти, что опять —
       Шел дождик в прошлый вторник?

Тяжел ответственный удел
Избранников народа,
Иван Иваныч хоть кряхтел,—
Но добросовестно шумел,
Свистел и выл три года!
— Тяжел ответственный удел избранников народа!

       Иван Иваныч, депутат,—
       Стоит на страже права.
       И, как всамделишный солдат,
       Он держит пятый год подряд — 
       «Равнение направо...» 
       — Иван Иваныч, депутат, 
       Да отдохните, право!

Ах, это все чрезмерно странно, 
Как Грандиссоновский роман... 
И эта повесть так туманна, 
Зане в то время был туман... 

И некто в серой пелерине, 
Большой по виду ферлакур, 
Промолвил даме в кринолине 
Многозначительно: "Bonjour". 

И долго там в тумане некто 
С ней целовался, неспроста, 
От "Вознесенского проспекта" 
До "Поцелуева моста". 

Но кто ж она-то?.. Как ни странно, 
Без лиц ведется сей роман!.. 
Ах, эта повесть так туманна, 
Зане в то время был туман... 

И некто в черной пелерине, 
Столкнувшись с ними, очень хмур, 
Промолвил даме в кринолине 
Многозначительно: "Bonjour". 

И долго там в тумане некто 
Бранился с нею, неспроста, 
От "Поцелуева моста", 
До "Вознесенского проспекта"... 

Там, где Российской Клеопатры 
Чугунный взор так горделив, 
Александрийского театра 
Чеканный высится массив. 

И в ночь, когда притихший Невский 
Глядит на бронзовый фронтон, 
Белеет тень Комиссаржевской 
Средь исторических колонн... 

Ты, Петербург, с отцовской лаской 
Гордишься ею!.. Знаю я: 
Была твоей последней сказкой 
Комиссаржевская твоя. 

Нежнее этой сказки нету! 
Ах, Петербург, меня дивит, 
Как мог придумать сказку эту 
Твой размечтавшийся гранит?! 

Ужель наступит этот час 
На Петропавловских курантах, 
Когда столица, в первый раз, 
Заблещет в этот страшный час 
В слезах, как ранее в бриллиантах?! 
Ужель наступит этот час 
На Петропавловских курантах?.. 

Ужель наступит этот год 
Над Петербургом вечно-звонным, 
Когда гранит - во прах падет 
И кровь забрызжет небосвод 
И ахнет твердь гранитным стоном?! 
- Ужель наступит этот год 
Над Петербургом вечнo-звонным?.. 

В старомодном тихом зальце
Увлеклись, скосивши взоры,
Два фаянсовых китайца
Балериной из фарфора.

Увидав, что близок Эрос,
Улыбнулась танцовщица,
И ей очень захотелось
Перед ними покружиться.

Как легки её движенья,
Как скользит она по зале.
И китайцы в умиленьи
Головами закачали.

И меж ними танцовщица,
Улыбаясь им лукаво,
Всё кружится да кружится,
То налево, то направо.

И, споткнувшись в авантаже,
Вдруг упала без движенья.
Ах, в глазах китайцев даже
Потемнело от волненья.

Ах, как больно… Словно в спины
Им воткнули вдруг иголки.
Ах, разбилась балерина
На мельчайшие осколки…

Так окончился в том зальце —
Неожиданно и скоро —
Флирт фаянсовых китайцев
С балериной из фарфора…

"Кюба"! "Контан"! "Медведь"! "Донон"! 
Чьи имена в шампанской пене 
Взлетели в Невский небосклон 
В своем сверкающем сплетеньи!.. 

Ужель им больше не звенеть?!.. 
Ужель не вспенят, как бывало, 
"Кюба", "Контан", "Донон", "Медведь" 
Свои разбитые бокалы?!.. 

Пусть филистерская толпа 
Пожмет плечами возмущенно - 
Нет Петербурга без "Кюба"! 
Нет Петербурга без "Донона"!.. 

На снежной площади, собою 
В полдня столетье озаря, 
Среди музейного покоя 
Белеет шпага Декабря... 
И до сих пор еще - в печали 
Она вздыхает над собой... 
Ее недаром ведь ломали 
Над декабристской головой! 
Она восстала! И - упала! 
Из ножен вырвавшись, она 
Была по первому сигналу 
Кивком царя побеждена! 
И всласть над ней смеялись пушки, 
И гроб ее оплеван был!.. 
Лишь Александр Сергеич Пушкин 
Ее стихами окропил... 
И, хоть она гремит всесветно, 
Но, гладя сломанный клинок, 
Нет-нет и вздрогнет чуть приметно 
Ее музейный номерок...

Вновь гранатные деревья расцвели, благоухая. 
У вдовы сеньора Сузы собралася стая теток, 
Черноокую Аниту убеждая выйти замуж. 
Тетки все единогласно.ей. советовали выбрать 
Барселонского гидальго Мануэло Эступидос. 
- Для вдовы в поре цветущей не найдешь ты лучше мужа. 
Он богат, в солидных летах, шестьдесят ему не больше! 
На советы добрых теток улыбнулася Анита 
И, потупив скромно очи, звонким молвила контральто: 
- Ах, мне кажется, что, вместо одного такого мужа, 
Трех мужей двадцатилетних я охотнее взяла бы. 
При таком ответе странном стая теток в изумленьи 
Вдруг отпрянула, закаркав: 
- Ты с ума сошла, Анита! 
А гранатные деревья улыбнулись, расцветая. 
Это было в Барселоне девятнадцатого мая. 

Это было в белом зале 
У гранитных колоннад... 
Это было все в Версале 
Двести лет тому назад. 

Ах, назад тому два века, 
Не имея лучших тем, 
Герцог Гиз маркизе некой 
Прошептал вдруг: "Je vous aime!" 

- Ах, мой герцог! Ах, мой герцог! 
И мечтать я не могла! - 
И ему маркиза сердце 
С реверансом отдала. 

Это было в белом зале 
У гранитных колоннад... 
Это было все в Версале 
Двести лет тому назад. 

Но швырнул ее он сердце 
На потеху для молвы! 
И графиня шепчет: - Герцог... 
Герцог, герцог, где же вы?! 

Пусть разбито сердце ложью, 
В этом сердце вы один! 
И, схвативши ножик, с дрожью 
Стала чистить апельсин. 

Это было в белом зале 
У гранитных колоннад... 
Это было все в Версале 
Двести лет тому назад. 

Всего стихотворений: 106