Андрей Дмитриевич Дементьев (1928-2018)

Все стихотворения Андрея Дементьева на одной странице

- Оглавление -

И твой отец надел медали
И боевые ордена.
А мысли все его витали
В тех днях,
Когда была война.
К нему пришли однополчане:
Улыбки, слёзы, седина.
И в доме тосты зазвучали
И воцарялась тишина.
А ты не пела, не смеялась.
И уходила в боль свою.
И в этот миг тебе казалось,
Что твой любимый пал в бою.
Он был, наверно, много старше,
Но уравняли вас года.
Солдаты вспоминали павших
И снова брали города.
И пели бывшие солдаты,
Но песня их была грустна,
Как будто были виноваты,
Что ты на празднике одна.

Сегодня
Я все твои письма
Порвал.
И сжёг…
И смотрел на них с болью.
И вспомнил,
Как эти листки целовал,
Прощаясь с твоею любовью.
Печально и трепетно
Письма твои
Давно отпылали в камине.
А в сердце моём
Уголёчек любви
Ещё освещал твоё имя.

А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён
Сергеем Соболевским….
Его любимый друг
С достоинством и блеском
Дуэль расстроил вдруг.
Дуэль не состоялась
Остались боль да ярость
Да шум великосветский,
Что так ему постыл…
К несчастью, Соболевский
В тот год в Европах жил
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён.
Всё было очень просто:
У Троицкого моста
Он встретил Натали.
Их экипажи встали.
Она была в вуали –
В серебряной пыли.
Он вышел поклониться,
Сказать – пускай не ждут.
Могло всё измениться
За несколько минут.
К несчастью, Натали
Была так близорука,
Что, не узнав супруга,
Растаяла вдали.
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён…
Под дуло пистолета,
Не опуская глаз,
Шагнул вперёд Данзас
И заслонил поэта.
И слышал только лес,
Что говорил он другу…
И опускает руку
Несбывшийся Дантес.
К несчастью, пленник чести
Так поступить не смел.
Остался он на месте,
И выстрел прогремел.
А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасён…

А я без Волги просто не могу.
Как хорошо малиновою ранью
Прийти и посидеть на берегу
И помолчать вблизи ее молчанья.
Она меня радушно принимает,
С чем ни приду — с обидой иль бедой.
И все она, наверно, понимает,
Коль грусть моя уносится с водой.

Как будто бы расслабленная ленью,
Течет река без шума, без волны.
Но я-то знаю, сколько в ней волненья
И сколько сил в глубинах тишины.

Она своих трудов не замечает.
Суда качает и ломает лед.
И ничего зазря не обещает,
И ничего легко не отдает.

Твои смуглые руки
На белом руле.
Аварийное время
Сейчас на земле.
Аварийное время —
Предчувствие сумерек.
В ветровое стекло
Вставлен синий пейзаж.
Выбираемся мы
Из сигналящих сутолок.
И дорога за нами —
Как тесный гараж.
В чей-то город под нами
Спускается солнце.
Угасает на небе
Холодный пожар.
Аварийное время
Навстречу несётся,
Как слепые машины
С бельмом вместо фар.
От себя убежать
Мы торопимся вроде.
Две тревожных морщинки
На гретхенском лбу.
На каком-то неведомом нам
Повороте
Потеряли случайно
Мы нашу судьбу.
Аварийное время
Настало для нас.
Вот решусь
И в былое тебя унесу я.
Ты в азарте летишь
На нетронутый наст.
И колеса сейчас,
Как слова, забуксуют.
Аварийное время
Недолгой любви.
Все трудней и опаснее
Наше движенье.
Но не светятся радостью
Очи твои,
Словно кто-то в душе
Поменял напряженье.
Светофор зажигает
Свой яростный свет.
Подожди.
Не спеши…
Мы помедлим немного.
Будет жёлтый ещё.
Это «да» или «нет»?
Пусть ответит дорога.

Я помню, до войны у нас в деревне
Мы старших почитали… А теперь
Усмешку может вызвать старец древний.
Старуху могут выставить за дверь.

Теперь всё по-другому – кто моложе
Да посильнее – тот авторитет.
Сын на отца уже прикрикнуть может,
Послать подальше, несмотря что сед.

И чья-то мать, когда-то просто мама,
Не знала, что дождётся чёрных дней,
И кулачки, что к сердцу прижимала,
Вдруг силу будут пробовать на ней.

А мы росли совсем в иной морали:
Когда я в детстве что-то натворил, –
Чужие люди уши мне надрали –
И батька их за то благодарил.

Апрель приходит на землю
Днем.
Утром его еще нет.
Утром лужи забиты льдом.
На снегу еще
Чей-то след.
Это утром.
А днем от слeда
Не останется и следа.
Рассмеявшаяся вода
Вдруг напомнит,
Что скоро лето.
О, апрель, ты, как юность,
Чист.
Откровенен, непостоянен…
Мир своим порази сияньем,
Первым ливнем
Над ним промчись!

И вышла из воды весенней
На берег моего стола.
Свела стыдливые колени
И тихо руки подняла.
Я в красоту ее влюбляюсь,
Хотя из камня красота.
Моя любовь над ней, как аист,
У опустевшего гнезда.
Ее улыбка неземная
Мне краше праздничного дня.
И Афродита это знает.
И не уходит от меня.

Елизавета Алексеевна Арсеньева
Внука своего пережила…
И четыре чёрных года
Тень его
Душу ей страдальческую жгла.
Как она за Мишеньку молилась!
Чтоб здоров был
И преуспевал.
Только бог не оказал ей милость
И молитв её не услыхал.
И она на бога возроптала,
Повелев убрать из комнат Спас.
А душа её над Машуком витала:
«Господи, почто его не спас?!»
Во гробу свинцовом, во тяжёлом
Возвращался Лермонтов домой.
По российским побелевшим сёлам
Он катился чёрною слезой.
И откуда ей достало силы —
Выйти за порог его встречать…
Возле гроба бабы голосили.
«Господи, дай сил не закричать…»
Сколько лет он вдалеке томился,
Забывал между забот и дел.
А теперь навек к ней возвратился.
Напоследок бабку пожалел.

Отцы умчались в шлемах краснозвездных.
И матерям отныне не до сна.
Звенит от сабель над Россией воздух.
Копытами разбита тишина.

Мужей ждут жены. Ждут деревни русские.
И кто-то не вернется, может быть…
А в колыбелях спят мальчишки русые,
Которым в сорок первом уходить.

1

Заслышав топот, за околицу
Бежал мальчонка лет шести.
Все ждал: сейчас примчится конница
И батька с флагом впереди.

Он поравняется с мальчишкой,
Возьмет его к себе в седло…
Но что-то кони медлят слишком
И не врываются в село.

А ночью мать подушке мятой
Проплачет правду до конца.
И утром глянет виновато
На сына, ждущего отца.

О, сколько в годы те тревожные
Росло отчаянных парней,
Что на земле так мало прожили,
Да много сделали на ней.

2

Прошли года.
В краю пустынном
Над старым холмиком звезда.
И вот вдова с любимым сыном
За сотни верст пришла сюда.

Цвели цветы. Пылало лето.
И душно пахло чебрецом.
Вот так в степи мальчишка этот
Впервые встретился с отцом.

Прочел, глотая слезы, имя,
Что сам носил двадцатый год…
Еще не зная, что над ними
Темнел в тревоге небосвод,

Что скоро грянет сорок первый,
Что будет смерть со всех сторон,
Что в Польше под звездой фанерной
Свое оставит имя он.

…Вначале сын ей снился часто.
Хотя война давно прошла,
Я слышу: кони мчатся, мчатся.
Все мимо нашего села.

И снова, мыкая бессонницу,
Итожа долгое житье,
Идет старушка за околицу,
Куда носился сын ее.
«Уж больно редко,— скажет глухо,
Дают военным отпуска…»

И этот памятник разлукам
Увидит внук издалека.

— Я жить без тебя не могу,
Я с первого дня это понял…
Как будто на полном скаку
Коня вдруг над пропастью поднял.

— И я без тебя не могу.
Я столько ждала! И устала.
Как будто на белом снегу
Гроза мою душу застала.

Сошлись, разминулись пути,
Но он ей звонил отовсюду.
И тихо просил: «Не грусти…»
И тихое слышалось: «Буду…»

Однажды на полном скаку
С коня он свалился на съемках…
— Я жить без тебя не могу,—
Она ему шепчет в потемках.

Он бредил… Но сила любви
Вновь к жизни его возвращала.
И смерть уступила: «Живи!»
И все начиналось сначала.

— Я жить без тебя не могу…—
Он ей улыбался устало,
— А помнишь на белом снегу
Гроза тебя как-то застала?

Прилипли снежинки к виску.
И капли росы на ресницах…
Я жить без тебя не смогу,
И значит, ничто не случится.

Постарела мать за тридцать лет,
А вестей от сына нет и нет.

Но она всё продолжает ждать,
Потому что верит, потому что мать.

И на что надеется она?
Много лет, как кончилась война.

Много лет, как все пришли назад.
Кроме мертвых, что в земле лежат.

Сколько их в то дальнее село,
Мальчиков безусых, не пришло!

…Раз в село прислали по весне
Фильм документальный о войне.

Все пришли в кино — и стар и мал,
Кто познал войну и кто не знал.

Перед горькой памятью людской
Разливалась ненависть рекой.

Трудно было это вспоминать…
Вдруг с экрана сын взглянул на мать.

Мать узнала сына в тот же миг,
И пронёсся материнский крик:

Алексей! Алёшенька! Сынок!
Алексей! Алёшенька! Сынок!
Алексей! Алёшенька! Сынок!
Словно сын её услышать мог.

Он рванулся из траншеи в бой.
Встала мать прикрыть его собой.

Все боялась вдруг он упадёт,
Но сквозь годы мчался сын вперёд.

— Алексей! — кричали земляки,
— Алексей, — просили, — Добеги…

Кадр сменился. Сын остался жить.
Просит мать о сыне повторить.

Просит мать о сыне повторить.
Просит мать о сыне повторить…

И опять в атаку он бежит,
Жив-здоров, не ранен, не убит.

Алексей, Алёшенька, сынок.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Словно сын её услышать мог.

Дома всё ей чудилось кино.
Всё ждала — вот-вот сейчас в окно,

Посреди тревожной тишины
Постучится сын её с войны.

Банальный случай – друга предал друг.
То ль бес попутал, то ли позавидовал.
Когда-нибудь сойдет он в Дантов круг.
Предателей там видано-невидано.
У каждого, наверно, есть свой Брут.
Но если даже предавали Господа,
То нас-то и подавно предадут.
Теперь все это делается попросту.
Друзей не выбирают наугад.
Но я живу по-прежнему доверчиво,
И если вправду существует ад,
То к этому уже добавить нечего.

Ему предложили покинуть
Лукавую нашу страну.
Он думал:
«Уж лучше погибнуть,
Пускай за чужую вину…
Но я не хочу, чтобы люди
Поверили гнусной молве.
Я совести только подсуден.
Не злобе, не лжи, не мольбе.
По жизни я был независим.
Не прятал от правды глаза.
Теперь отовсюду я выслан…
Из честности выслать нельзя.
Уж лучше пойду я на нары,
Пускай на виду у страны.
Ведь был бы отъезд, как подарок
Врагам…
И признаньем вины.
Но я не пляшу под их дудку.
Всевышний рассудит наш спор.
Хоть кто-то взбешен не на шутку,
Что шел я наперекор.
А судьям в родном государстве
По совести жить не дадут.
Тут каждый под властью распластан.
А значит, не честен их суд.»

Безголосая певица
Исполняет пошлый текст.
Мир успел перемениться,
Если в этом есть эффект.
Если кто-то перепутал
Эту пошлость с красотой.
Если нравится кому-то
Вместо розы сухостой.

Изба смотрела на закат,
Дыша озёрной сыростью.
Здесь жил великий мой собрат,
Волшебник божьей милостью.
Он околдовывал зарю,
Купавшуюся в озере.
Он ей шептал:
— Я повторю
Твое виденье в образе…
Но, чьим-то именем томим,
Не помнил об обещанном.
Заря, обманутая им,
Бледнела, словно женщина.
И погружался мир во тьму.
И сквозь его видения
Являлась женщина ему.
А может, только тень ее.
Не говорила, не звала,
Лишь грустно улыбалась.
Наверно, Музою была
И потому являлась.

Белое безмолвие берез…
В лес вхожу,
Как в храм входили предки.
Бью поклоны
Каждой встречной ветке,
Чтобы не вспугнуть их белых грез.
А какая тишина в лесу!
Синяя безоблачная грусть…
Полным сердцем я ее несу.
Я несу.
И расплескать боюсь.

Белый цвет – он многих красок стоит.
Первый снег и майские сады.
Ты не расстаешься с красотою,
Хоть виски, как этот снег, седы.

От обид не пишется,
От забот не спится.
Где-то лист колышется
Пролетела птица.
Из раскрытых окон
Полночь льётся в комнату.
С неба белый кокон
Тянет нити к омуту.
Искупаюсь в омуте,
Где кувшинки плавают.
Может, что-то вспомнится,
Что, как встарь, обрадует.
А рассвет займётся
Может, все изменится.
В душу свет прольётся.
Ночь моя развеется.

Бессонницей измотаны,
Мы ехали в Нью-Йорк.
Зеленый мир за окнами
Был молчалив и строг.

Лишь надписи нерусские
На стрелках и мостах
Разрушили иллюзию,
Что мы в родных местах.

И вставленные в рамку
Автобусных окон,
Пейзажи спозаранку
Мелькали с двух сторон.

К полудню небо бледное
Нахмурило чело.
Воображенье бедное
Метафору нашло,

Что домиков отпадных
Так непривычен стиль,
Как будто бы нежданно
Мы въехали в мультфильм.

Близость познаешь на расстоянье,
Чтоб вернувшись, бережней беречь.
Я грустил о ней при расставанье
И дивился после наших встреч.
И всегда была разлука трудной.
Жил я так, теряя суткам счет,
Как река, что скована запрудой,
Нетерпеньем трепетным живет.

Бог в помощь тому,
Кто старается,
Кто в помыслах тверд
И в решениях скор.
А леность Всевышним
Незримо карается.
Хотя не о ней
Я веду разговор.
Быть может, в наш век
Устарела пословица:
«На Бога надейся,
А сам не плошай…»
Когда нет удачи
И рыба не ловится.
И засуха может
Сгубить урожай.
И сводит на нет
Все людские старания
Холодная воля
Жестокой судьбы.
Как смерчем земля, —
Горем души изранены.
И падают слезы
На голос мольбы.
Всевышний все видит…
И горькое бремя
Земных неудач
Растворится во мгле.
И будет в тот миг
Он незримо со всеми…
Как был Он когда-то
С людьми на земле.

Богачам теперь у нас почет.
Нет авторитета выше денег.
Жизнь «крутых» размеренно течет
Без тревог, без боли и сомнений.
Под рукой счета, престижные посты.
Визы в паспортах – на всякий случай…
Кажется им с этой высоты
Вся Россия муравьиной кучей.

… Его друзья уже вернулись с фронта,
А время мне напомнило фугас
Замедленного действия, который
Потом взорвал стихами шумный город.
И этот взрыв нежданно сблизил нас.
… Поэт стоял на сцене и молчал.
Он только что прочел стихи о мире.
Зал грохотал, как волны о причал…
Он улыбался, дожидаясь штиля.
Продолжив чтенье, вдруг на миг умолк,
Волшебную строку забыв угрюмо.
И зал ему подсказывал, как мог, —
Кто шепотом, кто радостно и шумно.
Потом напишут – он стихи забыл
Нарочно, чтобы убедиться,
Что юный зал его боготворил,
К кому он обращал свои страницы.
Но он-то знал, что не порвется связь
Меж ним и залом…
Остальное – небыль.
И мысль его над залом вознеслась,
Чтоб возвратиться откровеньем Неба.
Спустя года он вспомнит вечер тот
И все слова в тиши исповедальной.
И вновь в его душе строка замрет,
Как и тогда – призывно и печально.

Будьте осторожны,
Когда на скорости
Несетесь вы
По гололеду.
Будьте осторожны
Рядом с чьей-то горестью,
Чтобы не ранить душу
Мимолетно.

Было девушке двадцать…
Ей казалось, что много.
Что дурачиться поздно,
Смеяться грешно.
И старалась казаться
При всех она строгой,
Непомерно серьезной.
А было смешно.
Потому что я помню,
Как эта девчонка
Прошлым утром морозным
В кругу детворы
Грела снегом ладони,
Кричала о чем-то
И совсем несерьезно
Каталась с горы.
И смеялась – я слышал —
Ребятам вдогонку,
И кидалась снежками,
И падала в снег.
Я навстречу не вышел,
(Не смущать же девчонку),
Но оставил на память
Тот искренний смех.
Потому что известно,
Что в юности ранней
Всем взрослей, вероятно,
Не терпится стать.
Ох, девчонка смешная,
Ты сердце мне ранишь.
Я хотел бы обратно
Нашу юность позвать.
Хоть бы на день вернулась.
Ей тоже до срока
Убежать не терпелось,
Прибавить года…
Будь же счастлива, юность,
Что вышла в дорогу,
Что серьезна, как зрелость,
И так молода.

На перекрёстке двух дорог
Лежал огромный рыжий дог.
Он голову на лапы положил,
Как будто бы от бега изнемог,
Так что подняться
Не хватало сил.
Водители сигналили ему,
Сбавляли скорость, проезжая мимо,
А дог лежал все так же
Недвижимо.
И лишь вблизи я понял
Почему…
И тут же у дороги на пеньке
Сидел мальчишка с поводком в руке.
Таксист о чем-то спорил с постовым.
А дог был мёртв…
Темнела кровь под ним.
По-видимому, сбил его таксист…
Не потому ли был он так речист?
И мальчик, что дружка не уберёг,
Был так же неподвижен, как и дог.

Быть стариками — не простая штука.
Не все умеют стариками быть.
Дожить до старости — ещё не вся наука,
куда трудней достоинство хранить.

Не опуститься, не поддаться хвори,
Болячками другим не докучать,
Уметь остановиться в разговоре,
Поменьше наставлять и поучать.

Не требовать излишнего вниманья,
Обид, претензий к близким не копить
До старческого не дойти брюзжанья;
Совсем не просто стариками быть.

И не давить своим авторитетом,
И опытом не слишком донимать.
У молодых свои приоритеты
И это надо ясно понимать.

Пусть далеко не всё тебе по нраву,
Но не пытайся это изменить,
И ложному не поддавайся праву
Других уму и разуму учить.

Чтоб пеною не исходить при споре,
Не жаловаться и поменьше ныть,
Занудство пресекая априори;
Совсем не просто стариками быть.

И ни к чему подсчитывать морщины,
Пытаясь как-то время обмануть.
У жизни есть на всё свои причины,
И старость — это неизбежный путь.

А если одиночество случится,
Умей достойно это пережить.
Быть стариками трудно научиться,
Не все умеют стариками быть.

В березовой роще стряслась беда:
Галчонок выпорхнул из гнезда.
А был еще он и слаб, и мал.
Ему для полетов не вышел срок.
Он черным камнем в траву упал.
И как ни бился – взлететь не мог.
Не пропадать же галчонку здесь.
Пришлось мне с ним
На березу лезть.
Я кладу летуна обратно
Осторожной рукой.
Возвращаю галчатам брата.
Возвращаю гнезду покой.
Мать приносит галчонку пищу.
Стих над рощею птичий грай…
Подрасти-ка сперва, дружище.
Подрасти, а потом летай…

Здесь, в бильярдной,
Всё полно тобою.
Полно острот,
Ударов,
Суеты…
Зелёное сукно
Как поле боя.
Где жизнь свою
Разыгрываешь ты.
Ждет проигрыш тебя
Или победа? Но ставки высоки,
Как имена.
И гений сцены ставит на поэта,
Как будто на поэтов есть цена.
Вокруг стола вышагивая круто,
Ты держишь кий,
Как грозное копьё.
Последний шар.
И долгая минута.
И долгая надежда на неё.
Разинув рты.
Своих шаров ждут лузы.
И вот он, твой
Решающий удар…
За время,
Что украдено у Музы.
Ты вновь получишь
Крупный гонорар.
О, как горьки все эти гонорары!
Пособие от дьявольской игры
За те стихи, что не берут журналы,
За те стихи.
Что, словно кий.
Остры.
Но вдруг, поняв моё недоуменье,
Ты говоришь:
«Хочу с тобой сыграть…
Как видишь, продаётся вдохновенье.
Коль невозможно рукопись продать…»

Люблю, когда по крыше
Дождь стучит,
И все тогда во мне
Задумчиво молчит.

Я слушаю мелодию дождя.
Она однообразна,
Но прекрасна.
И все вокруг с душою сообразно.

И счастлив я,
Как малое дитя.
На сеновале душно пахнет сеном.
И в щели льет зеленый свет травы.
Стихает дождь…
И скоро в небе сером
Расплещутся озера синевы.

Стихает дождь.
Я выйду из сарая.
И все вокруг
Как будто в первый раз.
Я радугу сравню с вратами рая,
Куда при жизни
Я попал сейчас.

В жизни часто бывает —
Люди зло берегут.
А добро забывают
И выносят на суд.
Двое комнату делят.
Разошлись, стало быть…
Ну, а с прошлым
Что делать?
Как его поделить?

В каждой вере есть свои фанаты.
Разве ж проповедует Коран,
Чтобы поднимался брат на брата…
Но не всем, как видно, разум дан.
До сих пор не принимает сердце
Крестоносцев, сеявших огонь,
На кострах сжигавших иноверцев
Лишь за то, что Бог у них другой.
Есть фанаты и средь иудеев,
Что иной религии не чтут.
Но пришли мы в этот мир,
Надеясь,
Что одна судьба у нас и суд.
Что для всех религий места хватит,
Как тепла и доброты на всех…
Вновь Земля своею кровью платит
За чужую ненависть и грех.

В лес весна нагрянула в апреле
Шумная – от птичьей кутерьмы.
И стоят в весенних платьях ели,
Будто бы и не было зимы.
И ручьи, ожив от ветров вешних,
Песни разнесли по всем концам.
Воробьи покинули скворешни,
Чтобы сдать их нa лето скворцам.
Дождь стучится робкою капелью.
Первый дождь – предвестник майских гроз.
Так тепло, что сосны загорели
И открыты шеи у берез.
Ожил лес – теплу и солнцу рад он.
Ничего, что выбравшись из тьмы,
В эту пору он еще залатан
Белыми заплатами зимы.

В любви мелочей не бывает.
Все высшего смысла полно…

Вот кто-то ромашку срывает.
Надежды своей не скрывает.
Расставшись —
Глядит на окно.

В любви мелочей не бывает.
Все скрытого смысла полно…
Нежданно печаль наплывает.
Улыбка в ответ остывает,
Хоть было недавно смешно.
И к прошлым словам не взывает.
Они позабыты давно.

Так, значит, любовь убывает.
И, видно, уж так суждено.
В любви мелочей не бывает.
Все тайного смысла полно…

Я не знаю, как ты всё постиг:
Бронзы грусть и мрамора веселье.
Проступает в камне женский лик,
Будто бы в окне рассвет весенний
Я не знаю, что тебе дороже:
Тайна мысли иль улыбки миг.
Сколько лиц…
А лик один и тот же.
Все один и тот же женский лик.
Видимо, резец твой заколдован.
Видно, камень у тебя такой,
Что бы ни работалось
И снова
Женский лик под ласковой рукой.
Проступает в камне женский лик.
Боль его —
Твоей любви начало.
Словно в камне музыка звучала,
А до нас донёсся только крик.

В мои года стихи уже не пишут.
Но Гете был постарше, а писал.
И потому я в лодыри не вышел.
У Музы я пожизненный вассал.

В нас любящие женщины, порою,
Находят добродетелей запас.
Мы в их сердцах то боги, то герои,
А их сердца, что пъедестал для нас.
Как-будто мы и вправду так красивы
И так умны. Скорей наоборот.
Но никакие доводы не в силах
Столкнуть нас с незаслуженных высот.
Пока не хлынет разочарованье,
И все в обычном свете предстает,
А бывший бог, улегшись на диване,
Других высот уже не признает.
Так как же нужно и любить и жить,
Чтоб пъедесталы не давали трещин,
Чтобы высоты в сердце заслужить
И быть достойным заблуждений женщин.

В память о музыке
Кем-то убитого леса,
В память о музыке,
Тихо уснувшей на пне, —
Я постигаю молчание
Старого кресла,
Чтоб эта музыка
Снова звучала во мне.
Я ее помню в порывах
Веселого ветра,
В неблагозвучных угрозах
Охрипшей совы.
Как музыкальна в лесу
Была каждая ветка.
Сколько мелодий
Таилось в созвучьях листвы.

В России отныне есть два государства:
Одно – для народа, другое – для барства.
В одном государстве шалеют от денег.
В другом до зарплаты копеечки делят.
Меж ними навеки закрыты границы.
О, как далеко огородам до Ниццы!
Не ближе, чем отчему дому – до виллы.
Когда-то таких поднимали на вилы.
В России отныне есть два государства.
В одном одурели от бед и от пьянства.
В другом одурели совсем от другого…
Но мне не к лицу неприличное слово.
Элитные жены – принцессы тусовок.
Российские бабы – Российская Совесть.
Однажды мое государство взъярится.
Пойдет напролом и откроет границы.
И будет в России одно Государство.
А все остальное – сплошное лукавство.

В Россию вновь явились господа.
И отобрав свободу у народа
Они его послали в никуда.
И нет на них семнадцатого года.
Простые люди ныне не в чести.
Хотя на них и держится держава.
Ошиблись мы при выборе пути,
Уж если свой народ лишили права
Хозяином почувствовать себя
И не зависеть от господской воли…
Куда ты мчишься, Русь?
Пугаясь и скорбя,
Изнемогая от забот и боли?!
И есть ли впереди заветный миг
Вернуть народу право —
Быть свободным?
И потому великим,
Как велик
Весь путь его,
Когда он был НАРОДОМ.

Вторые сутки
Хлещет дождь.
И птиц как будто
Ветром вымело.
А ты по-прежнему
Поешь,—
Не знаю,
Как тебя по имени.

Тебя не видно —
Так ты мал.
Лишь ветка
Тихо встрепенется…
И почему в такую хмарь
Тебе так весело поется?

В страшные годы
Прошлой войны
Школа была для нас
Отчим домом.
Вечно голодные пацаны,
Жили мы горько
Меж детством и долгом.
И только, когда Победа пришла,
Жизнь довоенная
Снова вернулась.
Но слишком взрослыми
Нас нашла
На войну запоздавшая юность.

В твоих глазах такая грусть…
А я намеренно смеюсь,
Ищу весёлые слова, —
Хочу тебя вернуть из прошлого.
Ты не забыта и не брошена.
Ты незамужняя вдова.
Я знаю: он разбился в Вишере —
Твой автогонщик, твой жених.
Теперь живёшь ты за двоих.
А все, кто рядом, —
Третьи лишние.
Но двадцать лет — ещё не возраст.
Ещё не плата за беду.
Ещё в каком-нибудь году
Тебя вернёт нам чей-то возглас…
Ты обернёшься.
И тогда
Вдруг вспомнишь —
Как ты молода…

Так вот оно какое, Ватерлоо!
Где встретились позор и торжество.
Британский лев грозит нам из былого
С крутого пьедестала своего.

Вот где-то здесь стоял Наполеон.
А может быть, сидел на барабане.
И шум сраженья был похож: на стон,
Как будто сам он был смертельно ранен.

И генерал, едва держась в седле,
Увидел —
Император безучастен.
Он вспомнил вдруг,
Как на иной земле
Ему впервые изменило счастье.

Я поднимаюсь на высокий холм.
Какая ширь и красота для взора!
Кто знал,
что в этом уголке глухом
Его ждало бессмертие позора.

Вернулся друг
Из долгих необщений.
Из суеты и мелочных обид.
Вернулся в дружбу
Одинокий гений.
Боясь, наверно,
Что уже забыт.
А, может быть, душа затосковала
По юности,
Ушедшей навсегда.
Все мимолетно – красота и слава.
Но вечна жизнь,
Покуда молода.

Давным-давно за окнами весна,
Но снег опять свои затеял танцы.
Зима в наш город, видно, влюблена
И всё никак не может с ним расстаться.
А я с тобой расстаться не могу.
Хотя мой снег
Твоей весне печален.
По вешним водам мы куда отчалим?
Какой цветок оставим на снегу?
Снега сойдут…
И возле наших окон,
Как будто кем покинутая вдруг,
Грустит берёза…
Как ей одиноко
Без ласки снега и объятий вьюг.
Растаял снег…
В берёзе бродит сок.
И листья на ветру зашелестели.
Вернулся май.
И ей легко помог
Забыть про отшумевшие метели.

Мне мэр Нью-Йорка премию вручил.
И я на лаврах пару дней почил.
И ликовал, что признан в США,
Хотя к призу не дали ни шиша.
Зато престиж… Я первый из коллег,
Кто в шок своих соперников поверг.
Стоит скульптура на моем столе,
Как память о высоком ремесле.
Сошлись навек в пожатье две руки
Всем отчужденьям прошлым вопреки.
Мне мэр Нью-Йорка премию вручил.
И быть своим в чужбине научил.
Смотрю я с благодарностью на приз.
Поэзии не требуется виз.
В рукопожатье две страны сошлись…

Зелёный водопад плакучих ив
Беззвучно ниспадает в гуще сада.
Не от него ли так легка прохлада?
Не потому ли вечер так красив?
И очень жаль, что рядом нет тебя,
Что эту красоту ты не увидишь.
Вон тополь встал —
Как будто древний витязь,
Поводья еле слышно теребя.
Вот выкована ель из серебра —
Таких красивых не встречал я сроду.
О, как бы ни любили мы природу,
Нам век не оплатить ее добра.
Благословляю тихий звон дубрав
И красоту, что вновь неповторима.
Мне в сердце проливается незримо
Покой деревьев и доверье трав.
Мы все в гостях у этой красоты.
Приходим в мир —
Её любить и помнить.
Потом однажды —
Утром или в полночь —
Уйдём,
Оставив легкие следы.

Ты долгое время
Считала наивно,
Что всё в этой жизни
Должно быть взаимно.
Взаимной должна быть твоя доброта…
Но щедрость,
С которой ты ею делилась,
Порою тебя повергала в немилость
У тех,
Для кого ты старалась всегда.
И годы наивность поправили мудро:
Не могут взаимны быть
Вечер и утро.
И радость и горе.
И правда и ложь.
Доверье и хитрость.
Улыбка и нож.
А время спешит и проносится мимо.
И в этом оно бесконечно взаимно.
Как наша любовь
И как наша печаль,
Как «Здравствуй»,
Когда далеко до «Прощай»…

— Взгляни на небо… Журавли летят…
Хорошая примета, говорят.
Мы снизу наблюдали их полёт.
Они устало крыльями махали.
— Где были вы? На Мальте иль в Сахаре?
Вы слышите, как вас земля зовёт?
Но странно журавли себя вели:
Нарушив ряд, они сбивались в стаю,
Кружились над землей, не улетая
И снова удалялись от земли.
Быть может, что-то волновало их?
А может быть, им отдохнуть хотелось?
Но на земле вожак не отвечал за них.
Ему для неба требовалась смелость.
И потому он показал пример —
Клин заострил, опять войдя в доверье,
И треугольник синеву обмерил,
Как пашню обмеряет землемер.
Уже давно не видно журавлей.
Но журавли летят в душе твоей.
В душе моей все журавли парят.
Хорошая примета, говорят…

Мы не похожи на своих детей.
Как жаль,
Что на детей мы не похожи.
Они не просто трижды нас моложе, —
Они честней в наивности своей.
Мы изменяем детству своему.
И всё,
Чем в детстве так душа богата,
Потом в себе мы прячем виновато.
Едва ли понимая —
Почему.
Как жалко, что мы с детством разлучились.
И наши дети этот путь пройдут, —
Восторг они заменят на учтивость,
Доверчивости хитрость предпочтут.
Природа нам оказывает милость:
Мы в детях повторяемся своих…
Но не об этом мой наивный стих.
Хочу,
Чтобы в нас детство повторилось.

Хочу спросить, —
Не знаю — у кого.
Как дальше жить,
Когда душа в смятенье?
И вроде не случилось ничего…
Смешно сказать —
Явилось мне виденье.
Оно явилось на исходе дня
От встречи с ним
Я суеверно вздрогнул.
Прекрасный образ снега и огня
На синем фоне —
Яростном и строгом.
Я оказался посреди огня.
Нам разминуться было слишком поздно.
И я подумал:
«Что-то ждёт меня,
Когда огонь
Мне прямо в душу послан?»
Но пламя было холодно как снег.
А снег пылал и оставался снегом.
И синий цвет
Вдруг превратился в смех
И захлебнулся этим синим смехом.
Мне было одиноко и легко.
И страшно было.
И неотвратимо…
Меня к огню по-прежнему влекло,
Но я летел куда-то мимо, мимо.
Хочу спросить, —
Не знаю — у кого,
Что означает странное виденье?
Опасность?
А быть может, торжество?
И как мне жить.
Когда душа в смятенье.

Виртуальное время.
Виртуальные люди.
Виртуальный успех,
Когда жизнь на нуле.
Я не знаю, что там
В виртуальности будет.
Мне хотелось бы знать,
Что нас ждет на земле.
Виртуально в Твери
Продолжают работать
На родных производствах
Мои земляки…
А в натуре – в былое
Закрыты ворота.
И в цехах одиноко
Ржавеют станки.
Виртуальная жизнь,
Виртуальное время
Забавляют кого-то
Как съемки кино.
И уходят в него
Сбросить горькое бремя
Те,
Кто в жизни реальной
Обманут давно.

Властители дум ненавидели власть…
Теперь же иные у них отношенья.
И новая власть им по вкусу пришлась.
Ирония вдруг поменяла мишени.

И бывший бунтарь, затихающий бард,
Свободу свою не предавший ни разу,
Теперь комплименты выслушивать рад,
Не сразу поняв, что всучили награду.

И Пушкина некогда царь приручал.
Да только напрасно…
А нынешний «гений»,
Чей голос Систему всердцах раскачал,
Готов преклонить перед властью колени.

Власть воюет с собственным народом.
Все при ней – и хитрость, и расчет:
То отпустит цены мимоходом,
То дубинки к митингу пошлет.
Может без вины в сизо упрятать
Каждого, кто на нее сердит.
Например, за то, что оказался рядом
С теми, кто ей правду говорит.
Власть воюет с собственным народом.
И за счет народа разжирев,
Бой ведет уже широким фронтом,
Вызывая справедливый гнев.
Видел я, как дачи разрушали
Под инфаркты и под женский крик.
Видимо, кому-то помешали
Ветераны из села «Речник».
А закон у нас теперь, как дышло.
Для чинуш все средства хороши.
Поднапрягся чуть, – глядишь, и вышло…
И уходит истина в бомжи.
Власть при всех чинах и капиталах
Верит, что всегда права она.
Но войну позорно проиграла,
Хоть и продолжается война.

Вновь по небу скатилась звезда.
Грустно видеть, как падают звезды.
Провожаю друзей
В никуда.
В непришедшие зимы и весны.

Провожаю друзей в никуда.
Слава Богу, что ты молода.

Возврати, судьба, мне
Прежний голос.
Ненависть вложи
В мои слова.
Наша жизнь
Жестоко раскололась
На ворье
И жертвы воровства.

Какая спокойная осень…
Ни хмурых дождей, ни ветров.
Давай все на время забросим
Во имя далеких костров.

Они разгораются где-то…
За крышами нам не видать.
Сгорает в них щедрое лето.
А нам еще долго пылать.

И может быть, в пламени этом
Очистимся мы до конца.
Прозрачным ликующим светом
Наполнятся наши сердца.

Давай все на время оставим —
Дела городские и дом.
И вслед улетающим стаям
Прощальную песню споем.

Нам будет легко и прекрасно
Листвой золотою шуршать.
И листьям,
Как ласточкам красным,
В полете не будем мешать.

И станет нам близок и дорог
Закат,
Уходящий во тьму.
И новым покажется город,
Когда мы вернемся к нему.

Глаза прикрою — вижу дом
И покосившуюся баню.
Туман над утренним прудом.
И нас, мальчишек, в том тумане.
В войну фашисты дом сожгли.
Лишь три избы в селе осталось.
Да пенье птиц, да зов земли.
И рядом бабушкина старость.
Как горько было на Руси!
Куда от памяти мне деться?!
Труба, черневшая вблизи,
Казалась памятником детству.
…Село отстроили давно.
Сады былые возродили.
Есть клуб, где крутится кино.
И старый пруд — в убранстве лилий.
Теперь до нашего села
Легко добраться — есть дорога.
Не та, что некогда была,
А голубой асфальт к порогу.
Как быстро годы пронеслись…
Домой иду под птичье пенье.
Другой народ. Иная жизнь.
Лишь в сердце прежнее волненье.
B что бы ни было потом,
И как сейчас здесь ни красиво, —
Глаза прикрою — вижу дом.
И говорю ему: «Спасибо!»

Все будет также после нас, а нас не будет,
Когда нам мир сполна воздаст — у мира не убудет.
По небу скатится звезда слезой горючей
И не останется следа — обычный случай.
Я вроде смерти не боюсь, хотя нелепо
Порвать загадочный союз земли и неба.
Хотя бы ниточкой одной, едва заметной
Став одинокой тишиной на рощей летней,
Негромкой песней у огня, слезою поздней…
Но так же было до меня и будет после.
И все ж расстаться нелегко со всем, что было
И то, что радостью влекло и что постыло.
Но кто-то выйдет в первый раз вновь на дорогу,
И сбросит листья старый вяз у наших окон ….
Всё будет также после нас — и слава богу.

Все должно когда-нибудь кончаться.
Жизнь верна законам бытия.
Все быстрее мои годы мчатся.
Все прекрасней молодость твоя.
Перемножу прожитые годы
На свою любовь и на твою.
Пусть скупы лимиты у Природы —
Я тебя стихами повторю.

Все начинается с любви.
И все кончается любовью.
Ты повторишь слова свои,
Прильнув к немому изголовью.

Все продается и все покупается:
Совесть, карьера, успех и уют.
Дайте на лапу, кому полагается.
Люди берут, когда много дают.
Как это все наши души уродует.
Подло живем… Но довольны вполне.
Если ты – гений, отмечен природою, —
Это не значит, что ты на коне.
Лодырь тебя обойдет на экзаменах,
Бездарь займет твое место в НИИ.
Связи отца и знакомые мамины
Много сильней, чем таланты твои.
Может быть, я и прибегнул к гиперболе,
Чтоб осмеять этот пагубный стиль.
В жизни нередко становятся первыми
Те, кто себя хорошо оплатил.

 Роберту Рождественскому

Все суета…
И вечный поиск денег,
И трата их, и сочиненье книг.
Все суета.
Но никуда не денешь
Своей тоски,
Протяжной, словно крик
Не я один живу в такой неволе,
Надеясь на какой-нибудь просвет.
Мы рождены, чтоб сказку сделать
Болью.
Но оказалось, что и сказки нет.

Отцы,
Не покидайте сыновей!
Не унижайте их подарком к дате…
Всё можно изменить в судьбе своей,
Но только сыновей не покидайте.
Пока малы.
За них в ответе мать
От первых слёз
И до вечерней сказки.
Но как потом им будет не хватать
Мужской поддержки
И отцовской ласки.
Им непременно надо подражать
Своим отцам
На то они и дети.
Родную руку молча подержать,
Уйти с отцом рыбачить на рассвете.
Обида вас настигнет иль любовь
Не уходите…
Вы им всех дороже.
Ведь в жилах сыновей — отцова кровь.
И заменить её уже никто не сможет.

Это чудо, что ты приехал!
Выйду к морю — на край земли,
Чтоб глаза твои синим эхом
По моим голубым прошли.

Это чудо, что ты приехал!
Выйду к солнцу — в его лучи.
Засмеются весенним смехом
Прибежавшие к нам ручьи.

Море льдами еще покрыто.
Замер в слайде янтарный бег.
В чью-то лодочку, как в корыто,
Белой пеной набился снег.

Мы идем вдоль волны застывшей,
Вдоль замерзших ее обид.
И никто, кроме нас, не слышит,
Как во льдах синева грустит.

А было это в день приезда.
С ней говорил какой-то князь.
«О боже! Как она прелестна!» —
Подумал Пушкин, наклонясь.

Она ничуть не оробела.
А он нахлынувший восторг
Переводил в слова несмело.
И вдруг нахмурился.
И смолк.

Она, не подавая вида,
К нему рванулась всей душой,
Как будто впрямь была повинна
В его задумчивости той.

— Что сочиняете вы ныне?
Чем, Пушкин, поразите нас?-
А он — как пилигрим в пустыне —
Шел к роднику далеких глаз.

Ему хотелось ей в ладони
Уткнуться. И смирить свой пыл.
— Что сочиняю?
Я… не помню.
Увидел вас —
И все забыл.

Она взглянула тихо, строго.
И грустный шепот, словно крик:
— Зачем вы так? Ну, ради Бога!
Не омрачайте этот миг…

Ничто любви не предвещало.
Полуулыбка. Полувзгляд.
Но мы-то знаем —
Здесь начало
Тех строк,
Что нас потом пленят.

И он смотрел завороженно
Вслед уходившей красоте.
А чьи-то дочери и жены
Кружились в гулкой пустоте.

Сидит человек в президиуме.
Человеку за шестьдесят.
Вспоминает всю жизнь, по-видимому,
В чем был прав он и виноват.
И глядит на ребячьи лица.
С виду строг и неумолим.
И в душе перед ними винится —
Перед будущим молодым.
А виниться-то вроде не в чем.
Жизнь он прожил в труде, в бою.
Всю эпоху взвалив на плечи,
Честно ношу он нес свою.
Ну, а все-таки, ну, а все-таки
Жизнь полна не одними взлетами.
Были промахи, были горести.
Всяко было порой на совести.
Человек молчалив и светел.
Перед будущим он винится.
Он мечтает, что в этих детях
Только лучшее повторится.

Вчерашние клерки
Пробились во власть.
Дремучие неучи
Стали элитой.
Теперь не властители дум
Знамениты.
А те,
Кто Россию сумел обокрасть.

Вы стали светлым символом России,
Ее добра, надежды и весны.
Не потому ль Вы так всегда красивы,
Что в жизни и в ролях себе верны.
Как ни были бы наши будни зыбки,
Искусству суждено свое вершить.
Без Вашей боттичеллевской улыбки
Нам было бы трудней и горше жить.

Выхода нет.
Есть неизбежность…
Наша любовь —
Это наша вина.
Не находящая выхода нежность
На вымирание обречена.

Выхода нет.
Есть безнадежность
И бесконечность разомкнутых рук.
Мне подарил твою нежность художник,
Чтобы спасти меня в годы разлук.

Видимо, ты опоздала родиться.
Или же я в ожиданье устал.
Мы — словно две одинокие птицы —
Встретились в небе,
Отбившись от стай.

Выхода нет.
Ты страдаешь и любишь.
Выхода нет.
Не могу не любить.
Я и живу-то еще
Потому лишь,
Чтобы уходом тебя не убить.

Актер озвучивает роль,
Где все решает слово.
Испуг, раскаянье и боль
В нем возникают снова.

И снова он в чужой судьбе.
В чужих словах и мыслях.
Как будто вопреки себе
В чужую душу выслан.

Он прячет в голосе испуг —
Еще жива старуха…
И вдруг какой-то странный звук
Ворвался в запись глухо.

И все буквально сбились с ног,
Ища помеху эту…
И лишь один Георгий мог
Сказать им по секрету,

Что, возвратившись в роль опять,
Рискуя и страдая,
Не может сердце он унять,
Смирить его удары.

Стоял он бледен и смущен,
У тихого экрана.
А сердце билось в микрофон —
Само себя играло.

Где-то около Бреста
Вдруг вошла к нам в вагон
Невеселая песня
Военных времен.

Шла она по проходу
И тиха, и грустна.
Сколько было народу —
Всех смутила она.

Подняла с полок женщин,
Растревожила сны,
Вспомнив всех не пришедших
С той, последней войны.

Как беде своей давней,
Мы вздыхали ей вслед.
И пылали слова в ней,
Как июньский рассвет.

Песня вновь воскрешала
То, что было давно,
Что ни старым, ни малым
Позабыть не дано.

И прощалась поклоном,
Затихала вдали…
А сердца по вагонам
Всё за песнею шли.

Глядит на мир, недобро усмехаясь,
Накаченный бездельник и дебил.
Сегодня он охотник, завтра – заяц…
Не разберешься – кто кого убил.
Откуда это племя появилось?
И кем оно приходится стране,
Что вся Россия им сдалась на милость,
Хоть «милость» эта высока в цене.

Говорят, что друзей
Не должно быть много,
Как много не может быть
Королей.
Представьте —
Была б на земле
Лишь одна дорога
Для всех людей,
Живущих на ней.
И как бы тогда
Мы искали друг друга?
Сколько бы не повидали
Чужих краев…
Одной дорогой
Я шел в разлуку,
Другая дорога
Нас сблизила вновь.
И потому всякий раз душа трепетала,
Когда открывал я новых друзей.
И все ж у меня их, наверное, мало
Для долгой жизни моей.

Годы – как кочующие звезды,
Что глядят прозрачно с вышины.
Вспоминаю прожитые весны,
Забываю виденные сны.
Я о них печалиться не стану.
И по мне ты, юность, не грусти.
Вышел я однажды рано-рано.
Солнце в небе…
Я еще в пути.

Не люблю «голубых»,
Нарушающих заповедь Бога.
Искажающих то,
Что Всевышним предрешено:
Небеса – для орлов,
Для паломников к Богу – дорога.
И для встречи друзей —
Королевский прием и вино.
Не люблю «голубых»,
Унижающих женщин собою:
Их наряды у слабого пола
Взяты напрокат…
Как кощунственно пляску
Затеять в Соборе,
Так нелепо, когда у супруга
«Жена бородат».
Что б пришлось пережить
Василисе Прекрасной,
Если б юный царевич невесту свою
Поменял бы, – как солнечный день —
На ненастный,
На Добрыню Никитича или Илью.
Потому и в опасности наша планета,
Что беспечно живет в мираже голубом.
Но однажды спохватится вдруг,
Что бездетна,
И опять к обезьянам пойдет на поклон.

Здесь похоронена Ланская…
Снега некрополь замели,
А слух по-прежнему ласкает
Святое имя «Натали».
Нам каждый день ее был дорог,
До той трагической черты,
До Черной речки,
За которой настало время суеты…
Как странно, что она — Ланская..
К чему былое ворошить?
Одна осталась, молодая,
С детьми, а надо было жить…
И все же как-то горько это.
Не знаю, чья уж здесь вина,
Что для живых любовь поэта Так от него отдалена…

Я в прошлой жизни был пастух.
Я пас коров до самой старости.
Не потому ли чувство стадности
И ныне мой смущает дух?

А в этой жизни я поэт.
Пасу рифмованное стадо
На белых выгонах тетрадок,
Поскольку книжных пастбищ нет.

Их жадно бизнес разобрал.
И тут же сделал дефицитом.
Бессмысленно быть знаменитым,
В стране, где пошлость правит бал.

А кем я буду в жизни той,
Что ждет меня за гранью смерти,
Мне все равно… Но уж поверьте,
Я там не встречусь с суетой.

Гроза была признанием в любви.
И над землей безумствовало небо,
То полное несдержанного гнева,
То полное надежды и мольбы…
И вдруг внезапно небо стало немо.
Вот так бывает в жизни меж людьми,
Когда слова смолкают на мгновенье.
А после что? Неистовство любви
Или забвенье?

Гроза неслась…
Гроза играла.
Сжигала молнии дотла.
И громом душу надрывала.
И плачем за сердце брала.
Как восхитительно
И жутко
Смотреть и слушать небеса.
Где первый луч —
Как чья-то шутка,
Когда заплаканы глаза.

Грядущее не примирить с минувшим.
Не подружить «сегодня»
И «вчера».
Я кораблем остался затонувшим
В той жизни,
Что, как шторм, уже прошла.

Но память к кораблю тому вернулась.
Рискованная, как аквалангист.
Она вплыла в мою былую юность,
И снова я наивен,
Добр и чист…

От жизни той,
Где ты была,
Остались только два крыла.
Лишь два истерзанных крыла,
Когда ты в небо взмыть пыталась.
Да песня давняя осталась
От жизни той,
Где ты была.
От той любви,
Что в нас жила,
Остались пепел да зола,
Да писем радостные строки,
И даль невидимой дороги,
Которой та любовь ушла.
От той судьбы,
Что нас свела,
Осталась горькая вина.

Красота —
Неповторимый дар.
Подари мне
Добрый взгляд
На память.
Как идёт твоим глазам
Загар.
И к улыбке так идёт
Румянец.
Из метро
Ты поднялась
Наверх,
Белая берёзка
Среди верб.
Подари мне
Свой счастливый смех.
Окажи мне
Княжескую милость:
Если можешь
Обними при всех,
Убеди,
Что ты мне не приснилась.

Отбились лебеди от стаи.
Вдвоём остались в небесах.
С дороги сбились и устали.
И в сердце к ней
Прокрался страх.
Внизу была земля чужая,
Пустыня без глотка воды.
И песня в горле задрожала,
Как плач в предчувствии беды.
Чуть-чуть поднялся он над нею
И вновь позвал её вперед.
Он был мудрее и сильнее.
Он знал
Лишь небо их спасет.
И, забывая про усталость,
Рванулись белые крыла.
Она уже с собой рассталась…
Но с ним расстаться не могла.

I

Лучше б сразу его схоронили
Подле матери, как завещал.
И лежал бы сейчас он в могиле.
Никого бы собой не смущал.

И тогда б не случилось кощунства,
Чтобы кто-то кричал — «Закопать!»
И глядит он с портретов с прищуром,
Словно что-то нам хочет сказать.

II

Есть к Ленину один вопрос:
— Зачем
Вы лили кровь и все униточтожали?
Кто был никем — тот стал давно ничем.
И все мы погорельцы в том пожаре.
И как бы не желанен был прогресс,
Жестокости его я не приемлю.
Неужто мы сожгли бесценный лес
Лишь для того, чтобы удобрить землю?

Две жизни вместил тот единственный вечер.
Не знали тогда увидимся ль вновь.
Счастливой случайностью может быть встреча
И лишь не бывает случайной любовь.

И не был случайным придуманный повод
Тебе позвонить в тот завьюженный день.
Замкнул наши души невидимый провод
Невидимый ток двух влюбленных людей.

Случайной не может быть необходимость
Когда невозможно минуты прожить
Без той кого сердце назвало любимой
Без той кого надо ещё заслужить…

В присутствии дамы четыре поэта
Себя мушкетёрами ей объявили.
Глаза её
Всех четырёх вдохновили,
И тут же была она в тостах воспета.
В любви объясняются ей мушкетёры.
А дама о чём-то грустит, улыбаясь…
И мудрый Атос,
Как подраненный аист,
В улыбке её не находит опоры.
Шампанское кровь и беседу нагрело.
Как шпаги,
Блистают весёлые взгляды,
И этой игре они искренне рады,
Где ревность без боли,
И шутки без гнева.
О, как восхитительны эти поэты!
Она улыбается, глядя им в лица.
И всё это было не с кем-то, не где-то,
А всё это с нею сумело случиться.
Не видно в игре никакого изъяна,
Хотя отклонились они от сюжета.
И нет ни Констанции.
Ни д’Артаньяна.
А есть лишь четыре влюблённых поэта.
Она поздним вечером с ними простится.
И всем пожелает добра и удачи…
И всё же Констанцией в дом возвратится
И ночью о том,
О четвёртом, заплачет…

Нелегко сейчас земле моей —
Ей давно бы надо спать под снегом.
Но декабрь теперь пора дождей.
Что там происходит
С нашим небом?!
Скоро Новый год, а за окном
Тусклая осенняя погода.
Ночью – дождь.
И так же было днем.
Может, поменяли время года?
Снег еще белеет под Москвой,
Но и он доверья не внушает.
Лес шумит пожухлою листвой,
Теплый ветер по оврагам шарит.

Деревья инеем покрыты.
И лес, понурившись, стоит,
Как будто холодок обиды
В своем молчании таит.
Еще нет снега…
Только иней.
И нет зимы, а стынь одна.
И ствольный град,
Казалось, вымер —
Такая в граде тишина.
Все впереди – снега, метели…
И лес несется в эту даль,
Уже предчувствуя веселье
Сквозь уходящую печаль.

«Добро должно быть с кулаками», —
Из древних кто-то утверждал.
А в кулаке зажатый камень
Меж тем своей минуты ждал.
И мне всегда мешала малость
Поверить в эту благодать:
Да, кулаки – они остались.
Добра вот только не видать.

Доброту не купишь на базаре.
Искренность у песни не займёшь.
Не из книг приходит к людям зависть.
И без книг мы постигаем ложь.
Видимо, порой образованью
Тронуть душу
Не хватает сил.
Дед мой без диплома и без званья
Просто добрым человеком был.
Значит, доброта была вначале?..
Пусть она приходит в каждый дом,
Что бы мы потом ни изучали,
Кем бы в жизни ни были потом.

Добрый порыв не бывает некстати.
Доброе слово всех прочих нужней.
Я не жалею, что годы потратил
На долгожданных и верных друзей.
Правда, обида случилась однажды:
Друг оплошал на крутом вираже
И не пришел, хоть я очень нуждался,
Горькую метку оставив в душе.
Так уж случилось…
Но все мы ранимы.
И не прощаем предательств и зла…
Встретилась ложь —
Ты прошествовал мимо,
Как мимо сердца и дружба прошла.
Добрый порыв не бывает некстати.
И ничего изменить в нем нельзя.
Я бы хотел, чтоб мне верил читатель,
Как доверяют друг другу друзья.

Я снова за доверчивость наказан.
Не разберёшь —
Где правда, а где ложь.
Давно бы надо с ней покончить разом,
Но век учись,
А дураком умрёшь.
Я пожалел чужого человека,
В беду его поверил,
Приютил.
Всё с ним делил —
От песен до ночлега.
И добротой своею счастлив был.
Не надо мне ни платы, ни награды.
Душа добро творит не напоказ.
Когда мы гостю в нашем доме рады,
То эта радость согревает нас.
Но всё забыл тот человек неверный,
Забыл добро,
Хоть не прошло и дня.
Как мне забыть?
Ведь он уже не первый
И, видно, не последний у меня.

Дождь барабанит в окна, словно мент.
А ветер, как тупой московский пристав,
Нетерпелив, настырен и неистов,
Шумит, надеясь улучить момент,
Когда восторжествует власть его
И он сорвет иль уничтожит что-то.
О, как же опрометчива Природа,
Одобрив это злое торжество.
Но вот уже светлеет небосвод.
Наверно, скоро стихнет непогода.
И, устыдившись ярости,
Природа
В знак извиненья —
Солнце нам пошлет.

Дождь перестал стучаться в окна.
И стало тихо, как в раю.
Береза, что насквозь промокла,
Склонилась в сторону мою.
Увы, но осень на пороге
С ее дождями и тоской.
И вновь в назначенные сроки
Жара уходит на покой.

Татьяна вернулась
С дежурства под вечер.
Усталая…
(Лишь бы не встретиться с кем.)
Сережка ей кинулся звонко навстречу:
«Ой, мамочка, ты насовсем?»
«Насовсем…»
Пока она ела,
Он ждал терпеливо
С игрушками вместе,
В углу присмирев,
Где всадник скакал,
Подбоченясь красиво.
И крался к дверям
Гуттаперчивый лев.
А после, усевшись вдвоем у окошка,
Сережка и мама затеяли бой:
Был всадником смелым
Довольный Сережка,
И маму спасал он,
Рискуя собой…
«Держись!» – кричал – «Мама,
Спешу на подмогу…» —
И Таня задорно смеялась в ответ.
Вдруг холодом сильно
Пахнуло с порога
И в комнату шумно протиснулся дед.
Знакомый старик из соседней деревни.
Метелью запылена борода.
«За вами послали Татьяна Андревна.
У нас на Заречье в больнице беда.
Хотел поначалу отправиться в город,
Да больно дорога туда тяжела…»
«Сережа, ложись…
Не балуйся.
Я скоро…»
Метель за окном все мела и мела.
Вокруг ни души.
Только полночь слепая.
Да разве кто выйдет в такую пургу?
Березы, дорогу саням уступая,
С проселка сошли и увязли в снегу.
Среди этой ночи —
Холодной и снежной
Ей жутко остаться с тревогой своей.
Сомнения, думы ее и надежда
Давно обогнали усталых коней.
… Ночь кончилась.
И неожиданным светом
Заря разгорелась над краем земли.
И видела доктор,
Как краски рассвета
На бледном, на тонком лице расцвели.
И женщина вдруг очень тихо
И просто
Спросила у доктора:
«Можно взглянуть?»
И спал ее первенец —
Мальчик курносый,
На маму, пожалуй, похожий чуть-чуть.
Татьяна ему улыбнулась устало…
Нахлынувший сон побеждая едва,
На вешалке молча пальто отыскала
И долго попасть не могла в рукава.
…А дома…
А дома все было в порядке.
Вошла,
И как будто бы прибыло сил.
Сережка сидел на короткой кроватке
И молча глаза кулачками будил.
Сын обнял ее озорными руками,
Прижался к груди, как горячий комок…
«Скажи, ты соскучился очень по маме?» —
А он вдруг слезами ей руки обжег.
И обнял ее из всей своей силы…
И сердцем она в этот миг поняла,
Что ночью не просто беду победила,
А материнское счастье спасла.

Мы встретились в доме пустом.
Хозяин нас ждал и уехал,
Оставив нам праздничный стол,
Души своей доброе эхо.
Мы были гостями картин,
Пророчеств чужих и сомнений.
Сквозь сумрак тяжелых гардин
К нам день пробивался осенний.
Весь вечер и, может быть, ночь
Картины нам свет излучали.
Как будто хотели помочь
В былой и грядущей печали.
Как будто бы знали они,
Что мы расстаёмся надолго.
И ты мне сказала:
— Взгляни,
Как горестны эти полотна…
Наверно, он нас рисовал.
И нашу тоску в дни разлуки…
Я слёзы твои целовал
Сквозь грустные тонкие руки.
Мы в доме прощались пустом.
На улице солнце сияло.
И долгим печальным крестом
Окно нас с тобой осеняло.

Это правда:
Чтобы долго жить,
Надо чаще видеться с друзьями.
Я всё продолжаю мельтешить
Встречами, поступками, стихами.
Но однажды брошу все дела,
Сяду в самолет «Аэрофлота»…
Друг не ждал.
Душа его ждала,
Веря в неожиданность полёта.
Так же побросав свои дела,
Соберутся милые мне люди.
Около весёлого стола
Мы о дружбе говорить не будем.
Только память станет ворошить
Те слова, когда вернусь до дому.
Не затем,
Чтоб после долго жить.
Просто жить не стоит по-другому.

Друг познаётся в удаче
Также порой, как в беде.
Если он душу не прячет,
Чувства не держит в узде.

Друг познаётся в удаче.
Если удача твоя
Друга не радует, – значит,
Друг твой лукав, как змея.

Или же горькая зависть
Разум затмила его,
И, на успех твой позарясь,
Он не простит ничего.

Он не простит… Но иначе
Скажет об этом тебе.
Друг познаётся в удаче
Больше порой, чем в беде.

Нельзя небрежно жить.
Забывчиво дружить.
Небрежность — это лень.
Душевная бестактность.
Уже который день
Вхожу с тобой в контакты.
А ты со мной небрежна.
Как будто даришь мне
Последнюю надежду
Побыть наедине.
Среди прекрасных комнат,
Как старенький мотив,
Меня случайно помнят,
Умышленно забыв.
Придет иное время
И все перечеркнет.
И старой дружбы бремя
Начнет другой отсчет.

Сердце просит пощады.
Просит сбавить накал…
«Не дождешься награды,
Добрых слов и похвал.
И за то, что открыто,
По веленью любви
Ты чужие обиды
Принимал, как свои.
Призывал Божью милость
К тем, кто падал во грех.
И считал справедливость
Привилегией всех.
Не боялся начальству
Возражать на виду.
И менять свое счастье
На чужую беду.
И тупому молчанью
Вызов предпочитал,
Когда ложь величали,
Не стесняясь похвал.
Когда правду гноили,
Напрягая слова…»
Трудно жить в этом мире,
Если совесть жива.

Непишущий поэт — осенний соловей…
Как отыскать тебя среди густых ветвей?
И как истолковать твое молчанье?
От радости оно или с отчаянья?

Я помню, как ты плакал над строкой,
Не над своей, а над чужой посмертною.
Я в нашу юность за тобой последую.
Ты душу мне тревогой успокой.

Для нас иное время настает.
Я знал тебя веселым и задиристым.
Ты говорил: «Вот погоди, мы вырастем,
Дотянемся до самых высших нот».

А ноту, что назначена тебе,
Другим не взять — ни журавлям, ни соколам,
Не покоряйся лени и судьбе,
А покори-ка ноту ту высокую.

Мне твой успех дороже всех похвал.
Лишь только бы звучал твой голос снова.
Тебя твой дар в такую высь призвал,
Где нету ничего превыше слова.

Любовь не только возвышает.
Любовь порой нас разрушает.
Ломает судьбы и сердца…
В своих желаниях прекрасна, Она бывает так опасна,
Как взрыв, как девять грамм свинца.
Она врывается внезапно.
И ты уже не можешь завтра
Не видеть милого лица.
Любовь не только возвышает.
Любовь вершит и всё решает.
А мы уходим в этот плен.
И не мечтаем о свободе.
Пока заря в душе восходит,
Душа не хочет перемен.

Дымится гора Машук.
Над ней облака,
Как тени…
И рядом мое волненье
Да сердца тревожный стук.
Деревья в лучах рассвета…
Я встал на обрыв крутой,
Как будто от пистолета
Поэта прикрыл собой.
Но чуду здесь не случиться.
И замертво пал Поэт.
Ведь я опоздал
Родиться
Больше, чем на сто лет.
А рядом со мною друг.
Он той же минуты пленник.
Лишь сердца тревожный стук
Его выдает волненье.
Он грустно молчит при этом.
И встав на обрыв крутой,
Он тоже от пистолета
Поэта прикрыл собой.
И он опоздал родиться…
И тоже волнуясь, ждет,
Что, может, не состоится
Немыслимый выстрел тот.

Поэзия, как и любовь, призванье.
И ты был призван ею в небесах.
А на земле она – как наказанье,
Как радость с болью,
Как восторг и страх.
Испытывал тебя Всевышний модой
И славой, заработанной трудом.
А чья-то зависть непотребной мордой
Склонялась вновь над письменным столом.
Но с первых строк всегда была превыше
Та искренность, которой ты болел.
И потому ты в этих битвах выжил,
И одолел ничтожный беспредел.
Хотя твой гений был не раз обруган,
Душа осталась верной доброте…
И так хотелось видеть рядом друга,
Но приходили вечные не те.
Еще не время подводить итоги.
Нет срока вдохновенью твоему.
Хотя пора подумать нам о Боге,
Но только в смысле верности ему.
Прости, Поэт, за отдаленность судеб,
За редкую возможность добрых встреч.
Мы иногда так молчаливо любим,
Что ни к чему возвышенная речь.

Еврейских жен не спутаешь с другими.
Пусть даже и не близок им иврит.
Я каждую возвел бы в ранг богини,
Сперва умерив вес и аппетит.
О, как они красноречивы в споре,
Когда неправы, судя по всему.
Душа их – как разгневанное море.
И тут уже не выплыть никому.
Мой друг художник – молодой и светский,
Разводом огорчась очередным,
Спросил в тоске – «Что делать? Посоветуй».
И я сказал – «Езжай в Иерусалим…»
Престиж еврейских жен недосягаем.
Непредсказуем и характер их.
Когда они своих мужей ругают,
То потому, что очень верят в них.
В их избранность, надежность и удачу.
Боясь – не потерялись бы в толпе.
А неудачи – ничего не значат.
Была бы лишь уверенность в себе.
И чтоб не обмануть их ожиданий,
Мужья обречены на чудеса:
Рекорды, книги, бизнес женам дарят,
Чтоб гордостью наполнить их глаза.
Еврейским женам угодить не просто.
Избранник – он единственный из всех.
Они хотят любимых видеть в звездах,
В деяньях, обреченных на успех.
И потому ни в чем не знают меры,
Когда мужей выводят в короли…
Без женской одержимости и веры
Они бы на вершины не взошли…
Пою хвалу терпению мужскому.
Еврейским женам почесть воздаю.
Одна из них не просто мне знакома,
Она судьбу возвысила мою.

Едва мы встретились с тобой,
Как ты умчалась за границу.
Но до сих пор в душе хранится
Неповторимый образ твой.
И в ожидании письма
Твои черты смывает время.
Я здесь один схожу с ума.
Ты веселишься там со всеми.
И ты сама сюда рвалась.
Иль это только показалось…
Когда во сне ты мне являлась,
То вновь меня будила страсть.
Тебя мои объятья ждут.
И мой восторг, и вся держава.
И ты за несколько минут
Отдашь мне все, что задолжала.

Восходит на трибуну лидер,
Читает радужный доклад…
И за страницами не видит,
Что цифры с правдой невпопад.
Как невпопад слова с Россией
О том, что жизнь вошла в зенит…
Но лидер строит речь красиво
И верит в то, что говорит.
Коллеги не щадят ладоней,
Напомнив съезд КПСС…
Хотя другой плакат на доме,
Но в доме старый политес:
И то же чинопочитанье,
И демагогия, и лесть.
А я еще надеюсь втайне
Счастливой родину узреть.
Но как уже не раз бывало, —
В ответ – слова, слова, слова…
Страна от них давно устала.
И неприязнь ее права.
И душу бередит досада,
Что дело подменила прыть…
А нам не так уж много надо:
Всего-то лишь – достойно жить.
Чтоб при зарплатах и свободах,
Когда твой голос слышит власть.
Чтоб было с нею у народа
Все вместе – радость и напасть.
Но в подражание Союзу
В России партия одна.
Она не чувствует конфуза,
Что вновь единственна она.
И мнимая многопартийность
Нам обещает благодать:
Оказана меньшинствам милость —
Присутствовать, а не решать.
Пока безмолствует Россия,
Все будет так же…
Но скажи —
Откуда это в нас бессилье —
Жить по указке и во лжи?!

Безвольно, в надежде безрадостной
Петр руки к Орлову простер…
В тот вечер вдова его Августа
Взошла на российский престол.
Никто еще ведать не ведал,
Что будет с Россией при ней…
Убийство и слово «победа»
Из разных взяты словарей.
Коварная чужестранка
Взошла на российский престол.
Все было постыдно и странно.
Но трон осенили крестом,
Хотя на нем запах убийства
(«Да черт с ним, коль цель удалась…»)
А грех забывается быстро,
Когда так беспамятна власть.
Принцессу короновали.
Тяжел императорский груз…
Тогда она знала едва ли,
Что так ей полюбится Русь.
Что станет принцесса Великой
Императрицей страны,
Где жизнь начала свою с лиха,
С упрятанной в сердце вины.
И, может быть, личного счастья
За это не выпало ей
В плену чужеземных пристрастий,
В кругу ненадежных друзей.
И даже на самой вершине
Почета и власти своей
Все чаще и все одержимей
Хотелось быть женщиной ей.
Хотелось быть просто любимой —
Вдали от придворной толпы…
Но счастье проносится мимо
И нету надежд у Судьбы.
И боль закипала незримо
В ее одинокой душе.
Хотелось быть просто любимой.
Да, видимо, поздно уже…
Хотя одержимость Орлова,
Восторг и влюбленность Двора
Рождали ответное слово,
Но это была лишь игра.
И не нуждаясь в участье,
Явила достойный пример…
Не зря ею так восхищался
Великий насмешник Вольтер.

Ельцин попросил прощенья у народа.
Есть за что… Народ с ним обнищал.
И к тому ж он многого не додал,
Что когда-то людям обещал.
И страну из кризиса не вывел,
Хоть изображали торжество.
По-хозяйски вовремя не вымел
Сор из окруженья своего.
Он еще просить прощенья должен
У солдатских вдов и матерей…
Президент ушел…
И потому не дожил
До грядущих окаянных дней.

Если вас столкнули с пьедестала,
Не забудьте позу поменять.
На земле быть шаржем не пристало,
Шаржем на утраченную стать.
Жизнь проста… Чем выше ты вознесся,
Тем больнее падать с высоты.
А карьера – нечто вроде кросса,
Не сходи с дистанции в кусты.
Сколько видел я таких отставших,
Неудачей брошенных в нули…
Кто теперь на пьедесталах ваших?
Как живется вам от них вдали?

Если женщина исчезает,
Позабыв, что она твой друг, —
Значит, мир ее кем-то занят.
До былого ей недосуг.
Если женщина пропадает,
Не веди с ней ревнивый торг.
Значит, кто-то другой ей дарит
Непонятный тебе восторг.

Если платят за добро
Неблагодарностью, —
Все потом забудется
За давностью.
Но в душе останется
Оскомина…
И уже не хочется
Встречаться
Внове нам.

Если ты вдруг однажды уйдешь,
Не оставив надежды на чудо,
Я скажу себе грустно: «Ну, что ж…
Все прошло. Ничего не забуду».
И в душе не останется зла.
Ни упреков, ни просьб, ни амбиций.
Ты моею богиней была.
А богине лишь можно молиться.

Если что-нибудь случится
И расстаться суждено,
Обернусь однажды птицей,
Постучусь в твоё окно.
Ты подумаешь, что ветер,
Или ветка, или дождь,
Иль, кого-то заприметив,
Вновь к окошку подойдёшь.
Полыхнёт в глаза зарница.
Отпылает тишина.
И загадочная птица
стрепенётся у окна.
И душе тревожно станет,
Будто что произошло.
И предчувствий не обманет
Промелькнувшее крыло.

Есть в каждом возрасте свой шик.
У детства – милая бездумность.
У зрелости – карьерный пик.
А мне всего дороже юность.
Я в ней влюблялся много раз.
И это началось так рано.
От голубых до карих глаз
Блуждал я в роли Дон Жуана.
Перебирая эксклюзив,
Искал везде свою мадонну:
Чтоб профиль был ее красив,
Улыбка, голос и объемы.
И вдруг однажды ты пришла.
Явилась, как виденье свыше.
И замерла моя душа,
И взгляд твой все былое выжег.
И все забылось и ушло…
И никогда не повторится.
Девиц немалое число
Я поменял на единицу.
Я понял, что любовь одна.
А все влюбленности – игра лишь.
Я верил, что придет весна,
И только ты ее подаришь.
Так и случилось… Потому
Теперь я счастлив и спокоен.
Склоняюсь к сердцу твоему,
Как в Храме кланяюсь иконе.

Есть вечные ценности, —
Честь, например…
Порядочность и доброта.
Но ты отрешиться от чести посмел,
Решив для себя – «На черта!»
И стала душа безнадежно пуста.
И дружба твоя мне теперь – на черта!

Есть на свете Королевство,
Мир мелодий и любви…
Королева в нем прелестна,
Потому что это Вы!
Жизнь добра и вдохновенна,
Души к Вам вознесены.
Помню, Вы взошли на сцену,
Как предчувствие весны,
Как ее очарованье,
Где земля вовсю цветет.
Знали мы уже заранее,
Что бессмертен Ваш полет.
А судьба не поскупилась
Одарить Вас красотой…
Оказали Вы нам милость,
Распахнули Дом Святой,
Полный музыки и света…
Где талант Ваш правит бал.
Где впервые Виолетта,
Всех сразила наповал.
И смеялась Королева,
И влюбляла нас в свой Дар…
И никто не шел налево
От ее волшебных чар.
Все помечено судьбою,
И талантом, и трудом…
Вы украсили собою
Королевство, сан и трон.

Жаворонок где-то высокo
Начинает песню на досуге.
И поет так нежно и легко,
Словно объясняется подруге.
И плывет с заоблачных высот
Это вдохновение над бездной.
И земля, устав от непогод,
Радуется музыке небесной.

Жалею зверей в зоопарке.
И в цирке мне жалко зверей.
Как люди на зрелища падки!
Когда же мы станем добрей?

И лев уже ходит под кличкой.
Барьер на манеже берет.
И царскую гордость публично
Меняет на бутерброд.

А некто, войдя к нам в доверье,
Устроил аттракцион:
И в пасть онемевшему зверю
Сует свою лысину он.

Лев нежно обходится с нею.
И, занятый скучной игрой,
Он кажется много умнее,
Чем этот манежный герой.

Жалею зверей в зоопарке.
У неба украденных птиц.
Вон той молодой леопардке
Все хочется клетку открыть.

Не терпится выйти на волю,
Вернуться в былую судьбу.
Но приступы гнева и боли
Весьма забавляют толпу.

Ей дети бросают конфетки.
Наверно, жалеют ее.
За что красота эта в клетке?!
И в чем провинилось зверье?

Я взглядом встречаюсь с гориллой.
В глазах у гориллы упрек:
«Я предков тебе подарила.
А ты нас в неволю упек».

И вдруг осенил меня предок
Печальной догадкой своей:
«Ведь им безопасней из клеток
Соседствовать с миром людей».

Уходит женщина от счастья
Уходит от своей судьбы
А, то что сердце бьется чаще
Так это просто от ходьбы.
Она от сына отказалась.
Зачем ей сын в семнадцать
лет?
Не мучат страх ее и жалость,
Не взглянет мальчик ей во
след…
Уходит женщина от счастья
Под горький шопот матерей,
Ее малыш — комочек спящий
Пока не ведает о ней.
Она идет легко и бодро
Не оглянувшись на роддом.
Вся в предвкушении свободы,
Что опостылет ей потом.
И рухнет мир, когда средь ночи
Приснится радостно почти,
Тот теплый ласковый комочек
Сопевший у ей груди…

Видел я, как дорогу строили.
В землю камни вбивали женщины.
Повязавшись платками строгими,
Улыбались на солнце жемчугом.
И мелькали их руки медные,
И дорога ползла так медленно.
Рядом бегал прораб довольный,
Руки в брюках, не замозолены.
— Ну-ка, бабоньки! Paз-два, взяли! —
И совсем ничего — во взгляде.
Может, нет никакой тут сложности?
Человек при хорошей должности.
Среди них он здесь вроде витязя…
Ну а женщины — это ж сменщицы,
Не врачи, не студентки ГИТИСа.
Даже вроде уже не женщины,
А простые чернорабочие,
В сапожищи штаны заправлены.
А что камни они ворочают,
Видно, кто-то считает правильным.
Всё рассчитано у прораба:
Сдаст дорогу прораб досрочно.
Где-то выше напишут рапорт.
Вгонят камень последний бабы,
Словно в рапорт поставят точку.
Но из рапорта не прочтут
Ни газетчики, ни начальство,
Как тяжёл этот женский труд,
Каково оно, бабье счастье.
Как, уставшие насмерть за день,
Дома будут стирать и стряпать.
От мозолей, жары да ссадин
Руки станут как старый лапоть.
Мы вас, женщины, мало любим,
Если жить вот так позволили.
Всё должно быть прекрасно в людях.
Ну, а в женщинах и тем более.
Не хочу, чтоб туристы гаденько
Вслед глядели глазами колкими,
Аппаратами вас ощелкивали:
«Вот булыжная, мол, романтика…»
Мы пути пролагаем в космосе,
Зажигаем огни во мгле.
И порою миримся с косностью
На земле.

Живет поверье – лишь весна приходит
И соки по стволам начнут свой путь,
Незримо помогаем мы Природе
Утраченную мощь ее вернуть.
Через восторг свой и свое дыханье
Мы делимся с деревьями собой…
Не потому ли по весенней рани
Вдруг со здоровьем происходит сбой.
Поспешно мы глотаем витамины,
Не понимая, что произошло.
Но тополя, березы и рябины
От нас берут и силы и тепло.
Нам не дано с Природой расставаться…
В тяжелые минуты или дни
Она нам дарит все свои богатства,
И нет у нас надежнее родни.
Так и живем, друг другу помогая.
И в этом нашей близости секрет…
Лес открывает мне ворота рая,
Я душу распахну ему в ответ.

Живите долго…
Вам так много надо:
Успеть влюбиться, вырастить детей,
Сад посадить…
И чтоб над этим садом
Еще сто лет плыл аромат ветвей.
И чтобы жизнь вас щедро осенила
Великим даром украшать ее.
А если вдруг на все не хватит силы,
Она отдаст вам мужество свое.

Живу не так, как бы хотелось,
Заели суета и быт.
И осторожность, а не смелость
Порою мной руководит.

Живу не так, как мне мечталось,
Когда я пылок был и юн.
И только музыка осталась
От тех, не знавших фальши, струн.

Живу не так, как нас учили
Ушедшие учителя.
Когда судьбу земли вручили,
О чём не ведала Земля…

Живу не так. Но слава богу,
Я различаю свет и мрак
И не судите слишком строго
Вы все, живущие не так.

Живу то будущим,
То прошлым.
Воспоминаньем
И мольбой.
Я без тебя
Сто жизней прожил.
И лишь мгновенье
Был с тобой.

Ты не ревнуй,
Когда в кругу друзей
Я веселюсь,
Хотя тебя нет рядом.
И кто-то возле радости моей
Добреет сердцем и светлеет взглядом.
Ты не ревнуй…
Ведь над моей душой
Не властен этот праздник поневоле.
Он — отраженье радости чужой.
Зачем друзей тревожить нашей болью?
И кто бы ни был рядом — сын иль дочь,
Старинный друг
Или знакомец новый,
Мне с ними эту боль не превозмочь,
Пока тебя я не увижу снова.
И знаю я,
Что каждый мой отъезд
Для нас обоих время остановит.
Жизнь без тебя —
Как машинальный жест,
Иль крик души, не выраженный в слове.

Жизнь нуждается в милосердии.
Милосердием мы бедны.
Кто-то злобствует,
Кто-то сердится,
Кто-то снова
В тисках беды.
Жизнь нуждается в сострадании.
Наши души —
Как топоры…
Слишком многих мы словом
Ранили,
Позабыв, что слова остры.

Жизнь прожита…
Но всё ещё вначале.
Я выйду в поле.
Как я полю рад!
Здесь тыщи солнц
Подсолнухи качали,
Посеянные сорок лет назад.
Как будто ничего не изменилось.
Село моё, сожжённое в войну,
По-прежнему рассветами дымилось,
Не нарушая дымом тишину.
Сейчас пастух на луг коров погонит
И ранний дрозд откликнется в лесу.
И тихие стреноженные кони
Повалятся в прохладную росу…

Зависть белой не бывает.
Зависть свет в нас убивает.
Ну а то, кто ею болен, —
У того душа темна,
И в поступках он не волен,
Ибо всем вершит она.
Мы смирились с тем, что зависть
Судит всех без доказательств.
Ей достаточно улик —
Этот счастлив.
Тот велик.
И чужой судьбою мучась,
Умирая от обид,
Все надеется на случай,
Что когда-нибудь получит
То,
Что ей в других претит.

Приехали туристы из Германии.
Из Западной.
Где этот самый Бонн.
Их ждали,
Всё продумали заранее —
Экскурсии, купание и сон.

Их поселили в номерах с балконами,
Сперва оттуда выселив своих.
Мне показались очень уж знакомыми
Ухмылки немцев
И нахальство их.

Я слышу речь,
Пугавшую нас в детстве,
Когда она входила в города…
И никуда от памяти не деться,
От гнева не укрыться никуда!

Они горланят в ресторане гимны.
И эти гимны —
Словно вызов нам.
От пуль отцов их
Наши батьки гибли
Не для того, чтоб здесь
Наглеть сынам.

Я понимаю —
Мы гостеприимны
И для друзей распахиваем дом —
Ждем их вопросов,
Слушаем их гимны
И речи произносим за столом.

Но эти,
Что приехали из Бонна,
Скажу по правде —
Ненавистны мне.
И снова мне и яростно,
И больно,
И снова я как будто
На войне.

Они идут вдоль берега,
Гогочут…
Откормлены,
Чванливы
И горды.
А рядом море Черное грохочет.
С родной земли смывает их следы.

Весенний рябиновый запах
Тревожит мне душу порой.
Хотел бы попасть
Я в твой замок,
Да сердце
Забыло пароль.
Запретная зона обиды
Наш мир поделила опять.
Уж лучше
Короткая битва,
Чем снова
В осаде стоять.
Но мчится к нам
Странный гонец
Поведать.
Что сказке конец.

Зачем же вы приехали в Россию,
Когда вы так не любите ее?!
Ну, ладно бы раствор в цехах месили,
Иль собирали б на полях жнивье.
А то ведь всех учить нас норовите,
Раскинув по экрану свой портрет.
Чему вы нас научите, учитель?
Россия – навсегда – не ваш предмет.
Не верю, чтоб Америка смирилась,
Когда б пришлось вам отвергать ее.
А здесь все можно…
Окажите милость,
Вернитесь в обиталище свое.
Там не придется вам кривить душою
И сокрушаться о судьбе своей,
Чтоб не был наш экран зашорен
Неискренностью лжеучителей.

Звоню друзьям… Они все на приеме,
Где Президент, охаянный страной,
Внушал им навести порядок в доме,
Поскольку сам то болен, то хмельной.
Не получилась праздничной тусовка,
Хоть собрались не слабые умы.
Но, видно, стало очень им неловко
За этот пир во времена чумы.
И стыдно стало, что в такое время,
Когда народ измучился от бед,
Они не разделили боль со всеми,
А поделили с Ельциным фуршет.
Простите их…
Они слегка зазнались,
Погрязли, забурели, обрели…
И жизнь других —
Для них такая ж малость,
Как в наш дефолт пропавшие рубли.

Здравствуй, наш венчальный город!
Давний свет в твоём окне.
Я целую землю, по которой
Столько лет ты шла ко мне.
Как давно всё было это!
То ли жизнь, то ль день назад…
Тем же солнцем даль согрета.
Так же светел листопад.
Погрущу в пустынном сквере,
Посижу на той скамье,
На какой-то миг поверив,
Что ты вновь придёшь ко мне.
Ты придёшь и скажешь:
— Здравствуй!
— Не забыла? — я спрошу
И сиреневые астры
На колени положу.
«Боже мой, какая прелесть!»
И на несколько минут,
От твоей улыбки греясь,
Астры ярче зацветут.
К сожаленью, день не вечен.
Мы весь день проговорим,
Словно жизнь свою той встречей
Незаметно повторим.

Живет отставной полковник
В квартире из трех комнат.
Живет не один – с женой.
С собакой и тишиной.
И все у него заслуженно —
Пенсия и почет.
Голос в боях простуженный,
Шрамы наперечет.
А жизнь-то почти прошла.
И все в этой жизни было…
Да вот жена подвела —
И сына не подарила,
И дочку не родила.
Живут старики вдвоем.
Писем не получают,
Детей своих не встречают,
Внучат не качают.
И дом их пустой печален,
Как осенью водоем…
А счастья-то, ох как хочется!
И жалко мне их до слез.
Идут они мимо почестей,
И рядом – как одиночество
Белый шагает пес.
Идет отслуживший витязь
Сквозь память,
Сквозь бой, сквозь дым…
Люди, остановитесь,
Встретите – улыбнитесь.
Заговорите с ним.

Зимний лес – такой в лесу обычай
Собирает много птичьих стай.
И плывет по лесу гомон птичий,
Словно за столом звенит хрусталь.
Собирая корм, синицы скачут.
На снегу расселись снегири,
Будто это расстелили скатерть,
Вышитую пламенем зари.
Через сук салфетку перекинув,
Над гостями клонится дубок.
Набросали птицы под осину
Кучу вилок – отпечатки ног.
И в густую хвою песни спрятав,
Засыпают птицы на суках.
А внизу стоят, как поварята,
Пни в огромных белых колпаках.

Склоняю голову перед тобою, Мастер.
И свой восторг доверю я словам.
Когда ты снова у мольберта счастлив,
Твоя любовь передается нам.
А дом по крышу полнится цветами.
Мы пьем их аромат, как пьют вино.
И снова я перед искусством замер,
Которому бессмертье суждено.
Живешь ты в мире грусти и оваций, —
Великого Да Винчи побратим…
Не уставая в дружбе признаваться,
Глядит душа твоя с прославленных картин.

И да будет счастливым
Грядущее время!
А когда нас не станет, —
Не делайте вид,
Будто не было нас…
В землю брошено семя.
Собирать урожай
Вам еще предстоит.

В тот день
Меня в партию приняли.
В тот день
Исключали из партии
Любимца студенческой братии
Профессора Трынова.

Старик был нашим учителем.
Неуживчивым и сердитым.
Он сидел
И молчал мучительно,
Уже равнодушный ко всем обидам.

Его обвиняли в семи грехах,
А мне все казалось,
Что это — травля.
И сердце твердило:
— Неправда! Неправда!
— А может быть, правда?—
Спрашивал страх.

Страх…
И я поднял руку «за».
За исключение.

И, холодея,
Вдруг я увидел его глаза.
Как, наверно, Брюллов
Увидал Помпею.

Вовек не забуду я те глаза.
Вовек не прощу себе подлое «за».
Мне было тогда девятнадцать
Мне рано выдали партбилет.

О друге своём узнаю от других.
Он мечется где-то
Меж дел и свиданий.
И дружба моя —
Как прочитанный стих —
Уже затерялась средь новых изданий.
О друге своём узнаю из газет.
Он мимо глядит
С популярной страницы.
Ну что же, на «нет»
И суда вроде нет.
Не пивший вовек,
Я хочу похмелиться.
О друге своём вспоминаю порой.
Читаю открытки его и записки.
Но кто его тронет —
Я встану горой,
Поскольку священны у нас обелиски.

Из тех троих, что в Беловежской пуще
Соображали развалить Союз,
Один был много и хитрей, и круче,
Поскольку знал – какой валили груз.
И рухнула великая держава,
И злоба полетела ей вослед,
Как будто не она в узде держала
Непрочный мир молчанием ракет.
И радовались в западных спецслужбах,
Что план их был так быстро претворен.
Исчез Союз…
И развалилась дружба,
И Русь осталась с голым королем.

Какая поздняя весна.
Опять за окнами бело.
А ты со мною холодна.
Как будто душу замело.
И я не знаю — чья вина.
И я не знаю — чья вина.
Всё перепуталось вокруг.
В календаре давно весна,
А за окном бело от вьюг.
А за окном бело от вьюг.
И ты прости меня, мой друг,
За эту хмарь, за этот дождь,
За эту белую метель,
За то, что наш с тобой апрель
На осень позднюю похож.
Мы непогоду переждём.
Ещё иные дни придут.
Порядок в небе наведут.
Мы пробежимся под дождём.
И смоет он печаль с души.
Растопит солнце
В сердце лед.
Ты огорчаться не спеши.
Весна в пути,
Она придёт.
Какая поздняя весна.
Как велика её вина.

Как близко ты… И как ты далеко.
Но эту даль весельем не наполнить.
Я ухожу в твои глаза, как в полночь,
И понимаю – как там нелегко.
Как нелегко все позабыть и помнить,
Вести годам неумолимый счет.
Я ухожу в твои глаза, как в полночь…
И все же верю – скоро рассветет.
Я жду рассвета…
Он в свой срок настанет.
Глаза твои и мир преобразит.
Душа твоя пока в воспоминаньях.
И голос мой по прошлому скользит.

Как быстротечна жизнь…
Казалось, что вчера
Отметил я свое тридцатилетие.
И вдруг пришла обидная пора,
Где прожитые годы все заметнее.
Но сколько бы ни миновало лет,
Считаю их без горечи и ужаса.
Не по нежданным датам горьких бед,
А по счастливым дням любви и дружества.

Как важно вовремя уйти.
Уйти,
Пока ревут трибуны.
И уступить дорогу юным,
Хотя полжизни впереди.
На это надо много сил —
Уйти
Под грустный шепот судей.
Уйти,
Покуда не осудят
Те, кто вчера боготворил.
И лишь соперник твой поймёт,
Сорвав удачливые кеды,
Что был великою победой
Тот неожиданный уход.

Как важно вовремя успеть
Сказать кому-то слово доброе,
Чтоб от волненья сердце дрогнуло!
Ведь всё порушить может смерть.

Как важно вовремя успеть
Похлопотать или поздравить,
Плечо надёжное подставить!
И знать, что будет так и впредь.

Но забываем мы подчас
Исполнить чью-то просьбу вовремя,
Не замечая, как обида кровная
Незримо отчуждает нас.

И запоздалая вина
Потом терзает наши души.
Всего-то надо научиться слушать
Того, чья жизнь обнажена.

Как весны меж собою схожи:
И звон ручьев, и тишина…
Но почему же все дороже
Вновь приходящая весна?

Когда из дому утром выйдешь
В лучи и птичью кутерьму,
Вдруг мир по-новому увидишь,
Еще не зная, почему.

И беспричинное веселье
В тебя вселяется тогда.
Ты сам становишься весенним,
Как это небо и вода.

Хочу веселым ледоходом
Пройтись по собственной судьбе.
Или, подобно вешним водам,
Смыть все отжившее в себе.

Как высоко мы поднялись,
Чтоб с солнцем встретиться
В горах.
И ты смеешься, глядя вниз.
Но я-то знаю – это страх.
Брось, не пугайся высоты.
Когда вдвоем – совсем не страшно.
Зато отсюда видишь ты,
Как велика Отчизна наша.
О, как порою высота
Сердцам людским необходима.
Обиды, грусть и суета,
Как облака, проходят мимо.

Как девальвируется слово…
Забыв величие свое,
Оно сорваться с губ готово,
Как с колокольни воронье.
Им не спастись и не согреться.
И где оно – не все ль равно.
Коль золотым запасом сердца
Не обеспечено оно.

Как жаль,
Я не узнал твой голос.
Ты позвонила мне из автомата
И назвала тот знаменитый город,
В котором вместе были мы когда-то.
Ты позвонила поздно —
Где-то в полночь.
И долго я не мог понять
И вспомнить —
Кто мне звонит.
Досадовал вначале,
А голос соткан был из пауз
И печали.
Ты говорила что-то о природе,
Что этот чудный край неповторим.
Я в голосе твоём
Как в хитром коде
Искал ключи к иным словам твоим.
Ты говорила, что была так рада
Уехать,
Чтоб одной вдали побыть.
А я услышал:
«Я хочу обратно…
Неужто ты успел меня забыть?»

Как жаль матерей российских,
Рожающих сыновей
Для будущих обелисков
На горькой земле моей.

Как мне больно за российских женщин,
Возводящих замки на песке…
Не за тех, что носят в будни жемчуг
И с охраной ездят по Москве.
Жаль мне женщин – молодых и старых,
Потемневших от дневных забот,
Не похожих на московских барынь
И на их зажравшийся «бомонд».
Что же мы позволили так жить им,
Не узнавшим рая в шалаше…
Уходящим, словно древний Китеж…
С пустотой в заждавшейся душе.

Как на земле сейчас тревожно!
И все страшней день ото дня.
Не потому ль один и тот же
Кошмар преследует меня.
Как будто я смотрю в окошко,
Где сажей в космосе пыля,
Как испеченная картошка
Несется бывшая земля.

«Как нам выжить в этом беспределе?» —
Я у Бога мысленно спросил.
«Вы же сами этого хотели!
Вот и выживайте в меру сил…»

Как руки у вас красивы!
Редкостной белизны.
С врагами они пугливы,
С друзьями подчас нежны.
Вы холите их любовно,
Меняете цвет ногтей.
А я почему-то вспомнил
Руки мамы моей.
Упрека я вам не сделаю,
Вроде бы не ко дню.
Но руки те огрубелые
С вашими не сравню.
Они теперь некрасивы,
А лишь, как земля, темны.
Красу они всю России
Отдали в дни войны.
Все делали — не просили
Ни платы и ни наград.
Как руки у вас красивы!
Как руки мамы дрожат…

Как тебе сейчас живется,
Ты все так же молода,
Между нами мили, версты,
километры и года.
Между нами наша юность,
И прощальные полдня,
Ты мне грустно улыбнулась,
чтоб поплакать без меня.
Жизнь ушла и воротилась,
Вечным сном наедине,
Оказала ты мне милость
тем, что помнишь обо мне.
Значит все-таки любила,
потому что в те года,
Все у нас впервые было,
Только жаль — не навсегда.
Как тебе теперь живется,
Предсказал ли встречу Грин,
Повторяются ли весны,
Те, что мы не повторим.

Как-то раз на полотне Дега
Очень мне понравились бега.
Мчались кони, гривы распустив.
До чего же был забег красив!
Я подумал: «Так же наугад
Наши годы по земле летят.
Но у них уже иная прыть.
К финишу бы лучше не спешить…»

Какие лица у парижских женщин!
Покой мужчин при них на волоске.
И все же там красивых женщин меньше,
Чем в нашей замороченной Москве.
Да что Москва… У нас полно красавиц
По две, по три – на каждую версту.
И весь Париж бы изошел на зависть,
Когда б увидел эту красоту.
Беда в другом, что их до срока старят
Наш образ жизни, горести и быт.
И веры нет, что жизнь иною станет,
Без хамства, без потерь и без обид.
Мне бы взглянуть на милых парижанок,
Когда б на много дней их обрекли
В автобусную давку спозаранок,
И на зарплату – в жалкие рубли.
На вечные нехватки и работу,
Где нелегко дается отчий хлеб…
Парижских женщин украшает мода,
А наших унижает ширпотреб.
Мы в праздники встречаем их елеем,
А в будни жизнь по-прежнему грустна.
Я добрым словом женщин пожалею,
Коли не хочет их жалеть страна.

Какое холодное имя – Андрей.
Я имени этого много добрей.
В нем нежности нет,
Теплоты и любви.
Ты именем этим меня не зови.
Придумай какой-нибудь суффикс к нему.
И новое имя я сразу приму.

Какое-то таинственное время:
Знать не дано, что ждет нас впереди.
То ли продлится пасмурное бремя
Всех тягостей, что встали на пути.
То ль разрешатся все проблемы века,
И просветлеют судьбы и страна.
…Вчера в лесу вдруг распушилась верба,
Хотя еще не началась весна.
Наверно, это добрый знак Природы,
И потому среди забот и дел
Вновь повторятся радостные годы,
И не обманет наступивший день.

Какой-то хлыст
Меня упрекает,
Что слишком долго живу.
Но долго жили и Гете,
И Гайдн.
Главное – быть на плаву.
Я себя не равняю
С великими,
Но мне интересно знать,
Кто встретится завтра
С моими книгами,
И что от власти
Нам ждать…
Я любознателен,
Словно школьник.
И годы здесь не при чем.
Они, как набежавшие волны,
Несут мой упрямый челн.

Опять за тёмными очками
Я не увидел ваших глаз.
И недосказанность меж нами
Незримо разлучает нас.
А может, вы нарочно прячете
Свои глаза…
Не дай-то бог,
Чтоб кто-то их увидеть мог.
Когда грустите вы иль плачете.
Но вы словам моим не вняли,
Ушли за тёмные очки,
Боясь,
Когда душа в печали,
Чужого взгляда иль руки.

Когда душа твоя
устанет быть душой,
Став безразличной
к горести чужой,
И майский лес
с его теплом и сыростью
Уже не поразит
своей неповторимостью.
Когда к тому ж
тебя покинет юмор,
А стыд и гордость
стерпят чью-то ложь, —
То это означает,
что ты умер…
Хотя ты будешь думать,
что живешь.

Когда ко мне приходит юность,
Чтоб встреча та была легка,
Предпочитаю с нею юмор,
Взамен учебного пайка
И, мельком вспомнив Песталоцци,
На миг приму серьезный вид.
А юность весело смеется,
И шумно спорит и острит.
И ей легко на самом деле
Со мною говорить про жизнь.
И поносить пристрастье к дeньгам,
Пока они не завелись.
И пироги с капустой лопать,
И слушать искренность мою,
Не зная, что житейский опыт
Я им вовсю передаю.
И просто радоваться встрече.
Тому, что так она добра.
И никаких противоречий
Всю ночь, до самого утра.

Когда любовь навек уходит,
Будь на прощанье добрым с ней.
Ты от минувшего свободен,
Но не от памяти своей.

Прошу тебя,
Будь благороден.
Оставь и хитрость, и вранье.
Когда любовь навек уходит,
Достойно проводи ее.

Достоин будь былого счастья,
Признаний прошлых и обид.
Мы за былое в настоящем
Должны оплачивать кредит.

Так будь своей любви достоин.
Пришла или ушла она.
Для счастья
Все мы равно стоим.
У горя —
Разная цена.

Когда на город опустился мрак,
Какой-то хулиган
В роскошном джипе
Стал из окна расстреливать собак…
То ли больной был,
То ли много выпил.
Никто его остановить не мог.
Он совершал на скорости убийства.
И мучился от боли чей-то дог.
И разрывалась тишина от визга.
Слепой старик шел в темь с поводырем.
Четвероногий друг его погиб на месте…
Но мы убийцу все равно найдем.
И содрогнется он от нашей мести.

Когда отпустит мне судьба
Последние три дня,
На миг забуду я тебя,
Но ты прости меня.
Свой первый день — один из трех —
Друзьям своим отдам.
Пусть в дом придет веселый смех
С раздумьем пополам.
С детьми второй день проведу,
Я очень виноват
За то, что много дней в году
Далек был от ребят.
А свой последний, третий день
Пробуду я с тобой,
Чтоб не узнала ты меж дел,
Что жизнь дает отбой.
Чтоб было все с тобой у нас,
Как много лет назад:
В последний раз,
Как в первый раз, —
Улыбка, слово, взгляд.
Хочу, чтоб я с собой унес
Сокровища двоих.
Не соль и горечь тихих слез,
А сладость губ твоих.
Чтобы навек в родных глазах —
(Ты забывать не смей!) —
Не боль осталась и не страх,
А свет любви моей.

Когда тебя я обнимаю трепетно,
В душе моей творится волшебство:
Весь мир куда-то исчезает временно.
И ты не скоро возвратишь его.
Я уношу тебя в своё безумие
Где каждый миг и вздох неповторим.
И может быть, молчание Везувия
Ничто перед молчанием твоим.
О, этот взгляд!
О, этот свет немеркнущий!
Молитву из признаний сотворю.
Я навсегда душой
И телом верующий
В твою любовь
И красоту твою.

Когда я вижу чье-то горе рядом,
Мне кажется – и я в нем виноват.
«Чем вам помочь?» —
Я спрашиваю взглядом.
И кто-то грустно опускает взгляд.
Чужое горе не взвалить на плечи,
Как чемодан или вязанку дров…
И все-таки кому-то стало легче
От всех, тогда не высказанных слов.

Когда-нибудь ты всё-таки устанешь
От наших одиночеств и разлук.
И скажешь мне об этом.
Не обманешь.
И оба мы почувствуем испуг.
Последнюю улыбку мне подаришь.
Прощальными слезами обожжёшь.
И ни к кому
Ты от меня уйдёшь.

Коллега болен самомнением
Он хроник…
Трудно излечим.
Когда располагает временем,
Своим, чужим, —
Не важно чьим, —
Он говорит, а мы молчим.
А если что-то вдруг напишет,
В восторге он от писанин…
Глядит на рукопись,
Не дышит:
«Ай, Тушкин, ай, да сукин сын!»

Нет в тебе ни силы, ни отваги,
Чтоб с врагом схватиться тяжело.
Взгляд во взгляд и правду – наголо.
Как когда-то скрещивали шпаги.
Ты не хочешь так… Или не можешь.
Ты всегда умел молчать хитро.
Если зло вдруг примут за добро
Или правду вдруг объявят ложью, —
Ты смолчишь…
Негодованьем быстрым
Злое слово не сорвется с губ.
И твое молчанье – как испуг,
Громкое, как будто в спину выстрел.

Вновь иней на деревьях стынет
По синеве, по тишине
Звонят колокола Хатыни…
И этот звон болит во мне.
Перед симфонией печали
Молчу и плачу в этот миг.
Как дети в пламени кричали!
И до сих пор не смолк их крик.
Над белой тишиной Хатыни
Колокола — как голоса
Тех,
Что ушли в огне и дыме
За небеса.
«Я — Анна, Анна, Анна!» — издалека…
«О где ты, мама, мама?» — издалека…
Старик с ребёнком через страх
Идёт навстречу.
Босой.
На бронзовых ногах.
Увековечен.
Один с ребёнком на руках.
Но жив старик.
Среди невзгод,
Как потерявшийся прохожий.
Который год, который год
Из дня того уйти не может.
Их согнали в сарай,
Обложили соломой и подожгли.
149 человек, из них 76 детей,
Легло в этой жуткой могиле.
Он слышит: по голосам —
Из автомата.
По детским крикам и слезам —
Из автомата.
По тишине и по огню —
Из автомата…
Старик всё плачет.
Не потому, что старый.
А потому, что никого не осталось.
Село оплакивать родное
Идёт в сожжённое село.
По вьюгам, ливням и по зною
Несёт он память тяжело.
Ему сюда всю жизнь ходить.
И до последних дней
149 душ хранить
В душе своей.
Теперь Хатынь — вся из гранита —
Печально трубы подняла…
Скрипят деревья, как калитка,—
Когда ещё здесь жизнь была.
Вновь иней на деревьях стынет.
По синеве, по тишине
Звонят колокола Хатыни.
И этот звон болит во мне…

1

Они прощались навсегда,
Хотя о том пока не знали.
Погасла в небе их звезда,
И тихо свечи догорали.
«Я обещаю помнить вас…
Дай бог дожить до новой встречи…»
И каждый день, и каждый час
Звучать в нём будут эти речи.
Она его не дождалась,
С другим печально обвенчалась.
Он думал: «Жизнь не удалась…»
А жизнь лишь только начиналась.

2

Он ставит в церкви две свечи.
Одна — за здравие любимой,
Чтоб луч её мерцал в ночи,
Как свет души его гонимой.
Свечу вторую он зажег
За упокой любви опальной
И может, пламя горьких строк
Зажглось от той свечи печальной?
Две горьких жизни…
Два конца…
И смерть их чувства уравняла,
Когда у женского лица
Свеча поэта догорала.

Лесть незаметно разрушает нас,
Когда молчаньем мы её встречаем.
И, перед ней не опуская глаз,
Уже стыда в себе не ощущаем.
Нас незаметно разрушает лесть.
Льстецы нам воздвигают пьедесталы.
И нам туда не терпится залезть,
Как будто вправду мы иными станем.
А старый друг печалится внизу,
Что он друзей не может докричаться,
Не понимая,
Как мы на весу
В пространстве
Умудряемся
Держаться.

Лето расплакалось перед разлукой,
Перед уходом на долгие дни.
Гром громыхал одиноко и глухо.
Лето просил я – «Повремени…»
Вслед ему шумно торопится осень,
И перекрашивает тополя.
Скоро они это золото сбросят
И подурнеет внезапно земля.
Улицы станут печальны и строги.
И поседеет знакомый пейзаж.
Ночь до утра притаится в сугробе.
Вновь я войду в ее звездный шалаш.

Лицо выдает человека.
Все можно прочесть по нему.
Вот ты, например,
Добр и честен.
Я верю лицу твоему.
А друг твой,
Хотя и коллега,
Но очень завистлив и зол.
Лицо выдает человека.
Поэтому я и прочел.

Лишь рядом со смертью
Вдруг сердце пронзит
Забытое чувство вины
Перед теми,
С кем делишь привычно
Судьбу или быт.
К кому привыкаешь,
Как к собственной тени.

Лось заблудился.
Он бежал по городу.
И страшен был асфальт его ногам.
Лось замирал,
Надменно вскинув морду
Навстречу фарам,
Крикам
И гудкам.
В обиде тряс скульптурной головой.
То фыркал,
То глядел на мир сердито.
Гудели как набат его копыта,
И боль его неслась по мостовой.

А город все не отпускал его…
И за домами лось не видел леса.
Он на людей смотрел без интереса,
Утрачивая в страхе торжество.
И, как в плечо,
Уткнулся в старый дом.
А над столицей просыпалось утро.
И кто-то вышел и сказал:
— Пойдем…—
И было все так просто и так мудро.

И, доброту почувствовав внезапно,
За человеком потянулся лось.
И в ноздри вдруг ударил милый запах,
Да так, что сердце в радости зашлось
Вдали был лес…
И крупными прыжками
К нему помчался возбужденный лось.
И небо,
Что он вспарывал рогами,
На голову зарею пролилось.

Откуда у тебя такое имя?
Оно прекрасной музыки полно.
И майского веселья
Как вино,
Когда с друзьями встретишься своими.
Я это имя повторю чуть слышно,
Чтоб музыкой наполнилась душа,
Как будто ты ко мне навстречу вышла,
Но до сих пор до встречи не дошла.
Откуда имя у тебя такое?
Весенняя, безоблачная даль…
Но что же в нём меня так беспокоит?
И что мне в нём так бесконечно жаль?

Любители учить
Внушали мне:
«Пишите о таких глубинах,
Что у людей всегда в цене.
Не о цветах,
Не о рябинах…
О том, что скрыто в глубине…»
А я смотрю в глаза твои:
«Что может
Глубже быть любви?»

Спускалась женщина к реке.
Красива и рыжеголова.
Я для нее одно лишь слово
писал на выжженном песке.

Она его читала вслух.
«И я люблю…»- мне говорила.
И повторяла:
«Милый, милый…»-
так, что захватывало дух.

Мы с ней сидели на песке.
И солнце грело наши спины.
Шумели сосны-исполины.
Грачи кричали вдалеке.

Я в честь ее стихи слагал.
Переплывал Быстрину нашу,
чтобы собрать букет ромашек
и положить к ее ногам.

Она смеялась и гадала.
И лепестки с цветов рвала.
То ль клятв моих ей не хватало,
То ль суеверною была.

С тех пор прошло немало лет.
Глаза закрою —
вижу снова,
как я пишу одно лишь слово,
которому забвенья нет.

Любовь во все века неповторима,
Хотя слова мы те же говорим.
Для женщины, что любит и любима,
Весь мир любви ее неповторим.
Неповторимо ожиданье встречи,
В чужую ночь открытое окно.
И в той ночи неповторимы речи,
Что ни забыть, ни вспомнить не дано.
Неповторим и тот рассвет весенний,
Когда восходит сердце вместе с ним.
Неповторима боль ее сомнений
И мир надежд ее неповторим.

Любовь моя, где б ни была ты,
Я все равно тебя найду.
Проходят годы виновато,
А я все нашей встречи жду.

Свою мечту в себе ношу я.
Я с ней ложусь и с ней встаю
И так боюсь любовь чужую
Принять поспешно за свою.

Приди ко мне порою вешней.
Приди навек ,а не на час.
Хочу,чтоб ты была надеждой
И чтоб надежда та сбылась.

Хочу,чтоб ты была красива
И бесконечна, и светла.
И чтоб разлукой не грозила
И чтоб единственной была.

Любую нетерпимость ненавижу,
Когда огонь сверкает из-под фраз.
И чье-то мненье – как знаменье свыше.
Как будто снизошел к нам Божий глас.
Учитесь слушать и врага, и друга.
И даже больше, может быть, врага.
А мы гоняем Истину по кругу,
Когда до Правды, может, два шага.
Бывает нетерпимость агрессивна,
Что говорит о скудости ума…
О, как бываешь в спорах ты красива,
Когда ошибки признаешь сама.
Я ненавижу в людях нетерпимость,
Которая лишь подлости под стать…
Выводит кто-то жизнь свою на минус,
Когда душа не склонна уступать.

Мамы, постаревшие до времени,
Верят,
Что вернутся сыновья.
Жены их,
Сиротами беременны,
То боятся правды,
То вранья.

Медуз на берег вынесла волна.
И не вернулась больше к ним она.
Они, как линзы, на песке лежат.
И капли солнца на стекле дрожат.
Прошло всего каких-то полчаса.
И высохла последняя слеза.

Мне жить порой не хочется.
Я все уже познал —
И горечь одиночества,
И поздней страсти шквал.
Но уходить умышленно
Из жизни – тяжкий грех.
Не брал у ней я лишнего.
Не создавал помех.
Богатства не выпрашивал,
А жил по мере сил.
И у себя вчерашнего
Я счастья не просил.
А если что не ладилось
Иль били душу в кровь,
Из веры, как из кладезя,
Я черпал силы вновь.
И ты своею нежностью
Жизнь возвращала мне.
Не потому ль по-прежнему
Я на лихом коне.
А то, что жить не хочется,
Так это все хандра…
И в горести, и в почестях
Жизнь, в сущности, добра.

Я слышу,
Как Чёрное море вздыхает.
Со мною грустит о тебе.
А дождь за окном
То шумит, то стихает.
И роза дрожит на стебле.
Я слышу,
Как Чёрное море тоскует
И бьется о душу мою.
И волны,
Как старые карты, тасует.
Надежду сажает в ладью.
Я слышу,
Как Чёрное море играет,
В бессмертные трубы трубя.
Как будто меня
Своей песней карает
За то, что я здесь
Без тебя.

В этом мире бесконечном
Как друг друга мы нашли?
Я спешу к тебе навстречу.
Место встречи — «Жигули».
Ты со мною сядешь рядом.
Мы уедем от людей,
Наш колесный домик спрятав
В тёмном омуте ветвей.
Торжествуя и печалясь
И боясь встревожить нас,
Где-то время мимо мчалось,
В нас навек остановясь.
Мы простимся у подъезда.
Вспыхнет свет на этаже.
Увезу пустое место.
С пустотою на душе.

Мы за мещанство принимаем часто
Смешную бесшабашность дурака.
Не верьте!
Настоящее мещанство
Зловеще,
Словно ненависть врага.
Лишённое романтики и таинств,
Как прежде, надуваясь и сопя,
Оно в душе весь мир
Нулем считает
И единицей чувствует себя.
Подсиживанье, трусость и так далее,
Слепое поклонение вещам…
А вот, скажите,
Вы хоть раз видали
На честность ополчившихся мещан?!
О, как они расчетливы, канальи!
И как коварны в помыслах своих!
И сколько душ великих доконали
За то, что те талантливее их.
Мещанство не прощает превосходства,
Завидует успеху и уму.
И если уж за что-нибудь берётся,
Так, значит, это выгодно ему.
Не верьте напускному благодушью,
Когда оно о дружбе говорит.
От чьей руки пал Александр Пушкин?
И чьей рукою Лермонтов убит?!
Мещанство было к этому причастно.
Оно причастно к подлости любой.
Мы Революцию не отдадим мещанству!
И только так.
И только смертный бой.

Милиции повысили разряд.
Теперь она полицией зовется.
Не знаю, как для нас
Все отзовется,
Но Президент новации сей
Рад.
Мы присягаем новым временам.
Неведомое будущее, «Здравствуй!»
Мы станем
полицейским
государством?
Печалиться
Иль радоваться нам?

Томилось время…
Я всё ждал звонка.
Мне не терпелось говорить с тобою.
И вновь казалось — ты меня звала.
Но зов души вдруг отозвался болью.
Ты позвонила…
Ты была больна.
Твои слова растерянно звучали.
И в сердце мне ударила волна
Отчаянья, тревоги и печали.
Но я ничем помочь тебе не мог:
Ты из другого города звонила.
И я от горьких мыслей изнемог,
Как будто и меня болезнь свалила.
Я чувствовал, что нездорова ты
Разлукою…
Когда часы — как годы.
…Под самолетом вдруг из темноты,
Как фейерверк, — твой засветился город.

Мир держится на добрых людях.
Не на агрессии и зле.
И если доброты не будет,
То ничего не будет на земле.

Мир держится на состраданьи,
А не на важности пустой.
Вот кто-то свет потёмкам дарит,
Чтоб озарить жизнь красотой.

Мир держится на милосердьи,
А не на выгоде и лжи.
Никто из нас не минёт смерти,
А потому добро творить спеши.

Быть может, это всё наивно.
Но вижу я в который раз,
Как над землёй бушуют ливни,
Чтоб смыть скопившуюся грязь.

И наше Время чистить надо —
Скопилось столько в нём дерьма —
Насилья, лжи, вражды и смрада,
Что скоро все сойдём с ума.

Так пусть в нас совесть не убудет
И правда не сорвётся вниз…
Мир держится на мудрых людях,
Как держится при солнце жизнь.

Гроза над морем отгремела.
И солнце растопило тьму.
Куда исчез твой парус белый?
Опасно в море одному.
А с этой отмели песчаной
Лишь даль прохладная видна.
И тихой музыкой прощальной
Звучит над отмелью волна.
Я поплыву искать твой парус
На этом стареньком челне.
И если я с волной не справлюсь,
Не думай плохо обо мне.

Младший брат Онегина
Печорин
Многому учился у него.
Мог любую истину оспорить,
Только бы добиться своего.
А Татьяне и печальной Мери
С братьями весьма не повезло.
Им достались горькие потери.
А любви – насмешливое зло.

Мне дорог лес зимой и летом.
Я не скрываю добрых чувств.
Ведь это он рожден поэтом,
А я лишь у него учусь.
Я слышу – шелестят страницы,
Когда листает ветер их…
И тишина, как мысль струится,
И каждый лист – как первый стих.

Мне кажется, что всё ещё вернётся,
Хотя уже полжизни позади.
А память нет да нет и обернётся,
Как будто знает в прошлое пути.

Мне кажется, что всё ещё вернётся,
Как снова быть июню, январю.
Смотрю в былое, как на дно колодца,
А может быть в грядущее смотрю?

Мне кажется, что всё ещё вернётся,
Что время – просто некая игра.
Оно числом заветным обернётся,
И жизнь начнётся заново с утра.

Но возвратится прошлое не может,
Не потому ль мы так к нему добры,
И каждый день, что пережит иль прожит
Уже навек выходит из игры.

Мне непонятна злая зависть,
Когда любой чужой успех,
Тебя, по сути, не касаясь,
И гонит сон, и гасит смех.
О, эти маленькие войны
И самолюбий и обид!
И мы уже в поступках вольны,
Покуда совесть сладко спит.
И похвала уже – как ребус,
Где твой успех – скорей вина.
Ах, эта мелкая свирепость
Того смешного грызуна!

Мне по душе простецкие слова —
«Мочить ублюдков и шпану в сортире».
Но практика порой была слаба,
И потому подчас не тех мочили.

Мне подарили книгу,
Редкий том —
Собранье удивительных историй:
Чужие судьбы,
Радости и горе,
И письма —
Знаменитостей притом.

Я книгу эту залпом прочитал.
Потом еще раз,
И еще,
И снова.
И все, о чем я некогда мечтал,
Сквозь жизнь чужую
Мне явило слово.

И горевал я горестями вновь,
Разлуки клял
И радовался встречам.
Мне жить порою просто было нечем,
Когда чужая рушилась любовь.

А ты читала книгу вслед за мной.
Пометки наносила осторожно.
И я по ним читал характер твой —
О, как же были мы с тобой похожи!

И потому, быть может, книга та
Еще прекрасней стала и роднее,
Что две души
Вновь встретились над нею.
Два сердца породнились навсегда.

Но книгу ту украли у меня,
Как будто душу музыки лишили.
Или очаг,
Где рядом люди жили,
Оставили надолго без огня…

И ты сказала: «Нервы зря не трать.
Ведь нынче модно книги собирать…»

Мой читатель уходит.
Покидает меня.
Книголюбов в народе
Меньше день ото дня.
Кто-то возраст свой лечит.
Нездоров, стало быть.
А иным просто нечем
За стихи заплатить.
Те, кто бизнесом занят,
Книг не любят читать.
Не страницы, а «мани»
Им привычней листать.
Все равно я не верю,
Что разлука пришла.
С обоюдной потерей
Не смирится душа.
Все вернется когда-то
Вновь на круги своя.
Это жизнь виновата
В том, что в панике я.

В небе звёздные россыпи.
Тихий голос в ночи.
Пощади меня, Господи,
От любви отлучи.
Наша сказка вечерняя
Завершает свой круг.
Отлучи от мучения
Предстоящих разлук.
И меж синими соснами
Мы простимся навек.
Пощади меня, Господи,
Погаси этот свет.
Пусть все в жизни нарушится
И потухнет душа.
Отлучи от минувшего,
Чтобы боль отошла.
От улыбки божественной
И от слёз отучи.
От единственной женщины
Отлучи…

На крутых поворотах машины выносит в кувет,
На крутых виражах чемпионы ломают хребет.
Так уж вышло. Машину мою занесло.
Ты, рискуя, подставил на помощь крыло…

Ничего не случилось. Такие дела.
Лишь дорога дымилась, гонка дальше ушла.
Ты стоял усмехаясь, кровь стирая со лба
Говоря усмехаясь: «Видно это судьба».

Я молчал среди груды железа,
Я ещё в состоянии стресса.
И смотрел, словно видел тебя в первый раз,
«Не судьба, — я сказал: – Это ты меня спас».

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
Не поверю в эту ложь,
Как весною в белый иней.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
О тебе напомнит дождь,
Летний дождь и сумрак синий.

Потому что под дождем
Мы, счастливые, ходили.
И гремел над нами гром,
Лужи ноги холодили.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
Прокляну тебя… И все ж
Ты останешься богиней.

Ты останешься во мне,
Как икона в божьем храме.
Словно фреска на стене,
Будто розы алой пламя.

И пока я не умру,
Буду я тебе молиться.
По ночам и поутру,
Чтоб хоть раз тебе присниться.

Чтоб проснулась ты в слезах.
И, как прежде, улыбнулась…
Но не будет знать мой прах,
Что любимая вернулась.

Ты во мне свой образ разрушаешь,
Разрываешь между нами нить.
И словами по былому шаришь,
Словно хочешь свет нам возвратить.
Ты во мне свой образ разрушаешь.
Я тебя теряю… Ты — меня.
Будто жизнь у нас с тобой чужая,
Из чужих признаний, из чужого дня.
Возврати меня к былому счастью.
И себя, ушедшего, — верни…
Жизнь моя не делится на части.
И свою делить повремени.

1

Кого благодарить мне за тебя?
Ты слышишь,
В небе зазвучала скрипка?
В печальном листопаде октября
Явилась мне твоя улыбка.
Явилась мне улыбка,
Как рассвет.
А как прекрасны мысли на
Рассвете!
И я забыл,
Что прожил
Столько лет
И что так мало
Ты живешь на свете.
Но что года?
Их медленный недуг
Я излечу
Твоей улыбкой нежной.
И возле чёрных глаз
И белых рук
Я чувствую биенье
Жизни вешней.
Кого мне за тебя благодарить?
Судьбу свою
Или нежданный случай?
И если хочешь
Жизнь мою продлить
И веруй,
И люби меня,
И мучай.

2

Выхода нет.
Есть неизбежность.
Наша любовь —
Это наша вина.
Не находящая выхода
Нежность
На вымирание обречена.
Выхода нет.
Есть безнадежность
И бесконечность
Разомкнутых рук.
Мне подарил твою нежность
Художник,
Чтобы спасти меня
В годы разлук.
Видимо, ты опоздала родиться,
Или же я в ожиданье устал.
Мы —
Словно две одинокие птицы —
Встретились в небе,
Отбившись от стай.
Выхода нет.
Ты страдаешь и любишь.
Выхода нет.
Не могу не любить.
Я и живу-то ещё
Потому лишь,
Чтобы уходом
Тебя не убить.

3

Сквозь золотое сито
Поздних лиственниц
Процеживает солнце тихий свет.
И всё, что —
ТЫ, —
Всё для меня
Единственно.
На эту встречу
И на много лет.
О, этот взгляд!
О, этот свет немеркнущий!
Молитву из признаний
Сотворю.
Я навсегда душой
И телом верующий
В твою любовь
И красоту твою.

4

Прости, что жизнь прожита…
И в этот осенний вечер
Взошла твоя красота
Над запоздавшей встречей.
Прости, что не в двадцать лет,
Когда всё должно случиться,
Я отыскал твой след
У самой своей границы.
Неистовый наш костёр
Высветил наши души.
И пламя свое простёр
Над будущим и минувшим.
Прости, что жизнь прожита
Не рядом… Но мне казалось,
Что, может, и жизнь не та…
А та, что ещё осталась?

Московская элита
Собой увлечена.
И все в ней знаменито.
И всем вершит она.
В ней есть свои кумиры
И гении свои…
Роскошные квартиры.
Престижные чаи.

Моя душа в печальной эмиграции.
Я эмигрировал из пошлости и зла.
Страна моя, —
Как спертый воздух в карцере,
Где нас навек одна судьба свела.

Мужские слёзы дефицит…
У женщин проще со слезами.
Они то плачут от обид,
То над письмом,
То в кинозале.
Не знаю
Верить ли слезам?
Но сомневаться я не смею,
Что слёзы помогают нам
Быть к людям чуточку добрее.

Муза моя,
Ты сестра милосердия.
Мир ещё полон страданий и мук.
Пусть на тебя чья-то радость
Не сердится.
Нам веселиться пока недосуг.
Как не побыть возле горести вдовьей?
В доме её на втором этаже
С женщиной той
Ты наплачешься вдоволь.
Смотришь —
И легче уже на душе.
Не проходи мимо горя чужого,
Рядом оно
Или где-то в глуши…
Людям так хочется доброго слова,
Доброго взгляда
И доброй души!
Горем истерзана,
Залита кровью, —
Наша планета опасно больна.
Муза,
Ты сядь у её изголовья.
Пусть твою песню услышит она.
Знаю, что песня ничто не изменит.
Мир добротой переделать нельзя.
Всё же ты пой…
Это позже оценит,
Позже поймёт твою песню земля.

Послушайте симфонию весны.
Войдите в сад,
Когда он расцветает,
Где яблони,
Одетые цветами,
В задумчивость свою погружены.

Прислушайтесь…
Вот начинают скрипки
На мягких удивительных тонах.
О, как они загадочны и зыбки,
Те звуки,
Что рождаются в цветах!
А скрипачи…
Вон сколько их!
Взгляните…
Они смычками зачертили сад.
Мелодии, как золотые нити,
Над крыльями пчелиными дрожат.

Здесь все поет…
И ветви, словно флейты,
Неистово пронзают синеву…

Вы над моей фантазией не смейтесь.
Хотите, я вам «ля мажор» сорву?

Мы все живем по собственным законам.
По вечным нормам чести и любви,
Где верят только правде да иконам,
Сверяя с ними помыслы свои.
Мы все живем по собственным законам.
И авторы их – совесть и народ.
Пусть власть когда-нибудь
Под думский гомон
Законы те своими назовет.

Мы дорогу к Богу выбираем сами.
Не страшит идущих высота…
Иудеи обрели ее во Храме.
Христиане начали с Креста.
И какой бы мы ни шли дорогой,
Все они сойдутся в Небесах.
Припадут с мольбой к Престолу Бога
В равных просьбах – грешник и монах.
Лишь бы мы в пути не оступились.
Даже если тягостен подъем.
И тогда нас не оставит
Божья милость
Ни на этом свете, ни на том.

Мы жили рядом,
Но не в смысле дома.
Мы жили рядом
Сердцем и душой.
Наверно, я соседом
Был недобрым,
Когда была ты
Столько лет чужой.
Не то, чтобы чужой,
Скорей одной из многих:
И почему я был настолько туп,
Что не сумел увидеть
В наших встречах строгих
Печальную влюбленность
Глаз и губ…
И только случай,
А скорей судьба мне
Вдруг обнажила таинство любви…
И до сих пор не затихает пламя,
В котором сжег я те года свои.

Мы на земле живем нелепо!
И суетливо…
Потому
Я отлучаюсь часто в небо,
Чтобы остаться одному.

Чтоб вспомнить то,
Что позабылось,
Уйти от мелочных обид,
И небо мне окажет милость —
Покоем душу напоит.

А я смотрю на землю сверху
Сквозь синеву,
Сквозь высоту —
И обретаю снова веру
В земную нашу доброту.

И обретаю веру в счастье,
Хотя так призрачно оно.
Как хорошо по небу мчаться,
Когда вернуться суждено.

Окончен рейс…
Прощаюсь с небом.
Оно печалится во мне.
А все вокруг покрыто снегом,
И пахнет небом на земле.

И жизнь не так уж и нелепа.
И мир вокруг неповторим.
То ль от недавней встречи с небом,
То ль снова от разлуки с ним.

Бывает,
Что мы речи произносим
У гроба
По написанной шпаргалке.
О, если б мертвый видел,
Как мы жалки,
Когда в кармане
Скорбь свою приносим.
И так же радость
Делим иногда,
Не отрывая взгляда
От страницы.

Еще бы научиться нам
Стыдиться.
Да жаль,
Что нет шпаргалки
Для стыда.

Мы шли с тобой
Вдоль набегавших волн…
А пляж еще был холоден
И гол.
И скопища мерцающих медуз
Нам снегом нерастаявшим
Казались.
И волны тихо берега касались,
Как грусть твоя
Касалась наших душ.
Вдали качалось странное бревно.
Его мотали волны,
Как хотели…
Лишь ближе подойдя,
Мы разглядели,
Что это был дельфин,
А не бревно.
Мне было жаль погибшего
Дельфина.
И ты глаза поспешно отвела.
Как будто в смерти той
Была повинна.
А я подумал —
Сколько в мире зла…

Мы – скаковые лошади азарта.
На нас еще немало ставят карт.
И, может быть,
Мы тяжко рухнем завтра.
Но это завтра.
А сейчас – азарт.

На берегу Тверцы
Безлюдно и печально.
А по траве, замерзшей
Белой вязью,
Зима сообщила нам печатно,
Что скоро к нам пожалует
На праздник.
Все дачники поуезжали в город.
И увезли с собою детский смех.
Разбитому скворечнику за ворот
То дождь летит,
То тихий ранний снег.
Лес полон тишины и желтых листьев.
Покинули природу птичьи стаи.
Колонный зал остался без артистов.
Душа моя без музыки осталась.

На булавке бьется стрекоза,
Неподвижно выпучив глаза.
Крыльями прозрачно шелестит.
Кажется, рывок – и полетит.
Но булавка крепко, как копье
Пригвоздила нa стену ее.
И, раскинув крылья, стрекоза
Погасила круглые глаза.
Вытянулась в темную струну
И вернула дому тишину.
Так она в порыве и замрет,
Будто приготовилась в полет.

На море памятников нет.
Но море излучает свет —
Свет памяти…
Он не исчезнет,
Как больв словах,
Как слезы в песнях,
Когда они посвящены
Невозвратившимся с войны…

На перекрестке двух путей
Стоял старинный дом.
Он по утрам встречал людей
Приветливым дымком.
И люди, мимо проходя,
Не ошибались в нем.
Он укрывал их от дождя,
В ночи светил огнем.
Какой еще желать судьбы?
Но с некоторых пор
Его забрали в плен столбы,
Подняв, как щит, забор.
А жизнь идет своим путем,
Где солнце и простор…
Она обходит этот дом,
Споткнувшись о забор.

На праведный гнев
Наложили запрет,
Чтоб власть оградить
От упреков и бед.
Народу погневаться
Можно в квартире.
В постели, в подъезде
И даже в сортире.
А к власти по-прежнему
Доступа нет.
Но если наш яростный гнев
Невзначай
Прорвется на улицу,
Словно цунами,
То синяя стая
Расправится с нами.
От гнева останется
Боль и печаль.
И улицей стала
Теперь для меня
Из книги
Любая страница моя.

На Северном Кавказе тишина.
Но неспроста она
Напряжена…
На днях здесь прогремел
Зловещий взрыв.
И над мальчишкой
Плачет мать навзрыд.
О, будь ты проклят,
Дьявольский террор!
И дьяволы,
Что живы до сих пор.
Неужто не закончится война,
Что развязала с Родиной
Шпана?!
…На северном Кавказе тишина.
Но слишком дорога ее цена.

На фоне бедности российской
Постыдна роскошь торгашей.
Засилье «мерсов» и «поршей».
Банкеты, бриллианты, виски…
А где-то старики над миской
Добреют от чужих борщей.

Надпись на чужой могиле
Выбита словами медными:
«Не жалею, что меня убили.
А жалею, что предали…»

— Чужому успеху
Завидовать грех…
Когда-то мне дед говорил.
Прекрасная песня
Ведь это для всех.
Спасибо тому,
Кто её подарил.
Чужая удача
Вам сил не придаст,
Коль зависть
Вам душу горчит.
И чей-то успех
Не обрадует вас.
Простите,
Скорее он вас огорчит.
Написан роман.
Установлен рекорд.
Неважно, что автор не ты.
Над залом звучит
Гениальный аккорд.
Он ждёт
И твоей доброты.

Нам Эйнштейн все объяснил толково,
Что не абсолютен результат.
И порою вежливое слово
Много хуже, чем привычный мат.

Написать бы ее, Россию!
Всю от неба, до трав, до дна.
Где найти мне слова такие,
Неизбывные, как она?
Чтоб во всей красоте и силе
Удивляла людей опять…
Написать бы ее, Россию.
Ох, как хочется написать.

Никем не встреченный, нежданный
Примчался он тайком в Париж.
Но ни восторгов барабанных,
Ни ликований — только тишь.
И, вспоминая Ватерлоо.
Метался в гневе до зари.
И словно траур по былому.
Темнел печально Тюильри.
Уже отряхивал колена
Мир, ненавидевший его,
Что отомстит Святой Еленой
За то былое торжество,
Когда кумир ногами топал
В нетерпеливости своей.
И вся монаршая Европа
Толпилась в страхе у дверей.
…Министр полиции Фуше,
Посол его придворной черни,
Злорадно радуясь в душе,
Ждёт от кумира отреченья.
Но что-то медлит узурпатор.
Всегда в своих решеньях скор.
На самый горький свой парад он
Придёт прочесть им приговор.
И в руки радостному гному
Его вручит. И ахнет враг,
Как от великого к смешному
Он сделает последний шаг.

Нас разлучило с мамой утро.
Ее я обнял у дверей.
Взрослея, все мы почему-то
Стыдимся нежности своей.

Наступил наш юбилейный год…
Мы его отпразднуем однажды
В день, когда последний снег сойдет
И пробьется к свету первый ландыш.
Юбилей – заветное число.
Грусть и радость на одной странице.
Грустно потому, что все прошло.
Радостно, поскольку все продлится.
Но велик любви моей запас.
И судьба не обойдет нас чашей.
Все былое – остается в нас.
Все проходит, – заново начавшись.

Наступили времена тусовок.
Пол-Москвы тусуется в Кремле.
Пол-Москвы изыскивает повод,
Чтобы оказаться при столе.
И тусовка, вкусно отобедав,
И дела вершит, и пьет вино.
Александр Сергеич Грибоедов
Эти нравы высмеял давно.

Сквозь снегопад
Пробилось утро.
Деревья тихие стоят.
Как бы догадываясь смутно,
Что скоро
Им менять наряд.
И средь пленительного бега
Мы общей радости полны.
Из царства трепетного снега
Вступаем в царство тишины.
А ты летишь на быстрых лыжах
В безмолвье леса —
Наугад.
И я тебя уже не вижу
Сквозь снегопад.
Сквозь снегопад.

Наша жизнь немного стоит.
Потому и коротка.
Вся Россия тяжко стонет
В стыдной роли бедняка.
Наша жизнь немного стоит,
Как недорог честный труд.
Нас то гимна удостоят,
То в заложники берут.

Наша жизнь, как цунами:
Все пошло кувырком.
Поменялись местами
Произвол и закон.
Поменялись местами
Чистоган с чистотой.
Мы с надеждой расстались,
Как с затеей пустой.
На счету мало денег? —
От ворот – поворот.
Власть взяла в руки веник.
Выметает народ.
Выше личного блага
Ничего у ней нет.
А захочешь поплакать, —
Насмешишь белый свет.
Ты о совесть прилюдно
Невзначай не споткнись…
Стала очень уж лютой
Эта новая жизнь.

Наше время ушло…
Это мы задержались.
Потому что Россия без нас
Пропадет.
Мы свободой уже
Допьяна надышались
И не раз заслоняли ее от невзгод.
Наше время ушло…
Мы чуть-чуть задержались.
Потому что с себя не снимаем вину.
Как мое поколенье унизила
Жалость,
Так унизили бедностью
Нашу страну.

Не должны мы каяться за тех,
Кто Россию нашу испоганил.
Если уж и есть на ком-то грех, —
Ясно – не на Марье да Иване.
Сколько их, прошедших через власть,
Нуворишей – молодых и старых —
Поживилось от России всласть,
Так, что и на хлеб нам не осталось.
Мы не станем каяться за тех,
Кто был избран нашей общей волей.
Для начала мы поделим грех,
Но грешить им больше не позволим.

Не замечаем, как уходят годы.
Спохватываемся,
Когда они пройдут.
И все свои ошибки и невзгоды
Выносим мы на запоздалый суд.

И говорим:
«Когда б не то да это,
Иначе жизнь мы прожили б свою…»
Но призывает совесть нас к ответу
В начале жизни а не на краю.

Живите так, как будто наступает
Тот самый главный,
Самый строгий суд.
Живите, словно дарите на память
Вы жизнь свою тем, что потом придут.

Не замечая собственных обид,
Перед тобою я виною мучаюсь.
Мне покаянье душу облегчит…
Опять до неожиданного случая.

Не люблю хитрецов,
Не умею хитрить.
Не могу дурака
Похвалой одарить.

Не умею молчать,
Если сердце кипит.
Не меняю на выгоду
Горьких обид.

Можно хлеба краюху
Делить пополам.
Половину души
Никому не отдам.

Отдавать – так уж всю,
Без остатка, до дна.
Потому что, как жизнь,
Неделима она.

Не люблю хитрецов,
Не умею хитрить.
Что подумал о ком-то,
Могу повторить.

Всё могу повторить,
Глядя прямо в глаза.
Если б так же всегда
Поступали друзья…

Не поддаюсь я предсказаньям черным.
И все-таки, когда приходит ночь,
Я суеверьям уступаю в чем-то
И не могу предчувствий превозмочь.
Минует ночь…
И все пройдет, наверно,
Растают страхи заодно с луной.
Но как мне трудно быть несуеверным,
Когда не ты, а только ночь со мной.

Не смейте забывать учителей.
Они о нас тревожатся и помнят.
И в тишине задумавшихся комнат
Ждут наших возвращений и вестей.
Им не хватает этих встреч нечастых.
И, сколько бы ни миновало лет,
Слагается учительское счастье
Из наших ученических побед.
А мы порой так равнодушны к ним:
Под Новый Год не шлём им поздравлений.
А в суете иль попросту из лени
Не пишем, не заходим, не звоним.
Они нас ждут. Они следят за нами
И радуются всякий раз за тех,
Кто снова где-то выдержал экзамен
На мужество, на честность, на успех.
Не смейте забывать учителей.
Пусть будет жизнь достойна их усилий.
Учителями славится Россия.
Ученики приносят славу ей.
Не смейте забывать учителей!

Не ссорьтесь, влюбленные.
Жизнь коротка.
И ветры зеленые
сменит пурга.

Носите красавиц
на крепких руках.
Ни боль и ни зависть
не ждут вас впотьмах.

Избавьте любимых
от мелких обид,
когда нестерпимо
в них ревность болит.

Пусть будет неведом
вам горький разлад.
По вашему следу
лишь весны спешат.

По вашему следу
не ходит беда.
…Я снова уеду
в былые года.

Где были так юны
и счастливы мы.
Где долгие луны
светили из тьмы.

Была ты со мною
строга и горда.
А все остальное
сейчас как тогда:

те же рощи зеленые,
те же снега.
Не ссорьтесь, влюбленные.
Жизнь коротка.

Не уезжаю из России,
Не покидаю отчий дом,
Хотя чиновничье засилье
Переношу уже с трудом.
С трудом переношу их чванство,
Необразованность и лень.
Они себе сказали: «Властвуй!»
И этим заняты весь день.
А толку от потуг их мало.
Но так сложилось на Руси,
Что показуха нормой стала,
Поскольку правда не в чести.

Неважно, кто старше из нас,
Кто моложе.
Важней, что мы сверстники
Горьких времен.
И позже история все подытожит.
Россия слагалась из наших имен.

Твоим слезам доверья нет во мне.
Твои слова в воспоминания уходят.
И только там они сейчас в цене,
Поскольку в сердце места не находят.
Твоим глазам во мне доверья нет.
Как дальше быть двум обреченным душам?
И сколько б нас ни ожидало лет, —
Я остаюсь наедине с минувшим.

За все несправедливости чужие
Несу вину сквозь память и года.
За то, что на одной планете живы
Любовь и боль.
Надежда и беда.
Я виноват, что не промолвил слова,
Которое могло всё изменить:
Вернуть любовь —
Кто в ней разочарован,
Вернуть надежду —
Если нечем жить.
Будь проклято несовершенство мира —
Наш эгоизм и слабый мой язык.
Прошу прощенья у больных и сирых
За то,
Что я
К вине своей привык.

Нет женщин нелюбимых,
Невстреченные есть,
Проходит кто-то мимо,
когда бы рядом сесть.
Когда бы слово молвить
И все переменить,
Былое светом молний
Как пленку засветить.
Нет нелюбимых женщин,
И каждая права —
как в раковине жемчуг
В душе любовь жила,
Все в мире поправимо,
Лишь окажите честь,
Нет женщин нелюбимых,
Пока мужчины есть.

Твоя душа всегда с людьми,
Великий брат наш — Низами…
Не оттого ли ты велик,
Что мудрость времени постиг,
Что слёзы бедных осушал,
От злобы сильных не бежал?
Не оттого ли ты велик,
Что был надеждой для людей.
И от твоих бессмертных книг
И мы сильней, и мы добрей?
Поэт не может не страдать,
Когда страдал его народ.
Ни лесть, ни ложь, ни благодать
Лишь правда за сердце берёт.
Твоя душа в стихах болит…
И — давний слышится мотив. —
Ты жил средь горя и обид,
Судьбу стихами оплатив.
Не потому ли ты велик,
Что мудрость времени постиг…

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за все вам — усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство…
Не жалейте, что вам не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.

Никто не знает, что нас ждёт.
А мы судьбе не доверяем.
Никто не знает наперёд,
Где мы найдём,
Где потеряем.

Никто не знает, что нас ждёт.
Я в ожиданье встречи замер…
Но птица счастья свой полёт
Не согласовывает с нами.

И я загадывать боюсь.
Решишь —
А жизнь переиначит.
Ужо, я думал, посмеюсь…
Но всё во мне грустит и плачет:

То боль чужая бередит,
То сердце жжёт своя обида.
Живу у радости в кредит
И не показываю вида.

Ничего не вернешь…
Даже малого слова.
Ни ошибок,
Ни радостей,
Ни обид.
Только кто-то окликнет меня из былого —
И душа замирает,
И сердце болит.
Мы когда-то о жизни своей загадали.
Да сгорели ромашки на прошлой войне.
Не мелели бы души,
Как речки, с годами…
Потому что душа
Постоянно в цене.
Ничего не вернешь…
Оттого все дороже
Переменчивый мир,
И морозы, и зной.
Мы судьбою не схожи,
Но памятью схожи.
А поэтому вы погрустите со мной.

Ничего не сумели крутые,
На корысть израсходовав пыл…
И осталась Россия без тыла,
Потому что надежда – наш тыл.
Невезучая наша держава
Столько лет на опасной мели…
И от славы своей удержала
Только имя великой земли.
И порой опускаются руки
У достойных ее сыновей.
Рядом с ней —
Мы с Россией в разлуке,
В первый раз разуверившись в ней.
А Россия сейчас, как Голгофа.
Мы несем обреченно свой крест
Никогда нам так не было плохо.
Кто-то грустно готовит отъезд.
От властей и она натерпелась,
До сих пор не поднявшись из тьмы…
Но ничья не спасет ее смелость,
Если вновь не спасем ее мы.

Двое Новый год встречают
Не за праздничным столом.
Вряд ли это их печалит.
Главное — они вдвоём.
А над ними снег кружится.
Где-то ждёт их милый дом.
Подвела стальная птица:
Села в городе чужом.
Ни шампанского, ни тостов.
В окнах ёлки зажжены.
Белый город словно остров
В океане тишины.
А над ними снег кружится,
Тихий-тихий — как слова…
На деревья снег ложится,
Превращаясь в кружева.
Старый год идёт на убыль.
Уплывает к морю звёзд.
Он её целует в губы.
До чего же сладок тост!

Ответственность за слово —
Выше слов,
Не найденых пока
Или звучащих, —
Как сердцу слаще
Ожиданье счастья,
Когда оно ещё во власти снов.
Для жизни нашей,
А не для бессмертья
Работают в поэзии друзья.
Поэт всегда —
Номенклатура сердца.
И снять его
С той должности нельзя.
Ответственность за слово —
Выше фраз,
Которые мы говорим при этом.
Вот почему я музе вечно предан.
Она, как друг,
Приходит в нужный час.
Ответственность не поделить на части.
Ведь с каждым счеты у неё свои.
А мой пегас —
Номенклатура счастья.
Всю жизнь он скачет улицей любви.

— Ну, что ты плачешь, медсестра?
Уже пора забыть комбата…
— Не знаю…
Может и пора.-
И улыбнулась виновато.

Среди веселья и печали
И этих праздничных огней
Сидят в кафе однополчане
В гостях у памяти своей.

Их стол стоит чуть-чуть в сторонке.
И, от всего отрешены,
Они поют в углу негромко
То, что певали в дни войны.

Потом встают, подняв стаканы,
И молча пьют за тех солдат,
Что на Руси
И в разных странах
Под обелисками лежат.

А рядом праздник отмечали
Их дети —
Внуки иль сыны,
Среди веселья и печали
Совсем не знавшие войны.

И кто-то молвил глуховато,
Как будто был в чем виноват:
— Вон там в углу сидят солдаты —
Давайте выпьем за солдат…

Все с мест мгновенно повскакали,
К столу затихшему пошли —
И о гвардейские стаканы
Звенела юность от души.

А после в круг входили парами,
Но, возымев над всеми власть,
Гостей поразбросала «барыня».
И тут же пляска началась.

И медсестру какой-то парень
Вприсядку весело повел.
Он лихо по полу ударил,
И загудел в восторге пол.

Вот медсестра уже напротив
Выводит дробный перестук.
И, двадцать пять годочков сбросив,
Она рванулась в тесный круг.

Ей показалось на мгновенье,
Что где-то виделись они:
То ль вместе шли из окруженья
В те злые памятные дни,

То ль, раненного, с поля боя
Его тащила на себе.
Но парень был моложе вдвое,
Пока чужой в ее судьбе.

Смешалось все —
Улыбки, краски.
И молодость, и седина.
Нет ничего прекрасней пляски,
Когда от радости она.

Плясали бывшие солдаты,
Нежданно встретившись в пути
С солдатами семидесятых,
Еще мальчишками почти.

Плясали так они, как будто
Вот-вот закончилась война.
Как будто лишь одну минуту
Стоит над миром тишина.

Ныне пишут все,
Кому не лень.
Те же,
У кого большие бабки,
Издают всю эту дребедень,
Чтоб покрасоваться на прилавке.
Потеснитесь, Лермонтов и Блок!
Дайте порезвиться графоманам…
Им ведь, графоманам, невдомек,
Что народ не соблазнишь
Обманом.

О благородство одиноких женщин!
Как трудно женщиною быть.
Как часто надо
Через столько трещин
В своей судьбе переступить…
Все ставят женщине в вину:
Любовь,
Когда она промчится,
Когда с печалью обручится,
Оставив надолго одну
В воспоминанья погребенной…
А люди уж спешат на суд
И все — от клятв и до ребенка —
Словами злыми назовут.
И пусть…Зато она любила…
Где знать им,
Как она любила!
Как целовала —
Аж в глазах рябило,
Как встреч ждала,
Как на свиданья шла…
О, где им знать —
Как счастлива была!
Пускай теперь ей вспомнят
Все пророчества…
(Да, осторожность, —
Ты всегда права…)
Пускай ее пугают одиночеством.
А женщина целует руки дочери
И шепчет вновь
Счастливые слова.

Родное имя Натали —
Звучит загадочно и грустно.
Он с нею рядом и вдали
Весь полон трепетного чувства.

Летят куда-то журавли.
А он с любимой быть не волен.
Его тоску по Натали
Хранила Болдинская осень.

О, Натали, он знал,
Что нет любви без песен.
А жизнь всего одна,
И мир для счастья тесен.
О, Натали, он знал —
Над ним судьба не властна.
И не твоя вина,
Что ты была прекрасна.

Не ведал мир такой любви,
Не ведал мир такой печали.
Он ей дарил стихи свои,
Что для нее в душе звучали.

Он столько лет в нее влюблен.
Его любовь неповторима.
И в каждом звуке слышат он
Ее божественное имя.

О, Натали, он знал,
Что нет любви без песен.
А жизнь всего одна,
И мир для счастья тесен.
О, Натали, он знал —
Над ним судьба не властна.
И не твоя вина,
Что ты была прекрасна.

И даже в тяжкий смертный час
Назло сомненьям и обидам
Свою любовь в последний раз
Улыбкой вновь благословит он.

Прошли года, Пройдут века —
Его любовь осталась с нами.
И так же трепетна строка,
И так же искренне признанье.

О, Натали, он знал,
Что нет любви без песен.
А жизнь всего одна,
И мир для счастья тесен.
О, Натали, он знал —
Над ним судьба не властна.
И не твоя вина,
Что ты была прекрасна.

Я этой истиной избитой
Кого сумею поразить?
Слова, рождённые обидой,
Не торопись произносить.
Не торопись обидеть друга
Несправедливостью своей,
Загнать его внезапно в угол,
Хоть он нисколько не слабей.
Он просто чуточку добрее.
Он молча ярость переждёт.
И чем остынешь ты скорее,
Тем горше будет твой отход.
И стыд тогда в тебе проснётся.
С ним расставаться не спеши.
А друг лишь грустно усмехнётся.
Как слёзы,
Кровь смахнет с души.

Обидно, что ко мне пришла,
Ты не в начале.
Одна судьба была у нас,
Одни печали.
И как ещё хватило сил
Жить столько лет в разлуке.
Я пол страны исколесил,
Я мне лишь протянуть бы руки.

Не смотрите, мужчине в лицо,
Когда слёзы глаза застилают,
Видно в это мгновение он
Что-то очень родное теряет.
Может, женщина тихо ушла.
И по ней он так горестно плачет.
Только ею душа и жила
И не знает, как жить ей иначе.
Может, друг в чём-то предал его
И на сердце лишь горечь осталась.
Не смотрите тогда на него,
Ведь обиду не вылечит жалость.
Или что-то случилось ещё
Чтоб почувствовать, надо быть ближе.
Я б мужчине подставил плечо,
Если б знал, что его не обижу.

Обмельчала ныне наша жизнь.
Грозная когда-то сверхдержава
В лидерах себя не удержала,
Сорвалась и полетела вниз.
Отыграв божественную роль,
Имидж свой растратила внезапно.
Может, мы вернемся к славе завтра,
Но пока в душе растерянность и боль.

Когда в узбекском доме праздник…
(Там праздник, если гость пришел…)
Вас поразит многообразьем
И щедростью просторный стол.
Похож на южные базары,
Тот стол соблазн в себе таит.
Да будь ты немощным и старым,
Проснется волчий аппетит.
Узбекский стол…
В такую пору,
Когда в Москве трещит мороз,
Он зелени и фруктов гору
Нам в лучшем виде преподнес.
Ни прозой мне и ни стихами
Не описать узбекский стол…
Вот разговоры затихают
И вносят плов.
Как на престол
Его хозяин водружает
Среди закусок и вина.
И плов весь стол преображает.
И как ни сыт ты – бьет слюна.
Сияет стол, сияют лица.
Вкушай и доброту твори.
А в пиалушках чай дымится,
Зеленый, как глаза твои.
Но тостов нет.
Таков обычай.
Им после плова не звенеть…
«Дай сигарету…»
«Нет ли спичек…»
И все.
И можно умереть.

Особенно тоскливы вечера…
Когда ты в доме у себя как пленница.
Сегодня также пусто как вчера
И завтра вряд ли что-нибудь изменится.

И это одиночество твое
Не временем бы мерить, а бессонницей.
То книги, то вязанье, то шитье,
А жизнь пройдет и ничего не вспомнится.

Но все-таки однажды он придет,
И сбудутся надежды и пророчества.
Твои он губы в темноте найдет
И шепотом прогонит одиночество.

Однажды я возьму рюкзак на плечи
И побреду – без цели и дорог —
В тот мир, где сосны вновь меня излечат
От всяких напридуманных хвороб.
В тот мир, где ввечеру роса дымится
И птичьи песни прячутся в листве.
Где маки, как нежданные зарницы,
Утрами загораются в траве.
Где прямо в сердце падает роса мне
С тяжелых сосен, радостных берез…
Где овцами лежат крутые камни
И пруд зеленой тишиной зарос.
И знаю я – Природа мне поможет
Здесь разобраться в тайнах бытия:
И в том, что сердце вновь мое тревожит,
И в том, к чему стал равнодушен я.

Одни занимают посты.
Другие сжигают мосты.
К кому-то плывут барыши,
А кто-то считает гроши.
Сказал мне вальяжный банкир,
Из новых – крутой и дремучий,
Что так уж устроен наш мир —
Не спи и надейся на случай.
А шансы у всех, мол, одни.
«Вот я исхитрился, мне – «Браво!»
И не было чувства вины
Пред теми, кого обобрал он.

Одни по воротам целят.
Другие играют в пас.
Неважно, как нас оценят.
Важней —
Чем вспомянут нас.

Я ехал мимо дачных станций
На электричке
Ясным днем.
И словно чьи-то руки в танце,
Березы плыли за окном.

И я не знал, куда я еду:
В печаль, в надежду, в торжество?
То ли спешу навстречу лету,
То ль убегаю от него.

А электричка мне казалась
Судьбой изменчивой моей,
Где все меня тогда касалось
И все мне виделось светлей.

Еще я думал, что, пожалуй,
Тебя скрывает этот лес.
И поезд наш опережало
Мое предчувствие чудес.

А потому я взял и вышел
К березам,
В тишину полей.
И поезд даже не услышал
Нежданной радости моей.

Он глупостью означил простоту,
Которая распахивает душу.
Не заходите лишь за ту черту,
Где невозможно ни читать,
Ни слушать.
Ведь Пушкин сам в стихах предпочитал
Быть искренним, открытым, честным крайне.
Поэма то иль горький мадригал, —
Торил он ими путь
К взаимопониманью.

Приходит опыт,
И уходят годы…
Оглядываясь на неровный путь,
Чему-то там я улыбаюсь гордо,
А что-то бы хотел перечеркнуть.

Все было в жизни —
Поиски и срывы…
И опыт постоянно мне твердит,
Что дарит мать птенцу
В наследство крылья,
Но небо за него не облетит.

Пусть юность и спешит, и ошибается.
Пусть думает
И рвется напролом…
Не принимаю осторожность паинек,
Входящих слепо в мир
С поводырем.

Осенний день наполнен светом
И грустной музыкой листвы.
И распрощавшееся лето
Сжигает за собой мосты.
В лесу пустынно и печально.
На юг умчался птичий гам.
И в тишине исповедальной
Притих березовый орган.

Отец мой сдаёт.
И тревожная старость
Уже начинает справлять торжество.
От силы былой так немного осталось.
Я с грустью смотрю на отца своего.
И прячу печаль,
И смеюсь беззаботно,
Стараясь внезапно не выдать себя…
Он, словно поняв,
Поднимается бодро,
Как позднее солнце
В конце октября.
Мы долгие годы в разлуке с ним были.
Старались друг друга понять до конца.
Года, как тяжелые камни, побили
Весёлое, доброе сердце отца.
Когда он идёт по знакомой дороге
И я выхожу, чтобы встретить его,
То сердце сжимается в поздней тревоге.
Уйдёт…
И уже впереди никого…

Ещё не спел я главной песни,
Хотя прошло немало лет.
И я взошёл на ту из лестниц,
Откуда дальше хода нет.
Успею или не успею
Открыться людям до конца?
Чтоб рядом с песнею моею
Добрели взгляды и сердца.
«Успеешь…—
шелестят страницы. —
И не казнись пустой виной…»
Быть может, что-нибудь
Продлится
В душе людей,
Воспетых мной?

Откуда эта в нём гордыня?
Взгляд свысока.
В усмешке рот.
Ну, понимаю.
Было б имя.
Или ума невпроворот.
А то ведь кроме кабинета
И чина
Мало что и есть.
Но, к сожалению, за это
Ему оказывают честь.
И лесть замешивают в речи.
Готовы гнуться пополам.
И всё при нем:
Больная печень,
Машина,
Дурь
И фимиам.

Отходит от перрона поезд,
Как будто от души моей.
И кто-то смотрит, успокоясь,
На колыхание огней.
А кто-то им вдогонку плачет.
И, видно, боль его права.
И ничего уже не значат
В окне беззвучные слова.

Приходят во власть
Молодые ребята…
Им кажется – жизнь
Начинается с них.
А все, что свершалось
Без них и когда-то,
Пусть даже вчера, —
Это надо в архив.
Они в свою избранность
Веруют свято,
Хотя ни успехов пока,
Ни имен.
А мы перед ними
Кругом виноваты
За то, что мы старше.
Но тоже живем.
Поэтому самым крутым
Захотелось
Создать из апломба
Свой собственный стиль,
Чтоб опыт чужой
И житейскую зрелость
Отправить на свалку
Иль скинуть в утиль.
Прочтите Рокфеллера —
Мудрого деда.
Он как-то сказал,
Словно дал вам под дых,
Что если нужны ему
Грузчики где-то,
Для этой работы
Он брал молодых.
А зрелые люди —
Для важного дела.
И вряд ли получится
Что-то без них.
Любуйтесь собою,
В надежде, что лица
Прикроют убожество
Душ и идей…
Когда же опять с вами
Глупость случится, —
Уж вы не спешите,
Пожалуйста, с ней.

Отшумели выборы…
Распродан
Весь пиар и весь рекламный бум.
Власть предпочитает быть с народом
С голубых экранов и трибун.
А Россия так же в бедах корчится.
Негодует, мучится, скорбит.
Вымирает в гордом одиночестве
От недоеданья и обид.
Вновь Россию краснобаи кинули,
Потому что верила она.
Машет птица бронзовыми крыльями,
Но взлететь не может с полотна.

Мы еще не знали горькой правды…
Стыла боль на дне печальных глаз.
Каждый день был для тебя наградой,
Но растаял их скупой запас.
Ты ушла от нас светло и тихо,
Как уходит в ночь весенний день.
И увяли ранние гвоздики.
Пала наземь неземная тень.
Солнечная женщина России
Улыбнулась нам в последний раз…
Песни по тебе заголосили.
Те, что ты оставила для нас.

Листаю жизнь твою, как книгу…
И с незаполненных страниц
Я вновь тебе в былое крикну:
«В непредсказуемость вернись!»
Здесь без тебя так одиноко,
Как одинок наш старый дом…
И тишина глядит из окон,
Как будто спит он мертвым сном.
Я помню – детство в нем носилось.
Вился над крышей синий дым.
Тогда еще нам не грозила
Разлука взглядом неземным.
Я думал, что так вечно будет.
Ты – рядом.
А года не в счет.
Но ты ушел…
И неподсуден
Твой неожиданный уход.

Куда бы ни вела меня дорога,
Какие книги ни легли б на стол,
Но в мудрости великого Востока
Я мудрость для души своей обрёл.
Перед бедой не опускаю руки,
Перед врагом не отведу глаза.
Хочу быть сильным в горе и в разлуке.
Меня научит мужеству Хамза.
Во мне живёт о нём святая память.
В глазах моих о нём слеза дрожит.
И пусть ложатся годы между нами,
Бессмертье их ему принадлежит.

Немецкий лес, немецкая трава.
И рядом русский поднялся солдат.
А над солдатом неба синева,
Как материнский взгляд.
Он не дошел сто метров до села.
Он до Победы полчаса не дoжил.
Чужая мать сюда опять пришла,
Свою кручину возложить к подножью.
Стоит солдат…
И взгляд его тяжел.
Над ним в Россию пролетают птицы.
И он давно б на Родину ушел,
Да все друзей не может добудиться.

Он хоть не стар, но сед.
Не от годов – от бед.
Он видел, как убивали наших
В предрассветном дыму.
Как без вести всех пропавших
Ждали в каждом дому.
Как голосили вдовы
По мужикам.
И горя хлебнувши вдоволь
Невесты шли по рукам.
Когда-нибудь он об этом
Сыну расскажет,
Заросшие красным цветом
Окопы ему покажет.
Воронки от бомб упавших,
Затопленные по весне.
Пусть сын, войны не знавший,
Знает все о войне.

Первая красавица России
На портрете дивно хороша.
Только в жизни все ж она красивей:
Не открылась Мастеру душа.

Вечер красит окна в синий цвет.
Но в душе моей все краски меркнут…
Я один…
И рядом твой портрет.
Я при нем,
Как одинокий Вертер.
Мне еще всего пятнадцать лет.
Ты на целый класс меня моложе.
Но собрали срочно педсовет
И теперь мы видеться не сможем.
Потому что взрослые ханжи
Позабыли, что такое юность…
Не затем друг друга мы нашли,
Чтоб не видеть, не любить,
Не думать.
Но тебя вдруг увезли на юг.
И остался я один с любовью.
Небу, видно, было недосуг
Осчастливить нас тогда с тобою.
Вот и все… И понеслись года.
Стерлись все обиды и невзгоды.
И ушла надежда в никуда.
И устал считать я наши годы.
Больше мы не виделись с тобой.
Но портрет твой из далекой дали
До сих пор все излучает боль.
До сих пор твою улыбку дарит.

В Железноводск пришла весна,
Скорей похожая на осень.
Я все дела свои забросил.
И нас дорога понесла.

Висели тучи низко-низко.
Ручей под шинами пропел.
Фонарь, как вялая редиска,
В тумане медленном алел.

На повороте у дороги
Стоял обычный старый дом.
И сердце замерло в тревоге,
Как будто жил я в доме том.

Звенели женщины посудой.
Кому-то было недосуг.

…В то утро Лермонтов отсюда
Верхом помчался на Машук.

Как беден наш язык!
Где мне слова найти,
Чтоб в этот горький миг
Нам силы обрести?
Чтоб в этот горький миг
Сквозь самолётный гул
Твой приглушенный крик
Нас в прошлое вернул.
Во мне слова стоят
Как мачты на земле.
И сотни киловатт
Проносятся во мне.
И скрытый в сердце ток
Невысказанных слов —
Как затаённый вздох,
Когда не надо слов.
И в этот горький миг
Понятно лишь двоим,
Что человек велик
Страданием своим.

В тебе есть что-то неземное.
Ты не из нашей суеты,
И что случается со мною.
Когда ко мне приходишь ты?
В тебе есть что-то неземное.
Ты —
Словно ангел меж людьми.
И я души твоей не стою,
Не стою я твоей любви.
В тебе есть что-то неземное.
Возьми меня в свою страну.
Перед тобою и собою
Я искуплю свою вину.

Горьких глаз твоих колдовство,
Как болезнь из меня выходит.
Возле имени твоего
Чуда в сердце не происходит.
Я прошел твою ворожбу
По своей, не по чьей-то воле.
Поменяли мою судьбу,
Как кассету в магнитофоне.
Доиграли мы до конца.
Перематывать — смыслы нету.
Тихий свет твоего лица
Лег печалью на ту кассету.

Ты живешь на тихом острове
На краю чужой земли.
Якорь мы у пирса бросили.
И на берег твой сошли.
Ты мне встретилась на улице.
Не случайно, может быть…
Назвалась с улыбкой Джулией,
Чтоб не смог тебя забыть.
Мы прошлись с тобой по острову,
Словно по твоей судьбе.
Ах ты, жизнь моя заморская
На уплывшем корабле.
Вспомню я вдали от берега
Взгляд, далекий как маяк.
Без тебя и жизнь, наверное,
Здесь не сладится никак.

Свою судьбу поди узнай заранее…
И он не знал, что музыку предаст
За чаевые в модном ресторане,
Где с постным видом развлекает нас.
Играет он, как будто отбывает
Свой срок на круглом стуле у фоно.
И музыкой веселой отпевает
Талант, уже загубленный давно.
А дома снова будет слушать Баха,
Когда засядет за уроки дочь…
Мурашками полезут под рубаху
Воспоминанья…
Он их гонит прочь.
И глядя вновь на худенькие руки,
Вдруг пожалеет искренне себя,
Что растерял божественные звуки,
В которых и была его судьба.

Письма… Фотографии в альбоме.
Смотрят парни матерям в глаза.
Матери их мёртвыми не помнят —
Оттого и верят в чудеса.
Все они их видят молодыми,
Сильными,
Как двадцать лет назад…
А в округе на родное имя
Столько откликается ребят…
Разных —
Незнакомых и знакомых,
Никогда не знавшихся с войной,
Ждут их тезок матери домой
И глядят на карточки в альбомах.
Парни там —
Смешливы и красивы,
Где им было знать, что скоро в бой.
В двадцать лет они спасли
Россию!
Ну, а что свершили мы с тобой?

По красоте я голоден.
Как птицы – по весне.
Твои глаза – что голуби,
Летящие ко мне.
По красоте я голоден.
Гляжу – схожу с ума.
Глаза – то майский полудень.
То – синяя зима…

Под тихий шелест падавшей листвы
Мы шли вдвоём
Сквозь опустевший город.
Ещё с тобою были мы на «вы».
И наша речь —
Как отдалённый говор
Реки,
Что тосковала вдалеке.
Мы ощущали грусть её и свежесть.
Глаза твои —
В неясном холодке…
И я с тобою бесконечно вежлив.
Но что-то вдруг в душе произошло,
И ты взглянула ласково и мило.
Руки твоей прохладное тепло
Ответного порыва попросило.
И что случилось с нами —
Не пойму.
Охвачена надеждой и печалью,
Доверилась ты взгляду моему,
Как я поверил твоему молчанью.
Еще мне долго быть с тобой на «вы».
По главное уже случилось с нами:
Та осень дождалась моей любви.
Весна ещё ждала твоих признаний.

«Что такое любовь, скажи мне…» —
Робко спросил меня
Друг мой юный.
Я ответил ему —
«Узнаешь…»
«Что такое любовь, скажи мне…» —
Тихо спросил меня дед угрюмый.
Я ответил с улыбкой —
«Вспомни…»
«Что такое любовь, скажи мне…»
Глухо спросил меня
Мой ровесник.
Я ему ничего не ответил.
Лишь пожалел его.

Во ржи катились медленные волны.
За синим лесом собирался дождь.
Каким-то чудом
Озорник-подсолнух
Забрел по пояс в спеющую рожь.
Он, словно шапку,
Тень на землю бросил,
Смотрел, как поле набиралось сил,
Навстречу чутким
Бронзовым колосьям
Едва заметно голову клонил.

Он бед не ждал.
Но этим утром светлым
Пришел комбайн — и повалилась рожь…
И то ль от шума,
То ль от злого ветра
По крупным листьям пробежала дрожь.

A комбайнер, видать, веселый малый,
Кричит:
— Эй, рыжий, отступи на шаг!—
И тот рванулся,
Да земля держала.
Не может ногу вытащить никак.

Он знать не знал, что в этот миг тревожный
Водитель вспомнил, придержав штурвал,
Как год назад
Таким же днем погожим
Он поле это рожью засевал.
Как счастлив был, что солнце плыло в небе,
Что пашня только начата почти,
Что с девушкой,
Стоявшей на прицепе,
Ему всю смену было по пути.

Вдруг, как назло,
Остановился трактор,
И, поперхнувшись, песню потушил…
— Отсеялись!—
Ругнулся парень.
— Так-то!
Видать, свинью механик подложил.
Он влез под трактор,
Поворчал уныло,
На миг забыв про спутницу свою.
И девушка-насмешница спросила:
— Ну, как там, скоро вытащишь свинью?—
А дела было самая-то малость.
И парень встал,
Скрывая торжество…
Она лущила семечки,
Смеялась
И озорно глядела на него.
И потому, что день был так чудесен,
Что трактор жил,—
Он улыбнулся вдруг,
Схватил девчонку,
Закружил на месте,
Да так,
Что только семечки из рук!
От глаз ее,
Еще испуга полных,
Свои не мог он отвести глаза…

Вот почему сюда забрел подсолнух,
Теплом руки спасенный год назад.

И вот дрожит он от густого гула,
Уже и тень на голову легла…
И вдруг машина в сторону свернула,
Потрогав листья,
Мимо проплыла.

Прекрасна жизнь,
Но слишком коротка,
Как поздно нас порой любовь находит.
Вот к другу моему издалека
Пришла любовь,
А годы на исходе.
И жизни не хватило на неё,
Как солнца — зимам,
Соловьям — черемух.
Что юность возвращается
Враньё!
Не перепрыгнуть пропасть
В два приёма.
А потому
Две жизни на двоих.
И никаких надежд и обещаний.
И всё-таки я радуюсь за них.
Влюбившихся друг в друга
На прощанье.

Пока мы боль чужую
чувствуем,
Пока живет в нас
сострадание,
Пока мечтаем мы и буйствуем,
Есть нашей жизни оправдание.

Пока не знаем мы заранее,
что совершим,
Что сможем вынести,
Есть нашей жизни оправдание,
До первой лжи иль первой
хитрости.

Показалось мне вначале,
Что друг друга мы встречали.
В чьей-то жизни, в чьем-то доме…
Я узнал Вас по печали.
По улыбке я Вас вспомнил.
Вы такая же, как были,
Словно годы не промчались.
Может, вправду мы встречались?
Только Вы о том забыли…

Когда вас по глупости кто-то обидит,
Примите обиду легко и достойно,
Как шумного гостя
В домашнем застолье,
И вашей обиды никто не увидит.
Не стоит на мелочи тратить здоровье.
Смахните их шуткой,
Запейте их чаем.
Не эти обиды нам жизнь сокращают,
Не эти обиды смываются кровью.
Вот если к вам друг позабудет дорогу,
Когда ваша карта окажется битой,
И сердце займётся тяжелой обидой,
И голос,
И взгляд ваш не скроют тревогу,
Тогда пусть воздастся за всё
Полной мерой!
Не стройте иллюзий,
Не прячьте обиды.
За всё в этой жизни
Должны мы быть квиты —
За счастье с добром
И за подлость с изменой.

Полюбила девочка мужчину.
У мужчины дети и жена.
А в глазах усталость,
А у глаз морщины.
На висках мужчины седина.
И мужчина знает о девчонке,
Но проходит мимо, как чужой.
Только все он думает о чем-то,
Возвращаясь вечером домой.
Но ни словом и ни взглядом даже
Он не выдает свою беду.
И девчонке этой о любви не скажет,
Хоть молчать порой невмоготу.

Зажег над тундрой свет
Полярный день.
И темнота —
Лишь собственная тень.
Ребятам там раздолье день-деньской:
Не знает мать, когда их звать домой.
И для влюбленных – чудная пора —
Не надо расставаться до утра.
Лишь рыбакам не повезло чуть-чуть —
Боится солнце в море заглянуть.
Но и оно светлеет иногда,
Когда оттуда тянут невода.

Помню, птица упала в пруд…
И круги от предсмертной дрожи
По душе моей все идут,
Словно ты с этой птицей схожа.

Романтик русского пейзажа —
Ефрем Иванович Зверьков
Пришел навек в искусство наше
С родимых волжских берегов.
Земля Тверская одарила
Талантом друга моего.
И каждый холст – восторг и диво.
И вечной жизни торжество.
Еще он много нам расскажет,
С утра вставая у холста…
С его задумчивых пейзажей
В душе восходит красота.
Живите счастливо и долго,
Творите, радуйте нас всех…
И как бессмертна наша Волга,
Так будет вечным Ваш успех.

Последние дни февраля
Неистовы и искристы.
Еще не проснулась земля,
А тополю грезятся листья.
И вьюга, как белый медведь,
Поднявшись на задние лапы,
Опять начинает реветь,
Почуяв восторженный запах.
Я все это видел не раз.
Ведь все на земле повторимо.
И весны пройдут через нас,
Как входят в нас белые зимы.

Я иногда хочу быть одинок
Среди людей —
Как тайна между строк.
Не надо мне тогда застольных фраз,
Чужого понимания и вздоха.
Я одинок,
Как вечно одинока
Вселенная, глядящая на нас.
Я одинок.
Как одинок цветок.
Когда его срывают и уносят.
Я одинок,
Как одинока осень,
Когда последний падает листок.
Мне хорошо, когда я одинок,
Как будто в чём-то я себе помог.

У каждого своя судьба.
Не рок и не веленье бога,
А просто долгая дорога
Или короткая тропа.
Где на обочине цветы
Иль злые заросли крапивы.
Мы все в пути нетерпеливы.
Когда до счастья полверсты.
Когда до счастья только миг.
Последний штрих,
Рывок последний,
А может, только взгляд ответный
Иль новорожденного крик.
Ты верь в свою судьбу, мой друг.
Она приходит на рассвете
За чей-то стол
Иль в чьи-то сети.
Ей ждать ленивых недосуг.
А потому запомни впредь
Судьба лишь с сильными поладит.
Иначе жизни всей не хватит
Ту стометровку одолеть.

Поэзия —
Рискованный полет.
Что страховаться
Полотном газетным?
А если падать —
Так на черный лед.
Как это и положено
Поэтам.

Поэзия в опале.
В забвенье имена.
О, как мы низко пали.
Как пала вся страна.
И что теперь мне делать
Без помыслов своих?
И вскинут флагом белым
Мой одинокий стих.

Поэзия жива своим уставом.
И если к тридцати не генерал,
Хотя тебя и числят комсоставом,
Но ты как будто чей-то чин украл.
Неважно, поздно начал или рано,
Не всё зависит от надежд твоих.
Вон тот мальчишка — в чине капитана,
А этот старец ходит в рядовых.
Пусть ничего исправить ты не вправе,
А может, и не надо исправлять.
Одни идут годами к трудной славе.
Другим всего-то перейти тетрадь.

Поэзия кончается во мне.
Я чувствую в душе ее усталость.
И в памяти моей на самом дне
Последняя метафора осталась.
Наверно, Пушкин прав был, говоря,
Что годы нас к суровой прозе клонят.
Нелепо для метелей декабря
Выращивать гвоздики на балконе.
Мир накалился в схватках добела.
Он полон боли, гнева и тротила.
И Муза от меня не зря ушла —
Она свою профессию сменила.

Что в нашей жизни,
Словно в минном поле,
Ты ищешь настороженной строкой?
Рискуя между гибелью и болью,
Когда вдруг ахнет мина под ногой.
Гремят,
Гремят неслышимые взрывы.
Невидимые падают враги.
А ты идешь по краешку обрыва.
На поводу у собственной строки.
У ног то ярость высекает пламя,
То ложь тебя готова подорвать.
И ты опять взрываешься над нами.
И ран твоих уже не сосчитать.
Сапёры ошибаются так редко.
А ты как будто лезешь на рожон.
И жизнь твоя
Как в минном поле метка,
Куда лишь смелым доступ разрешён.

Превыше всего отец мой ценил
Душевную чуткость и доброе имя.
И принципами не поступался своими.
И этим особо мне дорог и мил.
Когда же в России сменили режим, —
От прошлых героев до будущей славы
Мы шли по дороге сомнений и правды.
И знали, что прежнюю жизнь порешим.
Но я не забыл о заветах отца.
Дружу только с теми,
Кто честен и чуток.
И верую в дружбу, как в некое чудо,
Которому нет ни границ ни конца.

Претенциозность мне всегда была чужда.
Душа к высокой простоте стремится.
Где Слово, как открытая звезда,
Вдруг осветит нежданную страницу.
Мне с ребусами в книгах не везло.
Поэзия не зря с любовью схожа:
Все в ней открыто, просто и светло.
И быть иначе, думаю, не может.
Стихи – не ребус и не лабиринт.
Входите в них,
Как все мы входим в дружбу.
А если надо – позову на ринг,
Когда врага нам отчихвостить нужно.
Претенциозность мне всегда была чужда.
Хочу остаться близким в мире Божьем
Тем,
Для кого горит моя звезда,
Кто свет ее
Своей душой продолжил…

Привлекла меня ты красотою.
Но за ней – игра и суета.
А пенять – занятие пустое.
Да сказать по правде – на черта?
Потому все кончилось разлукой.
Но во имя будущих побед,
В Интернете имидж свой настукай,
Помести кокетливый портрет.
Может, кто-то обмануться хочет,
Как когда-то обманулся я.
Но любой обман всегда порочен,
Как порочна красота твоя.
Может, и звучит все это грубо…
Может, и во мне взыграла злость?
Не суди меня за эту ругань.
Просто все забыть не удалось.

Своё томление любви,
Свою тоску в далёких стенах,
И страсть,
И горести свои
Мне завещали предки в генах.
Недолюбившие тогда
Иль обойдённые любовью,
Их души вновь через года
Я воскресил своею кровью.
Всепоглощающая страсть,
Пришедшая из дальней дали,
Не даст ни вознестись,
Ни пасть
В миг торжества
И в час печали.
И я не в силах совладать
С тем необузданным порывом,
Когда шепчу в ночи опять
Слова любви
Глазам счастливым.
Всё перепуталось во мне
Признаний миг,
И боль преданий,
И слёзы счастья в тишине,
И чей-то шепот
Дальний, дальний…

Пришли плохие времена.
Авторитет России продан…
Идет холодная война
Между властями и народом.
Идет холодная война
От пораженья к пораженью.
Ни та, ни эта сторона
Не проявляют сожаленья.
И станут биться до конца.
Одни, – чтоб выжить на пределе.
Другие – в поисках лица,
Чтоб люди верить захотели.
Но их надежда не сбылась.
Нас так обманывали часто,
Что как бы ни менялась власть,
Здесь не меняются несчастья.
Идет холодная война…
И гибнут вера и надежды.
И власть опять обречена.
А я кричу – «Россия, где ж ты?!»

Старый учитель
Продаёт клубнику
Вместе с торговками
В одном ряду.
Я узнал его
Тихого
Среди крика.
И вдруг испугался:
«Не подойду…»
Но не сумел
Подошёл, покланялся.
Взял от смущения
Ягоду в рот.
Старый учитель
Торговец покладистый:
За пробу
Денег с меня не берёт.
— Купите ягод!
Жалеть не станете…
И смотрит.
И, кажется, не узнаёт.
И я смотрю
Какой же он старенький!
Зачем он ягоды продаёт?
— Берите!
Смотрите, какие спелые!
И глядя на лакомый
Тот товар,
Я вспомнил
Наши уроки первые —
Он нам романтику
Преподавал.
Но я его ни о чем
Не выпытываю.
Меня и так смутил
Его вид.
Продаётся
Романтика позабытая.
И горькой платой
Мой рубль звенит.

Прости меня, за всё прости
(За эту просьбу тоже).
За то, что на твоём пути
Я был простым прохожим.

За то, что ты сейчас одна,
Что песни приуныли,
За то, что бродит тишина,
Где мы с тобой бродили.

За то, что я в чужом краю
Любовь впервые встретил.
Еще за то, что боль твою
Я в счастье не заметил.

За то, что с ней — моей судьбой —
Я во сто раз нежнее,
За то, что даже и с тобой
Её сравнить не смею.

Прости меня, за всё прости,
За боль, за смех, за муки,
За начатый при встречах стих,
Дописанный в разлуке.

Прошу прощенья у друзей
За нетерпимость и бестактность.
Умчалась юность, как газель.
Явилась старость, словно кактус.
Но я, как прежде, однолюб:
Влюбляюсь в день, который будет…
Прошу прощения на людях
За то, что в юности был глуп.
За то, что в старости зануден.

Ты моложе моих дочерей…
Потому мне так горько
И грустно,
Что в душе несмышленой твоей
Просыпается первое чувство.
Ты моложе моих дочерей…
На влюбленность твою не отвечу.
Только утро
У жизни твоей,
А в моей
Уже близится вечер.
Не казни в себе эту печаль.
Без меня свои праздники празднуй.
Говорю тебе тихо: «Прощай…»
Не успев даже вымолвить: «Здравствуй…»

Прощаю всех, кого простить нельзя.
Кто клеветой мостил мои дороги.
Господь учил: «Не будьте к ближним строги.
Вас все равно всех помирит земля «.
Прощаю тех, кто добрые слова
Мне говорил, не веря в них нисколько.
И все-таки как ни было мне горько,
Доверчивость моя была права.
Прощаю всех я, кто желал мне зла.
Но местью душу я свою не тешил.
Поскольку в битвах тоже не безгрешен.
Кого-то и моя нашла стрела

Которые сутки все море штормит.
Неужто на шторм не истрачен лимит?
Но катятся волны с утра до утра.
А все говорят, что природа мудра.
Вон сколько впустую затрачено сил…
Как будто бы кто-то об этом просил.
Капризный, неистовый, злой водоем.
Мне жалко всю живность, живущую в нем.
Наверно, у крабов от шума мигрень.
Я морю кричу: «Неужели не лень
Тебе эти тонны бросать день-деньской?
Неужто тебе неприятен покой?»
И море вступило со мной в разговор:
«Я мщу за молчание мертвых озер.
За горькую тишь изведенных лесов.
За память притихших речных голосов.
Хочу, чтоб вам души омыла волна.
Чтоб помнили люди —
Природа сильна…»

Я к друзьям приехал в гости.
Горы, воздух…
Синий край.
И над быстрой речкой мостик
Что твоя дорога в рай.
Здесь у речки
Утром ранним
Мы увидели орла.
Кем-то был он подло ранен:
В пятнах крови
Полкрыла.
Не за то ль орёл наказан,
Что так верен небесам?
Он смотрел зелёным глазом,
Полным ненависти к нам.
Мы с орлом вернулись к дому,
Оказав владыке честь…
Всё он понял по-другому,
Отказался пить и есть.
Мы снесли его к подножью,
В голубую круговерть.
В небо он взлететь не может,
Может рядом умереть.
Но, взглянув на нас без гнева,
Он поднялся тяжело
И пошел пешком на небо,
Волоча свое крыло.
Шёл орёл осиротело,
Клювом мясо рвал с крыла,
Будто выклевать хотел он
Боль, что тоже в небо шла.
Только там он может выжить
Иль погибнуть в синеве…
Он успел на память вышить
Строчку красную в траве.

Рано нас покидают дети.
И отсрочек нам не дают.
Им дороже костры да ветер,
Чем родной уют.
Пусть уходят, куда им хочется.
Строить, странствовать…
В добрый час!
Пусть уходят из дома отчего,
Оставаясь в сердцах у нас.

Ребенок проснулся
И смотрит в окно.
Но что он увидел,
Нам знать не дано.
Ребенку полгода
И вряд ли уже
Все ясно
Его несмышленой душе.
Природа сама
Разберется во всем.
Пока же он
В замкнутом мире своем.
Но вскоре иные
Придут времена.
Поймет он,
Что лето уже не весна.
Что доброе слово
Не дружит со злым.
И мир, что вокруг…
Неповторим.

Я открываю модную газету…
И лезет пошлость с каждой полосы.
Вы можете узнать в ней по секрету —
Какие Лепс купил себе трусы.
И что о сексе думает Наташа.
С чего у Димы заболел живот.
И сколько «бабок» примадонна Racha
Получит за двенадцатый развод.
Коллеги почему-то полагают,
Что если я не вы?знаю к утру,
С кем почивала местная Даная,
То непременно с горести умру.
Совсем уже пережелтела пресса.
К киоскам ныне очереди нет.
Смотрю на полки я без интереса
И покупаю диск взамен газет.
И слушаю любимого Россини,
Чтобы от светских сплетен отдохнуть.
Куда, куда ты катишься, Россия?
К какому примитиву держишь путь?

Как горько обмануться в друге!
Как больно после стольких слов
Душой почувствовать засов,
Которым щёлкнули в испуге,
Чтобы в решающий момент
В ответ на преданность и битвы
Воздать привычный комплимент,
И посчитать, что этим квиты.
Когда свой собственный престиж
И свой покой всего дороже…
Что ж ты от боли не кричишь?
Или кричать уже не можешь?
А может, снова всё простишь…

Когда восходит солнце
И над морем
Всё небо заливает синева,
Мы звукам пробужденья
Молча вторим
В предчувствии чудес
И волшебства.
И музыка прозрачная струится,
Пронзает нас
И уплывает вдаль.
И мы с тобой
Как две большие птицы.
Иль как одна нежданная печаль.
Я к небу вновь протягиваю руки.
И ты душой к нему устремлена.
И мир вокруг
Лишь голоса да звуки,
Как будто вся природа влюблена.
Прекрасный мир;
Бессмертное мгновенье.
Соединенье душ, рожденье дня.
И волны бьют,
Отсчитывая время,
Которое несётся сквозь меня.
И море вдруг предстанет на минуту
Загадочным ожившим существом…
Ловлю себя на мысли,
Что как будто
С тобою мы
Вторую жизнь живем.

В этом имени столько нежности,
И простора, и синевы.
Озорной молодой безгрешности,
Не боящейся злой молвы.
Над землей пролетают птицы —
Это имя твое струится.
Это имя твое несется
Из-под ласкового крыла…
Это девушка из колодца
Синевой его пролила.

Руки женщин —
Как звуки скрипки.
Так же искренни,
Так же зыбки.
Так же веселы
Иль печальны.
И умышленны
И нечаянны.
Руки женщин —
Вы так прекрасны!
Вы прекрасны,
Когда любимы.
Когда солнцем
Весенним пoлиты.
Когда к сердцу
Волненьем подняты.
Чтоб неслышно сказать
«Любимый…»
Вы прекрасны в труде
И в отдыхе.
Своей нежностью,
Своей гордостью…
Своей силой,
Что людям отдана…
Ну, а те, что на вас
Глядят,
Так, как будто бы что
Выпытывают,
Так глядят,
Будто чем грозят,
Это просто они завидуют.
Вы не бойтесь их
Взглядов мрачных…
Оставайтесь всегда прекрасны,
Руки женщин…

Вот и всё…
Уже вещи собраны.
Посидим на прощанье, мать.
И молчат твои руки добрые,
Хоть о многом хотят сказать.
Руки мамы.
Люблю их с детства.
Где б дорога моя ни шла,
Никуда мне от них не деться,
От душистого их тепла.
Руки мамы.
В морщинках, в родинках.
Сколько вынесли вы, любя…
С этих рук
Я увидел Родину,
Так похожую на тебя,
Мама…

До чего ж ты была красива!
Пела песни ли на заре
Иль траву за рекой косила,
Утопавшую в серебре…
До чего ж ты была красива!
Мне писать бы с тебя Россию
В самой ранней ее поре.
Но война ворвалась жестоко,
Неожиданно, как гроза.
Потемнели глаза у окон
И померкли твои глаза.
Вся земля стала полем боя
На года – не на десять дней.
Все, что было потом с тобою, —
Было с ней.
У тяжелого стоя молота
По две смены – на сквозняке,
Ты бледнела, как смерть, от голода,
Пайку хлеба зажав в руке.
Но не в силах тебя осилить,
Беды прятались, присмирев.
Мне писать бы с тебя Россию
В самой тяжкой ее поре.
А когда той весной неистовой
Май Победу земле принес,
Это ты, все сдержав и выстояв,
В первый раз не сдержала слез.
Ржавой проволокой опоясана,
Русь смотрела сквозь горечь дат
Не твоими ль глазами ясными
На пришедших с войны солдат?
И не ты ль им цветы носила,
Песни пела им на заре?
Мне писать бы с тебя Россию
В самой светлой ее поре.

Вы всё о высших
Проявленьях духа?..
Хоть жизнь сложна,
Для вас загадок нет.
Поэзия
Как мудрая старуха:
Что ни вопрос
Уже готов ответ.
Вы всё о высших
Проявленьях духа?..
Мне вашу бы премудрость
Одолжить.
Но к чьим-то болям
Сердце станет глухо.
Как рядом с горем
Безмятежно жить?
А ваша мысль
Так высоко витает,
Что ей себя
Не в силах превозмочь…
С таких высот не видно,
Кто страдает.
С таких высот
Как ближнему помочь?

С тобой нас часто разлучают
Друзья, знакомые, родня…
Но я люблю, когда нечаянно
Среди веселья иль молчания
Ты вдруг посмотришь на меня.
И не промолвив даже слова,
Мне скажешь все,
О чем молчишь.
Посмотришь, —
На свиданье словно,
Ко мне, как прежде
Прибежишь.

Самое горькое на свете состояние - одиночество,
Самое длинное на свете расстояние - то, что одолеть не хочется,
Самые злые на свете слова - «я тебя не люблю»,
Самое страшное, если ложь права, а надежда равна нулю.
Самое трудное - это ожидание конца любви,
Ты ушел, как улыбка с лица, а сердце считает шаги твои.
И все-таки я хочу самого страшного,
Самого неистового хочу.
Пусть мне будет беда вчерашняя
И счастье завтрашнее по плечу.
Я хочу и болей, и радостей.
Я хочу свою жизнь прожить
не в полсердца, не труся, не крадучись
Я взапой ее стану пить.
Я хочу ее полной мерою:
В руки, в сердце, в глаза и сны.
Всю-с надеждою и изменою,
Всю — от крика до тишины!

Сандаловый профиль Плисецкой
Взошёл над земной суетой.
Над чьей-то безликостью светской
Над хитростью
И добротой.
Осенняя Лебедь в полёте.
Чем выше —
Тем ярче видна.
— Ну, как вы внизу там живёте?
Какие у вас времена?
Вы Музыкой зачаты, Майя.
Серебряная струна.
Бессмертие —
Как это мало,
Когда ему жизнь отдана.
Во власти трагических судеб
Вы веку верны своему.
А гения время не судит.
Оно только служит ему.
Великая пантомима —
Ни бросить,
Ни подарить.
Но всё на земле повторимо.
Лишь небо нельзя повторить.
Сандаловый профиль Плисецкой
Над временем —
Как небеса.
В доверчивости полудетской
Омытые грустью глаза…
Из зала я —
Как из колодца
Смотрю в эту вечную синь.
— Ну, как наверху вам живётся?
Я Лебедя тихо спросил.

Северный Кавказ —
Швейцарские пейзажи.
Горные вершины,
Грусть и красота…
Мне бы здесь остаться.
Я бы славно зaжил.
Да не отпускают
Отчие места.

Чтобы сердце минувшим не ранить
И не жечь его поздним огнём,
Не будите уснувшую память,
А живите сегодняшним днём.
Вас судьба одарила любовью,
Осенила волшебным крылом?
Не гадайте,
Что ждёт вас обоих,
А живите сегодняшним днём.
Как прекрасно
Двум родственным душам
В целом мире остаться вдвоём.
Не терзайтесь былым
И грядущим,
А живите сегодняшним днём.

Николай Николаевич, отдохните немного.
Вы устали, небось… Тридцать лет у доски.
Скольких вы проводили отсюда в дорогу.
Не от тех ли разлук побелели виски?
В нашем классе, как будто ничто не меняется.
И зимой, и весной на окошках листва.
Та же вас по утрам тишина дожидается.
Те же взгляды ребячьи…
И те же слова.
А прошло тридцать лет.
По цветению вешнему —
Годы шли – по осенним ветрам,
По снегам.
Но и ныне встречает вас юность по-прежнему.
Словно время стоит…
Только что оно вам?
Только что оно вам?
Вы же с будущим рядом.
Продолжается начатый в прошлом урок.
И ребятам опять задаете вы на дом,
Словно юность свою —
Строгость блоковских строк.
Вы хотите, – как с нами —
Понять и всмотреться
В души этих ребят, не забыв никого.
Никого вы из них не обходите сердцем.
А ведь сердце одно…
Пожалеть бы его.
Пожалеть?
Нет, уж вы не смогли бы иначе.
Все родные для вас.
Так о чем же тут речь?
Им без вашего сердца не будет удачи.
Потому не хотите вы сердце беречь.

Слёзы Мария вытерла.
Что-то взгрустнулось ей…
Мало счастья Мария видела
В жизни своей.
Мало счастья Мария видела.
И старалась не видеть зла.
Красотой её мать обидела.
Юность радостью обошла.
Некрасивая, неуклюжая,
О любви мечтала тайком.
Платья старенькие утюжила.
Только платья на ней колом.
А года проносились мимо,
Словно вальсы подруг.
Так ничьей и не стала милой,
Не сплела над плечами рук.
Так ничьей и не стала милой.
Но для многих стала родной.
Столько нежности накопила,
Что не справиться ей одной.
И когда по утрам входила
В нашу белую тишину.
Эту нежность на всех делила.
Как делили мы хлеб в войну.
Забывала свои несчастья
Перед болью чужой.
Говорила:
— Не возвращайся…
Тем, кто радостно шёл домой.
На судьбу Мария не сердится.
Ну, а слёзы — они не в счёт.
Вот такой сестры милосердия
Часто жизни недостаёт.

Сиреневое пламя миндаля
Заполыхало возле наших окон.
Хотя еще средина февраля,
Но дни уже под властью солнцепека.
Не хочется отсюда уезжать
В заснеженную шумную столицу…
Стараюсь солнце в сердце удержать,
Чтоб, возвратясь, с друзьями поделиться.

На Пятой авеню
Я встретился случайно
С открытым внове шармом
И с юностью своей.
На солнечной витрине
Висел пиджак печально,
Такой же, что когда-то
Носил мой друг Андрей.
Мистическое чувство
Мне душу опалило.
И распахнул я двери,
Поверив в чудеса.
Но чуда не случилось.
И я ушел уныло
От образа Андрея,
Не осушив глаза.
Я перепутал годы,
Смешал все наши даты
В надежде, что нежданно
Жизнь обратится вспять.
Но друг мой виновато
Смотрел из дальней дали,
И ничего в ответ мне
Уже не мог сказать.
…Он мчался по Нью-Йорку,
С иголочки одетый,
Как будто поднимался
Над залами Москвы.
И васильки Шагала,
Что были им воспеты,
Смотрели вслед с плаката
Глазами синевы.
В машине пел Боб Дилан,
И давней песней этой
Певец прощался с другом,
О чем никто не знал.
Последняя поездка
Великого поэта…
Но ждал Политехнический —
Его любимый зал.
…Я вижу эту сцену.
Царит на ней цветасто
Сверхсовременный витязь
И поднята рука.
Встает над залом властно
Во весь свой рост великий
Единственная в мире
Надежная строка.
Он был пижон и модник
Любил цветные кепки
И куртки от Кардена.
И шарфик a Paris.
И рядом с ним нелепо
Светился чей-то галстук,
На чьих-то старых брюках
Вздувались пузыри.
Не зря же и в стихах он
Так увлекался формой,
Что вмиг был узнаваем
Почти в любом ряду.
А что всех удивляло, —
Ему казалось нормой,
Когда бросал алмазы
В словесную руду.
Я не хочу мириться
С его земным уходом.
Не может свет погаснуть,
Когда падет во тьму.
Андрей в своей стихии,
Как Байрон, мог быть лордом.
Судьба же подарила
Небесный сан ему.
И Господа просил он
Послать ему второго,
Чтоб поровну общаться,
Он так был одинок…
Господь не принял просьбу.
Не делят Божье слово.
Жил без дублера Пушкин.
И Лермонтов, и Блок.
По синему экрану
Летят куда-то птицы.
Легки и чутки крылья,
И музыкален звук…
Но птиц тех белоснежных
Я принял за страницы,
Умчавшиеся в вечность
С его уставших рук.
В своих стихах последних
Немногого просил он:
«Храните душу чистой,
Не троньте красоту…»
Был голос полон силы.
В нем столько было веры,
Что мир, устав от крика,
Услышал просьбу ту.

Сквозь золотое сито
Поздних лиственниц
Процеживает солнце
Тихий свет.
И все, что — ТЫ,
Всё для меня единственно.
На эту встречу и на много лет.
О, этот взгляд!
О, этот свет немеркнущий!
Молитву из признаний сотворю.
Я навсегда душой
И телом верующий
В твою любовь
И красоту твою.

Я выстрелил.
И вся земля
Вдруг визг собаки услыхала.
Она ползла ко мне, скуля,
И след в траве тянулся алый.
Мне от вины своей не скрыться.
Как все случилось —
Не пойму.
Из двух стволов я бил в волчицу,
А угодил в свою Зурму.
Она легонько укусила
Меня за палец…
Может быть,
О чем-то жалуясь, просила
Иль боль хотела поделить.
Ах, будь ты проклята, охота!
И этот выстрел наугад.
Я все шептал ей:
— Что ты, что ты? —
Как будто был не виноват.
Зурма еще жива была,
Когда я нес ее в песчаник.
А рядом стыли два ствола,
Как стыла жизнь в глазах печальных.
Неосторожны мы подчас.
В азарте,
В гневе ли,
В обиде, —
Бьем наугад,
Друзей не видя.
И боль потом находит нас.

Смотрю на портрет камеристки
Она молода и строга.
Смотрю без надежды и риска
Меж нами века и века.
Глядит она гордо и грустно.
И думает что-то своё.
Но словно бы все мои чувства
В глазах отразились её.
И что-то её беспокоит
И мучает, видно, давно.
Как будто бы видит такое,
Что нам увидать не дано.

Снова мы расстаёмся с тобою.
За окном опускается ночь.
Со слезами, с надеждой и болью,
С невозможностью чем-то помочь.
Нам в разлуке не будет покоя.
Как же слёзы твои солоны!
Слишком коротко счастье людское.
Слишком редки прекрасные сны.
Посреди самолётного грома
Я впервые подумал о том,
Что земля потому так огромна,
Что в разлуке на ней мы живём.

Собственности нет на красоту.
Никакой —
Ни личной, ни общественной.
Будь она природой или женщиной,
Собственности нет на красоту.
На деревьях грустных снег лежит.
Он в окне — как будто фотоснимок.
Красота его необъяснимая
Лишь глазам принадлежит.
Пусть она восходит над людьми
Милым ликом иль рассветом ранним.
Красотой мы наши души раним,
Чтобы стать ранимее в любви.
Собственности нет на красоту.
Нашим клятвам
Поздним или давним
Я твою улыбку предпочту
И останусь с красотой бесправным.

А за окном была весна…
Сарьян смотрел в окно и плакал.
И жилка билась у виска.
И горы отливали лаком.

Год или сутки суеты.
Как мало жить ему осталось!
В его руках была усталость.
Печаль просилась на холсты.

А солнце наполняло дом.
Оно лилось в окно лавиной,
как будто шло к нему с повинной
за то, что будет жить ПОТОМ.

Потом, когда его не будет.
Но будет этот небосклон,
и горы в матовой полуде,
и свет, ндущий из окон.

Все было в солнце:
тот портрет,
где Эренбург смотрел так странно,
как будто жаль ему Сарьяна,
который немощен и сед.

Все было в солнце:
каждый штрих,
веселье красок,
тайна тени.
И лишь в глазах, уже сухих,
гас и смирялся свет весенний.

«О, только б жить!
На мир смотреть…
И снова видеть солнце в доме.
Ловить его в свои ладони
и вновь холсты им обогреть…»

«Прекрасна жизнь!»-
Он говорил.
Он говорил,
как расставался.
Как будто нам себя дарил.
И спрятать боль свою старался.

Сомнений снежный ком
Несётся к нам из прошлого…
Не думай о плохом,
А помни про хорошее.
Сомнения твои
Я растопить сумею
Признанием в любви
И верностью своею.
Ты помнишь,
В прошлый май
Мы заблудились в чаще?
И утренняя хмарь
Пророчила несчастья.
Нас спас зеленый холм
И чей-то дом заброшенный.
Не думай о плохом,
А помни про хорошее.
Мы вышли из болот,
Из той зловещей чащи.
С тех пор в тебе живёт
Боязнь за наше счастье.
Как будто может лес
Нас разлучить с тобою.
Как будто синий плеск
Вдруг обернётся болью.
Мы на конях верхом
Проскочим бездорожье.
Не думай о плохом,
А помни про хорошее.

Когда я долго дома не бываю,
То снится мне один и тот же сон:
Я в доме нашем ставни открываю,
Хотя давно живёт без ставен он.
Но всё равно я открываю ставни,
Распахиваю окна на рассвет.
Потом во сне же по привычке давней
Я рву жасмин и в дом несу букет.
Отец не доверяет мне жасмина
И ветки все подравнивает сам.
И входит мама.
Говорит: «Как мило…»
Цветы подносит к радостным глазам.
А после ставит тот букет пахучий
В кувшин, который я давно разбил.
И просыпаюсь я на всякий случай,
Поскольку раз уже наказан был.
И всё меня в то утро беспокоит.
Спешат тревоги вновь со всех сторон.
И успокоить может только поезд,
Что много раз разгадывал мой сон.

Пробужденное ото сна,
Солнце встало, рассеяв тьму.
Запылала вдали сосна,
Ветви все устремив к нему.
Говорят, будто та сосна
Раньше в роще росла глухой,
Где зеленая тишина
Вся пропахла насквозь смолой.
Где, как сумерки, дни темны
Над негромкой печалью трав.
Где ютилась она в тени,
Света белого не видав.
Но однажды, привстав чуть-чуть,
С солнцем встретилась вдруг сосна…
Утопая в цветах по грудь,
Устремилась к нему она.
До чего же был день хорош!
Разноцветная тишина.
Забежав в молодую рожь,
Замерла на бегу сосна.
Оглянулась на темный лес,
И осталась навеки здесь.
Чтобы зори утрами пить,
Чтобы к солнцу поближе быть.

Спасибо за то, что ты есть.
За то, что твой голос весенний
Приходит, как добрая весть
В минуты обид и сомнений.

Спасибо за искренний взгляд:
О чем бы тебя ни спросил я —
Во мне твои боли болят,
Во мне твои копятся силы.

Спасибо за то, что ты есть.
Сквозь все расстоянья и сроки
Какие-то скрытые токи
Вдруг снова напомнят — ты здесь.

Ты здесь, на земле. И повсюду
Я слышу твой голос и смех.
Вхожу в нашу дружбу, как в чудо.
И радуюсь чуду при всех.

Среди печали и утех
Наверно, что-то я не видел.
Прошу прощения у тех,
Кого нечаянно обидел.

Когда бы это ни случилось —
Вчера лишь… Иль давным-давно
Ушла обида иль забылась, —
Прошу прощенья все равно…

Прошу прощенья у любви —
Наедине, не при народе,
Что уходил в стихи свои,
Как в одиночество уходят.

И у наставников своих
Прошу прощенья запоздало,
Что вспоминал не часто их,
Затосковал, когда не стало.

А вот у ненависти я
Просить прощения не стану.
За то, что молодость моя
Ей доброту предпочитала.

Не удивляйтесь, что сейчас,
Когда судьба мне время дарит,
Прошу прощения у вас.

Но знаю я — последний час
Обычно не предупреждает…

Срывают отчий дом.
Как будто душу рушат.
Всё прошлое — на слом.
Прощаемся с минувшим.
Прощаемся с собой.
Ведь столько лет послушно.
Как маленький собор.
Хранил он наши души.
Всю жизнь мы жили в нём.
Беду и радость знали.
Охвачены огнём
Мои воспоминанья.
Как жаль, что довелось
Дожить до дня такого…
Отец не прячет слёз.
Застряло в горле слово.
И дом в последний раз
Глядит на всех незряче.
То ли жалеет нас,
То ль о минувшем плачет.

Старинный зал, старинный вальс.
Почти Дворянское собрание.
Тогда не мог я знать заранее,
Что этот вечер сблизит нас.

Благодарю вас за восторг!
Я думал — «Боже мой, откуда
Здесь оказалось это чудо,
С лицом, запомнившим Восток?»

И я уже не представлял
Вас в этом веке, в этом мире:
В метро иль в чьей-нибудь квартире.
Вам так к лицу был этот зал.

Играла музыка…
И вдруг
Пришло предчувствие внезапно,
Что все у нас случится завтра —
Мои слова и ваш испуг.

Мы приехали не вовремя:
Домик Грина на замке.
Раскричались что-то вороны
На зелёном сквозняке.
Домик Грина в тишине.
Я смотрю поверх калитки.
И почудилась в окне
Мне печаль его улыбки.
Нас к нему не допускают.
Нас от Грина сторожат.
И ограда зубы скалит,
Точно сорок лет назад.
Но спасибо добрым людям:
Снят замок, открыта дверь.
Не одни мы Грина любим,
Не одни скорбим теперь.
Мы заходим в домик низкий,
В эту бедность и покой.
Свечи — словно обелиски
Над оборванной строкой.
Всюду даты и цитаты.
Не изменишь ничего.
Все мы горько виноваты
Перед памятью его.
И за то, что прожил мало.
И за то, что бедно жил,
И за то, что парус алый
Не всегда нам виден был.

Столько накопилось в мире зла, —
Сколько в небе окиси азота.
Чересчур земля моя мала,
Чтоб вместить все беды и заботы.
Потому-то и живут во мне
Чья-то боль, отчаянье и горе.
Спят спокойно мертвые в земле.
А живым – ни счастья, ни покоя.

Страна поменяла систему.
Система сменила господ.
И только при всех своих бедах
Остался российский народ.

Давай помолчим.
Мы так долго не виделись.
Какие прекрасные сумерки выдались!
И все позабылось,
Что помнить не хочется:
Обиды твои.
И мое одиночество.

Давай помолчим.
Мы так долго не виделись.

Душа моя —
Как холостяцкая комната.
Ни взглядов твоих в ней,
Ни детского гомона.
Завалена книгами
Площадь жилищная,
Как сердце — словами…
Теперь уже лишними.
Ах, эти слова,
Будто листья опавшие.
И слезы —
На целую жизнь опоздавшие.

Не плачь.
У нас встреча с тобой,
А не проводы.
Мы снова сегодня наивны
И молоды.

Давай помолчим.
Мы так долго не виделись.
Какие прекрасные
Сумерки
Выдались!

Сын вопросами измучил взрослых.
Все интересует пацана:
Кто под вечер зажигает звезды?
Почему не падает луна?
И куда под утро пропадают
Звезды с небосклона и луна?
Почему нам солнце столько солнца дарит,
А луна и летом холодна?
Милый мальчик, все поймешь попозже.
Разберешься в тайнах бытия.
Но пока еще ты мало прожил,
Жизнь не хочет огорчать тебя.
Срок придет – вопросов набросает,
Огорошит хитростью друзей.
И твою наивность покромсает
Ради безопасности твоей.
А пока живи наивно и открыто.
Юный мир до удивленья прост.
Все придет – заботы и обиды,
Что загадочней луны и звезд.

ТВ теперь театр для двоих.
Два лидера свои играют роли.
Мы слушаем с надеждой
Или с болью
С экрана монологи их.
А жизнь страны идет своим путем.
Растим детей, надеемся и строим,
По зависти кому-то ямы роем,
И тут же воздаем хвалу героям,
Едва страна покончила с огнем.
Дай Бог, чтоб жизнь не обманул пиар.
И все, что говорится нам с экрана,
Не повторит заманчивость обмана,
На что у власти есть особый дар.

Я вернулся в прожитые годы —
В Устье – в деревенскую печаль.
Те же избы там и огороды,
Та же тишь и голубая даль.
Помнишь, в Устье мы снимали дачу?
Чистый домик на краю села…
Я любил на речке порыбачить.
Как-то раз и ты со мной пошла.
И сидели мы над гладью синей —
Два неискушенных рыбака.
И удачи мысленно просили,
Но не брали рыбы червяка.
А в лесу нас ожидали грузди
И краснели ягоды в траве.
И смотрели вслед нам с легкой грустью
Васильки на утреннем жнивье.
Слушали мы пенье птиц с тобою.
Я учил тебя распознавать
Голоса дрозда и козодоя,
Словно лес был нотная тетрадь.
В августе мы уезжали в город —
Школа, дни занятий и проказ.
Но врывался в дом сосновый шорох
И печалью отзывался в нас.
Проглядел я, как ты стала взрослой,
Потому что годы принимал шутя.
В этой жизни, как и в жизни прошлой
Все равно ты для меня дитя.
Помнишь, как по северной столице
Мы бродили в первый раз с тобой?
В первый раз пришлось нам разлучиться.
Ты осталась со своей судьбой.
Обласкал тебя и принял Питер.
Заменила Волгу нaдолго Нева.
Только что-то не являлся витязь,
Чтоб сказать заветные слова.
Время шло…
Ты замуж не спешила.
Жизнь текла, судьбу не торопя.
Как-то ты наивно пошутила:
«Нет пока похожих на тебя…»
Но свершилось все, как ты хотела.
И явился витязь в добрый час.
Сколько лет с той встречи пролетело.
Сколько счастья ожидает вас.
Возвращаюсь в прожитые годы.
В тишь лесов и запах стребунца.
Обойдя обиды и невзгоды,
Катит воды юная Тверца.

Всего лишь день,
Всего лишь ночь
Остались нам до встречи.
Но эти сутки превозмочь
Двум нашим душам нечем.
Я выйду на угол Тверской
В назначенное место.
И ты мне издали рукой
Махнёшь,
Как в день отъезда.
На этом памятном углу
Средь гомона людского
Я вновь поверить не смогу,
Что ты вернулась снова.
Что снова всё со мной сейчас:
Твоя улыбка.
Голос…
Тревожный свет
Счастливых глаз
И тихая веселость.
Минуты,
Дни
Или года
Промчатся в этот вечер.
Любовь одна.
И жизнь одна.
И ночь одна
До встречи.

Твоё весеннее имя
На русский непереводимо.
Оно на твоём языке
Звучит.
Как вода в роднике.
А на моём оно —
Как в хрустале вино.

Не читай моих писем,
Не трави себе душу.
Ты сожги эти письма.
И останься одна.
Одиночества я твоего не нарушу,
Не бросайся к звонкам
И не стой у окна.
Не впадай в искушенье,
Призови свою робость.
«Что случилось?» —
Ты спросишь себя вдалеке.
Я придумал тебя.
И поверил в твой образ.
И теперь расстаюсь с ним
В слезах и тоске.

Везли по улицам Москвы
Прах Неизвестного Солдата.
Глазами скорби
И любви
Смотрели вслед мы виновато.
И в те минуты
Вся страна
Прильнула горестно к экранам.
И ворвалась в сердца война
И к молодым,
И к ветеранам.
Ко дням потерь и дням разлук
Нас память снова уносила.
И рядом с дедом плакал внук,
Ещё всего понять не в силах.

Темами для будущих стихов —
Может обернуться жизнь поэта.
Вся – от торжества и до грехов,
Вся – от горькой тьмы до света.
Это только внешне о себе
Откровенно говорит поэт нам.
Речь его, по сути, о судьбе
И о буднях Родины заветной.
Время через частные черты
Снова распахнется настежь.
Все – от неожиданной беды
До чужого счастья.
У поэта нет других забот,
Как открыться людям.
Потому что в нем всегда живет
Эта схожесть судеб.

Смотрела крепостная мастерица
На вышитую родину свою…
То ль серебро,
То ль золото искрится,
То ли струятся слезы по шитью.

И лишь ночами вспоминала грустно,
Как бьется лебедь в лапах у орла.

Откуда же пришло твое искусство?
Чьим колдовством помечена игла?

А было так:
Проснувшись на печи,
Крестьянка вдруг почувствовала
Солнце,
Когда сквозь потемневшее оконце
Пробились к ней весенние лучи.

Как нити золотые,
Всю избу
Они прошили радостным узором.
Она смотрела воскрешенным взором
И утро принимала за судьбу.

Все в ней дрожало,
Волновалось,
Млело.
И белый свет —
Как россыпи огней.
Она к оконцу оглушенно села…
И вот тогда
Пришло искусство к ней.

Пришло от солнца,
От надежд,—
Оттуда,
Где ничего нет ближе красоты.
Она в иголку вдела это чудо,
Ниспосланное небом с высоты.

И не было прекраснее товара
На ярмарках заморских, чем ее.
Она надежду людям вышивала,
И горе,
И отчаянье свое.

Что видела —
На шелк переносила.
И много лет еще пройдет,
Пока
Свободной птицей
Спустится Россия
На синие
Счастливые шелка.

Три года мучений
И счастья.
Три года любви
И разлук.
Как хочется
В дверь постучаться.
Увидеть восторг
И испуг.

Как мало тогда нам исполнилось лет.
По нашим знаменам струился рассвет.
И молодость наша — как песня была.
Потом эта песня нас в бой подняла.
Ты мне приколола у сердца звезду.
Ты мне говорила: «Я тоже пойду…»
И воздух от взрывов был сер и тяжёл.
Вот так начинался для нас комсомол.
Как мало тогда нам исполнилось лет.
Война погасила июньский рассвет.
Мы снова оставили наши дела.
И снова нас песня в поход повела.
Не знали мы, кто возвратится назад.
На горькой земле обелиски стоят.
Как мало еще нам исполнилось лет.
И вечная молодость. Старости нет.
И жизнь наша с вами — ещё целина.
Добра и надежды взошли семена.
И прожитый день — это верность отцам.
И память с мечтою у нас пополам.

Три птицы увидел я
В небе пустом.
Ворону, летевшую вкось.
Орла над высоким
Весенним гнездом.
Сороку, схватившую кость.
Ворона летела, не зная куда,
В расчете на птичье «авось».
Сорока, вкусившая радость труда,
Собаке оставила кость.
Орел, воспаривший
Над холодом скал,
Высматривал сверху обед.
И в эти минуты он тоже не знал,
А будет обед или нет.
И каждая птица была занята.
У каждой был свой интерес.
… Ворону сбил ястреб
Над сенью куста,
Упавший на жертву с небес.
Сорока добычу оставила псу,
Едва не лишившись крыла.
И сгинул орел,
Улетевший в грозу.
И тело река приняла.
Три птицы увидел я
В небе пустом:
Синицу, грача, пустельгу.
А что с теми птицами
Стало потом,
Я вам рассказать не могу.

Три сладостных момента
У любви.
Ты, покраснев, сказала:
— Назови. —
Я назову.
Вначале ожиданье
Любви.
Потом сама любовь.
А вслед за ней
Придут воспоминанья,
Когда мы всё
Переживаем вновь.
Промчится жизнь…
Любовь в былое канет.
Всё испытай
И всё переживи.
Но никогда
Нас не покинет память —
Воспоминанье
О былой любви.

Ты вернулась через много лет.
Ты пришла из дней полузабытых.
Молчаливо наложив запрет
На мои вопросы и обиды.
Мы с тобой расстались в жизни той,
Где цветы и звёзды не погасли.
— Сколько лет, а ты всё молодой!
— Сколько лет, а ты ещё прекрасней!
Мы с тобой друг другу честно лжём,
Потому что рады этой встрече,
Потому что долго на земле живём,
Знаем, как важны порою речи.
Потому что ни обид, ни бед
Никогда не вспоминает юность.
Потому что через столько лет
Ты ко мне из прошлого вернулась.

Ты думаешь одно, а говоришь
Совсем не то
При встречах наших праздных.
Из-под ресниц,
Как окна из-под крыш,
Твои глаза то вспыхнут,
То погаснут.
То их улыбка осветит на миг.
То затемнит печаль твоя немая…
О, в жизни женщин я встречал немало,
Но сердца женского я не постиг.

Ты еще не можешь говорить.
И о жизни ничего не знаешь.
Спит в тебе мальчишеская прыть.
Неизвестно, кем ты после станешь.
Как все дети – ты смешон и мил.
И хотя еще так мало прожил,
Все ты в доме нашем изменил.
Да и нас, поди, изменишь тоже.

Ты ищешь меня
Только в дни одиночества.
Когда никого —
Ни в душе, ни вблизи.

А мне утешать тебя
Больше не хочется,
Хоть это и любят
У нас на Руси.

И я не хочу заполнять
Этот вакуум —
Меж будущим счастьем
И счастьем былым.

Ты ждешь, чтоб мы вместе
Грустили и плакали.

А радостный день
Для тебя неделим…

У меня от хамства нет защиты.
И на этот раз оно сильней.
Звонкие хрусталики разбиты —
Позывные доброты моей.

Только слышно, как в душе играет
На старинной скрипочке печаль.
И слова для мести выбирает,
Что забыты были невзначай.

У меня от хамства нет защиты.
Беззащитность — за какой же грех!
И опять в волнах моей обиды
Захлебнулся смех.

Ну а хамство руки потирает.
Всё ему пока что сходит с рук.
Сколько мир от этого теряет!
Только нам сплотиться недосуг.

У нас в России власть не любят.
Быть может, не за что любить.
Но лишь от власти той пригубят,
И все готовы ей простить.

У нас с тобой межвозрастной конфликт.
Не помогли ни свечи, ни подкова.
И жизнь моя — как современный клип
На музыке, звучащей из былого.

Но от твоих мелодий я оглох.
Как ты от тишины исповедальной.
Мы вышли из враждующих эпох
На встречу со враждой индивидуальной.

И примиренья нам не суждены.
Кто — океан, а кто глухая дамба?
И в этой драме нет моей вины.
А уж твоей — здесь нету и подавно.

Но я тебе ни в чем не уступлю.
И ты, наверно, тоже не уступишь.
Прости, я независимость люблю
Намного больше, чем меня ты любишь.

Две монеты мы в море бросим,
Чтоб вернуться вдвоём сюда.
Ждёт тебя золотая осень,
Ждут меня холода.
Возвращаюсь в своё ненастье,
Чтоб о солнце твоём грустить.
Не дано ещё людям власти
Юг и Север соединить.
Поцелуй меня на прощанье.
Вытри слёзы и улыбнись.
Увожу твоё обещанье.
Оставляю мольбу:
«Вернись…»

Угораздило меня родиться
В этой безалаберной стране.
Я хочу быть перелетной птицей.
Зиму — ТАМ.
А к дому — по весне.

Впрочем, это мне не угрожает.
Я же не какой-нибудь изгой.
Как ни хороша земля чужая,
Мне она не может стать родной.

Видно, мне еще достанет лиха
На остаток века моего.
И придется жить с неразберихой,
Как живет в России большинство.

Уезжают мои земляки.
Уезжают в престижные страны.
Утекают на Запад мозги.
Заживают обиды, как раны.
Уезжают мои земляки.
Но былое ничем не заменишь.
От себя никуда не уедешь.
И несутся оттуда звонки…

Улыбнись…
Тебе идет улыбка.
Радость из нее мне сотвори.
Я поймаю золотую рыбку,
И желанья сбудутся твои.
Правда, я пока еще ни разу
Золотую рыбку не ловил.
Просто все мы жили в мире сказок,
Этот мир мне и поныне мил.
Хочется порою впасть в наивность,
Словно жизнь лишь только началась.
Золотая рыбка оказала милость —
Приплыла сама к истоку синих глаз…

Умер Друг…
Но не обычной смертью.
Я ее вовеки не приму.
Потому что очень трудно
Сердцу
Быть могилой другу моему.
Здесь его похоронила память.
Средь обид,
Неверности,
И зла…
Как дощечка с датами —
Меж нами
Горькая минута пролегла.

Мы что-то утратили
В жизни своей…
Хотя так же матери
Ждут сыновей.
По-прежнему дети
Нас учат добру.
По-прежнему светел
Мой лес поутру.
И те же красоты
У белой зимы…
И все-таки что-то
Утратили мы.
Утратили что-то
В других и в себе.
По сердцу работа,
А мысль о рубле.
По сердцу невеста,
Но будущий зять
С ней теплое место
Надеется взять.
Мы были добрее.
Наивней подчас…
А может быть, время
Меняется в нас?
Но так же доверчивы
Те, что пришли.
Делить-то нам нечего.
Кроме души.

Я прощаюсь с тобой…
Ухожу.
Я целую твои онемевшие руки.
И сквозь боль
Улыбнусь твоему малышу
Лишь один он
Спасти тебя может в разлуке…
Я прощаюсь с тобой…
Ухожу.
Шаг до двери,
О, как он мучительно труден!
Всё, что было у нас
Я в себе уношу.
В жизни той
Ничего уже больше не будет.
Мы опять остаёмся с тобою одни.
Ухожу из судьбы твоей
В горькую память.
Ты в былое вернись,
В те венчальные дни,
Когда словом своим
Я не мог тебя ранить.
Оглянусь ещё раз…
Ты стоишь у окна,
Словно памятник
Нашей любви и печали.
И кончается жизнь
Для тебя и меня,
Потому что любовь у нас
В самом начале.

Уходят безвозвратно ветераны —
Бывалые рубаки и бойцы…
Уходят в нашу память,
На экраны.
На горькие газетные столбцы.
Мы скорбно провожаем их в дорогу.
И говорим последние слова.
И верим, не лукавя перед Богом,
Что юность их по-прежнему жива.
Она летит в космические дали
И на земле выращивает хлеб…
На их мундирах светятся медали
Такие же, как у идущих вслед.

Я иногда спохватываюсь вдруг:
Уходят годы —
Сделано так мало.
А жизнь меня и била и ласкала.
Но оглянуться вечно недосуг.
И суета —
Что океан за бортом…
У каждого из нас такой режим,
Что мы сперва принадлежим заботам,
А уж потом себе принадлежим.
И как бы ни сложилась жизнь вначале,
И что б ни ожидало нас потом, —
Благословляю все её печали,
Рассвет и вечер
За моим окном.

Ушла любовь, а мне не верится.
Неужто вправду целый век
Она была моею пленницей,
И вдруг решилась на побег.
Ушла любовь, забрав с собою
И тихий смех, и добрый взгляд…
В душе так пусто, как в соборе,
Когда в нем овощи хранят.

Фотоснимок хранится
В моем столе
Грустной памятью
Прожитых дней…
Если фото поверить, —
На доброй земле
Нет красивей,
Душевней тебя
И нежней.
Но меня не обманет
Твоя красота.
Хоть порою
О ней вспоминаю,
Скорбя…
Не тревожь меня взглядом.
Ты вовсе не та,
За кого ты пытаешься
Выдать себя.

У мужчины должен быть характер.
Лучше, если тихий,
Словно кратер,
Под которым буря и огонь.
У мужчины должен быть характер,
Добрый взгляд
И крепкая ладонь.
Чтобы пламя сердце не сожгло,
Можно душу отвести на людях,
Лишь бы в сердце не копилось зло.
У мужчины должен быть характер.
Если есть
Считай, что повезло.

Трудно родится хлеб.
Трудно хлеб достаётся.
Тот, кто душою слеп,
Может быть, усмехнётся.
И похохмит над тем,
Как я, с достатком в доме,
Хлеб суеверно ем,
Крошки собрав в ладони.
Это живёт во мне
Память о той войне…
Горькие времена!
Худенький мальчик, где ж ты?
В сутки — лишь горсть зерна,
Триста граммов надежды.
Бабушка нам пекла
Хлеб из скупой мучицы.
Жизнь,
Что давно прошла,
В сердце моё стучится.
Хлеб нас от смерти спас.
Он и сейчас бессмертен…
Всё настоящее в нас
Этою мерой мерьте.

Хорошо в постели нежиться,
Когда спит голубизна.
А когда окно заснежится,
Я опять во власти сна.
Все я жду, что ты приснишься.
Где ты ходишь по ночам?
Мимо снов и мимо виршей,
Где тебя я привечал.

Царило на земле средневековье.
Мне кажется – я помню с той поры,
Как честность молча истекала кровью
И молча поднималась на костры.
Я помню все – и одержимость судей,
Судивших тех, кто был не виноват.
Судивших братьев, как врагов не судят,
Как в бешенстве бьют зверя наугад.
Неистовствуя, только бы не думать,
Грех возложив на совесть топора,
Они судили мужество и юность —
За то, что слишком откровенна юность,
За то, что зрелость чересчур мудра.

Цвет имени моего – синий.
Цвет имени твоего – охра.
Звук имени моего – сильный.
Звук имени твоего – добрый.

Чего ты больше ей принёс
Нежданных радостей иль слёз?
Печали тихой перед сном,
Когда так пуст бывает дом?
Когда подушка горяча
И горяча рука во тьме,
И нет любимого плеча,
Чтобы забыться в сладком сне?
Чего ты больше ей принёс
Переживаний или грёз?
Веселой нежности любви?
Иль одиночества с людьми?
Весенних гроз
Иль стылых вьюг?
Иль бесконечности разлук?
Чего ты больше ей принёс?
Себя ты спросишь в сотый раз.
И вновь забудешь свой вопрос
Вблизи её счастливых глаз,
В медовом запахе волос…
Чего ты больше ей принёс?

Человек умирает…
Видно, вышли года.
Как ему умирать не хочется!
Был всю жизнь он с людьми.
Никогда, никогда,
Никогда не любил
Одиночества.
Возле ласковых глаз,
У фабричных ворот.
И в хорошие годы.
И в годы невзгод.
Он всегда был при деле,
В самой гуще людской…
А теперь ему смерть говорит
– На покой… —
Он не хочет покоя,
Не хочет молчанья…
И молчит.
Потому что приходит
Отчаянье.
Что он в жизни успел —
Это людям видней.
Он всю жизнь свою прожил
Для них, для людей.
Он о смерти не думал.
Он ее не боялся.
Воевал и дружил.
Горевал и влюблялся.
На сто жизней
Хватило бы этого пыла.
Он о смерти не думал.
Просто некогда было.

Через столько лет
На той же улице
Мы нежданно встретились
В толпе.
Ты успела чуточку нахмурится
Я успел подумать о тебе.
Ты успела быстро оглянуться
«Боже мой…» –
Я прошептал в дали.
Может, надо было нам вернуться?
Но друг друга мы бы не нашли.

Ещё одной звезды не стало.
И свет погас.
Возьму упавшую гитару.
Спою для вас.
Слова грустны.
Мотив не весел,
В одну струну.
Но жизнь,
Расставшуюся с песней,
Я помяну.
И снова слышен хриплый голос.
Он в нас поёт.
Немало судеб укололось
О голос тот.
И над душой — что в синем небе
Не властна смерть.
Ах, чёрный лебедь,
Хриплый лебедь,
Мне так не спеть.
Восходят ленты к нам и снимки,
Грустит мотив.
На чёрном озере пластинки
Вновь лебедь жив…

За вами должность, а за мною – имя.
Сослав меня в почетную безвестность,
Не справитесь вы с книгами моими.
Я все равно в читателях воскресну.
А вам такая доля не досталась.
И как сказал про вас великий критик —
Посредственность опасней, чем бездарность.
А почему – у классика спросите.
Кайфуйте дальше – благо кайф оплачен.
Он вам теперь по должности положен.
Но только не пытайтесь что-то значить…
Чем в лужу сесть, сидите тихо в ложе.

Три времени года —
Всего лишь три дня.
Три дня —
Всё богатство моё.
Весной —
В первый день
Ты была для меня,
Надеждой и светом её.
Второй день
Ты — летом была для меня
Пылающим зноем любви.
И всё трепетало в тебе от огня:
И губы, и руки твои.
День третий в слезинке твоей задрожал
Ты — осенью стала моей.
С прощальною силою вспыхнул пожар
Любви и печали твоей.
А после для нас наступила зима —
Разлука на много годов.
И оба с тобою сошли мы с ума
От горьких её холодов.

Что делать…
Мы столько с тобой расставались!
У встреч и разлук
Заколдованный круг.
Как раненый город
Встаёт из развалин,
Так мы возрождались
С тобой из разлук.
И если куда-нибудь
Вновь улетаю,
Мне кажется —
Я возвращаюсь к тебе:
В тот город,
Где улицы снег заметает.
В тот город,
Где розы цветут в октябре.
Хотя ты навряд ли
Тот город увидишь,
И я в нём, наверно,
Единственный раз, —
Всё кажется мне —
Ты навстречу вдруг выйдешь
В условленном месте,
В условленный час.

Что же натворили мы с Природой?
Как теперь нам ей смотреть
В глаза?
В темные отравленные воды,
В пахнущие смертью небеса.
Ты прости нас,
Бедный колонок.
Изгнанный,
Затравленный,
Убитый…
На планете, Богом позабытой,
Мир от преступлений изнемог.

Чтоб не было богатых никогда
Мы свергли их
Под гром оркестров медных.
Кого свергать, чтобы не стало бедных?
Пока нас всех не свергнула нужда…

Чтоб ты не захлебнулась морем,
Плывет он рядом в ранний час.
Когда ж захлебывалась горем,
Он от беды тебя не спас.
К чему теперь об этом помнить?!
А надо бы, чтоб дальше жить,
Лишь слово доброе промолвить.
На плечи руки положить.
Бывает легче прыгнуть в пламя,
И мужеством осилить смерть,
Чем за текущими делами
Родную душу рассмотреть.

Я признаюсь вам заранее.
Что придумал это сам:
Я в тетрадь для рисования
Собираю чудеса.
Поезда летят по небу.
Мчат по суше корабли.
А косцы идут по снегу,
Где ромашки расцвели.
«Это глупо и нелепо…—
Брат мой сердится в ответ.—
Как же поезд въедет в небо
Если в небе рельсов нет!!
Напридумывают тоже…
Ведь корабль без воды
Никуда уплыть не может
Вмиг сломаются винты…
Что касается ромашек.
Как их выкосить в снегу:
Много в шубе не намашешь.
Да особенно в пургу…»
Брат мою не понял шалость
Всё в тетради осмеял.
Только я не обижаюсь —
Он ещё годами мал.
Но ведь скучной жизнь был
Если б не было чудес.
У меня настольной лампой
Светит звёздочка с небес.

Чудное время – восточная осень…
Дали прозрачны и пальмы грустны.
Красное море на берег выносит
Тихие ритмы лазурной волны.
Пишет Природа поэму раздумий,
Мудрую сказку о нас и себе.
И в тишине, и загадочном шуме
Видятся мне перемены в судьбе.

Во Франкфурте
Холодно розы цветут.
В Москве
Зацветают
Узоры
На стеклах.

Наш «бьюик» несется
В багряных потемках —
Сквозь сумерки
Строгих немецких минут.

Сквозь зарево кленов
И музыку сосен.
Сквозь тонкое кружево
Желтых берез.

Я в эти красоты
Ненадолго сослан,
Как спутник
В печальные залежи звезд.

Со мной переводчица —
Строгая женщина.
Мы с нею летим сквозь молчанье
И грусть.

И осень ее
Так прекрасна и женственна,
Что я своим словом
Нарушить боюсь.

Нас «бьюик»
Из старого леса выносит.
Дорога втекает
В оранжевый круг.

Как все здесь похоже
На русскую осень.
Как Русь не похожа на все,
Что вокруг.

Вы ничего не любите.
Как же отцов вы смените?
Бледные наши хлюпики,
Скептики – современники.
Настанет и ваш черед
Взглянуть на года, что прожиты.
И кто-то тогда придет
И спросит – «А что вы можете?»
О, хитрая эта верность
Неверию и гордыне.
Вы можете ниспровергнуть
Все созданное другими.
Вы знаете – это легче
Осмеивать да хулить.
Благо есть чьи-то плечи.
На них можно все взвалить.
Не все – так, по крайней мере,
Заботы свои и грусть.
Взвалить… И потом не верить,
Что плечи осилят груз.
Как вы завидно юны!
Не сердцем, а по годам.
Вам бы наш труд да юмор.
Ваши бы годы – нам.
Что из вас выйдет путного?
Не верю я в чудеса.
Жалко, что перепутала
Молодость адреса.

Шел первый месяц весны.
Веселый месяц цветений.
Уже позабылись сны
Из белой поры метелей.
А мне восемнадцать лет.
И все меня умиляет:
Отцовский велосипед
Что вновь колесом виляет.
И спящий на солнце кот.
Сиреневый плеск сирени.
И модный в те дни фокстрот,
И фея в программе «Время».
А Волга катит волну.
Я слышу смеется мама…
И память, как фонограмма,
Озвучивает весну.

Школьный зал огнями весь расцвечен.
Песня голос робко подала.
В этот день не думал я о встрече.
Да и ты, наверно, не ждала.
Не ждала, не верила, не знала,
Что навек захочется сберечь
Первый взгляд – любви моей начало.
Первый вальс – начало наших встреч.
Я, быть может, не рискну признаться,
Чем так дорог этот вечер мне…
Хорошо, что выдумали танцы:
Можно быть при всех наедине.

Я живу открыто.
Не хитрю с друзьями.
Для чужой обиды
Не бываю занят.
От чужого горя
В вежливость не прячусь.
С дураком не спорю,
В дураках не значусь.
В скольких бедах выжил.
В скольких дружбах умер.
От льстецов да выжиг
Охраняет юмор.
Против всех напастей
Есть одна защита:
Дом и душу настежь…
Я живу открыто.
В дружбе, в буднях быта
Завистью не болен.
Я живу открыто.
Как мишень на поле.

Вернулся как-то в отчие края
Мой старый друг,
Слинявший за границу.
Судьба его, карьера и семья
Здесь начались…
Чтобы вдали продлиться.
В России получил он свой диплом,
И опытом запасся поневоле.
Но стал не мил провинциальный дом.
Как видно, захотелось лучшей доли.
И ничего зазорного в том нет,
Когда бы не презрение к былому.
Как будто кроме пережитых бед
Уже и вспомнить нечего…
Но к слову,
Хочу сказать, что отчая земля
Его за вероломство не простила.
За то, что вдалеке ее хуля,
Он позабыл, чья в нем таилась сила.
Но он понять ее уже не мог.
Хотя его о том и не просили.
И жизнь былая – как условный срок,
Который он «отсиживал» в России.

Последний вечер
И последний танец.
И мы с тобой, при всех наедине.
А новый день нас вместе не застанет.
Но мы не говорим об этом дне.
И музыка, и грусть, и нежность с нами.
Ты, не стесняясь, обняла меня.
И танец наш
Как долгое признанье,
Как искра от великого огня.
Твои глаза, омытые слезами,
Печальны и прекрасны в этот миг.
И я пред ними виновато замер,
И весь я
Словно молчаливый крик.
Вновь две слезинки на твоих ресницах.
Под шапочкой
Волнующая прядь.
И потому всё снова повторится,
И так же будет музыка играть.

Эта осень похожа на лето:
Вдоволь солнца и очень тепло.
Даже бабушки в меру раздеты.
А уж модницам как повезло.
Можно вновь облачиться в наряды,
Что носили еще по весне…
И выходят на берег Непрядвы,
И листва на зеленой волне.
Эта осень похожа на лето.
Лишь бы дольше она не ушла…
Снова солнцем планета согрета,
Как согрета надеждой душа.

Я не тебя вначале встретил,
А голос твой…
Но я не знал.
Он не спросил и не ответил…
Заворожил и вдруг пропал.
Я не тебя,
А смех твой встретил,
Похожий на лазурный плеск.
Он был и радостен и светел.
Заворожил и вдруг исчез.
И лишь потом тебя я встретил.
О, как была ты молода!
Но понял я.
Что это ветер
Заворожил меня тогда.

Единственный в мире театр «Ромэн».
Не будет и нет ему равных замен.
Где так безупречен главреж и красив!
И столько с ним рядом божественных Див.
Блистают таланты, слова и глаза.
И в каждом спектакле свои чудеса.
Спасибо театру, что так знаменит!
И всем, кто искусство творит и вершит.
Мы с вами становимся много добрей,
Светлеем душою в мороке своей.
Спасибо Вам – дети театра «Ромэн»,
И мэтрам, забравшим нас в радостный плен.
Спасибо за зимнюю эту весну!
Навеки останусь я в Вашем плену.

Хочу постичь характер космонавта.
Сегодня он почти недосягаем,
Но, может быть, обычным станет завтра.
Хочу постичь все —
Вплоть до пустяка я.
Весь мир его улыбкой очарован.
И все сомненья сведены к нулю.
В его лицо я вглядываюсь снова
И сверстников по взгляду узнаю.
Как просто все и как же все не просто,
Когда приходит в сердце торжество.
И родина, умчавшаяся в космос,
Чтоб не оставить сына одного.
Он ни на миг не разлучался с нею.
И близостью ее он был силен.
Мы тоже стали на земле сильнее,
Когда на Землю возвратился он.
О, как бы мне все объяснить хотелось —
И твердость, и застенчивость его…
Хочу понять, где начиналась смелость,
А где ее сменило мастерство.
Хочу постичь характер космонавта,
На мир взглянуть хочу его глазами.
Что было первым – сказка или правда?
И где объединило их дерзанье.
Что в сердце от природы,
Что от жизни?
Какая капля начинала море?
И как они любили и дружили?
И он – и те, уже известных трое.
Смотрю, смотрю в его лицо простое
И обрываю рассуждений нить.
Вот так, как он,
Лишь только так и стоит
Всю жизнь прожить —
Как космос покорить.

Я в «Юности» печатал юных гениев
С седыми мастерами наравне.
Одним судьба ответила забвением.
Другие вознеслись на той волне.
Журнал гордился тиражом и славою.
И трудно пробивался к торжеству.
И власть, что не была в те годы слабою,
Считалась с властью имени его.
Но все забылось и печально минуло.
Журнал иссяк, как в засуху родник.
Виновных нет…
И время тихо вынуло
Его из кипы популярных книг.

Я во сне не летаю,
А падаю вниз.
Для полётов, как видно,
Года мои вышли.
Вот гора надо мной,
Словно черный карниз
У покатой.
Окрашенной в синее крыши.
Я боюсь высоты.
Наяву.
И во сне.
И когда я лечу в бесконечную пропасть
Обрывается сон.
И приходит ко мне
Ожидание чуда
И смутная робость.
Начинается день.
Забывается сон.
Но лишь встречу тебя
Та же на сердце робость.
Улыбаешься ты.
Я как будто спасён,
Хоть опять я лечу
В бесконечную пропасть.

Я давно в эту тишь влюблен,
В эту добрую красоту…
Лес – зеленый мой перезвон.
Где еще я такой найду?
Прямодушен ты, без затей.
Если вдруг заплутал грибник,
Ты его добротой своей
К солнцу выведешь напрямик.
Если буря застанет вдруг
На пути грибника того, —
Сколько дружеских мягких рук
От дождя заслонят его.
Как тогда хорошо прильнуть
Головой к твоему плечу…
Лес мой, лес,
Я хоть чем-нибудь
На тебя походить хочу.

Я еду в Тверь,
Как на чужбину…
На улице, где вырос я,
Мне и печально, и обидно
Изгоем чувствовать себя.
Ни дома отчего, ни близких,
А только боль минувших дней…
В душе стоят, как обелиски,
Родные образы друзей.
И если б не было отеля,
Где нас встречают, как родню,
Мне было б много тяжелее
Придти на улицу свою.
Давно грозится губернатор
Здесь Дом Поэзии создать.
Проходят встречи, годы, даты…
Но та же тишь и благодать.
Зато все волжские просторы
Распродаются чужакам…
Прости меня, любимый город,
Но верю я былым векам,
А не теперешним манкуртам,
Что чтят лишь выгоду свою.
А, может, мне податься к юртам?
Коль места нет в родном краю…

Я забываюсь работой и музыкой.
Забываюсь от наших с тобой утрат.
Не хочу, чтобы жизнь
Стала улицей узенькой,
Откуда дороги нам нет назад.

Я заново жизнь проживу,
Уйдя в твои юные годы.
Забуду знакомые коды
И старые письма порву.
А память, как белый листок, —
Где имя твое заструится.
Исчезнут прекрасные лица.
И станет началом итог.

Я знаю, что все женщины прекрасны.
И красотой своею и умом.
Еще весельем, если в доме праздник.
И верностью, – когда разлука в нем.
Не их наряды или профиль римский, —
Нас покоряет женская душа.
И молодость ее…
И материнство,
И седина, когда пора пришла.
Покуда жив, – я им молиться буду.
Любовь иным восторгам предпочту.
Господь явил нам женщину, как чудо,
Доверив миру эту красоту.
И повелел нам рядом жить достойно.
По рыцарски – и щедро, и светло.
Чтоб души наши миновали войны
И в сердце не закрадывалось зло.
И мы – мужчины – кланяемся низко
Всем женщинам родной земли моей.
Недаром на солдатских обелисках
Чеканит память лики матерей.

Я из этого времени выпал.
Как из Родины выбыл.
И мы уже не считаем потерь —
Кто там в какой стране…
Хорошо, что меня не оставила Тверь
С отчаяньем наедине.

Я к этой жизни непричастен.
В ней правит бал одно жулье.
Я к этой жизни непричастен.
И совесть – алиби мое.

Я лишь теперь, на склоне лет,
Истосковался о минувшем.
Но к прошлому возврата нет,
Как нет покоя нашим душам.

Да и какой сейчас покой,
Когда в нас каждый миг тревожен.
Несправедливостью людской
Он в нас безжалостно низложен.

Прости, что столько долгих лет
Мы жили на широтах разных.
Но ты была во мне, как свет,
Не дав душе моей угаснуть.

И как бы ни были круты
Мои дороги, чья-то ярость,—
Я помнил — есть на свете ты.
И все плохое забывалось.

Я нашу жизнь запомнил наизусть.
Все началось с восторженного слова.
Давай опять я на тебе женюсь.
И повторю все сказанное снова.

Я не знаю, как тебя вернуть…
Ты живешь в невидимой мне башне.
Только мне туда заказан путь,
Как нельзя вернуться в день вчерашний.
Я ту башню как-нибудь разрушу.
Да не поднимается рука:
Все боюсь твою поранить душу —
Больно эта башенка хрупка.
Ты мне не оставила ни шанса,
Все решив и рассудив сама.
Только чем бы там ни утешаться,
Все же одиночество — тюрьма.
Вот мы в одиночках и томимся.
Ты в печальной башне из обид.
Я — поодаль…
С постоянством сфинкса,
Что в одну лишь сторону глядит.

Я не ханжа и не брюзга,
Но мне не в кайф твоя серьга,
Которой ухо ты пронзил…
Не знаю – гей ты иль дебил.
Но уж другим тебе не быть.
И можно в джунгли уходить.
Там и косичка, и серьга
Еще в цене наверняка…

Я ненавижу в людях ложь.
Она у всех бывает разной,
Весьма искусной или праздной
И неожиданной — как нож.
Я ненавижу в людях ложь.
Ту, что считают безобидной,
Ту, за которую мне стыдно.
Хотя не я, а ты мне лжешь.
Я ненавижу в людях ложь.
И очень я душой страдаю,
Когда ее с улыбкой дарят
Так, что сперва не разбершь.
Я ненавижу в людях ложь.
От лжи к предательству полшага.
Когда-то все решала шпага.
А нынче старый стиль негож.
Я ненавижу в людях ложь.
И не приемлю объяснений.
Ведь человек — как дождь весенний,
А как он чист, апрельский дождь…

Я ничего и никому не должен.
Не должен клясться в верности стране
За то, что с ней до нищеты я дожил.
За то, что треть земли моей в огне.

Я ничего и никому не должен.
Мне «молодые волки» не указ.
Они, конечно, много нас моложе,
Но вовсе не талантливее нас.

И новый мир по старому ничтожен
Среди своих раздоров и корыт.
Я ничего и никому не должен,
Поскольку никогда не жил в кредит.

Я останусь навсегда двадцатилетним,
Если не по внешности судить,
А по той наивности и бредням,
Без которых мне уже не жить.
Я останусь навсегда двадцатилетним,
Потому что верил с юных лет,
Что не буду средь коллег последним.
Впрочем, среди них последних нет.
Я останусь навсегда двадцатилетним,
Потому что радостно живу.
Восторгаясь то закатом летним,
То седыми льдами на плову.
Я останусь навсегда двадцатилетним.
Потому что ты всегда со мной.
Ну, а счастье не дается в среднем.
Только все —
На весь наш путь земной.

Я первый свой автограф
Дал в семнадцать лет.
Такому же юнцу,
Влюбленному в поэзию.
Не думал я тогда,
Что буду стар и сед.
Живя в стихах и празднично,
И весело.
А время шло…
И сквозь его туман
Я вслушиваюсь в жизнь свою,
Как в песню.
И мальчикам даю автографы для мам,
Для их бабуль —
Теперь моих ровесниц.

Я по тебе схожу с ума,
Как по земле
Морской прибой.
И целый мир —
Моя тюрьма,
Когда в разлуке мы с тобой.
Я по тебе схожу с ума,
Когда ты около меня.
И все высокие слова
Лишь дым от жаркого огня.

Я пред тобой ни в чем не виноват.
Ни в чем я пред тобою невиновен.
Но почему так холоден твой взгляд,
Как будто ты по гороскопу Овен.

А этот знак враждебен моему.
И значит нет меж нами примиренья.
Ну, выйди из созвездия на время,
Оставь свою таинственную тьму.

Побудь со мной в моем веселом знаке,
Где доброта и верность правят бал.
Душа твоя оттает от похвал,
Как от тепла глаза больной собаки.

Я пред тобой ни в чем не виноват.
И все я напридумал про созвездья.
Давай вернемся в мир своих утрат,
Где наши дни и души были вместе.

Давай вернемся в мир своих утрат.
И выясним, кто был в них виноват.

Я пришёл в тот дом, где ты жила.
Всё полно тобою в этом доме.
Как улыбка —
Комната светла.
И цветы прохладны,
Как твои ладони.
В комнате витает аромат,
Что меня так волновал при встречах.
В память наших будущих утрат
Разреши зажечь мне эти свечи.
Все как будто здесь знакомо мне:
Телефон,
Что нам дарил друг друга,
Кресло, отодвинутое в угол,
И пейзаж в распахнутом окне.
Розы для тебя поставлю в вазу.
Оживит их теплый свет дневной.
И хотя я не был здесь ни разу,
Ты была здесь счастлива со мной.
Дом тебе мой передаст привет.
Оглянусь с печального порога…
Хочется побыть еще немного
Около тебя,
Хотя тебя здесь нет…

Я прожил нелегкую жизнь:
Репрессии, голод, война…
Мне сердце шептало:
«Держись!
Иные придут времена…»
Пришли…
Но не те, что я ждал.
Пришли времена «воротил»,
Эпоха ворюг и менял,
И вновь этот мир мне не мил.
А нас – ту великую часть,
Что держит страну на плечах,
Ввергают, как прежде, в напасть,
Чтоб свет в наших душах зачах…
Я прожил нелегкую жизнь.
И злобится память моя.
А сердце мне шепчет:
«Держись…»
Держусь за таких же, как я.

Я разных людей встречал —
Лукавых, смешных и добрых.
Крутых, как девятый вал,
И вспыльчивых, словно порох.
Одни, как хитрая речь.
Другие открыты настежь.
О, сколько же было встреч
И с бедами, и со счастьем.
То нaдолго, то на миг.
Все в сердце моем осталось…
Одни – это целый мир.
Другие – такая малость.
Пусть встречи порой напасть.
Со всеми хочу встречаться.
Чтоб вдруг до одних не пасть,
А до других подняться.

Я с женщинами спорить не могу.
Не потому,
Что все переиначат.
А потому,
Что лошадь на скаку
Не стоит останавливать…
Пусть скачет.

Я стою у могилы Сергея Есенина.
И ромашки печально кладу
На плиту.
Он любил их при жизни.
И рвал их рассеянно.
И воспел эту землю —
В дождях
И цвету.

Я счастлив снова думать о тебе,
И дум таких уже теперь не мерено.
Я радуюсь, что ты в моей судьбе.
И уходить, как будто, не намерена.
Благодарю судьбу за первый день любви.
За все другие, что еще предвидятся.
Твое молчанье и слова твои,
Как вздох царевны на влюбленность витязя.

Я тебя теряю —
Как лес теряет музыку,
Когда в него приходят холода.
Моей душе —
Пожизненному узнику —
Из памяти не выйти никуда.

Я тебя теряю —
Как дом теряет небо,
Когда окно зашторивает дождь.
И будущее наше, словно ребус:
Я не прочту.
И вряд ли ты прочтешь.

Я увидел свой скелет
И застыл от ужаса.
Мой рентгеновский портрет
Стал проверкой мужества.
Я разглядывал его,
Словно травматолог.
И не понял ничего —
Стар я или молод.
Хорошо, что снимок мой
Снят был не посмертно.
Я принес его домой
С недоверьем смерда.
И повесил свой скелет
Рядом с книжным шкафом…
Смотрит мрачно старый Фет,
И смеется Кафка…

Я ужинаю в среду с дураком.
Он из числа благонадежных граждан.
Но я пока с ним даже не знаком.
А, впрочем, это и не так уж важно.
Я позабавлюсь от души и вслух,
Когда дурак заявится на ужин.
Уж сколько соберет он оплеух!
И как он будет мыслями натужен!
Я отточу язвительность свою,
Хотя ничто я изменить не в силах…
По-прежнему в моем родном краю
Власть держится на лести и дебилах.

Я устал от этой жизни,
От ее проблем.
От речей пустопорожних,
Взявших души в плен.
Я устал от этой жизни,
От ее невзгод,
Где горбатится
И терпит
Горести народ.
Где история в загоне,
Прошлое – в дерьме.
«Ничего не надо помнить», —
Говорят стране.
Я устал от этой жизни,
Где порядка нет,
Потому что нашей власти
Слишком мало лет.
Ей бы надо подучиться,
Прежде чем учить
Тех,
Кто смотрит с укоризной
На лихую прыть.
Я устал от этой жизни,
Взятой напрокат…
Может, кто-то мне подскажет,
Кто в том виноват?

Я хотел тебе лес показать.
Он таинственен — только бы слушать.
Даже боязно слово сказать,
Словно можно в нем что-то нарушить.
Я хотел, чтоб в его волшебство
Ты неслышно вошла на мгновенье.
И прощальную песню его
Положила к себе на колени.
Чтоб потом — где бы ты ни была —
Этот лес никогда не забыла.
Ни прохлады его, ни тепла,
Ни его золотого настила.
Чтобы в сердце хранился покой
И молчание сосен и елей,
Словно ты дотянулась рукой
До зеленой его колыбели.

Я эти строки обращаю к юным,
Чьи души, как открытая тетрадь.
Кому уже понятен взрослый юмор,
Который помогает выживать.
Хотел бы я им передать свой опыт,
От глупостей и бед предостеречь,
Чтобы в душе не оседала копоть,
Когда начнут иллюзии гореть.
Чем меньше будет разочарований,
Тем больше в сердце мудрости и сил.
А жизнь и награждает нас, и ранит,
И не поймешь – кто мил ей, кто не мил.
И к этому уже нельзя привыкнуть…
Надеясь на российское «авось»,
Судьбе не зря выплачиваем выкуп
Мы тем, чего добиться не пришлось.
Я обращаю к юным эти строки.
Пускай они не повторяют нас,
Когда мы перед недругами кротки,
А возле лжи не поднимаем глаз.

Всего стихотворений: 455