Алексей Николаевич Апухтин (1840-1893)

• Биография Алексея Апухтина
• Стихотворения Алексея Апухтина по темам

Все стихотворения Алексея Апухтина на одной странице

- Оглавление -

Уж  две недели я живу в монастыре
Среди молчания  и тишины  глубокой.
    Наш  монастырь построен на горе
    И обнесен оградою высокой.
Из  башни летом вид чудесный, говорят,
На  дальние леса, озера и селенья;
    Меж  кельями  разбросанными - сад,
Где множество цветов и редкие растенья
(Цветами монастырь  наш славился давно).
         Весной в нем рай земной, но ныне
    Глубоким  снегом все занесено,
    Все  кажется мне белою пустыней,
         И только куполы  церквей
         Сверкают золотом над ней.
    Направо  от ворот, вблизи собора,
         Из-за дерев едва видна,
    Моя  ютится келья в два окна.
Приманки   мало в ней для суетного взора:
Дощатая  кровать, покрытая ковром,
Два  стула кожаных, меж окон стол дубовый
    И  полка книг церковных над столом;
В  киоте лик Христа, на Нем венец терновый.

Жизнь  монастырская без бурь и без страстей
    Мне  кажется каким-то сном беспечным.
Не слышу  светских фраз, затверженных речей
    С их вечной ложью  и злословьем вечным,
         Не вижу  пошлых, злобных лиц...
    Одно  смущает: недостаток веры,
Но Бог  поможет мне; Его любви нет меры
         И милосердью  нет границ!
Проснувшись, каждый  день я к старцу Михаилу
         Иду  на послушанье в скит.
Ему  на вид лет сто, он ходит через силу,
    Но  взор его сверкает и горит
        Глубокой, крепкой верой в Бога
    И  в душу смотрит пристально и строго.
        Вчера сказал он с гневом мне,
    Что одержим  я духом своеволья
    И  гордости, подобно сатане;
        Потом  повел меня в подполье
И  показал мне гроб, в котором тридцать лет
    Спит, как мертвец, он, саваном одет,
        Готовясь к жизни  бесконечной...
Я  с умилением и горестью сердечной
Смотрел на  этот одр унынья и борьбы.
        Но  старец спит в нем только летом;
        Теперь в гробу суровом этом
Хранятся  овощи, картофель и грибы.

День знаменательный, и как бы я его
    Мог  описать, когда бы был поэтом!
    По  приказанью старца моего
    Поехал я рубить дрова с рассветом
    В сосновый бор. Я помню, в первый  раз
Я  проезжал его, томим тяжелой думой;
        Октябрьский  серый вечер гас,
И  лес казался мне могилою угрюмой:
    Так был  тогда он мрачен и уныл!
Теперь  блеснул он мне красою небывалой.
        В восторге, как ребенок малый,
        Я вежды  широко  раскрыл.
Покрыта  парчевым блестящим  одеяньем,
Стояла  предо мной гигантская сосна;
Кругом  глубокая такая тишина,
Что нарушать ее боялся я дыханьем.
Деревья стройные, как небеса светлы,
Вели, казалось, в глубь серебряного сада,
И хлопья снежные, пушисты,  тяжелы,
Повисли на ветвях, как гроздья винограда.
И долго я стоял без мыслей и без слов...
Когда же топора впервые звук раздался,
Весь лес заговорил, затопал, засмеялся
Как  бы от тысячи невидимых шагов.
     А щеки мне щипал  мороз сердитый,
И  я рубил, рубил, один в глуши лесной...
     К полудню  возвратился я домой
        Усталый,  инеем покрытый.
        О, никогда, мои друзья,
     Так не был весел и доволен я
        На  ваших сходках монотонных
         И на цинических пирах,
На  ваших раутах игриво-похоронных,
         На ваших скучных  пикниках!

    Как медленно проходит день за днем,
         Как в одиночестве моем
Мне ночи кажутся и долги, и унылы!
Всю душу рассказать хотелось бы порой,
    Но иноки безмолвны, как могилы...
Как будто чувствуют они, что я чужой,
    И от меня невольно сторонятся...
         Игумен, ризничий боятся,
    Что я уйду из их монастыря,
    И часто мне читают поученья,
О нуждах братии охотно говоря;
    Но речи их звучат без убежденья.
    А духовник мой, старец Михаил,
На днях в своем гробу навеки опочил.
Готовясь отойти к неведомому миру,
Он долго говорил о вере, о кресте,
    И пел чуть слышным  голосом стихиру:
         "Не осуди меня, Христе!"
    Потом, заметя наше  огорченье,
    Он нам сказал: "Не страшен смертный  час!
Чего вы плачете? То глупость плачет в вас,
    Не смерть увижу я, но воскресенье!"
Когда ж в последний раз он стал благословлять,
Какой-то радостью чудесной, неземною
Светился взор его. Да, с верою такою
         Легко и жить, и умирать!

        Сегодня сценою печальной
        Весь монастырь взволнован был.
Есть послушник  у нас, по имени Кирилл.
        Пришел  он из Сибири дальней
    Еще  весной и все привлек сердца
Своею  кротостью и верой без предела.
Он  сын единственный богатого купца,
Но  верой пламенной душа его горела
От  первых детских лет. Таил он мысль свою,
    И  вот однажды бросил дом, семью,
Оставивши  письмо, что на служенье Богу
        Уходит  он. Отец и мать
Чуть не сошли с ума; потом его искать
    Отправились в безвестную дорогу.
Семь месяцев, влача томительные дни,
По  всем монастырям скиталися они.
        Вчера с надеждою  последней
Приехали сюда, не зная ничего,
    И  нынче вдруг за раннею обедней
    Увидели  Кирюшу  своего...

    Вся братия стояла у собора,
    Кирилл  молчал, не поднимая взора.
Отец -  осанистый, седой как лунь старик -
Степенно начал речь, но стольких впечатлений
Не вынесла  душа: он головой поник
        И  стал пред сыном на колени.
        Он  заклинал его Христом
        Вернуться снова в отчий дом,
    Он  говорил, как жизнь ему постыла...
"На что богатства мне? Кому их передать?
Кирюша,  воротись! Возьмет меня могила -
Опять придешь  сюда: тебе недолго ждать!"
Игумен  отвечал красноречиво, ясно,
    Что это благодать, а не напасть,
    Что горевать отцу напрасно,
    Что сын его избрал благую часть,
    Что он грехи отцовские замолит,
    Что тяжело  идти от света в тьму,
Что, впрочем, он его остаться не неволит:
"Пускай решает  сам по сердцу своему!"
    А  мать молчала. Робкими глазами
    Смотрела то на сына, то на храм,
И  зарыдала вдруг, припав к его ногам,
И  таял белый снег под жгучими слезами.
Кирилл  бледнел, бледнел; в душе его опять,
Казалось, перелом какой-то совершался,
Не  выдержал и  он: обняв отца и мать,
        Заплакал  горько... но остался.
Так  наша жизнь идет: везде борьба, разлад...
Кого ж  Ты  осудил, о правосудный Боже?
И  правы старики, и сын не виноват,
И  долгу своему игумен верен тоже...
Как  разрешить вопрос? Что радость для одних,
        Другим  - причина  для страданья...
     Решать я не могу задач таких...
        Но  только матери рыданья
     Сильней всего звучат в ушах моих!

Труды говения я твердо перенес,
     Господь послал мне много теплых слез
     И покаянья искреннее слово...
     Но нынче -  в день причастия святого,-
         Когда к часам я шел в собор,
     Передо мною женщина  входила...
Я  задрожал, как лист, вся кровь во мне застыла,
О, Боже  мой! она!.. Упорный, долгий взор
        Ее заставил оглянуться.
Нет, обманулся я. Как мог я обмануться?
И  сходства не было: ее походка, рост -
И  только... Но с тех пор я исповедь и пост -
     Все позабыл, молиться я не смею,
Покинула  меня святая благодать,
        Я  снова полон только ею,
О  ней лишь я могу и думать и писать!
     Два месяца безоблачного счастья!
     Пусть невозвратно канули они,
Но   как не вспомянуть  в печальный  день ненастья
     Про теплые, про солнечные дни?
     Потом пошли язвительные  споры,
     Пошел обидный,  мелочный разлад,
         Обманов горьких длинный  ряд,
         Ничем  не вызванные ссоры...
         В угоду ей я стал рабом,
Я  поборол в себе и ревность, и желанья;
Безропотно  сносил, когда с моим врагом
         Она спешила  на свиданье.
     Но этим я не мог ее смягчить...
         С каким рассчитанным  стараньем
Умела мне она всю душу  истомить
         То жестким  словом, то молчаньем!
И часто я хотел ей в сердце заглянуть;
         В недоуменьи молчаливом
Смотрел я на нее, надеясь что-нибудь
         Прочесть в лице ее красивом.
Но  я не узнавал в безжалостных чертах
Черты, что были мне так дороги и милы;
    Они в меня вселяли только страх...
Два года я терпел и мучился в цепях,
    Но  наконец терпеть не стало силы...
    Я убежал...
              Мне  монастырь святой
        Казался пристанью  надежной,
Расстаться надо мне и с этою мечтой!
Напрасно  переплыл я океан безбрежный,
Напрасно  мой челнок от грозных спасся волн,-
На  камни острые наткнулся он нежданно,
И хлынула  вода, и тонет бедный челн
        В виду земли обетованной.

О, наконец! Из вражеского стана
Я убежал, израненный боец...
Из мира  лжи, измены и обмана
Полуживой  я спасся наконец!
В моей душе ни злобы нет, ни мщенья,
На подвиги и жертвы я готов...

Обитель мира, смерти и забвенья,
Прими меня под твой смиренный кров!

              (Памяти Пушкина)

Я видел блеск свечей, я слышал скрипок вой,
Но мысль была чужда напевам бестолковым,
И тень забытая носилась предо мной
В своем величии суровом.

Курчавым мальчиком, под сень иных садов
Вошел он в первый раз, исполненный смущенья;
Он помнил этот день среди своих пиров,
Среди невзгод и заточенья.

Я вижу: дремлет он при свете камелька,
Он только ветра свист да голос бури слышит;
Он плачет, он один... и жадная рука
Привет друзьям далеким пишет.

Увы! где те друзья? Увы! где тот поэт?
Невинной жертвою пал труп его кровавый...
Пируйте ж, юноши, - его меж вами нет,
Он не смутит вас дерзкой славой!

"Она была  твоя!" - шептал мне вечер мая,
    Дразнила  долго песня соловья,
Теперь он замолчал, и эта ночь немая
    Мне  шепчет вновь: "Она была твоя!"
Как листья тополей в сияньи серебристом,
Мерцает  прошлое, погибшее давно;
О  нем мне говорят и звезды в небе чистом,
И  запах резеды, ворвавшийся в окно.
И  некуда бежать, и мучит ночь немая,
Рисуя милые, знакомые  черты...
О  незабвенная, о вечно дорогая,
Откликнись, отзовись, скажи мне: где же ты?
Вот видишь: без тебя мне жить невыносимо,
    Я  изнемог, я выбился из сил;
Обиды,  горе, зло - я все забыл, простил,
Одна любовь  во мне горит неугасимо!
Дай подышать  с тобой мне воздухом одним,
Откликнись, отзовись, явись хоть на мгновенье,
А  там пускай опять хоть годы заточенья
        С  могильным холодом своим!

Второе февраля... О, вечер роковой,
    В который  все ушло: моя свобода,
        И  гордость сердца, и покой...
Бог знает почему - тому назад три года -
    Забрел  я к ней. Она была больна,
Но  приняла меня. До этих пор мы в свете
    Встречались часто с ней, и встречи эти
        Меня  порой лишали  сна
        И  жгли тревогою минутной,
Как бы  предчувствием далеким... но пока
        В  душе то чувство жило смутно,
Как подо льдом живет  бурливая река.
Она была  больна, ее лицо горело,
        И  в лихорадочном огне
С такой решимостью, с такой отвагой смелой
    Глубокий взор ее скользил по мне!
От белой лампы  свет ложился так приветно;
        Часы летели. Мы  вдвоем,
    Шутя,  смеясь, болтали обо всем,
    И  тихий вечер канул незаметно.
        А  в сердце, как девятый вал,
Могучей  страсти пыл и рос и поднимался,
Все поняла она, но я не понимал...
        Не  помню, как я с ней расстался,
    Как  вышел я в тумане на крыльцо...
Когда  ж немая ночь пахнула мне в лицо,
Я понял, что меня влечет неудержимо
    К  ее ногам... и в сладком забытьи
    Вернулся я домой... о, мимо, мимо,
         Воспоминания мои!

     Увы! меня открыли! Пишет  брат,
Что всюду о моем побеге говорят,
         Что все смеются до упаду,
Что басней города я стал, к стыду друзей,
         И просит прекратить скорей
     Мою, как говорит он, "ескападу".
Я басня города! Не все ли мне равно?
     В далекой, ранней юности, бывало,
Боялся я того, что может быть смешно,
     Но это чувство скоро миновало.
Теперь, когда с людьми все связи порваны,
Как сами мне они и жалки, и смешны!
         Мне дела нет до мненья света,
Но мнение одно хотел бы я узнать...
Что говорит она? Впервые слово это
     Я заношу в заветную тетрадь...
         Ее не назвал я... но что-то
         Кольнуло сердце, как ножом.
Ужель ничем, ничем: ни трудною работой,
     Ни долгою молитвой, ни постом
         Из сердца вырвать не придется
         Воспоминаний роковых?
         Оно, как прежде, ими бьется,
     Они и в снах, и в помыслах моих,
    Смешно  же лгать перед самим собою...
Но этих помыслов я старцу не открою!

    Сейчас меня игумен посетил
    И объявил мне с видом снисхожденья,
    Что я болезнью грех свой искупил
И рясофорного достоин постриженья,
    Что если я произнесу обет,
        Мне  в мир возврата больше нет.
        Он  дал мне две недели срока,
    Чтоб укрепиться телом и умом,
        Чтобы  молитвой и постом
    Очиститься от скверны и порока.
Не  зная, что сказать, в тоске потупя взор,
Я молча выслушал  нежданный  приговор,
И, настоятеля приняв благословенье,
Шатаясь, проводил до сада я его...
    В саду все было пусто и мертво.
        Все было прах и разрушенье.
Лежал  везде туман густою пеленой.
        Я  долго взором, полным муки,
        Смотрел на тополь бедный  мой.
Как бы  молящие, беспомощные  руки,
    Он  к небу ветви голые простер,
И листья желтые  всю землю покрывали -
        Символ  забвенья и печали,
    Рукою смерти вытканный ковер!

          (Н. И. М....ву)

О Боже мой! Зачем средь шума и движенья,
Среди толпы веселой и живой
Я вдруг почувствовал невольное смущенье,
Исполнился внезапною тоской?
При звуках музыки, под звуки жизни шумной,
При возгласах ликующих друзей
Картины грустные любви моей безумной
Предстали мне полнее и живей.
Я бодро вновь терплю, что в страсти безнадежной
Уж выстрадал, чего уж больше нет,
Я снова лепечу слова молитвы нежной,
Я слышу вопль - и слышу смех в ответ.
Я вижу в темноте сверкающие очи,
Я чувствую, как снова жгут они...
Я вижу все в слезах проплаканные ночи,
Все в праздности утраченные дни!
И в будущее я смотрю мечтой несмелой...
Как страшно мне, как всё печально в нем!
Вот пир окончится... и в зале опустелой
Потухнет свет... И ночь пройдет. Потом,
Смеясь, разъедутся, как в праздники, бывало,
Товарищи досугов годовых, -
Останется у всех в душе о нас так мало,
Забудется так много у иных...
Но я... забуду ли прожитые печали,
То, что уж мной оплакано давно?
Нет, в сердце любящем, как в этой полной зале,
Всё станет вновь и пусто и темно.
И этих тайных слез, и этой горькой муки,
И этой страшной мертвой пустоты
Не заглушат вовек ни шумной жизни звуки,
Ни юных лет веселые мечты.

    Восторженный  канон Дамаскина
        У всенощной сегодня пели,
И умилением  душа была полна,
И чудные  слова мне душу разогрели.
"Владыка  в древности чудесно спас народ..."
О верю, верю. Он  и в наши дни придет
        И  чудеса свершит другие.
О Боже!  не народ - последний из людей
    Зовет Тебя, тоскою смертной полный...
    В моей душе бушуют также волны
        Воспоминаний  и страстей.
        Он волны  осушил морски
О, осуши  же их своей могучей дланью!
Как  солнцем освети греховных мыслей тьму...
    О, снизойди к ничтожному созданью!
    О, помоги неверью моему!

Как на старинного, покинутого друга
Смотрю я на тебя, забытая тетрадь!
Четыре месяца в томлении недуга
     Не мог тебе я душу поверять.
За дерзкие слова, за ропот мой греховный
    Господь достойно покарал меня:
Раз летом иноки на паперти церковной
        Меня  нашли с восходом дня
И  в келью принесли. Я помню, что сначала
    Болезнь меня безжалостно терзала.
    То гвоздь несносный, муча по ночам,
    В моем мозгу пылавшем шевелился,
    То мне казалось, что какой-то храм
    С колоннами ко мне на грудь валился;
    И горем я, и жаждой был томим.
Потом утихла боль, прошли порывы горя,
        И я безгласен, недвижим
    Лежал на дне неведомого моря.
        Среди туманной, вечной мглы
        Я видел только волн движенье,
И были волны  те так мягки и теплы,
    Так нежило меня прикосновенье
    Их тонких струй. Особенно одна
Была хорошая, горячая волна.
    Я ждал ее. Я часто издалека
Следил, как шла она высокою стеной,
        И разбивалась надо мной,
    И в кровь мою вливалася глубоко.
    Нередко пробуждался я от сна,
И  жутко было мне, и ночь была черна;
        Тогда, невольным страхом полный,
        Спешил я вновь забыться сном,
    И снова я лежал на дне морском,
И снова вкруг меня катились волны, волны...
    Однажды я проснулся, и ясней
         Во мне явилося сознанье,
    Что я еще живу среди людей
    И обречен на прежнее страданье.
         Какой тоской заныла грудь,
 Как показался мне ужасен мир холодный,
И жадным взором я искал чего-нибудь,
        Чтоб прекратить мой век бесплодный...
Вдруг образ матери передо мной предстал,
    Давно забытый образ. В колыбели
    Меня, казалось, чьи-то руки грели,
    И чей-то голос тихо напевал:

    "Дитя мое, с тех пор как в гробе тесном
    Навек меня зарыли под землей,
    Моя душа, живя в краю небесном,
    Незримая, везде была с тобой.

    Слепая ль страсть твой разум омрачала,
    Обида  ли терзала в тишине,
    Я знала все, я все тебе прощала,
    Я плакала с тобой наедине.

    Когда ж к тебе толпой неслися грезы
    И мир  дремал, в раздумье погружен,
    Я с глаз твоих свевала молча слезы
    И тихо улыбалася сквозь сон.

    И в этот час одна я видеть смела,
    Как сердце разрывается твое...
    Но я сама любила  и терпела,
    Сама жила, - терпи, дитя  мое!"

    И я терплю и вяну. Дни, недели
        Гурьбою скучной пролетели.

    Умру  ли я, иль нет, - мне все равно.
    Желанья  тонут в мертвенном покое.
        И равнодушие  тупое
        В груди осталося одно.

О Ты, который мне и жизнь и разум дал,
    Которого я с детства чтил душою
        И  Милосердым  называл!
В немом отчаяньи стою я пред Тобою.
Все наши помыслы  и чувства от Тебя,
Мы  дышим,  движемся. Твоей покорны власти...
    Зачем  же Ты караешь нас за страсти,
    Зачем  же мы так мучимся, любя?
И, если от греха нам убежать случится,
    Он  гонится за нами по пятам,
В убогой келье грезою гнездится,
    Мечтой  врывается в Твой храм.
Вот я пришел к Тебе, измученный, усталый,
Всю  веру детских лет в душе своей храня...
Но  Ты  услышал  ли призыв мой  запоздалый,
Как сына блудного Ты  принял ли меня?
О  нет! в дыму кадил, при звуках песнопенья,
Молиться  я не мог, и образ роковой
Преследовал, томил, смеялся надо мной...
Теперь  я не прошу ни счастья, ни забвенья,
        Нет  у меня ни сил, ни слез...
Пошли   мне смерть, пошли мне  смерть скорее!
Чтоб мой язык, в безумьи цепенея,
        Тебе хулы не  произнес;
        Чтоб дикий стон последней муки
    Не  заглушил молитвенный псалом;
    Чтоб на себя не наложил я руки
    Перед  Твоим безмолвным  алтарем!

    Христос воскрес! Природа воскресает,
    Бегут, шумят весенние ручьи,
И  теплый ветерок и нежит и ласкает
        Глаза усталые мои.
        Сегодня к старцу Михаилу
    Пошел  я в скит на свежую могилу.
Чудесный  вечер был. Из церкви надо мной
Неслось пасхальное, торжественное пенье,
И  пахло ладаном, разрытою землей,
И  все так звало жить, сулило воскресенье!
О, Боже! думал я, зачем томлюсь я тут?
    Мне  тридцать лет, совсем здоров я телом,
        И  наслаждение, и труд
    Могли  бы быть еще  моим уделом,
    А  между тем я жалкий  труп душой.
        Мне  места в мире нет. Давно ли
Я  полной жизнью жил  и гордо жаждал воли,
    Надеялся на счастье и покой?
    От тех надежд и  тени не осталось,
        И  призрак юности исчез...
        А  в церкви громко раздавалось:
        "Христос воскрес! Христос воскрес!"

     На монастырской башне полночь бьет,
И в бездну падает тяжелый, грустный год.
     Я с ним простился тихо, хладнокровно,
Один в своем углу: все спит в монастыре.
         У нас и службы  нет церковной,
     Здесь Новый  год встречают в сентябре.
В миру, бывало, я, в гостиной шумной стоя,
Вел тихий разговор с судьбой наедине.
Молил  я счастия, - теперь молю покоя...
Чего еще желать, к чему стремиться мне?
А год тому назад... Мы были вместе с нею,
Как будущее  нам казалося светло,
Как сердце жгла она улыбкою  своею,
         Как платье белое к ней шло!

Две ночи страшные  один в тоске безгласной,
        Не  зная отдыха, ни сна,
    Я  просидел у этого окна.
И  третья ночь прошла, чуть брезжит день
                                       ненастный,
    По  небу тучи серые ползут.
    Сейчас ударит колокол соборный,
    По  всем дорожкам сада там и тут
Монахи  медленно в своей одежде черной,
        Как  привидения, идут.
И  я туда пойду, попробую забыться,
Попробую  унять бушующую   страсть,
        К  ногам Спасителя упасть
        И  долго плакать и молиться!

Последний день свободы, колебанья
Уж занялся над тусклою землей,
В последний раз любви воспоминанья
Насмешливо  прощаются со мной.

А завтра я дрожащими устами
Произнесу монашества обет.
Я в Божий храм, сияющий огнями,
Войду босой и рубищем одет.

И над душой, как в гробе мирно спящей,
Волной неслышной  время протечет,
И к смерти той, суровой, настоящей,
Не будет мне заметен переход.

По темной, узкой лестнице шагая,
С трудом спускался я... Но близок день:
Я встрепенусь и, посох свой роняя,
Сойду одну последнюю ступень.

Засни же, сердце! Молодости милой
Не поминай! Окончена борьба...
О Господи, теперь прости, помилуй
Мятежного, безумного раба!

         Зачем былого пыл тревожный
         Ворвался вихрем в жизнь мою
         И разбудил неосторожно
         В груди дремавшую  змею?
     Она опять вонзила в сердце жало,
     По старым ранам вьется и ползет,
         И мучит, мучит, как бывало,
         И мне молиться не дает.
         А завтра пост. Дрожа от страха,
         Впервые исповедь монаха
         Я должен  Богу принести...
Пошли  же, Господи, мне силу на пути,
Дай мне источник слез и чистые восторги,
         Вручи  мне крепкое копье,
         Которым, как Святой Георгий,
      Я б раздавил прошедшее  мое!

	 (Из Великого Канона)

         Помощник,  Покровитель мой!
Явился  Он ко мне, и я от мук избавлен,
        Он  Бог мой, словно Он прославлен,
И  вознесу Его я скорбною душой.

С чего начну свои оплакивать деянья,
Какое положу  начало для рыданья
        О  грешном, пройденном пути?
    Но, Милосердый,  Ты  меня прости!

        Душа  несчастная! Как Ева,
        Полна  ты страха и стыда...
        Зачем, зачем, коснувшись древа,
    Вкусила ты безумного плода?

    Адам  достойно изгнан был из рая
За то, что заповедь одну не сохранил:
    А я какую  кару заслужил,
    Твои веленья вечно нарушая?

От юности  моей погрязнул я в страстях,
Богатство растерял, как жалкий расточитель,
Но не отринь  меня, поверженного в прах,
    Хоть  при конце спаси меня, Спаситель!

    Весь язвами и ранами покрыт,
        Страдаю я невыносимо;
Увидевши  меня, прошел священник мимо
    И отвернулся, набожный левит...

     Но  Ты, извлекший мир  из тьмы могильной,
О, сжалься надо мной! -  мой близится конец...
Как сына  блудного прими меня, Отец!
        Спаси, спаси меня, Всесильный!

Недвижно безмолвное море,
По берегу чинно идут
Знакомые лица, и в сборе
Весь праздный, гуляющий люд.

Проходит банкир бородатый,
Гремит офицер палашом,
Попарно снуют дипломаты
С серьезным и кислым лицом.

Как мумии, важны и прямы,
В колясках своих дорогих
Болтают нарядные дамы,
Но речи не клеются их.

"Вы будете завтра у Зины?.."
- "Княгине мой низкий поклон..."
- "Из Бадена пишут кузины,
Что Бисмарк испортил сезон..."

Блондинка с улыбкой небесной
Лепечет, поднявши лорнет:
"Как солнце заходит чудесно!"
А солнца давно уже нет.

Гуманное общество теша,
Несется приятная весть:
Пришла из Берлина депеша:
Убитых не могут и счесть.

Графиня супруга толкает:
"Однако, мой друг, посмотри,
Как весело Рейс выступает,
Как грустен несчастный Флери".

Не слышно веселого звука,
И гордо на всем берегу
Царит величавая скука,
Столь чтимая в светском кругу.

Темнеет. Роса набежала.
Туманом оделся залив.
Разъехались дамы сначала,
Запас новостей истощив.

Наружно смиренны и кротки,
На промысел выгодный свой
Отправились в город кокотки
Беспечной и хищной гурьбой.

И следом за ними, зевая,
Дивя их своей пустотой,
Ушла молодежь золотая
Оканчивать день трудовой.

Рассеялись всадников кучи,
Коляски исчезли в пыли,
На западе хмурые тучи
Как полог свинцовый легли.

Один я.- Опять надо мною
Везде тишина и простор;
В лесу, далеко, за водою,
Как молния вспыхнул костер.

Как рвется душа, изнывая,
На яркое пламя костра!
Кипит здесь беседа живая
И будет кипеть до утра;

От холода, скуки, ненастья
Здесь, верно, надежный приют;
Быть может, нежданное счастье
Свило себе гнездышко тут.

И сердце трепещет невольно...
И знаю я: ехать пора,
Но как-то расстаться мне больно
С далеким мерцаньем костра.

Когда о смерти мысль приходит мне случайно,
Я не смущаюся ее глубокой тайной,
И, право, не крушусь, где сброшу этот прах,
Напрасно гибнущую силу -
На пышном ложе ли, в изгнаньи ли, в волнах,
Для похорон друзья сберутся ли уныло,
Напьются ли они на тех похоронах
Иль неотпетого свезут меня в могилу,-
Мне это все равно... Но если. Боже мой!
Но если не всего меня разрушит тленье
И жизнь за гробом есть,- услышь мой стон больной,
Услышь мое тревожное моленье!

Пусть я умру весной. Когда последний снег
Растает на полях и радостно на всех
Пахнет дыханье жизни новой,
Когда бессмертия постигну я мечту,
Дай мне перелететь опять на землю ту,
Где я страдал так горько и сурово.
Дай мне хоть раз еще взглянуть на те поля,
Узнать, все так же ли вращается земля
В своем величьи неизменном,
И те же ли там дни, и так же ли роса
Слетает по утрам на берег полусонный,
И так же ль сини небеса,
И так же ль рощи благовонны?
Когда ж умолкнет все и тихо над землей
Зажжется свод небес далекими огнями,
Чрез волны облаков, облитые луной,
Я понесусь назад, неслышный и немой,
Несметными окутанный крылами.
Навстречу мне деревья, задрожав,
В последний раз пошлют свой ропот вечный,
Я буду понимать и шум глухой дубрав,
И трели соловья, и тихий шелест трав,
И речки говор бесконечный.
И тем, по ком страдал я чувством молодым,
Кого любил с таким самозабвеньем,
Явлюся я... не другом их былым,
Не призраком могилы роковым,
Но грезой легкою, но тихим сновиденьем.
Я все им расскажу. Пускай хоть в этот час
Они поймут, какой огонь свободный
В груди моей горел, и тлел он, и угас,
Неоцененный и бесплодный.
Я им скажу, как я в былые дни
Из душной темноты напрасно к свету рвался,
Как заблуждаются они,
Как я до гроба заблуждался!

Memento mori - Помни о смерти (лат.)

Не говори о ней! К. чему слова пустые?
Но я тебе скажу, что жалкою толпой
Пред ней покажутся красавицы другие,
Как звезды тусклые пред яркою звездой.

Ее не исказил обычай жизни светской,
Свободна и светла она меж нас идет,
Не видно вам огня из-за улыбки детской...
Но счастлив будет тот, кто в ней огонь зажжет!

Не говори о ней цветам, деревьям, тучам...
Но в сердце я твоем привык читать давно:
Я вижу, что любви сиянием могучим,
Как солнечным лучом, оно озарено!

Оно забилось всем, что свято и высоко:
И жалостью к другим, и верою в людей...
О, как свою любовь ни затаи глубоко,
Невольно всё в тебе заговорит о ней!

Прости, прости, поэт! Раз, сам того не чая,
На музу ты надел причудливый убор;
Он был ей не к лицу, как вихорь - ночи мая,
Как русской деве - томный взор!

Его заметила на музе величавой
Девчонка резвая, бежавшая за ней,
И стала хохотать, кривляяся лукаво
Перед богинею твоей.

Но строгая жена с улыбкою взирала
На хохот и прыжки дикарки молодой,
И, гордая, прошла и снова заблистала
Неувядаемой красой.

С отрадой тайною, с горячим нетерпеньем
Мы песни ждем твоей, задумчивый певец!
      Как жадно тысячи сердец
Тебе откликнутся могучим упоеньем!
   Художники бессмертны: уж давно
   Покинул нас поэта светлый гений,
   И вот "волшебной силой песнопений"
   Ты воскресаешь то, что им погребено.
Пускай всю жизнь его терзал венец терновый,
Пусть и теперь над ним звучит неправый суд,
      Поэта песни не умрут:
Где замирает мысль и умолкает слово,
Там с новой силою аккорды потекут...
Певец родной, ты брат поэта нам родного,
Его безмолвна ночь, твой ярко блещет день, -
Так вызови ж скорей, творец "Русалки", снова
     Его тоскующую тень!

Минувшей юности своей
Забыв волненья и измены,
Отцы уж с отроческих дней
Подготовляют нас для сцены.-
Нам говорят: "Ничтожен свет,
В нем все злодеи или дети,
В нем сердца нет, в нем правды нет,
Но будь и ты как все на свете!"
И вот, чтоб выйти напоказ,
Мы наряжаемся в уборной;
Пока никто не видит нас,
Мы смотрим гордо и задорно.
Вот вышли молча и дрожим,
Но оправляемся мы скоро
И с чувством роли говорим,
Украдкой глядя на суфлера.
И говорим мы о добре,
О жизни честной и свободной,
Что в первой юности поре
Звучит тепло и благородно;
О том, что жертва - наш девиз,
О том, что все мы, люди,- братья,
И публике из-за кулис
Мы шлем горячие объятья.
И говорим мы о любви,
К неверной простирая руки,
О том, какой огонь в крови,
О том, какие в сердце муки;
И сами видим без труда,
Как Дездемона наша мило,
Лицо закрывши от стыда,
Чтоб побледнеть, кладет белила.
Потом, не зная, хороши ль
Иль дурны были монологи,
За бестолковый водевиль
Уж мы беремся без тревоги.
И мы смеемся надо всем,
Тряся горбом и головою,
Не замечая между тем,
Что мы смеялись над собою!
Но холод в нашу грудь проник,
Устали мы - пора с дороги:
На лбу чуть держится парик,
Слезает горб, слабеют ноги...
Конец.- Теперь что ж делать нам?
Большая зала опустела...
Далеко автор где-то там...
Ему до нас какое дело?
И, сняв парик, умыв лицо,
Одежды сбросив шутовские,
Мы все, усталые, больные,
Лениво сходим на крыльцо.
Нам тяжело, нам больно, стыдно,
Пустые улицы темны,
На черном небе звезд не видно -
Огни давно погашены...
Мы зябнем, стынем, изнывая,
А зимний воздух недвижим,
И обнимает ночь глухая
Нас мертвым холодом своим.

Безмесячная ночь дышала негой кроткой.
Усталый я лежал на скошенной траве.
Мне снилась девушка с ленивою походкой,
С венком из васильков на юной голове.

И пела мне она: «Зачем так безответно
Вчера, безумец мой, ты следовал за мной?
Я не люблю тебя, хоть слушала приветно
Признанья и мольбы души твоей больной.

Но... но мне жаль тебя... Сквозь смех твой
                            в час прощанья
Я слезы слышала... Душа моя тепла,
И верь, что все мечты и все твои страданья
Из слушавшей толпы одна я поняла.

А ты, ты уж мечтал с волнением невежды,
Что я сама томлюсь, страдая и любя...
О, кинь твой детский бред, разбей твои надежды,
Я не хочу любить, я не люблю тебя!»

И ясный взор ее блеснул улыбкой кроткой,
И около меня по скошенной траве,
Смеясь, она прошла ленивою походкой
С венком из васильков на юной голове.

Проходят часы за часами
Несносной, враждебной толпой...
На помощь с тоской и слезами
Зову я твой образ родной!

Я всё, что в душе накипело,
Забуду,— но только взгляни
Доверчиво, ясно и смело,
Как прежде, в счастливые дни!

Твой образ глядит из тумана;
Увы! заслонен он другим —
Тем демоном лжи и обмана,
Мучителем старым моим!

Проходят часы за часами...
Тускнеет и гаснет твой взор,
Шипит и растет между нами
Обидный, безумный раздор...

Вот утра лучи шевельнулись...
Я в том же тупом забытьи...
Совсем от меня отвернулись
Потухшие очи твои.

           (Из Овидия)

Пел богиню влюбленный певец, и тоской его голос
                                           звучал...
Вняв той песне, богиня сошла, красотой лучезарной
                                               сияя,
И к божественно юному телу певец в упоеньи припал,
Задыхаясь от счастья, лобзанием жгучим его покрывая.
Говорила богиня певцу: «Не томися, певец мой, тоской,
Я когда-нибудь снова сойду на твое одинокое ложе —
Оттого что ни в ком на Олимпе не встретить мне
                                       страсти такой,
Оттого что безумные ласки твои красоты мне дороже».

Светает... Не в силах тоски превозмочь,
Заснуть я не мог в эту бурную ночь.
Чрез реки, и горы, и степи простор
Вас, братья далекие, ищет мой взор.
Что с вами? Дрожите ли вы под дождем
В убогой палатке, прикрывшись плащом,
Вы стонете ль в ранах, томитесь в плену,
Иль пали в бою за родную страну,
И жизнь отлетела от лиц дорогих,
И голос ваш милый навеки затих?..
О господи! лютой пылая враждой,
Два стана давно уж стоят пред тобой;
О помощи молят тебя их уста,
Один за Аллаха, другой за Христа;
Без устали, дружно во имя твое
Работают пушка, и штык, и ружье...
Но, боже! один ты, и вера одна,
Кровавая жертва тебе не нужна.
Яви же борцам негодующий лик,
Скажи им, что мир твой хорош и велик,
И слово забытое братской любви
В сердцах, омраченных враждой, оживи!

Небо было черно, ночь была темна.
Помнишь, мы стояли молча у окна,
Непробудно спал уж деревенский дом.
Ветер выл сердито под твоим окном,
Дождь шумел по крыше, стекла поливал,
Свечка догорела, маятник стучал...
Медленно вздыхая, ты глядела вдаль,
Нас обоих грызла старая печаль!
Ты заговорила тихо, горячо...
Ты мне положила руку на плечо...
И в волненье жадном я приник к тебе...
Я так горько плакал, плакал о себе!
Сердце разрывалось, билось тяжело...
То давно уж было, то давно прошло!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, как небо черно, о, как ночь темна,
Как домами тяжко даль заслонена...
Слез уж нет... один я... и в душе моей,
Верь, еще темнее и еще черней.

В житейском холоде дрожа и изнывая,
Я думал, что любви в усталом сердце нет,
И вдруг в меня пахнул теплом и солнцем мая
         Нежданный твой привет.

И снова образ твой, задумчивый, и милый,
И неразгаданный, царит в душе моей,
Царит с сознанием могущества и силы,
         Но с лаской прежних дней.

Как разгадать тебя? Когда любви томленье
С мольбами и тоской я нес к твоим ногам
И говорил тебе: "Я жизнь, и вдохновенье,
         И всё тебе отдам!" -

Твой беспощадный взор сулил мне смерть и муку;
Когда же мертвецом без веры и любви
На землю я упал... ты подаешь мне руку
         И говоришь: "Живи!"

Как стелется по ветру рожь золотая
   Широкой волной,
Как пыль поднимается, путь застилая
   Густою стеной!

Как грудь моя ноет тоской безымянной,
   Мученьем былым...
О, если бы встретить мне друга нежданно
   И плакать бы с ним!

Но горькие слезы я лью только с вами,
   Пустые поля...
Сама ты горька и полита слезами,
   Родная земля!

В темную ночь, непроглядную,
Думы такие несвязные
Бродят в моей голове.
Вижу я степь безотрадную...
Люди и призраки разные
Ходят по желтой траве.

Вижу селение дальнее...
Детской мечтой озаренные,
Годы катились там... но...
Комнаты смотрят печальнее,
Липы стоят обнаженные,
Песни замолкли давно.

Осень... Большою дорогою
Едут обозы скрипучие,
Ветер шумит по кустам.
Станция... крыша убогая...
Слезы старинные, жгучие
Снова текут по щекам.

Вижу я оргию шумную,
Бальные пары за парою,
Блеск набежавшей весны,-
Всю мою юность безумную,
Все увлечения старые,
Все позабытые сны.

Снится мне счастье прожитое...
Очи недавно любимые
Ярко горят в темноте;
Месяц... окошко раскрытое...
Речи, с мечтой уносимые...
Речи так ласковы те!

Помнишь, как с радостью жадною
Слушал я речи те праздные,
Как я поверил тебе!
В темную ночь, непроглядную,
Думы такие несвязные
Бродят в моей голове!

                        Честь имею донести Вашему
                        Высокоблагородию, что в огоро-
                        дах мещанки Ефимовой  найдено
                        мертвое тело.

                            (Из полицейского рапорта)

В убогом рубище, недвижна и мертва,
Она покоилась среди пустого поля.
К бревну прислонена, лежала голова.
Какая выпала вчера ей злая доля?
Зашиб ли хмель ее среди вечерней тьмы,
Испуганный ли вор хватил ее в смятеньи,
Недуг ли поразил,- еще не знали мы
И уловить в лице старались выраженье.
Но веяло оно покоем неземным;
Народ стоял кругом, как бы дивяся чуду,
И каждый клал свой грош в одну большую груду,
И деньги сыпались к устам ее немым.
Вчера их вымолить она бы не сумела...
Да, эти щедрые и поздние гроши,
Что, может быть, спасли б нуждавшееся тело,
Народ охотнее бросает для души. -
Был чудный вешний день. По кочкам зеленели
Побеги свежие рождавшейся травы,
И дети бегали, и жаворонки пели...
Прохладный ветерок, вкруг мертвой головы
Космами жидкими волос ее играя,
Казалось, лепетал о счастье и весне,
И небо синее в прозрачной вышине
Смеялось над землей, как эпиграмма злая!

         М. Д. Ж[едринск]ой

В уютном уголке сидели мы вдвоем,
В открытое окно впивались наши очи,
И, напрягая слух, в безмолвии ночном
Чего-то ждали мы от этой тихой ночи.

Звон колокольчика нам чудился порой,
Пугал нас лай собак, тревожил листьев шорох...
О, сколько нежности и жалости немой,
Не тратя лишних слов, читали мы во взорах!

И сколько, сколько раз, сквозь сумрак новых лет,
Светиться будет мне тот уголок уютный,
И ночи тишина, и яркий лампы свет,
И сердца чуткого обман ежеминутный!

   Ответ на послание

Напрасно дружеским обухом
Меня ты думаешь поднять...
Ну, можно ли с подобным брюхом
Стихи без устали писать?
Мне жить приятней неизвестным,
Я свой покой ценю как рай...
Не называй меня небесным
И у земли не отнимай!

С тобой размеры изучая,
Я думал, каждому из нас
Судьба назначена иная:
Ты ярко блещешь, я угас.

Твои за жизнь напрасны страхи;
Пускайся крепче и бодрей,
То развернись, как амфибрахий,
То вдруг сожмися, как хорей.

Мои же дни темны и тихи.
В своей застрявши скорлупе,
И я плетуся, как пиррихий,
К чужой примазавшись стопе.

   1

В развалинах забытого дворца
Водили нас две нищие старухи,
И речи их лилися без конца.
"Синьоры, словно дождь среди засухи,
Нам дорог ваш визит; мы стары, глухи
И не пленим вас нежностью лица,
Но радуйтесь тому, что нас узнали:
Ведь мы с сестрой последние Микьяли.

    2

Вы слышите: Микьяли... Как звучит!
Об нас не раз, конечно, вы читали,
Поэт о наших предках говорит,
Историк их занес в свои скрижали,
И вы по всей Италии едва ли
Найдете род, чтоб был так знаменит.
Так не были богаты и могучи
Ни Пезаро, ни Фоскари, ни Пучи...

    3

Ну, а теперь наш древний блеск угас.
И кто же разорил нас в пух? - Ребенок!
Племянник Гаэтано был у нас,
Он поручен нам был почти с пеленок;
И вырос он красавцем: строен, тонок...
Как было не прощать его проказ!
А жить он начал уже слишком рано...
Всему виной племянник Гаэтано.

   4

Анконские поместья он спустил,
Палаццо продал с статуями вместе,
Картины пропил, вазы перебил,
Брильянты взял, чтоб подарить невесте,
А проиграл их шулерам в Триесте.
А впрочем, он прекрасный малый был,
Характера в нем только было мало...
Мы плакали, когда его не стало.

    5

Смотрите, вот висит его портрет
С задумчивой, кудрявой головою:
А вот над ним - тому уж много лет,-
С букетами в руках и мы с сестрою.
Тогда мы обе славились красою,
Теперь, увы... давно пропал и след
От прошлого... А думается: все же
На нас теперь хоть несколько похоже.

    6

А вот Франческо... С этим не шути,
В его глазах не сыщешь состраданья:
Он заседал в Совете десяти,
Ловил, казнил, вымучивал признанья,
За то и сам под старость, в наказанье,
Он должен был тяжелый крест нести:
Три сына было у него,- все трое
Убиты в роковом Лепантском бое.

    7

Вот в мантии старик, с лицом сухим:
Антонио... Мы им гордиться можем:
За доброту он всеми был любим,
Сенатором был долго, после дожем,
Но, ревностью, как демоном, тревожим,
К жене своей он был неумолим!
Вот и она, красавица Тереза:
Портрет ее - работы Веронеза -

    8

Так, кажется, и дышит с полотна...
Она была из рода Морозини...
Смотрите, что за плечи, как стройна,
Улыбка ангела, глаза богини,
И хоть молва нещадна,- как святыни,
Терезы не касалася она.
Ей о любви никто б не заикнулся,
Но тут король, к несчастью, подвернулся.

    9

Король тот Генрих Третий был. О нем
В семействе нашем памятно преданье,
Его портрет мы свято бережем.
О Франции храня воспоминанье,
Он в Кракове скучал как бы в изгнаньи
И не хотел быть польским королем.
По смерти брата, чуя трон побольше,
Решился он в Париж бежать из Польши.

    10

Дорогой к нам Господь его привел.
Июльской ночью плыл он меж дворцами,
Народ кричал из тысячи гондол,
Сливался пушек гром с колоколами,
Венеция блистала вся огнями.
В палаццо Фоскарини он вошел...
Все плакали: мужчины, дамы, дети...
Великий государь был Генрих Третий!

    11

Республика давала бал гостям...
Король с Терезой встретился на бале.
Что было дальше - неизвестно нам,
Но только мужу что-то насказали,
И он, Терезу утопив в канале,
Венчался снова в церкви Фрари, там,
Где памятник великого Кановы...
Но старику был брак несчастлив новый".

    12

И длился об Антонио рассказ,
О бедствиях его второго брака...
Но начало тянуть на воздух нас
Из душных стен, из плесени и мрака...
Старухи были нищие,- однако
От денег отказались и не раз
Нам на прощанье гордо повторяли:
"Да, да,- ведь мы последние Микьяли!"

    13

Я бросился в гондолу и велел
Куда-нибудь подальше плыть. Смеркалось...
Канал в лучах заката чуть блестел,
Дул ветерок, и туча надвигалась.
Навстречу к нам гондола приближалась,
Под звук гитары звучный тенор пел,
И громко раздавались над волнами
Заветные слова: dimmi che m'ami. {*}

    14

Венеция! Кто счастлив и любим,
Чья жизнь лучом сочувствия согрета,
Тот, подойдя к развалинам твоим,
В них не найдет желанного привета.
Ты на призыв не дашь ему ответа,
Ему покой твой слишком недвижим,
Твой долгий сон без жалоб и без шума
Его смутит, как тягостная дума.

    15

Но кто устал, кто бурей жизни смят,
Кому стремиться и спешить напрасно,
Кого вопросы дня не шевелят,
Чье сердце спит бессильно и безгласно,
Кто в каждом дне грядущем видит ясно
Один бесцельный повторений ряд,-
Того с тобой обрадует свиданье...
И ты пришла! И ты - воспоминанье!..

    16

Когда больная мысль начнет вникать
В твою судьбу былую глубже, шире,
Она не дожа будет представлять,
Плывущего в короне и порфире,
А пытки, казни, мост Dei Sospiri -
Все, все, на чем страдания печать...
Какие тайны горя и измены
Хранят безмолвно мраморные стены!..

    17

Как был людьми глубоко оскорблен,
Какую должен был понесть потерю,
Кто написал, в темнице заключен
Без окон и дверей, подобно зверю:
"Спаси Господь от тех, кому я верю,-
От тех, кому не верю, я спасен!"
Он, может быть, великим был поэтом,-
История твоя в двустишьи этом!

    18

Страданья чашу выпивши до дна,
Ты снова жить, страдать не захотела,
В объятьях заколдованного сна,
В минувшем блеске ты окаменела:
Твой дож пропал, твой Марк давно без дела
Твой лев не страшен, площадь не нужна,
В твоих дворцах пустынных дышит тленье...
Везде покой, могила, разрушенье...

    19

Могила!.. да! но отчего ж порой
Ты хороша, пленительна, могила?
Зачем она увядшей красотой
Забытых снов так много воскресила,
Душе напомнив, что в ней прежде жило?
Ужель обманчив так ее покой?
Ужели сердцу суждено стремиться,
Пока оно не перестанет биться?..

    20

Мы долго плыли... Вот зажглась звезда,
Луна нас обдала потоком света;
От прежней тучи нет теперь следа,
Как ризой, небо звездами одето.
"Джузеппе! Пеппо!" - прозвучало где-то..
Все замерло: и воздух и вода.
Гондола наша двигалась без шума,
Налево берег Лидо спал угрюмо.

    21

О, никогда на родине моей
В года любви и страстного волненья
Не мучили души моей сильней
Тоска по жизни, жажда увлеченья!
Хотелося забыться на мгновенье,
Стряхнуть былое, высказать скорей
Кому-нибудь, что душу наполняло...
Я был один, и все кругом молчало...

    22

А издали, луной озарена,
Венеция, средь темных вод белея,
Вся в серебро и мрамор убрана,
Являлась мне как сказочная фея.
Спускалась ночь, теплом и счастьем вея;
Едва катилась сонная волна,
Дрожало сердце, тайной грустью сжато,
И тенор пел вдали "О, sol beato"... {**}

* Скажи мне, что любишь меня (ит.)
** О, прекрасное солнце (ит.)

Весенней ночи сумрак влажный
Струями льется предо мной,
И что-то шепчет гул протяжный
Над обновленною землей.

Зачем, о звезды, вы глядите
Сквозь эти мягкие струи?
О чем так громко вы журчите,
Неугомонные ручьи?

Вам долго слух без мысли внемлет,
К вам без тоски прикован взор...
И сладко грудь мою объемлет
Какой-то тающий простор.

Окно отворено... Последний луч заката
Потух... Широкий путь лежит передо мной;
Вдали виднеются рассыпанные хаты;
Акации сплелись над спящею водой;
Всё стихло в глубине разросшегося сада...
Порой по небесам зарница пробежит;
Протяжный звук рогов скликает с поля стадо
И в чутком воздухе далеко дребезжит.
Яснее видит ум, свободней грудь трепещет,
И сердце, полное сомненья, гонит прочь...
О, скоро ли луна во тьме небес заблещет
И трепетно сойдет пленительная ночь!..

Мне всё равно, что я лежу больной,
      Что чай мой горек, как микстура,
Что голова в огне, что пульс неровен мой,
Что сорок градусов моя температура!
      Болезни не страшат меня...
      Но признаюсь: меня жестоко
      Пугают два несносных дня,
      Что проведу от вас далеко.
Я так безумно рад, что я теперь люблю,
      Что я дышать могу лишь вами!
  Как часто я впиваюсь в вас глазами
И взор ваш каждый раз с волнением ловлю!
Воспоминаньями я полон дорогими,
И хочет отгадать послушная мечта,
Где вы теперь, и с кем, и мыслями какими
      Головка ваша занята...
   Немая ночь мне не дает ответа,
И только чудится мне в пламенном бреду,
      Что с вами об руку иду
   Я посреди завистливого света,
      Что вы моя, навек моя,
   Что я карать могу врагов неправых,
   Что страх вселять имею право я
   В завистниц ваших глупых, но лукавых...
Когда ж очнуся я средь мертвой тишины -
Как голова горит, как грудь полна страданья!
   И хуже всех болезней мне сознанье,
   Что те мечты мечтами быть должны.

Волшебные слова любви и упоенья
Я слышал наконец из милых уст твоих,
Но в странной робости последнего сомненья
	Твой голос ласковый затих.

Давно, когда, в цветах синея и блистая,
Неслася над землей счастливая весна,
Я помню, видел раз, как глыба снеговая
	На солнце таяла одна.

Одна... кругом и жизнь, и говор, и движенье...
Но солнце всё горит, звучней бегут ручьи...
И в полдень снега нет, и радость обновленья
	До утра пели соловьи.

О, дай же доступ мне, моей любви мятежной,
О, сбрось последний снег, растай, растай скорей...
И я тогда зальюсь такою песней нежной,
	Какой не ведал соловей!

Как тиха эта ночь! Всё сидел бы без дум,
   Да дышал полной грудью, да слушал.
И боишься, чтоб говор какой или шум
   Этот чудный покой не нарушил.
Но покоя душе моей нет! Его прочь
      Гонит дума печальная...
   Мне иная припомнилась ночь —
      Роковая, прощальная...

   В эту ночь — о, теперь, хоть теперь,
   Когда кануло всё без возврата,
   Когда всё так далёко, поверь,
   Я люблю тебя нежно и свято!—
Мы сидели одни. Бледный день наступал,
   Догорали ненужные свечи.
   Я речам твоим жадно внимал...
   Были сухи и едки те речи.

То сарказмом звучали, иронией злой,
То, как будто ища мне мучения нового,
   Замолкали искусно порой,
   Чтоб не дать объясненья готового.
В этот миг я бы руки с мольбою простер:
   «О, скажи мне хоть слово участья,
   Брось, как прежде, хоть ласковый взор,—
   Мне иного не надобно счастья!»

   Но обида сковала язык,
   Головой я бессильно поник.
Всё, что гордостью было, в душе подымалося;
Всё, что нежностью было, беспомощно сжалося,
   А твой голос звучал торжеством
   И насмешкой терзал ядовитою
   Над моим помертвелым лицом
   Да над жизнью моею разбитою...

Вот тебе старые песни поэта —
Я их слагал в молодые года,
Долго таил от бездушного света,
И, не найдя в нем живого ответа,
   Смолкли они навсегда.

Зреет в душе моей песня иная...
Как ни гони ее, как ни таи,—
Песня та вырвется, громко рыдая,
Стоном безумной любви заглушая
   Старые песни мои.

Несется четверка могучих коней,
   Несется, как вихорь на воле,
Несется под зноем палящих лучей
   И топчет бесплодное поле.

То смех раздается, то шепот вдвоем.
   Всё грохот колес заглушает,
Но ветер подслушал те речи тайком
   И злобно их мне повторяет.

И в грезах недуга, в безмолвьи ночей
   Я слышу: меня нагоняя,
Несется четверка могучих коней,
   Несется нещадная, злая.

И давит мне грудь в непосильной борьбе,
   И топчет с неистовой силой
То сердце, что было так верно тебе,
   Тебя горячо так любило!

И странно ты смотришь с поникшим челом
   На эти бесцельные муки,
И жалость проснулася в сердце твоем:
   Ко мне простираешь ты руки...

Но шепот и грохот сильней и грозней...
   И, пыль по дороге взметая,
Несется четверка могучих коней,
   Безжизненный труп оставляя.

Всё, чем я жил, в чем ждал отрады,
Слова развеяли твои...
Так снег последний без пощады
Уносят вешние ручьи...
И целый день с насмешкой злою,
Другие речи заглушив,
Они носились надо мною,
Как неотвязчивый мотив.

Один я. Длится ночь немая.
Покоя нет душе моей...
О, как томит меня, пугая,
Холодный мрак грядущих дней!
Ты не согреешь этот холод,
Ты не осветишь эту тьму...
Твои слова, как тяжкий молот,
Стучат по сердцу моему.

Вчера у окна мы сидели в молчаньи...
Мерцание звезд, соловья замиранье,
    Шумящие листья в окно,
И нега, и трепет... Не правда ль, все это
Давно уже было другими воспето
    И нам уж знакомо давно?

Но я был взволнован мечтой невозможной;
Чего-то в прошедшем искал я тревожно,
    Забытые спрашивал сны...
В ответ только звезды светлее горели,
Да слышались громче далекие трели
    Певца улетавшей весны.

Ну, старая, гадай! Тоска мне сердце гложет,
Веселой болтовней меня развесели,
Авось твой разговор убить часы поможет,
И  скучный день пройдет, как многие прошли!

      "Ох, не грешно ль в воскресение?
      С нами Господняя сила!
      Тяжко мое прегрешение...
      Ну, да уж я разложила!

      Едешь в дорогу ты дальную,
      Путь твой не весел обратный:
      Новость услышишь  печальную
      И разговор неприятный.

      Видишь: большая  компания
      Вместе с тобой веселится,
      Но исполненья желания
      Лучше  не жди: не случится.

      Что-то грозит неизвестное...
      Карты-то, карты какие!
      Будет письмо  интересное,
      Хлопоты  будут большие!

      На сердце дама червонная...
      С гордой душою  такою:
      Словно к тебе благосклонная,
      Словно играет тобою!

      Глядя в лицо ее строгое,
      Грустен и робок ты будешь:
      Хочешь  сказать ей про многое,
      Свидишься,-  все позабудешь!

      Мысли  твои все червонные,
      Слезы-то будто из лейки,
      Думушки,  ночи бессонные,-
      Все от нее, от злодейки!

      Волюшка  крепкая скручена,
      Словно дитя ты пред нею...
      Как твое сердце замучено,
      Я и сказать не умею!

      Тянутся дни нестерпимые,
      Мысли  сплетаются злые...
      Батюшки  светы родимые!
      Карты-то, карты какие!!."

Умолкла  старая. В зловещей тишине
Насупившись  сидит. - Скажи, что это значит?
Старуха, что с тобой? Ты плачешь обо мне?
Так только мать одна об детском горе плачет,
И стоит ли того? -  Я знаю наперед
Все то, что сбудется, и не ропщу на Бога:
Дорога выйдет мне, и горе подойдет,
Там будут хлопоты, а там опять дорога...
Ну  полно же, не плачь! Гадай иль говори,
Пусть голос твой звучит мне песней похоронной,
Но  только, старая, мне в сердце не смотри
И не рассказывай об даме об червонной!

Глянь, как тускло и бесплодно
Солнце осени глядит,
Как печально дождь холодный
Каплет, каплет на гранит.

Так без счастья, без свободы,
Увядая день за днем,
Скучно длятся наши годы
В ожидании тупом.

Если б страсть хоть на мгновенье
Отуманила глаза,
Если б вечер наслажденья,
Если б долгая гроза!

Бьются ровно наши груди,
Одиноки вечера...
Что за небо, что за люди,
Что за скучная пора!?

Неверие мое меня томит и мучит,
Я слепо верить не могу.
Пусть разум веры враг и нас лукаво учит,
Но нехотя внимаю я врагу.
Увы, заблудшая овца я в Божьем стаде…
Наш ризничий — известный Варлаам -
Читал сегодня проповедь об аде.


Подробно, радостно, как будто видел сам,
Описывал, что делается там:
И стоны грешников, молящих о пощаде,
И совести, и глаз, и рук, и ног
Разнообразные страданья…
Я заглушить в душе не мог негодованья.
Ужели правосудный Бог
За краткий миг грехопаденья
Нас мукой вечною казнит?
И вечером побрел я в скит,
Чтоб эти мысли и сомненья
Поведать старцу. Старец Михаил
Отчасти только мне сомненья разрешил.
Он мне сказал, что, верно, с колыбели
Во мне все мысли грешные живут,
Что я смердящий пес и дьявольский сосуд…
Да, помыслы мои успеха не имели!

О, не тоскуй по мне! Я там, где нет страданья.
Забудь былых скорбей мучительные сны...
Пусть будут обо мне твои воспоминанья
   Светлей, чем первый день весны.
О, не тоскуй по мне! Меж нами нет разлуки:
Я так же, как и встарь, душе твоей близка,
Меня по-прежнему твои терзают муки,
   Меня гнетет твоя тоска.
Живи! Ты должен жить. И если силой чуда
Ты снова здесь найдешь отраду и покой,
То знай, что это я откликнулась оттуда
   На зов души твоей больной.

Когда в грязи и лжи возникшему кумиру
Пожертвован везде искусства идеал,
О вечной красоте напоминая миру,
     Твой мощный голос прозвучал.

Глубоких струн души твои коснулись руки,
Ты в жизни понял всё и всё простил, поэт!
Ты из нее извлек чарующие звуки,
     Ты знал, что в правде грязи нет.

Кто по земле ползет, шипя на всё змеею,
Тот видит сор один... и только для орла,
Парящего легко и вольно над землею,
     Вся даль безбрежная светла!

      Посвящается Н. Ф. Щербине

Поэт, ты видел их развалины святые,
Селенья бедные и храмы вековые,—
Ты видел Грецию, и на твои глаза
Являлась горькая художника слеза.
Скажи, когда, склонясь под тенью сикоморы,
Ты тихо вдаль вперял задумчивые взоры
И море синее плескалось пред тобой,—
Послушная мечта тебе шептала ль страстно
О временах иных, стране совсем иной,
Стране, где было всё так юно и прекрасно?
Где мысль еще жила о веке золотом,
Без рабства и без слез... Где, в блеске молодом,
Обожествленная преданьями народа,
Цвела и нежилась могучая природа...
Где, внемля набожно оракула словам,
Доверчивый народ бежал к своим богам
С веселой шуткою и речью откровенной,
Где боги не были угрозой для вселенной,
Но идеалами великими полны...
Где за преданием не пряталося чувство,
Где были красоте лампады возжены,
Где Эрос сам был бог, а цель была искусство;
Где выше всех венков стоял венок певца,
Где пред напевами хиосского слепца
Склонялись мудрецы, и судьи, и гетеры;
Где в мысли знали жизнь, в любви не знали меры,
Где всё любило, всё, со страстью, с полнотой,
Где наслаждения бессмертный не боялся,
Где молодой Нарцисс своею красотой
В томительной тоске до смерти любовался,
Где царь пред статуей любовью пламенел,
Где даже лебедя пленить умела Леда
И, верно, с трепетом зеленый мирт глядел
На грудь Аспазии, на кудри Ганимеда...

     Идиллия

Жарко мне! Не спится...
Месяц уж давно,
Красный весь, глядится
В низкое окно.
Призатихло в поле,
В избах полегли;
Уж слышней на воле
Запах конопли,
Уж туманы скрыли
Потемневший путь...
Слезы ль, соловьи ли -
Не дают заснуть...

Жарко   мне! Не спится...
Сон  от глаз гоня,
Что-то  шевелится
В  сердце у меня.
Точно  плачет кто-то,
Стонет  позади...

В голове забота,
Камень  на груди;
Точно  я сгораю
И хочу  обнять...
А кого -  не знаю,
Не  могу понять.

Завтра воскресенье...
Гости к нам придут,
И  меня в селенье,
В  церковь повезут.
Средь лесов дремучих
Свадьба будет там...
Сколько слез горючих
Лить  мне по ночам!
Все свои печали
Я  таю от дня...
Если  б только знали,
Знали  про меня!

Как  вчера я встала
Да  на пашню шла,
Парня  повстречала
С  ближнего села.
Нрава, знать, такого -
Больно уж  не смел:
Не  сказал ни слова,
Только посмотрел...
Да  с тех пор томится
Вся  душа тоской...
Пусть  же веселится
Мой  жених  седой!

Только  из тумана
Солнышко  блеснет,
Поднимусь  я рано,
Выйду  из ворот...
Нет, боюсь признаться...
Как отцу сказать?
Станет брат ругаться,
Заколотит мать...
Жарко  мне! Не спится...
Месяц  уж давно,
Красный  весь, глядится
В низкое окно.

  Посвящается С. А. и Е. К. 3[ыби]ным

Два голоса, прелестью тихой полны,
   Носились над шумом салонным,
И две уж давно не звучавших струны
   Им вторили в сердце смущенном.

И матери голос раздумьем звучал
   Про счастье, давно прожитое,
Про жизненный путь между мелей и скал,
   Про тихую радость покоя.

И дочери голос надеждой звучал
   Про силу людского участья,
Про блеск оживленных, сияющих зал,
   Про жажду безвестного счастья.

Казалось, что, в небе лазурном горя,
   С прекрасной вечерней зарею
Сливается пышная утра заря,—
   И блещут одной красотою.

Блажен, блажен поэт, который цепи света
На прелесть дум и чувств свободных не менял:
Ему высокое название поэта
Дарит толпа с венком восторженных похвал.
И золото бежит к избраннику фортуны
За гимн невежеству, порокам и страстям.
Но холодно звучат тогда поэта струны,
Над жертвою его нечистый фимиам...
И, насладившися богатством и чинами,
Заснет он наконец навеки средь могил,
И слава кончится похвальными стихами
Того, кто сам толпу бессмысленно хвалил.

Но если он поймет свое предназначенье,
И станет с лирою он мыслить и страдать,
И дивной силою святого вдохновенья
Порок смеющийся стихом начнет карать, -
То пусть не ждет себе сердечного привета
Толпы бессмысленной, холодной и глухой...
И горько потечет земная жизнь поэта,
Но не погаснет огнь в курильнице святой.
Умрет... И кое-где проснутся сожаленья...
Но только внук, греха не видя за собой,
Смеясь над предками, с улыбкою презренья,
Почтит могучий стих холодной похвалой...

Верхние ветви зеленого, стройного клена,
В горьком раздумье слежу я за вами с балкона.

Грустно вы смотрите: ваше житье незавидно;
Что на земле нас волнует — того вам не видно.

В синее небо вы взор устремили напрасно:
Небо — безжалостно, небо — так гордо-бесстрастно!

Бури ль вы ждете? Быть может, раскрывши объятья,
Встретитесь вы, как давно разлученные братья?..

Нет, никогда вам не встретиться! Ветер застонет
Листья крутя, он дрожащую ветку наклонит,

Но, неизменный, суровый закон выполняя,
Тотчас от ветки родной отшатнется другая...

Бедные ветви, утешьтесь! Вы слишком высоки:
Вот отчего вы так грустны и так одиноки!

День ли царит, тишина ли ночная,
В снах ли тревожных, в житейской борьбе,
Всюду со мной, мою жизнь наполняя,
Дума все та же, одна, роковая,-
      Все о тебе!

С нею не страшен мне призрак былого,
Сердце воспрянуло, снова любя...
Вера, мечты, вдохновенное слово,
Все, что в душе дорогого, святого,-
      Все от тебя!

Будут ли дни мои ясны, унылы,
Скоро ли сгину я, жизнь загубя,-
Знаю одно: что до самой могилы
Помыслы, чувства, и песни, и силы -
      Все для тебя!

Позднею ночью, равниною снежной
Еду я. Тихо. Все в поле молчит...
Глухо звучат по дороге безбрежной
Скрип от полозьев и топот копыт.

Все, что, прощаясь, ты мне говорила,
Снова твержу я в невольной тоске.
Долог мой путь, и дорога уныла...
Что-то в уютном твоем уголке?

Слышен ли смех? Догорают ли свечи?
Так же ль блистает твой взор, как вчера?
Те же ли смелые, юные речи
Будут немолчно звучать до утра?

Кто там с тобой? Ты глядишь ли бесстрастно
Или трепещешь, волнуясь, любя?
Только б тебе полюбить не напрасно,
Только б другие любили тебя!

Только бы кончился день без печали,
Только бы вечер прошел веселей,
Только бы сны золотые летали
Над головою усталой твоей!

Только бы счастье со светлыми днями
Так же гналось по пятам за тобой,
Как наши тени бегут за санями
Снежной равниной порою ночной!

         Апухтиной

Песня туманная, песня далекая,
И бесконечная, и заунывная,
Доля печальная, жизнь одинокая,
Слез и страдания цепь непрерывная...

Грустным аккордом она начинается...
В звуках аккорда, простого и длинного,
Слышу я, вопль из души вырывается,
Вопль за утратою детства невинного.

Далее звуков раскаты широкие -
Юного сердца мечты благородные:
Вера, терпения чувства высокие,
Страсти живые, желанья свободные.

Что же находим мы? В чувствах - страдания,
В страсти - мученья залог бесконечного,
В людях - обман... А мечты и желания?
Боже мой! Много ли в них долговечного?

Старость подходит часами невольными,
Тише и тише аккорды печальные...
Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,
Звуки кругом раздались погребальные...

После... Но если и есть за могилою
Песни иные, живые, веселые,
Жаль нам допеть нашу песню унылую,
Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..

     "Жизнь пережить - не поле перейти!"
Да, правда: жизнь скучна и каждый день скучнее;
Но грустно до того сознания дойти,
Что поле перейти мне все-таки труднее!

Затих утомительный говор людей,
Потухла свеча у постели моей,
Уж близок рассвет; мне не спится давно...
Болит мое сердце, устало оно.
Но кто же приник к изголовью со мной?
Ты ль это, мой призрак, мой ангел земной?
О, верь мне, тебя я люблю глубоко...
Как девственной груди дыханье легко,
Как светит и греет твой ласковый взгляд,
Как кротко в тиши твои речи звучат!
Ты руку мне жмешь - она жарче огня...
Ты долго и нежно целуешь меня...
Ты тихо уходишь... О, боже! Постой...
Останься, мой ангел, останься со мной!
Ведь этих лобзаний, навеянных сном,
Ведь этого счастья не будет потом!
Ведь завтра опять ты мне бросишь едва
Холодные взгляды, пустые слова,
Ведь сердце опять запылает тоской...
Останься, мой ангел, мне сладко с тобой!

Зима. Пахнул в лицо мне воздух чистый...
Уж сумерки повисли над землей,
Трещит мороз, и пылью серебристой
Ложится снег на гладкой мостовой.
Порой фонарь огнистой полосою
Мелькнет... Да звон на небе прогудит...
   Неугомонною толпою
   Народ по улицам спешит.

И грустно мне!
               И мысль моя далеко,
И вижу я отчизны край родной:
Угрюмый лес задумался глубоко,
И звезды мирно шепчутся с землей,
Лучи луны на инее трепещут,
И мерзлый пар летает от земли,
   А в окнах светятся и блещут
   Гостеприимные огни.

Петр Первый не любил попов. Построив Питер,
      Он патриарха сократил...
Чрез двести лет ему Кустодиев пресвитер
      Своею речью все отмстил.

Из отроческих лет он выходил едва,
Когда она его безумно полюбила
За кудри детские, за пылкие слова.
Семью и мужа — всё она тогда забыла!

Теперь пред юношей, роскошна и пышна,
Вся жизнь раскинулась, орел расправил крылья,
И чует в воздухе недоброе она,
И замирает вся от гневного бессилья.

В тревоге и тоске ее блуждает взгляд,
Как будто в нем застыл вопрос и сердце гложет:
«Где он, что с ним, и с кем часы его летят?..»
Всё знать она должна и знать, увы!— не может.

И мечется она, всем слухам и речам
Внимая горячо, то веря, то не веря,
Бесцельной яростью напоминая нам
Предсмертные прыжки израненного зверя.

Истомил меня жизни безрадостный сон,
    Ненавистна мне память былого,
Я в прошедшем моем, как в тюрьме, заключен
    Под надзором тюремщика злого.

Захочу ли уйти, захочу ли шагнуть,-
    Роковая стена не пускает,
Лишь оковы звучат, да сжимается грудь,
    Да бессонная совесть терзает.

Но под взглядом твоим распадается цепь,
    И я весь освещаюсь тобою,
Как цветами нежданно одетая степь,
    Как туман, серебримый луною...

Светлый призрак, кроткий и любимый,
Что ты дразнишь, вдаль меня маня?
Чуждым звуком с высоты незримой
Голос твой доходит до меня.

Вкруг меня все сумраком одето...
Что же мне, поверженному в прах,
До того, что ты сияешь где-то
В недоступном блеске и лучах?

Те лучи согреть меня не могут -
Все ушло, чем жизнь была тепла,
Только видеть мне ясней помогут,
Что за ночь вокруг меня легла!

Если ж в сердце встрепенется сила
И оно, как прежде, задрожит,
Широко раскрытая могила
На меня насмешливо глядит.

Увы, не в первый раз, с подавленным рыданьем,
      Я подхожу к твоим волнам
   И, утомясь бесплодным ожиданьем,
      Всю ночь просиживаю там...
Тому уж много лет: неведомая сила
Явилася ко мне, как в мнимо-светлый рай,
Меня, как глупого ребенка, заманила,
Шепнула мне - люби, сказала мне - страдай!
И с той поры, ее велению послушный,
Я с каждым днем любил сильнее и больней...
О, как я гнал любовь, как я боролся с ней,
      Как покорялся малодушно!..
      Но наконец, устав страдать,
      Я думал - пронеслась невзгода...
      Я думал - вот моя свобода
      Ко мне вернулася опять...
      И что ж: томим тоскою, снова
      Сижу на этом берегу,
   Как жалкий раб, кляну свои оковы,
      Но - сбросить цепи не могу.
О, если слышишь ты глагол, тебе понятный,
О море темное, приют сердец больных, -
Пусть исцелят меня простор твой необъятный
      И вечный ропот волн твоих.
   Пускай твердят они мне ежечасно
Об оскорблениях, изменах, обо всем,
   Что вынес я в терпении тупом...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь довольно. Уж мне прежних дней не видеть,
Но если суждено мне дальше жизнь влачить,
   Дай силы мне, чтоб мог я ненавидеть,
Дай ты безумье мне, чтоб мог я позабыть!..

Знать, в господнем гневе
Суждено быть тако:
В Петербурге - Плеве,
А в Москве - Плевако!

К ней в пустую гостиную голубь влетел
   Темно-сизый, махая крылами.
Уже близилась осень, и лес пожелтел
   За пустыми, нагими полями.

И казалось, что в день этот, темный, сырой,
   Гость нежданный явился с приветом,
Что пахнуло опять позабытой весной
   И горячим исчезнувшим летом.

Шумно жить без любви ей досталось в удел.
   Сердце пусто, дом полон гостями...
Но в заснувшую душу к ней голубь влетел
   Темно-сизый, махая крылами.

Озарится ль в душе то, что было темно,
   От нежданного яркого света,
Или вылетит голубь, тоскуя, в окно,
   На призыв не дождавшись ответа?

Далеко от тебя, о родина святая,
Уж целый год я жил в краях страны чужой
И часто о тебе грустил, воспоминая
Покой и счастие, минувшее с тобой.
И вот в стране зимы, болот, снегов глубоких,
Где, так же одинок, и я печалью жил,
Я сохранил в душе остаток чувств высоких,
К тебе всю прежнюю любовь я сохранил.
Теперь опять увижусь я с тобою,
В моей груди вновь запылает кровь,
Я примирюсь с своей судьбою,
И явится мне вдохновенье вновь!
Уж близко, близко... Все смотрю я вдаль,
С волнением чего-то ожидаю
И с каждою тропинкой вспоминаю
То радость смутную, то тихую печаль.
И вспоминаю я свои былые годы,
Как мирно здесь и счастливо я жил,
Как улыбался я всем красотам природы
И в дебрях с эхом говорил.
Уж скоро, скоро... Лошади бегут,
Ямщик летит, вполголос напевая,
и через несколько минут
Увижу я тебя, о родина святая!

О чем шумите вы, квасные патриоты?
К чему ваш бедный труд и жалкие заботы?
Ведь ваши возгласы России не смутят.
И так ей дорого достался этот клад
Славянских доблестей... И, варварства остаток,
Над нею тяготит татарский отпечаток:
Невежеством, как тьмой, кругом обложена,
Рассвета пышного напрасно ждет она,
И бедные рабы в надежде доли новой
По-прежнему влачат тяжелые оковы...
Вам мало этого, хотите больше вы:
Чтоб снова у ворот ликующей Москвы
Явился белый царь, и грозный, и правдивый,
Могучий властелин, отец чадолюбивый...
А безглагольные любимцы перед ним,
Опричники, неслись по улицам пустым...
Чтоб в Думе поп воссел писать свои решенья,
Чтоб чернокнижием звалося просвещенье,
И родины краса, боярин молодой,
Дрался, бесчинствовал, кичился пред женой,
А в тереме царя, пред образом закона
Валяясь и кряхтя, лизал подножье трона.

Во тьме исчезнувших веков,
В борьбе с безжалостной природой
Ты родилась под звук оков
И в мир повеяла свободой.
Ты людям счастье в дар несла,
Забвенье рабства и печали,—
Богини светлого чела
В тебе безумцы не признали.
Ты им внушала только страх,
Твои советы их томили;
Тебя сжигали на кострах,
Тебя на плаху волочили,—
Но голос твой звучал, как медь,
Из мрака тюрьм, из груды пепла...
Ты не хотела умереть,
Ты в истязаниях окрепла!
Прошли века; устав в борьбе,
Тебя кляня и ненавидя,
Враги воздвигли храм тебе,
Твое могущество увидя!
Страдал ли человек с тех пор,
Иль кровь лилася по-пустому,
Тебе всё ставили в укор,
Хоть ты учила их другому!
Ты дожила до наших дней...
Но так ли надо жить богине?
В когтях невежд и палачей
Ты изнываешь и доныне.
Твои неверные жрецы
Тебя бесчестят всенародно,
Со злом бессильные бойцы
Друг с другом борются бесплодно.
Останови же их! Пора
Им протянуть друг другу руки
Во имя чести и добра,
Во имя света и науки...
Но всё напрасно! Голос твой
Уже не слышен в общем гаме,
И гул от брани площадной
Один звучит в пустынном храме,
И так же тупо, как и встарь,
Отжившим вторя поколеньям,
На твой поруганный алтарь
Глядит толпа с недоуменьем.

Ты нас покидаешь, пловец беспокойный,
Для дальней Камчатки, для Африки знойной...

Но нашему ты не завидуй покою:
Увы! над несчастной, померкшей страною

Склонилось так много тревоги и горя,
Что верная пристань — в бушующем море!

Там волны и звезды,— вверяйся их власти...
Здесь бури страшнее: здесь люди и страсти.

Как бедный пилигрим, без крова и друзей,
Томится жаждою среди нагих степей, -
Так, одиночеством, усталостью томимый,
Безумно жажду я любви недостижимой.
Не нужны страннику ни жемчуг, ни алмаз,
На груды золота он не поднимет глаз,
За чистую струю нежданного потока
Он с радостью отдаст сокровища Востока.
Не нужны мне страстей мятежные огни,
Ни ночи бурные, ни пламенные дни,
Ни пошлой ревности привычные страданья,
Ни речи страстные, ни долгие лобзанья...
Мне б только луч любви!.. Я жду, зову его...
И если он блеснет из сердца твоего
В пожатии руки, в немом сиянье взора,
В небрежном лепете пустого разговора...
О, как я в этот миг душою полюблю,
С какою радостью судьбу благословлю!..
И пусть потом вся жизнь в бессилии угрюмом
Терзает и томит меня нестройным шумом!

Как пловец утомленный, без веры, без сил,
Я о береге жадно мечтал и молил;
Но мне берег несносен, тяжел мне покой,
Словно полог свинцовый висит надо мной...
Уноси ж меня снова, безумный мой челн,
В необъятную ширь расходившихся волн!
Не страшат меня тучи, ни буря, ни гром...
Только б изредка всё утихало кругом,
И чуть слышный, приветливый говор волны
Навевал мне на душу волшебные сны,
И в победной красе, выходя из-за туч,
Согревал меня солнца ласкающий луч!

Какое горе ждет меня?
Что мне зловещий сон пророчит?
Какого тягостного дня
Судьба еще добиться хочет?
Я так страдал, я столько слез
Таил во тьме ночей безгласных,
Я столько молча перенес
Обид, тяжелых и напрасных;
Я так измучен, оглушен
Всей жизнью, дикой и нестройной,
Что, как бы страшен ни был сон,
Я дней грядущих жду спокойно...
Не так ли в схватке боевой
Солдат израненный ложится
И, чуя смерть над головой,
О жизни гаснущей томится,
Но вражьих пуль уж не боится,
Заслыша визг их пред собой.

Когда будете, дети, студентами,
Не ломайте голов над моментами,
Над Гамлетами, Лирами, Кентами,
Над царями и над президентами,
Над морями и над континентами,
Не якшайтеся там с оппонентами,
Поступайте хитро с конкурентами.
А как кончите курс с эминентами
И на службу пойдете с патентами -
Не глядите на службе доцентами
И не брезгайте, дети, презентами!
Окружайте себя контрагентами,
Говорите всегда комплиментами,
У начальников будьте клиентами,
Утешайте их жен инструментами,
Угощайте старух пеперментами -
Воздадут вам за это с процентами:
Обошьют вам мундир позументами,
Грудь украсят звездами и лентами!..
А когда доктора с орнаментами
Назовут вас, увы, пациентами
И уморят вас медикаментами...
Отпоет архирей вас с регентами,
Хоронить понесут с ассистентами,
Обеспечат детей ваших рентами
(Чтоб им в опере быть абонентами)
И прикроют ваш прах монументами.

Когда был я ребенком, родная моя,
Если детское горе томило меня,
Я к тебе приходил, и мой плач утихал:
На груди у тебя я в слезах засыпал.

Я пришел к тебе вновь... Ты лежишь тут одна,
Твоя келья темна, твоя ночь холодна,
Ни привета кругом, ни росы, ни огня...
Я пришел к тебе... жизнь истомила меня.

О, возьми, обними, уврачуй, успокой
Мое сердце больное рукою родной,
О, скорей бы к тебе мне, как прежде, на грудь,
О, скорей бы мне там задремать и заснуть.

        Исход, глава XIV, стих XX

Когда Израиля в пустыне враг настиг,
Чтоб путь ему пресечь в обещанные страны,
     Тогда господь столп облачный воздвиг,
Который разделил враждующие станы.
Одних он тьмой объял до утренних лучей,
     Другим всю ночь он лил потоки света.

     О, как душе тоскующей моей
        Близка святая повесть эта!
В пустыне жизненной мы встретились давно,
Друг друга ищем мы и сердцем и очами,
     Но сблизиться нам, верь, не суждено:
     Столп облачный стоит и между нами.
     Тебе он светит яркою звездой,
        Как солнца луч тебя он греет,
        А мой удел, увы! другой:
        Оттуда мне лишь ночью веет,
        И безотрадной и глухой!

Когда любовь охватит нас
Своими крепкими когтями,
Когда за взглядом гордых глаз
Следим мы робкими глазами,
Когда не в силах превозмочь
Мы сердца мук и, как на страже,
Повсюду нас и день и ночь
Гнетет все мысль одна и та же;
Когда в безмолвии, как тать,
К душе подкрадется измена,-
Мы рвемся, ропщем и бежать
Хотим из тягостного плена.
Мы просим воли у судьбы,
Клянем любовь - приют обмана,
И, как восставшие рабы,
Кричим: \"Долой, долой тирана!\"

Но если боги, вняв мольбам,
Освободят нас от неволи,
Как пуст покажется он нам,
Спокойный мир без мук и боли.
О, как захочется нам вновь
Цепей, давно проклятых нами,
Ночей с безумными слезами
И слов, сжигающих нам кровь...
Промчатся дни без наслажденья,
Минуют годы без следа,
Пустыней скучной, без волненья
Нам жизнь покажется...
. . . . . . . . . . . Тогда,
Как предки наши, мы с гонцами
Пошлем врагам такой привет:
\"Обильно сердце в нас мечтами,
Но в нем теперь порядка нет,
Придите княжити над нами...\"

Когда ребенком мне случалось
Услышать песнь: "Христос воскрес!",
То сонмы ангелов, казалось,
Поют с ликующих небес.

Сегодня ночи жду пасхальной..
Безмолвны ангелов полки,
И не сойдут они в печальный
Приют недуга и тоски.

И светлой вести воскресенья
Ответит здесь, в ночной тиши,
Немая скорбь уничтоженья
Когда-то верившей души.

Когда так радостно в объятиях твоих
Я забывал весь мир с его волненьем шумным,
О будущем тогда не думал я. В тот миг
Я полон был тобой да счастием безумным.

Но ты ушла. Один, покинутый тобой,
Я посмотрел кругом в восторге опьяненья,
И сердце в первый раз забилося тоской,
Как бы предчувствием далекого мученья.

Последний поцелуй звучал в моих ушах,
Последние слова носились близко где-то...
Я звал тебя опять, я звал тебя в слезах,
Но ночь была глуха, и не было ответа!

С тех пор я все зову... Развенчана мечта,
Пошли иные дни, пошли иные ночи...
О, боже мой! Как лгут прекрасные уста,
Как холодны твои пленительные очи!

Когда, в объятиях продажных замирая,
Потушишь ты огонь, пылающий в крови,—
Как устыдишься ты невольных слов любви,
   Что ночь тебе подсказывала злая!
И целый день потом ты бродишь сам не свой,
Тебя гнетет воспоминанье это,
   И жизнь, как день осенний без просвета,
   Такою кажется бесцветной и пустой!
Но верь мне: близок час! Неслышными шагами,.
Не званная, любовь войдет в твой тихий дом,
Наполнит дни твои блаженством и слезами
И сделает тебя героем и... рабом.
Тебя не устрашат ни гнет судьбы суровой,
Ни цепи тяжкие, ни пошлый суд людей...
И ты отдашь всю жизнь за ласковое слово,
За милый, добрый взгляд задумчивых очей!

Пир шумит.- Король Филипп ликует,
И, его веселие деля,
Вместе с ним победу торжествует
Пышный двор Филиппа короля.

Отчего ж огнями блещет зала?
Чем король обрадовал страну?
У соседа - верного вассала -
Он увез красавицу жену.

И среди рабов своих покорных
Молодецки, весело глядит:
Что ему до толков не придворных?
Муж потерпит, папа разрешит.-

Шумен пир.- Прелестная Бертрада
Оживляет, веселит гостей,
А внизу, в дверях, в аллеях сада,
Принцы, графы шепчутся о ней.

Что же там мелькнуло белой тенью,
Исчезало в зелени кустов
И опять, подобно привиденью,
Движется без шума и без слов?

"Это Берта, Берта королева!" -
Пронеслось мгновенно здесь и там,
И, как стая гончих, справа, слева
Принцы, графы кинулись к дверям.

И была ужасная минута:
К ним, шатаясь, подошла она,
Горем - будто бременем - согнута,
Страстью - будто зноем - спалена.

"О, зачем, зачем,- она шептала,-
Вы стоите грозною толпой?
Десять лет я вам повелевала,-
Был ли кто из вас обижен мной?

О Филипп, пускай падут проклятья
На жестокий день, в который ты
В первый раз отверг мои объятья,
Вняв словам бесстыдной клеветы!

Если б ты изгнанник был бездомный,
Я бы шла без устали с тобой
По лесам осенней ночью темной,
По полям в палящий летний зной.

Гнет болезни, голода страданья
И твои упреки без числа -
Я бы все сносила без роптанья,
Я бы снова счастлива была!

Если б в битве, обагренный кровью,
Ты лежал в предсмертном забытьи,
К твоему склонившись изголовью,
Омывала б раны я твои.

Я бы знала все твои желанья,
Поняла бы гаснущую речь,
Я б сумела каждое дыханье,
Каждый трепет сердца подстеречь.

Если б смерти одолела сила -
В жгучую печаль погружена,
Я б сама глаза твои закрыла,
Я б с тобой осталася одна...

Старцы, жены, юноши и девы -
Все б пришли, печаль мою деля,
Но никто бы ближе королевы
Не стоял ко гробу короля!

Что со мною? Страсть меня туманит,
Жжет огонь обманутой любви...
Пусть конец твой долго не настанет,
О король мой, царствуй и живи!

За одно приветливое слово,
За один волшебный прежний взор
Я сносить безропотно готова
Годы ссылки, муку и позор.

Я смущать не стану ликованья;
Я спокойна: ровно дышит грудь...
О, пустите, дайте на прощанье
На него хоть раз еще взглянуть!"

Но напрасно робкою мольбою
Засветился королевы взгляд:
Неприступной каменной стеною
Перед ней придворные стоят...

Пир шумит. Прелестная Бертрада
Все сердца пленяет и живит,
А в глуши темнеющего сада
Чей-то смех, безумный смех звучит.

И, тот смех узнав, смеются тоже
Принцы, графы, баловни судьбы,
Пред несчастьем - гордые вельможи,
Пред успехом - подлые рабы.

            (Из норвежских сказок)

Зимняя ночь холодна и темна.
Словно застыла в морозе луна.
Буря то плачет, то злобно шипит,
Снежные тучи над кровлей крутит.
В хижине тесной над сыном больным
Мать наклонилась и шепчется с ним.

        Сын

Матушка, тяжким забылся я сном...
Кто это плачет и стонет кругом?
Матушка, слышишь, как буря шумит?
Адское пламя мне очи слепит.

        Мать

Полно, мой сын, то не ада лучи,
Сучья березы пылают в печи.
Что нам за дело, что буря грозна?
В хижину к нам не ворвется она.

        Сын

Матушка, слушай, недолго мне жить,
Душу хочу пред тобою открыть:
Помнишь, ты слышала прошлой зимой,
Как заблудился я в чаще лесной?
Долго я шел, утихала метель,
Вижу - поляна, знакомая ель,
Юная дева под елью стоит,
Манит рукою и словно дрожит.
"Юноша,-  шепчет она,- подойди,
Душу согрей у меня на груди..."
Я обомлел пред ее красотой,
Я красоты и не видел такой:
Стройная, светлая, ласковый взгляд,
Очи куда-то глубоко глядят,
Белые ризы пушистой волной
Падают, ярко блестя под луной...
Дрогнуло сердце, почуя любовь,
Страстью неведомой вспыхнула кровь;
Все позабыл я в тот миг роковой,
Даже не вспомнил молитвы святой.-
Целую зиму, лишь ночь посветлей,
Я приходил на свидание к ней
И до утра, пока месяц сиял,
Бледные руки ее целовал.
Раз в упоении, полный огня,
Я говорю ей: "Ты любишь меня?"
- "Нет, говорит, я правдива, не лгу,
Я полюбить не хочу, не могу;
Тщетной надеждой себя не губи,
Но, если хочешь, меня полюби".
Жесткое слово кольнуло ножом;
Скоро, безумец, забыл я о нем.
В бурю не раз, весела и грозна,
Странные песни певала она:
Все о какой-то полярной стране,
Где не мечтают о завтрашнем дне,
Нет ни забот, ни огня, ни воды,-
Вечное счастье и вечные льды.
Чем становилося время теплей,
Тем эта песня звучала грустней;
В день, как растаял на кровле снежок,
Я уж найти моей милой не мог.
Много тебе со мной плакать пришлось!
Лето безжизненным сном пронеслось.
С радостью, вам непонятной, смешной,
Слушал я ветра осеннего вой;
Жадно следил я, как стыла земля,
Рощи желтели, пустели поля,
Как исстрадавшийся лист отпадал,
Как его медленно дождь добивал,
Как наш ручей затянулся во льду...
Раз на поляну я тихо иду,
Смутно надежду в душе затая...
Вижу: стоит дорогая моя,
Стройная, светлая, ласковый взгляд,
Очи глубоко, глубоко глядят...
С трепетом я на колени упал,
Все рассказал: как томился и ждал,
Как моя жизнь только ею полна...
Но равнодушно смотрела она.
"Что мне в твоих безрассудных мечтах,
В том, что ты бледен, и желт, и зачах?
Жалкий безумец! Со смертью в крови
Все еще ждешь ты какой-то любви!"
- "Ну,- говорю я с рыданием ей,-
Ну не люби, да хотя пожалей!"
- "Нет, говорит, я правдива, не лгу,
Я ни любить, ни жалеть не могу!"
Преобразились черты ее вмиг:
Холодом смерти повеяло с них.
Бросив мне полный презрения взор,
Скрылась со смехом она... С этих пор
Я и не помню, что было со мной!
Помню лишь взор беспощадный, немой,
Жегший меня наяву и во сне,
Мучивший душу в ночной тишине...
Вот и теперь, посмотри, оглянись...
Это она! ее очи впились,
В душу вливают смятенье и страх,
Злая усмешка скользит на губах...

        Мать

Сын мой, то призрак: не бойся его.
Здесь, в этой хижине, нет никого.
Сядь, как бывало, и слез не таи,
Я уврачую все раны твои.

        Сын

Матушка, прежний мой пламень потух:
Сам я стал холоден, сам я стал сух;
Лучше уйди, не ласкай меня, мать!
Ласки тебе я не в силах отдать.

        Мать

Сын мой, я жесткое слово прощу,
Злобным упреком тебя не смущу,
Что мне в объятьях и ласках твоих?
Матери сердце тепло и без них.

        Сын

Матушка, смерть уж в окошко стучит...
Душу одно лишь желанье томит
В этот последний и горестный час:
Встретить ее хоть один еще раз,
Чтобы под звук наших песен былых
Таять в объятьях ее ледяных!

Смолкла беседа. Со стоном глухим
Сын повалился. Лежит недвижим,
Тихо дыханье, как будто заснул...
Длинную песню сверчок затянул...
Молится старая, шепчет, не спит...
Буря то плачет, то злобно шипит,
Воет, в замерзшее рвется стекло...
Словно ей жаль, что в избушке тепло,
Словно досадно ей, ведьме лихой,
Что не кончается долго больной,
Что над постелью, где бедный лежит,
Матери сердце надеждой дрожит!

Что так долго и жестоко
Не цвела ты, дочь Востока,
Гостья нашей стороны?
Пронеслись они, блистая,
Золотые ночи мая,
Золотые дни весны.

Знаешь, тут под тенью сонной
Ждал кого-то и, влюбленный,
Пел немолчно соловей;
Пел так тихо и так нежно,
Так глубоко безнадежно
Об изменнице своей!

Если б ты тогда явилась,-
Как бы чудно оживилась
Песня, полная тоской;
Как бы он, певец крылатый,
Наслаждением объятый,
Изнывал перед тобой!

Словно перлы дорогие,
На листы твои живые
Тихо б падала роса;
И сквозь сумрачные ели
Высоко б на вас глядели
Голубые небеса.

Люби, всегда люби! Пускай в мученьях тайных
Сгорают юные, беспечные года,
Средь пошлостей людских, среди невзгод случайных
             Люби, люби всегда!

Пусть жгучая тоска всю ночь тебя терзает,
Минута - от тоски не будет и следа,
И счастие тебя охватит, засияет...
             Люби, люби всегда!

Я думы новые в твоем читаю взоре,
И жалость светит в нем, как дальняя звезда,
И понимаешь ты теплей чужое горе...
             Люби, люби всегда!

Когда без страсти и без дела
Бесцветно дни мои текли,
Она как буря налетела
И унесла меня с земли.

Она меня лишила веры
И вдохновение зажгла,
Дала мне счастие без меры
И слезы, слезы без числа...

Сухими, жесткими словами
Терзала сердце мне порой,
И хохотала над слезами,
И издевалась над тоской;

А иногда горячим словом
И взором ласковых очей
Гнала печаль - и в блеске новом
В душе моей светилася моей!

Я все забыл, дышу лишь ею,
Всю жизнь я отдал ей во власть.
Благословить ее не смею
И не могу ее проклясть.

Месяц вешний, ты ли это?
Ты, предвестник близкий лета,
Месяц песен соловья?
Май ли, жалуясь украдкой,
Ревматизмом, лихорадкой
В лазарете встретил я?

Скучно! Вечер темный длится -
Словно зимний! Печь дымится,
Крупный дождь в окно стучит;
Все попрятались от стужи,
Только слышно, как чрез лужи
Сонный ванька дребезжит.

А в краю, где протекали
Без забот и без печали
Первой юности года,
Потухает луч заката
И зажглась во тьме богато
Ночи мирная звезда.

Вдоль околицы мелькая,
Поселян толпа густая
С поля тянется домой;
Зеленеет пышно нива,
И под липою стыдливо
Зреет ландыш молодой.

Когда путем несносным и суровым
Мне стала жизнь в родимой стороне,
Оазис я нашел под вашим кровом,
И Отдохнуть отрадно было мне.

И старые и новые печали,
Вчерашний бред и думы прошлых дней
В моей душе вы сердцем прочитали
И сгладили улыбкою своей.

И понял я, смущен улыбкой этой,
Что царство зла отсюда далеко,
И понял я, чем всё кругом согрето
И отчего здесь дышится легко.

Но дни летят... С невольным содроганьем
Смотрю на черный, отдаленный путь:
Он страшен мне, и, словно пред изгнаньем,
Пророческой тоской стеснилась грудь.

И тщетно ум теряется в вопросах:
Где встретимся? Когда? И даст ли Бог
Когда-нибудь мой страннический посох
Сложить опять у ваших милых ног?

Бывало, с детскими мечтами
Являлся ты как ангел дня,
Блистая белыми крылами,
Весенним голосом звеня;
Твой взор горел огнем надежды,
Ты волновал мечтами кровь
И сыпал с радужной одежды
Цветы, и рифмы, и любовь.

Прошли года. Ты вновь со мною,
Но грустно юное чело,
Глаза подернулись тоскою,
Одежду пылью занесло.
Ты смотришь холодно и строго,
Веселый голос твой затих,
И белых перьев много, много
Из крыльев выпало твоих.

Минуют дни, пройдут недели...
В изнеможении тупом,
Забытый всеми, на постели
Я буду спать глубоким сном.
Слетев под брошенную крышу,
Ты скажешь мне: "Проснися, брат!"
Но слов твоих я не услышу,
Могильным холодом объят.

Не там отрадно счастье веет,
Где шум и царство суеты:
Там сердце скоро холодеет
И блекнут яркие мечты.

Но вечер тихий, образ нежный
И речи долгие в тиши
О всем, что будит ум мятежный
И струны спящие души,-

О, вот они, минуты счастья,
Когда, как зорька в небесах,
Блеснет внезапно луч участья
В чужих внимательных очах,

Когда любви горячей слово
Растет на сердце как напев,
И с языка слететь готово,
И замирает, не слетев...

Мне было весело вчера на сцене шумной,
Я так же, как и все, комедию играл;
И радовался я, и плакал я безумно,
   И мне театр рукоплескал.

Мне было весело за ужином веселым,
Заздравный свой стакан я также поднимал,
Хоть ныла грудь моя в смущении тяжелом
   И голос в шутке замирал.

Мне было весело... Над выходкой забавной
Смеясь, ушла толпа, веселый говор стих,-
И я пошел взглянуть на залу, где недавно
   Так много, много было их!

Огонь давно потух. На сцене опустелой
Валялися очки с афишею цветной,
Из окон лунный свет бродил по ней несмело,
   Да мышь скреблася за стеной.

И с камнем на сердце оттуда убежал я,
Бессонный и немой сидел я до утра;
И плакал, плакал я, и слез уж не считал я...
   Мне было весело вчера.

Мне не жаль, что тобою я не был любим,-
     Я любви не достоин твоей!
Мне не жаль, что теперь я разлукой томим,-
     Я в разлуке люблю горячей;

Мне не жаль, что и налил и выпил я сам
     Унижения чашу до дна,
Что к проклятьям моим и к слезам, и к мольбам
     Оставалася ты холодна;

Мне не жаль, что огонь, закипевший в крови,
     Мое сердце сжигал и томил,-
Но мне жаль, что когда-то я жил без любви,
     Но мне жаль, что я мало любил!

В саду Гефсиманском стоял Он один,
    Предсмертною мукой томимый.
Отцу Всеблагому в тоске нестерпимой
    Молился  страдающий Сын.

        "Когда то возможно,
Пусть, Отче, минует Мя  чаша сия,
Однако  да сбудется воля Твоя..."
И шел  Он к апостолам с думой тревожной,
    Но, скованы тяжкой  дремой,
Апостолы  спали под тенью оливы,
И тихо сказал Он им: "Как  не могли вы
Единого часа побдети со Мной?
    Молитесь! Плоть  немощна  ваша!.."
    И  шел Он молиться  опять:
"Но если  не может Меня миновать -
    Не  пить чтоб ее - эта чаша,
Пусть  будет, как хочешь Ты,  Отче!" И  вновь
    Объял  Его ужас смертельный,
И пот  Его падал на землю как кровь,
    И  ждал Он в тоске беспредельной.
И снова к апостолам Он  подходил,
Но  спали апостолы сном непробудным,
И те же слова Он Отцу   говорил,
И пал  на лицо, и скорбел, и тужил,
    Смущаясь  в борении трудном!..

        О, если б я мог
В саду Гефсиманском явиться с мольбами,
И видеть следы от Божественных ног,
    И  жгучими плакать слезами!
        О, если б я мог
    Упасть на холодный песок
    И  землю лобзать ту святую,
Где так одиноко страдала любовь,
Где пот от лица Его падал как кровь,
    Где чашу Он  ждал роковую!
    О, если б в ту ночь кто-нибудь,
    В ту страшную  ночь искупленья,
Страдальцу в изнывшую  грудь
    Влил слово одно утешенья!
Но  было все тихо во мраке ночном,
Но  спали апостолы тягостным сном,
    Забыв, что грозит им невзгода;
И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом,
Влекомы  Иудой, входили тайком
    Несметные сонмы  народа!

От взора твоего пусть киснет шоколад,
Пусть меркнет день, пусть околеет пудель,
Мы молим об одном - не езди ты в Карлсбад
Боимся убо мы, чтоб не иссякнул шпрудель.

Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою:
Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою!
Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая,
Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая,
Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея...
Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее!

Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою:
Жалят, язвят и кружатся над бедной моей головою!
Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася другая,-
Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах прожитая!
Хочешь забыть, разлюбить, а все любишь сильней и больнее...
Эх! кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее!

Мы на сцене играли с тобой
И так нежно тогда целовались,
Что все фарсы комедии той
Мне возвышенной драмой казались.
И в веселый прощания час
Мне почудились дикие стоны:
Будто обнял в последний я раз
Холодеющий труп Дездемоны...
Позабыт неискусный актер,
Поцелуи давно отзвучали,
Но я горько томлюся с тех пор
В безысходной и жгучей печали.
И горит, и волнуется кровь,
На устах пламенеют лобзанья...
Не комедия ль эта любовь,
Не комедия ль эти страданья?

Я слушал вас... Мои мечты
Летели вдаль от светской скуки;
Над шумом праздной суеты
Неслись чарующие звуки.

Я слушал вас... И мне едва
Не снились вновь, как в час разлуки,
Давно замолкшие слова,
Давно исчезнувшие звуки.

Я слушал вас... И ныла грудь,
И сердце рв_а_лося от муки,
И слово горькое "забудь"
Твердили гаснувшие звуки...

Блещут огнями палаты просторные,
Музыки грохот не молкнет в ушах.
Нового года ждут взгляды притворные,
Новое счастье у всех на устах.

Душу мне давит тоска нестерпимая,
Хочется дальше от этих людей...
Мной не забытая, вечно любимая,
Что-то теперь на могиле твоей?

Спят ли спокойно в глубоком молчании,
Прежнюю  радость и горе тая,
Словно застывшие в лунном сиянии,
Желтая церковь и насыпь твоя?

Или туман неприветливый стелется,
Или, гонима незримым врагом,
С дикими воплями злая метелица
Плачет, и скачет, и воет кругом,

И покрывает сугробами снежными
Все, что от нас невозвратно ушло:
Очи, со взглядами кроткими, нежными.
Сердце, что прежде так билось тепло!

Ум, красота, благородное сердце и сила,—
Всю свою щедрость судьба на него расточила.

Но отчего же в толпе он глядит так угрюмо?
В светлых очах его спряталась черная дума.

Мог бы расправить орел свои юные крылья,
Счастье, успехи пришли бы к нему без усилья,

Но у колонны один он стоит недвижимо.
Блеск, суета — всё бесследно проносится мимо.

Раннее горе коснулось души его чуткой...
И позабыть невозможно, и вспомнить так жутко!

Годы прошли, но под гнетом былого виденья
Блекнут пред ним мимолетные жизни явленья...

Пусть позолотой мишурною свет его манит,
Жизни, как людям, он верить не хочет, не станет!

Плывем. Ни шороха. Ни звука. Тишина.
Нестройный шум толпы все дальше замирает,
И зданий и дерев немая сторона
Из глаз тихонько ускользает.

Плывем. Уж зарево полнеба облегло;
Багровые струи сверкают перед нами;
Качаяся, скользит покорное весло
Над полусонными водами...

И сердце просится в неведомую даль,
В душе проносятся неясные мечтанья,
И радость томная, и светлая печаль,
И непонятные желанья.

И так мне хорошо, и так душа полна,
Что взор с смущением невольным замечает,
Как зданий и дерев другая сторона
Все ближе, ближе подступает.

Вся зала ожидания полна,
Партер притих, сейчас начнется пьеса.
Передо мной, безмолвна и грозна,
Волнуется грядущего завеса.

Как я, бывало, взор туда вперял,
Как смутный каждый звук ловил оттуда!
Каких-то новых слов я вечно ждал,
Какого-то неслыханного чуда.

О Новый год! Теперь мне всё равно,
Несешь ли ты мне смерть и разрушенье,
Иль прежних лет мне видеть суждено
Бесцветное, тупое повторенье...

Немного грез — осколки светлых дней —
Как вихрем, он безжалостно развеет,
Еще немного отпадет друзей,
Еще немного сердце зачерствеет.

Безотрадные ночи! Счастливые дни!
Как стрела, как мечта пронеслися они.
Я не год пережил, а десятки годов,
То страдал и томился под гнетом оков,
То несбыточным счастием был опьянен...
Я не знаю, то правда была или сон.

Мчалась тройка по свежему снегу в глуши,
И была ты со мной, и кругом ни души...
Лишь мелькали деревья в серебряной мгле,
И казалось, что все в небесах, на земле
Мне шептало: люби, позабудь обо всем...
Я не знаю, что правдою было, что сном!

И теперь меня мысль роковая гнетет:
Что пошлет он мне, новый, неведомый год?
Ждет ли светлое счастье меня впереди,
Иль последнее пламя потухнет в груди,
И опять побреду я живым мертвецом...
Я не знаю, что правдою будет, что сном!

Не я один тебя любил
И, жизнь отдав тебе охотно,
В очах задумчивых ловил
Хоть призрак ласки мимолетной;
Не я один в тиши ночей
Припоминал с тревогой тайной
И каждый звук твоих речей,
И взор, мне брошенный случайно.

И не во мне одном душа,
Смущаясь встречею холодной,
Безумной ревностью дыша,
Томилась горько и бесплодно.
Как побежденный властелин,
Забыв всю тяжесть униженья,
Не я один, не я один
Молил простить мои мученья!

О, кто же он, соперник мой?
Его не видел я, не знаю,
Но с непонятною тоской
Я эти жалобы читаю.
Его любовь во мне жива,
И, весь в ее волшебной власти,
Твержу горячие слова
Хотя чужой, но близкой страсти.

Взглянув на этот отощавший профиль,
     Ты можешь с гордостью сказать:
\"Недаром я водил его гулять
И отнимал за завтраком картофель\".

Она задумчиво сидела меж гостей,
И в близком будущем  мечта ее витала...
Надолго едет муж... О, только б поскорей!
"Я ваша навсегда!" - она на днях писала.
Вот он стоит пред ней - не муж, а тот, другой -
И смотрит на нее таким победным взглядом...
"Нет,-  думает она,- не сладишь ты со мной:
Тебе ль, мечтателю, идти со мною рядом?
Ползти у ног моих судьбой ты обречен,
Я этот гордый ум согну рукою властной;
Как обессиленный, раздавленный Самсон,
Признание свое забудешь в неге страстной!"
Прочел  ли юноша ту мысль в ее глазах,-
Но взор по-прежнему  сиял победной силой...
"Посмотрим, кто скорей измучится в цепях",-
Довольное лицо, казалось, говорило.
Кто победит из них? Пускай решит  судьба...
Но любят ли они? Что это? страсть слепая
Иль самолюбия бесцельная борьба?
Бог знает!
         Их  речам рассеянно внимая,
Сидит  поодаль муж с нахмуренным  лицом;
Он знает, что его изгнание погубит...
Но что до этого? Кто думает о нем?
Он жертвой должен быть! Его вина: он любит.

Не в первый день весны, цветущей и прохладной,
	Увидел я тебя!
Нет, осень близилась, рукою беспощадной
	Хватая и губя.
	
Но чудный вечер был. Дряхлеющее лето
	Прощалося с землей,
Поблекшая трава была, как в час рассвета,
	Увлажнена росой;

Над садом высохшим, над рощами лежала
	Немая тишина;
Темнели небеса, и в темноте блистала
	Багровая луна.
	
Не в первый сон любви, цветущей и мятежной,
	Увидел я тебя!
Нет! прежде пережил я много грусти нежной,
	Страдая и любя.
	
Но чудный вечер был. Беспечными словами
	Прощался я с тобой;
Томилась грудь моя и новыми мечтами,
	И старою тоской.
	
Я ждал: в лице твоем пройдет ли тень печали,
	Не брызнет ли слеза?
Но ты смеялася... И в темноте блистали
	Светло твои глаза.

Однажды снилось мне, что площадь русской сцены
Была полна людей. Гудели голоса,
Огнями пышными горели окна, стены,
И с треском падали ненужные леса.
И из-за тех лесов, в сиянии великом,
Явилась женщина. С  высокого чела
Улыбка  светлая на зрителей сошла,
И площадь дрогнула одним могучим криком.
Волненье  усмирив движением руки,
Промолвила  она, склонив к театру взоры:

"Учитесь у меня, российские актеры,
     Я роль свою сыграла мастерски.
     Принцессою кочующей  и бедной,
     Как многие, явилася я к вам,
И так же жизнь моя могла пройти бесследно,
Но было  иначе угодно небесам!
      На шаткие тогда ступени трона
      Ступила я бестрепетной ногой -
      И заблистала старая корона
      Над  новою, вам чуждой, головой.
Зато как высоко взлетел орел двуглавый!
Как низко перед ним склонились племена!
      Какой немеркнущею  славой
      Покрылись ваши  знамена!
С дворянства моего оковы были сняты,
Без пыток загремел святой глагол суда,
В столицу Грозного сзывались депутаты,
      Из недр степей вставали города...
Я женщина  была - и много я любила...
Но  совесть шепчет мне, что для любви своей
      Ни  разу я отчизны не забыла
И  счастьем подданных не жертвовала ей.
Когда  Тавриды  князь, наскучив пылом   страсти,
Надменно  отошел от сердца моего,
Не  пошатнула я его могучей власти,
      Гигантских замыслов его.
Мой  пышный  двор блистал на удивленье свету
      В стране безлюдья и снегов;
Но  не был он похож на стертую монету,
      На  скопище бесцветное льстецов.
От  смелых чудаков не отвращая взоров,
Умела я ценить, что мудро иль остро:
Зато в дворец мой шли скитальцы, как Дидро,
      И  чудаки такие, как Суворов;
Зато и я могла свободно говорить
В  эпоху диких войн и казней хладнокровных,
      Что лучше  десять оправдать виновных,
      Чем одного  невинного казнить,-
      И  не было то слово буквой праздной!
Однажды   пасквиль мне решилися подать:
      В нем  я была - как женщина, как мать -
      Поругана со злобой безобразной...
Заныла  грудь моя от гнева и тоски;
Уж  мне мерещились допросы, приговоры...
Учитесь у меня, российские актеры!
      Я  роль свою сыграла мастерски:
      Я  пасквиль тот взяла - и написала  с краю:
Оставить автора, стыдом его казня,-
Что здесь -  как женщины - касается меня,
      Я -  как Царица - презираю!
Да, управлять подчас бывало нелегко!
Но  всюду -  дома ли, в Варшаве, в Византии -
      Я  помнила лишь выгоды  России -
      И  знамя то держала высоко.
Хоть  не у вас я свет увидела впервые,-
Вам громко за меня твердят мои дела:
      Я больше  русская была,
Чем многие цари, по крови вам родные!
      Но время  шло, печальные следы
      Вокруг себя невольно оставляя...
Качалася на мне корона золотая,
И ржавели  в руках державные бразды...
Когда случится вам, питомцы Мельпомены,
Творенье гения со славой разыграть
      И вами созданные сцены
Заставят зрителя смеяться иль рыдать,
      Тогда -  скажите, ради Бога!-
Ужель вам не простят правдивые сердца
Неловкость выхода, неровности конца
      И даже скуку эпилога?"

Тут гул по площади пошел со всех сторон,
Гремели небеса, людскому хору вторя;
И  был сначала я, как будто ревом моря,
      Народным воплем оглушен.
Потом все голоса слилися воедино,
И  ясно слышал я из говора того:
      "Живи, живи, Екатерина,
      В  бессмертной памяти народа твоего!"

Ни веселья, ни сладких мечтаний
Ты в судьбе не видала своей:
Твоя жизнь была цепью страданий
И тяжелых, томительных дней.
Видно, господу было так нужно:
Тебе крест он тяжелый судил,
Этот крест мы несли с тобой дружно,
Он обоих нас жал и давил.
Помню я, как в минуту разлуки
Ты рыдала, родная моя,
Как, дрожа, твои бледные руки
Горячо обнимали меня;
Всю любовь, все мечты, все желанья -
Всё в слова перелить я хотел,
Но последнее слово страданья,-
Оно замерло в миг расставанья,
Я его досказать не успел!

Это слово сказала могила:
Не состарившись, ты умерла,
Оттого - что ты слишком любила,
Оттого - что ты жить не могла!
Ты спокойна в могиле безгласной,
Но один я в борьбе изнемог...
Он тяжел, этот крест ежечасный,
Он на грудь мне всей тяжестью лег!
И пока моя кровь не остынет,
Пока тлеет в груди моей жар,
Он меня до конца не покинет,
Как твой лучший и символ, и дар!

Ни отзыва, ни слова, ни привета,
Пустынею меж нами мир лежит,
И мысль моя с вопросом без ответа
Испуганно над сердцем тяготит:

Ужель среди часов тоски и гнева
Прошедшее исчезнет без следа,
Как легкий звук забытого напева,
Как в мрак ночной упавшая звезда?

Ночи безумные, ночи бессонные,
Речи несвязные, взоры усталые...
Ночи, последним огнем озаренные,
Осени мертвой цветы запоздалые!

Пусть даже время рукой беспощадною
Мне указало, что было в вас ложного,
Все же лечу я к вам памятью жадною,
В прошлом ответа ищу невозможного...

Вкрадчивым шепотом вы заглушаете
Звуки дневные, несносные, шумные...
В тихую ночь вы мой сон отгоняете,
Ночи бессонные, ночи безумные!

                   К ***

Замолкли, путаясь, пустые звуки дня,
Один я наконец, все спит кругом меня;
Все будто замерло... Но я не сплю: мне больно
За день, в бездействии утраченный невольно.
От лампы бледный свет, бродящий по стенам,
Враждебным кажется испуганным очам;
Часы так глухо бьют, и с каждым их ударом
Я чую новый миг, прожитый мною даром.
И в грезах пламенных меж призраков иных
Я вижу образ твой, созданье дум моих;
Уж сердце чуткое бежит к нему пугливо...
Но он так холоден к печали молчаливой,
И так безрадостен, и так неуловим,
Что содрогаюсь я и трепещу пред ним...

Но утро близится... Тусклей огня мерцанье,
Тусклей в моей душе горят воспоминанья...
Хоть на мгновение обманчивый покой
Коснется вежд моих... А завтра, ангел мой,
Опять в часы труда, в часы дневного бденья,
Ты мне предстанешь вдруг, как грозное виденье.
Томясь, увижу я средь мелкой суеты
Осмеянную грусть, разбитые мечты
И чувство светлое, как небо в час рассвета,
Заглохшее впотьмах без слов и без ответа!..
И скучный день пройдет бесплодно... И опять
В мучительной тоске я буду ночи ждать,
Чтобы хоть язвами любви неутолимой
Я любоваться мог, один, никем не зримый..

На берег сходит ночь, беззвучна и тепла,
Не видно кораблей из-за туманной дали,
        И, словно очи без числа,
        Над морем звезды замигали.
    Ни  шелеста в деревьях вековых,
        Ни  звука голоса людского,
И  кажется, что все навек уснуть готово
             В объятиях ночных.
Но  морю  не до сна. Каким-то гневом полны,
    Надменные,  нахмуренные  волны
        О  берег бьются и стучат;
Чего-то требует их ропот непонятный,
        В  их шуме с ночью благодатной
        Какой-то слышится  разлад.
        С  каким же ты гигантом в споре?
Чего же хочешь ты, бушующее  море,
        От бедных  жителей земных?
        Кому  ты шлешь  свои веленья?
    И  в этот час, когда весь мир затих,
    Кто выдвинул  мятежное волненье
           Из недр неведомых твоих?
    Ответа нет... Громадою нестройной
        Кипит  и пенится вода...
        Не так ли  в сердце иногда,
    Когда кругом все тихо и спокойно,
И  ровно дышит грудь, и ясно блещет взор,
И  весело звучит знакомый разговор,-
Вдруг  поднимается нежданное волненье:
Зачем  весь этот блеск, откуда этот шум?
        Что  значит этих бурных дум
        Неодолимое  стремленье?
Не вспыхнул  ли любви заветный огонек,
    Предвестье ль это близкого ненастья,
Воспоминание ль утраченного счастья
Иль в сонной совести проснувшийся упрек?
Кто может это знать?
                     Но разум понимает,
Что в сердце есть у нас такая глубина,
    Куда и мысль не проникает;
    Откуда, как с морского дна,
        Могучим трепетом полна,
    Неведомая сила вылетает
        И что-то смутно повторяет,
        Как набежавшая волна.

Монплезир - летний дворец  Петра  I  в  Петергофском
парке на берегу Финского залива.

О да, поверил я. Мне верить так отрадно...
   Зачем же вновь в полночной тишине
Сомненья злобный червь упрямо, беспощадно
И душу мне грызет, и спать мешает мне?

   Зачем... когда ничтожными словами
Мы обменяемся... я чувствую с тоской,
   Что тайна, как стена, стоит меж нами,
Что в мире я один, что я тебе чужой.

И вновь участья миг в твоем ловлю я взгляде,
      И сердце рвется пополам,
И, как преступнику, с мольбою о пощаде
   Мне хочется упасть к твоим ногам.

Что сделал я тебе? Такой безумной муки
      Не пожелаешь и врагу...
      Он близок, грозный час разлуки, -
И верить нужно мне, и верить не могу!

О, боже, как хорош прохладный вечер лета,
   Какая тишина!
Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета
   У этого окна.
Какой-то темный лик мелькает по аллее,
   И воздух недвижим,
И кажется, что там еще, еще темнее
   За садом молодым.
Уж поздно... Всё сильней цветов благоуханье,
   Сейчас взойдет луна...
На небесах покой, и на земле молчанье,
   И всюду тишина.

Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая
   Входили мы вдвоем?
О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая,
   Бывало, обойдем!
И вот я здесь один, с измученной, усталой,
   Разбитою душой.
Мне хочется рыдать, припавши, как бывало,
   К груди твоей родной...
Я жду... но не слыхать знакомого привета,
   Душа болит одна...
О, боже, как хорош прохладный вечер лета,
   Какая тишина!

О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом,
Кака эта чистая, далекая звезда!
На землю темную она глядит с приветом,
Чужда ее страстям, свободна и горда.
И только иногда, услыша в отдаленьи
Любви безумный стон, отчаянный призыв,
Она вздрогнет сама,- и в жалости, в смятеньи
На землю падает, о небе позабыв!

О, будьте счастливы! Без жалоб, без упрека,
      Без вопля ревности пустой
Я с вами расстаюсь... Пускай один, далеко
   Я буду жить с безумною тоской,
   С горячими, хоть поздними мольбами
      Перед потухшим алтарем.
О, будьте счастливы, - я лишний между вами,
      О, будьте счастливы вдвоем!

   Но я б хотел - прости мое желанье, -
      Чтобы назло слепой судьбе
      Порою в светлый миг свиданья
      Мой образ виделся тебе;
Чтоб в тихом уголке иль средь тревоги бальной
      Смутил тебя мой стих печальный,
   Как иногда при блеске фонарей
       Смущает поезд погребальный
       На свадьбу едущих гостей.

О, не сердись за то, что в час тревожной муки
Проклятья, жалобы лепечет мой язык:
То жизнью прошлого навеянные звуки,
То сдавленной души неудержимый крик.

Ты слушаешь меня — и стынет злое горе,
Ты тихо скажешь: «Верь» — и верю я, любя...
Вся жизнь моя в твоем глубоком, кротком взоре,
Я всё могу проклясть, но только не тебя.

Дрожат листы берез от холода ночного...
Но им ли сетовать на яркий солнца луч,
Когда, рассеяв тьму, он с неба голубого
Теплом их обольет, прекрасен и могуч?

О, скажи ей, чтоб страсть роковую мою
   Позабыла, простила она,
Что для ней я живу, и дышу, и пою,
   Что вся жизнь моя ей отдана!

Что унять не могу я мятежную кровь,
   Что над этою страстью больной
Засияла иная - святая любовь,
   Так, как небо блестит над землей!

О, сходите ко мне, вдохновенья лучи,
   Зажигайтеся ярче, теплей,
Задушевная песня, скорей прозвучи,
   Прозвучи для нее и о ней!

             С  французского

О, смейся надо мной за то, что безучастно
Я в мире не иду пробитою тропой,
За то, что песен дар и жизнь я сжег напрасно,
За то, что гибну я... О, смейся надо мной!

Глумись и хохочи с безжалостным  укором -
Толпа  почтит твой смех сочувствием живым;
Все будут за тебя, проклятья грянут хором,
И камни полетят послушно за твоим.

И если, совладать с тоскою не умея,
Изнывшая душа застонет, задрожит...
Скорей сдави мне грудь, прерви мой стон скорее,
А то, быть может, Бог услышит и  простит.

О, удались навек, тяжелый дух сомненья,
О, не тревожь меня печалью старины;
Когда так пламенно природы обновленье
И так свежительно дыхание весны;
Когда так радостно над душными стенами,
Над снегом тающим, над пестрою толпой
Сверкают небеса горячими лучами,
Пророчат ласточки свободу и покой;
Когда во мне самом, тоски моей сильнее,
Теснят ее гурьбой веселые мечты,
Когда я чувствую, дрожа и пламенея,
Присутствие во всем знакомой красоты;
Когда мои глаза, объятые дремотой,
Навстречу тянутся к мелькнувшему лучу...
Когда мне хочется прижать к груди кого-то,
Когда не знаю я, кого обнять хочу;
Когда весь этот мир любви и наслажденья
С природой заодно так молод и хорош...
О, удались навек, тяжелый дух сомненья,
Печалью старою мне сердца не тревожь!

Дрожа от холода, измучившись в пути,
Застигнутый врасплох суровою метелью,
Я думал: лошадям меня не довезти
И будет мне сугроб последнею постелью...

Вдруг яркий огонек блеснул в лесу глухом,
Гостеприимная открылась дверь пред нами,
В уютной комнате, пред светлым камельком,
Сижу обвеянный крылатыми мечтами.

Давно молчавшая опять звучит струна,
Опять трепещет грудь волненьями былыми,
И в сердце ожила старинная весна,
Весна с черемухой и липами родными...

Теперь не страшен мне протяжный бури вой,
Грозящий издали бедою полуночной,
Здесь - пристань мирная, здесь - счастье и покой,
Хоть краток тот покой и счастье то непрочно.

О, что до этого! Пускай мой путь далек,
Пусть завтра вновь меня настигнет буря злая,
Теперь мне хорошо... Свети, мой огонек,
Свети и грей меня, на подвиг ободряя!

        Н. Д. Карпову

Ночь близка… На небе черном
Серых туч ползет громада;
Всё молчит в лесу нагорном,
В глубине пустого сада.

Тьмой и сном объяты воды…
Душен воздух… Вечер длится…
В этом отдыхе природы
Что-то грозное таится.

Ночь настанет. Черной тучей
Пыль поднимется сильнее,
Липы с силою могучей
Зашатаются в аллее.

Дождь закапает над нами
И, сбираясь понемногу,
Хлынет мутными ручьями
На пылящую дорогу.

Неба пасмурные своды
Ярким светом озарятся:
Забушуют эти воды,
Блеском неба загорятся,

И, пока с краев до края
Будут пламенем объяты,
Загудят, не умолкая,
Грома тяжкие раскаты.

Опять весна! Опять какой-то гений
Мне шепчет незнакомые слова,
И сердце жаждет новых песнопений,
И в забытьи кружится голова.
Опять кругом зазеленели нивы,
Черемуха цветет, блестит роса,
И над землей, светлы и горделивы,
Как купол храма, блещут небеса.

Но этой жизни мне теперь уж мало,
Душа моя тоской отравлена...
Не так она являлась мне, бывало,
Красавица, волшебница-весна!
Сперва ребенка языку природы
Она, смеясь, учила в тишине,
И для меня сбирала хороводы,
И первый стих нашептывала мне.

Потом, когда с тревогой непонятной
Зажглася в сердце отрока любовь,
Она пришла и речью благодатной
Живила сны и волновала кровь:
Свидания влюбленным назначала,
Ждала, томилась с нами заодно,
Мелодией по клавишам звучала,
Врывалася в раскрытое окно.

Теперь на жизнь гляжу я оком мужа,
И к сердцу моему, как в дверь тюрьмы,
Уж начала подкрадываться стужа,
Печальная предвестница зимы...
Проходят дни без страсти и без дела,
И чья-то тень глядит из-за угла...
Что ж, неужели юность улетела?
Ужели жизнь прошла и отцвела?

Погибну ль я в борьбе святой и честной
Иль просто так умру в объятьях сна,-
Явися мне в моей могиле тесной,
Красавица, волшебница-весна!
Покрой меня травой и свежим дерном,
Как прежде, разукрась свои черты,
И над моим забытым трупом черным
Рассыпь свои любимые цветы!..

Опять пишу тебе, но этих горьких строк
Читать не будешь ты... Нас жизненный поток
Навеки разлучил. Чужие мы отныне,
И скорбный голос мой теряется в пустыне.
Но я тебе пишу затем, что я привык
Всё поверять тебе, что шепчет мой язык
Без цели, нехотя, твои былые речи,
Что я считаю жизнь от нашей первой встречи,
Что милый образ твой мне каждый день милей,
Что нет покоя мне без бурь минувших дней,
Что муки ревности и ссор безумных муки
Мне счастьем кажутся пред ужасом разлуки.

Опять я очнулся с природой!
И кажется, вновь надо мной
Все радостно грезит свободой,
Все веет и дышит весной.

Опять в безотчетном томленьи,
Усталый, предавшись труду,
Я дней без труда и волненья
С каким-то волнением жду.

И слышу, как жизнь молодая
Желания будит в крови,
Как сердце дрожит, изнывая
Тоской беспредметной любви...

Опять эти звуки былого,
И счастья ребяческий бред...
И все, что понятно без слова,
И все, чему имени нет.

Слушать предсмертные песни Орфея друзья собралися.
Нагло бранясь и крича, вдруг показался паяц.
Тотчас же шумной толпой убежали друзья за паяцем...
Грустно на камне один песню окончил Орфей.

Осенней ночи тень густая
Над садом высохшим легла.
О, как душа моя больная
В тоске любви изнемогла!
Какие б вынес я страданья,
Чтоб в этот миг из-за кустов
Твое почувствовать дыханье,
Услышать шум твоих шагов!

Кончалось лето. Астры отцветали...
Под гнетом жгучей, тягостной печали
    Я сел на старую скамью,
А листья надо мной, склоняяся, шептали
        Мне повесть грустную свою.

"Давно ли мы цвели под знойным блеском лета,
        И вот уж осень нам грозит,
        Не много дней тепла и света
        Судьба гнетущая сулит.
    Но что ж, пускай холодными руками
        Зима охватит скоро нас,
Мы счастливы теперь, под этими лучами,
        Нам  жизнь милей в прощальный  час.
Смотри, как золотом облит наш парк печальный,
Как радостно цветы в последний раз блестят,
        Смотри, как пышно-погребально
        Горит над рощами закат!
Мы знаем, что, как сон, ненастье пронесется,
Что снегу не всегда поляны покрывать,
Что явится весна, что все кругом проснется,-
        Но  мы... проснемся ли опять?
        Вот  здесь, под кровом нашей тени,
Где груды хвороста теперь лежат в пыли,
    Когда-то цвел роскошный  куст сирени
        И розы пышные цвели.
    Пришла весна; во славу новым розам
        Запел, как прежде, соловей,
Но бедная сирень, охвачена морозом,
        Не подняла своих ветвей.
А если к жизни вновь вернутся липы наши,
        Не  мы увидим их возврат,
    И вместо нас, быть может, лучше, краше
        Другие листья заблестят.-
    Ну что ж, пускай холодными руками
        Зима охватит скоро нас,
Мы счастливы теперь, под бледными лучами,
        Нам жизнь милей в прощальный  час.
    Помедли, смерть! Еще б хоть день отрады...
А может быть, сейчас, клоня верхушки ив,
        Сорвет на землю без пощады
        Нас ветра буйного порыв...
Желтея, ляжем мы под липами родными...
И даже ты, об нас мечтающий с тоской,
Ты встанешь со скамьи, рассеянный, больной,
        И, полон мыслями своими,
    Раздавишь нас небрежною ногой".

      (Из А. Мюссе)

Что так усиленно сердце больное
Бьется, и просит, и жаждет покоя?
Чем я взволнован, испуган в ночи?
Стукнула дверь, застонав и заноя,
Гаснущей лампы блеснули лучи...
Боже мой! Дух мне в груди захватило!
Кто-то зовет меня, шепчет уныло...
Кто-то вошел... Моя келья пуста,
Нет никого, это полночь пробило...
О, одиночество, о, нищета!

Отчалила лодка. Чуть брезжил рассвет...
В ушах раздавался прощальный привет,
   Дышал он нежданною лаской...
Свинцовое море шумело кругом...
Всё это мне кажется сладостным сном,
   Волшебной, несбыточной сказкой!

О нет, то не сон был! В дали голубой
Две белые чайки неслись над водой,
   И серые тучки летели,—
И всё, что сказать я не мог и не смел,
Кипело в душе... и восток чуть алел,
   И волны шумели, шумели!..

К отъезду музыканта-друга
Мой стих минорный тон берет,
И нашей старой дружбы фуга,
Все развиваяся, растет...

Мы увертюру жизни бурной
Сыграли вместе до конца,
Грядущей славы марш бравурный
Нам рано волновал сердца;

В свои мы верили таланты,
Делились массой чувств, идей...
И был ты вроде доминанты
В аккордах юности моей.

Увы, та песня отзвучала,
Иным я звукам отдался,
Я детонировал немало
И с диссонансами сжился;

Давно без счастья и без дела
Дары небес я растерял,
Мне жизнь, как гамма, надоела,
И близок, близок мой финал...

Но ты - когда для жизни вечной
Меня зароют под землей,-
Ты в нотах памяти сердечной
Не ставь бекара предо мной.

   Ты помнишь, как, забившись в "музыкальной",
      Забыв училище и мир,
   Мечтали мы о славе идеальной...
      Искусство было наш кумир,
И жизнь для нас была обвеяна мечтами.
Увы, прошли года, и с ужасом в груди
   Мы сознаем, что все уже за нами,
      Что холод смерти впереди.
Мечты твои сбылись. Презрев тропой избитой,
Ты новый путь себе настойчиво пробил,
   Ты с бою славу взял и жадно пил
      Из этой чаши ядовитой.
О, знаю, знаю я, как жестко и давно
Тебе за это мстил какой-то рок суровый
      И сколько в твой венец лавровый
      Колючих терний вплетено.
Но туча разошлась. Душе твоей послушны,
      Воскресли звуки дней былых,
      И злобы лепет малодушный
      Пред ними замер и затих.
А я, кончая путь "непризнанным" поэтом,
Горжусь, что угадал я искру божества
   В тебе, тогда мерцавшую едва,
Горящую теперь таким могучим светом.

Бывало, теша ум в мечтаньях суеверных,
Когда ты падала огнистой полосой,
Тебе вверял я рой желаний эфемерных,
Сменявшихся в душе нестройною толпой.
Теперь опять ты шлешь мне кроткое сиянье,
И взором я прильнул к летящему лучу.
В душе горит одно заветное желанье,
Но вверить я его не в силах... и молчу.
Как думы долгие, лишивши их покрова,
В одежду чуждую решуся я облечь?
Как жизнь всю перелить в одно пустое слово?
Как сердце разменять на суетную речь?
О, если можешь ты, сроднясь с моей душою,
Минуту счастия послать ей хоть одну,
Тогда блесну, как ты, огнистой полосою
И радостно в ночи безвестной утону.

С тяжелой думою и с головой усталой
Недвижно я стоял в убогом храме том,
Где несколько свечей печально догорало
Да несколько друзей молилися о нем.

И всё мне виделся запуганный, и бледный,
И жалкий человек... Смущением томим,
Он всех собой смешил и так шутил безвредно,
     И все довольны были им.

Но вот он вновь стоит, едва мигая глазом...
Над головой его все беды пронеслись...
Он только замолчал — и все замолкли разом,
     И слезы градом полились...

Все зрители твои: и воин, грудью смелой
Творивший чудеса на скачках и балах,
И толстый бюрократ с душою, очерствелой
     В интригах мелких и чинах,

И отрок, и старик... и даже наши дамы,
Так равнодушные к отчизне и к тебе,
Так любящие визг французской модной драмы,
     Так нагло льстящие себе,—

Все поняли они, как тяжко и обидно
Страдает человек в родимом их краю,
И каждому из них вдруг сделалось так стыдно
     За жизнь счастливую свою!

Конечно, завтра же, по-прежнему бездушны,
Начнут они давить всех близких и чужих.
Но хоть на миг один ты, гению послушный,
     Нашел остатки сердца в них!

Ни у домашнего, простого камелька,
Ни в шуме светских фраз и суеты салонной
Нам не забыть его, седого старика,
С улыбкой едкою, с душою благосклонной!

Ленивой поступью прошел он жизни путь,
Но мыслью обнял все, что на пути заметил,
И перед тем, чтоб сном могильным отдохнуть,
Он был как голубь чист и как младенец светел.

Искусства, знания, событья наших дней -
Все отклик верный в нем будило неизбежно,
И словом, брошенным на факты и людей,
Он клейма вечные накладывал небрежно...

Вы помните его в кругу его друзей?
Как мысли сыпались нежданные, живые,
Как забывали мы под звук его речей
И вечер длившийся, и годы прожитые!

В нем злобы не было. Когда ж он говорил,
Язвительно смеясь, над жизнью или веком,
То самый смех его нас с жизнию мирил,
А светлый лик его мирил нас с человеком!

Зачем в тиши ночной, из сумрака былого,
Ты, роковая ночь, являешься мне снова
И смотришь на меня со страхом и тоской?
— То было уж давно... на станции глухой,
Где ждал я поезда... Я помню, как сначала
Дымился самовар и печь в углу трещала;
Курил и слушал я часов шипевший бой,
Далекий лай собак да сбоку, за стеной,
Храпенье громкое... И вдруг, среди раздумья,—
То было ль забытье, иль тяжкий миг безумья —
Замолкло, замерло, потухло всё кругом.
Луна, как мертвый лик, глядела в мертвый дом,
Сигара выпала из рук, и мне казалось,
Что жизнь во мне самом внезапно оборвалась.
Я всё тогда забыл: кто я, зачем я тут?
Казалось, что не я — другие люди ждут
Другого поезда на станции убогой.
Не мог я разобрать, их мало или много,
Мне было всё равно, что медлит поезд тот,
Что опоздает он, что вовсе не придет...
Не знаю, долго ли то длилось испытанье,
Но тяжко и теперь о нем воспоминанье!
С тех пор прошли года. В тиши немых могил
Родных людей и чувств я много схоронил,
Измен, страстей и зла вседневные картины
По сердцу провели глубокие морщины,
И с грузом опыта, с усталою душой
Я вновь сижу один на станции глухой.
Я поезда не жду, увы!.. пройдет он мимо...
Мне нечего желать, и жить мне нестерпимо!

   (Перевод из Донаурова)

Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарелась с вами,
           Пара гнедых!

Ваша хозяйка в старинные годы
Много имела хозяев сама,
Опытных в дом привлекала из моды,
Более нежных сводила с ума.
Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
           Пара гнедых!

Грек из Одессы и жид из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал —
Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у нее засыпал.
Где же они, в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих?
Вы, только вы и верны ей доныне,
           Пара гнедых!

Вот отчего, запрягаясь с зарею
И голодая по нескольку дней,
Вы подвигаетесь мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей.
Старость, как ночь, вам и ей угрожает,
Говор толпы невозвратно затих,
И только кнут вас порою ласкает,
           Пара гнедых!

Пьяные уланы
Спят перед столом,
Мягкие диваны
Залиты вином.
Лишь не спит влюбленный,
Погружен в мечты, -
Подожди немного,
Захрапишь и ты.

С хозяйкой под руку, спокойно, величаво
    Она  идет к роялю. Все молчит,
И смотрит на нее с улыбкою  лукавой
    Девиц и  дам завистливый синклит.
Она красавица, по приговору света
         Давно ей этот титул дан;
Глубокие глаза ее полны привета,
И строен, и высок ее цветущий стан.
    Она  запела... как-то тихо, вяло,
    И  к музыканту обращенный  взор
         Изобразил немой укор,-
Она не в голосе, всем это ясно стало...
    Но  вот минута слабости прошла,
         Вот голос дрогнул от волненья,
         И словно буря вдохновенья
         Ее на крыльях унесла.
И песня  полилась, широкая, как море:
То  страсть нам слышалась, кипящая в крови
То  робкие мольбы, разбитой жизни горе,
То  жгучая тоска отринутой любви...
О, как могла понять так верно сердца муки
Она, красавица, беспечная на взгляд?
    Откуда  эти тающие звуки,
    Что  за душу хватают и щемят?

    И  вспомнилася мне другая зала,
Большая, темная... Дрожащим  огоньком
В углу горел камин, одна свеча мерцала,
    И  у рояля были мы  вдвоем.
    Она  сидела бледная, больная,
    Рассеянно вперя куда-то взор,
    По клавишам  рукой перебирая...
        Невесел был  наш разговор:
"Меня  не удивят ни злоба, ни измена,-
    Она сказала голосом глухим,-
        Увы, я так привыкла  к ним!"
        И, словно вырвавшись  из плена,
Две крупные  слезы скатились по щекам.-
А  мне хотелося упасть к ее ногам,
        И  думал я в тоске глубокой:
Зачем  так создан свет, что зло царит одно,
    Зачем, зачем страдать осуждено
    Все то, что так прекрасно и высоко?
Мечты  мои прервал рукоплесканий гром.
        Вскочило все, заволновалось,
И впечатление глубоким мне казалось!
Мгновение прошло - и вновь звучит кругом,
С обычной пустотой и пошлостью своею,
Речей салонных гул; спокойна и светла
    Она сидит у чайного стола;
Банальный фимиам мужчины жгут пред нею,
    И сладкие ей речи говорит
    Девиц и дам сияющий синклит.

Денек веселый! с давних пор
Обычай есть патриархальный
У нас: и лгать, и всякий вздор
Сегодня всем пороть нахально.
Хоть ложь-то, впрочем, привилась
Так хорошо к нам в самом деле,
Что каждый день в году у нас
Отчасти - первое апреля.

Но вот N.N., приятель мой,
Он вечно лжет и мрачен вечно;
Не мудрено: его порой
Бранят за то... Теперь беспечно
Смеется, шутит... Как понять?
А! понимаю: пустомеля
Всем безопасно может врать:
Сегодня первое апреля.

Приносят мне письмо. Его
Я чуть не рву от нетерпенья.
Оно от друга моего.
Однако что за удивленье!
В нем столько чувства, даже честь
Во всем: и в мыслях и на деле.
Смотрю на надпись: так и есть!
Читаю: первое апреля.

- Откуда вы, друзья мои?
Чайковский? - "Я сидел у Лего".
- А ты, Селецкий? - "У Морни..."
- А Эртель? - "У Кобылы пегой...
- А Каратаев? - "Дома был..."
- А Галкин? - "Прямо от Бореля..."
- Как, что за чушь? Ах, я забыл,
Ведь нынче первое апреля.

Знакомых встретите... на вас
Все смотрят с подозреньем тоже.
"Скажите мне, который час?" -
Вдруг спросят как-то злей и строже.
- Такой-то.- "Ах, неправда, нет:
Вы с нами пошутить хотели..."
Что ж, нынче шутит целый свет:
Сегодня первое апреля.

А я теперь, наоборот,
Способен даже больше верить:
Сегодня всякий, правда, лжет,
Зато не нужно лицемерить...
Сегодня можно говорить
Всю правду, метко в друга целя,
Потом все в шутку обратить:
"Сегодня первое апреля".

Сегодня мне скажите вы,
Что не берут в России взяток,
Что город есть скверней Москвы,
Что в "Пчелке" мало опечаток,
Что в свете мало дураков...
Вполне достигнете вы цели,
Всему поверить я готов:
Сегодня первое апреля.

О снега первого нежданное явленье,
Приветствую тебя в моем уединенье!
Уединенье? Да! Среди толпы людей
Я так же одинок, как ландыш, из полей
Родных отторженный суровою рукою;
Среди прекрасных роз поник он головою,
И в рощу мирную из мраморных палат
Его желания свободные летят.
Приветствую тебя! Неведомою силой
Ты в смутной памяти былое оживило,
Мечтанья прошлых дней той юности златой,
Как утро зимнее, прекрасной и живой!
Картин знакомый ряд встает передо мною:
Я вижу небеса, подернутые мглою,
И скатерть снежную на сглаженных полях,
И крыши белые, и иней на дровах;
Вдали чернеет лес. С сиянием Авроры
По окнам разослал мороз свои узоры;
Там, за деревьями, роскошно и светло
Блестит замерзлых вод прозрачное стекло;
Там курится дымок над кровлями овинов...
В соседней комнате я слышу треск каминов,
К ним истопник бредет и шум своих шагов
Разносит за собой с тяжелой ношей дров.
С какою радостью живой, нелицемерной,
Бывало, я встречал тебя, предвестник верный
Зимы... Как я любил и сон ее снегов,
И длинную семью прекрасных вечеров!
Как часто, вкруг стола собравшися семьею,
Мы проводили их в беседах меж собою,
И ласки нежные иль звонкий смех порой
Сменяли чтение обычной чередой.
Я помню длинный зал, вечернею порою
Его перебегал я детскою стопою,
И часто пред окном, как будто бы сквозь сон,
Я становился вдруг, испуган, поражен,
А прелесть дивная морозной, зимней ночи
Манила и звала встревоженные очи...
Светила чудные сияли в вышине
И, улыбаяся, смотрели в душу мне;
Чистейшим серебром поля вдали сияли,
Леса пустынные недвижимо стояли;
Всё спало... Лишь мороз под окнами трещал...
И жутко было мне, и к няне я бежал.
Я помню комнатку... Пред образом горела
Лампада тусклая; старушка там сидела...
И сладок был мне звук ее речей простых,
Любовью дышащих... Увы! не слышу их
Среди надутых фраз да слов бездушных ныне:
Уж третью зиму я встречаю на чужбине,
Далеко от нее, от родины святой,
Не с шумной радостью, но с хладною тоской,
И сердце сжалося... но в холоде страданий
Ты возбудил во мне толпу воспоминаний,
Ты годы юности внезапно оживил,
И я тебя в душе за то благословил...
О, взвейся, легкий снег, над родиною, дальной!
Чтоб поселянин мог, природы сын печальный,
Скорей плоды трудов по зимнему пути
За плату скудную в продажу отвезти!

Вы говорите, доктор, что исход
   Сомнителен? Ну что ж, господня воля!
   Уж мне пошел пятидесятый год,
Довольно я жила. Вот только бедный Коля
   Меня смущает: слишком пылкий нрав,
   Идеям новым предан он так страстно,
Мне трудно спорить с ним - он, может быть,
   и прав, -
Боюсь, что жизнь свою загубит он напрасно.
О, если б мне дожить до радостного дня,
Когда он кончит курс и выберет дорогу.
   Мне хлороформ не нужно: слава Богу,
Привыкла к мукам я... А около меня
Портреты всех детей поставьте, доктор милый,
Пока могу смотреть, хочу я видеть их.
      Поверьте: в лицах дорогих
Я больше почерпну терпения и силы!..
   Вы видите: вон там, на той стене,
   В дубовой рамке Коля, в черной - Митя...
Вы помните, когда он умер в дифтерите
Здесь, на моих руках, вы всё твердили мне,
   Что заражусь я непременно тоже.
Не заразилась я, прошло тринадцать лет...
Что вытерпела я болезней, горя... Боже!
Вы, доктор, знаете... А где же Саша? Нет!
      Тут он с своей женой... Бог с нею!
Снимите тот портрет, в мундире, подле вас;
      Невольно духом я слабею,
Как только встречу взгляд ее холодных глаз.
Всё Сашу мучит в ней: бесцельное кокетство,
   Характер адский, дикая вражда
К семейству нашему... Вы знали Сашу с детства,
Не жаловался он ребенком никогда,
А тут, в последний раз, - но это между нами -
   Он начал говорить мне о жене,
Потом вдруг замолчал, упал на грудь ко мне
И плакал детскими, бессильными слезами...
   Я людям всё теперь простить должна,
   Но каюсь: этих слез я не простила...
      А прежде как она любила,
   Каким казалась ангелом она!..
Вот Оля с детками. За этих, умирая,
   Спокойна я. Наташа, ангел мой!
Уставила в меня глазенки, как живая,
И хочет выскочить из рамки золотой.
Мне больно шевельнуть рукой. Перекрестите
Хоть вы меня... Смешно вам, старый атеист,
Что ж делать, Бог простит! Вот так... Да отворите
      Окно. Как воздух свеж и чист!
   Как быстро тучки белые несутся
По неразгаданным, далеким небесам...
   Да, вот еще: к моим похоронам,
      Конечно, дети соберутся.
   Скажите им, что, умирая, мать
Благословила их и любит, но ни слова,
Что я так мучилась... Зачем их огорчать!
Ну, доктор, а теперь начните - я готова!..

Перед судом толпы коварной и кичливой
С поникшей головой меня увидишь ты
И суетных похвал услышишь лепет лживый,
Пропитанный враждой и ядом клеветы.
Но твой безмолвный взор, доверчивый и милый,
На помощь мне придет с участием живым...

Так гибнущий пловец, уже теряя силы,
Всё смотрит на маяк, горящий перед ним.
Свети же, мой маяк! Пусть буря, завывая,
Качает бедный челн, пусть высится волна,
Пускай вокруг меня и мрак, и ночь глухая...
Ты светишь, мой маяк,— мне гибель не страшна!

Май на дворе... Началися посевы,
   Пахарь поет за сохой...
Снова внемлю вам, родные напевы,
   С той же глубокой тоской!

Но не одно гореванье тупое -
   Плод бесконечных скорбей,-
Мне уже слышится что-то иное
   В песнях отчизны моей.

Льются смелей заунывные звуки,
   Полные сил молодых.
Многих годов пережитые муки
   Грозно скопилися в них...

Так вот и кажется, с первым призывом
   Грянут они из оков
К вольным степям, к нескончаемым нивам,
   В глубь необъятных лесов.

Пусть тебя, Русь, одолели невзгоды,
   Пусть ты - унынья страна...
Нет, я не верю, что песня свободы
   Этим полям не дана!

Холодна, прозрачна и уныла,
Ночь вчера мне тихо говорила:
"Не дивися, друг, что я бледна
И как день блестеть осуждена,
Что до утра этот блеск прозрачный
Не затмится хоть минутой мрачной,
Что светла я в вашей стороне...
Не дивись и не завидуй мне.
Проносясь без устали над вами,
Я прочла пытливыми очами
Столько горя, столько слез и зла,
Что сама заснуть я не могла!
Да и кто же спит у вас? Не те ли,
Что весь день трудились и терпели
И теперь работают в слезах?
Уж не те ль заснули, что в цепях
Вспоминать должны любовь, природу
И свою любимую свободу?
Уж не он ли спит, мечтатель мой,
С юным сердцем, с любящей душой?
Нет, ко мне бежит он в исступленье,
Молит хоть участья иль забвенья...
Но утешить власть мне не дана:
Я как лед бледна и холодна...
Только спят у вас глупцы, злодеи:
Их не душат слезы да идеи,
Совести их не в чем упрекать...
Эти чисты, эти могут спать".

Без волненья, без тревоги
Он по жизненной дороге
Всё шагает день и ночь,
И тоски, его гнетущей,
Сердце медленно грызущей,
Он не в силах превозмочь.

Те, что знали, что любили,
Спят давно в сырой могиле;
Средь неведомых равнин
Разбрелися остальные -
Жизни спутники былые...
Он один, совсем один.

Равнодушный и бесстрастный,
Он встречает день прекрасный,
Солнце только жжет его;
Злая буря-непогода
Не пугает пешехода,
И не ждет он ничего.

Мимо храма он проходит
И с кладбища глаз не сводит,
Смотрит с жадною тоской...
Там окончится мученье,
Там прощенье, примиренье,
Там забвенье, там покой!

Но, увы! не наступает
Миг желанный... Он шагает
День и ночь, тоской томим...
Даже смерть его забыла,
Даже вовремя могила
Не открылась перед ним!

Увидя почерк мой, Вы, верно, удивитесь:
      Я не писала Вам давно.
   Я думаю, Вам это всё равно.
Там, где живете Вы и, значит, веселитесь,
      В роскошной, южной стороне,
   Вы, может быть, забыли обо мне.
   И я про всё забыть была готова...
      Но встреча странная — и вот
С волшебной силою из сумрака былого
   Передо мной Ваш образ восстает.

      Сегодня, проезжая мимо,
      К N. N. случайно я зашла.
   С княгиней, Вами некогда любимой,
   Я встретилась у чайного стола.
Нас познакомили, двумя-тремя словами
Мы обменялися, но жадными глазами
   Впилися мы друг в друга. Взор немой,
Казалось, проникал на дно души другой.
   Хотелось мне ей броситься на шею
   И долго, долго плакать вместе с нею!

   Хотелось мне сказать ей: «Ты близка
   Моей душе. У нас одна тоска,
Нас одинаково грызет и мучит совесть,
И, если оттого не станешь ты грустней,
      Я расскажу тебе всю повесть
      Души истерзанной твоей.
Ты встретила его впервые в вихре бала,
   Пленительней его до этих пор
      Ты никого еще не знала:
Он был красив как бог, и нежен, и остер.
Он ездить стал к тебе, почтительный, влюбленный,
      Но, покорясь его уму,
Решилась твердо ты остаться непреклонной —
   И отдалась безропотно ему.
   Дни счастия прошли как сновиденье,
      Другие наступили дни...
О, дни ревнивых слез, обманов, охлажденья,
   Кому из нас не памятны они?
   Когда его встречала ты покорно,
      Прощала всё ему, любя,
   Он называл твою печаль притворной
      И комедьянткою тебя.
Когда же приходил условный час свиданья
   И в доме наступала тишина,
   В томительной тревоге ожиданья
   Садилась ты у темного окна.
   Понуривши головку молодую
   И приподняв тяжелые драпри,
   Не шевелясь, сидела до зари,
   Вперяя взоры в улицу пустую.
   Ты с жадностью ловила каждый звук,
   Привыкла различать кареты стук
      От стука дрожек издалёка.
      Но вот всё ближе, ближе, вот
   Остановился кто-то у ворот...
   Вскочила ты в одно мгновенье ока,
      Бежишь к дверям... напрасный труд;
Обман, опять обман! О, что за наказанье!
   И вот опять на несколько минут
   Царит немое, мертвое молчанье,
Лишь видно фонарей неровное мерцанье,
И скучные часы убийственно ползут.
И проходила ночь, кипела жизнь дневная...
   Тогда ты шла к себе с огнем в крови
   И падала в подушки, замирая
   От бешенства, и горя, и любви!»

   Из этого, конечно, я ни слова
   Княгине не сказала. Разговор
   У нас лениво шел про разный вздор,
И имени, для нас обеих дорогого,
      Мы не решилися назвать.
   Настало вдруг неловкое молчанье,
      Княгиня встала. На прощанье
   Хотелось мне ей крепко руку сжать,
И дружбою у нас окончиться могло бы,
   Но в этот миг прочла я столько злобы
      В ее измученных глазах,
   Что на меня нашел невольный страх,
   И молча мы расстались, я — с поклоном,
   Она — с кивком небрежным головы...

   Я начала свое письмо на вы,
   Но продолжать не в силах этим тоном.
   Мне хочется сказать тебе, что я
   Всегда, везде по-прежнему твоя,
      Что дорожу я этой тайной,
   Что женщина, которую случайно
      Любил ты хоть на миг один,
   Уж никогда тебя забыть не может,
Что день и ночь ее воспоминанье гложет,
   Как злой палач, как милый властелин.
Она не задрожит пред светским приговором:
   По первому движенью твоему
Покинет свет, семью, как душную тюрьму,
И будет счастлива одним своим позором!
      Она отдаст последний грош,
      Чтоб быть твоей рабой, служанкой,
      Иль верным псом твоим — Дианкой,
   Которую ласкаешь ты и бьешь!

P. S.

Тревога, ночь, — вот что письмо мне диктовало.
      Теперь, при свете дня, оно
      Мне только кажется смешно,
Но изорвать его мне как-то жалко стало!
Пусть к Вам оно летит от берегов Невы,
Хотя бы для того... чтоб рассердились Вы.
Какое дело Вам, что там Вас любят где-то?
Лишь та, что возле Вас, волнует Вашу кровь.
      И знайте: я не жду ответа
      Ни на письмо, ни на любовь.
Вам чувство каждое всегда казалось рабством,
   А отвечать на письма... Боже мой!
На Вашем языке, столь вежливом порой,
      Вы это называли «бабством».

Письмо у ней в руках. Прелестная головка
Склонилася над ним; одна в ночной тиши,
И мысль меня страшит, что, может быть, неловко
И грустно ей читать тот стон моей души...

О, только б ей прожить счастливой и любимой,
Не даром ввериться пленительным мечтам...
И помыслы мои всю ночь неудержимо,
Как волны Волхова, текут к ее ногам...

Ниспослан некий вождь на пишущую братью,
Быв губернатором немного лет в Орле...
Актера я знавал... Он тоже был Варле...
Но управлять ему не довелось печатью.

Двести лет тому назад
Соизволил царь родиться...
Раз, приехавши в Карлсбад,
Вздумал шпруделя напиться.
Двадцать восемь кружек в ряд
В глотку царственную влились...
Вот как русские лечились
Двести лет тому назад.

Много натворив чудес,
Он процарствовал счастливо...
\"Борода не curgemass*\",-
Раз решил за кружкой пива.
С треском бороды летят...
Пытки, казни... Все в смятеньи!..
Так вводилось просвещенье
Двести лет тому назад!

А сегодня в храм святой,
Незлопамятны, смиренны,
Валят русские толпой
И, коленопреклоненны,
Все в слезах, благодарят
Вседержителя благого,
Что послал царя такого
Двести лет тому назад.

*  Не по-придворному (нем.)- Ред.

В грезах сладострастных видел я тебя;
Грез таких не знал я никогда любя.
Мне во сне казалось: к морю я пришел -
Полдень был так зноен, воздух так тяжел!
На скале горячей, в ярком свете дня
Ты одна стояла и звала меня,
Но, тебя увидя, я не чуял ног
И, прикован взором, двинуться не мог.
Волосы, сверкая блеском золотым,
Падали кудрями по плечам твоим;
Голова горела, солнцем облита,
Поцелуя ждали сжатые уста;
Тайные желанья, силясь ускользнуть,
Тяжко колебали поднятую грудь,
Белые одежды, легки, как туман,
Слабо закрывали твой цветущий стан,
Так что я под ними каждый страсти пыл,
Каждый  жизни трепет трепетно ловил...
И я ждал, смятенный: миг еще, и вот
Эта ткань, сорвавшись, в волны упадет...
Но волненьем страшным был я пробужден.
Медленно и грустно уходил мой сон.
К ложу приникая, я не мог вздохнуть,
Тщетные желанья колебали грудь,
Слезы, вырываясь с ропотом глухим,
Падали ручьями по щекам моим,
И, всю ночь рыдая, я молил богов:
Не тебя хотел я, а таких же снов!..

Еще свежа твоя могила,
Еще и вьюга с высоты
Ни разу снегом не покрыла
Ее поблекшие цветы;
Но я устал от жизни этой,
И безотрадной и тупой,
Твоим дыханьем не согретой,
С твоими днями не слитой.

Увы! ребенок ослепленный,
Иного я от жизни ждал:
В тумане берег отдаленный
Мне так приветливо сиял.
Я думал: счастья, страсти шумной
Мне много будет на пути...
И, боже! как хотел, безумный,
Я в дверь закрытую войти!

И я поплыл... Но что я видел
На том желанном берегу,
Как запылал, возненавидел,-
Пересказать я не могу.
И вот, с разбитою душою,
Мечту отбросивши свою,
Я перед дверью роковою
В недоумении стою.
Остановлюсь ли у дороги,
С пустой смешаюсь ли толпой,
Иль, не стерпев души тревоги,
Отважно кинусь я на бой?
В борьбе неравной юный воин,
В боях неопытный боец,-
Как ты, я буду ль тверд, спокоен,
Как ты, паду ли наконец?

О, где б твой дух, для нас незримый,
Теперь счастливый ни витал,
Услышь мой стих, мой труд любимый:
Я их от сердца оторвал!
А если нет тебя... О, боже!
К кому ж идти? Я здесь чужой...
Ты и теперь мне всех дороже
В могиле темной и немой.

 Графу А. Н. Граббе
 во время его кругосветного плавания
 на великокняжеской яхте \"Тамара\"

Княжна Тамара, дочь Гудала,
Лишившись рано жениха,
Простой монахинею стала,
Но не спаслася от греха.
К ней по причине неизвестной
Явился демон - враг небес -
И пред грузинкою прелестной
Рассыпался как мелкий бес.
Она боролась, уступая,
И пала, выбившись из сил...
За это aнгел двери рая
Пред ней любезно растворил.

Не такова твоя \"Тамара\":
С запасом воли и труда
Она вокруг земного шара
Идет бесстрастна и горда;
Живет средь бурь, среди тумана
И, русской чести верный страж,
Несет чрез бездны океана
Свой симпатичный экипаж.
Британский демон злобой черной
Не нанесет ущерба ей
И речью льстивой и притворной
Не усыпит ее очей.
Ей рай отчизны часто снится,
И в этот рай - душой светла -
Она по праву возвратится
И непорочна, и цела.

Ваше высочество, ваш благосклонный
   Дар получил я вчера.
Он одиночество ночи бессонной
   Мне услаждал до утра.

Верьте: не блеск и величие сана
   Душу пленяют мою;
Чужды мне льстивые речи обмана,
   Громких я од не пою.

В книге, как в зеркале, оком привычным
   Вижу я отблески лиц, -
Чем-то сердечным, простым, симпатичным
   Веет от этих страниц.

Кажется, будто на миг забывая
   Света бездушного шум,
В них приютилася жизнь молодая,
   Полная чувства и дум.

Жизнь эта всюду: в Венеции милой,
   В грезах любви золотой,
В теплой слезе над солдатской могилой,
   В сходках семьи полковой...

Пусть вдохновенная песнь раздается
   Чаще, как добрый пример;
В памяти чутких сердец не сотрется
   Милая надпись: К. Р.

Трудно мне кончить: слова этикета
   Плохо вставляются в стих,
Но как поэт Вы простите поэта.
   Если он кончит без них!

Уж к утру близилось... Унынье превозмочь
На шумном празднике не мог я и тоскливо
Оставил скучный пир. Как день, сияла ночь.
Через Неву домой я ехал торопливо.

Все было так мертво и тихо на реке.
Казались небеса спокойствием объяты;
Облитые луной, белели вдалеке
Угрюмые дворцы, заснувшие палаты;

И скрип моих саней один звучал кругом,
Но музыке иной внимал я слухом жадным:
То тихий стон ее в безмолвии ночном
Мне душу потрясал каким-то сном отрадным.

И чудилося мне: под тканью золотой,
При ярком говоре толпы немых видений,
В неведомой красе носились предо мной
Такие светлые, сияющие тени...

То вдруг какой-то страх и чувство пустоты
Сжимали грудь мою... Сменяя призрак ложный,
Другие чередой являлися мечты,
Другой носился бред, и странный и тревожный.

Пустыней белою тот пир казался мне;
Тоска моя росла, росла, как стон разлуки...
И как-то жалобно дрожали в тишине
Напева бального отрывочные звуки.

        А. П. Апухтиной

Не знаю почему, но сердце замирает,
Не знаю почему, но вся душа дрожит,
Но сон очей моих усталых не смыкает,
Но ум мучительно над сердцем тяготит.

Я к ложу жаркому приникнул головою,
И, кажется, всю жизнь я выплакать готов...
И быстро предо мной проходят чередою
Все дрязги мелкие всех прожитых годов.

Я вспоминаю всё: надежды и сомненья,
Былые радости и горе прежних дней,
И в памяти моей, как черные виденья,
Мелькают образы знакомые людей...

А мысль о будущем, как червь, меня снедает,
Немого ужаса душа моя полна,
И тьма меня томит, и давит, и смущает,
И не дождаться мне обманчивого сна.

Проснулся я... В раскрытое окно
Повеяло прохладой и цветами;
Уж солнце ходит по небу давно,
А соловей не молкнет за кустами...
Я слушаю: так песнь его полна
Тоскливого и страстного желанья,
Так радостно проносится весна,
Что кажется, на что б еще страданье?
Но мне всю ночь ужасный снился сон,
Но дважды я все с той же грезой бился,
И каждый раз был стоном пробужден,
И после долго плакал и томился...
Мне тяжело. О нет, в немой ночи
Отраднее сносить такие грезы,
О, слишком жгут весенние лучи
Еще недавно высохшие слезы!

Проложен жизни путь бесплодными степями,
   И глушь, и мрак... ни хаты, ни куста...
      Спит сердце; скованы цепями
         И разум, и уста,
            И даль пред нами
               Пуста.

И вдруг покажется не так тяжка дорога,
   Захочется и петь, и мыслить вновь.
      На небе звезд горит так много,
         Так бурно льется кровь...
            Мечты, тревога,
               Любовь!

О, где же те мечты? Где радости, печали,
   Светившие нам ярко столько лет?
      От их огней в туманной дали
         Чуть виден слабый свет...
            И те пропали...
               Их нет.

По Руси  великой, без конца, без края,
Тянется дорожка, узкая, кривая,
Чрез леса да реки, по степям, по нивам,
Все бежит куда-то шагом торопливым,
И  чудес, хоть мало встретишь той дорогой,
Но мне  мил и близок вид ее убогой.
Утро ли  займется на небе румяном -
Вся она росою блещет под туманом;
Ветерок разносит из поляны сонной
Скошенного  сена запах благовонный;
Все молчит, все дремлет,- в утреннем покое
Только  ржи мелькает море золотое,
Да куда  ни глянешь освеженным взором,
Отовсюду  веет тишью и простором.
На гору  ль въезжаешь - за горой селенье
С  церковью зеленой видно в отдаленьи.
Вот и деревенька, барский дом повыше...
Покосились  набок сломанные крыши.
Ни  садов, ни речки; в роще невысокой
Липа  да орешник разрослись широко,
А  вдали, над прудом, высится плотина...
Бедная  картина! Милая картина!..
Уж  с серпами в поле шумно идут жницы,
Между   лип немолчно распевают птицы,
За клячонкой  жалкой мужичок  шагает,
С  диким воплем стадо путь перебегает.
Жарко... День, краснея, всходит понемногу...
Скоро  на большую выедем дорогу.
Там  скрипят обозы, там стоят ракиты.
Из  краев заморских к нам тропой пробитой
Там  идет крикливо всякая новинка...
Там  ты и заглохнешь, русская тропинка!
По  Руси великой, без конца, без края,
Тянется дорожка, узкая, кривая.
На  большую  съехал - впереди застава,
Сзади  пыль да версты... Смотришь, а направо
Снова  вьется путь мой лентою узорной -
Тот же  прихотливый, тот же непокорный!

«Прощай!» — твержу тебе с невольными слезами,
   Ты говоришь: разлука недолга...
Но видишь ли: ручей пробился между нами,
   Поток сердит и круты берега.

Прощай. Мой путь уныл. Кругом нависли тучи.
Ручей уже растет и речкой побежит.
Чем дальше я пойду, тем берег будет круче,
И скоро голос мой к тебе не долетит.

Тогда забуду ль я о днях, когда-то милых,
Забуду ль всё, что, верно, помнишь ты,
Иль с горечью пойму, что я забыть не в силах,
         И в бездну брошусь с высоты?

Прощай, приют родной, где я с мечтой ленивой
Без горя проводил задумчивые дни.
Благодарю за мир, за твой покой счастливый,
        За вдохновения твои!
Увы, в последний раз в тоскливом упоеньи
Гляжу на этот сад, на дальние леса;
Меня отсюда мчит иное назначенье,
        И ждут  иные небеса.
А если, жизнью смят, обманутый мечтами,
К тебе, как блудный сын, я снова возвращусь,-
Кого еще найду меж  старыми друзьями
        И так ли с новыми сойдусь?
И  ты... что будешь ты, страна моя родная?
Поймет  ли твой народ всю тяжесть прежних лет?
И  буду ль видеть я, хоть свой закат встречая,
        Твой полный  счастия рассвет?

Птичкой ты резвой росла,
Клетка твоя золоченая
Стала душна и мала.
Старая няня ученая
Песню твою поняла.

Что тебе угол родной,
Матери ласки приветные!
Жизни ты жаждешь иной.
Годы прошли незаметные...
Близится день роковой.

Ярким дивяся лучам,
Крылья расправив несмелые,
Ты улетишь к небесам...
Тучки гуляют там белые,
Воля и солнышко там!

В келье забытой твоей
Жизнь потечет безотрадная...
О, ты тогда пожалей,
Птичка моя ненаглядная,
Тех, кто останется в ней!

   (Во время представления Росси)

Артист окончил акт. Недружно и несмело
Рукоплескания раздалися в рядах.
Однако вышел он... Вдруг что-то заблестело
        У капельмейстера в руках.
    Что это?- Смотрят все в тревоге жадной...
        Подарок ценный, вот другой,
    А вслед за ними и венок громадный...
Преобразилось всё. Отвсюду крики, вой...
Нет вызовам конца! Платками машут дамы,
    И был бы даже вызван автор драмы,
        Когда б был жив... Куда ни глянь,
Успех венчается всеобщим приговором.
Кого же чествуют? Кому восторгов дань?
Артисту?- Нет: венку с серебряным прибором!

Пусть не любишь стихов ты; пусть будет чужда
Тебе муза моя, безотрадно плакучая,
Но в тебе отразилась, как в море звезда,
    Вся поэзия жизни кипучая.
И какие бы образы, краски, черты
Мог художник похитить в огне вдохновенья,
Пред которыми образ твоей красоты
    Побледнел бы хотя на мгновенье?
И какая же мысль упоительней той,
Чтоб любить тебя нежно и свято,
Чтоб отдать тебе счастье, и труд, и покой,
Чтобы, все позабывши, лишь только тобой
    Было верное сердце объято?
    И какие же рифмы звучней
    Твоего поцелуя прощального,
    Что и ныне, в безмолвьи ночей,
Не отходит от ложа, от ложа печального,
    И мелодией будит своей
Все мечты невозвратно утраченных дней,
    Все блаженство минувшего, дальнего?..

    (Подражание Сюлли-Прюдому)

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина, едва заметная, на ней
Осталась... Но с тех пор прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок; ушла ее вода...
      Не тронь ее: она разбита.

Так сердца моего коснулась ты рукой —
Рукою нежной и любимой,—
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Оно как прежде бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет...
      Не тронь его: оно разбито.

Видали ль вы рассвета час
За ночью темной и ненастной?
Давно уж буря пронеслась,
Давно уж смолкнул гул ужасный,
Но все кругом еще хранит
Тяжелый след грозы нестройной,
Все ждет чего-то и молчит!..
Все полно мысли беспокойной.

Но вот у тучи роковой
Вдруг прояснился угол белый;
Вот за далекою горой
С востока что-то заалело;
Вон там повыше брызнул свет.
Он вновь исчезнет ли за тучей
Иль станет славный и могучий
Среди небес?..
           Ответа нет...

Но звук пастушеской свирели
Уж слышен в тишине полей,
И воздух кажется теплей,
И птички ранние запели.
Туманы, сдвинувшись сперва,
Несутся, ветром вдаль гонимы.

Теперь таков наш край родимый,
Теперь Россия такова.

Я так тебя любил, как ты любить не можешь:
Безумно, пламенно... с рыданием немым.
Потухла страсть моя, недуг неизлечим,-
     Ему забвеньем не поможешь!

Все кончено... Иной я отдаюсь судьбе,
С ней я могу идти бесстрастно до могилы;
Ей весь избыток чувств, ей весь остаток силы,
     Одно проклятие - тебе.

                            Reguiem aeternam dona eis,
                            Domine, et lux perpetua luceat
                            eis. {*}

                        1

Вечный  покой отстрадавшему много томительных лет,
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный  покой со святыми Твоими во веки веков!


                        2

                                      Dies irae {**}

        О, что за день тогда ужасный встанет,
            Когда архангела труба
            Над изумленным  миром грянет
        И воскресит владыку и раба!

        О, как они, смутясь, поникнут долу,
            Цари могучие земли,
            Когда к Всевышнему Престолу
        Они предстанут в прахе и в пыли!

        Дела и мысли строго разбирая,
            Воссядет Вечный Судия,
            Прочтется книга роковая,
        Где вписаны все тайны бытия.

        Все, что таилось от людского зренья,
        Наружу  выплывет  со дна,
        И  не останется без мщенья
        Забытая  обида ни одна!

        И  доброго, и вредного посева
        Плоды  пожнутся  все тогда...
        То  будет день тоски и гнева,
        То  будет день унынья и стыда!

		

                        3

         Без могучей силы знанья
         И  без гордости былой
         Человек, венец созданья,
         Робок станет пред Тобой.

         Если в день тот безутешный
         Даже  праведник вздрогнет,
         Что же он ответит - грешный?
         Где защитника найдет?

         Все внезапно  прояснится,
         Что  казалося темно,
         Встрепенется, разгорится
         Совесть, спавшая  давно.

         И  когда она укажет
         На  земное бытие,
         Что он скажет, что он скажет
         В  оправдание свое?

	
                        4

С воплем бессилия, с криком печали
Жалок и слаб он явился на свет,
В это мгновенье ему не сказали:
Выбор свободен - живи или нет.
С детства твердили ему ежечасно:
Сколько б ни встретил ты горя, потерь,
Помни, что в мире все мудро, прекрасно,
Люди все братья,- люби их и верь!
В юную душу с мечтою и думой
Страсти нахлынули мутной волной...
"Надо бороться",- сказали угрюмо
Те, что царили над юной душой.
Были усилья тревожны и жгучи,
Но не по силам пришлася борьба.
Кто так устроил, что страсти могучи,
Кто так устроил, что воля слаба?
Много любил он, любовь изменяла,
Дружба... увы, изменила и та;
Зависть к ней тихо подкралась сначала,
С завистью вместе пришла клевета.
Скрылись друзья, отвернулися братья...
Господи, Господи, видел Ты Сам,
Как шевельнулись впервые проклятья
Счастью былому, вчерашним мечтам;
Как постепенно, в тоске изнывая,
Видя одни лишь неправды земли,
Ожесточилась душа молодая,
Как одинокие слезы текли;
Как наконец, утомяся борьбою,
Возненавидя себя и людей,
Он усомнился скорбящей душою
В мудрости мира и в правде Твоей!
Скучной толпой проносилися годы,
Бури стихали, яснел его путь...
Изредка только, как гул непогоды,
Память стучала в разбитую грудь.
Только что тихие дни засияли -
Смерть на пороге... откуда? зачем?
С воплем бессилия, с криком печали
Он повалился недвижен и нем.
Вот он, смотрите, лежит без дыханья...
Боже! к чему он родился и рос?
Эти сомненья, измены, страданья,-
Боже, зачем же он их перенес?
Пусть хоть слеза над усопшим прольется,
Пусть хоть теперь замолчит клевета...
Сердце, горячее сердце не бьется,
Вежды сомкнуты, безмолвны уста.
Скоро нещадное, грозное тленье
Ляжет печатью на нем роковой...
Дай ему, Боже, грехов отпущенье,
Дай ему вечный покой!

	
                        5

Вечный покой отстрадавшему много томительных лет.
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!..

* Вечный покой дай им, Господи, и вечный свет их осияет (лат.)
** День гнева... (лат.)

В изящной Греции гетеры молодые
С толпою мудрецов сидели до зари,
   Гипотезы судили мировые
   И розами венчали алтари...
Тот век давно прошел... К богам исчезла вера,
Чудесный мир забыт... И ты, моя гетера,
      Твой нрав веселый не таков:
К лицу тебе твоя пастушеская шляпа,
   И изо всех языческих богов
      Ты любишь - одного Приапа.

       1

"Ну, как мы встретимся? - невольно думал он,
По снегу рыхлому к вокзалу подъезжая.-
Уж я не юноша и вовсе не влюблен...
Зачем же я дрожу? Ужели страсть былая
Опять как ураган ворвется в грудь мою
Иль только разожгли меня воспоминанья?"
И опустился он на мерзлую скамью,
Исполнен жгучего, немого ожиданья.
Давно, давно, еще студентом молодым,
Он с нею встретился в глуши деревни дальней.
О том, как он любил и как он был любим
Любовью первою, глубокой, идеальной,
Как планы смелые чертила с ним она,
Идее и любви всем жертвовать умея,-
Про то никто не знал, а знала лишь одна
Высоких тополей тенистая аллея.
Пришлось расстаться им, прошел несносный год.
Он курс уже кончал, и новой, лучшей доли
Была близка пора... И вдруг он узнает,
Что замужем она, и вышла против воли.
Чуть не сошел с ума, едва не умер он,
Давал нелепые, безумные обеты,
Потом оправился... С прошедшим примирен,
Писал ей изредка и получал ответы;
Потом в тупой борьбе с лишеньями, с нуждой
Прошли бесцветные, томительные годы;
Он привыкал к цепям, и образ дорогой
Лишь изредка блестел лучом былой свободы,
Потом бледнел, бледнел, потом совсем угас.
И вот, как одержал над сердцем он победу,
Как в тине жизненной по горло он погряз,-
Вдруг весть нежданная: "Муж умер, и я еду".
- "Ну, как мы встретимся?" А поезд опоздал....
Как ожидание бывает нестерпимо!
Толпою пестрою наполнился вокзал,
Гурьба артельщиков прошла, болтая, мимо,
А поезда все нет, пора б ему прийти!
Вот раздался свисток, дым по дороге взвился...
И, тяжело дыша, как бы устав в пути,
Железный паровоз пред ним остановился.


       2

"Ну, как мы встретимся?" - так думала она,
Пока на всех порах курьерский поезд мчался.
Уж зимний день глядел из тусклого окна,
Но убаюканный вагон не просыпался.
Старалась и она заснуть в ночной тиши,
Но сон, упрямый сон бежал все время мимо:
Со дна глубокого взволнованной души
Воспоминания рвались неудержимо.
Курьерским поездом, спеша Бог весть куда,
Промчалась жизнь ее без смысла и без цели,
Когда-то, в лучшие, забытые года,
И в ней горел огонь, и в ней мечты кипели!
Но в обществе тупом, средь чуждых ей натур
Тот огонек задут безжалостной рукою:
Покойный муж ее был грубый самодур,
Он каждый сердца звук встречал насмешкой злою.
Был человек один. - Тот понял, тот любил...
А чем она ему ответила? - Обманом...
Что ж делать? Для борьбы ей не хватило сил,
Да и могла ль она бороться с целым станом?
И вот увидеться им снова суждено...
Как встретятся они? Он находил когда-то
Ее красавицей, но это так давно...
Изменят хоть кого утрата за утратой!
А впрочем... Не блестя, как прежде, красотой,
Черты остались те ж, и то же выраженье...
И стало весело ей вдруг при мысли той,
Все оживилося в ее воображеньи!
Сидевший близ нее и спавший пассажир
Качался так смешно, с осанкой генерала,
Что, глядя на него и на его мундир,
Бог знает отчего, она захохотала.
Но вот проснулись все,- теперь уж не заснуть...
Кондуктор отобрал с достоинством билеты;
Вот фабрики пошли, свисток - и кончен путь.
Объятья, возгласы, знакомые приветы...
Но где же, где же он? Не видно за толпой,
Но он, конечно, здесь... О, Боже, неужели
Тот, что глядит сюда, вон этот, пожилой,
С очками синими и в меховой шинели?


       3

И встретились они, и поняли без слов,
Пока слова текли обычной чередою,
Что бремя прожитых бессмысленно годов
Меж ними бездною лежало роковою.
О, никогда еще потраченные дни
Среди чужих людей, в тоске уединенья,
С такою ясностью не вспомнили они,
Как в это краткое и горькое мгновенье!
Недаром злая жизнь их гнула до земли,
Забрасывая их слоями грязи, пыли...
Заботы на лице морщинами легли,
И думы серебром их головы покрыли!
И поняли они, что жалки их мечты,
Что под туманами осеннего ненастья
Они - поблекшие и поздние цветы -
Не возродятся вновь для солнца и для счастья!
И вот, рука в руке и взоры опустив,
Они стоят в толпе, боясь прервать молчанье...
И в глубь минувшего, в сердечный их архив
Уже уходит прочь еще воспоминанье!
Ему припомнилась та мерзлая скамья,
Где ждал он поезда в волнении томящем,
Она же думала, тревогу затая:
"Как было хорошо, когда в вагоне я
Смеялась от души над пассажиром спящим!"

Здравствуй, старое селенье,
Я знавал тебя давно.
Снова песни в отдаленьи,
И, как прежде, это пенье
На лугах повторено.

И  широко за лугами
Лесом красится земля;
И  зернистыми снопами
Скоро лягут под серпами
Отягченные  поля.

Но,  как зреющее поле,
Не  цветут твои жнецы;
Но  в ужасной дикой доле,
В  сокрушительной неволе
Долго  жили их отцы;

Но  духовными плодами
Не  блестит твоя земля;
Но  горючими слезами,
Но  кровавыми ручьями
Смочены  твои поля.

Братья! Будьте же готовы,
Не  смущайтесь - близок  час:
Срок  окончится суровый,
С ваших плеч спадут оковы,
Перегнившие на вас!

Будет полдень молчаливый,
Будет жаркая пора...
И тогда, в тот день счастливый,
Собирайте ваши нивы,
Пойте песни до утра!

О, тогда от умиленья
Встрепенуться вам черед!
О, тогда-то на селенье
Луч могучий просвещенья
С неба вольности блеснет!

   Скажи, певец, когда порою
   Стоишь над тихою Невою
   Ты ясным вечером, когда
Глядят лучи светила золотые
В последний раз на воды голубые,
Скажи, зачем безмолвствуешь тогда?

   Певец! Когда час ночи мирный
   Слетает с высоты эфирной
   Сменить тяжелый день труда
И блещет небо яркими звездами,
Не вдохновен высокими мечтами
<Скажи, зачем безмолвствуешь тогда?>

   А вот и празднует столица:
   Народ по стогнам веселится,
   Везде гудят колокола...
А в храмах Бога тихое моленье,
И певчих глас, и ладана куренье...
<Скажи, зачем безмолвствуешь тогда?>

   Не оттого ль, что эти звуки
   В тебе пробудят сердца муки,
   Как радость в прежние года,
Что, может быть, природы увяданье
Милей, чем блеск, души твоей страданью, -
Не оттого ль безмолвствуешь тогда?

Снова один я... Опять без значенья
   День убегает за днем,
Сердце испуганно ждет запустенья,
   Словно покинутый дом.

Заперты ставни, забиты вороты,
   Сад догнивает пустой...
Где же ты светишь, и греешь кого ты,
   Мой огонек дорогой?

Видишь, мне жизнь без тебя не под силу,
   Прошлое давит мне грудь,
Словно в раскрытую грозно могилу,
   Страшно туда заглянуть.

Тянется жизнь, как постылая сказка,
   Холодом веет от ней...
О, мне нужна твоя тихая ласка,
   Воздуха, солнца нужней!..

По поводу оперы Серова
\"Не так живи, как хочется\"

Чтоб в музыке упрочиться,
О юный неофит,
Не так пиши, как хочется,
А как Серов велит!

Не веселую, братцы, вам песню спою,
    Не могучую песню победы,
Что певали отцы в Бородинском бою,
    Что певали в Очакове деды.
Я спою вам о том, как от южных полей
     Поднималося  облако пыли,
Как сходили враги без числа с кораблей
   И  пришли к нам, и нас победили.

А и так победили, что долго потом
    Не совались к нам с дерзким вопросом,
А и так победили, что с кислым лицом
    И с разбитым отчалили носом.

Я спою, как, покинув и дом и семью,
   Шел  в дружину помещик  богатый,
Как мужик, обнимая бабенку свою,
   Выходил  ополченцем из хаты.

Я спою, как росла богатырская рать,
    Шли  бойцы из железа и стали,
И как знали они, что идут умирать,
    И как свято они умирали!
Как красавицы наши сиделками шли
    К безотрадному их изголовью,
Как за каждый клочок нашей русской земли
    Нам платили враги своей кровью;

Как под грохот гранат, как сквозь пламя
                            и дым,
    Под немолчные, тяжкие стоны
Выходили редуты один за другим,
    Грозной тенью росли бастионы;

И одиннадцать  месяцев длилась резня,
    И одиннадцать месяцев целых
Чудотворная крепость, Россию храня,
    Хоронила  сынов ее смелых...

Пусть не радостна песня, что вам я пою,
    Да не хуже той песни победы,
Что певали отцы в Бородинском  бою,
    Что певали в Очакове деды.

Как я люблю  тебя, дородный мой сосед,
    Когда, дыша  приязнью неизменной,
Ты  плавной поступью приходишь на обед,
    С улыбкой  вкрадчиво-смиренной!
Мне  нравятся в тебе - твой сладкий голосок,
Избыток  важности и дум благочестивых,
И тихо льющийся,  заманчивый поток
        Твоих  бесед медоточивых;
Порою  мысль твоя спокойно-высока,
        Порой  приходишь ты в волненье,
    Касаясь не без желчи, хоть слегка,
        Ошибок  старого дьячка
        И  молодого поколенья...
И, долго слушая, под звук твоих речей
Я забываюся... Тогда в мечте моей
    Мне  чудится, что, сев в большие дроги,
        На  паре толстых лошадей
        Плетусь  я по большой дороге.
    Навстречу  мне пустынный путь лежит:
Нет ни столбов, ни вех, ни гор, ни перевоза,
        Ни  даже тощеньких ракит,
        Ни  даже длинного обоза,-
Все гладко и мертво; густая пыль кругом...
А серый  пристяжной с своей подругой жирной
По знойному  пути бредут себе шажком,
И я полудремлю,  раскачиваясь мирно.

Ночь давно уж царила над миром,
А они, чтоб оканчивать споры,
Все сидели за дружеским пиром,
Но не дружные шли разговоры.
Понемногу словами пустыми
Раздражались они до мученья,
Словно кто-то сидел между ними
И нашептывал им оскорбленья.
И сверкали тревожные взгляды,
Искаженные лица горели,
Обвиненья росли без пощады
И упреки без смысла и цели.
Все, что прежде в душе накипело,
Все, чем жизнь их язвила пустая,
Они вспомнили злобно и смело,
Друг на друге то зло вымещая...

Наступила минута молчанья;
Она вечностью им показалась,
И при виде чужого страданья
К ним невольная жалость подкралась.
Им хотелось чудесною силой
Воротить все, что сказано было,
И слететь уже было готово
Задушевное, теплое слово,
И, быть может, сквозь мрак раздраженья,
Им - измученным гневом и горем -
Уже виделся миг примиренья,
Как маяк лучезарный над морем.
Проходили часы за часами,
А друзья все смотрели врагами,
Голоса возвышалися снова...
Задушевное, теплое слово,
Что за миг так легко им казалось,
Не припомнилось им, не сказалось,
А слова набегали другие,
Безотрадные, жесткие, злые;
И сверкали тревожные взгляды,
Искаженные лица горели,
Обвиненья росли без пощады
И упреки без смысла и цели...
И уж ночь не царила над миром,
А они неразлучной четою
Все сидели за дружеским пиром,
Словно тешась безумной враждою!
Вот и утра лучи заблестели...
Новый  день не принес примиренья...
Потухавшие свечи тускнели,
Как сердца без любви и прощенья.

Из разных стран родного края,
Чтоб вспомнить молодость свою,
Сошлись мы, радостью блистая,
В одну неровную семью.

Иным из нас светла дорога,
Легко им по свету идти,
Другой, кряхтя, по воле Бога,
Бредет на жизненном пути.

Всё, что с слезами пережито,
Чем сердце сжалося давно,
Сегодня будет позабыто
И глубоко затаено.

Но хоть наш светлый пир беспечен,
Хоть мы весельем сроднены,
Хоть наш союз и свят, и вечен,
Мы им гордиться не должны.

Мы братья, да. Пусть без возврата
От нас отринут будет тот,
Кто от страдающего брата
С холодным смехом отойдет.

Но, не кичась в пределах тесных,
Должны мы пламенно желать,
Чтоб всех правдивых, добрых, честных
Такими ж братьями назвать.

Вельможа ль он, мужик, вития,
Купец иль воин — всё равно:
Всех назовет детьми Россия,
Всем имя братское одно.

Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда,
    Чтоб вином отвести себе душу
    И послушать  красавицу Грушу,
    Разношерстные  все господа:
    Тут помещик  расслабленный, старый,
Тут усатый полковник, безусый корнет,
    Изучающий  нравы  поэт
    И чиновников юных  две пары.
Притворяются  гости, что весело им,
И  плохое шампанское льется рекою...

Но цыганке одной  этот пир нестерпим.
Она села, к стене прислонясь головою,
Вся в морщинах, дырявая  шаль на плечах,
    И суровое, злое презренье
Загорается часто в потухших глазах:
    Не по сердцу ей модное  пенье...
"Да, уж песни теперь не услышишь  такой,
От которой захочется плакать самой!
Да и люди  не те: им до прежних далече...
Вот хоть этот чиновник,- плюгавый  такой,
    Что, Наташу  обнявши рукой,
    Говорит непристойные речи,-
Он ведь шагу  не ступит для ней... В кошельке
Вся душа-то у них... Да, не то, что бывало!"
Так шептала цыганка  в бессильной тоске,
И минувшее, сбросив на миг  покрывало,
    Перед нею  росло - воскресало.

    Ночь  у Яра. Московская знать
    Собралась как для важного  дела,
Чтобы  Маню  -  так звали ее - услыхать,
    Да  и как же в ту ночь она пела!
"Ты  почувствуй",- выводит она, наклонясь,
    А  сама между  тем замечает,
    Что  высокий, осанистый князь
    С  нее огненных глаз не спускает.
Полюбила   она с того самого дня
    Первой  страстью горячей, невинной,
Больше  братьев родных, "жарче дня и огня",
    Как  певалося в песне старинной.
Для  него бы снесла она стыд и позор,
    Убежала  бы  с ним безрассудно,
Но  такой учредили за нею надзор,
    Что  и видеться было им трудно.
    Раз  заснула она среди слез.
"Князь   приехал!" - кричат ей... Во сне аль серьезно?
    Двадцать  тысяч  он в табор привез
    И  умчал ее ночью морозной.
    Прожила   она с князем пять лет,
Много счастья узнала, но много и бед...
Чего  больше? спросите - она не ответит,
     Но от горя исчезнул и след,
Только  счастье звездою далекою светит!
     Раз всю ночь она князя ждала,
 Воротился он бледный от гнева, печали;
     В этот день его мать прокляла
     И в опеку имение взяли.
И  теперь часто видит цыганка во сне,
     Как сказал он тогда ей: "Эх, Маша,
     Что нам думать  о завтрашнем дне?
     А теперь хоть минута, да наша!"
 Довелось ей спознаться и с "завтрашним днем":
 Серебро продала, с жемчугами рассталась,
     В деревянный, заброшенный  дом
     Из  дворца своего перебралась,
     И под  этою кровлею вновь
     Она  с бедностью встретилась смело:
     Те же  песни и та же любовь...
     А  до прочего что ей за дело?
Это время сияет цыганке вдали,
Но  другие картины пред ней пролетели.
Раз -  под самый под Троицын  день -- к ней пришли
И  сказали, что князь, мол, убит на дуэли.
Не  забыть никогда ей ту страшную ночь,
    А  пойти туда на дом не смела.
Наконец  поутру ей уж стало невмочь:
    Она  черное платье надела,
Робким шагом  вошла она в княжеский дом,
Но  как князя голубчика там увидала
    С  восковым, неподвижным лицом,
    Так  на труп его с воплем упала!
Зашептали  кругом: "Не сошла бы с ума!
    Знать, взаправду цыганка любила..."
Подошла  к ней старуха княгиня сама,
    Образок  ей дала... и простила.
Еще  Маня красива была  в те года,
    Много  к ней молодцов подбивалось,-
    Но, прожитою  долей горда,
    Она  верною князю осталась;
А  как помер сынок ее - славный такой,
    На отца  был похож до смешного,--
Воротилась цыганка в свой табор родной
И  запела для хлеба насущного снова!
И  опять забродила по русской земле,
Только Марьей  Васильевной стала из Мани...
    Пела в Нижнем,  в Калуге, в Орле,
    Побывала  в Крыму  и в Казани;
    В  Курске - помнится - раз, в Коренной,
Губернаторше голос ее полюбился,
Обласкала она ее пуще родной,
    И  потом ей весь город дивился.
Но  теперь уж давно праздной тенью она
Доживает  свой век и поет только в хоре...
    А могла бы  пропеть и одна
    Про ушедшие  вдаль времена,
    Про бродячее старое горе,
    Про веселое с милым  житье
    Да про жгучие  слезы разлуки...
Замечталась цыганка...
                     Ее  забытье
    Прерывают  нахальные звуки.
    Груша, как-то весь стан изогнув,
    Подражая  кокотке развязной,
    Шансонетку  поет. "Ньюф, ньюф, ньюф..." -
    Раздается припев безобразный.
    "Ньюф,  ньюф,  ньюф,- шепчет  старая вслед,-
    Что такое? Слова не  людские,
    В них ни смысла, ни  совести нет...
    Сгинет табор под песни такие!"
    Так обидно  ей, горько,- хоть плачь!

Пир в разгаре. Хвативши трактирной отравы,
    Спит поэт, изучающий нравы,
    Пьет довольный собою усач,
    Расходился чиновник плюгавый:
Он чужую фуражку  надел набекрень
    И плясать бы готов, да стыдится.

    Неприветливый,  пасмурный день
    В разноцветные стекла глядится.

С той поры, как прощальный привет
Горячо прозвучал между нами,
Моя мысль за тобою вослед
Полетела, махая крылами.

Целый день неотступно она
Вдоль по рельсам чугунным скользила,
Все тобою одною полна,
И ревниво   твой сон сторожила.

А теперь среди мрака ночей,
Изнывая заботою нежной,
За кибиткой дорожной твоей
Она скачет пустынею снежной.

Она видит, как под гору вниз
Мчатся кони усталые смело,
И как иней на соснах повис,
И как все кругом голо и бело.

То с тобой она вместе дрожит,
Засыпая в санях, как в постели,
И тебе о былом говорит
Под суровые звуки метели;

То на станции бедной сидит,
Согреваясь с тобой самоваром,
И с безмолвным участьем следит
За его убегающим паром...

Все на юг она мчится, на юг,
Уносимая жаркой любовью,
И войдет она в дом твой как друг,
И приникнет с тобой к изголовью!

     К 5-й симфонии Бетховена

С своей походною клюкой,
С своими мрачными очами,
Судьба, как грозный часовой,
Повсюду следует за нами.
Бедой лицо ее грозит,
Она в угрозах поседела,
Она уж многих одолела,
И все стучит, и все стучит:
Стук, стук, стук...
Полно, друг,
Брось за счастием гоняться!
Стук, стук, стук...

Бедняк совсем обжился с ней:
Рука с рукой они гуляют,
Сбирают вместе хлеб с полей,
В награду вместе голодают.
День целый дождь его кропит,
По вечерам ласкает вьюга,
А ночью с горя да с испуга
Судьба сквозь сон ему стучит:
Стук, стук, стук...
Глянь-ка, друг,
Как другие поживают!
Стук, стук, стук...

Другие праздновать сошлись
Богатство, молодость и славу.
Их песни радостно неслись,
Вино сменилось им в забаву;
Давно уж пир у них шумит,
Но смолкли вдруг, бледнея, гости...
Рукой, дрожащею от злости,
Судьба в окошко к ним стучит:
Стук, стук, стук...
Новый друг
К вам пришел, готовьте место!
Стук, стук, стук...

Герой на жертву все принес.
Он говорил, что люди братья,
За братьев пролил много слез,
За слезы слышал их проклятья.
Он верно слабых защитит,
Он к ним придет, долой с дороги!
Но отчего ж недвижны ноги
И что-то на ногах стучит?
Стук, стук, стук...
Скован друг
Человечества, свободы...
Стук, стук, стук...

Но есть же счастье на земле!
Однажды, полный ожиданья,
С восторгом юным на челе
Пришел счастливец на свиданье!
Еще один он, все молчит,
Заря за рощей потухает,
И соловей уж затихает,
А сердце бьется и стучит:
Стук, стук, стук...
Милый друг,
Ты придешь ли на свиданье?
Стук, стук, стук...

Но вот идет она, и вмиг
Любовь, тревога, ожиданье,
Блаженство - все слилось у них
В одно безумное лобзанье!
Немая ночь на них глядит,
Все небо залито огнями,
А кто-то тихо за кустами
Клюкой докучною стучит:
Стук, стук, стук...
Старый друг
К вам пришел, довольно счастья!
Стук, стук, стук...

Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
   И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
   Я королем был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны...
      Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то, там, давно...
         Ах, Маша, это ты?
О милая, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
   И Коля... здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой, Мари?
Как ты осунулась... страдаешь всё глазами?
   Садись ко мне поближе, говори,
   Что наша Оля? Всё растет? Здорова?
   О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать ее, прижать к моей груди...
Ты приведешь ее?.. Нет, нет, не приводи!
   Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз... А ты теперь о чем
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
   Я стал совсем, и доктор уверяет,
      Что это легкий рецидив,
Что скоро всё пройдет, что нужно лишь терпенье.
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но всё-таки... за что? В чем наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства,-
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
   Не получить проклятого наследства!..
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и всё нам улыбалось...
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Да, васильки, васильки...
     Много мелькало их в поле...
     Помнишь, до самой реки
     Мы их сбирали для Оли.

     Олечка бросит цветок
     В реку, головку наклонит...
     "Папа,- кричит,- василек
     Мой поплывет, не утонет?!"

     Я ее на руки брал,
     В глазки смотрел голубые,
     Ножки ее целовал,
     Бледные ножки, худые.

     Как эти дни далеки...
     Долго ль томиться я буду?
     Всё васильки, васильки,
     Красные, желтые всюду...

     Видишь, торчат на стене,
     Слышишь, сбегают по крыше,
     Вот подползают ко мне,
     Лезут всё выше и выше...

     Слышишь, смеются они...
     Боже, за что эти муки?
     Маша, спаси, отгони,
     Крепче сожми мои руки!

     Поздно! Вошли, ворвались,
     Стали стеной между нами,
     В голову так и впились,
     Колют ее лепестками.

     Рвется вся грудь от тоски...
     Боже! куда мне деваться?
     Всё васильки, васильки...
     Как они смеют смеяться?
     . . . . . . . . . . . .

Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но всё же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали...
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты - ты брат ее... Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!
Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор
И благости пример подам родному краю.
Я не за казни, нет, все эти казни - вздор.
Я взвешу, посмотрю, подумаю... не знаю...
      Эй, стража, люди, кто-нибудь!
      Гони их в шею всех, мне надо
   Быть одному... Вперед же не забудь:
   Сюда никто не входит без доклада.

Сухие, редкие, нечаянные встречи,
        Пустой, ничтожный разговор,
Твои умышленно-уклончивые речи,
И твой намеренно-холодный, строгий взор,-
        Всё говорит, что надо нам расстаться,
                Что счастье было и прошло...

        Но в этом так же горько мне сознаться,
                Как кончить с жизнью тяжело.

Так в детстве, помню я, когда меня будили
И в зимний день глядел в замерзшее окно,-
О, как остаться там уста мои молили,
        Где так тепло, уютно и темно!
В подушки прятался я, плача от волненья,
        Дневной тревогой оглушен,
        И засыпал, счастливый на мгновенье,
Стараясь на лету поймать недавний сон,
Бояся потерять ребяческие бредни...
Такой же детский страх теперь объял меня.
        Прости мне этот сон последний
        При свете тусклого, грозящего мне дня!

Твоя слеза катилась за слезой,
Твоя душа  сжималась молодая,
Внимая речи лживой  и чужой...
И я в тот миг не мог упасть, рыдая,
        Перед тобой!

Твоя слеза проникла в сердце мне,
И все, что было горького, больного
Запрятано в сердечной глубине,-
Под этою слезою всплыло снова,
        Как  в страшном сне!

Не в первый раз сбирается гроза,
И страха перед ней душа не знала!
Теперь дрожу  я... Робкие глаза
Глядят куда-то вдаль... куда упала
         Твоя слеза!

Вижу ли ночи светило приветное
Или денницы прекрасной блистание,
В сердце ласкаю мечту безответную,
Грустную думу земного страдания...

Пусть бы сошла к нам уж ночь та угрюмая
Или бы солнце на небе сокрылося,
Ропот сердечный унял бы я, думая:
Так что и счастье мое закатилося...

Так же, как мир ночью мрачной, безмолвною,
Сердце оделося черною тучею,
Но, как назло мне, величия полные,
Шепчутся звезды с волною кипучею...

Невыразимая, невыносимая
Давит тоска мою душу пустынную...
Где же ты, прелесть мечтаний любимая?
Люди сгубили тебя, неповинную.

Завистью черной, насмешкой жестокою
Ожесточили они сердце нежное
И растерзали навек одинокую
Душу страдальца рукою небрежною.

Ты говоришь: моя душа — загадка,
Моей тоски причина не ясна;
Ко мне нежданно, словно лихорадка,
По временам является она.

Загадки нет. И счастье, и страданье,
И ночь, и день — всё, всё тобой полно,
И без тебя мое существованье
Мне кажется бесцветно и смешно.

Когда тебе грозит болезнь иль горе,
Когда укор безжалостный и злой
Читаю я в твоем холодном взоре,—
Я падаю смущенною душой.

Но скажешь ты мне ласковое слово —
И горе всё куда-то унесло...
Ты — грозный бич, карающий сурово,
Ты — светлый луч, ласкающий тепло.

      Ты спишь, дитя, а я встаю,
      Чтоб слезы лить в немой печали,
Но на твоем лице оставить не дерзали
Страдания печать ужасную свою.
   По-прежнему улыбка молодая
      Цветет на розовых устах,
   И детский смех, мой ропот прерывая,
Нередко слышится в давно глухих стенах!
   Полураскрыты глазки голубые,
      Плечо и грудь обнажены,
      И наподобие волны
      Играют кудри золотые...
О, если бы ты знал, младенец милый мой,
      С какой тоскою сердце бьется,
Когда к моей груди прильнешь ты головой
И звонкий поцелуй щеки моей коснется!
      Воспоминанья давят грудь...
Как нежно обнимал отец тебя порою!
   И верь, уж год как нет его с тобою.
Ах, если б вместе с ним в гробу и мне заснуть!..
      Заснуть?.. А ты, ребенок милый,
   Как в мире жить ты будешь без меня?
Нет, нет! Я не хочу безвременной могилы:
Пусть буду мучиться, страдать!.. Но для тебя!
   И не понять тебе моих страданий,
      Еще ты жизни не видал,
      Не видел горьких испытаний
   И мимолетной радости не знал.
Когда ж, значения слезы не понимая,
   В моих глазах ее приметишь ты,
Склоняется ко мне головка молодая,
И предо мной встают знакомые черты...
   Спи, ангел, спи, неведеньем счастливый
   Всех радостей и горестей земных:
      Сон беспокойный, нечестивый
      Да не коснется вежд твоих,
      Но божий ангел светозарный
      К тебе с небес да низойдет
      И гимн молитвы благодарной
К престолу божию наутро отнесет.

Не плачь, мой певец одинокой,
Покуда кипит в тебе кровь.
Я знаю: коварно, жестоко
Тебя обманула любовь.

Я знаю: любовь незабвенна...
Но слушай: тебе я верна,
Моя красота неизменна,
Мне вечная юность дана!

Покроют ли небо туманы,
Приблизится ль осени час,
В далекие, теплые страны
Надолго я скроюсь от вас.

Как часто в томленьях недуга
Ты будешь меня призывать,
Ты ждать меня будешь как друга,
Как нежно любимую мать!

Приду я... На душу больную
Навею чудесные сны
И язвы легко уврачую
Твоей безрассудной весны!

Когда же по мелочи, скупо
Растратишь ты жизнь и - старик -
Начнешь равнодушно и тупо
Мой ласковый слушать язык,-

Тихонько, родными руками,
Я вежды твои опущу,
Твой гроб увенчаю цветами,
Твой темный приют посещу,

А там - под покровом могилы -
Умолкнут и стоны любви,
И смех, и кипевшие силы,
И скучные песни твои!

        (Из Эйхендорфа)

Море спит в тиши ночной,
И корабль плывет большой;
Вслед за ним, косой играя,
Фея плещется морская.

Видят бедные пловцы
Разноцветные дворцы;
Песня, полная тоскою,
Раздается над водою...

Солнце встало - и опять
Феи моря не видать,
И не видно меж волнами
Корабля с его пловцами.

Река бежит, река шумит,
Гордясь волною серебристой,
И над волной, блестя красой,
   Плывет цветок душистый.
"Зачем, цветок, тебя увлек
   Поток волны красою?
Взгляни, уж мгла везде легла
   Над пышною рекою;
Вот и луна, осенена
   Таинственным мерцаньем,
Над бездной вод средь звезд плывет
   С трепещущим сияньем...
Прогонит день ночную тень,
   От сна воспрянут люди,
И станет мать детей ласкать
   У жаркой, сонной груди,
И божий мир, как счастья пир,
   Предстанет пред тобою...
А ты летишь и не томишь
   Себя кручиной злою,
Что, может быть, тебе уж жить
   Недолго остается
И что с волной цветок иной
   Беспечен понесется!"
Река шумит и быстро мчит
   Цветок наш за собою,
И, как во сне, припав к волне,
   Он плачет над волною.

              «Я вновь пред тобою
                 стою очарован...»

О, пой, моя милая, пой, не смолкая,
       Любимую песню мою
О том, как, тревожно той песне внимая,
       Я вновь пред тобою стою!

Та песня напомнит мне время былое,
       Которым душа так полна,
И страх, что щемит мое сердце больное,
       Быть может, рассеет она.

Боюсь я, что голос мой, скорбный и нежный,
       Тебя своей страстью смутит,
Боюсь, что от жизни моей безнадежной
       Улыбка твоя отлетит.

Мне жизнь без тебя словно полночь глухая
       В чужом и безвестном краю...
О, пой, моя милая, пой, не смолкая,
       Любимую песню мою!

Какие чудеса творятся
У нас по прихоти судьбы:
С сынами Франции мирятся
Угрюмой Англии сыны.
И даже (верх всех удивлений!)
Союз меж ними заключен,
И от бульдожьих уверений
В чаду Луи Наполеон!
Уж не опять ли воедино
Они под знаменем креста
Идут толпами в Палестину,
Чтоб воевать за гроб Христа?
Нет, для народов просвещенных
Теперь уж выгоды в том нет:
Что взять им с греков угнетенных?
Зато не беден Магомет!
И против Руси собирают
Они за то войска свои,
Что к грекам руку простирают
Они в знак мира и любви.
А турок просто в восхищенье!
До этих пор он жил как зверь,
Не зная вовсе просвещенья,
А просвещается теперь!
Уж вместо сабли он иголку
Изделья английского взял
И на французскую ермолку
Чалму родную променял.
Но европейского покроя
Его одежда не спасла,
И под ермолкой, под чалмою,
Одна у турка голова.
Ведь мы уж были у Синопа,
И просвещенных мусульман
На кораблях купцов Европы
Их просветивших англичан.
И для французиков нахальных
Готов у нас уж пир такой,
Что без своих нарядов бальных
Они воротятся домой.
А если захотят остаться,
От дорогих таких гостей
Не можем, право, отказаться,
Не успокоив их костей.

        (М. А. Апухтиной)

Я иду через площадь... Звездами
Не усыпано небо впотьмах...
Только слякоть да грязь пред глазами,
А шарманки мотивы в ушах.

И откуда те звуки, не знаю,
Но, под них забываться любя,
Все прошедшее я вспоминаю
И ребенком вновь вижу себя.

В долгий вечер, бывало, зимою
У рояли я сонный сижу.
Ты играешь, а я за тобою
Неотвязчивым взором слежу.

То исчезнут из глаз твои руки,
То по клавишам явятся вдруг,
И чудесные, стройные звуки
Так ласкают и нежат мой слух.

А потом я рукою нетвердой
Повторяю урок в тишине,
И приятней живого аккорда
Твой же голос слышится мне.

Вот он тише звучит и слабее,
Вот пропал он в пространстве пустом...
А шарманка все громче, звучнее,
Все болезненней ноет кругом.

Вспоминаю я пору иную
И вот вижу: в столице, зимой,
И с колоннами залу большую,
И оркестр у подмосток большой.

Его речи, живой, музыкальной,
Так отрадно, мечтая, внимать,
То веселой, то томно-печальной,
И со мною твой образ опять.

И какие бы думе мятежной
Ни напомнил названья язык,
Все мне слышится голос твой нежный,
Все мне видится ясный твой лик.

Может быть, и теперь пред роялью,
Как и прежде, бывало, сидишь
И с спокойною, тихой печалью
На далекое поле глядишь.

Может быть, ты с невольной слезою
Вспоминаешь теперь обо мне?
И ты видишь: с постылой душою,
В незнакомой, чужой стороне

Я иду через площадь... Мечтами
Сердце полно о радостных днях...
Только слякоть да грязь пред глазами,
И шарманки мотивы в ушах.

Целую ночь я в постели метался,
    Ветер осенний, сердитый
          Выл надо мной;
Словно при мне чей-то сон продолжался,
    Некогда здесь позабытый,
          Сон, мне чужой.

Снились мне дальней Швейцарии  горы...
    Скованы вечными льдами
          Выси тех гор,
И отдыхают смущенные взоры
     В светлых долинах с садами,
          В глади озер.

Славно жилось бы. Семья-то большая...
     Часто под старую крышу
           Входит нужда.
Надо расстаться... "Прощай, дорогая!
     Голос твой милый услышу
           Вряд ли когда!"

Свет нелюбимого, бледного неба...
     Звуки наречья чужого
           Дразнят как шум;
Горькая жизнь для насущного хлеба,
     Жизнь воздержанья тупого,
           Сдавленных дум.

Если же сердце зашепчет о страсти,
     Если с неведомой силой
           Вспыхнут мечты,-
Прочь их гони, не вверяйся их власти,
    Образ забудь этот милый,
          Эти черты.

Жизнь пронесется бесцветно-пустая...
    В бездну забвенья угрюмо
           Канет она...
Так, у подножья скалы отдыхая,
    Смоет песчинку без шума
           Моря волна.

Вдруг пробудился я. День начинался,
    Билося сердце, объято
      Странной тоской;
Снова заснул я, и вновь продолжался
    Виденный кем-то, когда-то
          Сон, мне чужой.

Чья-то улыбка и яркие очи,
    Звуки альпийской свирели,
           Ропот судьбе, -
Все, что в безмолвные, долгие ночи
    В этой забытой постели
           Снилось тебе!

Я ее победил, роковую любовь,
   Я убил ее, злую змею,
Что без жалости, жадно пила мою кровь,
   Что измучила душу мою!
   Я свободен, спокоен опять —
   Но не радостен этот покой.

Если ночью начну я в мечтах засыпать,
   Ты сидишь, как бывало, со мной.
   Мне мерещатся снова они —
   Эти жаркие летние дни,
   Эти долгие ночи бессонные,
   Безмятежные моря струи,
   Разговоры и ласки твои,
   Тихим смехом твоим озаренные.
А проснуся я: ночь, как могила, темна,
   И подушка моя холодна,
   И мне некому сердца излить.
И напрасно молю я волшебного сна,
   Чтоб на миг мою жизнь позабыть.
Если ж многие дни без свиданья пройдут,
Я тоскую, не помня измен и обид;
Если песню, что любишь ты, вдруг запоют,
Если имя твое невзначай назовут,—
   Мое сердце, как прежде, дрожит!
Укажи же мне путь, назови мне страну,
   Где прошедшее я прокляну,
Где бы мог не рыдать я с безумной тоской
   В одинокий полуночный час,
Где бы образ твой, некогда мне дорогой,
      Побледнел и погас!
   Куда скрыться мне?— Дай же ответ!!.
Но ответа не слышно, страны такой нет,
И, как перлы в загадочной бездне морей,
   Как на небе вечернем звезда,
Против воли моей, против воли твоей,
   Ты со мною везде и всегда!

Я люблю тебя так оттого,
Что из пошлых и гордых собою
Не напомнишь ты мне никого
Откровенной и ясной душою,
Что с участьем могла ты понять
Роковую борьбу человека,
Что в тебе уловил я печать
Отдаленного, лучшего века!
Я люблю тебя так потому,
Что не любишь ты мертвого слова,
Что не веришь ты слепо уму,
Что чужда ты расчета мирского;
Что горячее сердце твое
Часто бьется тревожно и шибко...
Что смиряется горе мое
Пред твоей миротворной улыбкой!

Я покидал тебя... Уж бал давно затих,
Неверный утра луч играл в кудрях твоих,
Но чудной негою глаза еще сверкали;
Ты тихо слушала слова моей печали,
Ты улыбалася, измятые цветы
Роняла нехотя... И верные мечты
Нашептывали мне весь шум и говор бала:
Опять росла толпа, опять блистала зала,
И вальс гремел, и ты с улыбкой молодой
Вся в белом и в цветах неслась передо мной...
А я? Я трепетал, и таял поминутно,
И, тая, полон был какой-то грустью смутной!

Всего стихотворений: 202