Русская поэзия >> Владимир Александрович Шуф

Владимир Александрович Шуф (1865-1913)

• Биография Владимира Шуфа
• Стихотворения Владимира Шуфа по темам

Все стихотворения Владимира Шуфа на одной странице

- Оглавление -

Ars amandi

Наивным юношей о женщине мечтая, 
Ее себе я прежде рисовал, 
Как совершенный, чистый идеал. 
То Беатриче, то Мадонна Пресвятая, 
Она являлась, красотой блистая, 
И рай сулила мне... И думал я, 
Что ей нужна любовь наивная моя! 

Невинный, светлый сон! Младенческие грезы! 
О, на алтарь ее я приносил 
С тех пор не мало лучших чувств и сил, 
И находил шипы одни у милой розы. 
Не тронут сердца ей любовь и слезы, 
Ей искренность покажется смешна, -- 
Такой святой любви не оценит она. 

К ней подходи шутя, с улыбкой хладнокровной, 
С оценкой трезвою, и, не любя, 
Сам заставляй ее любить себя 
Поддельной страстностью и сдержанностью ровной, 
И, бросив вздор идиллии любовной, 
На струнах сердца, без наивных слез, 
Играй, как опытный и тонкий виртуоз. 

Так, часто перед пестрой публикой на сцене 
Иной актер, искусства ветеран, 
Давно забывший боль сердечных ран, 
Красиво говорит о счастье, об измене, 
И, пред Джульеттою склонив колени, 
Он декламирует у милых ног 
Сто раз им сказанный, горячий монолог. 

Актер

С подмосток, пред толпой нарядной 
Я произнес свой монолог... 
И если б кто подслушать мог, 
Какою мукой безотрадной 
Тогда томился я, с какой 
Неизъяснимою тоской 
Я пережил свои страданья, 
Свои погибшие мечты!... 
A мне гремят рукоплесканья, 
Мне сыплют пестрые цветы!

Анахорет

Анахорет живет в пустыне 
Среди пещер и диких скал. 
Палату бросив, я отныне 
Анахоретом новым стал. 

Дышу цветочным ароматом, 
Вкушаю мед и ем акрид, 
Но что остался я за штатом 
Мне не поставят здесь на вид. 

В траве росистой, вдоль откоса 
Брожу я тихо над холмом. 
Здесь не предложит мне вопроса 
Никто о звании моем. 

Лучам луны, заре янтарной 
И скромным звездам нет причин 
Смотреть в мой список формулярный 
И любопытствовать про чин.

Арфа пустыни

    Христианская легенда 
Основанием этой легенды послужило житие 
Марии Египетской ("Четьи-Минеи") 

От желтых берегов, где спит Александрия, 
Корабль отплыть готов, и волны голубые 
Его вздымают грудь, надулись паруса. 
Далек волнистый путь, но ясны небеса. 
Пловцы к Святой Земле, к церквам Ерусалима 
Спешат на корабле, и смутный берег мимо 
Проходит, точно тень, лазурной мглой одет, 
Им пальмы в знойный день последний шлют привет. 
Роскошный край, прости! Играет вал зеленый. 
Хранят пловцов в пути молитвы и каноны. 

*  *  * 

Но чей задорный смех и чей лукавый взор 
Порой смущают всех, нарушив стройный хор? 
Матросы корабля ждут песен Египтянки. 
Улыбками суля любви своей приманки, 
Смугла, обнажена, в запястьях на руке, 
На палубе она смеется в их кружке. 
Цветной наряд надев, он открыла шею, 
Александрийских дев затмив красой своею. 
Скрывая грудь едва, упали кудри с плеч. 
Соблазн - её слова, чужда стесненья речь. 
В беспечности своей греха почти не зная, 
Она - раба страстей, дитя родного края, 
Где пылко льется кровь, где солнца зной палит, 
Где розы и любовь, но Бог любви забыт. 

*  *  * 

Ее душа тоской по небу не томима. 
Зачем же в край святой к вратам Ерусалима 
На корабле чужом стремилась в путь она, 
Как прежде отчий дом покинула одна? 
Там нет земных тревог, там откровенья слово, 
Вещал страдавший Бог, увенчанный сурово, 
И чужд ее мечтам, не звал и не манил 
Свет веры, ясный, там, в мерцании светил. 
Начертано ль судьбой в морях ее скитанье? 
Но деву взять с собой дал кормчий обещанье. 
И нищий, - слеп он был, безумен или стар, - 
Ей арфу подарил. Был дивен старца дар. 
Исполнен вещих грез и тайной благостыни, 
На пристань он принес ту арфу из пустыни. 
Он в деве угадал губивший в мире всех 
Безумия фиал и сладкий сердцу грех. 
Паломников святых она смущала пеньем, 
Как бес, дразнящий их, как злое искушенье. 

*  *  * 

Готова петь она, - корабль мечтой крылат, 
Чуть зыблется волна и ветры в море спят. 
Послушна арфа ей, как бурям их стихия, 
И вторят всё слышней ей струны золотые. 
Порыв страстей тая, их трепетная сеть 
Под пальцами ея готова зазвенеть. 
Но чудо! - как во сне, её блуждают руки, - 
К небесной вышине летят святые звуки! 
Несется песнь в тиши, - и дивен арфы звон; 
Проснувшейся души блудница слышит стон. 
Веселья смех забыв, она тоской палима, 
И струн звучит призыв, как песня Серафима. 

*  *  * 

- "Иди за Иордан! - там дух найдет покой, 
там мир душевный дан от суеты людской. 
Там вьется желтый прах и над песком пустыни 
Сияют в небесах блаженных звезд святыни. 
Там сердцу говорит невидимый Господь. 
Там жизни цвет убит, безгласной стала плоть, 
Замолкнет страсти зов, и светел дух свободный. 
Ни песен, ни цветов в пустыне нет бесплодной. 
Желания умрут, нет счастья, нет утех. 
Бессильно чахнет тут сожженный солнцем грех. 
Лишь кактус, в иглах весь, обвеянный хамсином, 
Растет уныло здесь, один в краю пустынном. 
Но сердце мир найдет, найдет душа приют 
У чистых райских вод, где лилии цветут. 
Там песни, там весна, блаженство и молитва. 
Святых отрад полна с греховной жизнью битва. 
Кто умер для земли, тот в вечности живет. 
Душе своей внемли!" 

*  *  * 

И в бухте Яффских вод 
Корабль на якорь встал. Там, звукам струн внимая, 
Шла дева в чаще скал. Проснулась даль немая, 
Песчаные холмы, безмолвные кругом, 
Откликнулись из тьмы, и песнь в краю нагом 
Гнала из сердца страх. Мир грезил необъятный. 
В пустыне, в небесах ей звуки арфы внятны. 
И шла она вперед, - заря сменяла ночь, 
Как день проходит год. Молитвой превозмочь 
Усталость и печаль порой она спешила. 
То радостей ей жаль, то прошлое ей мило. 
Любовь, пиры, вино ей вспомнятся порой, 
Оставленных давно страстей нахлынет рой, 
И на скале одна, в пустыне засыпая, 
Она тех грез полна, где нет видений рая. 
Соблазном дышит сон, и вновь она бежит 
Туда, где небосклон торжественно открыт 
И в золотой чертог восходит дня светило. 
Зовет всевышний Бог! Она свой сон забыла. 
В пустыне, по холмам, звук арфы все слышней, 
И кличет эхо там, блуждая вместе с ней. 

*  *  * 

Одежда, с плеч упав, добычей стала тленья, 
Ей пища - диких трав засохшие коренья, 
В безводии песков поит ее роса... 
Всё внятней струнный зов, - святые голоса! 
Как тень, она легка, как луч, скользит пустыней, 
И с нею облака летят вдоль тверди синей. 
И часто в тихий час, когда замолкнет день, 
Когда закат погас, святую видят тень 
Отшельники церквей, вдали Ерусалима. 
О дивной встрече с ней рассказывал Зосима, 
Блаженный муж. Один он шел порой ночной, 
Песок немых долин был озарен луной, 
Была прозрачна мгла и, точно тень тумана, 
Святая тихо шла по водам Иордана. 

Атина

       I 

Во дни юности пылкой душой 
Я стремился к любви бесконечной; 
Жизнь считал я дорогой большой 
К царству счастья и радости вечной. 
Но мне тут же, на первом шагу 
Повстречались неправда и злоба; 
Я узнал, что любить не могу 
И быть верным до самого гроба. 
И увидел тогда я с тоской, 
Что любовь не одно наслажденье 
Нам дарит благодатной рукой, 
Что за ней настает охлажденье, 
Скука, горечь с одной стороны, 
А с другой -- безотрадные муки, 
Невозвратно мелькнувшие сны, 
И в конце -- неизбежность разлуки. 
Сколько жгучих упреков одних 
Оставляет любовь за собою! 
Нет, Бог с нею! Подальше от них: 
От любви, завоеванной с бою, 
От блаженной минуты одной, 
Двух-трех дней торжества, упоенья! -- 
Я такою ужасной ценой 
Не могу покупать наслажденья. 
И брожу я в чужой стороне, 
Позабыв все любовные сказки... 
Но я рад, если женщина мне 
Подарит хоть продажные ласки. 

       II 

Вот из этих-то женщин одну 
С благодарностью я вспоминаю 
И люблю, как любил в старину. 
Кто она -- я наверно не знаю. 
Знаю, впрочем, как звали ее, 
Что гречанка она из Галаты, 
Что живет, продавая шитье, 
И что мало берет она платы. 
Я в Стамбуле с ней встретился раз. 
Лет шестнадцать, семнадцать ей было, 
Но посредством улыбок и глаз 
Она бойко со мной говорила: 
Мой язык непонятен был ей, 
Новогреческий, знал я не больше -- 
И поэтому, верно, я с ней 
Прожил вдвое, чем с прочими, дольше; 
Да и не было споров у нас 
О правах и на счет убеждений, 
Ни борьбы, ни заплаканных глаз, 
Ни упреков, ни слез, ни сомнений. 
Вижу домик ее, как теперь, 
Среди улицы грязной квартала, 
В ее комнату низкую дверь, 
Где у входа жаровня стояла, 
Где на углях варила порой 
Для меня она кофе свой скромный, 
Когда к ней я под буркой сырой 
Приходил ночью поздней и темной. 

       III 

Пусть в прошедшую ночь в ее дверь 
К ней другие стучалися смело -- 
С ней забыться спешил я теперь 
И на миг ей отдаться всецело. 
И смотрел на нее я с тоской, 
И любил в этот миг ее нежно... 
Сладок был поцелуй молодой 
И огонь ее ласки мятежной. 
От нее возвращаясь к себе 
В монастырь*, где я жил в это время. 
Где монахи в посте и мольбе 
Переносят житейское бремя, 
Вспоминал я с невольной тоской 
Поцелуй моей греческой пери 
И с досадой стучался рукой 
В монастырские толстые двери. 
И привратник, седой великан, 
Отпирал мне железо затвора 
И с улыбкою прятал в карман 
Два красивых наполеондора.
Турок-лодочник, мой проводник, 
Уходил, и я шел в свою келью, 
Где горел одинокий ночник 
Над холодной и жесткой постелью, 

       IV 

Но теперь тех умчавшихся дней 
Мне не жаль, как поблекшей картины. 
Только имя я помню моей 
Черноглазой гречанки Атины**. 
Мы без грусти расстались тогда, 
Будем рады увидеться снова, 
И опять друг без друга года 
Проживем -- и не скажем ни слова. 
И была до последнего дня 
Наша связь без забот и тревоги, 
И Атина любила меня, 
Несмотря на удел свой убогий. 
Не бывало ни горя у нас, 
Ни тяжелой и острой печали... 
Да не лучше ль она во сто раз 
Тех, с которыми так мы страдали, 
Тех, которым мы все отдаем. 
Что в нас лучшего жизнь сохранила, 
И потом неразлучно вдвоем 
Жизнь проводим темно и уныло!

* Монастырь св. Франциска.
* Новогреческое "Афина".

Аул Шумы

Где дрожат, мерцая, звезды, 
И буранов слышен гул, 
По скалам, как птичьи гнезда, 
Горный лепится аул. 

Узкой улицею тише 
Конь ступает по камням, 
Над скалой, на плоской крыше 
Вижу я две тени там, -- 

Под воздушною чадрою, 
В легкой феске золотой, 
При звездах, ночной порою, 
Точно созданы мечтой. 

Или звездное мерцанье 
Мой обманывает глаз? -- 
Гуллизар! Айше!... Молчанье... 
Тени скрылись, свет погас. 

Лишь высоко над скалою, 
Дружелюбны, далеки, 
Отуманенные мглою 
Светят саклей огоньки.

Барону Герсдорфу

На языке, который кое-как 
Ты разбирать учился па чужбине, 
Моих отцов воинственный земляк, 
Тебя в стихах приветствую я ныне. 

Привет певца -- цветок чужих полей 
Возьми с собой в Германию родную, 
Для девы той, что всех тебе милей, 
Которую, не зная, я ревную.

Бедная роза

Утирая невольные слезы, 
Шел я садом сквозь сумрак и сон, 
И едва распустившейся розы 
Я сорвал белоснежный бутон, 
И в саду, дремотою объятом, 
Насладился ее ароматом. 
Не дождем, не жемчужной росой 
Окропил я ее в полуночи -- 
Я над ней свои выплакал очи 
И прожог ее горькой слезой. 
И завянет она пред рассветом,
И, пробившись из сумрачных туч, 
Как улыбкой, прощальным приветом 
Озарит ее солнечный луч.

Берёза

Помнишь ты у воды над зеркальной рекой 
Белый ствол наклоненной березы? 
Как поникла она, словно с тихой тоской 
Проливая горючие слезы?.. 

Как с тобой мы в заросший кустами обрыв 
Приходили четою влюбленной 
Посидеть, помечтать, все на свете забыв, 
Под березой над речкою сонной. 

И над нами шумел обнажавшийся лес, 
Падал лист золотистый, осенний, 
И сквозя в синеве побледневших небес 
Облака пролетали, как тени. 

И о чем же береза грустила тогда 
И шепталась с соседней ракитой? 
Не о том ли, что нам не сулили года 
Ничего кроме жизни разбитой? 

Не о том ли, что все: и любовь, и мечты, 
Все погибнуть должно было скоро,
Ничего нам не дав, кроме слёз, пустоты, 
Да в душе рокового укора? 

Бубенчики

Чары, чары зимней ночи! 
День-деньской умчал тень дум. 
Светят звезды -- милой очи, 
Тройка мчится наобум. 

Я любим ли? Сердцем понят 
Буду ль я, мой друг, твоим? 
Чу! -- бубенчики трезвонят: 
"Да, да, да! Любим, любим!" 

Перекличка, перебранка, -- 
Точно спор у них о том, 
Что опять вернусь, беглянка, 
Я один, один в мой дом! 

Ах, уйми их спор бранчливый! 
Нынче звонче, горячей 
Пусть звучит любви счастливой 
Поцелуй во тьме ночей! 

Пусть с тобой забуду день я, 
Тень печали, жизни шум! -- 
Ты прогонишь, как виденья, 
Время, бремя черных дум! 

Мчатся кони... бьется скоро 
Сердце, -- в сердце счастья сон... 
Очарован сумрак бора, 
Снежный прах посеребрен! 

В горах. Сонет 141. Кавказ

Художнику И.И. Крылову. 

Вершины спят, в ущельях даль пустынна. 
Томит печаль, к которой ум привык... 
Когда бы здесь тоски раздался крик, -- 
Сто крат ему ответит скал теснина. 

Духан в горах нам шлет Святая Нина, 
И спутник мой сготовить нам шашлык 
Духанщика торопит, армянина. 
Встает Кавказ, величествен и дик. 

Уступы гор выходят из тумана... 
-- "Саркиз! Вина, душа моя, налей! 
Есть кахетинское? Тащи скорей!". 

И мы глядим на Эльбрус из духана. 
Там коршуны терзали грудь титана 
И был к скале прикован Прометей.

В горах. Сонет 142. Гокча

Среди снегов, с вершин кавказских гор 
Широко даль открылась голубая, -- 
Холмов, долин причудливый узор, 
И озеро во мгле дрожит, мерцая. 

То Гокча... За чертой предельной края 
Здесь Арарат седой хребет простер, 
И колыбель Эвфрата ищет взор, 
Святой реки, текущей в сени рая. 

Великую увидел я страну. 
Там родились потоки и преданья, 
Там чудно все, и мир подобен сну. 

Неясные светлеют очертанья. 
Смущенный взгляд в восторге созерцанья, 
Как даль, проник столетий глубину.

В горах. Сонет 143. Кюрдемир

Забыв мечты, забыв о светлом мире, 
В пустыне гор, в далеком Кюрдемире 
Скитаюсь я, следя теченье рек 
В ущельях тех, где кроется абрек. 

Вершины гор, застывшие в эфире, 
Блестят в снегах суровей, чем Казбек. 
Вот всадники в папахах. Их четыре. 
Не едет ли дорогой мирный бек? 

Но зная горских всадников замашки, 
Чапар мой левой держится руки, -- 
Так лучше встретить их ударом шашки. 

Мелькнули бурки их и башлыки. 
Среди кустов все выше путь наш тяжкий, 
Безлюдье, снег, аулы далеки.

В горах. Сонет 144. Ак-Су

Знакомый край, знакомые мне лица... 
Чапара конь ступает веселей; 
Бежит река под тенью тополей 
И вдоль плетня краснеет шелковица. 

Аул Ак-су весь в зелени таится, 
Спешат татары к саклям из полей... 
Не Крым ли здесь, родная мне граница, 
Тот край, что был душе всего милей? 

Но мой чапар под буркою, в черкеске, 
В папахе он, надвинутой до глаз. 
Кинжал на нем... Здесь сумрачный Кавказ. 

Вершины гор, иззубрены и резки, 
На небесах сверкают в снежном блеске... 
Последний луч зажегся и погас.

В горах. Сонет 145. Крест

Долина есть... Пустынных гор отроги 
Теснятся к ней и камня не минуть, 
Где чей-то крест, забытый у дороги, 
Бросает тень на одинокий путь. 

Здесь умер странник. Сжалясь, кто-нибудь 
Зарыл его, поставив крест убогий. 
Он спит в земле, забыв свои тревоги, 
В тени креста он может отдохнуть. 

И мне свой путь давно окончить время. 
Устал мой конь, сжимает ногу стремя, 
Печален вид знакомых сердцу мест. 

Сложить бы с плеч под этот бедный крест 
Тревожных дум и долгой жизни бремя, 
Заснуть на век при тихом свете звезд.

В горах. Сонет 146. Курганы

  И.А. Владимирову

Есть на Кавказе древние могилы, 
Сокрыты в них бойцы иных племен. 
Разрыв курган, нарушив вечный сон, 
Находит меч и череп, остов хилый. 

Вот богатырь хазарский погребен. 
Он словно спит, исполнен ратной силы. 
Склоненный лоб венчает шлем Аттилы 
И рядом лук воинственно согбен. 

Но только в склеп и сумрак погребенья 
Домчится ветер, веющий в горах, - 
Боец и лук распались в серый прах. 

Пропал бесследно самый призрак тленья... 
Творящей жизни яркие виденья, 
Не так ли все исчезнем мы в гробах?

В горах. Сонет 147. Абрек

Налив свой рог полней заздравной чаши, -- 
Пьет из рогов пирующий Кавказ, -- 
Смялся князь, но грусть в веселый час 
Была видна в беспечном тулумбаше. 

Он мне сказал: "Цветут аулы наши, 
Красой грузинки славятся у нас, 
Но есть змея... Блеск изумрудных глаз, 
Цвет чешуи, -- не знаю, что в ней краше. 

Меня змея ужалила. Таясь, 
Вползла в мой дом, вкруг сердца обвилась... 
Все, все прошло! Она шипит все тише, 

Но с той поры родных аулов крыши 
Я позабыл". -- "Ты стал абреком, князь?" -- 
-- "Я в даль ушел, где снег, где горы выше!"

В горах. Сонет 148. Шемаха

На перепутье двух моих дорог 
Я видел Шемаху... В кровавой груде 
Лежали там обломки, камни, люди. 
Казнил страну землетрясеньем Бог. 

Мир трепетал, исполненный тревог, 
И гор дрожали каменные груди. 
Спасенья там искали только в чуде, -- 
Лишь Агасфер там умереть не мог. 

Мне слышались тяжелые раскаты 
Из глубины расторгнутой земли. 
Подземный гром еще гремел вдали. 

Был стон кругом, и ужас, и утраты. 
Я видел город, пышный и богатый, 
В развалинах, во прахе и пыли.

В горах. Сонет 149. Каспий

Была зима. У берегов Кавказа 
Передо мною Каспий, весь седой, 
Плескал зеленой, мутною водой, 
И кругозор туман скрывал от глаза. 

Что там, вдали? Богатства ли Шираза, 
Улыбка ль персиянки молодой?.. 
Носился ворон, каркая бедой, 
Да лед в камнях сверкал игрой алмаза. 

В траве морской и в иглах ледяных 
Застыли камни... Скучный берег тих, -- 
Нет впереди ни радости, ни цели. 

Лишь в воздух висел туман метели. 
Снег шел и таял на волнах седых, 
Кружились хлопья, падали, летели.

В горах. Сонет 150. Крымские горы

Вершины гор в прекрасном Курузене 
Чуть видны там, где солнечный Восток... 
Я к берегу причалил мой челнок, 
С камней волна сбегает в легкой пене. 

Уходят гор синеющие тени 
И очерк их так смутен, так далек... 
Он в светлый край мечты мои увлек, 
За небосклон, в туманы отдалений. 

Что ждет меня, и что я там найду? 
Моей души непризнанное горе, 
Моей любви погасшую звезду? 

Пусть гребни волн играют в шумном споре. 
Я парус свой направлю снова в море. 
Что б ни было, -- я верую, я жду!

В горах. Сонет 151. Сиваш

Чуть плещется задумчивый Сиваш, 
Его волна печальным сном томима. 
Свою стрелу перед вратами Крыма 
Он бросил в даль, Ислама верный страж. 

Но прошлое давно промчалось мимо. 
Среди воды, окутан тучей дыма, 
Как по волнам несется поезд наш. 
Чуть плещется задумчивый Сиваш. 

И позабыв давнишние преданья, 
В туманной мгле с волнением следишь 
Холмов и гор прибрежных очертанья. 

Предчувствия, мечты, воспоминанья 
Волнуют грудь, а вкруг морская тишь, 
Разлив воды и дремлющий камыш.

В горах. Сонет 152. Бахчисарай

  A.H. Витмеру

Под рокот струн мне пели сазандары 
Про старину и тот роскошный край, 
Где власть Гиреев помнили татары. 
"Дворец садов, велик Бахчисарай!" 

Там юных роз цветет душистый рай, 
И кипарис, гарема евнух старый, 
Хранит их сна пленительные чары. 
"Дворец садов, велик Бахчисарай!" 

Но в час, когда над белым минаретом 
Взойдет луна вечернею порой, 
Пробуждены цветы волшебным светом. 

Рой алых роз, -- не жен ли ханских рой! 
Скользят они, окутаны чадрой, 
В гареме, тьмой прозрачною одетом.

В горах. Сонет 153. Солдайя

В краю, где море Черное шумит, 
Есть над скалою замок генуэзский. 
Ступенями иссечен там гранит, 
И в старых башнях стонет ветер резкий. 

Там лунный свет рисует арабески. 
Когда же тьмой Солдайи замок скрыть, 
Над ним звезда прекрасная горит, 
И тонет взор в ее вечернем блеске. 

Стоял я там, где на утес крутой 
Хребет зубчатых стен по горным склонам 
Всползает вверх змеящимся драконом. 

И луч звезды, -- звезды прекрасной той, 
Среди небес в мерцанье отдаленном 
Был золотой несбыточной мечтой.

В горах. Сонет 154. Цикады

Ночь южная, роскошная царица, 
Алмазных звезд рассыпала венцы, 
И хор цикад о том, что сердцу снится, 
Поет цветам... Летят любви гонцы. 

Весь сад звучит, как цитра. Вереница 
Прозрачных туч одела скал зубцы 
И будит ночь, фонтаны и дворцы 
Цикады песнь... Вдруг смолкнула певица. 

И сразу все затихнуло вокруг, 
Оборвалась ночная серенада, 
Под лаврами дрожит последний звук. 

То, запоздав, откликнулась цикада. 
В цветах глициний дремлет знойный юг, 
Лишь поцелуй звучнее в чаще сада. 

В Египет. Сонет 1. Прости

Был вечер тих, сады благоухали 
И яблони стояли все в цвету. 
В последний раз, исполненный печали, 
Родной земли я видел красоту. 

Я уезжал в неведомые дали, 
Где дни тревог, где злые бури ждали, 
А соловей в сиреневом кусту 
Пел молодость, и счастье, и мечту. 

Довольно грез! Я знал все сердца муки 
И на моём обманчивом путл 
Цветам весны беспечно не цвести. 

Пел соловей... полны тоской разлуки 
Неслись в саду пленительные звуки. 
Сад говорил мне доброе "прости"! 

В Египет. Сонет 2. На палубе

Бежит корабль в синеющую даль. 
И я стою, окован думой властной. 
Моей мечты, прошедшего мне жаль, 
Мне жаль страны, любимой и прекрасной. 

Там горы спят, прохладен вечер ясный, 
Там кипарис делил мою печаль. 
Минувших дней искать, жалеть -- напрасно, 
И, странствуя, я вспомню их едва ль. 

Но к берегам привязан с прежней силой, 
Бросаю я магнолии цветок, -- 
Привет прощальный родины, мне милой. 

Прибой его баюкая увлёк, 
И в край родной, который так далёк, 
Домчат волна и ветер легкокрылый. 

В Египет. Сонет 3. Спутник

Мой спутник странный, злая тень моя! 
Смотри, как тих на море вечер ясный. 
Плывем с тобой мы в южные края... 
Чему ж смеешься ты, сосед опасный? 

Наморщен лоб под феской темно-красной, 
Грудь холодна под золотом шитья. 
Ужель не радует нас мир прекрасный 
И чуждо нам все счастье бытия? 

Смеешься, бес? Красою неизменной 
Блестит морская гладь, -- наряд вселенной. 
Смотри, зажглась далекая звезда. 

Она горит, как перстень драгоценный. 
Ты говоришь, -- погаснет без следа? 
Пророчишь ты?... не верю, никогда!

В Египет. Сонет 4. Забытый храм

Душа моя - как разоренный храм. 
Стоить алтарь, поруганный, разбитый... 
В оправе риз и золоченых рам 
Свитые лики стерты и забыты. 

Там, где клубился синий фимиам, 
Светильник пал на мраморные плиты, 
Весь воском залитой, и по стенам 
Плюща узоры сетью перевиты. 

Ни песен, ни молитв... Тоской объят 
Печальный ум. Чему молиться ныне? 
К кому воззвать, во что я верить рад? 

Мне не зажечь погаснувших лампад 
И в тишине, в безмолвии пустыни 
Лежат мои поникшие святыни. 

В Египет. Сонет 5. Море

Люблю я ширь лазурную морей, 
И бег, и запах корабля смолистый, 
И ветерок соленый, влажный, чистый, -- 
Певучий свист среди высоких рей. 

Суровый ЭВР и плещущий Нерей 
Умчат туда, где берега скалисты. 
По гребням волн, корабль, лети скорей, -- 
Там мирт цветет и ясен день лучистый. 

И с новою простившись стороной, 
Я в даль уйду, в невольное скитанье, -- 
Туда, где свет, где вечно звезд мерцанье. 

Скользит корабль, как призрак, над волной. 
Моей души неясное исканье 
Меня влечет тревожно в край иной.

В Египет. Сонет 6. Византия

Где кипарис задумался над урной, 
Я Византию видел, - дивный сон... 
У базилик, от зноя усыплён, 
Рог Золотой сверкал волной лазурной. 

Босфор умолк, забыв свой ропот бурный. 
Сапфир и жемчуг страстно мечет он. 
Чуть слышен всплеск весла. В тени колонн 
Скользить ладья, подняв шатер пурпурный. 

Плывет ли тайно кесарь Феофил 
К монахине Евказии? Эфорам 
Он отдал власть, научным занят спором. 

Гречанка-поэтесса новый пыл 
Зажгла в царе, - любовь к церковным хорам 
Но много ль тайн рассказано Босфором? 

В Египет. Сонет 7. Камея

Ю. Д. Беляеву 

Знаток ты в геммах... Вот моя камея. 
Трудился ли над ней Диоскорид? 
Резьба ее, быть может, говорит 
О веке Филадельфа Птоломея? 

О глиптике познаний не имея, 
Я не сужу, но, как тебе, открыт 
Мне светлый мир искусства и Харит. 
Мне кажется прекрасною камея. 

Сардоникс млечный алая заря 
Окрасила оттенками коралла. 
Чей нежный профиль смотрит из овала! 

Лик Арсинои, лик сестры царя? 
Свои черты, на ониксе горя, 
Богиня Эос утром рисовала. 

В Египет. Сонет 8. Царьград

Спят берега Босфора голубые, 
Стамбул в чалме забылся в грезах сна. 
Умолк Восток... Лишь на Святой Софии 
Еще горит двурогая луна. 

Мечеть, сераль, киоски расписные -- 
Всё дремлет здесь и чуть озарена 
Покоится зубчатая стена 
Разрушенной Исламом Византии. 

О чем ты грезишь, старый Цареград? 
Падет глава, венчанная тюрбаном, 
Лучи креста Софию озарят. 

Судьба твоя прославится баяном. 
Объединенным в дружестве славянам 
Да будет здесь единый царь и град! 

В Египет. Сонет 9. Атина

Мы долго шли по улицам Галаты. 
Здесь был беднейший в город квартал. 
Мой черногорец Марко не солгал, -- 
Мы постучались в скромные палаты. 

Повсюду были ветошь, скарб, заплаты, 
Две старых ведьмы развели мангал 
И в угольях дрожа перебегал, 
Как пламя жизни, огонек крылатый. 

Вдруг, точно сон, причудливо дразня, 
В дыму жаровни, в отблески огня 
Мелькнула тень, -- гречанки профиль резкий. 

Чадрой своей слегка задев меня, 
Красавица Атина в красной феске, 
Смеясь, исчезла в складках занавески. 

В Египет. Сонет 10. Скутари

- "Куда, скажи, пришелец, ты глядишь? 
Там путь в Багдад, опасный путь и длинный. 
У нас здесь мир, безмолвие и тишь. 
Спят кипарисов темные вершины!" 

- "Тут кладбище печальное, дервиш!". 
- "Здесь Скутари и минарет старинный 
Мечети нашей. Здесь цветут долины. 
На берегах Босфора ты стоишь". 

- "Прощай, иду! Стамбул исчез из вида. 
Меня влечет в страну, где жил калиф, 
Где чудный край Гаруна-Адь-Рашида!" 

- "Ну, добрый путь! Будь, странник мой, счастлив! 
Вот талисман, - верней меча Сеида 
Послужит он, в дороге сохранив!". 

В Египет. Сонет 11. Шахматы

Раз с мудрецом, прибывшим издалёка, 
Халиф сидел за шахматной доской. 
Сиял кругом богатствами Востока 
Весь в арабесках вычурный покой. 

Мудрец в чалме взял бороду рукой, 
Халиф играл, задумавшись глубоко. 
- "Скажи, мудрец, приманкою какой 
Влечет наш ум игра? В ней сила рока? 

Как в алгебре, законы в ней царят? 
Где счастья нет, там правит разум здравый!". 
Мудрец, взяв ферзь, отвел слона назад. 

- "Халиф, ты прав! - звучит ответ лукавый. - 
Для мудрецов умнее нет забавы: 
От мудрости в ней отдых... шах и мат!" 

В Египет. Сонет 12. Мраморное море

Маяк последний скрылся на Босфоре. 
На солнце блещет Мраморное море. 
Его лазурь вся в струйках ветерка, 
Как сладкий вздох, морская зыбь легка. 

Легко и мне... Печаль моя и горе - 
Исчезло все, как тают облака. 
Ко мне волна спешит издалека 
Вся в жемчугах и золотом уборе. 

Не Геро ли всплывает на волне? 
Мне грезится сон счастья позабытый 
И тонет вновь в прозрачной глубине. 

Но берега лазурной далью скрыты. 
Там Геллеспонт, там роща Афродиты. 
Мечты любви проснутся ли во мне? 

В Египет. Сонет 13. Легенды

Религии, - преданья давних лет, 
Ещё звучат мечтательно и странно... 
Явился Будда с притчами брамана, 
Дал Моисей евреям свой завет. 

Арабскую поэму Алькорана 
Рассказывал Востоку Магомет. 
Легенды рая, гурии, нирвана, - 
Прекрасный сон, но тайны в мифах нет. 

Священных книг сказанья и примеры 
В младенчестве народов рождены, 
И зрелый ум напрасно ищет веры. 

Мы знать хотим, мы веровать должны. 
Зачем молчат пустыни и пещеры 
И Бог живет лишь в сказках старины? 

В Египет. Сонет 14. Смирна

Алмаз и жемчуг, четки янтарей, 
Узорный стих на стали ятагана, -- 
Нет ничего богаче и пестрей 
Роскошной Смирны, дочери Корана. 

Причудливо, пленительно и странно 
Всё дремлющим Востоком дышит в ней, 
Верблюд в тени прохладного фонтана... 
И у мечети - крылья голубей. 

Клинок сверкает, кованый в Дамаск, 
Кальян дымится в зелени шатра. 
И говорит Шехерезада сказки. 

Здесь жизнь сама, волшебна и пестра, 
Сплетает свой узор, цветы и краски 
Пышней и ярче смирнского ковра. 

В Египет. Сонет 15. Курды

В кофейне Смирны выкурив кальян, 
Смотрели мы на море, минареты, 
На город, солнцем пламенным согретый. 
Вдруг подошли к нам трое мусульман. 

То были курды. Башлыки надеты 
На голове их были, как тюрбан. 
За поясом с насечкой пистолеты, 
Кинжалы и зейбегский ятаган. 

Что говорить, - народ совсем не смирный... 
Они, сверкнув белками черных глаз, 
Кинжалы в стол воткнули подле нас. 

Мой спутник--турок, знавший нравы Смирны, 
На стол револьвер выложил тотчас, -- 
То был "селям"*, обычай курдов мирный. 

* "Селям" -- приветствие. 

В Египет. Сонет 16. Штиль

Морская тишь... замолкнул ветер сонный, 
Глядится в море синий небосвод, 
Весь отражен лазурью ясных вод, 
Как в зеркале округлом повторённый. 

Минули боги, умерли тритоны, 
Прекрасных нимф исчезнул хоровод. 
Как это море, небеса бездонны, 
И в глубине хор облаков плывет. 

И вижу я, пучины гость случайный, 
Что в зеркале лишь тени и цвета, 
Что в небесах и в море -- пустота. 

Вверху, внизу один необычайный 
Всё тот же мир, свои открывший тайны. 
Он - волны, тень, лазурная мечта. 

В Египет. Сонет 17. Буря в Архипелаге

Мы плыли по волнам Архипелага. 
Во мраке скрылись берега земли, 
Вся в брызгах, пенилась морская влага 
И молнии одежду туч зажгли. 

Корабль блуждал пугливо, как бродяга. 
И голоса, и топот ног вдали 
Нам чудились, -- бежала волн ватага, 
И гребни их, преследуя, росли. 

Бессильно бились цепи рулевые, 
Скрипела связь бортов... Сама стихия 
Была полна смятенья и тревог. 

Казалось, был разгневан нами Бог... 
Но, не сказав тебе "прости, Mapия!", 
Я умереть не должен был, не мог. 

В Египет. Сонет 18. Остров любви

Вот берега лазурного Лесбоса, -- 
Отражены лазурью волн они, 
И лишь стена Левкадского утеса 
Теряется в синеющей тени. 

Скала суровая... С ее откоса, 
Как птичка, ранена стрелой Эроса, 
Упала Сафо, -- и Эллады дни, 
О ней вздохнув, грустили не одни. 

Там край любви, там остров наслаждений, 
В красу подруг влюбленных пылко жен. 
Вот ветерок доносится весенний... 

Лимоном, лавром, запахом растений 
Над гладью моря сладко дышит он... 
Любовь моя! -- увы, ты светлый сон! 

В Египет. Сонет 19. Маяк

Наш капитан корабль ведет к Евбее... 
На палубе брожу я, одинок. 
Ночь на море глядит еще темнее, 
Лишь там, во мгле, мигает огонёк. 

Как звездочка, он ярок и далёк. 
Пусть бьет волна, скрипит канат на рее, 
И наш корабль под ветром на борт лёг. 
Свет маяка душе еще роднее. 

Там берег, пристань, -- можно отдохнуть 
Там ждет пловца случайная подруга... 
Но я куда направлю долгий путь? 

Не все ль равно? Под синим небом юга 
И на волнах, где ночью стонет вьюга, 
Рад маяком я сердце обмануть. 

В Египет. Сонет 20. Сунион

Я помню Сунион, лазурный мыс, 
Где сладок волн Эгейских лепет сонный, 
Где храм стоит и белые колонны 
Хранит один зеленый кипарис. 

Паросский мрамор, пеной окропленный, 
У самых скал над бездною навис. 
Там с Афродитой нежный Адонис 
У ясных волн делили вздох влюбленный. 

О, боги Греции! Ваш древний храм 
В развалинах над гладью моря синей, 
Но красота и счастье милы нам. 

Не служим мы кумирам и богам, 
Потух огонь пред новою святыней, -- 
И в сердце ночь, и мир еще пустынней. 

В Египет. Сонет 21. Пирей

Лазурь небес, лазурь под небесами, 
И красными алея парусами, 
Зарделась даль синеющих морей. 
В Элладе мы, и близок к нам Пирей. 

Он там, во мгле, шумящей голосами 
Машин, свистков, железных якорей. 
Лес тонких мачт и корабельных рей 
Из волн морских поднялся перед нами. 

Весь порт гремит торговой суетой, -- 
Лишь на холмах в сияньи небосклона 
Виднеются руины Партенона. 

Так посреди ничтожности пустой, 
Где жизнь пестра, шумна, неугомонна, 
Душа летит за светлою мечтой. 

В Египет. Сонет 22. Афины

С крутых холмов спускаясь в тень долины, 
Где кипарис и кактусы росли, 
Увидел я прекрасные Афины, 
Белевшие в синеющей дали. 

Там на утес поднявшись от земли, 
Акрополя священные руины 
Над городом Перикла вознесли 
Эректеон и дивный храм Афины. 

Как путники, что здесь в былые дни 
В сандалиях вступали в край Паллады, 
Остановись и посох преклони. 

Тень апельсинных рощ полна прохлады, 
Белеет мрамор, -- храмы, колоннады... 
О, светлый Феб, как радостны они! 

В Египет. Сонет 23. Акрополь

По ступеням разбитым, к пропилеям 
Поднялся я, и там, среди колонн, 
Увидел море, горы, небосклон... 
Зачем мечту о прошлом мы лелеем? 

Акрополь стал пустынным мавзолеем, 
Где светлый бог Эллады усыплен. 
Садилось солнце, умер Аполлон 
И тень легла по миртовым аллеям. 

Эректеон в терновнике заглох, 
Как саркофаг, где прилепился мох 
На мраморе, от времени зеленом. 

Не ветер ли скользнул над Партеноном? 
Мне чудилось, пронесся тихий вздох 
От портика по рухнувшим колоннам. 

В Египет. Сонет 24. Вакханки

    Ф. Б-ту. 

Люблю, мой Диомед, твой пир веселый. 
Когда вино струится из кратер. 
Ты, как мудрец эпикурейской школы, 
Сидишь в кругу смеющихся гетер. 

Смех, запах роз, вакханок плечи голы, 
И виноград пленительных Фалер 
Сплел золотистых гроздьев ореолы 
На их кудрях... Твой пир -- богам пример. 

Ты оценил любовь и наслажденье. 
Люблю читать в насмешливых глазах 
Твое великолепное презренье 

К утехам мира, где все смерть и прах. 
Ничтожна жизнь, но радостно мгновенье... 
Ты умер бы с улыбкой на губах.

В Египет. Сонет 25. Горгона

Среди долин, когда спадает зной, 
Встают росы вечерней испаренья, - 
Горгоны-сестры, бледные виденья, 
Рожденные туманностью ночной. 

Из трех сестер я встретился с одной, 
Я шел на зов таинственного пенья, 
Обманутый туманом и луной, 
Не ведая Горгоны превращенья. 

Она была, как светлая роса, 
Я узнавал черты и голос Музы. 
Ее любви мне сладки были узы. 

Но вот туман поднялся в небеса, 
И я увидел голову Медузы 
И в кольца змей свитые волоса. 

В Египет. Сонет 26. Элевзис

Минув залив за желтым Саламином, 
К Элевзису направил я свой путь. 
На древний храм хотелось мне взглянуть, 
Покинутый на берегу пустынном. 

Я подошел к таинственным руинам. 
След колесниц в их каменную грудь 
Здесь врезался, -- как будто кто-нибудь 
Провел резцом на мраморе старинном. 

Куски колонн, подземный свод разрыть... 
Чего ищу? -- любви, познанья, веры? 
Кругом меня лежит лишь камень серый. 

И красный мак вдоль трещин древних плит, 
Где тлел огонь Дианы и Цереры, 
О пламени потухшем говорит. 

В Египет. Сонет 27. Мрамор

В Элевзисе, в музее позабытом, 
Головку я случайно увидал, 
По красоте подобную Харитам, 
Богинь парнасских чистый идеал. 

Обломок древний был ничтожен, мал, 
Но жизнь таилась в мраморе разбитом. 
Не Фидий ли прекрасный очерк дал 
Челу, устам божественным, ланитам? 

Восторженно на светлые черты 
Смотрел я, полн величием святыни 
Поэзии и вечной красоты. 

В Элевзисе, в развалинах, в пустыне 
Передо мной опять явилась ты 
В головке дивной мраморной богини.

В Египет. Сонет 28. Фалеро

Там, где охотясь на хребте Гимета 
Являлась мне Диана за горой, 
Был пробужден я в тихий час рассвета 
Эгейских волн ласкающей игрой. 

В румянце Эос утренней порой 
Земля была туманами одета, 
Но облаков раскрылся легкий рой. 
Я видел край любви, цветов и света. 

О, Фалеро! -- весь в зелени олив 
И пышных лоз покоился залив. 
Его лазурь сливалась с небосводом. 

И берегам, и этим ясным водам, 
На миг чужой отрадою счастлив, 
Я бросил взгляд, как путник мимоходом.

В Египет. Сонет 29. Олимп

Как жертвенник, где темный и летучий 
От гекатомб несется к небу дым, 
Олимп вставал видением седым. 
Одетый в снег и сумрачные тучи. 

Он был суров, пустынный и могучий, 
Но луч, скользя по облакам густым, 
Зажег вершин серебряные кручи 
Божественным сиянием своим. 

Как будто бы раскрылася завеса, 
И видел я престол и храм Зевеса... 
Нагорный снег был мрамора белей. 

Но пуст Олимп... За далью скал и леса 
В Фессалии, среди ее полей, 
Лежал богов почивших мавзолей.

В Египет. Сонет 30. Ларисса

Гремит Олимп и снова мечет стрелы, 
Течет волной кровавою Пеней. 
Эдхем-паша в нем напоит коней, 
Переступив Фессалии пределы. 

Где ж клефты Греции? 3вучит слышней 
Крик "???? ???????!". Легки и белы 
В рядах эвзонов веют фустанеллы. 
Вдали блеснула линия огней. 

В тумане туч, грозя, синеют горы. 
Вот конные прошли карабинеры, -- 
Ларисса ждет известий и побед. 

На раненых устремлены все взоры. 
-- Что, патриот? -- Уныл его ответ: 
-- Идут, идут, и счета туркам нет!

В Египет. Сонет 31. Крит

Вот Кандия! Вот остров тот счастливый, 
Где кипарис и вечный лавр цветут. 
Как небеса, лазурны волны тут, 
И глубоки прозрачные заливы. 

Но этих волн обманчив вид красивый. 
Морской полип и мягкотелый спрут 
Там щупальцев раскинули извивы 
И меж камней добычу стерегут. 

Чудовища проворны, злы и жадны, 
И в лабиринты скал опасно плыть, 
Хотя заманчив моря плеск отрадный. 

Прекрасна жизнь, но может только нить, 
Сплетенная любовью Ариадны, 
От злых сомнений сердце сохранить.

В Египет. Сонет 32. В Средиземном море

Закат погас, колышет волны сон, 
И темно-синее померкло море. 
Богине дня, сияющей Авроре, 
Допел вечерний гимн свой Аполлон: 

Ему вослед взошла Диана вскоре. 
Из глубины на дальний небосклон 
Она спешит, и нежно озарен 
Морской простор, звучащий в стройном хоре. 

И не сама ль богиня по волнам 
Плывет в пурпурной раковине там, 
И алый парус зыблется, играя? 

Все в струйках море, -- с края и до края. 
И вновь напомнила моим мечтам 
Твой зыбкий локон струйка золотая.

В Египет. Сонет 33. Лейтенанту С.

В часы, когда задумчивы, туманны 
За небосклон уходят облака 
И наш корабль плывет в иные страны, 
Привет тебе я шлю издалека. 

В чужих краях скиталец неустанный 
С прямой душой и сердцем моряка, 
Ты измерял седые океаны, 
Которых даль, как вечность, велика. 

Ты море пел и плеск волны свободной, 
Среди зыбей крылатые суда... 
Своей звезде ты верен был всегда. 

Когда гроза шумит над ширью водной, 
В полночный час звездою путеводной. 
Была тебе полярная звезда.

В Египет. Сонет 34. У берегов Африки

Там Африка... там часть другая шара, 
И к берегам желтеющим несет 
Меня по синим волнам "El Cahira", 
Пред гаванью замедлив быстрый ход. 

Матросы-негры бросились вперед. 
Белеет город, и в лучах эфира 
Арабский минарет пред ним встает, 
Увенчанный как бы чалмой эмира. 

Смотрю, отдавшись новым мне мечтам. 
Там Нил вдали, песчаный берег там, 
Где тени пальм и солнце мечет стрелы. 

И как красив и мечетях город белый! 
Араб ему рукою шлет "селям", 
Земли своей приветствуя пределы.

В Египет. Сонет 35. Агностик

Горит маяк, видна Александрия... 
Но где тот город, мудрый лицемер, 
Приют древнейших школ, систем и вер? 
Над ним блестят лишь звезды золотые. 

И есть ли Дух среди надзвездных сфер? 
Как гностикам, все тайны мировые, 
Горя звездой, открой мне, Люцифер, 
И одари познанием, София! 

Не пережить минувшего опять. 
Знакомы нам науки, лжеученья, 
Раскол ума и веры благодать. 

Но к нам сойдут ли горние виденья? 
Не знаю я, не смею утверждать, 
Не верую и в самые сомненья!

В Египет. Сонет 36. Рамли

Среди песков, пред желтою пустыней 
Открылся Рамли, дремлющий оаз. 
Египта зной спадал в вечерний час, 
Луна взошла за далью темно-синей. 

Араб в чалме, закутавшись картинней 
В цветной бурнус, ввел за ограду нас. 
Толпой стволов там к царственной вершине 
Рос баобаб, чудовищный для глаз. 

Огни цветов, и пышный плод банана, 
И шепот пальм, как бред во тьме ночной, - 
Все страстно там, чудовищно и странно. 

Загадкою был мир передо мной, 
Как дева-сфинкс, лежавший у фонтана, 
На мраморе под яркою луной.

В Египет. Сонет 37. Папирус

    Н. Н. Абаз. 

В оазисе рамлийском есть дворец, 
Под тенью пальм лазурные чертоги... 
Там сфинкс лежит на мраморном пороге 
И копт-слуга -- безмолвья образец. 

Там, погрузив в науку ум свой строгий, 
Один живет таинственный мудрец. 
Он веку чужд, чужд трепету сердец, -- 
Прошедшему подводит он итоги. 

Над свитками папирусов склонен, 
Он "книги мертвых" развернул страницы. 
Вот ибис вещий, знак числа и птицы... 

Как жрец Анубиса, читает он, 
И ключ гиэротических письмен 
Открыл ему некрополя гробницы.

В Египет. Сонет 38. Фонтан Клеопатры

Под тенью пальм, где спит Александрия, 
В развалинах есть мраморный фонтан. 
Цветут кругом алоэ и банан 
И вьется змейка в заросли густые. 

Египетской царицы гибкий стан, 
Грудь смуглую, запястья золотые 
И скарабей, Изиды талисман, 
Здесь отражали волны ключевые. 

С толпой рабынь царица шла сюда 
И, пурпур свой с плеч бронзовых слагая, 
Вся пахла амброй, знойная, нагая... 

И зеркалом служила ей тогда 
Среди цветов кристальная вода, 
По мрамору цистерны пробегая.

В Египет. Сонет 39. Мумия

 "Non humilis mulier..." 
 Гораций 1, 37. 

На берегах таинственного Нила, 
В безмолвии священных пирамид 
Прах Клеопатры древность сохранила... 
В своей гробниц мумия лежит. 

Ты здесь еще... не все взяла могила 
И образ твой хранит свой прежний вид. 
На пелене, которой стан обвит, 
Нард, амбра, мускус, -- все, что ты любила. 

Бессмертья нет, но спящие черты 
Из тьмы веков глядят на нас, желтея. 
На месте сердца -- камень скарабея. 

О, Клеопатра! Так ли, это -- ты? 
Где пир любви, чертоги Птолемея, 
И власть, и блеск роскошной красоты!

В Египет. Сонет 40. Триумф

Триумф цариц, ниспосланный судьбою, 
Тебе был дан, роскошный, как мечты. 
Так в древности Восток свои цветы 
Лишь Клеопатре приносил с мольбою. 

Но свежестью, но блеском красоты 
Могли ль цветы соперничать с тобою? 
Румянцем щек и тайной голубою 
Волшебных глаз их затмевала ты. 

Египет, Смирна, берега Евбеи 
Несли тебе нарциссы, орхидеи, 
Цветущий кактус и корзины роз. 

Корабль наш был пышней оранжереи, 
И, весь в цветах, чрез волны моря нес 
Царицу счастья, юности и грез.

В Египет. Сонет 41. Кассидэ

Ты свой альбом читаешь путевой. 
Его покрыл восточными стихами 
Поэт-араб, поклонник верный твой. 
О, есть еще поэзия в Исламе! 

Метафоры роскошными цветами 
Здесь сыплются, как будто дождь живой. 
-- "Как пери, ты явилась перед нами! -- 
Так "кассидэ"* Бен-Хури начал свой. 

Ты -- гурия полуночного края. 
Ужель эдем есть в северной стране? 
Но ты пришла, -- я верю песням рая. 

Глаза твои, -- как бирюза в волне. 
Сиянье Севера блеснуло мне, 
На золоте волос твоих играя!" 

* Кассидэ - арабская поэма. 

В Египет. Сонет 42. Порт-Саид

Над Порт-Саидом дремлет душный зной. 
Лучи и голубые тени резки, 
Опущены на окнах занавески, 
В лазури волн дрожит балкон резной. 

Канал Лесепса скрылся В пыльном блеске, 
Но порт кипит, нарядный и цветной. 
Воздушных мачт движенье над волной, 
На шлюпках крик и ярко рдеют фески. 

Из дельты Нила паруса плывут... 
Какая жизнь под этим жгучим зноем! 
Мы праздно ум сомненьем беспокоим. 

Алмеи пляска, смех, веселый труд 
Нахлынут здесь шумящим, пестрым роем, 
И тени все от солнца убегут.

В Египет. Сонет 43. Под мустикером

Как змейка Нила в детской колыбели, 
Она спала, коварна и гибка, 
И мустикер* вокруг ее постели 
Ронял прозрачных кружев облака. 

Зной Африки темнл на смуглом тел, 
С волною кос откинулась рука 
И, как роса на пурпур цветка, 
Из влажных губ жемчужины блестели. 

Спала ль она, хотела ль обмануть? -- 
Со смуглых щек, зардевшихся от ласки, 
Не исчезал густой румянец краски. 

Еще влеклась доверчиво прильнуть 
К подушке белой бронзовая грудь... 
О, Эминэ, мечта арабской сказки!

* Мустикер - полог от москитов.

В Египет. Сонет 44. Магомет

- "Аллах акбар! Нет Бога кроме Бога! 
Так говорят пустыня, неба свод 
И пальмы тень у волн бегущих вод. 
Так говорит пророк!" - "Пророков много!" 

Но руки бедуин простер вперед: 
- "Мы Магомета чтим!" - Пески, дорога, 
Бурнус, одевший стан его убого, - 
Прошедшее здесь все воссоздает. 

И мнится мне, в сиянье жгучем света 
Среди песков я вижу Магомета, 
Его копье, его наряд цветной. 

- "Аллах акбар!" - в очах полудня зной, 
Рука его восторженно воздета... 
Поэт и воин был передо мной.

В Египет. Сонет 45. Сомнениe

Тоскует дух, закралась в мысль тревога, 
Печальный ум сомненьем угнетен... 
Никто, нигде не видел в мире Бога 
И, Сущий, был всегда незримым Он. 

О Господе седых сказаний много. 
Они звучат из вещей тьмы времен, 
Но, может быть, обманчив дивный сон, 
Сходящий к нам с надзвездного чертога? 

Бог Словом был, но верить ли в слова? 
Жрецы могли для темного народа 
Изобрести понятье Божества. 

Перед умом безмолвствует природа. 
Лишь в час молитв угаданный едва 
Надежды луч нам светит с небосвода.

В Египет. Сонет 46. Отчаяние

В долине мрачной долго я блуждал 
Но терниям, в лохмотьях жалких платье. 
Кругом песок, обломки черных скал... 
На всем была видна печать проклятья. 

Зачем родился я? Зачем жизнь дал 
Другим, себе подобным? Без изъятья 
Мы все умрем и проклят день зачатья. 
Лишь смерть одна - венец для всех начал. 

Так для чего без разума, без цели, 
Мы боремся от самой колыбели? 
Погаснет мысль во мраке вековом. 

Случайный мир не создан Божеством, 
ИИ если б мы воззвать к Нему хотели, -- 
Ответа нет... Мир пусть и ночь кругом.

В Египет. Сонет 47. Люцифер

Явился он... его я не искал, 
Но, как звезда, что видима повсюду, 
На Севере и Юге, -- он сверкал 
И озарял камней разбитых груду. 

Среди песков, с вершины острых скал 
Смотрел он дивно, сам подобный чуду. 
Я этот взгляд печальный не забуду, -- 
Как звездный луч, он в сердце проникал. 

Дрожала ночь, был близок час рассвета. 
Даль пурпуром была уже одета, -- 
Бледнел венец вокруг его чела. 

Душа его отвергнуть не могла, 
Искала мысль признанья и ответа, 
Но он погас, -- заря Восток зажгла.

В Египет. Сонет 48. Хамсин

Я проходил полуденные страны, 
Где злобно дует пламенный Хамсин, 
Сорвав шатры, засыпав караваны. 
Песчаных бурь страшится бедуин. 

В сердцах людских и на песках равнин 
Проходят вихри, страсти и бураны. 
Над ними образ царствует один, 
Неведомый, таинственный и странный. 

В нем высшей мысли зреет красота. 
Пусть рвет Хамсин убор на пальме гибкой 
И гибнет жизни сладкая мечта. 

Безмолвный Сфинкс лежит в пустыне зыбкой 
И неподвижной, мудрою улыбкой 
Его немые скованы уста.

В Египет. Сонет 49. Борцы

     "La ou est mon soleil".

Бежит волна, поднялся парус птицей 
И даль полна неведомых угроз. 
Край облаков горит уже зарницей 
И чайки крик нам злую весть принес. 

Напрягши грудь, суровый, смуглолицый, 
Налег на руль уверенно матрос. 
За смелый труд награда ждет сторицей, 
Кто сердцем тверд, -- всегда под бурей рос. 

Шумит и плещет море голубое, 
Повеял волей крепкий ветерок, 
И пусть наш путь тревожен и далек, 

Вся жизнь -- в борьбе, ничтожество в покое. 
Навстречу бурь плывем мы на Восток, 
Туда, где блещет солнце золотое!

В Египет. Сонет 50. На чужбине

Увидел я Египет и Элладу, 
В развалинах священный Элевзис. 
И был я там, где дремлет кипарис, 
Где путь лежит к далекому Багдаду. 

Я находил в скитаниях отраду. 
Корабль мой к Яффе нес попутный бриз, 
И море Мертвое открылось взгляду, 
Когда с холмов песчаных шел я вниз. 

И Нил, и Рейн -- равно очам знакомы. 
Следить любил я волн морских изломы 
И чайки крик томил тоскою грудь... 

Но я найду ль, тревожно вдаль влекомый, 
Прекрасный край, к стране счастливой путь, 
Где в сердце мир, где сладко отдохнуть?

В непогоду

Разыгралась непогодушка, словно богатырь -- 
Налетает соколом на морскую ширь. 

И встают там черные, грозные валы, 
И сверкают пеною из полночной мглы. 

Ходит ветер с присвистом, шапка набекрень, 
Держит рукавицею удалой кистень. 

Размахнется вправо им -- тонут корабли, 
Влево -- вырвет дерево с корнем из земли. 

И летит, играючи, богатырь вперед, 
И по небу черные тученьки метет. 

Льются они дождиком на сыру землю 
И несутся к Северу, к Белому Кремлю. 

Падают там хлопьями, стелятся ковром, 
И дороги белые блещут серебром. 

А по ним мохнатые саночки стрелой 
Мчатся с колокольчиком тройкой удалой... 

Ветер, ветер северный! ты силен, могуч -- 
Носишь ты в поднебесье горы синих туч! 

Принеси ж на крыльях мне из земли родной 
Тройку с колокольчиком в сбруе ременной! 

С гордою Тавридою я тогда прощусь, 
Полечу я соколом па Святую Русь! 

Не люблю вас южные, пышные края... 
Где ты, ширь могучая, родина моя!

В предгорья

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Булыжник, мох, трава скупая, 
Все дышит мирной тишиной: 
То - надвигаясь, обступая, 
Раскрылись горы предо мной. 

Семьею дружеской, как братья, 
Под сень вершин своих маня, 
Вы, горы, в тесные объятья 
Вновь заключаете меня!

Веельзевул

Раз на вершине Чатырдага снежной... 
Не морщитесь, читатель строгий мой! -- 
На Чатырдаг взбирался я зимой, 
И снег явился вещью неизбежной, 
Хотя обыкновенно Чатырдаг, 
Как плешь премудрости, бывает наг. 
(Чтоб точным быть, добавлю я при этом 
Пучок волос -- горсть трав, растущих летом). 
Итак, в снегах лишь ветер выл и дул, 
Когда мне встретился Веельзевул. 

*** 

Имел он, правда, странную фигуру, 
Но был, как джентльмен, любезен, мил, 
И даже, чтоб согреться, предложил 
С галантностью мне собственную шкуру, 
Чего б никто не сделал из людей 
Во имя самых выспренних идей. 
Как Лютер, я и ревностен, и пылок, 
Но будь тогда чернильница при мне, 
Я б черту не пустил ее в затылок: 
Вниманием я был польщен вдвойне. 
Черт в выборе людей всегда был строгим 
И появлялся далеко не многим. 

*** 

Я с ним вступил в серьезный разговор, 
Присев на льдине над крутым откосом, 
И, как в гостиной, начал я вопросом: 
Зачем его не видно с давних пор? 
Он мне ответил с самой кислой миной: 
"Журналов я боюсь. Чертей, ведь, нет. 
Меня, пожалуй, назовут рутиной, 
Найдут, что я исчерпанный предмет, 
И осмеют в заметках всех газет. 
Но более страшит меня сознанье, 
Что все сочтут меня за подражанье. 
Мир плоским стал. Совсем немудрено: 
Оригинальность выдохлась давно, 
И чуткой прессою, вы мне поверьте, 
За копию сочтутся даже черти". 

*** 

"К тому ж, -- об этом думал я не раз, -- 
Что делать мне прикажете у вас? 
По духу я ведь чужд консерватизма, 
А ваши прогрессивные кружки 
От истинного черта далеки; 
В них бес иной: он туп до педантизма 
И служит только стаду своему. 
И если свиньи нынче бесноваты, 
То черти в том ничуть не виноваты. 
Охотно их в защиту я возьму. 
Где им служить, как пес, поджавши лапки, 
И перед идолом стоять без шапки! 
А идолов у вас создали тьму. 
Хотя бы взять старейшего, -- Мамона... 
Торгашества божок и миллиона, 
Каких идей он только не заест? 
В личине ль Брута, в тоге ли закона 
Все ваши маски ищут теплых мест. 
Затем, ведь я погибну от цензуры. 
Как стану я при ней во весь мой рост? 
Найдут излишества моей фигуры, 
И мне как раз обрезать могут хвост. 
Потом расходы лишние, заботы... 
И, повторяю, к нам печать строга. 
Бодаться с нею нет во мне охоты, 
Хоть, по привычке, я ношу рога. 

*** 

"Ну, а по части практики прельщений 
И податного сбора с грешных душ? 
Ужели вас покинул прежний гений?" 
"Ах, я давно оставил эту чушь. 
Искусства я не трачу на безделки. 
Людские души стали слишком мелки, 
Гнилей лежалых яблок или груш. 
И прилагать не надобно старанья: 
Все так пошло в подлунной стороне, 
Что сами скоро с дерева познанья, 
Без встряски, в ад осыпятся оне. 
И вообще сказать, по воле рока, 
Планета ваша не уйдет далеко. 
Плодится род людской, что день, что год, 
И уж труды его приносят плод. 
Заполонит наверное он вскоре 
Не только сушу, -- океан и море! 
Людишки всюду роют, как кроты. 
Подкопаны, прорыты ими горы, 
Лес истреблен, и звери, и цветы; 
Истощены поля, и очень скоро 
Мир оскудеет, -- ведь земля стара, 
Хоть удобрять ее вы мастера. 
Как быстро размножается порода - 
Статистика не в силах перечесть: 
Две трети человеческого рода 
Уж и теперь не знают, что им есть. 
Привольней крысам в глубине подполий! 
Колоний тьму, как деток, произвесть 
Давно стремятся чрева метрополий, 
Но места нет! В Китай кое-где, 
Построив плот, уж сеют на воде, 
И огород не больше там, чем клумба. 
Земля, что год, становится тесней, 
А при прогрессе современных дней 
Америк нет, да нету и Колумба. 
Как саранча, как хищник, человек 
Источит все в один прекрасный век. 

*** 

Тут голос черта оборвался вдруг... 
Я поднял голову... как саван белый, 
Одни снега покоились вокруг, 
Застыла жизнь в пустыне омертвелой, 
И, сквозь туман мерцая иногда, 
Чуть искрилась далекая звезда.

Весеннее дуновение

(Бюллетень чиновничьей весны). 

Зима в отставке. Совершив 
В земных пределах все земное, 
Она почиет на покое, 
Сдана за номером в архив. 

Полна волшебных сновидений, 
Суля на небе журавлей, 
Весна идет среди полей, 
Идет, и веет дух весенний. 

И, ледяной утратив вид, 
Уже начальник отделенья 
Весны трепещет появленья: 
Вот-вот придет и обновит! 

Столоначальник, в скорби вящей 
Взглянув в окно и молвив: "Так-с!" - 
При росчерке чернильный клякс 
Поставил вдруг на исходящей. 

Одни писцы, помолодев, 
Полны надежд, в слепой отваге 
На промокательной бумаге 
Пером рисуют ножки дев. 

И вот, без четверти в четыре, 
Официальна, но ясна, 
К ним в канцелярию весна 
Вошла в зеленом вицмундире. 

Над ней рой бабочек цветной, -- 
Проектов резвых хороводы... 
-- Ну, как Зефир Ильич? с весной? 
-- Гм... да-с! -- реформа всей природы!

Весенняя элегия

Едва весна случайным взором 
Согреет спящие поля, 
Под ледяным своим убором 
Вновь пробуждается земля. 

Разлиты в рощах грусть и нега. 
Редеют в небе облака, 
И чуть синеет из-под снега 
Головка первого цветка, 

Не так ли холодом объяты 
Бывают часто ум и грудь, 
И вдруг на миг забыть утраты 
Заставить счастье как-нибудь; 

И радость вкрадется ошибкой, 
С лица прогонит хмурый вид, 
И мимолетною улыбкой 
Взгляд, полный скорби, оживит. 

Весна

Весна, весна! Цветут фиалки! 
На дне серебряной реки 
При полном месяце русалки 
Плетут душистые венки. 

Летят крикливою станицей 
На дальний Север журавли, 
И небо первою зарницей 
Над морем вспыхнуло вдали!

Вечер

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Уж вечереет день прохладный, 
Заснули горы, тихий дол... 
Все в душу льет покой отрадный, 
Страстей смиряя произвол. 

Уже таинственно прекрасны 
Зажглись звездами небеса, 
Как хор хвалебный, хор согласный 
Звучат повсюду голоса. 

Чуть слышно ветра дуновенье, 
И шепчет кто-то из ручья: 
"В одной природе обновленье, 
И смысл, и правда бытия!" 

Вечерок

Вечер тих и снег глубок, 
Чуть повеет ветерок, 
Чуть пахнет в мое лицо... 
Под ногой скрипит крыльцо. 

В этот тихий, чуткий миг 
Счастья сон к груди приник, 
И чего-то сердце ждет... 
Точно встречи у ворот.

Видение

Пила целый праздник родимая Русь, -- 
Руси есть веселие пити, -- 
А сколько пила, я решить не берусь: 
Не хватит в фантазии прыти. 

Бочонков от пива и ведер вина 
И водок различнейших штофы, 
Наливок, настоек не вложишь сполна 
В короткие, звучные строфы. 

Один пономарь мне рассказывал сам, 
(С причетником шел он, заикой), 
Как змей, цветом зелен, взлетел к небесам, 
Простершись над Русью великой. 

Дубравы и степи, и Волгу реку 
Одел он своими крылами, 
И рек пономарь, направляясь к шинку: 
"Святые угодники с нами!" 

Но тут, спотыкнувшись -- попутал знать враг, 
Нечистому все на забаву, -- 
Упал пономарь одесную в овраг, 
Причетник -- ошую, в канаву.

Война. Сонет 51. Урал

К синеющим, скалистым, дальним горам 
Прикован я душой моей и взором. 
На высоте там лес велик и густ, 
На высоте сосна - как малый куст. 

Во мраке скал, одетых темным бором, 
Нет ветерка, дыханья Божьих уст, 
Зыбь не бежит по дремлющим озерам. 
Там сталь кует на битву Златоуст. 

Смотрю я вдаль, -- конца нет диким скалам, 
Что встали здесь, два края сторожа. 
Вершины гор стоят у рубежа. 

И позабыв о путнике усталом, 
Лишь облака гуляют за Уралом, 
Где ширь полей отрадна и свежа.

Война. Сонет 52. Тайга

Глушь, бурелом, корявых сосен ряд, 
И без вершин березки молодые 
В слепой тайге уродливо стоят. 
Твой грустен Север, дальняя Россия! 

Он даже песней птичек не богат, -- 
Не слышно их и чащи спят немые. 
Дичок-козел сквозь заросли густые 
Один кричит, блуждая наугад. 

Унылый край печали и изгнанья! 
Среди болот, таежника нога 
Найдет ли путь к поселкам без названья? 

Здесь счастья нет, здесь жизнь недорога 
И темные, как глушь лесов, преданья 
В моей душе встревожила тайга. 

Война. Сонет 53. Горящая тайга

Горит тайга... Среди ночной поры 
Зажглись в лесах гигантские костры. 
В глуши дерев, где скаты гор отлоги, 
Бегут, змеясь, огнистые дороги. 

Седая ель по веткам, вдоль коры, 
Вся вспыхнула и ночь полна тревоги. 
Из угольев, из пламенной игры 
Сложились башни, замки и чертоги. 

Все заревом кругом озарено. 
Мне вспомнился в видении мгновенном 
Волшебный лес, что был зажжен Исменом. 

Огонь страстей погас во мне давно, 
Душа чужда тревожных чувств изменам, 
И все во мне так тихо, так темно... 

Война. Сонет 54. Барабинская степь

Безмерна степь, посёлки далеки. 
И день и ночь, -- мы двое суток целых 
Все тянемся в безжизненных пределах. 
Ни деревца, ни пашни, ни реки. 

Холодные блестят солончаки 
Среди полей, пустых и онемелых. 
Все выжжено дыханием тоски, 
И стебли трав как будто в тонких стрелах. 

Здесь не расти и не пестреть цветам, 
Раскинулся лишь горький цвет полыни, 
И нет конца томительным местам. 

Безбрежна степь, немые дали сини, 
И если б закричать, рыдая там, 
Крик умер бы без отзвука в пустыне.

Война. Сонет 55. Тень

В горах, в степи, в час лунных сновидений 
За мною ты несешься, спутник мой... 
Ты следуешь верней бегущей тени, 
Неведомый, бесстрастный и немой. 

Горит ли день, цветет ли луг весенний, 
Ложишься ты на все холодной тьмой. 
Среди цветов, на зелени растений -- 
Повсюду я встречаю облик твой. 

Лишь ночь одна скрывать тебя готова, 
Но слышу я тогда в безлунной мгле 
То стук копыт, то шорох по земле. 

Вот ты отстал, вперед умчался снова, 
Как великан, глядишь, растешь сурово 
И горбуном исчезнул в ковыле.

Война. Сонет 56. Енисей

Как богатырь, в шеломе и кольчуге, 
Весной из гор выходит Енисей. 
Княжил бы он, владел землею всей, 
Разлился бы на Севере, на Юге. 

Могуч, красив, забыл он злые вьюги, 
Сверкает ярко бронею своей, -- 
Не отсталой в семье богатырей, 
Не позабыт у них в застольном круге. 

Но летним днем в цветах степной ковер. 
Лег Енисей вздремнуть на луг зеленый, 
Там бросил меч, там кинул щит червленый. 

Травой зарос стальной его убор. 
Есть дальний край: среди полей и гор 
Там витязь спит, под снегом погребенный.

Война. Сонет 57. Байкал

Под цепью гор, в тени крутого ската, 
Среди лесов и молчаливых скал 
Лежит глубоко озеро Байкал. 
Оно - святыня мирного бурята. 

Священным морем он его назвал. 
В нем глубь ясна, спокойствием объята, 
Но все в волнах неведомо и свято, -- 
Байкальских вод никто не измерял. 

Все дивно здесь -- загадочность течений, 
И между льдин нырнувшие тюлени, 
Даль берегов и моря ширина. 

Байкала глубь огнями рождена, 
Но лед над ней сверкает в день весенний. 
Здесь тайну мира ведает волна. 

Война. Сонет 58. Монголы

В Монголии, где вдаль бредет верблюд, 
Степных холмов теряется граница. 
В пустыне их кой-где видна гробница 
Да облака медлительно плывут. 

Татарские порой желтеют лица, 
Цветной халат мелькает там и тут... 
Здесь колыбель орды великой снится. 
Не тучи в даль, -- то полчища идут. 

Скрипят арбы. Наездники с колчаном 
И гул речей в их отзвуке гортанны 
Мне чудятся в неведомом краю. 

Но тихо вкруг. Один в степи стою, -- 
По ковылю, по дремлющим курганам 
То облака бросают тень свою. 

Война. Сонет 59. Хинган

  Поручику Резчикову

Холмистые, покрытые травой 
Стремятся вверх, выходят из тумана 
Отроги гор сурового Хингана, 
И вот, змеясь, хребет он поднял свой. 

Чудовище с зеленой головой 
Хранит Китай, пределы богдыхана - 
Его богатств дракон сторожевой. 
Цепь гор лежит, безмерна и пространна. 

В излучинах крутой здесь вьется путь. 
К иным краям, к незнаемым языкам 
Приводит он, скалы прорезав грудь. 

Погаснул день, и лес в ущелье диком 
Зловещих птиц встревожен грустным криком. 
Тревожно в даль хочу я заглянуть.

Война. Сонет 60. Манчжурия

Капитану Яржемскому. 

Враждебный край... Причудливо и странно 
Лежит узор китайских деревень. 
Томящий зной, безмолвие и лень, -- 
Лишь Тайцихэ рокочет неустанно. 

Долинами я еду целый день, 
Где заросли густые гаоляна 
Широколистную бросают тень, 
Неверную и полную обмана. 

Там ждет хунхуз, с ружьем в траве таясь. 
Мне тягостны Манчжурии картины, -- 
Здесь с родиной крепка лишь сердца связь. 

Зеленых сопок острые вершины 
Закрыли даль, печальны и пустынны... 
Громада гор зубцами поднялась.

Война. Сонет 61. Перед битвой

Смеркается. Степная даль туманна, 
Ползут грядою серой облака. 
Построившись к молитве у кургана, 
Стоят ряды пехотного полка. 

Замолкнул бой тревожный барабана, 
Священник стал, подъемлет крест рука, 
И "Отче наш" звучит издалека 
В рядах солдат вдоль дремлющего стана. 

Последний луч погаснул за горой, 
И воронов кружится в небе стая, 
Зовет беду, заутро кличет в бой. 

Далече в глубь враждебного нам края 
Зашла ты, рать великая, родная... 
В вечерний час я помолюсь с тобой.

Война. Сонет 62. На сопках

Вершины сопок, острых и зеленых, 
Еще темнеют в утренней тени, 
Но небосклон - в зарницах отдаленных, 
В дымках блестят шрапнельные огни. 
       
Полки врагов, таясь на горных склонах, 
Ползут в кустах, все ближе к нам они. 
Все чаще гул ружейной трескотни. 
И вот идут, построившись в колоннах... 
       
Японских пуль свистящий, тонкий звук, 
Привычный нам, послышался вокруг. 
Гроза войны грохочет с новой силой. 
       
Быть может здесь конец тревог и мук, 
И холм крутой, вдали отчизны милой, 
Мне суждено назвать своей могилой.

Вафангоу, 2 июня


Война. Сонет 63. Кто идет?

На поле мгла. С винтовкой часовой 
Среди ветвей на дереве, как птица, 
Как сокол, в темной зелени гнездится, 
До полночи дозор свершая свой. 

Не ветер ли колышет там травой? 
Солдат глядит, -- все поле шевелится. 
Мерещатся знамена, тени, лица... 
- "Эй, кто идет?" -- Безмолвен мрак ночной. 

-- "Кто там идет?" -- он окрик повторяет, 
Прицелился винтовкой: "Кто идет?" 
-- "Смерть!" -- шепчет ночь, 
-- "Смерть!" -- ветер отвечает. 

Луна взошла, горит среди высот, 
На поле битвы мертвых озаряет. 
Он крестится, он видит -- Смерть идет.

Война. Сонет 64. В гаоляне

Под сопками, где шепчет гаолян, 
Он умирал, и дальней битвы звуки 
Неслись к нему по зелени полян. 
Ружейный ствол еще сжимали руки. 

Он умирал, он изнемог от ран. 
В чужой стране, среди последней муки 
О родине он думал в час разлуки, 
Об армии, покинувшей свой стан. 

Еще кипел, -- он слышал, -- бой кровавый. 
Не тщетно ль он на пол битвы пал? 
Победы час еще не наступал... 

Но крыльев тень вблизи одела травы. 
Паря над ним, вещун грядущей славы, 
Орел летел к далеким гребням скал.

Война. Сонет 65. Ворон

       (На смерть графа Келлера). 
       
Что ворон мой, беды вещун крылатый, 
Что каркаешь ты на поле пустом? 
Несешь нам весть злой кары, злой утраты? 
Придет пора, -- узнаем мы потом! 
       
- "Я с дальних гор. Стоит там гроб досчатый. 
Под саблею и шапкою с крестом 
Храбрейший вождь лежит во гроб том. 
Его в слезах оплакали солдаты. 
       
Он пал в бою. Кровавых тридцать ран 
На теле у него горят глубоко. 
Судьбой ему был славный жребий дан. 
       
Он воскресил надеждой русский стан; 
Но есть гора, гора, где край Востока, 
Где он погиб от родины далеко".

Война. Сонет 66. Фанза

Устали мы. Затихнул бой давно, 
И ночевать в деревне решено. 
Найдем ночлег, -- удобством не богата 
В походе жизнь тревожная солдата. 

В китайской фанзе тихо и темно, 
Подходит ночь, дремотою объята. 
Чуть светится при отблеске заката 
С решеткою бумажное окно. 

Храпит казак, улегшийся с винтовкой. 
На жестком кане с грубою циновкой 
Прилег и я, но все не мог уснуть. 

Ты вспомнилась... Тоска томила грудь, 
Твоей я грезил золотой головкой. 
На родину мне снился долгий путь.

Война. Сонет 67. Тайфун

Темно и душно в воздухе туманном, 
Ни ветерка на сопках, ни росы... 
Вдруг пыльный смерч повис над гаоляном, 
Все ближе дым летучей полосы. 

Меч в небесах, бедой грозящий странам, 
Несется он губительней косы. 
Тайфун, клубясь в столбе своем песчаном, 
Упал, завыл, как воют к смерти псы. 

Не боги ли свирепые Востока 
Промчались в вихре с пламенных небес, 
Неся беду пришельцам издалека? 

Тайфун упал, рассыпался, исчез, 
Но он прошел, как знамение рока 
Грядущих зол, проклятий и чудес.

Война. Сонет 68. Будда

Загадочный, громадный, близкий к чуду, 
Мне посланный враждующею тьмой, 
Загородил к ущелью доступ мой 
Священный идол... В нем узнал я Будду, 

Его ли чтить? Ему ль внимать я буду? 
Он в хаос звал, предвечный и немой, 
Mиp бросив в прах, разбив каменьев груду 
И властвуя природою самой. 

Он чужд был Майи сладкого обмана. 
Из состраданья так же, как Христос, 
Не жизнь, а смерть вселенной он принес... 

Бесстрастен лик гранитный истукана. 
В его чертах глубокий сон без грез, 
Небытие, спокойствие, нирвана.

Война. Сонет 69. Лотос

     "Ом-мани-пад-ме-ком!" 
               Буддийская молитва.

Спит лотос белый в сумраке ночном... 
Молися Будде, верь Сакьямуни! 
Прекрасной Майи лучезарным сном 
Свободный ум и дух не обмани. 

Спит лотос белый в отблеске речном. 
Цветы земли, -- зовут к мечтам они. 
Но тайна жизни в лотосе одном... 
Молися Будде, верь Сакьямуни! 

Желаний, чувств кипящий водопад 
Умчится прочь, покой в твоем уме. 
Мир страждущий Нирване незнаком. 

Чуть озарен огнем ночных лампад, 
Священный лотос дремлет в сонной тьме, 
И древний Ганг простерся пред цветком.

Война. Сонет 70. В кумирне

Под деревом, подобием дракона, 
Раскрывшим пастью древнее дупло, 
Смотрю, как в тьму сползает с небосклона 
Туч - черных змей, несметное число. 

Китайская кумирня дремлет сонно, 
В ней все травою сорной поросло - 
Чудовища, изваянное зло, 
Крыш завитки и надписи закона. 

Молчит Mиao, злобный бог войны, 
Кумиры спят, недвижны и велики... 
Свирепы их раскрашенные лики. 

Ужель проснутся боги старины? 
Чу! Гонг звучит и, ужаса полны, 
Хрипящие во тьме раздались крики.

Война. Сонет 71. Китай

Там, где дороги виден поворот, 
Кумирня-столб скрывает в нише Будду 
И гаолян кругом нее растет. 
Там конь мой стал, и я дивился чуду. 

Лиловых гор, чудовищных высот 
Зубцы вставали. Ближней сопки груду, 
Зеленую, подобно изумруду, 
Ласкала зыбь лазурных, сонных вод. 

Ручей ли там, змея ли золотая? 
Вон дерево согнулось, как дракон... 
Все сказочно в цветных горах Китая. 

И вспомнил я в дни детства странный сон, 
Как силой чар я был перенесен 
В волшебный край, о чудесах мечтая.

Война. Сонет 72. Тени

Бежит вагон... Смешались в общей груде 
Убитые и раненые люди. 
Их, как дрова, сложили второпях. 
Во тьме ночной всех гонит жуткий страх. 

Надежды нет, -- спасенье только в чуде. 
С предсмертною молитвой на губах 
Застыл солдат. С ним рядом кровь и прах, 
Тела людей, простреленные груди. 

Течет из ран кровавая река 
И льется вниз с бегущего вагона. 
Железный лязг не заглушает стона. 

Не брежу ль я? Костлява и тяжка 
Легла на тормоз мертвая рука. 
То Смерть стоить, -- начальник эшелона.

Война. Сонет 73. Сибирцы

Звучит труба, холмы заговорили, 
Среди огней, среди взметенной пыли 
В папахах черных движутся полки. 
Они как зверь, оскаливший клыки, 
Щетинятся... 
Японцы близко были, 
Безмолвные в траншеях, как в могиле. 
Но вот "Ура!". Сибирские стрелки 
Через окоп ударили в штыки. 

Полна стремленья, топота и гула 
Волна солдат через окоп хлестнула, 
Штыками гребень бешеный блестел. 

И желтых карликов, простертых тел 
Лежат ряды, -- всех смерть к земле пригнула. 
То с Севера буран наш налетел!

Война. Сонет 74. Хайчен

  Н. Г-це.

Китайский город вырос перед нами. 
В сквозные башни пышет солнца зной, 
За серыми, зубчатыми стенами 
Белеет мак поляною цветной. 

По улице, пройдя под воротами, 
Бредем в толпе китайцев голубой 
С их косами, зонтами, веерами, 
Вдоль лавок-фанз с причудливой резьбой. 

Грязь, рев ослов, крикливые базары, 
И стаи мух, -- страшней небесной кары. 
В ушах стоит какой-то праздный звон. 

Зачем в Хайчен судьбой я занесен? 
То яркий бред, то опиума чары. 
Китай томит, как дикий, пестрый сон.

Война. Сонет 75. Колыбель Востока

В Манчжурии, в нагорьях Лан-Цзы-Шана 
Увидел я Востока колыбель. 
Здесь родилась, на Запад шла отсель 
Великая орда... 

Вон у кургана, 
Лук натянув, китаец метит в цель. 
На голове повязка, род тюрбана. 
Бежит мой конь в степях чужих земель, 
Седло на нем -- наследье Чингис-Хана. 

Ногайкой щелкнув, я к луке прилег. 
В китайскую деревню мы свернули, 
Где грязь, толпа и крик бранчливых "кули". 

Вокруг меня все тот же был Восток. 
Его я видел в Смирне и Стамбуле, 
Но здесь реки таинственный исток.

Война. Сонет 76. Падма-Самбава

Летят над степью вещие турпаны... 
В них дух великий Падма-Самбава! 
Вступили мы в таинственные страны 
Шаманских чар, тантризма, волшебства. 

Здесь чудеса... Загадочны и странны 
Познанья секты магов Ньин-Ма-Ва, 
Монгольские "сакусу" талисманы, 
"Гурюма" песнь, заклятия слова. 

Здесь в племенах с природой связь жива. 
Постигну ль я, Востока гость случайный, 
Его кумирни, мифы, божества? 

Они темны, они необычайны... 
К тебе ль приду изведать мира тайны, 
Учитель магов, Падма-Самбава?

Война. Сонет 77. Бейтасы

Среди холмов, святыня Лаояна, 
Причудливой исполнена красы, 
Восходит в небо башня Бейтасы. 
В кумирне там три медных истукана. 

Над башнею бегут века, часы, 
Судеб войны склоняются весы, 
Она одна безмолвна, постоянна 
Среди шатров раскинутого стана. 

Корейцами воздвигнута в стране, 
Она времен не ведает границы. 
Чешуйки крыш в зеленой седине. 

Над нею всходит месяц желтолицый, 
Да ветер лишь, да крылья быстрой птицы 
Звонки ее колеблют в вышине.

Война. Сонет 78. Блокгауз

Вот наш блокгауз средь степной равнины. 
Вдоль стен его шагает часовой, 
А во дворе у башни угловой 
Настурции, левкои, георгины. 

Заботливо разбит цветник картинный 
Вкруг домика, где пост сторожевой. 
И розы там раскрыли венчик свой, 
И у ворот деревьев тени длинны. 

Кто ждал бы там цветущих клумб и гряд, 
Где лишь бойниц чернеет грозный ряд? 
Цветы и пушки -- пестрое смешенье! 

На днях здесь было жаркое сраженье... 
Как странны люди: в сердце их царят 
Вражда и нежность, дружество и мщенье.

Война. Сонет 79. Разъезд

Под сопками при ярком свете звезд 
Ночным дозором движется разъезд. 
Три всадника всего в отряде конном, 
Закрыты лица черным капюшоном. 

Безмолвные, среди пустынных мест, 
Как тени, едут по нагорным склонам, 
И русский стан в его затишье сонном 
Не торопясь объехали окрест. 

Легки их кони. От копыт ложится 
Кровавый след над влажною травой. 
Передний всадник плащ приподнял свой. 

Чернея смотрит в черепе глазница. 
Мор, Голод, Смерть свои открыли лица, 
Кивают спящим мертвой головой.

Война. Сонет 80. На перевале

В грязи дорог ступает конь устало. 
Намокшие, на гребне перевала 
Под льющимся, под хлещущим дождем, 
Напрасно мы просвета солнца ждем. 

С плащей солдат ручьем вода стекала. 
Они в горах за русским шли вождем. 
Немного их, но много силы в нем, -- 
Его душа железного закала. 

Спокоен он. Движением руки 
Свой капюшон откинул он с фуражки 
И в даль глядит, где зыблются штыки. 

Вот подал знак, -- рядами блещут шашки, 
И в трудный путь идут на подвиг тяжкий 
Седым дождем сокрытые полки.

Война. Сонет 81. Мукден

Увидел я сокровища Китая, 
Я Мукден посетил, -- монастыри, 
Могилы, где покоятся цари, 
Где всюду блещет роскошь золотая. 

Над Мукденом погаснул свет зари. 
Из западных ворот я шел, мечтая. 
Вдруг кинулась голодных нищих стая, 
И были там три смерти, старца три. 

Их рубища, их кости и проказа 
И язвы их мучительны для глаза, - 
Я позабыть хотел бы их скорей. 

Сам голод стал у мукденских дверей, - 
Там, где из золота сверкает ваза, 
В кумирне пышной, в капище царей!

Война. Сонет 82. Хезайду

Где белый мак цветет среди долины, 
Она брала, как пчелка, сладкий сок, 
И опиум, туманящий Восток, 
По капле яд ронял в ее кувшины. 

Головки мака, точно мандарины, 
Кивали важно, гнулся стебелек. 
И странной красотой меня увлек 
Разрез очей ее, косой и длинный. 

На ней в шелках был синий киримон, 
Она была, как роза золотая 
Китайских ширм, где сад изображен. 

Срывала мак красавица Китая. 
Как женщина, она, смеясь, мечтая, 
Дарила яд, таивший сладкий сон.

Война. Сонет 83. Мин-Фей

Солончаки белеют у кургана, 
Меж белых трав еще он зеленей. 
Могила здесь... Увяла радость в ней, 
Цветок прекрасный, роза богдыхана. 

На то ль росла, нежна, благоуханна, 
В садах Пекина верная Мин-Фей, 
Чтоб умереть в юрте степного хана, 
Как пленница, побед его трофей? 

Монгольский хан, о ней одной мечтая, 
Умчался в степь с ордою кочевой. 
Мин-Фей спасла народ и город свой. 

"Надежней стен защитою Китая 
Была любовь!" -- так надпись золотая 
Гласит в цветах, на камне под травой.

Война. Сонет 84. Хунхуз

Кругом в горах войны звучали громы, 
Дорогою я ехал на Анпин, 
Где у ручья сошлись холмов изломы 
И гаолян рос в зелени долин. 

Тут встретился мне всадник незнакомый. 
С косой своей и в шляпе из соломы, 
В наряде ярком, словно мандарин, 
С холма к ручью спускался он один. 

Манчжурский конь с уздечкою цветною 
Гарцуя шел; Вдруг всадник, -- вижу я, -- 
Прицелившись, дал выстрел из ружья. 

Он промахнулся пулею шальною... 
В траве хунхуз мелькнул передо мною, - 
Лишь гаолян качался у ручья.

Война. Сонет 85. Ляохэ

Восточных стран чудесная река... 
Слежу ее неверное теченье, -- 
То вниз она спешит издалека, 
То вверх влечет обратных волн стремленье. 

Она бежит, желта и глубока, 
Вперед, назад... В ней вечное волненье... 
По Ляохэ при шуме ветерка 
Шаланд и джонок вижу я движенье. 

Их жесткий парус медленно плывет. 
Река чудес, -- как люди, как народ, 
Живущий здесь в преддверии Китая. 

Он на столетья двинулся вперед 
И в глубь веков вернулся вновь, мечтая, -- 
Как Ляохэ, как речка золотая.

Война. Сонет 86. Ляодунский залив

Сплелись ветвей зеленые узоры. 
Раздвинув листья, ветки отклонив, 
Я Ляодунский увидал залив 
Под сопками, где тихо дремлют горы. 

Японский флот, надменно-горделив, 
Враждебные бросал отсюда взоры, 
Но был спокоен джонки бег нескорый 
И безмятежен сонных волн прилив. 

Гроза войны как будто бы ошибкой 
Гремела здесь. За ближнею косой 
Залив тянулся узкой полосой. 

И я смотрел, с невольною улыбкой 
Водой любуясь, светлых волн красой, 
И далью, где кивал мне парус зыбкий.

Война. Сонет 87. Капитану Л.С.

Ты помнишь ли походные шатры, 
Бивачный шум раскинут го стана, 
Под остр ем склонившейся горы 
Кумирни тень и шелест гаоляна? 

На вечер бой вблизи от Лаояна. 
Ряды стрелков спокойны и пестры... 
Печальны дни той горестной поры. 
Ты ранен был, но глубже в сердце рана. 

Напрасно ждал ты славы и побед 
И кровь твоя Манчжурию багрила, 
В ее полях оставив алый след. 

Ты видел сам -- России счастья нет, 
Нас злой судьбы преследовала сила... - 
Налей бокал, -- забудем то, что было!

Встреча

Спускаясь с горной вышины, 
Тонувшей в синей дали, 
Я встретил стадо. Чабаны 
Баранов с паствы гнали. 

Махали длинные крюки, 
Бараны жались стадом, 
И бились врозь их курдюки 
Растерянно над задом. 

И что же? Верьте или нет, -- 
Я разглядел в отарах 
Знакомых мне с давнишних лет 
Приятелей двух старых. 

Один был мой первейший друг, 
Друг прочный, без обмана, 
И с сердцем тучным, как курдюк 
Отборного барана. 

Другого я знавал в Москве. 
О, у него не мало 
Идей, великих в голове 
Отчаянно блеяло! 

Уже хотел я -- так был рад - 
Облобызать их в губы, 
Но, обернув ко мне свой зад, 
Бараны... были грубы. 

Ну, как же верить мне в мечты 
О дружбе недвуличной, 
Когда друзья, как все скоты, 
Бывают неприличны?

Выздоровление

               Сонет 

О, уноси с собой, лазурная весна, 
Тяжелые часы мучительных сомнений! 
Проходит злой недуг, и сладостного сна 
Над милою моей витает тихий гений. 

Сквозь легкий занавес открытого окна 
Струится аромат бесчисленных растений, 
И в чуткой дремоте уносится она 
Душою в чудный мир волшебных сновидений. 

На щеки бледные красавицы больной 
Румянец разлился пурпурною волной, 
И губки алые вновь ищут поцелуя. 

Спи сладко, милая! Мой утренний привет -- 
Оставлю на столе подснежников букет 
И о тебе мечтать в безмолвный сад уйду я!

Гекзаметры. Полдень. 20. Гефсиманские розы

Там, где страдавший Христос 
   в тяжкой скорби молился о чаше, 
Розы монах нам принес, 
   ими счастье приветствуя наше. 
Старец был в рясу одет 
   и башлык свой, как все капуцины. 
Пышный он срезал букет 
   ароматных цветов Палестины. 
Солнце священной земли 
   их ласкало, в них взоров отрада... 
Алые розы цвели 
   в цветнике Гефсиманского сада. 
В тень старых маслин с тобой 
   мы пришли, знойным полднем томимы, - 
Полные тихой мольбой 
   и любовью своей пилигримы. 
С робостью думала ты, 
   что греховны здесь счастья желанья, 
Но распускались цветы 
   не на месте ль святого страданья? 
Сад, где скорбел наш Христос 
   и томился один в час вечерний. 
Ныне был в пурпуре роз, 
   расцветавших над иглами тернии. 
Разве любовь не свята 
   пред лицом всемогущего Бога? 
Жизни мила красота 
   и цветов ее радостных много. 
Тот, кто терновый венец 
   взял себе, дал нам алые розы, 
Благословив двух сердец 
   сладкий сон и счастливые грезы. 
Он наш союз освятил, 
   одарил нас своими цветами... 
И не Христос ли Сам был 
   в Гефсиманском саду перед нами?

Гекзаметры. Полдень. 21. Полдень

Эй, убирай паруса! -- 
   Плещет грот, тянут снасти на шкиве. 
Жарко горят небеса 
   и корабль стал на якоре в заливе. 
Свернут на палубе трос, 
   и за весла на легкую шлюпку 
Сел загорелый матрос. 
   Старый шкипер набил свою трубку. 
Сладко им будет вздремнуть 
   на корме в полдень, зноем объятый, 
Солнцу открытую грудь 
   подставляя, прилечь на канаты, 
Мускулам краткий покой 
   дать на миг, от трудов отдыхая. 
Долго с пучиной морской 
   мы боролись. Погода плохая 
В море была, и наш бриг 
   злобно гнал трамонтан* беспощадный, 
Еле земли он достиг. 
   И казались нам вдвое отрадны 
Берег, смеющийся весь, 
   городок с его бухтою зыбкой. 
Жизнь, точно девушка, здесь 
   нас встречала веселой улыбкой. 
Что-то в корзине она 
   к нам на лодку несет осторожно? 
Спелых плодов и вина 
   здесь достать в изобилии можно. 
Счастлив, кто в дом свой войдет, 
   где подруга его молодая 
Долго стоит у ворот 
   и грустит, парусов поджидая. 
Здесь безмятежна лазурь, 
   запах лавров к нам ветер приносит. 
И, утомившись от бурь, 
   сердце отдыха краткого просит. 

* Трамонтан (tramontane)- северный ветер (nord) на морском просторечье. 

Гекзаметры. Полдень. 22. Рыбаки

Весла подняв, наш баркас 
   по волне изумрудно-зеленой 
Утром от берега нас 
   прочь уносит к скале отдаленной. 
Удочки с нами... И вот, 
   подымаясь на гребне сердитом. 
Старый баркас пристает 
   у скалы под отвесным гранитом. 
Шумно играет прибой, 
   по камням брызжет белая пена. 
Мальчики резвой гурьбой 
   прибегают в воде по колена. 
Кверху на влажный утес 
   взобрались мы, карабкаясь смело. 
Удочки мальчик принес, 
   началось рыболовное дело! 
Лесу рыбак снарядил, 
   на крючок насадил он мне краба... 
Нынче несчастлив день был, 
   или рыба давалась нам слабо. 
Пара простых зеленух, 
   еж морской, вот вся прибыль улова. 
Но как ласкают мой слух 
   всплески волн, набежавших сурово! 
Даже на гребне скалы 
   оставляя вдоль выбоин воду, 
Грозно отходят валы 
   и готовятся снова к походу. 
В море лазурный туман, 
   дышит даль непонятным покоем. 
Сладко вздремнул мальчуган 
   на каменьях под солнечным зноем. 
Как хорошо здесь! -- Зачем, 
   бурь душевных нужна мне тревога? 
Радость, доступная всем, 
   много даст, а попросит немного. 
Вечно лежал бы я так 
   и внимал на утесе прибою. 
Да, ты счастливец, рыбак! -- 
   Поменялся б я жизнью с тобою. 
Хижина, бедность, ладья, 
   даже труд не страшны мне ни мало, - 
Лишь бы на ужин семья 
   у огня вечерком поджидала. 
Общества избранный круг, 
   душный город, где рабство и горе. 
Я променял бы на юг, 
   на свободу, на солнце и море.

Форос


Гекзаметры. Полдень. 23. На взморье

Сев на морском берегу, 
   где рассыпана камней громада. 
Я отвести не могу 
   от волны восхищенного взгляда. 
Да, оторваться нет сил, -- 
   взор прикован мечтой к отдаленью. 
Камень от солнца укрыл 
   в час полдневный меня своей тенью. 
Грозно кочует волна, 
   бьет и плещет, шумна, говорлива. 
Здесь же, в камнях, тишина, 
   в этой крошечной бухте залива. 
Пенится струйка едва, 
   всплески вод однозвучны и слабы. 
Пахнет морская трава 
   и снуют под каменьями крабы. 
Вот собралась их семья. 
   Старый краб важно выполз на камень, 
Где водяная струя 
   умеряет полуденный пламень. 
Самка таится в тени, 
   в травяные запутана сети, 
И, подымая клешни, 
   крошки-крабы резвятся, как дети. 
Камешков мелких швырнул 
   я в них пригоршню, -- сыплются градом! 
Всплески услышав и гул, 
   старый краб мой попятился задом, 
В воду нырнул и исчез. 
   Я напрасно встревожил беднягу. 
Солнце, сверкая с небес, 
   зажигает лазурную влагу. 
Тихо слежу над волной 
   колыханье причаленных лодок... 
Сев на скалу предо мной, 
   прилетел рыболов-зимородок, - 
Синие крылья, а грудь 
   словно в бархат наряжена красный. 
Снова вспорхнул? -- Добрый путь, 
   добрый путь тебе, гость мой прекрасный! 
Как бы хотел за тобой 
   улететь я, забыв все невзгоды. 
В этот простор голубой, 
   где бегут опененные воды...

Форос


Гекзаметры. Полдень. 24. Ифигения

Так говорил кипарис, 
   поседевшей вершиной качая: 
"Годы, как тень, пронеслись 
   надо мной среди этого края! 
Здесь только камни древней, 
   вопроси их в дремоте бесстрастной, 
Помнят ли скалы о ней, 
   сохранив ее образ прекрасный?" -- 
Дрогнуло эхо вдоль скал 
   и ответил иззубренный камень: 
"Я Ифигению знал, 
   я хранил ее жертвенный пламень! 
Здесь, где чернеет утес 
   и клубятся над морем туманы. 
Лес кипарисовый рос, 
   окружая храм бледной Дианы. 
Многоколонный, с высот 
   он смотрел в позлащенное море 
В час, когда в небе встает 
   лик богини в священном уборе. 
Были у жрицы черты 
   с бледноликою схожи Дианой 
В час, когда луч с высоты 
   льет богиня над влагой туманной. 
Берег здесь дик и суров. 
   Часто в сторону дальней Эллады 
Жрица сквозь чащу дерев 
   устремляла печальные взгляды. 
Жребий жестокий! -- сестрой 
   здесь был брат приведен на закланье. 
Родины милой герой, 
   ее светлой мечты упованье. 
Только таинственный рок 
   спас от гибели верной Ореста. 
Камень мой -- смерти порог, 
   нет в Тавриде печальнее места. 
Нож заносила рука 
   Ифигении, девственной жрицы. 
Ей была жертва тяжка, 
   увлажнялись слезами ресницы... 
Но соплеменников кровь 
   проливалась здесь девой прекрасной, -- 
Смерть приносила любовь, 
   нежность -- долг совершала ужасный!" -- 
Так на утесе нагом 
   говорил пробудившийся камень. 
Древность вставала кругом 
   и пылал, мнилось, жертвенный пламень.

Гекзаметры. Полдень. 25. Ифигения

Солнца палящего зной. 
   В южный полдень томительно жарко 
Даже под тенью резной 
   кипарисов зеленого парка. 
Тень мы нашли и приют 
   под защитою листьев платана, 
Там, где звенят и поют 
   серебристые струйки фонтана. 
Сладостны знойной порой 
   плеск воды и деревьев прохлада. 
Носится бабочек рой, 
   рдеют розы цветущего сада. 
Слышится Где-то в дали 
   крик цикады, немолчный и резкий. 
Турки работать пришли. 
   Наклонились их красные фески 
Над вереницей корзин. 
   Турки смуглые стройны и худы, - 
Прямо красавец один! 
   Спелых персиков целые груды 
Бережно сложены в ряд, -- 
   разбирают их руки умело. 
Темным румянцем горят 
   сотни персиков в прелести зрелой. 
Нежный пушок их покрыл, 
   словно щечки твои, озорница! 
Жарко, подняться нет сил, 
   в знойный полдень отрадно лениться. 
Смуглою ручкой своей 
   сочный персик из полной корзины 
Брось-ка сюда мни скорей! 
   Что сегодня скромны мы и чинны? 
Вдруг в меня персик летит. 
   Началась тут одна из баталий, 
Коих Гомер, Фукидид 
   и сам Цезарь наверно не знали. 
Сыплется персиков град, -- 
   половину едва ли мы съели. 
Знойно дышал тихий сад, 
   и фонтана звенящие трели 
Вторили смеху. Жара, 
   но под листьями веет прохлада. 
О, золотая пора 
   сбора персиков и винограда! 
Благословим сельский труд, 
   тень платана и трепетной туи. 
Если, трудясь, соберут 
   с уст пурпурных любви поцелуи. 

Гекзаметры. Утро. 1. Золотая легенда

Молодость скрылась... Где ты, 
   юных дней золотое преданье? 
В царстве былой красоты 
   песен нет, -- там забвенье, молчанье. 
Молодость сказкой была. 
   В пышном замке прекрасной царицей 
Юность когда-то жила... 
   С ней мечтал трубадур смуглолицый. 
Нежно обнявшись, вдвоем 
   на террасу они выходили, 
Где в чаще роз водоем 
   сеял брызги серебряной пыли. 
Лютня уже не поет 
   в честь красавиц влюбленных канцону, 
Струны не кличут в поход 
   внять оружья привычному звону. 
Молодость -- буря и страсть, 
   как стихия, как шумные битвы. 
Рыцарю сладостней пасть, 
   чем забыться в порыве молитвы. 
Властвует сердцем любовь, 
   в милой женщине -- прелесть вселенной... 
Полно же! Дух приготовь 
   к жизни высшей, красе неизменной. 
Новой пойдешь ты тропой, 
   позабыв все былые тревоги. 
Лютню возьми и пропой, 
   вспомни те золотые чертоги, 
Где звало счастье на пир, 
   полный кубок тебе предлагая, 
Где совмещала весь мир 
   красота сладострастно-нагая. 
Сад засыпает во мгле, 
   теплый ветер ласкает мимозу... 
Брось, улыбаясь, земле 
   на прощанье последнюю розу!

Гекзаметры. Утро. 2. Утро

В море умылось, встает 
   Утро, царской блистая короной. 
Смотрится в зеркало вод, 
   видит мир в его ризе зеленой. 
Горы, долины, леса 
   озарились улыбкою Утра, 
И в облаках небеса 
   зажигают отлив перламутра. 
В искрах роса на цветах, 
   и стыдливо раскрылись мимозы. 
Лишь кипарис, как монах, 
   сторонится от пламенной розы. 
Утро по парку идет, 
   дышит запахом трав и растений. 
И, заглянув в темный грот, 
   прогоняет пугливые тени. 
Луч золотой им вослед 
   Утро бросило, топнуло ножкой. -- 
И привидений злых нет. 
   Через мостик, кремнистой дорожкой 
Утро бежит и, смеясь, 
   ловит звонких цикад шаловливо. 
Весело жизнь пронеслась 
   вдоль по парку, до скал у залива. 
В радостном беге своем 
   Утро сонный фонтан разбудило, 
И заплескал водоем. 
   Тихий парк, точно храм. В нем кадило 
Сладко струит фимиам. 
   Пахнет лаврами, пряностью, медом, -- 
Утро скользит по цветам, 
   куст лавровый задев мимоходом. 
Лилий, магнолий и роз 
   упоительно льется дыханье... 
Там, где платан в чаще рос 
   и воды трепетало сиянье, 
Утро, глядясь в светлый пруд, 
   на скамейке лукаво присело. 
Манит, зовет, -- и плывут 
   к Утру лебеди парою белой. 
Утро мечтает, -- о чем? 
   Но на свет лучезарной улыбки, 
В воду скользнувшей лучом, 
   золотые проснулися рыбки. 
Снова резвей ветерка 
   Утро мчится по парку, играя. 
Пальмам кивает слегка, 
   тронет мирт, -- и от края до края 
Парк зашумел, пробужден. 
   Откликается дальнее эхо... 
Плеск, стрекотание, звон, 
   переливы веселого смеха. 
Море лазурной мечтой 
   озарилось, -- пылает стихия. 
Или венец золотой 
   Утро бросило в волны морские? 
      * * * 
Ах, без венца узнаю 
   В этом Утре я злого тирана, -- 
Фею, шалунью мою... 
   Как сегодня проснулась ты рано! 
Парк разбудила чуть свет, 
   обежала кругом все дорожки, 
И уж не твой ли букет 
   Я нашел у себя на окошке?  

Гекзаметры. Утро. 3. Мечта

Редко слетают мечты, 
   на земле воплощенные грезы... 
Ночь эту помнишь ли ты? -- 
   Расцветали тихонько мимозы, 
Черный стоял кипарис, 
   по дорожке отбросивши тени. 
К морю сбегавшие вниз 
   от дворца уходили ступени. 
Мрамор белел при луне, 
   и казался так дивно печален 
Плющ, -- темный плющ в вышине, 
   на колоннах забытых развалин. 
Розы душисто цвели. 
   Ты стояла одна у фонтана, 
Морем любуясь вдали, 
   точно дева-богиня Диана, 
В миртовой роще у скал 
   отдыхавшая, сладко мечтая. 
Месяц твой лик озарял. 
   Чуть мерцала волна золотая... 
Чуть улыбались уста, 
   светлый луч трепетал в твоем взоре. 
Счастье, любовь, красота, -- 
   все сияло, как волны и море. 
Быстрые годы текут, 
   вспоминаются жизни виденья, - 
Много счастливых минут, 
   но не знал я прекрасней мгновенья. 
Ночь эту помнишь ли ты? -- 
   Лунный свет, робкий шепот мимозы 
И молодые мечты, 
   на земле воплощенные грезы. 

Орианда


Гекзаметры. Утро. 4. Соловей

Дышит томительно сад 
   и деревья в цвету белоснежном, 
Грезой обвеяны, спят. 
   Песня слышится в сумраке нежном. 
В чаще душистой ветвей 
   запевает, о чем-то тоскуя, 
Песню любви соловей. 
   В его щелканье -- звук поцелуя. 
Точно лобзанья звучат 
   и чаруют молчание ночи. 
Шепчутся ветер и сад, -- 
   Чаще вздохи и шепот короче. 
Сердце о счастье былом 
   чуть-чуть помнит и верит чудесней. 
Грезится что-то, о чем 
   соловейной рассказано песней. 
Жить, и любить, и ловить 
   надо час, когда счастье случится, 
И золоченую нить 
   вьет обманчиво грез вереница. 
В тихом журчанье ручей 
   льет текучие, чистые струи... 
Чутко безмолвье ночей, -- 
   там и здесь, вкруг звучат поцелуи. 
Чу! -- это песнь соловья, 
   чувство неги, любви упоенье. 
В чащу влечет у ручья 
   ночью чудной немолчное пенье. 
В царство цветов и весны 
   хочешь сердцем умчаться, мечтая. 
Чары и жгучие сны 
   будит песня цветущего Мая.

Гекзаметры. Утро. 5. Байдары

Сон лучезарный исчез, 
   но мне помнятся мифы Тавриды, - 
Море, сиянье небес, 
   гор скалистых лазурные виды. 
Грежу ли я наяву 
   или только в мечтах сновиденья 
Видел я волн синеву 
   и морских берегов отдаленья? 
На одинокий утес 
   кто, владеющий силой чудесной, 
За облака перенес 
   храм, парящий в пустыне небесной? 
Выше моленье летит... 
   Он -- ковчег тех таинственных скиний, 
Что в небесах был сокрыт 
   и в туман облекается синий. 
Дивно сияющий храм 
   даль воздушная мглой окружила. 
То облаков фимиам, 
   возносящийся дымом кадила. 
К Богу молитва моя, 
   но земное душе моей близко. 
Как расцветают края 
   под лучами пурпурного диска! 
Солнце над морем встает 
   и раскинулась сеть золотая. 
Скалы Байдарских ворот 
   просветлели, в лазури блистая. 
Чу! - колокольчик звенит! 
   Там, где горы нависли сурово. 
Путь на Байдары открыт, 
   пыль бежит за тележкой почтовой. 
Бездны, утесы, кусты... 
   их минует ли путник счастливо? 
Видит он парк с высоты 
   у лазурных излучин залива. 
Там кипарис, как чернец, 
   сторожите робкий шепот мимозы, 
И на волшебный дворец 
   смотрят вечно влюбленные розы. 
Путник усталый воскрес, 
   манит сень золотого чертога... 
Полно! К долине чудес 
   приведет ли в ущельях дорога? 
Долог твой путь, одинок, 
   вкруг обрывы да серые скалы. 
Жутко почтовый звонок 
   будит горы и лес одичалый. 
Счастье, любовь, -- не для нас. 
   что нам роскошь изнеженной лени? 
Сладок в полуденный час 
   отдых в сакле татарских селений.

Гекзаметры. Утро. 6. Форос

Дремлет волшебный дворец, 
   бледный свет упадает на стены. 
В окна на лунный венец, 
   как живые, глядят гобелены. 
Кубков серебряных ряд 
   блещет в сумраке, шепчут портьеры. 
И в тишине шелестят 
   над альковом цветным мустикеры, -- 
Белые призраки сна. 
   Смокли залы, темна галерея, 
И по зеркалам луна, 
   словно смотрится, бродит, белея. 
Роз ароматных трельяж 
   обвивает вдоль лестниц колонны, 
Где одинокий, как страж, 
   чуть мерцает фонарь отдаленный. 
Золото, бронза, эмаль, 
   ряд чертогов, приют наслаждений... 
Мнится, восточный сераль 
   Алладину построил здесь гений. 
Чтобы, как южный цветок, 
   пышно вырос дворец тот, блистая, 
Слал караваны Восток 
   из далеких пределов Китая. 
Что это? -- вздох, поцелуй 
   или шепот фонтана цистерны, -- 
Лепет обманчивых струй? 
   Звуки ночи лукавой неверны. 
Дремлет обитель утех, 
   ждет дворец полуночного часа. 
Где-то звенит женский смех... 
   Осветилась огнями терраса. 
Ужин веселый, цветы, 
   и форосским сверкают стаканы. 
Блеском своей красоты 
   дамы спорят с мерцаньем Дианы. 
Но всех прекрасней одна, 
   крымских роз молодая подруга. 
Не итальянка ль она? 
   В ней черты благодатного юга. 
Черный пушок над губой, 
   ночь в глазах... Хороша, смуглолица, 
Всех увлекает собой 
   лучезарного пира царица. 
Звезды в бокалы глядят, 
   у огней вьется бабочек стая, 
И засыпающий сад 
   Дышит миртами, страстно мечтая. 
Море сияет вдали, 
   в звездном блеске растаяли тучи, 
И вдоль небес до земли 
   метеор пробегает летучий. 
Где золотой его прах? 
   Но лучи его вновь засверкали 
В чьих-то прекрасных глазах, 
   в чьем-то полном рубинов бокале. 
О, для кого этот взор? 
   для кого светят очи царицы? 
Но промелькнул метеор 
   и опять опустились ресницы. 
Как упоительна ночь! 
   На земле и на небе все чудно. 
Но отчего превозмочь 
   не могу я тоски безрассудной? 
Бросив веселый кружок 
   и бокал отодвинув пурпурный, 
Я отошел, одинок, 
   в даль террасы. В плюще были урны. 
Спал кипарис у дворца, 
   смутно высились горы Тавриды, 
И в небесах без конца 
   упадали, сверкая, болиды. 
Целых миров бытие 
   разрушалось... Казалось так мало 
Бедное сердце мое, 
   но, как звезды, оно умирало. 

Гимн софтов

У врат святилища Каабы 
Сидел в раздумье Магомет. 
Кругом теснилися арабы, 
И с неба луч заката слабый 
Бросал на них свой алый свет, 

Храня молчанье неземное, 
Пророк был мрачен, недвижим - 
Казалось, солнце золотое 
В своем торжественном покое 
Остановилось перед ним. 

Вдруг дикий сын Арабистана, 
Прекрасный голубь молодой 
Белее снежных гор Ливана 
К ногам подателя Корана 
Слетел падучею звездой. 

Спасенья в бедствии жестоком 
Среди опасностей и зол 
Он умолял перед пророком: 
Его заметил хищным оком, 
Его преследовал орел. 

Он ради птенчиков двух малых 
Просил защиты от врага... 
А уж на небе в тучах алых 
Орел ширял на крыльях впалых, 
Покинув горные снега. 

И вот, едва в плаще широком 
Учитель спрятал голубка, 
Орел предстал перед пророком. 
Во взоре хищника жестоком 
Светилась мрачная тоска. 

Один среди небес свободных 
Летал он, грозный и немой. 
Там, на вершине скал бесплодных 
Напрасно шесть птенцов голодных
Его с добычей ждут домой. 

Душа учителя скорбела: 
Ему обоих было жаль, 
И в милосердье без предала 
Куском от собственного тела 
Он утолил его печаль. 

И вот тогда пред Магометом 
Свершилось знаменье чудес: 
Две птицы озарились светом, 
И превратились, и с приветом 
Предстали слугами небес. 

Их сам Господь послал к пророку. 
Чтоб это сердце испытать, 
И чтоб в покорной жертве року 
Его всевидящему оку 
Открыть святую благодать. 
И вот в лучах Господней славы 
Исчезли ангелы, как дым, 
И гимн раздался величавый, 
И расцвели цветы и травы, 
И солнце улыбнулось им.

Горный лес

Лес дремлющий 
Безмолвием объят. 
Колоннами 
Стволов гигантских ряд 
Возносится торжественно и прямо, 
И сумрак в них, как синий сумрак храма. 
Спокоен лес, 
И папоротник в нем, 
Как ряд светильников 
С потухнувшим огнем, 
Раскинулся широкими ветвями, 
И слышится неясный шепот в храме. 
Как тайною, 
Молчаньем тьма полна, 
И в сердце крадется 
Молитвы тишина, -- 
Святилище лесное дышит миром, 
И древний дуб стоит седым кумиром. 
Века минувшие 
Взрастили горный лес, 
Вершинами 
Он в облаке небес, 
И жертвенники скал, алтарь друида, 
Причудливо не изменили вида. 
И сосны старые, 
И гулких сводов тьма, 
И мох седой -- 
Не вечность ли сама? 
И здесь, в тиши сурового молчанья, 
Печаль -- нема, и сон один -- страданья! 

*** 

Однажды, помню я, 
Явились люди в лес... 
Сосна - гигант, 
Касавшийся небес, -- 
Качнулась вся, и в корни вековые 
Сталь топоров ударила впервые. 
Косматую главу 
Чудовища лесного пригибали, 
И рухнуть на траву 
Готов был ствол седого великана... 
Но праздновать победу было рано! 
Сеть узловатая 
Нагих корней, 
Землей покрытая 
И рывшаяся в ней, 
Держала ствол, как цепкими руками, -- 
И под сосной рубить их стали в яме. 
Но корни напряглись, 
И вот гигант лесной 
Над ямой встал, 
Поднялся сам собой, 
И схоронил пришельцев, как в могиле... 
Лес отомстил! -- 
Их корни раздавили!..

Горный перевал

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Что за дикие места! 
Без тоски глядеть нет мочи. 
Голый камень, сумрак ночи, 
Ни травинки, ни куста! 

Покрывая скат отлогий, 
Вкруг разбросан бурелом, 
И чернеет у дороги 
Дуб с обугленном дуплом. 

Снится ль сон мне ночью длинной, 
Или жизни свет потух, 
И брожу я, скорбный дух, 
Призрак, тень в стране пустынной? 

Горы близ Симферополя

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Здесь, с холма пустынной степи, 
Снова горы вижу я, 
Их синеющие цепи 
И туманные края. 

Узнаю из отдаленья 
Их черты... их тень легка, 
И проходят, как виденья, 
Над хребтом их облака. 

А за ними на просторе 
В голубой его дали, 
Без границ мне снится море, 
Небеса и корабли. 

Дачный пролог

У лукоморья дуб зеленый 
И вензель есть на дубе том 
(его чертил кадет влюбленный). 
Там гриб белеет под кустом, 
Там на невидимых дорожках 
Скамеек нет, нет фонарей. 
Избушку там на курьих ножках 
Я снял без окон, без дверей. 
С супругой бабою-ягою 
Я жизнью там живу благою, 
На службу в город езжу зря - 
И поезд мчит богатыря. 
Там чудеса, там жулик бродит, 
Соседка в гамаке лежит, 
Тоска там адская находит... 
Зато полей любезен вид. 
Там горожанин в скуке чахнет - 
Там дачный дух, там дачей пахнет.

Борей. Словцо, 1900, No 18, стр. 2


Две скалы

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Вот две скалы: ударом грома 
Они на век разлучены, - 
И чужд их мир, и разны сны, 
Их жизнь друг другу незнакома. 

А прежде вместе, в вышине 
Они сливались в дружбе тесной... 
Теперь же, пропастью отвесной 
Разделены, стоят оне. 

Так мы, не ведая обмана, 
С тобою дожили до дня, 
Когда, как пропасть, у меня 
Раскрылась в сердце злая рана. 

Она печальней и страшней, 
Чем бездна скал разъединенных... 
Иссякнут слезы глаз бессонных, -- 
Не возвратить минувших дней! 

Среди невызванной разлуки 
Я одинок, я плачу тут... 
Объятий прежних не найдут 
В тоске протянутые руки! 

Дорога в горы

  Из цикла "Крымские стихотворения"

В перекладной тележке тряской, 
Пыля дорогою степной, 
Едва плетусь я... Тишь и зной 
Полны баюкающей лаской. 

В душистом сене кое-как 
Улегся я, смотря беспечно 
На зелень степи бесконечной, 
На васильки и красный мак. 

Там, как дымок моей сигары, 
Едва синеют сквозь туманы 
Вершины гор... Нет, -- то обман, 
Степей несбыточные чары! 

Дриада

Меркнет, гаснет свод лазури, 
Слышен голос дальней бури; 
Плещут реки, ото сна 
Высь дубрав пробуждена, 
И в стозвучном, звонком хоре, 
Словно в тихом, ясном море 
Перед бурей всплески вод, 
Слышен звук нестройных нот. 
*** 
В вышине дерев могучих 
Ветра свист и вой, 
И раскаты в черных тучах 
Бури громовой; 
Но во мраке тихой чащи 
Плещется поток, 
И в струе его журчащей 
Спит речной цветок. 
Полусумрак сладострастный 
Там в тиши царит, 
И на ветке, как алмазный, 
Светлячок горит. 
*** 
В листьях девственного сада, 
Там, во тьме густой, 
Обнаженная дриада 
Блещет красотой; 
В упоенье полусонный 
Обнимает дуб, - 
И слетает стон влюбленный 
С ее алых губ; 
То темнее бурной ночи, 
То светлее дня, 
Блещут, меркнут ее очи, 
Полные огня... 
*** 
И дриадой оживленный 
Шепчет, стонет дуб влюбленный 
И мешает ропот свой 
С хором бури громовой -- 
И яснеет свод лазури, 
И стихает голос бури, 
И в покой немого сна 
Высь дубрав погружена.

Дуб и мимоза

    Элегия

У моря синего, в стране, 
Где дремлют царственные розы, 
Цвел дикий дуб на вышине 
У ног развесистой мимозы. 
Когда порывы ветерка 
По гребням волн издалека 
К деревьям шумно долетали, 
Их листья трепетно шептали, 
Спеша послать наперерыв 
Ответ на дружеский призыв. 
Но крепнет ветер, мчатся тучи, 
Встают и пенятся валы... 
И был оторван дуб могучий 
Волной от рухнувшей скалы. 
Утихла буря, солнце блещет, 
Синеют в море небеса. 
И влажною листвою трепещет 
Мимозы нежная краса. 
Лучами южными согрета, 
Мимоза шепчет, ждет ответа... 
Но медлит дружески ответ. 
Еще, еще... ответа нет! 
И ветру, пенящему море, 
Так говорит мимоза в горе: 
"О, ветер! Тихо все вокруг, 
Безмолвен воздух лучезарный - 
Меня забыл мой верный друг, 
Меня забыл мой друг коварный! 
Не шепчут темные листы 
Его развесистого крова... 
О, милый дуб, что дремлешь ты, 
Не слышишь дружеского зова?.." 
Меж тем в неведомой дали 
От берегов родной земли, 
С обломком мачты тихо споря, 
Плыл старый дуб по воле моря, 
Как труп, качаясь над волной. 
В иные земли, в край иной. 
*** 
Не так ли ты в минуту горя 
Рассталась, милая, со мной? 
Тогда еще, в былые годы 
С тобою вместе мы росли, 
Деля и счастье, и невзгоды 
От мира шумного вдали. 
Но вдруг ударил гром нежданный 
И над моею головой; 
На Север бледный и туманный 
Был унесен любимец твой, 
И в день, когда, борясь с судьбою, 
Я погибал в чужой стране, 
Ты усомнилася во мне, 
И обвинен я был тобою.

Её здесь нет!

Полуопущенные шторы, 
Полузавянувший букет, -- 
Все говорит, туманя взоры: 
"Ее здесь нет!" 

Ее здесь нет, но ароматом 
Ее духов здесь ночь полна, 
В цветах, в конверте, нервно смятом, - 
Везде она! 

В раскрытых нотах дремлют трели, 
Миниатюрный башмачок, 
Сейчас забытый у постели, 
Так одинок! 

Я обнял стан ее, взяв в руки 
Изящный, розовый корсет... 
Но это сон, мечты и звуки, -- 
Ее здесь нет! 

И в круглом зеркале меж окон 
Я вижу, сев за туалет, 
Лукавый взгляд, пушистый локон... 
Ее здесь нет!

* * *

Если гаснет лазурь лучезарного дня, 
Омраченный закат не печалит меня; 

И не жаль мне цветка, если ранней весной 
Он поблекнет один на поляне лесной: 

Завтра солнце опять заблестит горячей 
В золотистом дожде искрометных лучей, 

И над новым цветком, окропленным росой, 
Развернется заря золотой полосой. 

Но когда этих уст отцветет красота. 
Когда юность, любовь пролетят, как мечта, 

Что тогда мне твой взгляд, этот взгляд заменит 
И поблекшую тень исхудалых ланит? 

Милый друг, погоди! Дней весенних не трать -- 
Эти дни не придут, не вернутся опять!

Звезды

Звезды - прошедшее, звезды - далекое. 
Свет их лишь память сокрывшихся лет. 
В сердце печальное и одинокое 
Льется таинственно прошлого след. 

*  *  * 

Видятся призраки в искрах сияния, 
Бледные лики, венец золотой. 
Жизнь прожитая дарит вспоминания. 
Встало минувшее звездной мечтой. 

*  *  * 

Вновь узнаю я две звездочки ясные, 
Что мне блеснули когда-то давно. 
То сожаления слезы напрасные. 
Прошлое умерло, в сердце темно. 

Ива

Над плакучей ивой после долгой бури 
Пролетала туча в глубине лазури. 

Проливая слезы золотым потоком, 
Туча говорила с горестным упреком: 

"Скучен лес угрюмый, опустела нива... 
Где наряд, где кудри, где убор твой, ива? 

Отчего склонилась низко головою, 
Не шумишь, не шепчешь темною листвою? 

А бывало, помнишь, на расцвете лета 
Как была ты пышно зеленью одета!" 

Но молчала ива, с горькою тоскою 
Наклонясь вершиной низко над рекою, 
И нагие ветви осени печальной 
Отражала речка в глубине зеркальной.

Из письма

О ночь роскошная пленительного юга! 
Блестит луна, как светоч золотой, 
Но мы вдвоем, два неразлучных друга, 
Укрылись в комнате уютной и простой. 
Слагаем мы два разные посланья: 
Он -- полное любви и радости живой, 
Мое -- нашептано тоской воспоминанья, 
Как дума поздняя осеннею листвой. 
И чрез окно вечерняя прохлада 
Колышет нам свечу дыханием из сада. 

Итак, пора любви настала и для вас: 
Исполнилось мое над вами предвещанье. 
Вы помните ли тот короткий, светлый час, 
Когда зашел я к вам на долгое прощанье? 
Наверх одни по лестнице крутой 
В пустую комнату поднялися мы с вами. 
Вы грустною тогда сияли красотой. 
Во вздохе сладостном, меж темными словами, 
Ваш тайный друг, тогда подслушал я в тиши 
Признанье робкое доверчивой души. 
Теперь, как облака над скошенною нивой, 
Все ваши горести промчатся без следа. 
И вас увижу я веселой и счастливой, 
Как в ясных небесах вечерняя звезда. 
И он, мой верный друг, испытанный судьбою, 
Богатый знанием наставник добрый мой, 
И вас из вечной тьмы сомнений за собою 
Он к счастью поведет дорогою прямой. 
Да, оба радости и счастья вы достойны! 
Любовь осветит вам печальной жизни путь. 
А я... как странник, я плетуся в полдень знойный, 
И негде мне душой усталой отдохнуть.

Из элегий Катулла

Неси, о зефир, над лазурью морей 
Напев моей арфы унылой! -- 
Воробушек Лесбии умер моей, 
Воробушек Леебии милой! 

К туманному Орку умчался он прочь, 
Забыл ее нежные ласки... 
Жемчужные слёзы о нем день и ночь 
Роняют прекрасные глазки!

Изгнанник

                 Сонет 

На чуждых берегах пленительной Тавриды, 
Где к ясной вышине лазурных, диких гор 
Несется звучно песнь влюбленной Нереиды, 
Я русских поселян услышал дальний хор. 

И встали предо мной родные сердцу виды, 
За темной пашнею синел угрюмый бор... 
И вспомнил я судьбы тяжелые обиды, 
И горек был тогда мой немощный укор. 

Я видел пред собой поля моей отчизны, 
Я руки простирал к стране моей родной, 
И голос мой звучал, как вопль надгробной тризны... 

Но было в вышине все ясно надо мной. 
И горестным мольбам безумной укоризны 
Лишь море вторило стозвучною волной.

К Западу. Сонет 128. Эйдкунен

В Эйдкунене, минув черту границы, 
Увидел я здоровый, мирный быт, 
Дома крестьян под кровлей черепицы, 
В полях стада, -- и тучный скот был сыт. 

Где ты, страна убогая? Где жницы, 
Солома хат в густой тени ракит? 
Где жалобы, что нету, мол, землицы, 
И что мужик обижен и забит? 

Здесь важный фермер тянет кружку пива. 
И васильков во ржи не видно тут... 
Как девушка в венке из них красива! 

Но наш сосед, любя упорный труд, 
Их выполол, его богата нива. 
Там знанья нет, где васильки цветут.

К Западу. Сонет 129. Берлин

От городов, их улиц и палат, 
От жизни их -- Господь меня помилуй! 
Они так схожи с каменной могилой. 
Один Берлин увидеть я был рад. 

В Берлин все здоровьем дышит, силой, - 
Его рейхстаг, где рыцари стоят, 
Веселый бурш, румянец Гретхен милой 
И в прусской каске гренадер-солдат. 

Здоровы здесь искусства, мысль, идеи. 
Железный Бисмарк властно смотрит вдаль 
И близ него две мощных Лорелеи. 

Среди героев мраморной аллеи 
Не видно лишь Гамбринуса, мне жаль, 
Но с ним я встречусь, заглянув в биргалль.

К Западу. Сонет 130. Unter den Linden

Под липами, вдоль улицы Берлина 
Он шел со мной, любезный мой двойник. 
Цилиндр, пенсне, насмешливая мина, -- 
Его корректным видеть я привык. 

-- "Да, ты поэт! -- ворчал он, -- но достиг 
Моим трудом ты столь святого чина. 
Работал я, вот благ твоих причина!" -- 
-- "Но, милый мой, ты просто клеветник! 

Ведь журналист не может быть поэтом?". 
-- "Но и поэт -- неважный журналист! 
Двоились мы. Залог успеха в этом. 

Ты странствовал, ты вдохновлялся светом, 
Я средства дал!" -- "Да, да! Ты -- финансист!". 
Шумел Берлин, был сумрак лип тенист.

К Западу. Сонет 131. Тени Рейна

Луна плывет в безоблачный простор, 
Туманный Рейн уходит к отдаленью, 
Где берега угадывает взор 
И тополь спит, волны внимая пенью. 

Подобный сну, седых времен виденью, 
Вознесся к небу стрельчатый собор, 
Окутав Кельн своей суровой тенью. 
Мне чудятся монахи и костер... 

И тайных знаний факел подымая, 
Плывет по Рейну, светит с челнока 
Корнелия Агриппы тень немая. 

Стою, преданьям рейнских вод внимая, 
И медленно уносит вдаль река 
Легенды, тени, тайны и века.

К Западу. Сонет 132. Штутгардт

   Сестре

Оттуда мы, где зреет виноград, 
Где блещет Неккар и цветет долина... 
Туда домой прийти я был бы рад 
С раскаяньем вернувшегося сына. 

Меня взрастила мрачная чужбина. 
Мы вюртембергцы... Много лет назад 
Из Штутгардта, покинув дом и сад, 
Ушли мы в край, где даль степей пустынна. 

Отцы мои несли познанья, труд 
В страну, где мрак, где люди мысль не чтут, 
Где попраны искусство и свобода. 

Кругом была лишь бедная природа... 
Зачем, сестра, мы поселились тут 
На Севере, у чуждого народа!

К Западу. Сонет 133. Париж

Кругом Париж шумел неугомонно, 
И я смотрел, неведомый пришлец, 
Как ржавеет Вандомская колонна, 
Как дремлет Лувр, кунсткамера-дворец. 

Из лилий здесь растоптан был венец, 
Пуст "Notre Dame", пал трон Наполеона, - 
Поникнули империи знамена, 
И "равенству" наступит свой конец. 

Как все старо!.. Но шумно по бульварам 
Роскошных мод звучал веселый пир. 
Париж кипел, отдавшись жизни чарам. 

Былой Париж, где весь вмещался мир, 
Был в плесени, изъеденный, как сыр, 
И жизнь кишела в этом сыре старом.

К Западу. Сонет 134. Булонский лес

Bois de Boulogne, блестящий и пустой, 
Его толпу, моторы, фаэтоны 
Покинул я, и со своей мечтой 
Укрылся в парк, где рощи отдаленны. 

Здесь озеро волшебной красотой 
В лесу сверкало, тих был берег сонный 
И лебедь плыл, водою отраженный. 
Белели крылья в зелени густой. 

Здесь веришь сказке, и царице фее 
Свои мечты беспечные даришь, 
Здесь трубадур коснулся б струн смелее. 

Две легких сильфы шепчутся в аллее: 
      -- "Tien, се monsieur!" 
-- "Je croi, il n'est pas rich!" 
И здесь был тот же денежный Париж!

К Западу. Сонет 135. Notre Dame de Paris

Под башнею у стрельчатого свода 
Среди стропил висят колокола, 
И, мнится мне, я вижу Квазимодо. 
Внизу Париж, над ним синеет мгла. 

Иду за тенью звонаря-урода... 
С соборных крыш, без счета и числа, 
Глядят на площадь, на толпу народа 
Из камня бесы, грифы, духи зла. 

Их мрачный сонм фантазию тревожит. 
Чудовищный, изваянный порок, -- 
Он образы, он виды, формы множит. 

А там внизу, в пустынном храм Бог, 
Который жизнь таинственно зажег 
И погасить ее светильник может.

К Западу. Сонет 136. De profundis

Мы в храм вошли... Из окон на ступени 
Цветистый луч таинственно упал, 
Светились в нем рубины и опал, 
Среди колонн синели дальше тени. 

Звучал орган, как хоры песнопений. 
В гармонии печальной сочетал 
Молитвенный и сумрачный хорал 
Раскаянье, рыданья, вздохи, пени. 

Но стихли звуки, полные тоской, 
Безвестное и сущее в начале 
Вдруг вознеслось над горестью людской. 

Рожденные в стенаньях и печали 
Глубокие аккорды прозвучали, 
В них смерть была, торжественный покой.

К Западу. Сонет 137. Музыка

M.М. Иванову. 

Что значит музыка? Аккордов строй, 
Ее мечты, ее язык певучий 
И тайный смысл ласкающих созвучий 
Мне объясни, поведай и открой. 

Бежит по струнам ветерок летучий, 
Рассыпался мелодий звонкий рой 
И звуков хор растет угрюмой тучей. 
Зачем мой дух смущает он порой? 

Восторг любви, томление разлуки, 
Тревога чувств, -- язык их знаю я. 
В ответ на них молчит душа моя. 

Но есть иные радости и муки... 
Где их родник? Откуда эти звуки, 
Рожденные в пучинах 6ытия?

К Западу. Сонет 138. Кампьенский замок

Князю М.Н. Волконскому. 

В прозрачных тучках синий небосклон, 
Уазы тихой трепетно сиянье, 
И замок спит, луной посеребрен. 
Весенней ночи сладко обаянье. 

Как полон чар волшебный этот сон! 
Зовет ли песней лютня на свиданье, -- 
С холмов, в цветах несется струнный звон. 
То эльфов хор, то арфы их бряцанье. 

Они летят на искорках луча 
К скале седой, где на копье склоненный 
Тоскует рыцарь, грустный и влюбленный. 

Коснулся эльф железного плеча... 
Но сердца ран, как тяжких ран меча, 
Не исцелить травой заговоренной.

К Западу. Сонет 139. Северное море

В Дюнкирхене, где в шумном разговоре 
За кружкой пива делят рыбаки 
Улов сетей, и радости, и горе, -- 
Прибрежных дюн увидел я пески. 

Уныло плещет Северное море, 
За шлюзами белеют маяки 
И гряды волн в зеленом их убор 
Скитаются -- бездельны, далеки... 

Туманна даль... Плывут ли в море тучи, 
Голландец ли проносится Летучий, 
На призрачном кочуя корабле? 

Брожу один, блуждая в серой мгле, 
Пустынных дюн лежит песок сыпучий, 
Как будто все бесплодно на земле.

К Западу. Сонет 140. Призрак

Туман клубится облачной грядой, 
И в белизне над водною равниной 
Встает корабль, как призрак, тенью длинной, 
Раскинув парус, ветхий и седой. 

Повисли ванты серой паутиной, 
И остов мачт, постигнутых бедой, 
Весь отражен спокойною водой, 
Дымящейся над влажною пучиной. 

Кругом плывет изменчивая мгла, 
И облака проходят, как виденья. 
Лишь в небесах лазурь еще светла. 

Корабль разбит, он -- злая тень крушенья, 
Но над волной в тумане отдаленья 
Несут его два белые крыла.

К ним

О женщины! О милый, слабый пол! 
Меня вы так безбожно обокрали, 
Что я, как нищий, беден стал и гол, 
И нарядился в рубище печали. 

Одни украли деньги у меня, 
Другие -- сердце, третьи -- труд и время, 
И, лишь покой мой дешево ценя, 
Оставили в груди страданий бремя - 

Хранил еще одну свободу я, 
Как ценный клад, сберечь ее мечтая; 
Но ручка к ней протянута твоя, 
И вот -- прости, свобода золотая! 

* * *

Как скучно смотрят небеса! 
Морщины туч легли вдоль небосвода, 
Седеют мрачные, еловые леса... 
Совсем состарилась природа! 
И безнадежный холод, и тоска... 
И страстно хочется в тревоге одинокой 
Весенних снов, душистого цветка 
И юных гроз с зарницею далекой! 

Как я тебя люблю!

Я люблю тебя так, как никто, никогда 
Полюбить тебя больше не может: 
Любит так только тот, кто всю жизнь, все года 
И все силы в любовь свою вложит. 
На моих же глазах ты росла, расцвела, 
С детских лет тебя знал я и видел, 
И тебя я берег от неправды и зла, 
И дурное в тебе ненавидел. 
В твою душу я первый вложил смена 
Добрых чувств, жажду света и знанья; 
Пробудил я тебя от спокойного сна 
Для любви, для надежд и страданья. 
И тебя не любить мне? Никто, никогда 
Полюбить тебя больше не может -- 
Любит так только тот, кто всю жизнь, все года 
И все силы в любовь свою вложит!

Какаду

Меж пыльных книжек, в клетке золоченой, 
Был какаду поставлен в кабинет. 
"Дать сахару" - уж не кричал, он, нет, -- 
Он попугай стал подлинно ученый. 

Философ в клетке, он был очень мил, 
И, эрудицией блеснуть умея, 
Он слово "эволюция" твердил, 
И, громко щелкнув, повторял "Идея!" 

"Ламбрррозо, Шопенгауэр, Спе-е-ен-сер, Гай!" -- 
Так бойко он трещал, хоть без разбора, -- 
Что возведен "honoris causa" скоро 
Был в докторскую степень попугай.

Кальян

В полдень знойный и лучистый 
Я люблю цветной диван, 
Кофе с гущею душистой 
И узорчатый кальян. 

Тлеет жар благоуханный, 
И хрустальные края 
Перевил чубук сафьянный, 
Как очковая змея. 

Блещет медь, горя звездою, 
И, курясь, пахучий дым 
Над прозрачною водою 
Тает облаком седым. 

И слетаясь издалека, 
В струйках дыма; как во сне, 
Грезы пестрые Востока 
Вьются, ластятся ко мне. 

Ты, ключ мудрости арабской, 
Опьяняя, как гашиш, 
Жизни суетной и рабской 
Мне забвение даришь! 

Кантата

Великому писателю Н.В. ГОГОЛЮ 
в день открытия памятника 
26 апреля 1909 года.

Слова В. А. Шуфа, 
музыка М. М. Иванова. 

Тебе хвала, тебе венец, 
Родной страны прекрасный гений. 
Ты небом избранный творец 
Своих бессмертных сочинений. 

Предстали ясными для всех 
Поэзии святые грезы. 
Сквозь видимый для мира смех 
И сквозь невидимые слезы. 

И расцвела родная глушь; 
Как дождь отрадный над полями, 
В отчизне сонмы "мертвых душ", 
Смеясь, ты оживил слезами. 

Тобой, украинский певец, 
Гордится целая Россия, 
Тебе хвала, тебе венец 
За вдохновения святые. 

Была исполнена утех 
Твоя великая сатира - 
Сквозь видимый для мирa смех 
И слезы, скрытые от мира. 

В народной памяти живи, 
Красуйся, Гоголь, величаво! 
Полна восторженной любви 
Твоя возвышенная слава. 

Караджа

1. 

Семья. 

Гор пустынна вышина. 
Нет ни шороха, ни гула.... 
И чиста, и холодна, 
В небесах лазурь блеснула. 

Загорается рассвет. 
На распутье к водопою 
По траве росистый след 
Вьется узкою тропою. 

В редком воздухе, дрожа, 
Трель звенит и плачет где-то: 
То встречает караджа 
Приближение рассвета. 

Над скалами легче грез, 
Со ступеней на ступени 
Замелькали диких коз 
Пробегающие тени. 

Вот одна, вот две и три... 
Рожки их, головки, шея 
В бледном золоте зари 
Четко видятся, темнея. 

Это самка и самец 
И детеныш их безрогий 
Взобралися на зубец 
Голых скал, где спуск отлогий. 

Близ самца стоит она 
И головкою своею, 
Грациозна и стройна, 
Оперлась ему на шею. 

Тихо. Ясны гор края, 
Чуть синеют их отроги... 
Бродит чутких коз семья 
Без боязни и тревоги. 

Не глядит по сторонам 
Осторожно и пугливо, -- 
А в выси, подобно снам, 
Тучки мчатся торопливо. 

Вдруг в волшебной тишине 
Грянул выстрел... струйка дыма 
Закурилась в стороне 
И застыла, недвижима. 

Вздрогнув, дикая коза 
На колени вмиг упала... 
Капля крови, как слеза, 
Робко брызнула на скалы. 

Вот вскочила... и за ней 
Мчатся козы в вихре страха, 
Через трещины камней 
Часто прыгая с размаха. 

Только вслед дымится пыль, 
Да обвал гремит по скатам, 
И трепещущий ковыль 
Никнет на поле примятом. 

2. 

Смерть. 

Там, где вьются лишь орлы, 
И всех выше гор пороги, 
Скрылись в тень крутой скалы 
Козы, полные тревоги. 

На траве лежит одна, 
Кровью теплой истекая; 
На губах ее видна 
Пена легче, чем морская. 

Унялся здесь скорый бег, 
Быстрых ног слабеет сила. 
Смерть, скликая на ночлег, 
Жертву новую скосила. 

Часто, часто дышит грудь, 
И, одеты тенью ночи, 
На лазурь спешат взглянуть 
Потухающие очи. 

И в очах тех отражен 
Божий мир в красе бывалой: 
Тучки легкие, как сон, 
Зелень трав, лазурь и скалы. 

И, прощаясь с ними, взор, 
Полный слез и тайной муки, 
Смотрит в даль родимых гор, 
Как в предчувствии разлуки. 

Но не слышен тяжкий вздох, 
С уст не сходит крик стенящий, -- 
Не дал их суровый Бог 
Твари темной и дрожащей. 

Смерть ее тиха, нема. 
Жизни нет и в ней -- свободы... 
И в глазах туманит тьма 
Неба меркнущие своды. 

Жизнь уходит, точно тень, 
Точно дым, бегущий в поле; 
Но на этот ясный день 
Наглядеться б доле, доле!.. 

Солнце вышло. Все вокруг 
Расцвело и заблестело. 
Чуть печалит горный луг 
Холодающее тело. 

Ноги вытянув, лежит 
Труп козы среди бурьяна. 
Тупо смотрит из орбит 
Глаз стеклянный, вскрылась рана. 

Жадно тянется к сосцам 
Лишь детеныш оробелый, 
Да по скалам, тут и там, 
Блещут солнечные стрелы. 

Поднял голову самец, 
Потянул он воздух дико, 
И в горах, с конца в конец, 
Зазвенело эхо крика. 

Караджа - дикая коза. 

Кипарис

Окутанный дымкою черной, 
В величии траурных риз, 
Один у расселины горной 
Над морем стоит кипарис. 

Он темен, но тени он мало 
Прохожему даст на пути: 
Жжет солнце, кругом него скалы, 
Защиты под ним не найти. 

Шел мимо мулла. Озадачен, 
Он стал перед деревом вдруг: 
"Не слишком ли, друг мой, ты мрачен? 
Чтоб быть веселей тебе, друг? - 

И с лысины пот в заключенье 
Отерши, решает улем: - 
Дать тень мне -- дерев назначенье, 
Иначе цвести им зачем?" 

И следом шел грек-христианин. 
Устал он... зной, солнце палит... 
Хотел отдохнуть здесь... и странен 
Ему кипариса был вид. 

"Смоковницы той ты бесплодней! - 
Сказал он, скрывая свой вздох, - 
Так проклят будь клятвой Господней!" 
Но что ж? -- Кипарис не засох. 

Отдавшись таинственным думам, 
Лелея свой сумрачный сон, 
Как прежде, в молчанье угрюмом 
Стоял над дорогою он.

* * *

Когда в душе моей больной 
Воспоминание проглянет 
О днях, когда я был иной, 
Невольно сердцу грустно станет. 

О днях, когда я был счастлив, 
Любил и верил без раздела, 
Когда желания порыв 
Жизнь обессилить не успела. 

Теперь, лишь прежнее храня, 
И новых замыслов не строя, 
От наступающего дня 
Я жду не счастья, а покоя. 

И, как усталый пешеход, 
Кидаю я свой взгляд унылый 
На путь, который в даль ведет, 
В желанный край, мне прежде милый.

* * *

Когда в толпе людской ты встретишь 
взгляд холодный, 
Когда язвительный намек услышишь ты, 
И осмеют в тебе порыв твой благородный, 
И чувства светлые, и лучшие мечты, 
Тогда ты обратишь свой грустный взор с мольбою 
К тому, кто горячо всегда тебя любил, 
Хотя во многом был виновен пред тобою, 
Кто так же, как и ты, людьми непонят был. 
Но преждевременно его ты осудила 
За страсти жгучие и ряд безумных дел, 
За то, что жизнь его была, как ночь, уныла, 
И примириться с ней он сердцем не умел.

Коран

Завет священный Магомета, 
Ты, поэтический Коран! 
Страница каждая согрета 
В тебе светилом знойных стран. 

Я слышу роз благоуханье, 
Тебя читая в тишине, 
Фонтанов медленных журчанье 
И листья пальмы шепчут мне. 

И нет в их шепоте печали; 
Твердит он сладко сердцу вновь 
Про женщин в белом покрывале 
И сладострастную любовь. 

Твой человек, как сын природы, 
Естествен, молод и здоров. 
Не даром царства и народы 
Сошлись на твой могучий зов! 

В твоем ученье сени рая 
Не тонут в облачной дали, 
И песни гурий, замирая, 
Звучат так близко от земли. 

Мистерий тайных Византии 
И мрачной готики здесь нет, -- 
Летит под своды голубые. 
Как стрелка, стройный минарет. 

Вот зодчество! В борьбе искусства 
Его, быть может, превзойдет 
Лишь простота и ясность чувства 
Живых классических красот. 

Но здесь иная дышит сила. 
В мечетях видятся ясней 
Мир Авраама, Измаила, 
Патриархальность первых дней. 

Свежей пустынного потока, 
Светлей, чем аравийский ключ, 
Коран твой, о, пророк Востока! 
Он чист, прозрачен и могуч! 

И человек, как все в творенье, 
Согретый слов твоих огнем, 
Коран твой чтит в благоговенье, 
Земное счастье видя в нем. 

Кош

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Скользя тропинкой трудной, 
Я всполз на темя гор. 
Пустынный и безлюдный 
Открылся мне простор. 

В степной траве белели 
Булыжник, валуны, 
И плыл туман без цели, 
И ткал он пелены. 

Чу, лай!.. Мой конь, послушай! 
Пути здесь не найдешь... 
Но, кажется, пастуший 
С холма я вижу кош. 

Вон вехою, как меткой, 
Означен гор крестец, 
Доносит воздух редкий 
Блеяние овец. 

И точно: кош здесь старый, 
Из камней род стены. 
Пасут свои отары 
Тут горцы-чабаны. 

Прогнав нагайкой стаю 
Косматых злых собак, 
Я в темный кош влезаю, 
Согнувшись кое-как. 

Очаг, дым едкий, бурый, 
И пламени игра... 
На корточках фигуры 
Сидят вокруг костра. 

Сурово, дико лица 
Глядят из-под папах, 
И теней вереница 

- Мир вам! В ваш край далекий 
Случилось мне зайти. 
Я странник одинокий, 
И сбился я с пути. 

- Садись! Под кровлей нашей 
Останься до утра. 
Поделимся мы чашей 
И хлебом у костра! 

Ночь близко. За туманом 
Не виден путь в скалах, 
И встретиться с шайтаном 
Спаси тебя Аллах! - 

Встал, место уступая, 
Приветливый старик. 
Шла чаша круговая, 
Бузу сменял катык. 

- Кто ты, и сам откуда? 
Отчизна где твоя? 
Корана иль талмуда 
Поклонник? Есть семья? 

- Не верю я Корану, 
Других не знаю книг. 
Семья?.. о ней не стану 
Я говорить, старик! 

Отчизна -- та далеко! 
К чему вздыхать о ней? 
Скитаюсь одиноко 
По свету с юных дней. 

Старик замолк. Рассказы 
Пошли о джинах злых, 
Про темные проказы 
И злые шутки их. 

Под буркой на постели 
Я лег уснуть в углу, 
Но всё глаза глядели 
На угли, на золу. 

И пламя шевелило 
В безмолвном коше тьму, 
И тихо сердце ныло.... 
Не знаю, почему. 

Лесной костер

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Чернеет в небе ночь глухая, 
Темно в ущелье диких гор... 
Лишь в чаще леса, потухая, 
Горит покинутый костер. 

Так ты под пеплом упований, 
Еще вздыхая о былом, 
Чуть тлеешь в пламени страданий, 
Душа, отравленная злом! 

Литературная засуха

Настали дни летней засухи, 
Совсем измельчала печать. 
Газеты печальны и сухи, -- 
В них даже "воды" не видать. 

Я в толстых журналах, бывало, 
Любил созерцать "глубину", -- 
Там Гиппиус рыбкой играла, 
И Флексер там делал волну. 

Там лопались мысль и идея, 
Едва пузырек их всплывал, 
И камнем, на дне зеленея, 
Там Пынин тяжелый лежал. 

Там наш Боборыкин маститый 
Казался большим карасем, 
И прелести тайной, сокрытой, 
Как много там было во всем! 

От зноя лучей раскаленных 
Все высохло, вкруг ни души, 
И хор публицистов зеленых 
Чуть квакает в летней тиши. 

Луч

Я иду во мгле густой 
Лесом бесконечным, 
Я сроднился с темнотой, 
С полумраком вечным. 

Вдруг порою из-за туч 
В этой мгле глубокой 
Золотой пробьется луч 
Струйкой одинокой... 

И, закрыв рукою взгляд, 
Светом ослепленный, 
Я бегу скорей назад, 
В сумрак отдаленный. 

Так к печали я привык 
И спешу в тревоге, 
Если встретится на миг 
Счастье на дороге.

М. И-ой

Ты пела, - и печаль, 
Как призрак, отлетала. 
Разбив оковы тела, 
Душа стремилась в даль. 

В груди моей уснула 
Боль тягостных обид.... 
Не так ли пел Давид 
Перед лицом Саула? - 

Душа светлела вновь, 
Скрывался демон муки, 
И были эти звуки - 
Любовь, сама любовь!

* * *

Маловерный, малодушный! -- 
Жизнь еще перед тобой: 
Смело руль возьми послушный 
И борись с своей судьбой, 
И борись, как с бурным морем 
Смелый борется пловец -- 
И тогда с нуждой и горем 
Ты простишься наконец; - 
И зажжется пред тобою 
Животворный луч в дали. 
И домчат тебя с собою, 
Укрепленнаго борьбою, 
Волны к берегу земли!

Мария

   Стансы

Безмолвный сад и аромат, - 
Цветов душистых тонкий яд, 
Волнуют, властвуют, томят, 
И о прошедшем говорят. 

И подчинен, смущен, влюблен,Былого счастья вижу сон. 
Прекрасен он, печален он, - 
На веки в сердце схоронен. 

Цветы цветут, что было тут, 
Они мечтам передают. 
Тут был мой храм, любви приют. 
Хранитель сладостных минут. 

Царила мгла, и ночь была 
Так ароматна, и тепла. 
Мария здесь, чиста, мила, 
Мне поцелуй свой отдала. 

Былые дни - прошли они. 
Воспоминания одни 
Остались мне... В ночной тени 
Цветут цветы, горят огни... 

Мимоза

Тень узорчатой мимозы, 
Всплески моря, день лучист... 
Навевает тихо грезы, 
Чуть шумя, эфирный лист. 

Или это сказкой чудной 
Усыплен я в летний зной? -- 
Вьется тканью изумрудной 
Легкий полог надо мной. 

Смех звенит... играя, фея 
Уронила локон свой, 
И поник он, зеленея, 
У меня над головой. 

Но едва я тронул локон, 
Отряхнув с него алмаз, -- 
Вмиг свернулся, вмиг поблек он, 
Образ трепетный погас!

Миндальное дерево

Деревце милое с листвою нежною! 
Ветви твои мне дают, 
Злому бродяге с душою мятежною, 
Кров и тенистый приют. 

Выйдет ли солнце палящее, туча ли 
Сменит ненастием зной, 
Думы ль придут, что мне сердце измучили,- 
Ты, все в цветах, надо мной! 

Молча любуюсь тобой я с улыбкою, 
Скрывшись от жгучего дня, -- 
Странно мне думать, что зеленью зыбкою 
Ты защищаешь меня. 

* * *

Мне снилось, что я умирал. 
Открылась в груди моей рана, 
И серые выступы скал 
Терялись в обрывках тумана. 

И полон был мир тишиной.... 
Седою вершиной кивая, 
Как черный монах, надо мной 
Стояла сосна вековая. 

И странной печали полна, 
Склонясь в облаченье угрюмом, 
Меня утешала она 
Своим примиряющим шумом. 

* * *

Могла ты снова дать мне счастье и любовь. 
Меня бы ты из мертвых воскресила; 
Раскрылась бы моя холодная могила, 
И сердце трепетно забилось жизнью вновь; 
Но, видишь ли... для этого так много 
Любви нам нужно, светлой и благой, 
Так близок должен быть нам человек другой. 
Что воскрешать возможно лишь для Бога!

Мудрец Гассан

     Восточная легенда

Против мудрости Аллаха 
Возмутясь, мудрец Гассан 
Рек всесильному без страха: 
"Ты не прав, и твой коран! 
    Райских гурий мне не надо... 
    И за что, создав на свет, 
    Ты грозишь мне мукой ада? 
    Плох джейнем твой и джейнет!* 
Ты не прав, бог правоверных! 
Не спросив, хочу ли я, 
При условиях столь скверных 
Дал ты дар мне бытия!" 
    И в страну, где камень голый, 
    Наш мудрец, угрюм и зол, 
    Подобрав халата полы, 
    От Аллаха прочь ушел. 
Там Гассан, томясь от жажды, 
Жил в пустыне, к миpy глух; 
И к нему забрел однажды 
Заблудившийся пастух. 
    Приютив его в пещере, 
    С ним беседу вел мудрец: 
    "Как живешь?" - "По правой вере." 
    "Ты пастух?" - "Пасу овец." 
"Велика ль за труд твой плата?" 
"Два пара**, живу кой-как." 
"А хотел бы жить богато?" 
"Как велит Алла!" - "Бедняк! 
    Жизнь твоя - не хуже ль ада? 
    И живешь-то ты зачем? 
    Два пара - за труд награда! 
    На земле прямой джейнем! 
Твой хозяин праздно, сыто 
Жизнь ведет, а ты наг, бос... 
Нет, не прав Аллах!" - сердито 
Вновь отшельник произнес. 
    "Как? Алла не прав? Пес смрадный! 
    Изувер! Гяур! Хаммал!***" 
    И пастух тумак изрядный 
    Мудрецу с размаха дал. 
Тут Гассан, упав в испуге, 
Возопил: "Ты прав, Алла! 
Бьют твои пребольно слуги - 
Побольней копыт осла!" 

* Джейнет - рай; джейнем - ад.
** Пара - мелкая турецкая монета.
*** Хаммал - носильщик тяжестей, вьючное животное в Турции.

На Варвару Андреевну Чиж

Она прекрасная, но ветреная дама, 
И рода древнего - дочь Эввы и Адама; 
Она добра, мила, пуста, 
И светский ум - ее черта.

18.12.83, Ялта


На палубе

Веет парус тенью длинной, 
Тишина на корабле, 
И по палубе пустынной 
Я брожу в вечерней мгле. 

Тучи в небе, в море волны 
И в душе движенье дум... 
Быстрый бег, тревоги полный, 
Однозвучный плеск и шум. 

Светит с мачты над кормою 
Одинокий огонек, 
В смутном море, скрытый тьмою, 
Берег призрачный далек. 

Берега ли то Востока 
Или Севера края, -- 
От минувшего далеко 
Убежать хотел бы я! 

И былое исчезает, 
Скрылась память прошлых лет, 
И бежит, и, пенясь, тает 
За кормой волнистый след.

На пути

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Еду степью, ночь глухая, 
Не видать средь темноты... 
Осветило, потухая, 
Пламя пестрый столб версты. 

Далеко ль? -- Еще далеко! 
Точно жизнь мой длинен путь. 
И плетусь я одиноко, 
И не смею отдохнуть. 

На родине. Сонет 88. На родине

Знакомых лип приветливые сени... 
Я в дом родной пришел издалека. 
Как память лет прошедших мне близка! 
Вот наш балкон, вот шаткие ступени. 

Заснувший сад исполнен сладкой лени. 
Среди лугов бежит в дали река 
И слышится с дорожки цветника 
Жужжанье пчел вокруг куста сирени. 

Мне чудятся в густой его тени 
Взгляд карих глаз, улыбка, русый локон. 
Давно, давно исчезнули они! 

Сирени куст один цветет у окон, -- 
Такой же все, разросся, не поблек он 
И весь в цветах, как в те былые дни.

На родине. Сонет 89. Революция

Среди толпы бушующей народа, 
Кроваво-красных, траурных знамен 
Явилась мне желанная свобода, 
Моим мечтам когда-то милый сон. 

Обманчивый, о воле лгал мне он... 
В огне зари, в пожаре небосвода 
Она неслась, как буря, как невзгода, 
И трупами был путь загроможден. 

Толпа убийц, служившая ей верно, 
За нею шла, и кровь с мечей текла. 
Кругом свершались казни без числа. 

Она была, как ненависть, безмерна 
И голову немую Олоферна, 
Юдифи дар, за волосы несла.

На родине. Сонет 90. Казнь

Пустынный остров есть на Черном море, 
Там в шум волн не слышен крик мольбы. 
На берегу, с отчаяньем во взоре, 
Увидел он конец своей судьбы. 

Столбы стояли там, несли гробы 
И яму рыли, где он должен вскоре 
Почить на век, став жертвою борьбы. 
Так суд решил в суровом приговоре! 

Он пролил кровь, забыв завет Христа, 
Слепой вражде свои он отдал силы 
И видит тень открывшейся могилы. 

Солдаты молча стали на места. 
Вот грянул залп, -- и ставят три креста 
На берегу, где слышен плеск унылый.

На родине. Сонет 91. Пугачев

    С. П. Марголину. 

Зажглись усадьбы, вспыхнули костры. 
Казалось, край опустошен войною... 
Мужик невзрачный, с дюжим топором 
За поясом, стоял передо мною. 

-- "Ась, барин? Знать не кончили добром 
Мужицкий спор с дворянством и казною?" -- 
Он говорил с насмешкой показною. 
-- "Как знать тебя?" -- "3ови хотя Петром!" 

"Емелька я... чай помнишь Пугачева?" - 
В морозной мгле послышался ответ. 
Мужик в тулупе мялся бестолково. 

Но видел я, что в даль минувших лет 
Лежал за ним по снегу алый след 
Кровавых смут, бесправья векового.

На родине. Сонет 92. На фабрике

Бьет молот, черные мелькают лица 
И доменных печей пылает ряд. 
Полос железных рдеет вереница, -- 
Он ползут, свиваются, шипят... 

Вокруг меня гремит фабричный ад. 
Но вот гудок, -- толпа в завод стремится; 
Пар выпущен, летит каменьев град. 
Где буйных сил разумная граница? 

Стихии мощь нельзя уже сдержать. 
Нависла мгла и облако склубила, 
Свистят пары, свободные опять. 

На волю рвется двигателей сила. 
Она крушит, преграды все разбила - 
И губит все, что должно созидать.

На родине. Сонет 93. Изменник

Пустынная есть дача в Озерках, 
Там ветви сосен кажутся темнее. 
Там в комнате, в углу, с петлей на шее 
Открыли труп, висевший на крюках. 

Весь в плесени, уже он тленьем пах. 
Его, как падаль, бросили злодеи. 
Под вешалкой, видения страшнее, 
Сидел мертвец, -- одетый в шубу прах. 

Таились в нем предательство, интрига. 
Хотел народ избавить он от ига 
И чернь повел изменой во дворец. 

Так кончил он, удавленный расстрига... 
Поверье есть, что каждому Творец 
Шлет в смертный час заслуженный конец.

На родине. Сонет 94. Власть

Короны блеск и пышный пурпур власти, 
Владычество над бедною толпой 
Ужели так заманчивы? Нет страсти 
Столь призрачной, столь жалкой и слепой. 

Возвыситься хоть малость, хоть отчасти, 
Чтоб угнетать, топтать всех под ногой, - 
Ужели нет у вас мечты другой, 
Чудовища с зубами в волчьей пасти? 

Вы ждете крови, смуты и тревог. 
Чтоб управлять, чтоб стать владыкой миpa 
Нужны убийства, цепи и острог. 

Политик - шарлатан и демагог, 
Ведь вас манит не вольность, а порфира. 
Вам власть нужна, в ней видите кумира!

На родине. Сонет 95. Гражданин

-- "Наш гордый Рим покрыл себя позором, 
Дух варварства опять вселился в нем. 
Бушует чернь... Где римлянин, в котором 
Мы доблести гражданские найдем?" 

-- "Скажи, тебе Петроний не знаком? 
Тот гражданин с открытым, смелым взором, 
Перед сенатом, и явясь на форум, 
Он говорит правдивым языком. 

Друг вольности, он не солжет народу, 
И Цезарю он верен, но не льстит. 
Равно он ценит долг свой и свободу. 

Он, как трибун народный, знаменит!" 
-- "Не он ли там под портиком стоит? 
Пойдем к нему, подвинемся ко входу!". 

На родине. Сонет 96. Цезарь

Играют трубы... Строй за строем конным 
В кирасах медных движутся полки, 
Подобные могучим легионам. 
Блестят их каски, зыблются значки. 

От площади протяжны, далеки, 
Несутся крики, -- и к полкам, к знаменам, 
Перед вождем торжественно склоненным, 
Подъехал Цезарь... 

Шумный гул реки, 
Когда все в тучах небо голубое, 
Напомнил крик солдат в железном строе. 
Сам император светел был челом. 

Он был, как солнце... и в полдневном зное, 
Сверкая каской с золотым орлом, 
Был Божьей власти царственным послом.

На родине. Сонет 97. Русь

Цветы, луга и нивы без границы, 
Над речкой тень плакучего куста... 
Знакомые и милые места! 
Снопы вязать на поле вышли жницы. 

Повсюду ширь, приволье, красота. 
Среди берез поют, скликаясь, птицы. 
За рощею, встречая луч денницы, 
Звездой сияет золото креста. 

Там вечный свет и благовест о Боге. 
Гул многозвенный слышен из села, 
Зовущие гудят колокола. 

Молюсь за тех, кто странствует в дороге. 
Я не забыл минувшие тревоги, 
Но в этот час душа моя светла.

На родине. Сонет 98. Волга

А. Н. Строганову. 

Ты видел Волгу в бурю ль, в непогоду, 
Когда шумна, разгульна, широка, 
Как песня льется русская река, 
Как песня наша, милая народу? 

И сложена та песня не в угоду, -- 
Ей сердце служит краше родника. 
И удаль в ней, и лютая тоска, 
И буйный клич за вольность и свободу. 

Гуляет ветер! Сизая волна 
В расшиву бьет с налета да с размаха. 
С купцом рядиться станет ли она? 

И любо ей нагнать былого страха... 
В ней под грозой, когда река темна, 
Краснеет Стеньки Разина рубаха.

На родине. Сонет 99. Заволжье

А. М. Федорову. 

За Волгою, в степях ее, впервые 
Я посетил улусы кочевые. 
Среди травы кибиток видел тень 
И пил кумыс, отрадный в жаркий день. 

Встречались мне поселки там иные 
И минарет татарских деревень, 
Но мне милей кочевье, воля, лень, 
Седой ковыль и табуны степные. 

Как он хорош, свободный этот край! 
Восточной песни вьются переливы, -- 
Вдали звучит задумчивый курай. 

Несется конь, скакун мой длинногривый, 
Через бурьян, овраги и обрывы... 
Печаль моя! Попробуй -- догоняй!

На родине. Сонет 100. Desideria

И посетил я город мой родной... 
Я не узнал знакомого мне края. 
Где был мой дом, живет семья чужая, 
Строений вид и сад -- совсем иной. 

Одна река все та же под луной 
Катилась... Жизнь, любовь моя былая 
Лишь в памяти воскресли предо мной, 
В моих мечтах печально оживая. 

Прошедшее... ужель как смерть оно? 
Что прожито, то умерло давно. 
Но прошлый миг -- не ложное ли слово? 

Но в вечности нет времени былого? 
И если жить за гробом суждено, 
Все милое придет, вернется снова.

На родине. Сонет 101. Воспоминание

Ты помнишь ли, как вместе над рекой, 
В тени дерев задумчивого бора, 
С тобой сидели мы рука с рукой? 
Ты нравилась без роскоши убора. 

В венке цветов красавицей такой 
Казалась ты, что не сводил я взора... 
Но все прошло, но все минуло скоро! 
Теперь я здесь один с своей тоской. 

Безмолвен бор в заветных нам пределах, 
Твой голосок замолкнул вдалеке. 
Возможно ли? -- Шесть лет минуло целых! 

Но, наклонясь к померкнувшей реке, 
Знакомый образ вижу, как в венке, 
В речных цветах, среди кувшинок белых.

На родине. Сонет 102. Крысы

Разрушен дом, надежд моих приют. 
Явились крысы -- горькая примета... 
Всю ночь они скребут, они грызут 
И возятся в подпольях до рассвета. 

Небесная, быть может, кара это? 
Уже зияют дыры там и тут. 
Хозяйство я завел в былые лета, 
Но гибнет все, -- скребут он, грызут! 

Как злые мысли, что порой ночною 
Тихонько гложут бедный ум людской, 
Они подгрызли счастье и покой. 

По комнатам, объятым тишиною, 
Я слышу скрежет, всюду он со мною... 
Зверьки прилежно труд кончают свой.

На родине. Сонет 103. Одиночество

Любить - страдать... Зачем запас богатый 
Страданий умножать? Любовь к жене, 
К малюткам-детям нам сулить утраты, 
Их горестью несчастны мы вдвойне. 

Не лучше ли с собой наедине 
Печально жить и ждать с судьбой расплаты? 
Ведь слез своих с избытком хватит мне. 
К чему нам дружба, лары и пенаты? 

Я одинок, но сердцу моему 
Гробницы счастья дороги и милы, -- 
Моей любви безмолвные могилы. 

Их памяти, искусству и уму, 
Несвязанный, отдам остаток силы. 
Жить, умереть - спокойней одному.

На родине. Сонет 104. Труд

За честный труд награда ждет сторицей. 
Пусть борозды взрывает верный плуг, -- 
Зазеленеет нива, точно луг, 
И золотой оденется пшеницей. 

Как весело тогда смотреть вокруг, 
Мечтать о жатве с молодою жницей, -- 
Красавицей, подругой смуглолицей. 
Колосья ждут ее усердных рук. 

На поле жизни пахарь неустанный, 
Я верен был суровому труду 
И с песнею за плугом я иду. 

Но скрылось солнце, крадутся туманы... 
Вспахал я горе, вырастил беду, - 
Пожал одни печали и обманы.

На родине. Сонет 105. Счастье

Я счастлив вновь, - исполнились желанья. 
Но что ж мне жаль мучительных минут, 
Тоски и слез минувшего страданья, 
И вновь часы медлительно текут? 

Пускай скорбям платил с лихвою дань я, - 
Нам горести избыток чувств дают. 
Но сердце спит, исполнено мечтанья, 
Хоть весь в цветах счастливый наш приют. 

Смысл бытия - в борьбе и вечном спор. 
В порывах бурь трепещет, плещет море, 
Но дремлет в штиль лазурная волна. 

Что радость? - Миг! Сильней и глубже горе. 
В печалях жизнь тревогами полна, 
А счастье - сон, забвенье, тишина.

На родине. Сонет 106. Русалка

- "Приди ко мне! Восходит месяц ранний, 
Кувшинки спят, чуть движется камыш, 
И стелет нам серебряные ткани 
Речная зыбь... Ты медлишь, ты молчишь?" - 

- "Не верю я!" - "Но слез моих, рыданий 
Ужели ты не слышишь, не щадишь?" - 
- "Смеешься ты!" - "То лжет ночная тишь... 
Я плачу!" - "Нет, то смех звенит в тумане!" - 

- "Приди ко мне! Светлеют небеса, 
В траве речной запуталась коса!" - 
- "Изменишь ты!" - "Люблю, томясь, тоскуя..." - 

- "Ты холодна!" - "То жемчугом роса 
На грудь упала..." - "Руку дай, тону я!" - 
- "О, милый мой! О, счастье поцелуя!".

На родине. Сонет 107. Листопад

Все кончено. Летят опавшие листы 
И обнажилась грустная аллея. 
Не сердце ли, о прошлом сожалея, 
Роняет песни, слезы и мечты? 

Все кончено, прощай! -- Уходишь ты... 
Поблекнет жизнь и парк умрет, желтея. 
Его убор сорвет лесная фея, 
Сомнет его последние цветы. 

Как пусто все, как все кругом уныло! 
Мечту о счастье сердце проводило, 
За нею в даль следит прощальный взгляд. 

Ты не вернешься, не придешь назад... 
Расстанемся, забудем все, что было! -- 
Печально шепчет желтый листопад.

На родине. Сонет 108. Другу

   Н.И. Ж-ну. 

Стал бедняком я нынче, милый мой! 
Достатка нет, измучен я борьбою... 
Но по пути зайдем ко мне домой 
Отведать яств, нам посланных судьбою. 

Не много я имею за душой: 
На стенке сабля, книжек шкаф большой 
И образок с лампадой голубою... 
Я поделюсь хоть песнею с тобою, 

Прочту стихи, от друга не тая. 
Корысть ли только песенка моя? 
Кому нужна поэзия, мой Боже! 

Иным казна, другим чины дороже. 
Не потому ль был счастьем беден я, 
Да не богат и дружбою был тоже.

На родине. Сонет 109. Сильвия

Есть старый парк... В шатре его зеленом 
Встречал ли ты задумчивых подруг? -- 
Там девять Муз пред Фебом-Аполлоном 
Среди ветвей сошлись в парнасский круг. 

Там луг в цветах, растет тенистый бук, 
Там есть скамья у озера под кленом... 
Там милых чувств, былых сердечных мук 
Нельзя забыть в мечтании влюбленном. 

Там Верности и Дружбы храм стоить. 
Но есть ручей и темный грот в долине, 
Где светлый бог оплакан и забыт. 

В траве густой разбитый мрамор спит. 
Там я забыл все прежние святыни 
Для Сильвии, зеленых рощ богини.

На родине. Сонет 110. Бронзовые кони

Перед дворцом, из бронзы отлитые, 
Есть кони дивные. Их пьедестал -- 
Гранитный мост, устои вековые. 
Коней тех Клодт искусно изваял. 

Встав на дыбы, узду узнав впервые, 
Взвились они мятежнее стихии, 
Но человек смирил их и взнуздал, 
Напрягши грудь и мускулов металл. 

Художник смелый выразил в контрасте 
Две силы здесь, -- борьбу ума и страсти. 
Высокий смысл в скульптуре этой скрыт. 

Зверь поднялся, ударами копыт 
Повержен всадник, но железом власти 
Безумство чувств рассудок победит.

На родине. Сонет 111. Вечер

Склонилось солнышко к полям зеленым, 
Ты сладко спишь, не ведая забот. 
Я личиком любуюсь усыпленным 
И грусть в душ невольная растет. 

Но спи-усни! Отдайся грезам сонным, 
Пока сберечь могу я от невзгод. 
Не так ли там, хранима старым кленом, 
В саду березка юная цветет? 

Ни слез, ни дум тяжелых ты не знала. 
Как милого ребенка, я бывало 
Тебя лелеял на своей груди. 

Я изнемог и сердце жить устало... 
Что ждет тебя, что будет впереди? 
Но спи-усни, тревог не разбуди!

На родине. Сонет 112. Старость

Не верь любви и счастью молодому, 
Цветам весны пленительной не верь. 
Беззубой Парке, времени седому, 
Заплатит жизнь ценою злых потерь. 

Я подошел к покинутому дому, 
Где я любил, где верилось иному, 
И постучал в знакомую мне дверь. 
Но кто ее отворит мне теперь? 

Горбатая старуха, вся седая, 
Открыла дверь трясущейся рукой: 
-- "Чего тебе? Ты, странник, кто такой?" 

Там, где цвела надежда молодая, 
Колдунья Старость, о судьбе гадая, 
Грозила мне железною клюкой.

На родине. Сонет 113. Колокол

   Князю Касаткину-Ростовскому.

Пусть не звонят, тебя встречая, князь, 
Колокола умолкшие Ростова, -- 
На родине с историей былого 
Еще крепка князей ростовских связь. 

Она сильна, она не порвалась. 
Но твой удел -- княженье в царстве слова. 
В стихах твоих, далеко разносясь, 
Нам колокол ростовский слышен снова. 

Созвучьями Святую Русь буди, 
Ей посылай хвалу и укоризны, 
Но в преданной рожденные груди. 

Твой колокол ударит не для тризны, 
Твой голос будет славою отчизны, 
Он прозвучит, что свет наш -- впереди!

На родине. Сонет 114. Окно

Старик Мороз, усердствуя давно, 
Стучал в окно, ходил всю ночь дозором 
И по стеклу серебряным узором 
Вел завитки -- кудряво, мудрено. 

Как будто бы искуснейшим гравером 
Моей избы расписано окно, -- 
Все в блестках, в белом инее оно. 
Пушистый снег вдоль рамы лег убором. 

Вот папоротник, весь из серебра, 
Раскинул ветки и лучей игра 
Зажгла на нем, как звезды, отблеск синий. 

Мое окно, закутанное в иней, 
Раскрылось в мир, где сказочно пестра 
Мечта царит над снежною пустыней.

На родине. Сонет 115. Студия

Ф.П. Ризниченко. 

Мне вспомнилась забытая давно 
Та студия, где мы болтая пили, -- 
Твои эскизы, гипсы и панно 
И мольберт твой, покрытый слоем пыли. 

Все было там неприбрано, бедно, 
Но с чердака в широкое окно 
Нам небеса лазурные светили. 
Мы молоды, мы беззаботны были... 

Натурщица, Офелия твоя, 
Тебе казалась образцом природы, 
Ты изучал в ней тайны бытия. 

Твои, мой друг, этюды помню я... 
Не лучшие ль, скажи, то были годы 
Любви, искусства, лени и свободы?

На родине. Сонет 116. Художнику

Н.И. Кравченко. 

Художник мой, мой добрый Геркулес! 
На Севере, среди иного круга, 
Мы встретились и поняли друг друга. 
Мы оба чужды северных небес. 

Мы выросли под знойным солнцем юга, 
Где красота, где шепчет горный лес, 
Где море спит и полон мир чудес. 
Природа нам -- вернейшая подруга. 

Я ей служил, поэзию избрав, 
Любя душой таинственные сказки. 
Но в выборе искусства ты был прав. 

Юг дал тебе веселый, нежный нрав, 
Свой яркий свет, и живописи краски, 
И силу чувств, исполненную ласки.

На родине. Сонет 117. Осенние побеги

Из царства грез и светлой красоты 
Явились вновь мне милые когда-то 
Прекрасные, но поздние мечты. 
Ужель опять душа моя богата? 

Еще не все постигнула утрата 
И радости не все еще взяты, -- 
Но в холоде душевной пустоты 
Им суждено погибнуть без возврата. 

Так иногда осеннею порой 
Распустятся в душистых почках клены 
И лепесток покажется зеленый. 

Давно лежит опавших листьев рой, 
Но луч блеснул, и в юности второй 
Обманут клен весною отдаленной.

На родине. Сонет 118. Башня Германа

На берегу клубящейся Наровы, 
Где пена волн среди порогов бьет, 
Я вижу замок, рыцарей оплот. 
Все тот же он, хоть край цветет здесь новый. 

Зубчатых стен не рушатся основы 
И до сих пор, когда луна встает, 
На башне тень свершает свой обход, -- 
В руке копье и шлем блестит суровый. 

Не рыцарь ли идет там при лун? 
Бряцает сталь его вооружений... 
Прошедшее опять живет во мне. 

Всхожу один на мшистые ступени, 
И мнится мне, что оживают тени, 
А я лишь сон, лишь призрак на стене.

На родине. Сонет 119. Клейнлибенталь

Садится солнце, полон лес прохлады, 
От кирки на дорогу пала тень. 
Вдоль домиков глядят из-за ограды 
Акации и пышная сирень. 

На пахоте окончив трудный день, 
Все отдохнуть и встретить вечер рады. 
Вот с трубкой Фрид, седой старик-кремень, 
Красавец Генрих прутик гнет с досады. 

-- "Wu is mei Kretcha?" -- мрачно шепчет он. 
На лавочке, где наклонились ветки, 
Не видно нынче маленькой соседки. 

Пошел бы к Лотте, -- в Лотту Карл влюблен... 
А в садике, где дремлет старый клен, 
Смех девушек звучит в цветах беседки.

На родине. Сонет 120. Одесса

     А.С. Попандопуло. 

Как хороша Одесса молодая, 
Когда весной акации цветут, 
Когда зовет, смеясь и поджидая, 
Южанка в их таинственный приют! 

Там сон любви и волны там поют... 
Атина, Сафта, -- вас зову, мечтая. 
И где Зоица, пчелка золотая, 
Что по цветам мелькала там и тут? 

Шумят кафе, полны толпой бульвары, 
И моря блеск, лазурно-огневой, 
Влечет к себе смеющиеся пары. 

Там красота, но кратки счастья чары... 
Акации на камень мостовой 
Роняют в пыль наряд душистый свой.

На родине. Сонет 121. Польша

Истории свернул я список длинный, 
С его страниц печать вражды снята... 
Зовут меня знакомые места, -- 
Сад, панский дом, и рощи, и долины. 

Тот старый сад, где зелень так густа 
Вишенника, смородины, малины. 
Мне слышится смех панны Михалины, 
О Польше шепчет тихая мечта. 

Племен славянских чужд мне спор кровавый, - 
Поляк и русский в нем различно правы. 
Их суд -- история, и час придет, 

Народный спор рассудит сам народ. 
Среди костелов и дворцов Варшавы 
Я вижу блеск дней рыцарства, дней славы.

На родине. Сонет 122. Финский залив

Пустынная, песчаная коса... 
Стою один на берегу залива, 
Где финских лайб белеют паруса. 
Здесь все молчит, волна не говорлива. 

Ни страсти нет, ни сильного порыва. 
Тревожных, бурь утихли голоса. 
Прибрежье, сосны, тучи, небеса 
Отражены спокойствием разлива. 

Морской травы зеленый стебелек 
Чуть клонится под зыбью водяною. 
Печальный сон мечты мои увлек. 

Но чайки крик пронесся над волною... 
Она зовет, она летит за мною, -- 
Свободы час, быть может, не далек!

На родине. Сонет 123. Зимний вечер

Из облаков, из бездны неба синей 
Взошла луна над снежною пустыней. 
Сверкает лес в ветвях из серебра. 
Алмазных звезд рассыпалась игра. 

Лесную глушь окутал белый иней, 
Безмолвьем веет зимняя пора. 
Как хорошо в такие вечера, 
Как дышит мир забытою святыней! 

Поля горят чистейшей белизной 
И в хлопьях снег летит в дали пустынной, 
Летит, блестит и гаснет под луной. 

Снег -- точно пух от стаи лебединой. 
Не крылья ли белеют над долиной, 
Не крылья ли уносят в край иной?

На родине. Сонет 124. Ночь на Сайме

Над Саймою бессонно веет мгла, 
Нет грез и тайн с одеждой их цветною. 
Объяты ели чуткой тишиною 
И ночь сама уснуть здесь не могла. 

Даль озера зеркальна и светла, 
Янтарь зари желтеет над волною. 
В тени двух сосен гладью водяного 
Отражена угрюмая скала. 

На сером камне высечены руны 
И мнится, будто под скалой на дне 
Сам Вейнемейнен разбирает струны. 

Неясный звук несется по волне, 
И эта ночь, и свет ее безлунный 
На мир иной открыли зренье мне.


Сайма - самое крупное озеро Финляндии

На родине. Сонет 125. Донские станицы

    Есаулу Попову. 

Зажгла заря далекий небосклон. 
Донских станиц привольная отрада, -- 
Степной простор и зелень винограда, 
Забуду ль вас? Забуду ль синий Дон? 

В его кустах звенит бубенчик стада. 
Станичный двор соломой заметен, -- 
Как золото, горит на солнце он, 
И манит крыш соломенных прохлада. 

Свободный край! Но песня в нем грустна, - 
Конь вороной, разлука и война, 
Донской казак ухал на чужбину, 

Напрасно ждет казачка у окна... 
Прости, мой Дон! Станицу я покину, 
И берег твой, и тихую долину.

На родине. Сонет 126. Пророк

  Памяти В.С. Соловьева

Он полон был таинственных видений, 
Ему гробницы были отперты, 
Бессмертной жизни вечные мечты 
Угадывал его творящий гений. 

Его лицо чистейшей красоты, 
Глубокий взгляд, бровей суровых тени, - 
Библейские и строгие черты 
Передо мной встают в часы сомнений. 

Он был пророк, но всеми был любим. 
Казалось, свет по волосам седым 
Скользил, как луч святой, необычайный. 

Природа, Бог ему открыли тайны. 
Он проникал познанием своим 
И в даль веков, и в мир вещей случайный.

На родине. Сонет 127. На станции

Опять вокзал... В степи бушует непогода, 
Но зала станции огнями залита. 
Вдоль убранных столов и смех, и суета, 
И радостный прилив кипящего народа. 
Но вот пробил звонок, толпа шумит у входа, 
Вагоны двинулись, и зала вновь пуста, 
И слышен гул шагов под звучной аркой свода, 
И стелется в углах пустынных темнота. 
Так радостных надежд, живых очарований 
На миг душа моя опять была полна... 
Но в памяти моей воскресла тень одна, -- 
И нет огня в груди, и в сердце нет желаний, 
И рушится обман несбыточных мечтаний, 
И вновь душа моя безмолвна и темна.

На Сигизмунда Владиславовича Пеньковского

Фамилия его кончается на "овский", 
Но по душе он - не поляк. 
Начальник телеграфа и толстяк, 
И глуп, и добр сей пан Пеньковский.

18.12.83, Ялта


На смерть поэта

В белоснежном гробу спит певец молодой, 
Окруженный венками лавровыми. 
Он над нами горел лучезарной звездой 
И мирил с небесами суровыми -- 

С небесами, покрытыми тьмою ночной 
И угрюмыми, серыми тучами: 
С нашим веком пустым, с нашей жизнью больной, 
Бедной силами духа могучими. 

Оглянитесь назад, сколько славных имен 
Изумленному взору там встретится! 
А над нами давно омрачен небосклон, 
Ни одной в нем звезды не засветится! 

Ах, зачем же и ты, наш певец молодой, 
Взят от нас беспощадной могилою! 
Ты пред нами мелькнул перекатной звездой 
И погас над землею унылою. 

И гляжу я с тоской в беспредельную даль, 
Где твой след в поднебесье теряется, 
И мрачней на душе роковая печаль, 
И тоскливее сердце сжимается!

Наемник

       Баллада

Стан грозного Тилли 
Безмолвен и тих, 
Сон мертвых спокоен, 
Сон крепок живых. 

Забыт двух религий 
Кровавый раздор, 
И ночь прекратила 
Двух лагерей спор. 

С мечем и Евангельем 
Спит реформат, 
Над четками дремлет 
Католик солдат. 

Луна показалась, 
Блеснул где-то щит... 
На стражи в кирасе 
Бургундец стоит. 

С Густавом-Адольфом 
В походах он был, 
Он бил Валенштейна, 
Он Тилли служил. 

За золото верен 
Союзнику он, 
Но чести не продал 
И славных знамен. 

Молитвы не шепчет 
Он в грохоте сеч. 
Шутя, обнажает 
Свой кованый меч. 

Пример он героям, 
Всегда впереди, 
Кираса стальная 
Блестит на груди. 

Ведут его в битву 
Вино и любовь, 
За жизнь, наслажденье, 
Он смело льет кровь! 

Что догма и тезис? 
Не поп он -- солдат! 
За папу и черта 
Рубиться он рад. 

Ему -- будь фанатик, 
Будь мрачный сектант, - 
Католик приятель 
И друг протестант. 

Ему протестантка 
Гертруда мила 
И кубок--католик, 
Раз выпит до дна. 

Пасторы, прелаты -- 
Все поп, все одно... 
Попы! Pax vobiscum! 
За вас пью вино! 

Горячую битву 
Нам утро сулит, 
Тот прав, кто за веру 
Изрядно побит! 

В усы он смеется, 
На меч оперся, 
И утро светлеет, 
Созвездья гася. 

"Те Deum" запели, 
Петух прокричал, 
И солнце краснеет, - 
Совсем кардинал!

* * *

Не тревожь мое сердце разбитое, 
Про любовь мне свою не тверди: 
Пусть умрет это чувство забытое 
Одиноко в усталой груди. 

На пути моем счастье не встретится, 
И бесплодно промчатся года -- 
Для меня в небесах не засветится 
Ни одна золотая звезда. 

Мою жизнь не наполнишь пустынную, 
Не украсишь печальные дни... 
Но любовь молодую, невинную 
Для другого в душе сохрани!

Нищий

Поджав худые ноги 
И выбившись из сил, 
Сидел он у дороги, 
И пел, и в бубен бил. 

Оборванный и грязный, 
Покрытый гноем, он 
Пел гимн однообразный,Напев звучал, как стон. 

И в бубен я монету 
Швырнул, отъехав прочь, 
И после встречу эту 
Забыть не мог всю ночь. 

Зачем свой призрак снова 
На путь мой, как всегда, 
Без спроса и без зова 
Послала мне нужда? 

Ночные образы

Давно мой ум смущает рой видений 
И странных дум, родившихся в тиши... 
Гиганты темные среди сомнений 
Таинственно встают со дна души, -- 
Предвечных снов и мирозданья тени. 
Их образы так дивно хороши, 
Трепещут крыльев черных очертанья... 
Но кто они? -- я не найду названья! 

Они глядят с неведомой тоской, 
И я во тьме страшусь их приближенья... 
Бегу от них, спешу к толпе людской. 
К тревогам жизни, ласкам упоенья, 
Где смех, любовь, беспечность и покой, 
И, может быть, пустые развлеченья. 
В ничтожестве, в забавах пустоты 
Бессмертных лиц невидимы черты. 

Хаос и смерть, и холод ночи вечной, 
И тайну зла, и скорбь мятежных дум 
Забыть хочу за песнею беспечной, 
Уйти от них в веселье, праздный шум. 
Но на пиру, за болтовней сердечной -- 
Везде они... Их взгляд тревожит ум, 
Встает теней знакомых вереница, 
И бледные глядят, кивают лица.

Одиночество

Графине Де Б--н. 

О, верю я! - и вечный ропот моря, 
И южный край, прекрасный, как мечты, 
Не заглушат мучительного горя 
И не наполнят вновь душевной пустоты. 
Кто раз узнал печальный миг утраты, 
Тот миру чужд и вечно одинок, 
Как в бездне волн пучиною объятый 
И в море брошенный челнок.

Октава (Когда на краткий миг порой изнемогаю)

Когда на краткий миг порой изнемогаю 
Душою скорбною под бременем невзгод, 
Лечу я в челноке к неведомому краю 
И серый парус мой на встречу непогод, 
Как шумное крыло, по ветру распускаю, 
И жду, на руль склонясь, когда из бездны вод 
Взовьется буйный вихрь под небо, словно кречет, 
И грусть души моей по гребням волн размечет.

Октава (Любовь мою к тебе сравнить могу я)

Любовь мою к тебе сравнить могу я 
С лучами солнца, летом, в жар дневной 
Блестящими высоко надо мной 
И жгучими, как пламень поцелуя; 
Любовь же к ней -- с печальною луной, 
Которая, не грея, не волнуя, 
В прошедшем лишь развалины одне 
Унылым светом озаряет мне.

Омут

Журчащая река в теченье прихотливом, 
Темна и глубока, затихла под обрывом. 
Склонились ивы к ней. Безмолвна глубина. 
В тени вода черней и, мнится, нет в ней дна. 
Здесь омут, говорят. Пучину прикрывая, 
Кувшинок желтых ряд, гирлянда их живая 
У берега цветет. Вода зовет в тиши... 
Страшней пучины вод есть омуты души. 
Здесь не расти цветам. На черном дне - сомненье. 
И счастье, если там не скрыто преступленье. 

Орел

Размахом мощного крыла 
Орел летел к звездам небесным... 
Но вот взвилась ее стрела -- 
И он упал к ногам прелестным 
На землю, в пестрые цветы 
Таким же пленником... как ты!

Осенний день

   Элегия

Бывают дни осенние - они 
Напоминают нам былые дни, 
Такие же холодные, как эти, 
Но полные любви - и воздух сам 
Те дни напоминает нам. 

*  *  * 

В те дни я не был одинок на свете, 
И билось на груди моей тогда 
Другое сердце... Но прошли года - 
И радости мои, мои печали, 
Как листья желтые опали, 
И мой цветок сгубили холода. 

*  *  * 

И вспоминаю я тот образ ясный, 
Такую свежесть, солнце, день такой, 
Осенний день, печальный и прекрасный, 
И сердце вновь сжимается тоской. 

Октябрь 1889, Ялта


* * *

Отчего ты с тоской молчаливою 
Удалилась, головку склоня? -- 
Словно тучка промчалась над нивою 
В лучезарном сиянии дня. 

Или на сердце горе закралося? 
Не кручинься, мой друг, погоди! -- 
Пережить еще много осталося 
Светлых дней для тебя впереди. 

Отряхни же слезинку блестящую 
На свою белоснежную грудь -- 
Жизнь печальную, жизнь настоящую 
В золотистых мечтах позабудь!

Палестина. Сонет 175. Яффа

У синих волн, высоко над горой 
Гнездится древний город Иафета. 
Цветут сады там знойною порой 
И тенью пальм страна песков одета. 

Но путник там не ждет себе привета, -- 
Прибрежных скал грозит враждебный строй, 
И станет жизнь случайности игрой, 
Потехой волн... Опасна пристань эта. 

Молитву затянув, как песнь в бою, 
Арабы в фесках по волне зеленой 
Среди камней направили ладью. 

На скалы хлынул гребень опененный, 
И весла вверх подняв, судьбу свою 
Гребцы вверяют бездне разъяренной.

Палестина. Сонет 176. Иерусалим

Голгофы тень, подножие креста, 
Кувуклии пещерная лампада, -- 
Не там, не там увидел я Христа, 
Где храм седой, где из камней громада. 

Я проходил нагорные места. 
Там маслины шумели в чаще сада, 
Там Он стоял, -- как небо, благость взгляда, 
Как сладость роз, прекрасные уста. 

Виденья ли молитвенные грезы, 
Мечты ль моей безгрешный, светлый сон, - 
В одежде белой встретился мне Он. 

Не терния, страдания и слезы, -- 
Цветок нашел я гефсиманской розы 
В святом саду, где путь на Елеон.

Палестина. Сонет 177. Гробница Рахили

Есть образ женственный... Седая быль 
Прославила красавицу Харрана, 
Прелестную и смуглую Рахиль. 
В ней свет любви, в ней женщина желанна. 

О ней мечтал я... На пути в Вефиль, 
Где воду пьют верблюды каравана, 
Видна гробница дочери Лавана. 
На куполе лежит столетий пыль. 

Здесь пел Давид, здесь горы ясны были. 
Такие же росли вокруг цветы... 
И, мнилось мне, я видел тень Рахили. 

Я узнавал библейские черты... 
Мне у колодца встретилась не ты ли, 
Моя Рахиль, дитя моей мечты?

Палестина. Сонет 178. Вифлеем

В Святой земле, в краю обетованном 
Среди холмов, в пустыне ли найду 
Меня во тьме зовущую звезду? 
Я долго шел в скитанье неустанном. 

День погасал, склоняясь к дальним странами, 
Вот ночь зажгла лампад своих чреду... 
И Вифлеем, укрывшийся в саду, 
Белея, встал пред нашим караваном. 

Там мира свет, исканий долгих цель... 
Взойдя на холм с гробницею Рахили, 
Я видел край, где веры колыбель. 

Встречал я звезды множества земель, 
Но их лучи души не озарили... 
Здесь небеса и звезды близки были.

Палестина. Сонет 179. Патриарх

Мы были от Мамврэ невдалеке, 
Садилось солнце низко за горами 
И овцы шли, -- как в дни при Аврааме, 
Когда он гнал стада свои к реке. 

Старик высокий с посохом в руке 
За ними брел, покрытый сединами, 
И тень его ложилась на песке. 
Как патриарх, прошел он перед нами. 

Библейская одежда, борода. 
И посох старца, и его стада, -- 
Все в глубь веков мечты переносило. 

В нем вечности жила святая сила, 
И взгляд его провидел вдаль года, -- 
Все, что прошло и что на свете было.

Палестина. Сонет 180. Лифта

  Графине О. Е. де Бальмен

Есть далеко, среди угрюмых скал, 
Арабская деревня в Палестине. 
Она -- гнездо разбойников пустыни, 
И крадется вблизи один шакал. 

Но караван приюта здесь искал. 
Ряд плоских крыш белел внизу, в долине, 
И к нам навстречу всадник подскакал. 
Цветной бурнус вился на бедуине. 

Тюрбан его повязан, как змея. 
Пустыни шейх сурового был вида, 
Но он сказал, склонив конец копья: 

-- "Селям-алейк! Коснется ли обида 
Того, кто гость под кровлею Решида?" 
И только здесь не знал измены я.

Палестина. Сонет 181. Мечеть Омара

Ты видел ли в полдневном, знойном блеске 
Под черным куполом великий храм, 
Где изразцов синеют арабески, 
Где разбросал сокровища Ислам? 

Во мгле цветной лучи рубинов резки. 
Склонились в прах чалмы, тюрбаны, фески... 
Туда хаджи идут к святым местам, 
Каабы тень, скалу лобзая там. 

Там я сошел в темницы Соломона, 
Где скован джин и глубина бездонна. 
Ряд ступеней в холм Mopиa ведет. 

Пещеры там лежат под сводом свод, 
И подперта колонною колонна... 
Там дверь в Джейнем, там в ад отверстый вход.

Палестина. Сонет 182. Мopиa

На Мopиa есть древний саркофаг 
Библейского литейщика Хирама. 
Там под парчой начертан тайный знак, - 
Еврейских слов и чисел анаграмма. 

Прочти ее и в подземелья храма 
Сойди, рассей чудес священный мрак... 
Пещерный вход -- под камнем Авраама, 
Где приносился в жертву Исаак. 

Ряд ступеней, и бездна тьмой одета... 
Туда, под свод седых гранитных плит, 
Как в скинию, не смел войти левит. 

Разрушен храм, прошли плененья лета, 
На небеса был взят ковчег завета, 
Но тайны ключ был в Mopиa сокрыть.

Палестина. Сонет 183. Храмовник

Где Гроб Святой, под сводами пещеры 
Стальным мечем иссчен знак креста. 
Его чертили рыцари Христа, 
Храмовники, монахи-тамплиеры. 

Там, посетив заветные места, 
Постиг он строгих подвигов примеры, 
И, клятвою сомкнув свои уста, 
Он дал обет, он принял символ веры. 

Крест рыцарей Святого Гроба он 
Надел на грудь, чтоб в орден посвятиться, - 
Крест золотой, где в круглый медальон 

Святого древа включена частица. 
Он будет в храм капитула введен 
И высших тайн достойно причастится.

Палестина. Сонет 184. Суламита

- "Помедли, Суламита, оглянись! 
Ты так прекрасна в царственных уборах... 
Как в Есевонских голубых озерах, 
В глазах твоих синеет неба высь". 

- "На грудь мою, возлюбленный, склонись! 
Среди кустов умолкнул ветра шорох, 
Льют аромат цветы на мандрагорах, 
В саду моем гранаты разрослись". 

- "Твой пышен сад, нежней гранат ланиты, 
Ты -- лилия Гаммона!" - "Мне ль самой 
Распутать лозы, что так тесно свиты? 

Но гаснет день и сестры ждут домой. 
Любовь крепка, как смерть, как перстень мой, 
Что ты надел в объятьях Суламиты".

Палестина. Сонет 185. Лилит

Мне грешный сон в пустыне знойной снится, 
Я вижу тень... бессмертная Лилит, 
Смарагда вечно юная царица, 
Под тенью пальм и кактусов стоит. 

Она не Евва... незачем стыдиться 
Ей наготы прекрасной. Не покрыть 
Стыда румянцем пух ее ланит, -- 
Не грешница она и не блудница. 

Ее любил, ее ласкал Адам. 
Среди цветов, в саду душистом рая 
Она была жена его вторая. 

Но красота причастна ли грехам? 
Живой души Господь ей не дал Сам, 
В ней страсть одна живет, не умирая.

Палестина. Сонет 186. Агасфер

Мы вместе шли... На вечное скитанье 
Был Агасфер судьбою обречен. 
В веках носил он множество имен, - 
Мишоб Адер - древнейшее названье. 

Iovannus de Temporibus, -- был он 
Оруженосцем, как гласит преданье. 
Но предо мной раскрыл он даль времен 
И раcсказал свое повествованье. 

За Иорданом, на пути в Салим, 
Когда закат алел на Мертвом море, 
Среди песков мы странствовали с ним. 

Бессмертное, как мир, седое горе 
Я понял в нем, я сблизился с ним вскоре, 
И дальше мы пошли путем одним.

Палестина. Сонет 187. Ифрит

Скала есть дикая среди долины, 
Кругом кусты и склоны гор пустынны, 
И мнится, что чудовищного льва 
Иссечена из камня голова. 

У мусульман про этот камень львиный 
Сложилася недобрая молва: 
Ночная тень опустится едва, 
На той скале встают и стонут джины. 

Взошла луна. Дыханье затаив, 
Гляжу кругом. Долина мглой покрыта. 
Что это, -- тень, блуждающий таиф?* 

Встал черный всадник на краю гранита, 
Во тьме огонь блеснул из-под копыта... 
А, это ты!.. Приди на мой призыв. 

* Ифрит - дьявол, 
  таиф - блуждающий призрак, 
  джины - духи. 

Палестина. Сонет 188. Иосафатова долина

Пустынная, безмолвием объята, 
Среди холмов вкушая вечный сон, 
В тени лежит долина Иосафата. 
В ее камнях давно иссох Кедрон. 

Тут все -- печаль, унынье и утрата. 
Ряды гробниц -- наследие времен. 
Здесь прах жены любимой погребен, 
Здесь сын отца и брат утратил брата. 

Не притча ль смерть? Так сам Господь учил 
Гробы подобье каменных точил: 
Сок жизни выжат, но опять, играя, 

Заблещет жизнь, бессмертная, вторая. 
Здесь мертвые воскреснут из могил, 
Чтоб пить вино из светлой чаши рая. 

Пасха в Крыму

Как весенняя ночь и тепла, и ясна 
На прибрежье далекого Крыма! 
Между гор и долин тихо дремлет она, 
Сладким сном, чудной грезой томима. 
Загорелась звезда, распустился цветок... 
Кто грустит здесь -- тот робок и жалок! 
Чу! Журчит в тишине серебристый поток, 
Дышит сад ароматом фиалок. 
И кистями душистых глициний обвит, 
Посреди кипарисовой сени, 
Белый храм возле синего моря стоит 
И в волнах омывает ступени. 
Чуть мерцая во тьме золоченой главой, 
Ропот волн заглушив недовольный, 
С гулом моря сливает он благовест свой, 
Звон торжественный, гул колокольный. 

И в пасхальную ночь мириадом огней 
Озарился тот храм над скалою. 
Мрамор белых колонн обозначен ясней, 
Блещет купол и спорит со мглою. 
Синих, красных лучей ослепительный ряд 
Отражается в бурной стихии, -- 
Самоцветные ль камни блестят и горят, 
Не цветы ли цветут огневые? 

Как лазурна полночных небес высота! 
Фимиамы цветов и курений... 
Вот во храме широко раскрылись врата, 
Слышен радостный гимн песнопений. 
То идет и поет возглашающий клир, 
И хоругви блестят в крестном ходе... 
Воскресенье Христа торжествует весь мир 
И весны возрожденье в природе.

Песнь цикад

Тьма южная, душистая, ночная, 
Окутала уснувший мирно сад, 
И льет магнолия свой аромат. 
Под лаврами, в траве, не умолкая, 
Разносится, рокочет песнь цикад. 
К стозвучному прислушиваюсь хору. 
Трель, звон и треск в кустах кругом - и вдруг 
Замолкнут все как бы по уговору, 
Как тихо все становится вокруг! 
Истомою объят волшебный юг; 
Все замерло, и ночь, полна молчанья, 
Сулит любовь, восторги и лобзанья. 
Она вас ждет, как дева в час свиданья. 
И горе тем, кто счастьем пренебрег, 
Кто не любим, забыт и одинок. 

Песня

Ах, скажи ты мне, душа девица, 
Что со мной, скажи, приключилося? 
Знать недоброе со мной сталося: 
Как увижу тебя -- словно ласточка, 
Вьется сердце в грудь молодецкую, 
Млеют рученьки богатырские, 
Голова -- сама к земле клонится! 

Ты зачем меня, душа девица, 
Во полон взяла, словно недруга, 
Отняла мою волю вольную, 
Заковала в цепь золоченую, 
Не железную, да тяжелую -- 
Не порвать ее мощной силушке, 
Богатырским мечом не разбить ее! 
Нет, милей тебя, душа девица, 
Добру молодцу воля вольная, 
Степь широкая, небо синее, 
Вековых дубрав шепот сладостный! 

Уж какими ты злыми чарами, 
Приворотным ты каким зелием, 
Колдовством ли ты, черным знахарством 
Во полон взяла добра молодца? 
Уж как чары те -- очи ясные, 
Колдовство ли то -- речь приветная, 
То ли знахарство -- хитрость женская, 
Красота твоя несказанная -- 
Приворотное зелье лютое!

Песня бесталанного

Как и нет у меня, добра молодца, 
Нету волюшки во чистом поле, 
Во сыром бору, во дубравушке! 
Да не горе то, как была б в груди, 
В ретивом сердце воля твердая: 
Я бы с волей той волю вольную 
Во лесах густых, словно клад, нашел! 

*** 

Ты родись во мне, воля крепкая, 
Воля крепкая непреклонная! 
Откую тебя, как булатный меч, 
Тяжким молотом -- злой судьбиною, 
Отточу тебя долей горькою 
На кровавый бой с жизнью-недругом. 
Как возьму тебя, воля, верный меч, 
В руки мощные, богатырские, 
Как махну тобой в праву сторону -- 
Разлетятся в прах горы крепкие, 
То ль судьбы моей злы заставушки; 
Как махну тобой в леву сторону -- 
Отрублю зараз буйну голову 
Злому недругу, горю горькому! 

*** 

А без воли я, словно девица, 
Словно девица, лебедь белая: 
Мне бы кросны ткать, а не меч носить, 
А не меч носить во тугих ножнах! 
А без воли мне -- шелковой шнурок, 
Да осинушка придорожная! 
Закачаюсь я тогда в стороны, 
Куда ветер гнет переменчивый, 
Как качался я на белом свету 
Во всю жизнь мою бесталанную!

Письмо

Затерянный в неведомой глуши 
Среди миндальных рощ пленительного юга, 
Я вести радостной от северного друга 
Жду всею силою измученной души.
Но редки для меня отрадные мгновенья. 
Далекие друзья не балуют меня -- 
Давно волнуют их иные впечатленья 
И злоба вечная минующего дня. 
Пред ними новые, неведомые лица 
Несет вблизи житейская волна. 
Из милых должников особенно одна 
Неисправимая и вечная должница. 
На пышных раутах ликующей Москвы 
Ее, наверное, не раз встречали вы. 

Бывало, жду напрасно почтальона 
И грустно в сад смотрю я из окна, 
И разве изредка с воздушного балкона 
Письмо, как розу, бросит мне она. 
И радостна певцу счастливая награда. 
Но если долго нет желанного цветка. 
Невольно в душу мне закрадется досада, 
И вера светлая, и радость - далека, 
И в сердце вновь сомненье и тоска. 
Но есть души моей одно воспоминанье, 
Которое всегда отрадно для меня! 
При нем немыслимы сомненье и страданье, 
Как мрак ночной при ярком свете дня. 

И вижу я себя ребенком в детстве дальнем. 
В гостиной суета и шумный смех гостей; 
Но вы одна остались в нашей спальне 
Среди неубранных и дремлющих детей. 
Лежу в кровати я, прильнувши к изголовью, 
А вы с улыбкою склонились надо мной, 
Как будто мать над дочерью больной, 
И взор ваш теплится и лаской, и любовью, 
И ваши локоны в мерцанье ночника 
Бегут на грудь капризною волною, 
И в кольцах золотых красивая рука 
Блестит алмазами и нежной белизною. 
Все это помню я в неясном, чудном сне, 
И верится тогда невольно в дружбу мне. 
Но будет! Вдалеке мои простые речи 
Замрут без отклика, как беглый плеск волны. 
Не ждет меня опять отрада новой встречи 
При блеске и цветах ликующей весны. 
На чуждых берегах изгнанник позабытый, 
Участья теплого напрасно я искал -- 
Я слышу здесь лишь моря шум сердитый, 
Во мгле ночной среди прибрежных скал, 
И все, что было мне так дорого, так мило, 
Судьбою у меня на век отнято было.

Под звездами

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Я слышу смерти холод тайный. 
Он оковал меня. 
И пестрой жизни блеск случайный 
Погас быстрее дня. 

Боролись в сердце страсть и злоба, 
Любовь изведал я... 
Но есть ли там, за дверью гроба, 
Хоть призрак бытия? 
Напрасно дух мой ждет отрады. 
В пространстве тонет взгляд. 
Горят созвездий мириады, 
И Бог, и мир -- молчат! 

Под месяцем

Набегающая пена, 
Волны моря, брызги, всплески... 
Белогрудая сирена 
Выплывает в лунном блеске. 

Хороша, зеленоока... 
Будто знаю очи эти... 
В волосах ее широко 
Вьются водорослей сети. 

За скалу в седом прибое 
И хватается, и тонет... 
Кто-то стонет... и былое 
Море лунное хоронит.

Поздняя встреча

После долгой разлуки, былых испытаний, 
Пережитых в минувшие дни, 
Измененные опытом горьких страданий 
Встретились снова они. 
И о детстве своем и беспечном, и шумном 
Они вспомнили в дальнем краю, 
И разбитую ими в порыве безумном 
Любовь молодую свою. 
Но сломила их скорбь пережитых сомнений, 
Для любви опустела их грудь, 
И напрасной, и поздней тоской сожалений 
Им утраченных дней не вернуть.

Полтава

Гимн Петру Великому

Слова В.А. Шуфа 
Музыка М.М. Иванова.

Раздавайся, песнь победы, 
Слава русская, звучи! 
Под Полтавой знали шведы 
Наши русские мечи. 

В бой для Родины любезной 
Шли сподвижники Петра, - 
Залпы ружей, звон железный, 
И победное "ура"! 

Царь великий, Царь державный 
Впереди своих полков. 
Он за честь Отчизны славной 
Первый пасть в бою готов. 

Крестоносной, златоглавой 
Нашей Родины залог - 
Меч Петра, покрытый славой, 
С нами Царь, над нами Бог! 

Не страшны нам испытанья, 
Не осилит лютый враг, - 
В блеске солнца и сиянья 
Высоко наш реет стяг! 

Русь окрепла в тяжкой доле, 
Возрожденная Петром, 
Раздавайтесь в бранном поле 
Звуки труб и пушек гром! 

Как, бывало, под Полтавой, 
Встанет, рвением горя, 
Русь, увенчанная славой, 
За Отчизну и Царя! 

Этот гимн, включенный в официальную 
программу Полтавских торжеств, 
исполнен соединенными оркестрами 
Преображенского, Семеновского и др. полков 
вместе с хором песенников в 400 человек 
у Шведской могилы и вечером в 
городском парке Полтавы. 

Последние цветы

О, старость, близко ты! Но где души покой? 
Последние цветы мне женскою рукой 
Принесены вчера, как дар от юных граций. 
Пришла весны пора. Жасминов и акаций. 
Причудливый букет из веток и цветов, 
Как память прошлых лет, принять я был готов. 
Он дивно был красив в фарфоре синей вазы. 
Жасмины окропив, дрожат росы алмазы... 
По утренним цветам, как быстрая пчела, 
Летая здесь и там, мне дочь их нарвала. 
Красавица она и в старости отрада. 
За нею из окна следил я в чаще сада. 
И дар любви святой, дар чистой красоты, 
Я целовал с тоской последние цветы. 

Постоялый двор в горах

Постоялый двор я встретил 
Ночью темной на пути. 
Сквозь окно, дрожащ и светел, 
Огонек манил зайти. 

Спящий люд, чужие лица, 
Неприветливый ночлег, 
И у двери вереница 
Чьих-то брошенных телег. 

Мерно вол и конь усталый 
Сено хрупкое жуют.... 
Вот, мой путник запоздалый, 
Бедный кров твой и приют. 

Одинокий и бездомный, 
Скрыв печальные мечты, 
В непогоду, ночью темной 
До ночлега бродишь ты!

* * *

Похоронена жизнь моя бедная, 
И в цветах померанца на лбу 
Она спит молодая, и бледная, 
Вечным сном в белоснежном гробу, 

И не слышно над нею рыдания, 
Не заплачет над нею семья, 
И улыбкой одной сострадания 
Ее в землю проводят друзья. 

Ты, разбившая счастье последнее 
И надежду в усталой груди, 
Только ты на кладбище соседнее, 
На могилу мою -- приходи!..

Праздник Воскресенья Христова

Вот светлый день настал Христова Воскресенья; 
Отворен настежь храм, за дверью золотой 
Звучат пред алтарем молитвы и хваленья, 
Все дышит праздником и радостью святой. 
И, снова пробудясь в цветах от усыпленья, 
Уже блестит земля весенней красотой... 
Одна душа моя не знает обновленья, 
И сердце прежнею томится пустотой.

Призрак

Умру ли я в чужой стране, 
И будет мне могилой 
Холодный Север, горький мне, 
Холодный и унылый. 

Но душу вольную мою 
Привязанность живая 
Умчит на Юг, -- в родном краю 
Мечтать, не умирая. 

Я след в Крыму оставил свой, 
Там жил, любил я страстно, 
А что полно любви живой -- 
Забвенью не подвластно! 

И не дано исчезнуть мне... 
Мой дух и за могилой 
Скитаться будет при луне 
В стране, при жизни милой. 

Исполнен прежнею тоской, 
С печалью затаенной 
Носиться буду над волной, 
Луной посеребренной. 

Сверкают волны и горят 
Огнистой чешуею, 
И в даль бежит их бурный ряд 
Дорогою морскою. 

С утеса вижу, став на кручь, 
Слежу прибой шумящий.... 
И понесусь на крыльях туч 
В тени долины спящей. 

И там, как звезды далеки, 
Среди садов мерцая, 
Горят селений огоньки, -- 
Там люди, жизнь людская. 

Там мне мила еще одна... 
К ее окну украдкой, 
Когда немая ночь темна, 
Лечу я тенью шаткой. 

Ее забыть -- доныне нет 
Во мне бесстрастной силы, 
И запоздалый мой приветь 
Ей шлю из-за могилы. 

Еще к земле меня влекут 
Мои воспоминанья, 
Страшна разлука, -- знал я тут 
Надежды и страданья. 

Как прежде, я люблю взглянуть 
На ключ в овраге диком, 
На виноградник, горный путь, 
Где вьется ястреб с криком. 

Как прежде, в тишине громад 
Ущелий потаенных 
Мой слышен вздох, мой блещет взгляд 
Среди ночей бессонных. 

Чу! Камень, шумно под ногой 
Упав, гремит о скалы... 
То я... Ты встретился со мной, 
Мой путник запоздалый! 

Я проведу тебя туда 
Дорогой безопасной, 
Где над горой одна звезда 
Блестит в лазури ясной. 

И не оступится твой конь 
О каменные скаты, -- 
Поводья брось! Узды не тронь! 
С тобой пришлец крылатый. 

Меня узнаешь всюду ты 
Среди воспоминанья, -- 
Мои слова, мои мечты. 
Тревоги и желанья. 

В пустыне горной дуб стоит, 
Обугленный грозою... 
Там плачу я... И скал гранит 
Прожжен моей слезою. 

Тебе прибрежный кипарис 
Мои расскажет думы, 
И дикий плющ, и вольный бриз, 
И гор хребет угрюмый. 

Ты слышишь ли в ночной тиши 
Крик птицы, грусти полный? -- 
То тихий стон моей души... 
Мой смех -- морские волны! 

И про любовь мою тебе 
Фиалка говорила... 
Но повесть о моей судьбе 
Пускай таит могила. 

Могила, скрытая травой 
Под старою ракитой, 
Где над моею головой 
Склонился крест забытый. 

Мой незнакомец, вверься мне! 
Над пропастью отвесной 
Несись беспечно на коне 
Тропинкой неизвестной. 

Но помолись, окончив путь, 
О том, кто на дороге 
Хотел тайком тебе шепнуть 
Былых страстей тревоги. 

Вон там часовня под скалой 
Лампада золотая 
Горит, окутанная мглой, 
И льет лучи, блистая. 

Она с душой моей сходна: 
Была в ней искра света, 
Но гасла медленно она, 
Печальной тьмой одета. 

Мне краткий срок скитанья дан, - 
Я слышу шум долины.... 
Прощай! Спеши!.. Ползет туман, 
Светлеют гор вершины!

Притча

От Матвея Еванг. гл.13, ст.81 и 32. 
От Марка Еванг. гл.4, ст.30, 31 и 32. 

Горчичное семечко ветер суровый 
Однажды забросил в кустарник терновый; 

И там, у дороги широкой, давно 
В пустыне бесплодной лежало оно. 

Топтали его на пути от Солима 
Сандалии шедшего в даль пилигрима, 

И хищные птицы, посева враги, 
Над ним в поднебесье чертили круги. 

Но в знойной пустыне, средь плевелов сорных 
Тайник сохранился в нем сил благотворных. 

Летучие годы взрастили зерно, 
И деревом стройным поднялось оно. 

В широких ветвях его, чудо Востока. 
Красивые птицы гнездились высоко, 

И странник убогий, святой пилигрим, 
В тени отдыхал безмятежно под ним.

Пролетарий

Оборванный, полунагой, 
С широкой грудью волосатой, 
Он стал рабочим и слугой, 
Доволен был поденной платой. 

И проходил он города, 
Стучал в их сумрачные зданья, 
Прося работы и труда, 
Как нищий просит подаянья. 

Пред ним захлопывали дверь - 
И вот во тьме, под кровом неба 
Один остался он теперь 
Без пропитания и хлеба. 

В его душе росла тоска, 
В груди - подавленная сила, 
И злобно сжатая рука 
Кому-то в сумраке грозила. 

А сонный город перед ним 
Горел вечерними огнями, 
И подымался черный дым 
Из труб фабричных над домами; 

Чернели церкви там и тут, 
Виднелся шпиль остроконечный, 
И мирно спал богатый люд, 
Довольный, праздный и беспечный.

2 января 1890, Ялта


Разбитый корабль

Утих на взморье шум сердитый, 
И после бури в час ночной 
Корабль, у берега разбитый, 
Устало борется с волной. 
Без парусов повисли снасти, 
Потерян якорь, нет руля, 
И отдается чуждой власти 
Печальный кормчий корабля, 
И, в море бросив груз тяжелый 
И мачту стройную срубив, 
Глядит, как остов этот голый 
Несет задумчивый прилив.

Раскаяние

Дитя мое, вы правы, правы! 
Чего желал безумно я? 
Для вас нужны еще забавы, 
Мечты и нежная семья, 
А я пришел к вам утомленный 
Искать привета и любви! 

Не так ли странник, запыленный, 
В грязи, в лохмотьях и в крови, 
Прийдя в чужие поселенья, 
Не находя участья вкруг, 
В ребенке ищет утешенья, 
И видит в нем один испуг.

Романс

Не сон ли был, не греза ли ночная, 
Свиданья час над зеркалом реки? 
Чуть шепчет сад, тебя напоминая, 
И сердце вновь исполнено тоски. 

Не тень ли ты, не призрак ли прекрасный? 
Стояла ты в слезах передо мной, 
И легкий стан, и весь твой образ ясный 
Был озарен серебряной луной. 

Не бред ли те ласкающие речи 
И поцелуй, сказавший про любовь, 
Не сон ли был восторг той первой встречи? 
И этот сон едва ль приснится вновь!

Салгир

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Душен полдень. Дальний, трудный, 
Утомителен мой путь, 
И в садах, весь изумрудный, 
Берег манит отдохнуть. 

Здесь Салгир так сладкозвучен 
И струится веселей 
По каменьям вдоль излучин, 
Меж зеленых тополей. 

Пьет мой конь, копытом плещет, 
Опустил я повода, 
И на солнце в брызгах блещет 
Серебристая вода. 

Только там, в струе зеркальной, 
Где прозрачнее река, 
Точно тень, мечтой печальной 
Проплывают облака. 

Примечание

Салгир - самая длинная река Крыма, 
но не самая полноводная

Санкюлоты

Что Адам был санкюлотом, -- 
Знают все, но он в раю 
Листьев трепетным оплотом 
Наготу прикрыл свою. 

И примеру подражая 
Прародителя, как он, 
Носим мы вне сеней рая 
Тьму различных панталон: 

Черных, палевых, с раструбом, 
Узких, с кантами лампас, 
И остались в виде грубом 
Лишь дикарь и папуас. 

Но природа хочет верно, 
Чтобы наг был человек, 
Наградив нас нянькой скверной, 
Черствой бедностью на век. 

Хуже мачехи природа 
Стала к нам, и факт не нов, 
Что уж треть людского рода 
Снова ходит без штанов.

Северная ночь

Ночь бледная. -- 
Мертва, тиха, ясна, 
Надь краем северным 
Покоится она. 
И спящая, открыв широко очи, 
Земля глядит в сиянье белой ночи. 

Развенчанный, 
Прозрачен свод небес, 
И смотрит в озеро 
Седой, росистый лес. 
В стекле воды, как призрачные грезы, 
Повисли ель и белый ствол березы. 

Все замерло. 
Светла ночная даль -- 
И даль прошедшего. 
Былых утрат не жаль. 
Исчезла тень печали и страданья, 
Безжизненны, ясны воспоминанья. 

Царицею, 
Нема и холодна, 
Любовь минувшая 
Сияет там одна. 
Бледней она, чем северные ночи, 
И в тихом сне ее открыты очи. 

Сестре милосердия

Простите, добрая сестра, 
Мои непрошенные речи; 
Но я на вас еще вчера 
Все любовался -- с первой встречи. 
Как вам идет простой наряд 
И эта белая повязка! 
Как нежен ваш склоненный взгляд, 
Какая светится в нем ласка! 
Зачем нельзя у ваших ног 
Мне умереть на поле битвы, 
Чтоб над собой услышать мог 
Я ваши теплые молитвы! 
Чтоб вы склонились надо мной 
Хотя б на миг один с тоскою, 
И взор усталый и больной 
Закрыли мне своей рукою... 
Но, верьте, есть печаль сильней, 
Несчастней люди есть на свете -- 
Им милосердие нужней, 
Чем умиравшим в лазарете!

Слёзы

Много, много горя, много слез и муки 
Накопилось в сердце в дни былой разлуки. 

И когда с тобою встретились мы снова, 
Не могли друг другу мы сказать ни слова. 

Лишь обнявшись крепко, мы сидели рядом, 
Да из глаз катились слезы крупным градом. 

Но как сладки слезы на груди у милой, 
Как волнуют сердце верою и силой! 

С ними легче в жизни тяжкая дорога, 
И теплей молитва пред очами Бога. 

Но бывают слезы жгучие, иные, 
Одиноко льются в сумерки ночные. 

О, не дай их, Боже, никому на свете! 
Тяжелы и горьки людям слезы эти!

Сон

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Мне снился сон, и полон был 
Мой сон мечты печальной. 
На челноке я тихо плыл 
По глади вод зеркальной. 

Лазурен был небесный свод, 
Лазурны гор вершины, 
И отражен в лазури вод 
Был берег той долины. 

В струе хрустальной видел я 
Цветы страны прибрежной, 
И колыхала их струя, 
Как в люльке, с песней нежной. 

Тут были все цветы земли: 
Мак, розы, незабудки... 
И снилось мне, что расцвели 
Из почек три малютки. 

Они смеялись в полусне, 
Лазурны были глазки, 
И ручки детские ко мне 
Тянулись, ждали ласки. 

И плакал я, мне было жаль, 
Что даже в царстве грезы 
Нас разлучал речной хрусталь, 
Сверкающий, как слезы. 

Сон чиновника

Раз в густой тени мимозы, 
Где в кустах со всех сторон, 
Расцветая, рдели розы, 
Я заснул и видел сон. 

Сад роскошный, сад султанский. 
Я бегу за мотыльком, -- 
Но на нем мундир гражданский 
С золотым воротником. 

Над фиалкой благовонной 
Я нагнулся, -- вот-те на! 
В амуниции казенной 
Оказалась и она! 

Вижу дальше пруд хрустальный, 
И над прудом дуб стоит, 
Но тот дуб официальный 
И суровый принял вид: 

Зевса взгляд, лицо--пергамент, 
И слетают громы с губ: 
"Тут не сад-с, а департамент, 
И сановник, а не дуб!"

Соната Бетховена

Как часто дождь стучит и четко бьет по крыше... 
В ненастье я укрыт, жилище стало тише, 
Но громок стук дождя на чердаке моем. 
Железный кров, гудя, трепещет под дождем. 
Как страсть, как буря, смел, стремя из туч потоки, 
Вдруг ливень прошумел, могучий и жестокий, 
Пронесся и утих, кропя листы берез. 
Из сумерек ночных за каплей каплю слез, 
Прощаясь, дождь ронял, как будто в час разлуки. 
Торжественный хорал сменили скорби звуки. 
И, мнится, видел я былого детства даль: 
В гостиной мать моя присела за рояль. 
В вечерней тишине, знакомая когда-то, 
Доносится ко мне Бетховена соната. 
И музыкой был я, сквозь детский полусон, 
В волшебные края, как сказкой, увлечен. 
В неведомую высь, восторженны и горды, 
На крыльях унеслись блестящие аккорды. 
Я - царь. В моем дворце мне служит духов рой. 
Алмаз в моем венце. Волшебных арф игрой 
Хор дев ласкает слух, и льется голос сладкий... 
Зачем огонь потух? Мне страшно без лампадки. 
Сквозь двери вижу мать. Послушна и легка, 
Спешит перебежать по клавишам рука, 
И льются звуки вновь, исполнены печали. 
Признанья, и любовь, и муки в них звучали. 
Мелодия журчит, струится, как ручей, 
В ней мир души открыт без слов и без речей. 
Плач горя и тоски, и исповедь святая 
Под пальцами руки проносятся, рыдая. 
Вдруг гамма сорвалась, рояль замолк опять, - 
Над нотами склоняясь, как будто плачет мать?.. 
Дождь косо бьет в окно, стучит, как дробь, по крыше. 
В углу моем темно, скребутся где-то мыши. 
Нет в комнате огня, погаснула свеча... 
А? Кто зовет меня? - то плачет дождь стуча. 

Старое письмо

Письма неясные, пленительные строки 
С волненьем сладостным читаю снова я, 
И снова предо мной отчизны край далекий 
И родина печальная моя. 
И снова в глубине души моей унылой, 
Как луч, сверкающий в осенний ясный день, 
С укором на устах далекой девы милой 
Является возлюбленная тень.

Суд чести

  Современная легенда

На соборе на союзном 
Журналисты заседали, 
Уличив Ивана Гуся*, 
Чести суд над ним свершали. 

Этот Гусь литературный 
Провинился не на шутку: 
Гусем будучи, в газете 
Выдавал себя за "утку". 

Псевдоним избрав подобный 
И явясь в утином виде, 
Все журнальное сословье 
Он подверг большой обиде: 

Ведь с пером его гусиным 
И с писательскою честью 
Званье "утки" несовместно, -- 
"Утка" пахнет ложной вестью. 

И в судилище союзном, 
В судной зале из "Шайлока", 
Восседал на возвышенье, 
Суд, задумавшись глубоко. 

Пан Спасович, Манасеин, 
Соловьев и Короленко 
С Фан-дер-Флитом сели рядом, 
Не хватало лишь Кривенко. 

В красных шапках и тиарах, 
В горностаях, в платье алом, 
Кто смотрел суровым дожем, 
Кто надменным кардиналом. 

У дверей стояла стража, 
И от праздного народа 
Скабичевский с алебардой 
Охранял ступени входа. 

"Подсудимого введите!" - 
Рек Спасович, и, не труся, 
Стража храбрая втащила 
Обвиняемого Гуся. 

Вид ощипанный имел он 
И смотрел на судей глупо, 
Опасаясь очевидно 
Быть зарезанным для супа. 

"Как зовут вас, отвечайте!" - 
Возгласил Спасович строго. 
"Гусь!" - ответил подсудимый 
И сконфузился немного. 

"Как же "Гусь" В газете "Уткой" 
Назывались вы в начале?" - 
Возмутился Короленко. 
"Ну, хорош Гусь!" - все вскричали. 

"Никогда я уткой не был! - 
Гусь ответил: -- Гусь я, птица! 
И пером моим гусиным 
Не исписана страница. 

Суд замолк в недоуменье. 
Гусь пред ними или утка, -- 
Разрешить вопрос подобный 
Оказалося не шутка. 

Но Спасович рек: "Вы Утка 
По словам молвы стоустой, 
И, лишив за это чести, 
Суд решил вас съесть с капустой! 

"Протестую!" - Гусь воскликнул, 
Тут судебная ошибка! 
О моей гусиной чести 
Заблуждаетесь вы шибко. 

Честный Гусь пред вами, судьи! 
Не писатель я, клянуся: 
Вместо Гуся вам, Ивана, 
Подменили просто гуся. 

Ах, я к вашему сословью 
Преисполнен дружбы жаркой, 
На Сенной вчера я куплен 
Вашей собственной кухаркой! 

И расправив шумно крылья, 
Гусь с ужасным гоготаньем 
Прямо выпорхнул в окошко, 
Пролетев над всем собраньем. 

Рот разинул тут Градовский, 
Стал Спасович недвижимо, 
И решили судьи хором: 
"Честь и гусь неуловимы!" 

* Эта пародия написана и напечатана в журнале "Шут" до открытия "суда чести" в Петербурге. По странному стечению обстоятельств первый суд был учинён над писателями Гусевым и Федоровым. Автор не имел в виду намекать на фамилии.

Судьба

Судьба костлявою рукой 
К земле меня пригнула 
И давит грудь мою тоской, 
В глаза нуждой взглянула. 

Ужель в борьбе я изнемог? 
Кулак я поднял сжатый, 
Ударом сшиб колдунью с ног, 
Расправился с проклятой! 

Но вот, как рыцарь, предо мной 
Она с копьем и в броне, -- 
Я с ним скрестил мой меч стальной, 
Несусь за ним в погоне. 

Не долго длилася борьба, 
Сражен боец суровый! 
Но переменчива судьба, -- 
Идет в личине новой. 

Она теперь в лице твоем, 
Прекрасная подруга, 
И признаюсь, с таким врагом 
Приходится мне туго. 

Я погибаю, жизнь кляня, 
Исходит сердце кровью, -- 
Судьба осилила меня, 
Сразив -- твоей любовью! 

Сумерки

Темнеет сад, доносятся в аллею 
Аккорды пианино в тишине... 
Я не грущу, о прошлом не жалею, 
Но сумерки прокрались в сердце мне. 

Закутав в креп и в черный флер былое 
И траурных видений вызвав ряд, 
Не о возможном счастьй, -- о покое 
Мне сумерки невнятно говорят. 

Ни слез, ни дум.... объятый тишиною, 
Я точно сном печальным усыплен.... 
Аккорд последний смолк, и надо мною 
Едва шумит ветвями старый клен.

Сфинкс

Очертив в вышине профиль сказочный свой, 
Древний сфинкс, как громада немая, 
На подножье гранитном лежит над Невой, 
Взор загадочный в сумрак вперяя. 
Снится ль в полночь ему голубой его Нил 
Или грезит он знойной пустыней, -- 
Здесь на севере бледном его опушил 
Серебрящийся блестками иней. 
Завывая во мгле и крутясь впереди, 
Вьюга снегом морозным блестела 
На холодном челе и на женской груди, 
Возле лап и вдоль львиного тела. 
В мутном сумраке, вместо седых пирамид, 
Встали храмы, дворцы молчаливо, 
И порой из-за туч лунный свет озарит 
Стран египетских дивное диво.

Таврида

Там, где когда-то храм Дианы 
Смотрелся в синюю волну, 
Я был, и сонные фонтаны 
Журчали мне про старину. 

Вдоль скал куреньем фимиама 
Дымились тучки при луне, -- 
Колонны мраморные храма 
В их очертаньях снились мне. 

Вились там скользкие ступени, 
И я спускался к морю вниз, 
Где мирты спали, точно тени, 
И цвел угрюмый кипарис. 

Я видел стан и лик неясный 
Сквозь листья лавра у ручья... 
Не Ифигении ль прекрасной 
Там встретил бледный образ я? 

Вникая в шепот Нереиды, 
Смотря на скалы и цветы, 
Я узнавал в чертах Тавриды 
Далекой Греции черты. 

Так археолог, отрывая 
Обломки урны из земли, 
На них глядит, и, как живая, 
Быль встанет в прахе и пыли. 

Творчество

Проснулось мое вдохновенье, 
Туманный расторгнув завес, 
И вот -- наяву сновиденье, 
Я вижу пространство небес! 

Я творчество вновь постигаю 
На миг пробужденной душой 
И лиру свою оживляю 
Гармонией неба святой. 

Я счастлив!.. Умчался я снова 
В далекий, заоблачный край, 
Где в радуге сна золотого 
Является сказочный рай! 

Но счастье на долго ли это? -- 
Исчезнет божественный луч, 
И царство волшебного света 
Задернется дымкою туч. 

Опять мои думы, как челны, 
Умчатся в иные края, 
И снова в туманные волны 
Душа погрузится моя. 

Тяжелое близко мгновенье 
Безмолвного, долгого сна: 
Исчезнет мое вдохновенье, 
Как в море спокойном волна. 

И снова душа опустеет, 
Иссякнет источник живой, 
И звук оборвется, замлеет, 
С дрожащей сольется струной... 

Но быстрое время промчится, 
Промчатся и сонмища туч, 
И снова в груди пробудится 
Таинственный творчества луч. 

Проснется мое вдохновенье, 
Взволнуется водная гладь, 
И струн очарованных пенье 
Звучнее польется опять!

Травка

Рано ты пробилась, травка полевая, 
Стебельком зеленым белый снег взрывая! 

Холодом повеют на тебя морозы -- 
Жемчугом застынут утренние слезы. 

На зари туманной зимнего рассвета 
Ты завянешь, травка, не дождавшись лета.

Три тени

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Ущелье седое, безмолвная ночь... 
Не в силах тоски я своей превозмочь! 

Вдоль трещин кустарник ползет одичалый, 
Нависли над пропастью голые скалы. 

Из камней фигуры и очерки лиц 
Склонились, поднялись и падают ниц. 

Застыла утесов немая громада 
В теснине угрюмее Дантова ада. 

На склоне пустынном, при полной луне, 
Три бледные тени мерещатся мне. 

Три бледные тени с померкнувшим взором, 
Протянуты руки с мольбой и укором. 

В тумане холодном я вижу одну: 
Любил я когда-то ее в старину. 

Другая чуть скрыта минувшего далью, -- 
Живет еще в сердце, разбитом печалью. 

А третья всех ближе, стоит впереди: 
Кровавая рана у ней на груди. 

Из бездны былого, из бездны глубокой 
Поднялись и стали на путь одинокий, 

Кивают и манят меня за собой 
Три бледные тени с невнятной мольбой. 

Коня погоняю я, бешено шпоря, 
Душа изнывает от скорби и горя. 

Как ветер лети, уноси меня, конь! 
Сжигает мне грудь непонятный огонь. 

Упреки былого, минувшие страсти... 
Лети же, мой конь! -- над прошедшим нет власти!

Тромбон

Мережковский и Волынский 
И поэт из Минска -- Минский 
С Зинаидой Гиппиус 
Пишут всласть, не дуют в ус. 

Декадентской чепухою, 
Философской ерундою 
Околесиц и турус 
Производят гром и трус. 

Едут славные андроны, 
И трубят о них тромбоны, 
Прославляют ум и вкус 
И приводят муз в конфуз. 

В целом мире звуки рога 
Раздаются через мрак, 
Вторит тропик Козерога, 
Повторит руладу Рак. 

Туман

С моря плывут облака белоснежные, 
Легкие, мглистые тучки безбрежные 
Никнут к волне. 

Волны лазурные, волны туманные... 
Движутся смутные образы странные, 
Точно во сне. 

Замки, фигуры и лица слагаются, 
Реют насмешливо и разлетаются, 
Тонут на дне. 

Шутят ли это недобрые гении? 
Тени ль китайские там в отдалении 
На полотне? 

Или сама это жизнь с треволнением, 
Сменою образов, вечным движением 
Видится мне? 

Плакать, смеяться ли? Жить ли 
обманами? 
Солнца давно не видать за туманами 
Там в вышине. 

Туманный день

Туманный день. С рассвета в облаках 
Фруктовые сады во глубине долины 
И гор Таврических далекие вершины, 
И их глава - угрюмый Чатырдаг. 

Нет вида чудного, той дивной панорамы 
Долины гор и зелени садов, 
Живой картины той, которой рама - 
Безоблачных небес синеющий покров. 

В тумане спрятались и те руины башен, 
Которыми давно, в прошедшие века, 
Старинный Алустон врагам своим был страшен, 
И стен его была твердыня высока. 

Не видно ничего, и тишь кругом немая, 
И только слышится морской волны прибой, 
Когда она, дробясь и пеной рассыпаясь, 
На берег плещется одна вслед за другой... 

Вдруг легкий ветерок, - и вот уж видно море, 
Судов и кораблей плывущих паруса 
И дальний горизонт, где вольно на просторе 
С морскою синевой слилися небеса; 

Взглянул назад - и чудо! Гор вершины 
И даже склоны их стоят на облаках 
И гордо высятся над сумрачной долиной, 
Как замки грозные там - где-то в небесах... 

Тучка

Купаясь в лазурной пучине, 
Холодная тучка плыла 
Одна по воздушной равнине, 
Как челн без руля и весла. 

Глядела она безучастно 
На землю с небесных высот, 
И мчалась над нею бесстрастно 
Куда-то вперед и вперед! 

В туманной груди ее спали 
Предвестники бури и гроз: 
Громовые стрелы и капли 
Небесных, живительных слез. 

Но тихо, спокойно летела 
По ясному небу она, 
Как будто над ней тяготела 
Рука непробудного сна.

* * *

Утомленный жестокой борьбою, 
Все на свете на миг позабыв, 
Я не мог уж бороться с собою 
И сдержать свой безумный порыв. 

Как пловец, я во время ненастья 
Вдруг лишился надежды и сил, 
Я просил невозможного счастья, 
Я любви невозможной просил! 

Вся тоска позабытых желаний 
Поднялась в моем сердце опять, 
И не мог заглушить я рыданий 
И безумного горя унять!

Утро

Как хороши вы, гор вершины! 
Хребет ваш мощный, как титан, 
Стоит, еще до половины 
В седой закутанный туман. 

Но и объятый грозной мглою, 
Прорезав облачный завес, 
Восстал он гордой головою 
К лазури царственных небес. 

И на челе его, блистая 
И разгораясь горячей, 
Уже корона золотая 
Видна из солнечных лучей. 

Участье

Исполнена горячего участья, 
Пред образом она молилась обо мне, 
Просила у небес и радости, и счастья 
Мне, путнику на чуждой стороне, 
И плакала в полночной тишине, 
И слезы падали из глаз ее прекрасных, 
Как звездочки с небес безоблачных и ясных. 
А между тем сама могла бы счастье дать, 
Мне подарить любовь и наслажденье, 
И облегчить души моей мученье, 
И к жизни возвратить меня опять!

Философ

От жизненных вопросов 
В почтенном далеке, 
Как истинный философ, 
Живу на чердаке. 

В пленительной надежде 
Прочел я много книг; 
Но жизни, как и прежде, 
Нимало не постиг. 

И вот, назло прогрессу, 
В отцовском колпаке, 
Приблизившись к Зевесу, 
Живу на чердаке! 

17 сентября 1885, Ялта


Финские скалы

Изжелта-красные, 
Сеpo-багровые 
Смотрят скалы суровыя 
В воды ясные. 
Кажутся бледными 
Неба бессонного грезами 
Сосны с березами 
Чахлыми, бедными. 
Плачут березы, будто покинуты, 
Сосны над скалами, 
Серыми, алыми, 
В светлой воде опрокинуты. 
И над озерами, 
Тягостно думая, 
Грезит природа угрюмая 
Снами нескорыми. 
Даль так пустынна 
С хлопьями туч сероватыми... 
Плещет покрытый заплатами 
Парус унылого финна. 
Словно отдавшись печалям, 
Старой, неходкою 
Правит чухонец мой лодкою... 
-- Где же мы, укко*, причалим? -- 
Грезится, снится 
Берег иной мне за финскими скалами.... 
Полно! Мечтами усталыми 
Сердце туда не умчится! 

* Укко -- старик. 

Цветок

Обольстительный для взгляда 
Цвел в тени роскошной сада 
Нежный, розовый цветок; 
Но отравой злого яда 
Тайно был его листок 
Напоен в росинке каждой, 
И когда с весенней жаждой 
Золотистый мотылек 
Прилетал к нему напиться, 
Жгучий яд, что в нем таится, 
Проникал мгновенно в грудь, 
И с цветочка гость беспечный 
Полный смерти быстротечной, 
Улетал в обратный путь. 

Так фантазии прелестной 
Грезы дивные таят 
Сладкий мед росы небесной, 
А для жизни -- смерть и яд.

Цыганенок

Развалился у дороги, -- 
Зной и солнце нипочем, -- 
Цыганенок босоногий, 
Греясь огненным лучом. 

Загорелый, смуглокожий, 
Весь в лохмотьях -- не беда! 
Нет, такой веселой рожи 
Я не видел никогда. 

Как твоей свободной 
Позавидовать я рад,
Детство встретивший в неволе 
Тесных, каменных оград! 

Чатырдаг

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Видишь там среди тумана, 
Сквозь ночную тьму, 
Чатырдага-великана 
Белую чалму? 

На груди его могучей 
Ветер, дух небес, 
Словно бороду, дремучий 
Колыхает лес. 

И склонив на землю око 
С мрачной высоты, 
Сторожить он одиноко 
Горные хребты. 

И один орел могучий 
Взмахами крыла 
Черных дум свевает тучи 
С грозного чела! 

Примечание

Чатырдаг - горный массив (яйла), 
расположенный в южной части Крымского полуострова, 
в 10 км от моря, пятый по высоте в Крыму. 

Черт

    (новогодняя баллада)

У параднейшего входа, 
У антрэ, где в вечность двери, 
Ждали нового мы года, 
Позабыв свои потери. 

Ждали счастья, как всегда, мы, 
И хоть в том немного толку 
Но на будущее дамы 
Заглянуть пытались в щелку. 

Вот и полночь. В пору эту, 
Лишь наполнились бокалы, 
Черт тихонько по паркету 
Проскользнул в аркаду залы. 

Если верить в небылицы, 
Сочиненные народом, - 
Узкоглазый, желтолицый, 
Черт из Токио был родом. 

Модный черт... Но он с участьем, 
Что в чертях большое диво, 
С новым годом, с новым счастьем 
Поздравлял гостей учтиво. 

Он сулил все блага в мире. 
Говорил нам о надежде, - 
Словом, все на этом пире 
Совершалося, как прежде. 

Только спич в устах у черта, 
Дипломатией блистая, 
Был особенного сорта, 
Был как истина святая. 

Черт вздыхал о некой лиге, 
Ждут-де мира все народы. 
Точно Берта Сутнер в книге 
Он громил войны невзгоды. 

Что наш флот? Что битвы знамя? 
Шовинизм всех благ угроза. 
Тут в бокале черта пламя 
Запылало как шимоза. 

В едкий дым оделась зала. 
"Что за дьявол?" - 
  крикнул кто-то. 
И толпа вдруг разгадала 
Миротворца-патриота. 

Борей. 
"Новое время", 
01.01.05 

* * *

Что ты бьешься, птичка-крошка, 
И стучишь в мое окно? 
Заколочено окошко 
Зимней рамою давно! 

Или то душа родная 
Прилетала, чтобы мне 
Песню спеть, напоминая 
О далекой старине?

Шаир

Седобородый и слепой 
Шаир поет перед толпой. 

Поет он про любовь Ашика, 
Поет про битвы Кор-Оглу. 
Наряд и песнь его -- все дико, 
Но грусть проходит по челу. 
Звенит сааз. 
Рыдает песня, замирая: 
"Была прекрасней пальмы рая 
Моя Эльмаз!" 

Мелькает теней вереница, 
На очаге пылает жар. 
Суровы сумрачные лица 
Кругом собравшихся татар. 
Звенит сааз: 
"Ты ярче звезд, пышнее розы. 
Тебя не тронут грусть и слезы, 
Эльмаз, Эльмаз!" 

Гортанный голос, звуки песен, -- 
Все незнакомо, странно мне. 
Кружок внимателен и тесен, 
Кофейня дремлет в тишине. 
Звенит сааз: 
"Фонтан мой высох, жизнь уныла. 
Ужель меня ты разлюбила, 
Эльмаз, Эльмаз!" 
      
Где взял, старик, ты звуки эти, 
Напев свой грустный и простой? 
То всплески моря на рассвете, 
То листьев шум в тени густой!.. 
Звенит сааз: 
"Алла велик! В стране далекой 
Я не забуду, одинокий, 
Тебя, Эльмаз!" 

Эблис

    Восточная легенда. 

Алла велик! Его рука 
Повергла в прах Ифрита*, 
И он упал сквозь облака 
В пустыню, где суха, дика, 
Земля песком покрыта. 

И над верблюдом длань свою 
Простер Алла во гневе, 
Павлина проклял и змею, 
Внушившим с Эблисом в раю 
Адаму грех и Еве. 

Не видел Эблис знойных роз 
И пальм звенящих рая.-- 
Желтел в песках нагой утес, 
И кактус чахлый дико рос, 
В пустыне умирая. 

И Эблис огненной пятой 
Стал на челе гранита. 
Павлин, Аллахом проклятой, 
Свой хвост лазурно-золотой 
Раскрыл у ног Ифрита. 

Вилась ехидна, ветер спал 
В пустыни, сном объятой, 
И дромадер на камни скал 
Тень безобразную бросал 
Спины своей горбатой. 

И дух взглянул на мертвый край, 
Где гасли жизнь, надежда.... 
Не для него надзвездный рай! -- 
Спаленных крыльев черен край, 
Черна его одежда. 

И дух проклятье произнес: 
"Да будет ночь угрюма, 
Да будет мир страною слез! 
В пустыню людям я принес 
Дыхание самума! 

Я иссушу малейший ключ, 
Засыплю караваны, 
Сорву шатры, как вихрь, могуч! 
В чуме и смерти, в громе туч 
Меня узнают страны!" 

Отмщенья гневный крик издал 
Дух злобы и обмана. 
Он им потряс вершины скал.... 
Вдруг в темном сердце пробежал 
Змеею стих Корана. 

Перстом Аллы начертан был 
Молитвы вечный пламень 
На сердце, где лишь мрак царил. 
Так надпись на плите могил 
Хранит надгробный камень. 

Века проклятий, злобный смех, 
Тот смех, где горечь скрыта, 
И первородный мира грех, -- 
Увы! -- письмен не сгладят всех 
На сердце, у Ифрита. 

Они огнем в груди горят, 
И Эблис полон страха, 
Нездешней мукою объят, 
Пока тех слов палящий яд 
Сотрет рука Аллаха. 

О, голос правды, о Коран, 
Земных племен спасенье, 
Благая весть народов, стран!-- 
Твой стих святой Ифриту дан, 
Как совесть, -- в обличенье! 

* Эблис -- дьявол, Ифрит -- проклятый. 

Экспроприатор

    Современная басня

По улице ночной порой 
Гулял экспроприатор - 
Освобождения герой, 
Дней наших триумфатор. 

Гулял он так себе, но вот 
Он встретился с воришкой, 
Что, озираясь, из ворот 
Нес узелок под мышкой. 

Взведя у браунинга курок, - 
Нет совести в злодее, - 
Экспроприатор грозно рек: 
- "Стой! Руки вверх скорее!" 

- "Маэстро, - жулик возопил, - 
На что тебе мой узел? 
Тружусь и я по мере сил, 
Но ты меня сконфузил. 

Отмычка, фомка и ключи 
Полезны мне без спора, 
Но ты искусству научи 
Меня, простого вора!" - 

Смиренно жулик снял картуз. 
И рек экспроприатор: 
- "Эге! На митингах, клянусь, 
Ты хоть куда оратор! 

Бери мой браунинг, учись 
Всем таинствам науки!" - 
И оба мирно разошлись, 
Пожав друг другу руки. 

Смысл басни ясен как кристалл, 
Его поймем мы скоро: 
Взяв браунинг, попросту украл 
Дубинку вор у вора. 

Новое время, 25.10.06


Эммаус

"Они не узнали его". 
Евангелие от Луки, 24-16 

С душой, тоскующей о Боге, 
Покинув дом, он вышел в путь, 
Чтоб встретить Господа в дороге, 
Идти искать, не отдохнуть. 

По свету странствуя далече 
Среди равнин, лесов и гор 
Он шел вперед к чудесной встрече 
И устремлял в туман свой взор. 

Входил в обители земные, 
Селенья видел, города, 
Но, где живут дела людские, 
Святыни не было следа. 

Изранив ноги о каменья, 
С тоской в иссохнувшей груди, 
Он жаждал светлого виденья 
И видел Бога впереди. 

Из моря солнце выходило, 
Звучал волны гремящий глас... 
Как Божий лик, зажглось светило 
Надеждой новою для глаз. 

И снова взяв дорожный посох, 
Он шел, чтоб тайну обрести 
В лучах зари, в вечерних росах, 
В цветах и бурях на пути. 

Но пусто все - холмы и долы, 
И безответны небеса. 
Умолкли вещие глаголы. 
Незримы стали чудеса. 

Достигнув города святого, 
Где жил распятый Иисус, 
В своих скитаньях шел он снова 
Дорогой ближней в Эммаус. 

И там, где благостен и светел 
Ученикам явился Бог, 
Под вечер путника он встретил, - 
Был видом прост он и убог. 

Лицо Его, уста и речи 
Дышали ясностью святой. 
Но не постиг он дивной встречи 
И тайны он не понял той. 

Не разделив в пути с Ним хлеба, 
Он шел, он истины алкал, 
И в посланце благого неба 
Он сердца Бога не узнал. 

Южная ночь

Весь обвеян ночью южной 
И душистой теплотой, 
Встал за тучкою жемчужной 
Полумесяц золотой. 

Он блеснул, как над мечетью, 
Над темнеющей горой 
В час, когда с волшебной сетью 
Вылетает духов рой. 

Сеть из лунного сиянья 
Ручкой феи соткана, -- 
Сердце в нити обаянья
Вмиг запутает она. 

В эту ночь благоуханий, 
В тьме курящих фимиам, 
Для скитаний, для свиданий 
Выходить опасно нам! 

Запах роз и цвет глициний 
В благовонной тишине, 
Ночью звездной, темно-синей 
Отравляют сердце мне. 

Есть в дыханье аромата 
Что-то злое, что всегда 
Мне напомнит без возврата 
Улетевшие года. 

Всего стихотворений: 311