Все стихотворения на одной странице

Да, воистину, из ада 
Наша музыка распада, 
Разложенья, нищеты: 
Ничего любить не надо, 
Правды нет и красоты, 
Нет надежды и спасенья, 
Только гибель, только мщенье 
На пороге пустоты. 
  
О бессмыслице искусства, 
О безвыходности чувства, 
В сладкой музыке конца: 
«Слёзы, грёзы, розы, розам…» 
– Нет! 
Стоградусным морозом 
Вглубь до сердца прожжена 
Страшная моя страна. 
  
В кандалах, под ханским троном, 
Слухом, болью обострённым, 
Сердцем, горем просветлённым, 
Чутко слушает она… 
  
Нет ответа. 
Ночь темна.

Без «возвышающих обманов»,
Гостями странными везде,
Чужие — средь различных станов
И нелюбимые нигде —
Вы, обреченные судьбою,
Друзья, хранители огня,
Друзья, гонимые со мною,
Враги сегодняшнего дня.

Быть может, в старости увидишь ты закат
И вспомнишь тесное чужое небо,
Каштаны вдоль бульваров, зимний сад,
Глоток воды, сухую корку хлеба,
Любовь, которой не было всерьез —
(— Изгнанника печальные приметы), —
И вдруг, — как дождь, как миллионы роз,
Как чудо роз святой Елизаветы…

В городской для бедных больнице
Ты в январский день умерла.
Опустила сиделка ресницы,
Постояла — и прочь пошла
Из палаты, чтоб доктор дежурный
Смерть отметил. А день за окном
Был сухой, холодный и бурный.
С заострившимся белым лицом
На кровати под одеялом
Ты лежала. И чудо вошло
В наше сердце. В лесу за вокзалом
Много снега за ночь намело.
Гроб сосновый с трудом сносили
По обмерзшим ступеням. И вот
Все как прежде. Похоронили.
День за днем, год за годом идет.
Но в таинственном освещеньи
Погребальный хор над тобой
Рвался в небо в таком волненьи
И с такой безысходной мольбой,
Что — и каменный свод бы раскрылся…
Годовщина. Как будто вчера
Гроб закрыли, снег прекратился,
Дождь холодный пошел с утра.

В грозе, в дыму, Господь, благослови 
И удостой в раю счастливой вести, 
Грехов прощенья и Твоей любви 
Безбожников и верующих вместе. 

Одним покровом, Боже, осени, 
Дай русским соснам их прикрыть ветвями, 
Штыки, снаряды, пули отклони, 
Незримый щит подняв над их рядами. 

О, сколько алой крови на снегу! 
Встают бойцы навстречу рати чёрной, 
Стоят они, наперекор врагу, 
России новой силой чудотворной, 

России прежней славою былой, 
Как некогда на Куликовом Поле, 
В огне Полтавы, в битве под Москвой… 

Благослови народ великий мой 
В его великой трудности и боли!

Не просить у Бога,
Не благодарить Бога,
Но с покаянием
Путешествовать.

Звезды
Вытканы ночью,
Как мысли человека.
При свете луны
Белеют чьи-то кости,
Разбросанные по сторонам дороги.

Как самую тончайшую ткань,
Увешанную серебряными подвесками,
Бог сотворил Мир.
И когда
В первый раз
Он встряхнул ризу —
Зазвучала вселенная
Великой музыкой Мира.

Ветер зашелестел по полю:
Заколыхались белые кости.

Хорошо
Ночью идти
Но пути в Мекку:

Не просить у Бога,
Не благодарить Бога,
Но с покаянием
Путешествовать…

В прошлые дни —
Счастья, молодости и печали,
Вечером, в сумерках летних, огни
Вдоль зеленых витрин расцветали.
И под легким туманом, под мелким дождем,
Сквозь шуршанье шагов беспокойных прохожих,
Выплывали дома, невозможные днем,
Строем стен ни на что не похожих.
И в бессмысленном мире для нас, милый друг,
Замыкался сияющий радостный круг,
О котором — глаза, выраженье лица, —
О котором нельзя рассказать до конца.

Благословен сей день печали,
День скорби на моем лице:
Клянитесь пятницей в начале,
И в середине, и в конце!

Сошел и положил верблюда,
Пред Богом длани распростер,
Снял вьюки и достал оттуда
Простой молитвенный ковер.

Я плакал, внук Эльмоталеба,
Слезами гнева и тоски,
И строгий свет струился с неба
На камни, воду и пески…

Колодец с желобом из глины
Полынью чахлой окаймлен…
Песчаник и песок старинный,
А сверху — небо без времен.

Вечер.
Воздух прозрачен.
Лежу на крыше
И смотрю в небо.

Господи,
Откуда Ты
Взял такой океан?
Каким чудом
Опрокинул на землю,
Не пролив ни одной капли?..

Девушки,
Идите со мною
Мимо мечетей,
В тень,
В темноту дорожек
Султанского сада.

Мы шли сыпучими песками,
Минуя редкие ключи,
От зноя черными руками
Сжимая копья и мечи.

И по тропам, во прах сожженным,
За нами двигалась беда,
Младенцы, матери и жены,
Шатры, повозки и стада.

Львы — по ночам на перепутьях;
Днем — зной и клекоты орла;
Рвал ветер жалкие лоскутья,
Едва скрывавшие тела.

А шейхи, ударяя в бубны,
Храня от зноя и дождя,
Несли под клич и грохот трубный
Носилки нашего вождя.

Изнеможенные, с досадой
Мы думали, что он велик,
Спокойный за тройной оградой
Коней и воинов и пик.

А в воздухе — и пыль и пламя,
У ног тяжелые пески,
И над усталыми рядами
Колеблемые бунчуки,

Бой бубнов, скрип колес и ржанье.
Орда выстраивалась, шла.
И вот, за отдаленной гранью
Мы увидали: купола,

Поля, покрытый пшеницей,
Каналы, пальмы и дворцы…
Рыдали схваченный жницы,
Бежали по полю жнецы.

Мы стали сыты и богаты, —
Быкам добыча не легка;
Рвал ветер пестрые халаты,
Парчу и бархат и шелка.

А шейхи, ударяя в бубны,
Храня от зноя и дождя,
Под крик и плачь и грохот трубный
Несли убитого вождя:

Он шел, еще непогребенный,
Куда уходят без следа
Мужчины, матери и жены,
Шатры, повозки и стада.

Воскресный день, сырой и душный
Что делать мне? Везде тоска,
Свинцово-серый свод воздушный,
Деревья, люди, облака —
Весь мир, как будто поневоле,
Томится в скучном полусне.
Поехать в лес? Поехать в поле?
Теперь все безразлично мне.

Всё, что было, – как много его и как 
     мало! 
Ну, а память, магическая игла, 
Пёстрым шёлком узоры по белой канве 
     вышивала, 
Возбуждала, дразнила, манила, звала. 

«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти 
     годы? 
Под мостами вода навсегда утекла 
И остались одни арок гнутые своды, 
Серый камень, чужая парижская мгла. 

И когда-нибудь скажут: «их время 
     напрасно пропало, 
Их судьба обманула, в изгнанье спасения 
     нет». 
Да, конечно! Но всё же прекрасное было 
     начало – 
Радость. Молодость. Вера. И в сердце 
     немеркнущий свет.

Вода зеленая, просторный пруд,
Болото топкое, тропа глухая.
Здесь город погребен; по страшный суд
Не встанет, колоколом громыхая.

Но звон идет подводный под землей;
Гудит скала на Рождество Христово;
На Пасху — свет и факел смоляной
В том месте видит темная дуброва.

Ночь святочная не была ясна;
Шли странники — оборваны и пьяны.
В мешках — личина да бутыль вина,
Да праздничные драные кафтаны.

Шли по лесу и проглядели ночь.
Ночь подошла — куда искать дороги,
Когда так холодно, идти не в мочь,
Озябли руки, онемели ноги…

И вот решили: развели костерь;
Пошла бутыль с краюхою на ужин.
Снег падал с веток. Ледяной ковер
Хрустел под натиском морозной стужи.

А там, в лесу, летали огоньки,
Трещали и потрескивали ели;
И от вина пьянели старики,
В тепле костра худые кости грели.

Лед на болоте — тонкая слюда:
Ему ль сопротивляться силе-зелью,
Когда рождественская поднялась звезда
И стала колдовать над белой елью.

И вот пошел по лесу тяжкий гуд;
Невидимая началась работа.
Запенился, заколыхался пруд,
Лед затрещал — и тронулось болото;

Дрожали сосны, сталкивались льды,
Земля тряслась широкими толчками
И город, потаенный, из воды,
Стал подыматься, тверд и белокамен…

И так неупиваемая глубина
От глаз людских укутанная мохом,
По воле Бога сделалась видна
Двум пьяным и убогим скоморохам.

Господи, Господи, Ты ли
Проходил, усталый, стократ
Вечером, в облаке пыли,
Мимо этих простых оград?
И на пир в Галилейской Кане
Между юношей, между жен
Ты ль входил — не огнем страданья,
Но сиянием окружен?
В час, когда я сердцем с Тобою
И на ближних зла не таю,
Небо чистое, голубое
Вижу я, как будто в раю.
В черный день болезни и горя
Мой горячий лоб освежит
Воздух с берега светлого моря,
Где доныне Твой след лежит.
И когда забываю Бога
В темном мире злобы и лжи,
Мне спасенье — эта дорога
Средь полей колосящейся ржи.

— «Дано вам: чудное счастье,
Страны и города,
Свобода. На равные части
Разбил Я мои стада.

Одних пасу я железным
Жезлом, и буду пасти,
А детям моим любезным
Открою пути и пути

Под разными небесами;
Завидовать будут, ждать.
В слезах, в темноте, часами
О детях молится мать.

Благословенья, проклятья,
Любовь и ненависть там…
Я дам вам пищу и платье,
И труд и горести дам,

Но Я окропил вас свободой,
Я вывел вас на простор,
Израиль новый, — исхода
Неугасимый костер».

…В темной комнате глуше,
Долог и труден путь;
Ночью проснешься: слушай,
Прошлого не забудь.

Дано нам зренье, видящее вне.
Слух дан на радость. Тело — спелый колос.
А наше Я лежит на глубине
Мы говорим, и слышим только голос.

Какая тайна тщетная: любить,
Другого видеть в зеркале нетленном,
Смотреть в него, а самому — не быть,
В своем глазу не быть запечатленным.

О, дай мне видеть подлинный мой лик,
Тот некий дух, что, вспыхивая скоро,
Преображает каменный двойник
Движеньем мысли, светом разговора.

И вот мой голос… мой ли это Глас?
И вне меня я вижу ваши лица,
Но нет моих знаменований — глаз…
И только звук, один, в пространство мчится.

Закройте двери на запор!
Выхватывайте пистолеты!
Гвоздями кованы щиблеты,
Стволы нацелены в упор.

Железо врезалось со свистом,
Ударил лом: ломают дверь.
Без промаха стрелять теперь
Застигнутым контрабандистам!

В татуированной руке,
Дрожащей в ярости и злости —
Вино и женщины и кости
И лодка, скрытая в песке.

А ты, седая борода,
Быть может глух, быть может стар ты,
Но здесь мы проиграли в карты
Сегодня больше чем всегда!

Согнувшись где-нибудь на стуле,
Пьешь в кабаке на берегу:
Седьмую меченую пулю
Я для тебя приберегу.

Еще назвать тебя не смею,
Смерть — лучезарная краса,
Еще осилить не умею
Взлёт рокового колеса.

Перед тобой в изнеможеньи
Еще готов склониться я,
— И вдруг является виденье
Совсем иного бытия.

Над временем, над всем, что зримо,
Над гробом, над подобьем сна,
Огнём страстей неопалима
Жизнь навсегда утверждена.

Еще недавно так шумели
Витии наши обо всем,
Еще недавно «к светлой цели»
Казалось нам, что мы идем,
Что мы «горим», что вправду «пишем»,
Что «дело нас в России ждет»,
Что «воздухом мы вольным дышим»,
Что мы «в послании» — и вот
Лишь скудное чужое небо,
Чужая чахлая трава
И, словно камень вместо хлеба,
Слова, газетные слова.

Ещё вчера – холодный мрак и тени, 
А вот сейчас всё расцвело в тиши. 
Везде сирень. Прозрачен свет весенний, 
Над озером застыли камыши. 

И птица красногрудая без страха 
У ног моих клевала червяка. 
Я вспомнил всё: печаль земного праха 
И шум времён, текущих как река. 

Пришла весна нечаянно и рано, 
А там, в Крыму, давно растаял лёд 
И медленно с зелёного кургана 
Спускаются стада, свирель поёт…

Зимой в снеговом сугробе,
Прижавшись к чугунным дверям,
Две жизни скрестились — за обе
Ответ Всевышнему дам.

Как в марте и как в июле,
Пятнадцатого января
Все то же: свистящие пули,
Сияющая заря,

И на мостовой, без ответа,
В бреду, в темноте, в снегу, —
Смешенье мрака и света,
Прощание на бегу,

С грохотом бьющие в камень
Осколки — вдоль мостовой,
Северных звезд над нами
Свет призрачно-голубой,

И вот пароходам навстречу
Летят берега и поля,
Огни, как пасхальные свечи,
Не русские тополя.

Изольда, доносится зов приглушенный
Чрез море, чрез вечность, чрез холод и тьму.
Нечаянно выпить пажем поднесенный
Любовный напиток — проклятье ему!
Изольда, мы избраны Богом и небом,
Изольда, любовь — это случай слепой,
Над брачной фатою, над солью и хлебом
Смыкаются своды пучины морской.
Средь солнца, средь волн,
средь полуночной стужи,
Под грохот прибоя, под шелест дубов
Отныне прославят бретонские м у жи
Несчастье твое до скончанья веков.
Изольда, ты слышишь: навеки, навеки
Печальная повесть о жизни земной:
Два имени будут, как горные реки,
Сливаться в один океан ледяной.
Лицо твое светит средь бури и мрака,
Кольцо твое тонет в кипящей воде,
И грех твой, и ложь оскверненного брака
Сам Бог покрывает на Божьем суде.
Молись — но молитва не справится с горем.
Вино пролилось, колдовская струя,
И тяжестью черной темнеет над морем
Наш гроб, наш чертог — роковая ладья.

Каким скупым и беспощадным светом 
Отмечены гонимые судьбой, 
Непризнанные критикой поэты, 
Как Анненский, поэт любимый мой. 

О, сколько раз, в молчаньи скучной ночи 
Смотрел он, тот, который лучше всех 
На рукопись, на ряд ненужных строчек, 
Без веры, без надежды на успех. 

Мне так мучительно читать, с какою 
Любезностью – иль сам он был во сне – 
И беззаконно славил как героя 
Баяна, что гремел по всей стране. 

И называл поэзией – чужие 
Пустые сладкозвучные слова… 
И шёл в свой парк… И с ним была Россия, 
Доныне безутешная вдова.

Милый!
Губы твои — цвет роз:
Они красны…
Глаза — для меня — река,
Голос — молния,
Которая падает
На крышу дома.

О, калам!
Рука не хочет писать;
Текут чернила;
Пятна чернил — кровь…

О, калам!
Сад сияет;
Солнце всходить;
Нежданный ветер
Срывает с веток
Розовый цвет…

Что писать?..
Разве не страшно
Вымолвить:
Ты — мой!

Клонит ко сну, наплывают тяжелые мысли,
Отблеском мутным мерцает вверху потолок.
Ни о каком вдохновеньи, о правде, о смысле
Я не могу рассказать. Темнота и песок,
Берег высокий и строй одиноких мечтаний.
Небо ночное омыто недавним дождем,
Ясная осень, холодный простор расстояний,
Каменный, мерно дрожащий под грохот автобусов, дом.
И пламенеют цветы на убогих лиловых обоях,
Нежность в груди нарастает, звуча в тесноте, как прибой;
Смутная женственность, как мне поладить с тобою,
Как мне смириться, и дальше — как быть мне с тобой?

Какое кофе вкуснее:
В этой кофейне,
Или то, что готовят на нашей родине?..

Персия славится коврами;
А пятна солнца
На мостовой около кофейни,
Разве не лучше?

Музыка:
Играет на чашках захожий фокусник.
В другом углу
Сколько разговоров
По поводу султана, его политики,
Как много слов
Об успехе сегодняшнего базара!

Милые!
Люди не лучше, чем пыль на солнце.

Но отчего
Сегодня
Вспомнил я
Голоса близкие сердцу:
Матери, друзей, возлюбленных…
И последний вздох
Умирающего отца…

Куда нам, с нашей нищетою,
В сегодняшний стучаться день?
Над стадом — вещей темнотою
Огромная несется тень.
Война. Гражданское волненье…
— Но прочь! Вдоль темных берегов
Люблю воды глухое пенье,
Сиянье горных ледников.
Тропой кремнистой над обрывом
Иду один. Навстречу мне
Неумолкаемым приливом
Несутся тучи в вышине.

Латинский строй и плющ и виноград, 
В уступах стен заржавленные звенья, 
Развалины старинных колоннад, 
Прямые островерхие строенья 

Открыли мне не романтизм, о нет: 
Тут с памятью воображенье слито – 
Горит свеча – и на ладони свет, 
И на ладони будущее скрыто. 

Мне не понять его, не прочитать! 
Звонят к вечерне. Грустно без причины. 
Лампада веры теплится опять 
В притворе пресвятой Екатерины. 

А колокол, весь в зелени, поёт – 
О чём – не знает, и звонарь не знает; 
Никто в пустую церковь не войдёт, 
И над оградой голуби летают.

Левант, Левант! Под небом золотым
Плющи по скалам, запах олеандра,
И башня Геро и Леандра
Над Геллеспонтом, берегом крутым.

Испил и я от сладких вод Востока;
Что ж в сердце вдаль, на север, унесу:
Жужжанье пчел и камни у потока,
Чужой ли голос, русую ль косу?..

На освещенном солнечном экране
Воспоминанье… Два больших крыла,
Два долгих года, дым горящих зданий,
И та любовь, которая была.

                    Моей жене

Хороши все звуки земли;
Но лучший звук —
Верблюжий колокольчик
Во время ночного пути
В пустыне.

Раскачиваясь, идут верблюды.
Впереди вожак — нэр.
В его колоколе
Вместо языка
Подвешена человечья берцовая кость.

Туман.

Как будто мы идем по горной тропе
Над селеньями, лежащими далеко в долине.

Глухо бьет берцовая кость.
Наверху тучи укрыли небо.

Я припоминаю все звуки, которыми цветет жизнь.

Темнота.

В живую медь колокольчика
Бьет мертвая берцовая кость.

Матерь Божья, сердце всякой твари, 
Вечная, святая красота! 
Я молюсь лишь о небесном даре, 
О любви, которая чиста, 

О любви, которая безгрешна, 
О любви ко всем и ко всему. 
Я молюсь – и снова мрак кромешный 
К сердцу приступает моему. 

Милость ниспошли свою святую, 
Молнией к душе моей приди, 
Подними и оправдай такую, 
Падшую, спаси и пощади!

Мемфис, Ермополь, Фивы, Абидос!
Умолк певец в дому осиротелом.
В лазури, в золоте, в гирляндах роз
Не выйдет барка за Великим Телом.

Померк Амон в моей родной стране.
В стране развалин реет мрак вечерний.
Но книгу Гермия — я сохранил. На мне
Огонь веков и месть безумной черни.

Толпа, толпа! Мы ведали восход,
Амона-Агнца ведали и ждали,
Когда в Египет сына понесет
Мария-Мирзам в грубом покрывале.

О, солнце-свет! О Горус-Назорей!
Мир почернел, от света отлученный…
Чей смертный вопль, в тоске неизреченной,
Смутил в гробах почиющих царей.

Метафизические тени,
Душ высших выспренный разряд —
От их собраний и прозрений
В алмазах небеса горят…

— В алмазных искрах распадался
России образ роковой,
В снегу сияющем метался,
Столетний ветер над Невой.

Величье темное изгнанья
— Который час, который год?
И вот свой хор воспоминанье
Высоким голосом ведет.

Под шум дождя, среди природы —
Чужой, бессмысленной, пустой —
К чему мне этот всплеск свободы
В ночи безумной мировой?

Мне в юности казалось, что стихи
Дар легкий и прекрасный. В сменах года,
В солнцестояньи, в звездах, в силе ветра,
В прибое волн морских — везде, во всём —
Создателя пречистое дыханье,
Высокий строй его, — и счастлив тот
И праведен, кому дано от Бога
Быть на земле поэтом…
— Горький дар, —
Скажу теперь. Я ничего не знаю:
Ни ближнего, ни Бога, ни себя,
Не знаю цели, а мое призванье —
Безумие, быть может.
О, когда б
Нашел я силу до конца поверить,
О, если б мог я, если бы сумел
Отвергнуть суету, уйти в пустыню —
Туда, где в первозданной простоте
Распаду наше чувство неподвластно,
Где наша мысль осквернена не будет
Тщеславием бесплодным; где любовь,
Как высота нагорная, от века
Для чистых сердцем, для любимых Богом,
Для верных навсегда утверждена.
И вот, опустошен, в который раз
Смотрю на небо летнее ночное
Над улицей. Пустынно и темно.
Прозрачен воздух. Сыростью и тленьем
Из парка веет. Спят мои враги,
Спят и друзья. Вверху сияют звезды.

Когда, неукротимой дланью
Металл и дерево дробя,
Построю истинное зданье
Во имя самого себя.

Когда скажу: «смотрите, вот он
Мой труд — хваление ему.
Мой дом закончен и сработан,
Придите к дому моему.

Из дуба вырублены своды
И выкрашены потолки.
Полы сколочены на годы;
К дверям прилажены крюки.

Скажу, работой не измаян:
«Входите, гости, в добрый час.
Здесь приготовит вам хозяин
В столовой трапезу сейчас:

Весенний мёд и хлеб печеный,
Крутую, сладкую муку,
Поднос, тельцом отягощенный
И каждому по рушнику;

Мой новый дом надолго строен.
Подвалы полны серебра,
Сыров, копчений и убоин,
Хлебов и прочего добра».

Я повторю: «в достойном луке
Все выверены тетивы —
Пируйте и не знайте скуки,
Хозяина хвалите вы».

Когда смогу мой дом достроить,
Я выну честь из-под полы,
И в самом деле буду стоить
Необычайной похвалы.

Наклонялась ты, срывая
Стебли синих васильков,
В летнем небе мчалась стая
Белоснежных облаков.

Рожь высокая шумела,
Ивы гнулись у реки.
Средь стеблей движенья белой,
Нежной девичьей руки,

Стан и платье голубое,
Шеи девственный наклон —
Все, что связано с тобою,
Все, во что я так влюблен.

  Оловянное кольцо освяти; от муки, от розыска, от всякой потери.
     А от муки сердечной — не поможет.

                      Волшебная книга

Не серебро, не золото,
В горне я плавил олово,
А потом туголетом молотом
Выковал кольцо тяжелое.

Лесная чадь некрещеная
Меха раздувала в кузнице;
Круглыми платили червонными
За работу руки искусницы.

А кольцо из олова — малое,
Но сила в нем — небывалая;
Потому и невеста дьявола
Не часто кольцо надевала.

И когда в застенке пытали
Лютой мукой ее без жалости —
Рвать остриями устали,
Острия о тело ломались.

Ты не плачь, палач, что не страшен,
И напрасно тиун дивится:
Только одной муке на шабаше
Не может кольцо противиться.

О, Роза Сущего! В алмазных росах
Твоя Корона! Ангелы и львы,
Вращайте многоокие колеса
Стоярусных ковчегов Еговы!

В кратер луны роняя жемчуг серый,
Вечерний час, гаси светильник дня.
Шестокрылатые! Из сферы в сферу
Перелетайте, крыльями звеня.

В огне стихий трепещущие ризы
Четверобуквенный Бог-Цебаот,
Ты распростер, развертывая книзу
Сверкающие звенья сефирот.

О, Роза Сущего! Господь Синая!
Премудрость числ, Двунадесять Имен!
Встречая мрак, уста мои пылают,
Вечерний час, тебе Никтомерон!

Но падают золотые
Оттуда, с неба, лучи.
Шумят, как прежде, в России
Источники и ключи.

И снег в октябре ложится
На взрыхленный чернозем,
И зверь полевой и птица
Не ведают ни о чем.

Не знают, теперь какие
Охотники ходят им вслед,
Не знают о том, что «Россия»
Имени больше нет.

Над рельсами и поездами,
Над трактом и полотном,
Над тракторами, бороздами,
Над телегой, крытой рядном,

Все та же сегодня клубится
Довоенная летняя пыль.
Степь таврическая. Жнец и жница.
Пролетающий автомобиль

Где с портфелями на коленях,
Партработник в дорожных очках
Мчит начальством. И ветер на Сене,
Дождь на улицах, на площадях,

Где, чуть свет, что ни день, в непогоду
Жизнь я рву по часам, по гудкам…
Проклинаю мою свободу,
Ничему не кланяюсь там.

Не молюсь, не верю, не вижу
В темном будущем, и потому
Так люблю я, так ненавижу
И так страшно — близок всему.

Слушаю:
За стеной
Шаги неизвестного прохожего.
Если бы
Зашел он посетить меня:

Стук в калитку,
Шорох затвора;
И вдруг
Фонарь осветит
И лицо,
И бороду,
И ближнюю яблоню.

Поздний гость
Приходит от Бога,
Как воспоминанье,
Как думы в полночь.

Тихо.
Шаги замолкли.
Между деревьев
Крупные светящиеся точки,
Движущиеся в темноте.

О Человеке, образе Его,
И о Лице, средь этих лиц печальных,
Так страшно думать. В сердце — никого
И нет сегодня близких мне и дальних.

Качнулась ось земли. Земля в огне,
Стихия ворвалась для зла и мщенья
И все-таки — на каждом и на мне
Тень от креста и свет его крещенья.

О чем писать теперь? Я утомлен,
Не хочется мне думать об искусстве;
Сейчас, когда гроза со всех сторон,
Не время даже помышлять о чувстве
Гармонии. Высокий строй, стиха,
Высокий голос Бог судил другому.
Печален я: печаль всегда тиха.
Бедняк, кряхтя, ложится на, солому
В сарае скотном, чтоб увидеть сон. —
И бедняку, наверное, приснится
Что стал богат он. Славой обойден,
Во сне он знатным титулом кичится
И пригоршнями — где уж скучный, счет,
Швыряет золото… А мне — другое:
Река прохладой летнею влечет
На берег с удочкой. Нас в мире — двое.
Кусты, шоссе, деревья, облака —
С раскрытым воротом — жара какая!
Купанье, солнце, тишина, пока
Нас — только двое… Резкий треск трамвая,
Звонок, — и вмиг срывается мечта.
Зима, зима! В дождь, в грязь, на мостовую!
А помнишь, от тернового куста
Ты веточку оторвала сухую?
Под деревенским грустным алтарем
Мы вечером сидели и молчали;
Над ржавым католическим крестом
Качаясь, паутинки проплывали,
А зреющие свежие поля —
Совсем Украйна…
Дом под крышей красной,
Потрескавшаяся, в пыли, земля.
— Нет, этот воздух, светлый и прекрасный,
И лес, и одиночество с тобой
Зачем нам вспоминать, к чему все это?
Есть грех, без оправданья, без ответа
Пред Богом, пред людьми, перед собой:
Увидеть свет — и отойти от света.

От ненависти, нежности, любви
Останется в мозгу воспоминанье,
Желчь в печени, соль мудрости в крови,
Усталость в голосе, в глазах — сиянье.

Когда-нибудь — придут такие дни —
Я жизнь пойму, мной взятую невольно,
Совсем один, вдали от всех, в тени,
И станет мне так ясно, пусто, больно.

И я почувствую себя без сил,
И будет тайное мое открыто:
Всё, для чего я лгал, молчал, грешил,
Что про себя таил. Моя защита,

Любовь моя, окажется жалка —
Какое ей придумать оправданье?
Как в воздухе просеять горсть песка?
Жизнь — лишь обманутое ожиданье.

Да, часто к Богу я в слезах взывал,
Преображенья ждал, добра и чуда,
Но не пришел никто, не отвечал
Ни с неба, ни из праха, ниоткуда.

Отплывающие корабли, 
Уносящиеся поезда, 
Остающиеся вдали, 
Покидаемые навсегда! 
Знак прощанья – белый платок, 
Замирающий взмах руки, 
Шум колёс, последний свисток – 
Берега уже далеки. 
Не видать совсем берегов; 
Отрываясь от них, посмей 
Полюбить – если можешь – врагов, 
Позабыть – если можешь – друзей.

     Дней Александровых прекрасное начало…

Прекрасней не было и нет:
В тумане над Невой сиянье,
Гром ослепительных побед,
И торжества, и страшных бед
Безумное чередованье.

Век Александра, славный век.
В снегах — подснежники свободы,
В цепях согбенные народы —
И вдруг иного ритма бег
Сломил державинские оды.

Два благородные орла —
Двуглавый и другой, не русский,
В ширь распростершие крыла,
В бою столкнулись — и взошла
Погибель над землей французской,

И вот, чрез полтораста лет,
Слежу стрелы Вандомской взлеты
И арку гордую побед
Там, где войны недавней след
Стер песнопенья позолоты.

О, Франция. Твой тяжкий бред
Сегодня прежнего темнее
И лебедей версальских шеи,
Как королевские лилеи,
Склонились — и надежды нет.

Но ведает душа земная,
Что Кобленц, Прага и Париж —
Изгнанье и чужбина злая —
Залог того, что Ты нас знаешь,
Что Ты избранникам даришь
Тернистую дорогу к раю.

Мне снилось: я под дулом пистолета;
У самого лица — холодный ствол.
В подвал врывался терпкий запах лета,
В висках стучало; колебался пол.

Все: трепетанье вздувшейся рогожи,
Обрывок неба — голубой кумач,
Край рукава и душный запах кожи —
В тебе сосредоточилось, палач.

Вот — затряслось. Вот — в сторону рвануло.
Подбросил ветер волосы мои,
Качнулся череп, тело соскользнуло,
Как сброшенная чешуя змеи;

Расстрелянное трепетало тело,
Хлестала кровь из чёрного виска,
А я летел… и, вся  в огнях, летела
Навстречу вечность — в дыры потолка.

Рыб несказанного улова
Я не могу Тебе нести,
И принимаю с полуслова
Мирские разные пути.

Но в час, когда денная злоба
Довлеет властвовать со мной,
В Твоем саду стоять два гроба,
Одной укрыты пеленой:

Почиет здесь Двойник предвечный,
И, духа веянье храня,
Вверху колеблется двусвечник
Высоким пламенем огня.

А там, у трудного предала,
За крепкой каменной стеной,
Во сне покоятся два тела,
Одной укрыты пеленой:

Камином комната согрета,
Блестят вощеные полы,
Вокруг обычные предметы —
Кровати, стулья и столы,

Две шторы по бокам на страже
У непрозрачного окна,
И не пылающие стражи,
И не покой, и не весна.

С непостижимым постоянством,
Чрез Формы призрачный налет,
Геометрическим пространством
Мне мир трехпланный предстает.

Внутри параболы и дуги;
Шары прозрачны, как хрусталь;
Сближаясь на магнитном круге,
В контактах вспыхивает сталь.

Мир полый, четкий и блестящий!
В нем различаю без труда
Теченье воли настоящей,
Колеса, рельсы, провода, —

Но брызгами кипящей ртути
Вдруг разлетаются тела:
Там — подчиненные минуте,
Здесь — взмаху точного угла.

А вот когда в Господнем поле
Ты полетишь совсем одна,
Душа моя, помимо воли
Костру эфирному дана,

Там, проходя по мирозданью,
Пресветлый и безгрешный дух,
Ты звездам станешь легкой данью,
Как ветру — лебединый пух.

Быть приобщенной к их работе,
Наверно, так хотела ты,
Но разве можно жить — без плоти,
Без рук, без глаз, средь темноты…

Сеял, сеял, а зёрна на пашне 
Все упали не в ту борозду. 
Ну, так что ж? Как химера на башне, 
Снизу я погляжу на звезду. 

Вот горит она синей лампадой 
Средь неведомой тишины. 
Если радость ушла – и не надо, 
Я и так доживу до весны.

Сияющий огнями над Невой,
Смятенный город — ропот, плач, волненье,
Двух черных троек топот роковой
О, эти дни, которым нет забвенья!
Фельдъегерь бешено кричит во тьму
На ямщика — усталость, холод, злоба
Мертвец в гробу колотится: ему
По росту не успели сделать гроба…
И этот стук, России смертный грех,
На Вас, на детях ваших и на всех.

Упали вновь, упали кости. Чет.
Который раз все тоже: чет, не нечет!
Опять выигрывает звездочет,
Тот шарлатан, который кости мечет.

Он, ночью, темный разговор ведет,
И, засыпая, верю я во что-то,
А там, на небе, проверяют счет
Неунывающего звездочета.

И утром на душе опять темно;
И вновь рука, не думая о госте,
Роняет на зеленое сукно
Щербатые, изгрызанные кости.

Никак не может выиграть игрок,
Неверующий, слабый, подневольный…
А за окном, — пастушеский рожок
Поет себе, веселый и довольный…

Хрупкие ветки качаются 
В мокром усталом саду, 
Светлое лето кончается 
Ветер пророчит беду. 

Слушаю сердцем молчание. 
Прежнее всплыло со дна. 
Воспоминанье, прощание 
И тишина, тишина.

Что скажете сегодня людям вы,
Посланники, бредущие с тоскою
По торжищам, средь городской молвы
Походкой неуверенной такою?

Но — диво — огрубевшие сердца
Тревога ваша незаметно ранит
И выиграны будут для Отца
Те, в чьей душе вдруг тишина настанет.

Мы любим — и спасает нас порой
Одно напоминанье о любимом;
Священной музыки верховный строй
Вверху небес доступен серафимам.

А на земле, где арфы не звучат,
Не арфа — грустная, простая лира;
Сквозь тлен и прах, сквозь весь юдольный ад
Ее певец проносит в царство мира.

Есть озеро средь гор. Однажды днем
Свет встретился в нем с новым чудным светом.
Еще последний райский отблеск в нем
Остался вечной памятью об этом.

Закидывайте невод! В глубине
Коснитесь глубины, улов берите,
Греху, вражде, насилию, войне
Препятствия, пpeпятcтвия чините.

Пусть чудо повторится, как тогда,
Пусть будет так, как было: в летнем свете
Звук голоса. Спокойная вода.
Вершины гор. Ладья. Рыбачьи сети.

Чугун, гранит. Реки глухие воды.
Конец столетья, гордый пустоцвет.
Шум сборищ, воздух споров и свободы,
Закат, еще похожий на рассвет —
Империи расцвет и увяданье,
Осенний дождь, туман и мокрый снег,
Тоска, безвыходность и состраданье —
Серебряный, и все ж великий, век.
Мы научились принимать без позы
И свет и мрак. Увы, узнали мы
Арктические белые морозы
И жаркие объятия Москвы.
Листок неведомый, листок кленовый
Вновь сорван с ветки, буря мчит его
Вдаль, в холод, в дождь, к брегам чужбины новой
Для смутного призванья своего.
Но здесь цветут блаженною весною
Каштаны вдоль бульваров, и закат
Над городской разрушенной стеною
Прекраснее былого во сто крат.
Вслед обреченной гибели Европе
Заря встает и утро свежесть льет,
И не умея думать о потопе,
Офелия, безумная, поет,
Бредет, с полузакрытыми глазами,
Над омутом… И, стоя на краю,
С отчаяньем, восторгом и слезами
Я гибель и Офелию пою.

Я болен. Не верится в чудо,
И не было чуда, и нет.
Я понял: ко мне ниоткуда
Уже не доходит ответ.
Лишь в старости, лишь через годы
Холодной и долгой зимы
Я вспомню явленье свободы,
Что в юности видели мы.
Но разве для смертного мало —
В железах, в темнице, во рву —
Такого конца и начала
Свидетелем быть наяву?

Я верил в тайное сближенье
Сердец, испытанных в беде,
Я думал — горнее служенье
Дано изгнаннику везде.
Но верность — высшая свобода,
Изменой верных смущена.
— Бессонной ночью, до восхода…
Паденье до конца, до дна.
Лишь пена, что в песке прибрежном
Кипит, несомая волной,
Лишь горы, что виденьем снежным
Вдали стоят передо мной…

Я стою в тишине,
Огоньки, как во сне,
Никого. Одиночество. Ночь.
Никакой красоте,
Никакой высоте,
Ни себе, ни другим не помочь.
И напрасно я жду,
Ветер гасит звезду —
Свет последний — как будто навек.
В аравийской пустыне, на льду, на снегу,
На панели, в окне, в освещенном кругу
Навсегда одинок человек.

Всего стихотворений: 57