Иван Иванович Хемницер (1745-1784)

• Биография Ивана Хемницера
• Стихотворения Ивана Хемницера по темам

Все стихотворения Ивана Хемницера на одной странице

- Оглавление -

Весьма похвально поступает, 
Кто бедным помогает; 
И лучше самому хоть с нуждою прожить, 
Чтоб бедным уделить. 

Смирена так разбогатела, 
Что чистым золотом вдруг миллион имела. 
Достаток сей 
Достался по духовной ей. 
"Ну, -- говорит, -- теперь ничто не помешает 
Мне в нужде бедным помогать. 
Есть чем, хвала творцу за благодать! 
Пускай лишь только пожелает 
Кто помощи моей". 

Лишь только молвила -- и нищий у дверей. 
"Подайте милостину!" -- просит, 
И просьбу с жалостью такою произносит, 
Что всяк бы тронут был. Смирена, меры нет, 
Что чувствует и как за нищего страдает. 
"Суди бог, -- говорит, -- кто бедных покидает!" 
И нищему большой гнилой сухарь несет. 

Сей свет таков, что кто богат, 
Тот каждому и друг и брат, 
Хоть не имей заслуг, ни чина 
И будь скотина; 
И кто бы ни был ты таков, 
Хоть родом будь из конюхов, 
Детина будешь как детина; 
А бедный, будь хоть из князей, 
Хоть разум ангельский имей 
И все достоинства достойнейших людей, -- 
Того почтенья не дождется, 
Какое богачу всегда уж воздается. 

Бедняк в какой-то дом пришел, 
Который ум и чин с заслугами имел; 
Но бедняка никто не только что не встретил, 
Ниже? никто и не приметил, 
Иль, может быть, никто приметить не хотел. 
Бедняк наш то к тому, то к этому подходит, 
Со всеми разговор и так и сяк заводит, 
Но каждый бедняку в ответ 
Короткое иль да, иль нет. 
Приветствия ни и ком бедняк наш не находит; 
С учтивством подойдет, а с горестью отходит. 

Потом, 
За бедняком, 
Богач приехал в тот же дом, 
И не имел богач сей ни заслуг, ни чина, 
И был прямая он скотина. 
Что ж? богачу сказать нельзя какой прием! 
Все встали перед богачом, 
Всяк богача с почтением встречает, 
Всяк стул и место уступает, 
И под руки его берут; 
То тут, то там его сажают; 
Поклоны чуть ему земные не кладут, 
И меры нет как величают. 

Бедняк, людей увидя лесть, 
К богатому неправу честь, 
К себе неправое презренье, 
Вступил о том с своим соседом в рассужденье. 
"Возможно ль, -- говорит ему, -- 
Что так людей богатство ослепляет! 
Достоинствы того, кто беден, помрачает, 
А кто богат, того пороки прикрывает. 
Куды как это огорчает!" 
-- "Дивишься ты чему! -- 
Другой на это отвечает. -- 
Достоинств ведь взаймы не ищут никогда, 
А денег завсегда". 

Купались карлики. К ним великан пришел, 
Который тож хотел 
Купаться. 
Да видит, для него река 
В том месте, где они купаются, мелка. 
Их спрашивать и добиваться: 
Не знают ли, где глубина? 
"Поди туда, -- ему сказали, -- 
Вот там она". 
И место указали. 
Однако же река 
Для великана всё мелка, 
Чтобы купаться. 
Еще у них он добиваться. 
"Ну, -- говорят, -- так там такая глубина, 
Что не найдешь и дна! 
Мы через это место плыли". 
Но всё, где карлики и дна не находили, 
Вброд переходит великан. 

Иному и в делах лужайка -- океан. 

Увидя волк, что шерсть пастух с овец стрижет, 
"Мне мудрено, -- сказал, -- и я не понимаю, 
Зачем пастух совсем с них кожу не дерет? 
Я, например, так я всю кожу с них сдираю, 
И то ж в иных дворах господских примечаю, -- 
Зачем бы и ему не так же поступать?" 

Слон, волчье слыша рассужденье, 
"Я должен, -- говорит, -- тебе на то сказать: 
Ты судишь так, как волк; а пастухово мненье -- 
Овец своих не убивать. 
С тебя, да и с господ иных примеры брать -- 
Не будет наконец с кого и шерсть снимать".

Два были богача, и оба в тяжбе были; 
Причины же прямой я не могу сказать: 
Кто может всё подробно знать? 
К тому же толк иным делам приказным дать 
Не так-то чтоб легко. Иные говорили, 
Что спор их из куска земли; 
Другие, 
Что будто бы долги какие 
Прапрадедов своих друг на друга начли. 

Таким-то и тягаться, 
Которым кошелек поможет оправдаться 
И у судей закон и совесть откупить; 
А недостаточные знают: 
Без денег, как на торг, в суд незачем ходить. 
Приказной формою дела их в суд вступают, 
И каждой стороне их стряпчие ласкают, 
Что в пользу дело окончают. 
Проходит год, другой, и близь десятка лет, 
Конца, однако, делу нет. 
Ужли судьи их сговорились 
Так долго дело не решить? 
Вот тотчас клеветать и на судей взносить, 
И думать, что они из взятков согласились... 
Как будто бы нельзя другим причинам быть, 
Что дело тихо шло. Ну, как тут поспешить? 
С год, говорят, по нем в одних архивах рылись. 

В том самом городе, где спор происходил, 
Какой-то живописец был, 
Который написал на богачей картину 
Так, что нагими их он в ней изобразил 
И выставил в народ. Все спрашивать причину, 
Весь город толковать и говорить об них, 
И только что речей о богачах нагих. 
Дошло о том до богачей самих. 
Пошли смотреть картину 
И видят: дело так. Тронуло это их: 
Неудивительно. Готовы уж прошенье 
На живописца подавать, 
Чтобы бесчестие взыскать, 
И, в тяжбе будучи, другую начинать. 
"Как, -- говорят, -- снести такое поношенье!" 
Пошли его спросить, однако, наперед. 
"Пожалуй, -- говорят, -- скажи, что за причина, 
Что в поруганье нам написана картина 
И выставлена в свет? 
Что, разве ты, мой друг, сочел нас дураками, 
Чтоб насмехаться так над нами?" 
"Нет, -- живописец им сказал,-- 
Не с тем картину я писал, 
Чтоб мне над вами насмехаться; 
А только вам хотел картиною сказать, 
Чего вам должно ожидать, 
Когда еще вы станете тягаться". 

Кащей, ты дурно поступаешь, 
Когда лишь в то живешь, что деньги собираешь 
И первым их своим блаженством почитаешь. 
Ну, если час такой найдет, 
Что деньги есть, да хлеба нет? 
Вот ты мне смехом отвечаешь, 
Да смех твой, может быть, пройдет, 
Дай только рассказать мне нечто наперед. 

В каком-то городе два человека жили, 
Которы промыслом купцами оба были. 
Один из них в то только жил, 
Что деньги из всего копил; 
Другой доход свой в хлеб оборотить старался. 
Богатый деньгами товарищу смеялся, 
Что он всё хлебом запасался. 
Товарищ смех его спокойно принимал 
И хлебный свой запас всё больше умножал. 

Вдруг войско к городу с осадой подступило, 
С осадой наконец и голод наступил. 
Теперь, что у кого запасу, к счастью, было, 
Тот тем в сей крайности и жил. 
Богатый деньгами кащей без хлеба был, 
Купить его ко всем по городу метался, 
За хлеб один кащей все деньги отдает, 
Однако же никто и денег не берет: 
Что в деньгах, если хлеба нет! 

Товарищ лишь один прибежищем остался. 
Кащей в числе других несчастных первый был, 
Который хлеба попросил 
У самого того, кому он насмехался, 
Что тот всё хлебом запасался. 
Товарищ и его питал, 
И прочих жителей от голода спасал. 

Как город взяли, 
Всех жителей живых застали, 
А у кащея всё богатство обобрали. 
"Ну, что? -- ему тогда товарищ говорил. -- 
Где золото твое, и где бы сам ты был, 
Когда б я хлеба не копил?"

Уж исстари, не ныне знают, 
Что от согласия все вещи возрастают, 
А несогласия все вещи разрушают. 
Я правду эту вновь примером докажу, 
Картины Грёзовы* я сказкой расскажу. 
Одна счастливую семью изображает, 
Другая же семью несчастну представляет. 

Семейством счастливым представлен муж с женой, 
Плывущие с детьми на лодочке одной 
Такой рекой, 
Где камней и мелей премножество встречают, 
Которы трудности сей жизни представляют. 
Согласно муж с женой 
Своею лодкой управляя, 
От камней, мелей удаляя, 
Счастливо к берегу плывут; 
Любовь сама в лице, грести им пособляя, 
Их тяжкий облегчает труд; 
Спокойно в лодочке их дети почивают; 
Покой и счастие детей 
В заботной жизни сей 
Труды отцовски награждают. 

Другим семейством тож представлен муж с женой, 
Плывущие с детьми на лодочке одной 
Такою же рекой, 
Где камней и мелей премножество встречают; 
Но худо лодка их плывет; 
С женой у мужа ладу нет: 
Жена весло свое бросает, 
Сидит, не помогает, 
Ничто их труд не облегчает. 
Любовь летит от них и вздорных оставляет; 
А мужа одного напрасен тяжкий труд, 
И вкриво с лодкою и вкось они плывут; 
Покою дети не вкушают 
И хлеб друг у друга с слезами отнимают; 
Всё хуже между них час от часу идет; 
В пучину лодку их несет. 


* Нашего века исторический живописец

Худой мир лучше доброй ссоры, 
Пословица старинна говорит; 
И каждый день нам тож примерами твердит, 
Как можно не вплетаться в споры; 
А если и дойдет нечаянно до них, 
Не допуская вдаль, прервать с начала их, 
И лучше до суда, хотя ни с чем, мириться, 
Как дело выиграть и вовсе просудиться 
Иль, споря о гроше, всем домом разориться. 
На двор чужой свинья к соседу забрела, 
А со двора потом и в сад его зашла 
И там бед пропасть накутила: 
Гряду изрыла. 
Встревожился весь дом, 
И в доме беганье, содом: 
"Собак, собак сюда!" -- домашние кричали. 
Из изб все люди побежали 
И свинью ну травить, 
Швырять в нее, гонять и бить. 
Со всех сторон на свинью напустили, 
Поленьями ее, метлами, кочергой, 
Тот шапкою швырком, другой ее ногой 
(Обычай на Руси такой). 
Тут лай собак, и визг свиной, 
И крик людей, и стук побой 
Такую кашу заварили, 
Что б и хозяин сам бежал с двора долой; 
И люди травлю тем решили, 
Что свинью наконец убили 
(Охотники те люди были). 

Соседы в тяжбу меж собой; 
Непримиримая между соседов злоба; 
Огнем друг на друга соседы дышат оба: 
Тот просит на того за сад изрытый свой, 
Другой, что свинью затравили; 
И первый говорил: 
"Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил, 
Что у меня ты сад изрыл". 
Другой же говорил: 
"Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил, 
Что свинью у меня мою ты затравил". 
Хоть виноваты оба были, 
Но кстати ль, чтоб они друг другу уступили? 
Нет, мысль их не туда; 
Во что б ни стало им, хотят искать суда. 
И подлинно, суда искали, 
Пока все животы судьям перетаскали. 

Не стало ни кола у истцев, ни двора. 
Тогда судьи им говорили: 
"Мы дело ваше уж решили: 
Для пользы вашей и добра 
Мириться вам пора". 

Жила у барина собака на дворе 
В таком довольстве и добре, 
В каком, бывало, жил чернец в монастыре; 
Всего же боле, 
Что жить могла на воле. 

Сосед, который в дом к боярину ходил, 
Собаку эту полюбил, 
Да как достать ее, не знает: 
Просить боярина об ней ой не хотел, 
Украсть ее -- бездельством счел. 
"Нет, надобно, -- он рассуждает, -- 
Скромнее поступить 
И тонким образом собаку ту сманить". 
Бездельство тонкое бездельством не считает. 
И всякий раз, когда, бывало, ни придет, 
Речь о собаке заведет, 
При ней самой ее как можно выхваляет, 
А барину пенять начнет, 
Что содержание ей у него худое: 
"Нет, у меня житье ей было б не такое; 
Иного я куска и сам бы есть не стал, 
Да этой бы собаке дал, 
Всегда бы спать с собою клал. 
А у тебя она лишь кости подбирает 
И как случится спит". 

Всё, что сосед ни говорит, 
Собака правдою считает 
И думает: "Что? может быть, и впрям 
Еще мне лучше будет там, 
Хоть хорошо и здесь... отведать бы пуститься; 
А худо -- и назад ведь можно воротиться". 
Подумала, да и с двора долой, 
К соседу прямо прибежала. 
Живет дней несколько, и месяц, и другой; 
Не только что куска того не получала, 
Которого, сосед сказал, 
Не съел бы сам, а ей бы дал, -- 
И костью с нуждою случится 
Собаке в праздник поживиться. 
Спать -- хуже прежнего спала; 
А сверх того еще привязана была. 
И поделом: зачем сбежала? 
Вперед, собака, знай, когда еще не знала, 
Что многие умеют мягко стлать, 
Да жестко спать. 
Собаки добрые с двора на двор не рыщут 
И от добра добра не ищут. 

Стояло дерево в долине, 
И, на судьбу свою пеняя, говорит, 
Зачем оно не на вершине 
Какой-нибудь горы стоит; 
И то ж да то же всё Зевесу докучает. 
Зевес, который всем на свете управляет, 
Неудовольствие от дерева внимает 
И говорит ему: 
"Добро, переменю твое я состоянье, 
Ко угожденью твоему". 
И дал Вулкану приказанье 
Долину в гору пременить; 
И так под деревом горою место стало. 
Довольным дерево тогда казалось быть, 
Что на горе стояло. 

Вдруг на леса Зевес за что-то гневен стал, 
И в гневе приказал 
Всем ветрам на леса пуститься. 
Уж действует свирепых ветров власть: 
Колеблются леса, листы столпом крутятся, 
Деревья ломятся, валятся, 
Всё чувствует свою погибель и напасть; 
И дерево теперь, стоявши на вершине, 
Трепещет о своей судьбине. 
"Счастливы, -- говорит, -- 
Деревья те, которые в долине! 
Их буря столько не вредит". 
И только это лишь сказало -- 
Из корня вырванно упало. 

Мне кажется, легко из басни сей понять, 
Что страшно иногда на высоте стоять. 

Изволь, пожалуй, отвечать 
Так, чтоб и не солгать, 
И правду не сказать. 

О Дионисии, я чаю, всякий знает, 
Известно всем, каков он был. 
Слух о делах его и ныне ужасает; 
А каково ж тому, кто при тиране жил? 
И я не рад, что я об нем заговорил. 
Не знаю, как бы поскоряе, 
Сказав об нем, что понужняе, 
Оставить мне его. 

Раз у министра своего 
Потребовал он мненье, 
Когда какое-то, не помню, сочиненье 
В стихах дурных он написал, 
Да с тем, чтоб он ему всю истину сказал. 
Министр привык всегда без лести изъясняться, 
И сам тиран его за правду почитал 
И часто за нее прощал. 
"Стихи, -- он отвечал тирану, -- не годятся". 
Но тут не мог тиран от злости удержаться: 
Под караул отдать министра приказал; 
Сам переделал сочиненье. 

Спустя дней несколько министра он призвал, 
Чтоб вновь его услышать мненье. 
Министр ему теперь никак не отвечал, 
А к караульному, который тут случился, 
Оборотился 
И говорит ему: "Я должен отвечать, 
Так поведи меня под караул опять". 

Давно я знал, и вновь опять я научился, 
Чтоб другом никого, не испытав, не звать. 

Случилось мужику чрез лед переезжать, 
И воз его сквозь лед, к несчастью, провалился. 
Мужик метаться и кричать: 
"Ой! батюшки, тону! тону! ой! помогите!" 
-- "Робята, что же вы стоите? 
Поможемте", -- один другому говорил, 
Кто вместе с мужиком в одном обозе был. 
"Поможем", -- каждый подтвердил. 
Но к возу между тем никто не подходил. 
А должно знать, что все одной деревни были, 
Друзьями меж собою слыли, 
Не раз за братское здоровье вместе пили; 
А сверх того между собой, 
Для утверждения их дружбы круговой, 
Крестами даже поменялись. 
Друг друга братом всяк зовет, 
А братний воз ко дну идет. 
По счастью мужика, сторонние сбежались 
И вытащили воз на лед. 

"Вот эту б тысячу мне только докопить, 
А там уж стану я довольствуяся жить", -- 
Сказал кащей, давно уж тысячи имея. 
       
Сбылось желание кащея, 
Что тысячу он докопил; 
Однако же кащей всё недоволен был. 
"Нет, тысячу еще; а ту когда достану, 
Я, право, более желать уже не стану". 
Увидим. Тысячу и эту он достал, 
Однако слова не сдержал 
И тысячу еще желает; 
Но уж последнюю, в том точно уверяет. 
       
Теперь он правду говорил: 
Сегодни тысячу и эту докопил, 
А завтре умер он; и всё его именье 
Досталося по нем другим на расточенье. 
       
Когда б кащей иной, 
Доход приумножая свой, 
Еще сегодни догадался 
И пользоваться им старался!

Задумал птичник птиц ловить 
И западню ловить их выставляет, 
Поклав в нее всего довольно есть и пить. 
А чтобы птиц еще верняе приманить, 
Обман к обману прибавляет 
И птичку в западню сажает, 
Которую он изловил, 
Когда тот самый он обман употребил, 
Чтоб птичка, в клетке распевая, 
Другим приманкою была 
И, голосом своим прельщая, 
Подруг своих в тюрьму, как на добро, звала. 

Одна из птичек налетела 
И к западне, на голос птички той, 
Подсела. 
Заглядывает к ней со стороны, с другой; 
Но вдруг, подумавши с собой, 
"Нет, -- говорит, -- хоть сколько ты ни пой, 
Сомнителен мне голос твой: 
Неспроста здесь и ты, да и запас такой. 
Я, правда, целый день не ела, 
Однако в тесноту такую не пойду, 
А в поле полечу: там корм сама найду, 
Какой я и всегда, хоть с нуждою, имела. 
А здесь готовое дают и есть и пить, 
Да тесно жить". 

Был конь у барина, каких бывает мало: 
Не конь, а клад, 
Как говорят. 
Скупого барина такого не бывало, 
И только одного коня он и держал, 
Который в доме всю работу исправлял, 
Какую бы и трем исправить впору было. 

Конь сколько мог служил; но время наступило, 
Что больше уж невмочь пришло ему служить. 
И по-прямому б надлежало 
Из благодарности коня по смерть кормить; 
Но чувства в барине такого не бывало. 
Конь в тягость стал ему; он шлет его продать. 
Но дряхлого коня кто станет покупать? 
Ведут его назад. "Ну, не хочу я боле, -- 
Хозяин, осердясь, стал людям говорить, -- 
Беспрокого коня кормить. 
Сгоните в поле; 
Пускай за службу сам он кормится на воле". 
И бедного коня велел с двора согнать. 
Такое ли коню за службу воздаянье 
Возможно было ожидать! 
В наш век хозяин пропитанье 
Стыдился бы коню не дать.

Коль часто служит в пользу нам, 
Что мы вредом себе считаем! 
Коль часто на судьбу богам 
Неправой жалобой скучаем! 
Коль часто счастие несчастием зовем 
И благо истинно, считая злом, клянем! 
Мы вечно умствуем и вечно заблуждаем. 
       
Крестьянин некакий путем-дорогой шел 
И ношу на плечах имел, 
Которая его так много тяготила, 
Что на пути пристановила. 
"Провал бы эту ношу взял! -- 
Крестьянин проворчал. -- 
Я эту ношу 
Сброшу, 
И налегке без ноши я пойду, 
Добра я этого везде, куда приду, 
Найду". 
А ноша та была кошель, набитый сеном, 
Но мужику она казалась горьким хреном. 
Стал наш крестьянин в пень, не знает, что начать, 
Однако вздумал отдыхать, 
И мыслит: "Отдохнув немного, поплетуся; 
Авось-либо дойду, 
Хоть с ношею пойду; 
Быть так, добро, пущуся". 
Пошел крестьянин в путь и ношу взял с собой; 
Но надобно здесь знать, что было то зимой, 
Когда лишь только реки стали 
И снеги льда ещё не покрывали. 
Лежит крестьянину дорога через лед. 
Крестьянин ничего не думавши идёт; 
Вдруг, поскользнувшись, он свалился, 
Однако же упал на ношу без вреда. 
       
Близка была беда! 
Крестьянин, верно б ты убился, 
Когда бы ношу взять с собою поленился. 

Лев учредил совет какой-то, неизвестно, 
И, посадя в совет сочленами слонов, 
Большую часть прибавил к ним ослов. 
Хотя слонам сидеть с ослами и невместно, 
Но лев не мог того числа слонов набрать, 
Какому прямо надлежало 
В совете этом заседать. 
Ну, что ж? пускай числа всего бы недостало, 
Ведь это б не мешало 
Дела производить. 
Нет, как же? а устав ужли переступить? 
Хоть будь глупцы судьи, лишь счетом бы их стало. 
А сверх того, как лев совет сей учреждал, 
Он вот как полагал 
И льстился: 
Ужли и впрям, что ум слонов 
На ум не наведет ослов? 

Однако, как совет открылся, 
Дела совсем другим порядком потекли: 
Ослы, слонов с ума свели. 

Всё надобно стараться 
С потребной стороны за дело приниматься; 
А если иначе, все будет без пути 

Хозяин некакий стал лестницу мести; 
Да начал, не умея взяться, 
С ступеней нижних месть. Хоть с нижней сор сметет, 
А с верхней сор опять на нижнюю спадет. 
"Не бестолков ли ты? -- ему тут говорили, 
Которые при этом были. -- 
Кто снизу лестницу метет?" 

На что бы походило, 
Когда б в правлении, в каком бы то ни было, 
Не с вышних степеней, а с нижних начинать 
Порядок наблюдать? 

Кто лгать привык, тот лжет в безделице и в деле, 
И лжет, душа покуда в теле. 
Ложь -- рай его, блаженство, свет: 
Без лжи лгуну и жизни нет. 
Я сам лжеца такого 
Знал, 
Который никогда не выговорит слова, 
Чтобы при том он не солгал. 

В то время самое, как опыты те были, 
Что могут ли в огне алмазы устоять, 
В беседе некакой об этом говорили, 
И всяк по-своему об них стал толковать. 
Кто говорит: в огне алмазы исчезают, 
Что в самом деле было так; 
Иные повторяют: 
Из них, как из стекла, что хочешь выливают; 
И так 
И сяк 
Об них твердят и рассуждают; 
Но что последнее неправда, знает всяк, 
Кто химии хотя лишь несколько учился. 

Лжец тот, которого я выше описал, 
Не вытерпел и тут, солгал: 
"Да, -- говорит, -- да, так; я сам при том случился 
(Лишь только что не побожился, 
Да полно, он забылся), 
Как способ тот нашли, 
И до того алмаз искусством довели, 
Что как стекло его теперь уж плавить стали. 
А эдакий алмаз мне самому казали, 
Который с лишком в фунт из мелких был стоплен". 

Один в беседе той казался удивлен 
И ложь бесстыдную с терпением внимает, 
Плечами только пожимает, 
Принявши на себя тот вид, 
Что будто ложь его он правдою считает. 
Спустя дней несколько лжецу он говорит: 
"Как, бешь, велик алмаз тебе тогда казали, 
Который сплавили? Я, право, позабыл. 
В фунт, кажется, ты говорил?" 
-- "Так точно, в фунт", -- лжец подтвердил. 
-- "О! это ничего! Теперь уж плавить стали 
Алмазы весом в целый пуд; 
А в фунтовых алмазах тут 
И счет уж потеряли". 

Лжец видит, что за ложь хотят ему платить, 
Уж весу не посмел прибавить 
И лжой алмаз побольше сплавить; 
Сказал: "Ну, так и быть, 
Фунт пуду должен уступить".

Добро, которое мы делаем другим, 
Добром же служит нам самим, 
И в нужде надобно друг другу 
Всегда оказывать услугу. 

Случилось лошади в дороге быть с ослом; 
И лошадь шла порожняком, 
А на осле поклажи столько было, 
Что бедного совсем под нею задавило. 
"Нет мочи, -- говорит, -- я, право, упаду, 
До места не дойду". 
И просит лошадь он, чтоб сделать одолженье 
Хоть часть поклажи снять с него. 
"Тебе не стоит ничего, 
А мне б ты сделала большое облегченье",-- 
Он лошади сказал. 
"Вот, чтоб я с ношею ослиною таскалась!" -- 
Сказавши лошадь, отказалась. 

Осел потуда шел, пока под ношей пал. 
И лошадь тут узнала, 
Что ношу разделить напрасно отказала, 
Когда ее одна 
С ослиной кожей несть была принуждена.

Когда б приманчивость людьми не управляла, 
К чему б тогда годился свет? 
Куда б и не идти, теперь иной идет: 
Приманчивость ведет. 
А эта мысль мне вот с чего припала: 
Я видел, лошадь воз с каменьями везет, 
И очень лошадь уж пристала. 
Воз сена впереди идет; 
То, чтоб до сена ей добраться, 
Она, хоть через мочь, везти и надседаться, 
И так вперед всё шла да шла, 
Пока воз с камнями до места довезла. 

Милостивая государыня!

Лишь только я успел сказать: 
"Ну, басенки мои и сказочки, прощайте, 
Вас требуют, и мне вас больше не держать, 
Ступайте; 
Приятелям моим привык я угождать: 
Они меня о том не раз уже просили, 
Чтоб напечатать вас отдать", -- 
Все басни с сказками ко мне тут приступили, 
И, каждая приняв и голос свой, и вид, 
Старик мне первый говорит: 
"Помилуй, что? ты затеваешь, 
Что ты без всякой нас защиты отпускаешь! 
Ужли ты для того на свет нас жить пустил. 
И нас, детей своих, лелеял и учил, 
Чтоб мы на произвол судьбы теперь остались 
И без прибежища скитались? 
Не сам ли ты через меня сказал, 
Что в море бы одним робятам не пускаться? 
А ты теперь и сам что делать с нами стал?" 
Бедняк тож к речи тут пристал: 
"А я куды гожусь? Как в свет мне показаться? 
Ты знаешь, батюшка, довольно, свет каков, 
Какое множество развратных в нем умов; 
Ты знаешь, сколько в нем на правду негодуют. 
И как порочные умы об ней толкуют? 
А ты ведь, батюшка, когда нас воспитал, 
Ну дети, правдою живите. 
И правду говорите", -- 
Всегда нам толковал. 
Так ты нас под ее защитой отпускаешь? 
Помилуй, разве ты не знаешь, 
Какой по бедности моей мне был прием 
В беседе перед богачом? 
Чего же доброго теперь мне дожидаться, 
Когда мне в свет еще и с правдой показаться? 
Нет, ежели ты в свет задумал нас пустить, 
Отдай Дьяковой нас в покров и защищенье. 
Тогда хоть мы от злых услышим поношенье, 
Что станем правду говорить, 
Но в ней не гнев найдем, увидим снисхожденье; 
Ее одно в том утешенье, 
Один закон, одно ученье, 
Чтоб правду слышать и любить. 
Она нас иногда от клеветы избавит, 
А именем своим тебя и нас прославит. 
И наших недругов заставит, может быть, 
Еще нас и любить. 
Хоть в свете истина собой и не терпима, 
Так из прекрасных уст всё может быть любима". 
-- "Как? ей представить вас? что вы, с ума сошли? 
Подите ж прочь! пошли! пошли!" 
Сперва-таки как лад просили, всё просили; 
Но вдруг как подняли и плач, и вой такой! 
"Ой! батюшка, постой! постой! 
Ой! что задумал ты над нашей головой!" 
Тут все они свои заслуги протвердили 
Без череды и чередой. 
Иная басня тут медведем заплясала, 
Другая тут свиньей визжала. 
Медведь сказал 
"Что, разве ты забыл, как в басне я плясал?" 
Свинья свое напоминала 
И с прочими туда ж твердит: 
"Припомни, как меня в девятой басне били, 
Гоняли, мучили, тузили". 
Слоны с коровой приступили. 
Корова говорит: 
"Что, разве даром я под седоком страдала, 
За лошадь службу отправляла 
И невпопад ступала? 
А что я не скакала, 
Так я не виновата в том, 
Что не родилася конем". 
Слоны свое тут толковали: 
"Да мы чем виноваты стали, 
Что, новый ты совет затеяв учредить, 
С нами, 
С слонами, 
Скотов с предлинными ушами. 
За красное сукно изволил посадить? 
Иль наши все труды пропали? 
Так из чего ж бы нам служить?" 
И уши криком мне и воем прожужжали. 
Другие было все туда ж еще пристали; 
Но я, чтоб как-нибудь скоряй их с шеи сжить, 
Стал гнать их от себя, кричать на них, бранить: 
"Поди, уродлива станица, отступися!" 
Они, сударыня, и пуще привяжися. 
Я им в рассудок говорить: 
"Да как уродов вас Дьяковой мне представить? 
Иль вкус и красоту ее мне оскорбить 
И самому себя пред нею обесславить? 
Ну, кстати ли?" -- Они никак не отставать; 
Стоят на том, чтоб Вам в защиту их отдать: 
Хотя бы, говорят, мы ей не показались, 
Так мы бы именем ее покрасовались. 
Я всё не смел им обещать, 
Как вздорная меня станица ни просила; 
Но вдруг, где ни взялась, жена тут приступила, 
Котору в сказке я десятой описал; 
Тут я, сударыня, что делать, уж не знал, 
И, чтоб скоряй с ней разойтиться, 
Я был уж принужден решиться. 
"Да, да, -- я ей сказал, -- 
Так точно, знаю, знаю... 
Подите только прочь, я всё вам обещаю..." 
Дав слово, должен я сдержать. 
Не надобно бы так нескромно обещать; 
Но, силу кротости и власть рассудка зная 
И вздорную лишь тем исправить уповая, 
Подумал я: "Пускай же будет и она 
На путь прямой обращена; 
Не первая то будет злая 
Обезоружена жена..." 
Пожалуйте ее, сударыня, исправьте; 
А мне простите слог простой, 
И счастье тем мое составьте: 
Позвольте, чтоб Вам был покорнейшим слугой, 
милостивая государыня, 
N. N. 

Коня у мужика не стало, 
Так он корову оседлал; 
А сам о том не рассуждал, 
Что, говорят, седло корове не пристало; 
И, словом, на корову сел, 
Затем что он пешком идти не захотел. 

Корова только лишь под седоком шагает, 
Скакать не знает. 
Седок корову погоняет; 
Корова выступкой всё тою же ступает 
И только лишь под ним пыхтит. 

Седок, имев в руках не хлыстик, а дубину, 
Корову понуждал как вялую скотину, 
Считая, что она от палки побежит. 
Корова пуще лишь пыхтит, 
Потеет и кряхтит. 
Седок удары утрояет, -- 
Корова всё шагает, 
А рыси, хоть убей, 
Так нет у ней. 

Шел некогда обоз; 
А в том обозе был такой престрашный воз, 
Что перед прочими казался он возами, 
Какими кажутся слоны пред комарами. 
Не возик и не воз, возище то валит. 
Но чем сей барин-воз набит? 
Пузырями. 

Лисица много нор с отнорками имеет, 
И как о том один ученый разумеет, 
Так это для того: когда пришла беда, 
Что надобно бежать, так было бы куда. 

Одна какая-то лисица оплошала, 
Так что с отнорками норы не прокопала: 
Казалось ей, норы довольно и глухой. 
Я думаю, что лень была тому виной, 
А лень частехонько бывает нам бедой. 
Охотники в норе лисицу ту застали; 
Куда? нет выходу! и в ней ее поймали. 

Когда с лисицы вдруг о людях говорить, 
Как впрям того не похвалить, 
Кто с осторожностью и в службе поступает, 
Что наперед себя местами запасает? 
Стал новый командир из места выживать, -- 
Другое есть, куда пристать; 
Хоть, впрочем, иногда случится, 
Где штатский чин сидел, военный очутится; 
Да дело здесь о том: когда пришла беда, 
Что надобно бежать, так было бы куда.

Сначала всяко дело строго 
И в строку так идет, 
Что и приступу нет; 
А там, перегодя немного, 
Пошло и вкриво всё и вкось, 
И отчасу всё хуже, хуже, 
Покуда наконец хоть брось. 
Не знаю, череду ведут ли люди ту же, 
Но слово в басне сей 
Про птиц, не про людей. 

Орлы когда-то все решились 
Составить общество правленья меж собой 
И сделали устав такой, 
Чтоб прочие от них все птицы удалились, 
Как недостойные с орлами вместе жить, 
Судить, 
Рядить 
Или в дела орлов входить 
И, словом, в обществе одном с орлами быть. 
И так живут орлы, храня устав свой строго, 
И никакой из птиц к орлам приступу нет. 
Прошло не знаю сколько лет, 
Однако, помнится, не много, 
Вдруг из орлов один свой голос подает, 
С другими эдак рассуждает 
И вот что предлагает: 
"Хоть позволения на то у нас и нет, 
Чтоб с нами в обществе другие птицы жили, 
Которы б не одной породы с нами были, 
Достоинств равных нам, 
Орлам, 
Отменных не имели, 
Летать по-нашему высоко не умели, 
На солнце бы смотреть не смели; 
Но как соколий нам известен всем полет 
И думаю, что нам он пользу принесет, 
Так пусть и он при нас живет; 
Мне кажется, беды тут нет". 
-- "И впрям, -- орлы на то сказали, -- 
Его полет... 
А сверх того, один сокол куды нейдет". 
И сокола принять позволить приказали. 

Потом, спустя еще не знаю сколько лет, 
Уж также и сокол свой голос подает, 
Что пользы ястреб тож не мало принесет, 
И нужным признает, 
Чтобы орлы благоволили 
И ястреба принять. 
Но тут было орлы сперва поусумнились, 
Хотели отказать; 
Однако наконец решились, 
Чтоб позволенье дать 
И ястреба в их общество принять. 

Потом и ястреб тож орлам стал представлять, 
Что нужны птицы те, другие, 
Неведь какие, 
Чтоб разну должность отправлять. 
Что ж? Сделался приказ от самого правленья, 
Чтоб птицам был прием вперед без представленья; 
И вышло наконец, что в общество орлов 
Уж стали принимать и филинов и сов. 

Навстречу конь ослу попался, 
Где путь весьма тесненек был. 
Конь от осла почтенья дожидался 
И хочет, чтоб ему дорогу уступил; 
Однако, как осел учтивству не учился 
И был так груб, как груб родился, 
Он прямо на коня идет. 
Конь вежливо ослу: "Дружок, посторонися, 
Чтоб как-нибудь нам разойтися, 
Иль дай пройти мне наперед". 
Однако же осел невежей выступает, 
Коню проходу не дает. 
Конь, видя это, сам дорогу уступает, 
Сказав: "Добро, изволь ты первый проходить. 
Я не намерен прав твоих тебя лишить 
И сам тобою быть". 

Отец, имея сына, 
Который был уже детина, 
"Ну, сын, -- он говорит ему, -- уж бы пора, 
Для твоего добра, 
Тебе жениться. 
К тому же, дитятко, у нас один ты сын, 
Да и во всей семье остался ты один; 
Когда не женишься, весь род наш прекратится, 
Так и для этого ты должен бы жениться. 
Уж я не раз о том говаривал с тобой 
И напрямик, и стороной, 
А ты мне всё в ответ другое да другое; 
Скажи, пожалуй, что такое? 
Я, право, говорить о том уже устал". 
-- "Ох! батюшка, давно и сам я рассуждал, 
Что мне пора бы уж жениться; 
Да вот я для чего всё не могу решиться: 
Ищу, да всё еще примера не найду, 
Чтоб жили муж с женой в ладу". 

"Постой, -- паук сказал, -- 
Я чаю, я нашел причину, 
Зачем еще большой я мухи не поймал, 
А попадается всё мелочь; дай раскину 
Пошире паутину, 
Авось-либо тогда поймаю и больших". 
Раскинув, нажидает их; 
Всё мелочь попадает: 
Большая муха налетит -- 
Прорвется и сама, и паутину мчит. 

А это и с людьми бывает, 
Что маленьким, куда 
Ни обернись, беда. 
Вор, например, большой, хоть в краже попадется 
Выходит прав из-под суда, 
А маленький наказан остается.

Писатель что-то сочинил, 
Чем сам он недоволен был. 
В способности своей писатель сомневался, 
А потому 
Ему 
И труд свой не казался; 
И так он не ласкался 
Уж похвалу ту получить, 
Котору заслужить 
Старался. 
В сомненьи сем ему невежда предстает. 
Писатель тут на рассужденье 
Свой труд невежде подает. 
"Пожалуй, -- говорит, -- скажи свое ты мненье 
На это сочиненье". 
Судьей невежда стал, 
Судил, решил, определял: 
Ни в чем не сомневался, 
Ничем он не прельщался, 
И только что кричал: 
"Вот это низко здесь! там то неблагородно! 
В том месте темен смысл! тут вовсе нет его! 
Вот это с правдою не сходно! 
Здесь остроты нет ничего! 
Тут должно иначе... получше изъясниться! 
А эта речь проста... и... не годится! 
И всё невежда вкось и вкриво толковал 
Что он невежда был, о том писатель знал, 
И про себя сказал: 
"Теперь надежда есть, что труд мой не пропал". 

Детина молодой хотел узнать вперед, 
Счастливо ль он иль нет 
На свете проживет 
(О чем нередкий размышляет 
И любопытствует узнать), 
И для того велел гадателя призвать, 
И счастье от него свое узнать желает. 

Гадатель был старик и строго честь любил, 
Он знал людей и в свете жил, 
Детине этому печально отвечает: 
"Не много жизнь твоя добра предвозвещает; 
Ты к счастью, кажется, на свете не рожден: 
Ты честен, друг, да ты ж умен". 
Печальный прорекатель! 
Какой стоический урок 
Но к счастию, что ты гадатель, 
А не пророк! 

У барина был попугай, 
Который как-то внезначай 
От барина из дому 
В окошко залетел 
К крестьянину простому; 
И только прилететь успел, 
Заговорил, что разумел. 

Нередко чернь, когда чего не понимает, 
За дьявольщину почитает. 
Мужик словесных птиц не видывал таких 
И слышать не слыхал об них, 
Счел, что влетела в дом духов нечистых сила. 
Жена его тотчас молитву сотворила, 
И как на выдумки хитряй его была 
(Так как и вообще считают, 
Что будто жены все хитряй мужей бывают), 
Скоряй горшок где ни взяла 
И попугая им накрыла; 
А сверх того 
Крестом его, 
Чтоб крепче он сидел, накрывши, заградила. 
"Сиди же", -- говорит. 
И попугай мой под горшком сидит. 

Меж тем взыскались попугая. 
Людей везде, куда лишь можно, рассылая, 
Сыскали как-то след. Пришли и под горшком 
Нашли его чуть-чуть живого. 

На это что сказать иного? 
Беда попасть с умом 
К невежде в дом. 

В неволе неутешно быть; 
Как не стараться 
Свободу получить? 
Да надобно за всё подумав приниматься, 
Чтобы беды большой от малой не нажить. 

Собака привязи избавиться хотела 
И привязь стала было рвать; 
Не рвется привязь; грызть ее -- и переела. 
Но тою ж привязью опять, 
Которой связанны концы короче стали, 
Короче прежнего собаку привязали.

Все полководцы утверждают, 
Что хитростью подчас и силу побеждают. 
А это точно так. Пришедши птичник в лес, 
Гнездо на дереве увидел и полез, 
Чтоб вынуть молодых. Лишь только мать успела 
Увидеть птичника, то, чтоб спасти детей, 
Тотчас долой с гнезда слетела 
И притвориться так умела, 
Как будто чуть жива; а птичник тут за ней, 
Покинувши гнездо, гоняться, 
С тем, что когда поймает мать, 
Детей уж после доставать. 

Лишь птичник станет приближаться, 
Она вперед всё да вперед; 
То кой-как пробежит немного, то вспорхнет. 
Так птичника она манила всё, манила 
И от гнезда его всё дале отводила, 
Пока он от нее отстал; 
А дерева с гнездом уж больше не сыскал.

Кто пожилых людей совет пренебрегает 
И пылкой юности страстям одним внимает, 
Тот часто со вредом и поздно узнает, 
Сколь справедлив людей испытанных совет. 

Робята у моря со стариком гуляли 
И как-то на челнок напали, 
В который вздумали они и сами сесть, 
И в то же старика хотят робята ввесть, 
Чтоб с ними по морю немного прокатиться. 
Но старику ли согласиться? 
Старик старается и их уговорить 
Охоту эту отложить, 
Робятам представляя 
И живо им изображая, 
Что кончится для них забава та бедой. 
Робятам нужды нет, хоть голова долой! 
Чем больше их старик уговорить ласкался, 
Тем больше на своем поставить всяк старался. 
Старик еще их унимать: 
"Эй! право, вам несдобровать! 
Челнок вам на беду, поверьте мне, я знаю; 
Ведь вам же я добра желаю!" 
-- "Пустое, старичок! 
Что слушаться его!" -- И сами все в челнок, 
И в море наконец из виду удалились. 
Тиха была вода тогда, когда пустились; 
Но вдруг где ветер ни взялся, 
Челнок качает 
И по волнам его то вверх, то вниз бросает. 
Робята чтоб назад, но ветер не пускает; 
Робята чтоб спастись, но уж спастись нельзя: 
Челнок вверх дном и всех собою потопляет. 

Шло несколько слепцов, как все слепые ходят, 
Когда их зрячие не водят: 
Почти что шаг пройдут -- 
Споткнутся или упадут. 

Прохожий, чтоб слепцам не столько спотыкаться, 
Дает им палку опираться. 
Взяв палку, передом один слепец пошел, 
А за собой других повел. 
Пошли, друг за друга держались, 
И меньше прежнего при палке спотыкались. 

Вдруг спор между слепцов зашел: 
Вожатым каждый быть хотел; 
И спор еще другой о палке затевают: 
Какого дерева почесть ее -- не знают. 
Кто говорит, 
Что палка та кленова; 
Другой твердит: 
Дубова. 
И ощупью слепцы хотят о том судить, 
Что должно зрячему глазами различить. 
Слепцы не могут согласиться, 
И всё сильняе спор о палке становится. 
Из спора в спор слепцы, потом до бранных слов 
Уже доходит меж слепцов, 
А там и в драку меж собою, 
И палкою друг друга тою, 
Котора им дана была, чтоб их водить, 
Немилосердо бить. 
Но всё не думают друг другу уступить, 
Хоть умереть, готовы драться, 
А в споре не поддаться. 
И до того не унялись, 
Пока насмерть передрались. 

Вот так слепцам во вред служило, 
Что в пользу их дано им было. 
А этаких слепцов, 
От ересей и спорных слов, 
Которые они рассеяли в, законы, 
На свете не одни погибли миллионы.

Кто как ни говори, что будто нет страстей 
В животных и других, какие меж людей, 
А зависть в них бывает, 
И, может быть, людской еще не уступает. 
Свист соловья каков, известно без того, 
Чтобы хвалить его. 
Что ж? Вздумай на него воронья чернь озлиться 
Из зависти, что он, когда бы петь ни стал, 
Всех голосом своим прельщал. 
"Нам должно, -- говорят друг другу, -- согласиться, 
Чтоб соловью не дать уж больше отличиться, 
Всем вместе с ним запеть, когда он петь начнет, 
То голос весь его за нашим пропадет; 
А если он и тут над нами верх возьмет, 
Так будем сказывать, что дурно он поет, 
Всем тем, которые ни стали б им прельщаться. 
Что, долго ли ему и впрям торжествовать, 
А нам с стыдом пред ним, воронам, оставаться?" 
И только соловей свистать -- 
Воронье стадо ну кричать! 
Но голос соловья не только не терялся, -- 
Приятнее еще по роще раздавался. 
Другой бы голос, может быть... 
Да голос соловья хотели заглушить! 

Теперь хотел бы я спросить, 
Кого с воронами поставить здесь в сравненье? 
Мое бы мненье, 
К ним сочинителей негодных применить, 
Которые на стать воронью поступают, 
Когда на авторов хороших нападают 
И клеветой хотят их славу помрачить.

Всё лето стрекоза в то только и жила, 
Что пела; 
А как зима пришла, 
Так хлеба ничего в запасе не имела. 
И просит муравья: "Помилуй, муравей, 
Не дай пропасть мне в крайности моей: 
Нет хлеба ни зерна, и как мне быть, не знаю. 
Не можешь ли меня хоть чем-нибудь ссудить, 
Чтоб уж хоть кое-как до лета мне дожить? 
А лето как придет, я, право, обещаю 
Тебе всё вдвое заплатить". 
-- "Да как же целое ты лето 
Ничем не запаслась?" -- ей муравей на это. 
-- "Так, виновата в том; да что уж, не взыщи 
Я запастися всё хотела, 
Да лето целое пропела". 
-- "Пропела? Хорошо! поди ж теперь свищи". 
Но это только в поученье 
Ей муравей сказал, 
А сам на прокормленье 
Из жалости ей хлеба дал. 

Тот, кто дела свои вперед всё отлагает, 
Тому строителю себя уподобляет, 
Который захотел строение начать, 
Стал для него припасы собирать, 
И собирает их по всякий день немало. 
Построить долго ли? Лишь было бы начало. 
Проходит день за днем, за годом год идет, 
А всё строенья нет, 
Всё до другого дня строитель отлагает. 
Вдруг смерть пришла; строитель умирает, 
Припасы лишь одни, не зданье оставляет. 

Вот говорят, примеров нет, 
Чтоб муж в ладу с женою жили 
И даже и по смерть друг друга бы любили. 
Ой! здешний свет! 
Привыкнув клеветать, чего уж не взнесет! 
Не стыдно ли всклепать напраслину такую? 
Впредь не поверю в том я больше никому 
И слух такой сочту лишь за молву пустую. 
Я сам свидетелем тому, 
Что и согласие в супружествах бывает, 
И тот, кто этому не верит, согрешает. 
А вас, клеветников, чтоб навек устыдить, 
Я буду вам пример живой здесь говорить. 

Послушайте. Чего б жена ни пожелала, 
Муж исполнять всё то за свято почитал; 
А и жена, чего б и муж ни пожелал, 
Равно без женского упрямства исполняла. 
Одною ласкою и просьбою одной, 
Как с стороны, так и с другой, 
Взаимной воле угождали 
И ссоры никогда между собой не знали. 
Что нравилося ей, то нравилось ему; 
Когда ж бывало что противно одному, 
Противно было то равно и для другого, 
И я не видывал согласия такого, 
Какое было между их. 

Как до венца еще невеста и жених 
Стараются, чтоб их пороки скрыты были, 
Так точно и они всегда, 
Став мужем и женой, взаимно их таили, 
Чтоб в доме не было досады никогда. 

Последний поцелуй, когда уж умирали, 
Так страстен был, как тот, когда их обвенчали; 
И, словом, жили до конца, 
Как в первый день живут, пришедши от венца. 

"А сколько лет их веку было?" 
Да сколько лет? С неделю и всего; 
А без того 
На сказку б походило.

Красавицы! ужли вы будете сердиться 
За то, что вам теперь хочу я рассказать? 
Ведь слава добрых тем никак не уменьшится, 
Когда однех худых я стану осуждать. 
А право, мочи нет молчать: 
Иным мужьям житья от жен своих не стало; 
А этак поступать вам, право, не пристало. 

Жил муж, жила жена, 
И наконец скончались оба; 
Да только в разны времена 
Им отворились двери гроба. 
Жена скончалась наперед, 
Потом и муж, прожив не помню сколько лет, 
Скончался. 

Как с светом здешним он расстался, 
То к той реке приходит он, 
Где перевозит всех Харон 
Тех, кои свет сей оставляют. 
А за рекою той, пииты уверяют, 
Одна дорога в рай, другая в ад ведет. 
Харон тень мужнюю везет, 
И как через реку они переезжают, 
Тень говорит: "Харон, куда моя жена 
Тобою перевезена? 
В рай или в ад?" -- "В рай". -- "Можно ль статься? 
Меня куда ж везешь?" -- "Туда ж, где и она". 
-- "Ой, нет; так в ад меня! Я в аде рад остаться, 
Чтоб с нею вместе лишь не жить". 

-- "Нет, нет, мне над тобой хотелось подшутить, 
Я в ад ее отвез; ей кстати в аде быть 
И с дьяволами жить и знаться: 
И в свете ведь она 
Была прямая сатана". 

Две мыши на один какой-то двор попались, 
И вместе на одном дворе они живут; 
Но каждой жительства различные достались, 
А потому они и разну жизнь ведут; 
Одна мышь в житницу попала, 
Другая мышь в анбар пустой. 

Одна в довольстве обитала, 
Не видя нужды никакой; 
Другая ж в бедности живет и всё горюет 
И на судьбину негодует, 
С богатой видится и с нею говорит, 
Но в житницу ее попасть никак не может, 
И только тем одним сыта, что рухлядь гложет. 
Клянет свою судьбу, хозяина бранит, 
И наконец к нему мышь бедна приступила, 
Сравнять ее с своей подругою просила. 

Хозяин дело так решил, 
И мыши говорил, 
Котора с жалобой своею приходила: 
"Вы обе случаем сюда на двор зашли 
И тем же случаем и разну жизнь нашли. 
Хозяину мышам не сделать уравненье; 
И я скажу тебе: 
Анбар и житницу построил я себе 
На разное употребленье; 
А до мышей мне нужды нет, 
Котора где и как живет".

Прекрасным садом кто-то шел 
И в нем гнездо червей нашел. 
А черви гадина такая 
В саду, как язва моровая; 
Как недругов таких 
Найти и не напасть на них? 
Не вытерпишь никак, чтоб саду не вредили. 
И тот, кто по саду ходил, 
Взяв палку, их гнездо разрыл. 
Лишь только их разворошили, 
Всей кучею они на палку поползли, 
Как будто бы войной против нее пошли. 
На палку куча наступала, 
А палка между тем всё кучу разрывала. 

Сатирой тронь дурных писцов -- 
Не оберешься бранных слов.

Всего стихотворений: 43