Русская поэзия
Русские поэтыБиографииСтихи по темам
Случайное стихотворениеСлучайная цитата
Рейтинг русских поэтовРейтинг стихотворений
Переводы русских поэтов на другие языки

Русская поэзия >> Владимир Григорьевич Бенедиктов

Владимир Григорьевич Бенедиктов (1807-1873)


Все стихотворения Владимира Бенедиктова на одной странице


1855 год

Русь - отчизна дорогая!  
Никому не уступлю:  
Я люблю тебя, родная,  
Крепко, пламенно люблю.  

В духе воинов-героев,  
В бранном мужестве твоем 
И в смиреньи после боев -  
Я люблю тебя во всем:  

В снеговой твоей природе,  
В православном алтаре,  
В нашем доблестном народе,  
В нашем батюшке-царе,  

И в твоей святыне древней,  
В лоне храмов и гробниц,  
В дымной, сумрачной деревне 
И в сиянии столиц,  

В крепком сне на жестком ложе 
И в поездках на тычке,  
В щедром барине - вельможе 
И смышленном мужике,  

В русской деве светлоокой 
С звонкой россыпью в речи,  
В русской барыне широкой,  
В русской бабе на печи,  

В русской песне залюбовной,  
Подсердечной, разлихой,  
И в живой сорвиголовой,  
Всеразгульной - плясовой,  

В русской сказке, в русской пляске,  
В крике, в свисте ямщика,  
И в хмельной с присядкой тряске 
Казачка и трепака,  

Я чудном звоне колокольном 
Но родной Москве - реке,  
И в родном громоглагольном 
Мощном русском языке,  

И в стихе веселонравном,  
Бойком, стойком, - как ни брось,  
Шибком, гибком, плавном славном,  
Прорифмованном насквозь,  

В том стихе, где склад немецкий 
В старину мы взяли в долг,  
Чтоб явить в нем молодецкий 
Русский смысл и русский толк.  

Я люблю тебя, как царство,  
Русь за то, что ты с плеча 
Ломишь Запада коварство,  
Верой - правдой горяча.  

Я люблю тебя тем пуще,  
Что прямая, как стрела,  
Прямотой своей могущей 
Ты Европе не мила.  

Что средь брани, в стойке твердой,  
Миру целому ты вслух,  
Без заносчивости гордой 
Проявила мирный дух,  

Что, отрекшись от стяжаний 
И вставая против зла,  
За свои родные грани 
Лишь защитный меч взяла,  

Что в себе не заглушила 
Вопиющий неба глас,  
И во брани не забыла 
Ты распятого за нас.  

Так, родная, - мы проклятья 
Не пошлем своим врагам 
И под пушкой скажем: «Братья!  
Люди! Полно! Стыдно вам».  

Не из трусости мы голос,  
Склонный к миру, подаем:  
Нет! Торчит наш каждый волос 
Иль штыком или копьем.  

Нет! Мы стойки. Не Европа ль 
Вся сознательно глядит,  
Как наш верный Севастополь 
В адском пламени стоит?  

Крепок каждый наш младенец;  
Каждый отрок годен в строй;  
Каждый пахарь - ополченец;  
Каждый воин наш - герой.  

Голубица и орлица 
Наши в Крым летят - Ура!  
И девица и вдовица -  
Милосердия сестра.  

Наша каждая лазейка -  
Подойди: извергнет гром!  
Наша каждая копейка 
За отечество ребром.  

Чью не сломим мы гордыню,  
Лишь воздвигни царь - отец 
Душ корниловских твердыню 
И нахимовских сердец!  

Но, ломая грудью груди,  
Русь, скажи своим врагам:  
Прекратите зверство, люди!  
Христиане! Стыдно вам!  

Вы на поприще ученья 
Не один трудились год:  
Тут века! - И просвещенья 
Это ль выстраданный плод?  

В дивных общества проектах 
Вы чрез высь идей прошли 
И во всех возможных сектах 
Христианство пережгли.  

Иль для мелкого гражданства 
Только есть святой устав,  
И святыня христианства 
Не годится для держав?  

Теплота любви и веры -  
Эта жизнь сердец людских -  
Разве сузила б размеры 
Дел державных, мировых?  

Раб, идя сквозь все мытарства,  
В хлад хоть сердцем обогрет;  
Вы его несчастней, царства, -  
Жалки вы: в вас сердца нет.  

Что за чадом отуманен 
Целый мир в разумный век!  
Ты - француз! Ты - англичанин!  
Где ж меж вами человек?  

Вы с трибун, где дар витейства 
Человечностью гремел,  
Прямо ринулись в убийства,  
В грязный омут хищных дел.  

О наставники народов!  
О науки дивный плод!  
После многих переходов 
Вот ваш новый переход:  

Из всемирных филантропов,  
Гордой вольности сынов -  
В подкупных бойцов - холпов 
И журнальных хвастунов,  

Из великих адвокатов,  
Из крушителей венца -  
В пальмерстоновских пиратов 
Или в челядь сорванца».  

Стой, отчизна дорогая!  
Стой! - И в ранах, и в крови 
Все молись, моя родная,  
Богу мира и любви!  

И детей своих венчая 
Высшей доблести венцом,  
Стой, чела не закрывая,  
К солнцу истины лицом! 



31 декабря 1837 года

Звучат часов медлительных удары,
И новый год уже полувозник;
Он близится; и ты уходишь, старый!
Ступай, иди, мучительный старик.
На пир зовут: я не пойду на пир.
Шуми, толпа, в рассеяньи тревожном;
Ничтожествуй, волнообразный мир,
И, суетный кружись при блеске ложном
Мильонов свеч и лучезарных ламп,
Когда, следя мгновений бесконечность,
Мой верный стих, мой пяти стопный ямб
Минувший год проталкивает в вечность.

Скорей, скорей! - настал последний час -
И к выходу ему открыты двери.
Иди, злой год. Ты много взял у нас,
Ты нас обрёк на тяжкие потери...
Умолк, угас наш выспренний певец.
И музами и славою избранной;
Его уж нет - торжественный венец
Упал на гроб с главы его венчанной.

Угас и он, кто сыпал нам цветы
Блестящего, роскошного рассказа
И Терека и браного Кавказа
Передавал заветные черты.
Ещё певца маститого не стало,
Ещё почил возлюбленный поэт,
Чьё пенье нам с первоначальных лет
Игривое и сладкое звучало...
Умолк металл осиротелых лир.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Суровый год! Твой кончен ход унылый;
Последний твой уже исходит час;
Скажи, ужель поэта в мир могилы
Могучего переселив от нас,
Земле взамен ты не дал поселенца,
Руками муз повитого? Ужель
Ни одного ты чудного младенца
Не положил в земную колыбель?

Да и взойдёт он! Таинственных велений
Могуществом, быть может, уж влеком,
В сей миг с грудным родимой молоком
Он пьёт струи грядущих вдохновений,
И некогда зиждительным огнём
Наш сонный мир он потрясёт и двигнет,
И песнь его у гроба нас настигнет,
И весело в могилу мы сойдём...



7 апреля 1857

Христос воскрес!
Воскресни ж все - и мысль и чувство!
Воспрянь, наука! Встань, искусство!
Возобновись, талант словес!
Христос воскрес

Возобновись!
Воскресни, Русь, в обнове силы!
Проснись, восстань из недр могилы!
Возникни, свет! Дел славных высь,
Возобновись!

Возникни, свет!
Христос во гробе был трехдневен;
Ты ж, Русь... Творец к тебе был гневен;
Была мертва ты тридцать лет,
Возникни, свет!

Была мертва!
На высоте, обрызган кровью,
Стоял твой крест. Еще любовью
Дышала ты, но голова
Была мертва.

Дышала ты, -
И враг пришел, и в бранном зное
Он между ребр твоих стальное
Вонзил копье, но с высоты
Дышала ты.

Вонзил копье -
И се: из ребр твоих, родная,
Изыде кровь с водой Дуная
И враг ушел, в тебя свое
Вонзив копье.

И враг ушел!
Воскресла б ты, но, козни сея,
Тебя жмет нечисть фарисея,
Чтоб новый день твой не взошел,
А враг ушел.

Твой новый день
Взойдет - и зря конец мытарствам,
Ты станешь новым, дивным царством.
Идет заря. Уж сдвинул тень
Твой новый день.

Идет заря.
Не стало тяжкого молчанья;
Кипят благие начинанья,
И на тебя с чела царя
Идет заря.

И се - тебя
Не как Иуда я целую,
Но как разбойник одесную;
"Христос воскрес" - кричу, любя,
О, Русь, тебя.

Христос воскрес!
И ты, земля моя, воскресни,
Гремите, лиры! Пойтесь, песни!
Отчизна! Встань на клик небес!
Христос воскрес!



Dahin

Была пора: я был безумно - молод,
И пыл страстей мне сердце разжигал;
Когда подчас суровый зимний холод
От севера мне в душу проникал, -
Я думал : есть блаженный юг на свете,
Край светлых гор и золотых долин,
И радостно твердил я вместе с Гете:
Dahin, dahin!

Бывало, я близ девы - чародейки
Горел, немел, не находя речей,
И между тем как ниже белой шейки
Не смел склонить застенчивых очей, -
Фантазии невольным увлеченьем
Смирения нарушив строгий чин,
Я залетал живым воображеньем
Dahin, dahin!

Моя мечта всех благ житейских выше
Казалась мне в бреду минувших дней;
Я громко пел, а там - все тиши, тише,
Я жил тепло, а там - все холодней,
И, наконец, все в вечность укатилось,
Упало в прах с заоблачных вершин,
И, наконец, все это провалилось
Dahin, dahin!

Исчезло все; не стало прежней прыти .
Вокруг меня за счастием все бегут,
Стремятся в даль я говорю: идите!
А я уж рад хоть бы остаться тут -
Страдать, но жить... А тут уж над страдальцем
С косой скелет - всемирный властелин -
Костлявый мне указывает пальцем
Dahin, dahin!



N. N.

О, не играй веселых песен мне,
Волшебных струн владычица младая!
Мне чужд их блеск, мне живость их - чужая;
Не для меня пленительны оне.
Где прыгают, смеются, блещут звуки.
Они скользят по сердцу моему;
Могучий вопль аккордов, полных муки,
Его томит и сладостен ему.

Так, вот она - вот музыка родная!
Вздохнула и рассыпалась, рыдая,
Живым огнем сквозь душу протекла,
И там - на дне - на язвах замерла.
Играй! Играй! - Пусть эти тоны льются!
Пускай в душе на этот милый зов
Все горести отрадно отзовутся,
Протекшего все тени встрепенутся,
И сонная поговорит любовь!
Божественно, гармонии царица!
Страдальца грудь вновь жизнию полна;
Она - всего заветного темница,
Несчастный храм и счастия гробница -
Вновь пламенем небес раскалена.

Понятны мне, знакомы эти звуки:
Вот вздох любви, вот тяжкий стон разлуки,
Вот грустного сомнения напев,
Вот глас надежд - молитвы кроткий шопот,
Вот гром судьбы - ужасный сердца ропот,
Отчаянья неукротимый рев;
Вот дикое, оно кинжал свой точит
И с хохотом заносит над собой.
И небо вдруг над бешенным рокочет
Архангела последнего с трубой!

Остановись! - струнами золотыми,
Небесный дух, ты все мне прозвучал;
Так, звуками волшебными твоими
Я полон весь, как праздничный фиал.
Я в них воскрес; их силой стал могуч я -
И следуя внушенью твоему,
Когда-нибудь я лиру обойму
И брошу в мир их яркие отзвучья!



А мы?

Над Римом царствовал Траян,
И славил Рим его правленье,
А на смиренных христиан
Возникло новое гоненье,
И вот - седого старика
Схватили; казнь его близка,
Он служит сам себе уликой:
Всё крест творит рукою он,
Когда на суд уж приведен
К богам империи великой.
Вот, говорят ему, наш храм
И жертвенник! Пред сим кумиром
Зажги обычный фимиам -
И будешь жив отпущен с миром.
"Нет, - отвечает, - не склонюсь
Пред вашим идолом главою
И от Христа не отрекусь;
Умру, но с верою живою!
Прочь, искушенье ада! Прочь,
Соблазна демонские сети!"
Вотще хотят жена и дети
Его упорство превозмочь,
И заливаются слезами,
И вопиют они, скорбя:
"Склонись - и жить останься с нами!
Ведь мы погибнем без тебя".
Не увлекаясь их речами,
Глух на родные голоса,
Стоит он, впалыми очами
Спокойно глядя в небеса.
Его чужие сожалеют,
О нем язычники скорбят,
Секиры ликторов коснеют
И делом казни не спешат.
Он был так добр! - Ему вполслуха
Толпа жужжит и вторит глухо:
"Склонись! Обряд лишь соверши -
Обряд! Исполни эту меру,
А там - какую хочешь веру
Питай во глубине души!"
- "Нет, - возразил он, - с мыслью дружны
Слова и действия мои:
На грудь кладу я крест наружный,
Зане я крест несу в груди.
Нет! Тот, кому в составе целом
Я предан весь душой и телом,
Учитель мой, Спаситель мой,
Мне завещал бороться с тьмой
Притворства, лжи и лицемерья.
Я - христианин; смерть мне - пир, -
И я у райского преддверья
Стою средь поднятых секир.
Тот обречен навеки аду,
Злой раб - не христианин тот,
Кто служит мертвому обряду
И с жертвой к идолу идет.
Приди, о смерть!" - И без боязни
Приял он муку смертной казни,
И, видя, как он умирал,
Как ясный взор его сиял
В последний миг надеждой смелой, -
Иной язычник закоснелый
Уже креститься замышлял.
А мы так много в сердце носим
Вседневной лжи, лукавой тьмы -
И никогда себя не спросим:
О люди! христиане ль мы?
Творя условные обряды,
Мы вдруг, за несколько монет,
Ото всего отречься рады,
Зане в нас убежденья нет,
И там, где правда просит дани
Во славу божьего креста,
У нас язык прилип к гортани
И сжаты хитрые уста.



А. Б....ну

Мне были дороги мгновенья,
Когда, вдали людей, в таинственной тиши,
Ты доверял мне впечатленья
Своей взволнованной души.
Плененный девы красотою,
Ты так восторженно мне говорил о ней!
Ты, очарованный, со мною
Делился жизнию твоих кипучих дней.
Отживший сердцем, охладелый,
Я понимал любви твоей язык;
Мне в глубину души осиротелой
Он чем - то родственным проник.
И, мира гражданин опальный,
Тебе я с жадностью внимал,
Я забывал свой хлад печальный
И твой восторг благословлял!
Благое небо мне судило
Увидеть вместе наконец
Тебя и дней твоих светило,
Тебя и деву - твой венец!
Ты весь блистал перед собраньем,
В каком - то очерке святом,
Не всеми видимым сияньем,
Не всем понятным торжеством.

Твой вид тогда почиющую силу
В моей груди пустынной пробуждал
И всю прошедшего могилу
С его блаженством раскрывал.
Я мыслил: не придут минувшие волненья;
Кумир мой пал, разрушен храм;
Я не молюсь мне чуждым божествам,
Но в сердце есть еще следы благоговенья;
И я мой тяжкий рок в душе благословил,
Что он меня ценить святыню научил,
И втайне канули благоговенья слезы,
Что я еще ношу, по милости творца,
Хотя поблекнувшие розы
В священных терниях венца!
Не требуй от меня оценки хладнокровной
Достоинства владычицы твоей!
Где чувство говорит и сердца суд верховный,
Там жалок глас ума взыскательных судей.
Не спрашивай, заметен ли во взоре
Ее души твоей души ответ,
Иль нежный взор ее и сладость в разговоре
Лишь навык светскости и общий всем привет?
Мне ль разгадать? - Но верь: не тщетно предан
Ты чувству бурному; с прекрасною мечтой
Тебе от неба заповедан
Удел высокий и святой.
Награду сладкую сулит нам жар взаимный,
Но сердца песнь - любовь; не подданный судьбе,
Когда ж за сладостные гимны
Певец награды ждет себе?
Она перед тобой, как небо вдохновенья!
Молись и не скрывай божественной слезы,
Слезы восторга, умиленья;
Но помни: в небе есть алмазы освещенья
И семена крушительной грозы:
Жди светлых дней торжественной красы,
Но не страшись и молний отверженья!
Прекрасен вид, когда мечтателя слезой
Роскошно отражен луч солнца в полдень ясной,
Но и под бурею прекрасно
Его чело, обвитое грозой!



Авдотье Павловне Баумгартен (Примите! Груз стихов моих)

Примите! Груз стихов моих
Вам представляю в этих томах;
Немало вы найдете в них
И чувств, и мыслей, вам знакомых
Чего не понял бы никто,
Я знаю - все поймется вами;
Душой доскажется вам то,
Что не досказано словами.
Еще при юности огне
Вы светлой музой были мне,
Светилом дней тех незабвенных,
Моею лучшею мечтой,
Предметом песен вдохновенных
И стонов лиры золотой.
С какою сладкой нервной дрожью
Стихи, что я для вас слагал,
Бывало, к вашему подножью
Я с сердцем вместе повергал!
И каждый взгляд ваш благодарный
Мне был - источник новых сил;
Меня он в мир высокопарный,
В соседство к богу возносил;
И снисхожденья неземного
Исполнясь к страннику земли,
Меня, уже немолодого
Слугу, поклонника простого, -
Своим вы другом нарекли,
И в этом сане, в этом чине,
Я свысока на мир смотрю:
"Друзья! Я - друг моей богини!" -
Друзьям я гордо говорю.
И вам, с душой перегорелой,
Старик, под старость одурелой,
Вверяю, тайно от других
Я бремя мук моих бессильных,
Моих дурачеств предмогильных,
Предсмертных глупостей моих,
Любви, не стоящей вниманья
И слез, достойных посмеянья...
Но все ж - вам гласно объявлю,
Что я до гроба - не изменник:
Я ратник ваш, а там лишь пленник,
Я там влюблен, а вас люблю!



Авдотье Павловне Баумгартен (С дней юных вашего рожденья)

С дней юных вашего рожденья
День благодатный мне знаком -
И вот - я с данью поздравленья
Теперь иду к вам стариком,
Пишу больной, но дух не тужит,
В расстройстве только плоть моя,
А стих мне верен, рифма служит,
И прежний ваш поклонник - я.
Мной жизни выдержана проба, -
Я и теперь всё ваш, близ гроба,
Измены не было. - Не раз
В движенье жизненного круга
Почетного названья друга
Я удостоен был от вас, -
И это лестное названье
Всегда всего дороже мне;
Ему ношу я оправданье
В душе, вам преданной вполне,
Как и тогда, как я был молод.
Я охладел, но коль вредит
Иному чувству этот холод,
То чувство дружбы он крепит,
А это чувство много силы
Дает мне и в дверях могилы, -
С ним вам несу на много лет
Живой заздравный мой привет.



Авдотье Павловне Гартонг

(На память прогулки в Парголове 8-го августа 1840 года)

Наш край и хладен и суров,
Покрыто небо мглой ненастной,
И вместо солнца шар чуть ясный
Меж серых бродит облаков.
Но иногда - вослед деннице, -
Хоть редко, хоть однажды в год,
Восстанет утро в багрянице,
И день весь в золоте взойдет,
И, пропылав в лазурных безднах,
Утонет в пурпурной заре,
И выйдет ночь в алмазах звездных
И в чистом лунном серебре.
Счастлив, кого хоть проблеск счастья
В печальной жизни озарил!
Счастлив, кто в сумраке ненастья
Улыбку солнца захватил!

Суров наш край. Кругом всё плоско.
В сырой равнине он лежит.
В нем эхо мертвое молчит
И нет на клики отголоска.
Без обольщения окрест
Скользят блуждающие взгляды.
Но посреди сих скудных мест
Есть угол воли и отрады.
Там рощи скинулись шатром
И отразились озерами,
И дол, взволнованный холмами,
Широким стелется ковром;
Под светлым именем Парнаса
Пригорок стал среди холмов,
И тут же сельского Пегаса
Хребет оседланный готов.
Блажен, кто там хотя однажды
С своею музою летал
И бурный жар высокой жажды
Стихом гремучим заливал!

Суров наш край, повит снегами, -
И часто, вскормлены зимой,
В нем девы с ясными очами
Блестят безжизненной красой.
Но есть одна... зеницу ока
Природа жизнью ей зажгла
И ей от Юга и Востока
Дары на Север принесла.
Блажен, кто мог ей, полн смиренья,
Главой поникшею предстать
И гром и пламя вдохновенья
Пред ней как жертву разметать!
Счастлив и тот, кто, полн смущенья,
Покорно голову склоня,
Принес ей бедное творенье
На память золотого дня,
Когда, в пучину светлой дали
Из-под клубящейся вуали
Летучий погружая взор
И рассекая воздух звонкой,
Она летала амазонкой
По высям парголовских гор, -
И как на темени Парнаса,
В прохладе сумрачного часа
Сама собой озарена,
Под темным зелени навесом
Она стояла - и за лесом
Стыдливо пряталась луна!



Автору «Капели»

       (Ответ на привет)

Нет, не страшусь я гонителей гневных,
Стану пред ними я твердой скалой,
Вновь ободрен, укреплен похвалой,
Слышимой мною из уст псалмопевных,
Льющейся целым потоком огня
С арфы Давидовой вдруг на меня.

Буду ли ранен с противными в споре?
Язв к исцеленью мне подал елей
Тот, кто в таинственной "капле" своей,
Капле единой, глубокой, как море,
С дивным наитьем божественных сил
Вечные тайны небес отразил.

И, открывая нам неба картины,
Брызнул нам в душу любви кипятком,
Матери-девы чистейшим млеком,
Кровью Христовой, слезой Магдалины,
Словом, которым, подвигнув уста,
Спасся разбойник на древе креста.

Что наша слава? Во мраке забвенья
Сгибнет, истлеет наш бренный венец,
Ты ж провещал нам, библейский певец,
Слово бессмертья, глагол откровенья,
Слово, под коим негорько страдать!
"Тот не умрет, в ком жива благодать!"



Алушта днем

Гора с своих плеч уже сбросила пышный 
     халат,  
В полях зашептали колосья: читают 
     намазы;  
И молится лес - и в кудрях его майских 
     блестят,  
Как в четках калифа, рубины, гранаты, 
     топазы.  
  
Цветами осыпан весь луг; из летучих 
     цветков 
Висит балдахин: это рой золотых 
     мотыльков!  
Сдается, что радуга купол небес 
     обогнула!  
А там - саранча свой крылатый кортеж 
     потянула.  
  
Там злится вода, отбиваясь от лысой 
     скалы;  
Отбитые, снова штурмуют утес тот валы;  
Как в тигра глазах, ходят искры в 
     бушующем море:  
  
Скалистым прибрежьям они предвещают 
     грозу,  
Но влага морская колышется где-то 
     внизу:  
Там лебеди плавают, зыблется флот на 
     просторе. 


1860


Бахус

Ух! Как мощен он! Такого
Не споишь, не свалишь с ног:
Толст, а виду неземного
Не утратил; пьян, а строг.
Посмотрите, как он вержет
Взором пламя из очей!
Как он гордо чашу держит, -
Сам не смотрит... Ко там? - Лей!
Льют ему, - и наклонилась
Чаша набок, и струя
Через край перекатилась
И бежит. Внизу дитя -
Мальчик. Стой, не гибни влага
Драгоценная! Плутяга
Мигом голову свою
Через плечи опрокинул,
Алый ротик свой разинул
И подставил под струю,
И хватает, как в просонках,
Что - то лучше молока,
Искры бегают в глазенках,
И багровеет щека.
Тут другой мальчишка: еле
На ногах; посоловели
У него глаза; нет сил;
Сам себя не понимая,
Смотрит мутно. Негодяя
Драть бы, драть бы за ушко!
Ишь - без меры натянулся!
Вот - к сторонке отвернулся,
Грудь назад, вперед брюшко -
И... бесстыдник! Перед вами
Тут же с пьяными глазами
Тигр на шатких уж ногах;
Там вакханка взор свой жадной
Нежит кистью виноградной,
С дикой радостью в очах.
Вот - взгляните на Силена:

С губ отвислых брызжет пена;
Словно чан раскрыл он рот,
И цедя в сей зев просторной
Из амфоры трехведерной
Гроздий сок, - без смыслу пьет,
Глупо пьет, - заране бредит,
На осле едва ль доедет
Он домой... Лишь исполин
Пьет, как следует, один -
Бахус Рубенса! - Избыток
Через край разумно льет
И божественный напиток
Он божественно и пьет.



Бахчисарай

Настала ночь. Утих базар.
Теснины улиц глухи, немы.
Луна, лелея сон татар,
Роняет луч сквозь тонкий пар
На сладострастные гаремы.

Врата раскрыл передо мной
Дворец. Под ризою ночной
Объяты говором фонтанов
Мечеть, гарем, гробницы ханов -
Молитва, нега и покой.

Здесь жизнь земных владык витала,
Кипела воля, сила, страсть,
Здесь власть когда-то пировала
И гром окрест и страх метала -
И все прошло; исчезла власть.

Теперь все полно тишиною,
Как сей увенчанный луною,
Глубокий яхонтовый свод.
Все пусто - башни и киоски,
Лишь чьей - то тени виден ход,
Да слышны в звонком плеске вод
Стихов волшебных отголоски.

Вот тот фонтан!.. Когда о нем,
Гремя, вещал орган России,
Сей мрамор плакал в честь Марии,
Он бил слезами в водоем -
И их уж нет! - Судьба свершилась.
Ее последняя гроза
Над вдохновленным разразилась. -
И смолк фонтан, - остановилась,
Заглохла в мраморе слеза.



Беглец

От грусти-злодейки, от черного горя
В волненье бежал я до Черного моря
И воздух в пути рассекал как стрела,
Злодейка догнать беглеца не могла.
Домчался я, стали у берега кони,
Зачуяло сердце опасность погони...

Вот, кажется, близко, настигнет, найдет
И грудь мою снова змеей перевьет.
Где скроюсь я? Нет здесь дубов-великанов,
И тени негусты олив и каштанов.
Где скроюсь, когда после яркого дня
Так ярко луна озаряет меня;
Когда, очарованный ночи картиной,
Бессонный, в тиши, над прибрежной стремниной
Влачу я мечтой упоенную лень
И, малый, бросаю огромную тень?

Где скроюсь? Томленьем полуденным полный,
Уйду ль погрузиться в соленые волны?
Тоска меня сыщет, и в море она
Поднимется мутью с песчаного дна.
Пущусь ли чрез море? - На бреге Тавриды
Она меня встретит, узнает, займет
И больно в глубоких объятьях сожмет.

Страшусь... Но доселе ехидны сердечной
Не чувствуя жала, свободный, беспечный,
Смотрю я на южный лазоревый свод,
На лоно широко раскинутых вод
И, в очи небес устремив свои очи,
Пью сладостный воздух серебряной ночи ..

Зачем тебе гнаться, злодейка, за мной?
Помедли, беглец возвратится домой.
Постой, пред тобою минутный изменник,
Приду к тебе сам я -и снова твой пленник,
В груди моей светлого юга красу
Как новую пищу тебе принесу
И с новою в сердце скопившейся силой
Проснусь для страданья, для песни унылой.

А ныне, забывший и песни и грусть,
Стою, беззаботный, на бреге Эвксина,
Смотрю на волнистую грудь исполина
И волн его говор твержу наизусть.



* * *

Бегун морей дорогою безбрежной
Стремился в даль могуществом ветрил,
И подо мною с кормою быстробежной
Кипучий вал шумливо говорил.

Волнуемый тоскою безнадежной,
Я от пловцов чело моё укрыл,
Поникнул им над влагою мятежной
И жаркую слезу в неё сронил.

Снедаема изменой беспощадно,
Моя душа к виновнице рвалась,
По ней слеза последняя слилась -

И, схваченная раковиной жадной,
Быть может, перл она произвела
Для милого изменницы чела!



Бедняк

О господи! Милостив буди!
Лишенья меня изъедают.
Ведь есть же блаженные люди -
В тюрьму за долги попадают.
Те люди, избавясь пристойно
От горькой, несносной свободы,
Под кровом тюремным спокойно
Сидят себе целые годы.
Даются ж им милости неба!
Их кормят готовою пищей,
А я-то, несчастный, без хлеба
Скитаюсь - отъявленный нищий!
О всем, что там тленно и ложно,
Вдали от людских приключений
Им там философствовать можно
Без всяких земных развлечений.
Пошел бы большими шагами
Под сень я железных затворов,
Да как запастись мне долгами?
И где мне добыть кредиторов?
Не верят! Как сердцу ни больно,
Взаймы не возьмешь ниоткуда,
И чист остаешься невольно...
А чистым быть бедному худо.

О господи! Милостив буди!
Во всех городках и столицах
Ведь есть же счастливые люди:
Лежат безмятежно в больницах.
Конечно, не то что уж в барстве,
А всё же не алчут, не жаждут;
Иные на легком лекарстве
Живут, да не очень и страждут.
Есть пища, кровать с одеялом,
Халат и колпак есть бумажный,
Броди себе зря, с перевалом,
Да туфлями хлопай преважно!
Не знай ни труда, ни тревоги!
Ничем тебя там не заботят,
А ляжешь да вытянешь ноги -
И гроб тебе даром сколотят.
Из нищих великого круга
В больницу пошел бы я смело,
Так нет никакого недуга -
Здоровье меня одолело!
Не примут! - И вот, поневоле,
По улицам бродишь покуда...
И видишь, что в нищенской доле
Здоровым быть бедному худо.

О господи! Милостив буди!
Посмотришь - иные воруют,
Иные способные люди
Живут грабежом да пируют,
Иные в пещере, в берлоге
Гнездятся, в лес выйдут и свищут,
И в ночь на проезжей дороге
Поживы от ближнего ищут.
Найдут - и в чаду окаянства
Пошла удалая потеха,
С разгулом кровавого пьянства
И с грохотом адского смеха.
Чем век мне бродить попрошайкой
С мешком от порога к порогу,
Пошел бы я с буйною шайкой
Туда - на большую дорогу,
Пошел бы гулякой веселым
На праздник, на пир кровопийства,
Взмахнул кистенем бы тяжелым
И грянул бы песню убийства,
Дней жизненных в чет или нечет
Сыграл бы... пусть петля решает!..
Пошел бы - да сердце перечит,
Сыграл бы... да совесть мешает!
И вот - не без тайного вздоха
Сквозь слезы я вижу отсюда,
Что с сердцем несчастному плохо,
Что с совестью бедному худо.



Бездарный

Эх, горе мое, - не дала мне судьба
Ни черствого сердца, ни медного лба.
Тоска меня душит, мне грудь надрывая,
А с черствым бы сердцем я жил припевая;
При виде страданий, несомых людьми,
Махнул бы рукою, - да прах их возьми!
Ничто б за живое меня не задело:
Те плачут, те хнычут, а мне что за дело?

А медный-то лоб - удивительный дар, -
С ним всё нипочем, и удар не в удар;
Щелчки и толчки он спокойно выносит,
Бесстыдно вторгаясь, бессовестно просит,
К стене стенобитным орудьем пойдет
И мрамор с гранитом насквозь прошибет;
Другие во мраке, а он - лучезарен.
Ах, я бесталантен, увы, я бездарен, -
Из милых даров не дала мне судьба
Ни черствого сердца, ни медного лба.



Бездна

Взгляни, как высится прекрасно
Младой прельстительницы грудь!
Ее ты можешь в неге страстной
Кольцом объятий обогнуть,
Но и орла не могут взоры
Сквозь эти жаркие затворы
Пройти и в сердце заглянуть.
О, там - пучина; в чудном споре
С волной там борется волна,
И необъятно это море,
Неизмерима глубина.
Там блещут искры золотые,
Но мрак и гибель в глубине,
Там скрыты перлы дорогие,
И спят чудовища на дне.
Те искры - неба отраженье,
Алмазных звезд отображенье
На хрустале спокойных вод:
Возникнет страсти дуновенье -
Взмутится тишь, пойдет волненье,
И милый блеск их пропадет.
Те перлы - в сумраке витают,
Никем незримы, лишь порой
Из мрака вызваны грозой
Они в мир светлый выступают,
Блестят в очах и упадают
Любви чистейшею слезой;
Но сам не пробуй, дерзновенный,
Ты море темное рассечь
И этот жемчуг драгоценный
Из бездны сумрачной извлечь!
Нет, трещины своей судьбины!
Страшись порывом буйных сил
Тревожит таинство пучины,
Где тихо дремлет крокодил!
Когда ж, согрев мечту родную
И мысля сладко отдохнуть,
Ты склонишь голову младую
На эту царственную грудь,
И слыша волн ее движенье,
Закроешь очи жарким сном,
То знай, что это усыпленье
На зыбком береге морском.
Страшись: прилив быть может хлынет;
Тогда тебя, мой сонный челн,
Умчит порыв нежданных волн,
И захлестнет, и опрокинет!



Безумная

  (После пения Виардо - Гарсии)

Ты сердца моего и слёз и крови просишь,
Певица дивная! - О, пощади, молю.
Грудь разрывается, когда ты произносишь:
"Я всё ещё его, безумная, люблю".

"Я всё ещё" - едва ты три лишь эти слова
Взяла и вылила их на душу мою, -
Я всё предугадал: душа моя готова
Уже заранее к последнему: "люблю".

Ещё не сказано: "люблю", - а уж стократно
Перегорел вопрос в груди моей: кого?
И ты ответствуешь: "его". Тут всё понятно;
Не нужно имени - о да, его, его!

"Я всё ещё его" ... Кружится ум раздумьем...
Мутятся мысли... Я жду слова - и ловлю:
"Безумная" - да, да! - И я твоим безумьем
Подавлен, потрясён... И наконец - "люблю".

"Люблю". - С тобой весь мир, природа, область бога
Слились в глубокое, безумное "люблю"
Подавлен, потрясён... И наконец - "люблю".
О, повтори "люблю"!.. Нет, дай отдохнуть немного!
Нет не хочу дышать - лишь повтори, молю.

И вот "я всё ещё" - вновь начал райский голос.
И вот опять - "его" - я вздох в грудь давлю...
"Безумная" - дрожу... Мне страшно... дыбом волос...
"Люблю" - хоть умереть от этого "люблю".



Бессонница

Полночь. Болезненно, трудно мне дышится.
Мир, как могила, молчит.
Жар в голове; Изголовье колышется,
Маятник-сердце стучит.

Дума, - не дума, а что-то тяжелое
Страшно гнятет мне чело;
Что-то холодное, скользкое, голое
Тяжко на грудь мне легло:

Прочь - И как вползшую с ядом, отравою
Дерзкую, злую змею,
Сбросил, смахнул я рукой своей правою
Левую руку свою,

Вежды сомкну лишь - и сердце встревожено
Мыслию: жив или нет?
Кажется мне, что на них уж наложена
Тяжесть двух медных монет,

Словно покойник я. Смертной отдышкою
Грудь захватило. Молчу.
Мнится, придавлен я черною крышкою;
Крышку долой! Не хочу!

Вскройтесь глаза, - и зрачки раздвигаются;
Чувствую эти глаза
Шире становятся, в мрак углубляются,
Едкая льется слеза.

Ночь предо мной с чернотою бездонною,
А над челом у меня
Тянутся в ряд чередой похоронною
Тени протекшего дня;

В мрачной процессии годы минувшие,
Кажется тихо идут:
"Вечная память! Блаженни уснувшие!" -
Призраки эти поют;

Я же, бессонный, сжав персты дрожащие
В знаменье божья креста,
Скорбно молюсь. "Да, блаженни вы спящие!!!" -
Вторят страдальца уста.



Бивак

Темно. Ни звездочки на черном неба 
     своде.  
Под проливным дождем на длинном 
     переходе 
Промокнув до костей, до сердца, до души, 
      
Пришли на место мы - и мигом шалаши 
Восстали, выросли. Ну слава богу: дома 
И - роскошь! - вносится в отрадный мой 
     шалаш 
Сухая, свежая, упругая солома.  
"А чайник что?" - Кипит. - О чай - 
     спаситель наш!  
Он тут. Идет денщик - служитель ратных 
     станов,  
И, слаще музыки, приветный звон 
     стаканов 
Вдали уж слышится; и чайная струя 
Спешит стаканов ряд наполнить до края.  
Садишься и берешь - и с сладостной 
     дрожью 
Пьешь нектар, радость пьешь, глотаешь 
     милость божью.  
Нет, житель городской: как хочешь, 
     величай 
Напиток жалкий свой, а только он не 
     чай!  
Нет, люди мирные, когда вы не живали 
Бивачной жизнию, вы чаю не пивали.  
Глядишь: все движится, волнуется, 
     кишит;  
Огни разведены - и что за чудный вид!  
Такого и во сне вы, верно, не видали:  
На грунте сумрачном необразимой дали 
Фигуры воинов, как тени, то черны,  
То алым пламенем красно освещены,  
Картинно видятся в различных 
     положениях,  
Кругами, группами, в раскидистых 
     движеньях,  
Облиты заревом, под искрами огней,  
Со всею прелестью голов их поседелых,  
Мохнатых их усов, нависших их бровей 
И глаз сверкающих и лиц перегорелых.  
Забавник - шут острит, и красное словцо 
И добрый, звонкий смех готовы налицо.  
Кругом и крик, и шум, и общий слитный 
     говор.  
Пред нами вновь денщик: теперь уж, он 
     как повар,  
Явился; ужин наш готов уже совсем.  
Спасибо, мой Ватель! Спасибо, мой 
     Карем!  
Прекрасно! - И, делим живой артелью 
     братской,  
Как вкусен без приправ простой кусок 
     солдатской!  
Поели - на лоб крест - и на солому бух! 
      
И ж герой храпит во весь геройский дух. 
      
О богатырский сон! - Едва ль он 
     перервется,  
Хоть гром из тучи грянь, обрушься неба 
     твердь,  
Великий сон! - Он, глубже мне сдается,  
Чем тот, которому дано названье: 
     смерть.  
Там спишь, а душу все подталкивает 
     совесть 
И над ухом ее нашептывает повесть 
Минувших дней твоих; - а тут... но 
     барабан 
Вдруг грянул - и восстал, воспрянул 
     ратный стан. 


1838


Благодарю вас за цветы

    Посвящено М. Ф. Штакеншнейдер

Устранив высокопарность
Поэтической мечты,
Проще самой простоты
Приношу вам благодарность
За роскошные цветы,
В виде ноши ароматной,
Усладительной вполне,
С вашей дачи благодатной
Прилетевшие ко мне.

Здесь, средь красок дивной смеси,
Ярко блещет горицвет,
Под названьем "барской спеси"
Нам известный с давних лет.
Вот вербена - цвет волшебный, -
Он у древних славен был,
Чудодейственно целебный,
На пирах он их живил,
Кипятил их дух весельем,
Дряхлых старцев молодил,
И подчас любовным зельем
В кровь он римскую входил.
Чудный цвет! В нем дышит древность,
Жгуч как пламя, ал как кровь,
Пламенеет он, как ревность,
И сверкает, как любовь.
Полны прелести и ласки
Не анютины ли глазки
Здесь я вижу? - Хороши.
Сколько неги и души!
Вот голубенькая крошка -
Незабудка! Как я рад!
Незабвенье - сердца клад.
Вот душистого горошка
Веет райский аромат!
Между флоксов, роз и лилий
Здесь и ты, полей цветок, -
Здравствуй, добрый мой Василий,
Милый Вася - василек!
Сколько венчиков махровых!
Сколько звездочек цветных!
И созвездие меж них
Георгин пышноголовых,
Переброшенных давно
В европейское окно
Между множеством гигантских
Взятых за морем чудес,
Из-под светлых мексиканских
Негой дышащих небес.
Я любуюсь, упиваюсь
И признательным стихом
За цветы вам поклоняюсь -
И хотел бы, чтоб цветком
Хоть единым распустился
Этот стих и вам явился
Хоть радушным васильком;
Но - перерван робким вздохом -
Он боится, чуть живой,
Вам предстать чертополохом
Иль негодною травой.



Буря и тишь

Оделося море в свой гневный огонь 
И волны, как страсти кипучие, катит,  
Вздымается, бьется, как бешенный конь,  
И кается, гривой до неба дохватит;  
И вот, - опоясавшись молний мечом,  
Взвилось, закрутилось, взлетело 
     смерчом;  
Но небес не достиг столб, огнями 
     обвитой,  
И упал с диким воплем громадой 
     разбитой.  
  
 Стихнул рокот непогоды,  
 Тишины незримый дух 
 Спеленал морские воды,  
 И, как ложа мягкий пух,  
 Зыбь легла легко и ровно,  
 Без следа протекших бурь, -  
 И поникла в ней любовно 
 Неба ясная лазурь 
  
Так смертный надменный, земным 
     недовольный,  
Из темного мира, из сени юдольной 
Стремится всей бурей ума своего 
Допрашивать небо о тайнах его;  
  
Но в полете измучив мятежные крылья,  
Упадает воитель во прах от бессилья.  
  
 Стихло дум его волненье,  
 Впало сердце в умиленье,  
 И его смиренный путь 
 Светом райским золотится;  
 Небо сходит и ложится 
 В успокоенную грудь. 


1836


В деревне

Нива зеленым ковром покрывается,
Всё так роскошно цветет,
Солнышко ярче, весна улыбается...
Птичка так сладко поет,
Всем как-то весело, всё оживилося,
Грустно лишь мне одному.
Сердце заныло и тяжко забилося, -
Жду из Парижа жену.



В музеуме скульптурных произведений

Ага! - Вы здесь, мои возлюбленные боги! 
      
Здорово, старики - сатиры козлогноги 
И нимфы юные! Виновник нежных мук -  
Амур - мальчишка, здесь, прищурясь, 
     держит лук 
И верною стрелой мне прямо в сердце 
     метит,  
Да нет, брат, опоздал: грудь каменную 
     встретит 
Стрела твоя; шалишь!.. над сердцем 
     старика 
Бессильна власть твоя. Смеюсь 
     исподтишка 
Коварным замыслам. - А, это ты Венера!  
Какая стройность форм, гармония и мера! 
      
Из рук божественных одною грудь 
     прикрыв,  
Другую наискось в полтела опустив,  
Стоишь, богиня, ты - светла, 
     лунообразна;  
И дышишь в мраморе всей роскошью 
     соблазна;  
А там - в углу, в тени - полуземной 
     урод 
Любуется тобой, скривив беззубый рот,  
А позади тебя, с подглядкой плутоватой, 
      
Присел на корточки - повеса - фавн 
     мохнатый.  
А тут крылатые, в гирлянду сплетены 
Малютки, мальчики, плутишки, шалуны:  
Побочные сынки! прелюбодейства крошки!  
Ручонки пухлые и скрюченные ножки,  
Заброшенные вверх. - Задумчиво поник 
Здесь целомудрия богини важный лик;  
Смотрю и думаю, - и все сомненья боле:  
Не зависть ли уж тут! Не девство 
     поневоле!  
Вот нимфы разные от пиндовых вершин:  
Та выгнутой рукой склоняет свой кувшин 
И льет незримою, божественную влагу;  
Та силится бежать - и замерла - ни 
     шагу!  
Страсть догнала ее... Противиться 
     нельзя!  
Покровы падают с плеча ее скользя,  
И разъясняются последние загадки, -  
И мягки, нежны так одежд упавших 
     складки,  
Что ощупью рукой проверить я хочу,  
Не горный ли виссон перстами захвачу;  
Касаюсь: камень, - да!.. Нет все еще 
     немножко 
Сомнительно. - А как прелестна эта 
     ножка!  
Коснулся до нее, да страх меня берет... 
      
Вот - вижу - Геркулес! Надулись мышцы, 
     жилы;  
Подъята палица... Я трус; громадной 
     силы 
Боюсь: я тощ и слаб - итак, прощай, 
     силач,  
Рази немейских львов! А я вприпрыжку, 
     вскачь 
Спешу к другим. Прощай! - А! Вот где, 
     вот 
 Приманка!..  
Сладчайшим, крепким сном покоится 
     вакханка;  
Под тяжесть головы, сронившей вязь 
     венка,  
В упругой полноте закинута рука;  
В разбросе волосы объемлют выгиб шеи 
И падают на грудь, как вьющиеся змеи;  
Как в чувственности здесь ваятель стал 
     высок!  
Мне в мраморе сквозит и кровь, и 
     гроздий сок.  
А вот стоят в кусках, но и в кусках 
     велики,  
Священной пылью лет подернуты антики:  
Привет вам, ветхие! - Кто ж это, кто 
     такой 
Стоит без головы, с отшибленной рукой?  
У тех чуть держатся отшибленный ноги;  
Там - только торс один. Изломанные 
     боги!  
Мы сходны участью: я тоже изможден,  
Расшиблен страстию и в членах 
     поврежден;  
Но есть и разница великая меж нами:  
Все восхищаются и в переломке вами,  
Тогда как мне, - Увы! - сужден другой 
     удел:  
Не любовались мной, когда я был и цел.  
  
И ты, Юпитер, здесь. Проказник! Шут 
     потешник!  
Здорово, старый бог! Здорово, старый 
     грешник!  
Здорово, старый чорт! - Ишь как еще 
     могуч 
Старинный двигатель молниеносных туч!  
Охотник лакомый, до этих нимф 
     прелестных!  
Любил земное ты и в существах небесных. 
      
Досель еще на них ты мечешь жадный 
     взгляд.  
Я знаю: ты во всех был превращаться рад 
Для милых - в лебедя, что верно, помнит 
     Леда,  
Где надо - в юношу, в орла - для 
     Ганимеда,  
И высунув рога и утучнив бока,  
Влюбленный ты мычал и в образе быка;  
Бесстыдник! Посмотри: один сатир 
     нескрытно 
Смеется над тобой так сладко, аппетитно 
(Забыто, что в руках властителя - 
     гроза),  
Смеется он; его прищурились глаза,  
И расплылись черты так влажно, 
     шаловливо,  
В морщинке каждой смех гнездится так 
     игриво,  
Что каждый раз, к нему едва оборочусь, 
     -  
Я громко, от души, невольно засмеюсь.  
Но - мне пора домой; устал я ноют 
     ноги...  
Как с вами весело, о мраморные боги! 


1859


Вальс

Все блестит: цветы, кенкеты,
И алмаз, и бирюза,
Люстры, звезды, эполеты,
Серьги, перстни и браслеты,
Кудри фразы и глаза.
Все в движеньи: воздух, люди.
Блонды, локоны и груди
И достойные венца
Ножки с тайным их обетом,
И страстями и корсетом
Изнуренные сердца.
Бурей вальса утомленный
Круг, редея постепенно,
Много блеска своего
Уж утратил. Прихотливо
Пары, с искрами разрыва,
Отпадают от него.
Будто прах неоценимый -
Пыль с алмазного кольца,
Осьпь с пышной диадимы,
Брызги с царского венца;
Будто звезды золотые,
Что, покинув небеса,
Вдруг летят в края земные,
Будто блестки рассыпные,
Переливчато - цветные,
С огневого колеса.
Вот осталась только пара,
Лишь она и он. На ней
Тонкий газ - белее пара;
Он - весь облака черней.
Гений тьмы и дух эдема,
Мниться, реют в облаках,
И Коперника система
Торжествует в их глазах.
Вот летят! - Смычки живее
Сыплют гром; чета быстрее
В новом блеске торжества
Чертит молнии кругами,
И плотней сплелись крылами
Неземные существа.
Тщетно хочет чернокрылой
Удержать полет свой: силой
Непонятною влеком
Как над бездной океана,
Он летит в слоях тумана,
Весь обхваченный огнем.
В сфере радужного света
Сквозь хаос и огнь и дым
Мчится мрачная планета
С ясным спутником своим.
Тщетно белый херувим
Ищет силы иль заклятий
Разломить кольцо объятий;
Грудь томится, рвется речь,
Мрут бесплодные усилья,
Над огнем открытых плеч
Веють блондовые крылья,
Брызжет локонов река,
В персях места нет дыханью,
Воспаленная рука
Крепко сжата адской дланью,
А другою - горячо
Ангел, в ужасе паденья,
Держит демона круженья
За железное плечо.



Ватерлоо

Видали ль вы, как из валов тумана
Светило дня, восторг очей,
Встаёт над бездной океана
В кровавой ризе без лучей?
Недолго на небе хранится
Раздумья утреннего вид:
Туманы упадут, восток озолотится,
И огненный гигант высоко возлетит!
Так дивный муж судеб, недавно погружённой
Во мрак безвластия на острове немом,
Опять возник туманным божеством
Пред взорами Европы утомлённой.
Прошли те дни, как взмах его руки,
Одно движение нахмуренною бровью
Могло стянуть и разметать полки,
Измять венцы и мир забрызгать кровью,
Когда так пышно и светло
Звезда судьбы его сияла,
И слава жадно целовала
Его высокое чело.
Теперь, когда ещё не тронуло забвенье
В умах нарезанной черты,
Что и гиганту с высоты
Возможно страшное паденье, -
Теперь, тревожное сомненье
Украдкой шло по дну сердец;
Слабей блистал однажды сбитый
И свежим лавром не увитый
Из праха поднятый венец,
Которым вновь по воле рока
Был до таинственного срока
Увенчан царственный беглец.
Туман минувшего вздымался, -
И на виновника утрат
Дух недоверчивых Палат
Враждебным словом ополчался.
Но миг - и дивный сет рассёк пучину мглы:
Орлиный взор вождя сверкнул перед полками,
И взор тот поняли орлы
И бурю двинули крылами.
Светило брани вновь парит,
И мчатся вдаль громов раскаты:
Пускай витийствуют Палаты!
Их шум победа заглушит.
Пусть спорят о судьбе! Её властитель - гений;
Вковалась в мысль его она,
И эта мысль заряжена
Огнём гремучих вдохновений,
И движет массами полков.
И, опоясанная славой,
Отражена в игре кровавой
Живыми играми штыков.

Как море, армии разлиты;
Шумят шаги, звучат копыты;
Враги сошлись, - и вспыхнул бой -
Предтеча битвы роковой.
День гаснул , бой горел и длился,
И вот затих, и над землей
В багряной ризе прокатился
По небу вечер золотой.
Уже томился воин каждой
Желаньем отдыхать, а он -
Он весь горел ужасной жаждой;
Ему был чужд отрадный сон.
Как он желал по небу ночи
Провесть огонь, разлить пожар,
Обрызнуть молниями очи
И кончить верный свой удар!
Но вид героев, их усталость...
Впервые тронут и уныл,
Дотоль неведомую милость
Он в бурном сердце ощутил,
И пред толпою утомленной
Впервые просьбе умиленной
Себя позволил превозмочь,
Взглянув на ратников с любовью,
И отдал им на отдых - с кровью
Из сердца вырванную ночь

И туч пелена небосклон оковала;
Взор в небо послал он: под тяжкою мглой
Последняя в небе звезда померкала, -
То было затменье звезды роковой!
И долу бессонные очи склоняя,
С спокойствием тихим на бледном челе,
Стоял он, с улыбкою взоры вперяя
На ратников, спящих на хладной земле.
Покойтесь, он думал, молчит непогода:
Мной сладкая ночь вам, о люди дана!
Подслушала тайную думу природа
И свистнула по полю вихрем она.
Бурный ветер тучи двинул;
Зашатался ночи мрак;
Тучи лопнули, и хлынул
Ливень крупный на бивак,
И ручьи студёной влаги
На почиющих текли,
И, дрожа, сыны отваги
Поднималися с земли,
И безропотно рукою
Оттирали пот с очей,
И осматривали к бою
Грани ружей и мечей,
И в порывах нетерпенья
Ждали вызова к ружью,
Чтоб сгореть в пылу сраженья
Грудь иззябшую свою.

Чуть день встрепенулся - герои стояли,
И пламя струилось по светлым очам,
И воздух весёлые клики взрывали,
И сам, сто победный, летел по строям.
Но взор к востоку: там денница
Горит не пышно, не светло;
Не всходит солнце Аустерлица
Над грозным полем Ватерло!

Чу! это вызвано ударом;
Взыграл неотвратимый бой;
Ряды осыпаны пальбой
Окрестность вспыхнула пожаром;
И он, державный исполин,
Уже блеснул победными лучами;
Он массы войск с дымящихся вершин
Окидывал орлиными очами,
И грозно в даль направленный им взор,
Казалося, могуществом волшебным;
Усиливал полков его напор
И гибель силам нес враждебным;
И между тем, как вновь, в боренье огневом
Махало счастие сомнительным венком
И на державного бросало взгляд разлуки,
Он на груди своей крестом
Укладывая царственные руки,
Еще взирал доверчиво кругом
На мощные ряды оград самодержавья -
На старых воинов, готовых под конец
Из самых челюстей бесславья
Исхитить, спасть его венец.

Бой длится; утрата наводит утрату;
Смятение рыщет в усталых рядах;
Багровое солнце склонилось к закату
И тонет в вечерних густых облаках.

Грозно глас вождя разлился,
Очи вспыхнули его,
И, как лес, зашевелился
Сонм отважных вкруг него;
И за ним как за судьбою,
Жаром гибельным полна
Быстро двинулася к бою
Страшной гвардии стена;
То сверкнет, то в дыме тонет...
Тяжкий гул идет вдали;
От пальбы дрожит и стонет,
Ходит морем грудь земли.
Сердце радостно взыграло:
Этот гул... друзья, вперед!
Это маршал запоздалой
Силы свежие ведет!
Рать - туда живым каскадом,
Но шатнулася она,
Крупным встреченная градом
И свинца и чугуна,
И последний строй героев,
Помня славу прошлых лет,
Лег на славу прежних боев,
На трофеях ста побед.

Где ж он, виновник губительной брани?
Чрез труппы убитых, сквозь вопли и стон,
Сквозь сумрак, сквозь ядра и гром восклицаний
На бодром коне выбивался он.
С позорища рока безмолвный, угрюмый,
Он ехал закрывшись в полночную мглу.
Судьба изменила: одни только думы
Державному верны челу.

И вот, утомленный, пред скипетром ночи
Поник он, как данник, на ложе челом,
И сном небывалым задернулись очи,
Глубоким, железным, спасительным сном.
Душа его долго со снами боролась,
И он отражал их, как волны утес;
Теперь покорился: неведомый голос
Святое "свершилось" над ним произнес.

Огнями небо разрывая,
Летела туча громовая;
Умолкла... Ветер не несет -
И тихо в бездну океана
Печальной глыбою тумана
Огнегремучая падет.
Губящ, блистателен, огромен,
Прошел дозволенный ей пир,
И в миг паденья грозно - темен
Прощальный взгляд его на мир.
Еще она не догремела,
Еще палящих сил зерно
В ее клубах заключено;
Но сила тщетная замлела,
И молний замкнутый колчан
Без грому спущен в океан.

Он пал, помазанник судьбины!
Там, между скал, в немой дали,
гас во мраке, средь пучины,
На скудном лоскуте земли.
Не мог, неволею томимый,
Унять он бурных дум своих:
Не убаюкивали их
Ни ночи мир не нарушимый,
Ни томный шум волны, дробимой
О край утесов вековых;
Не мог смирить державной страсти
Он искусительных тревог,
На дребезгах разбитой власти
Он успокоиться не мог; -
И в миг, когда в могильной грани
Жизнь исполина перешла,
В последний миг земных страданий
Его душа с мечтой о брани
В обитель мира потекла.

Величья дольнего граница -
Над прахом гения воздвигнулась гробница,
И те пустынные места осенены
Наитием священной тишины,
И, кажется, ровней там ветер дышит,
И осторожней гнет покорную лозу,
И трепетным листком таинственней колышет,
Бояся пробудить почившую грозу;
И, кажется, кругом на царственном просторе
Самодоввольней плещет море,
Как бы гордясь, что удержать могло
Гиганта-пленника своим кристаллом синим
И грозного земным твердыням
В оковах влаги сберегло;
И облекает мрак угрюмый
Гробницу острова; лукаво шепчет лес,
И облака стекаются, как думы,
На сумрачном челе небес.



Вечер в саду

Солнце будто б с неохотой
Свой прощальный мечет взгляд
И червонной позолотой
Обливает темный сад.

На скамейке я у стенки
В созерцании сижу
И игривые оттенки
Пышной зелени слежу:

Там - висит густым развивом,
Там - так женственно - нежна,
Там - оранжевым отливом
Отзывается она.

Аромат разлит сиренью,
И меж дремлющих ветвей
Свет заигрывает с тенью,
Уступая место ей.

Что - то там - вдали - сквозь ветки
Мне мелькнуло и потом
Притаилось у беседки,
В липах, в сумраке густом.

Что б такое это было -
Я не знаю, но оно
Так легко, воздушно, мило
И, как снег, убелено.

Пронизав летучей струйкой
Темный зелени покров,
Стало там оно статуйкой,
Изваянной из паров.

Напрягаю взор нескромный
(Любопытство - спутник наш):
Вот какой - то образ темный
Быстро движется туда ж.

Сумрак гуще. Твердь одета
Серых тучек в бахромы.
То был, мнится, ангел света,
А за ним шел ангел тьмы, -

И, где плотно листьев сетка
Прижимается к стене,
Скрыла встречу их беседка
В ароматной глубине.

И стемнело все. Все виды
В смуглых очерках дрожат,
И внесла звезда Киприды
Яркий луч свой в тихий сад.

Все какой - то веет тайной,
И, как дева из окна,
В прорезь тучки белокрайной
Смотрит робкая луна,

И, как будто что ей видно,
Что в соблазн облечено,
Вдруг прижмурилась... ей стыдно -
И задернула окно.

Чу! Там шорох, шопот, лепет...
То колышутся листки.
Чу! Какой - то слышен трепет...
То ночные мотыльки.

Чу! Вздыхают... Вновь ошибка:
Ветерок сквозит в саду.
Чу! Лобзанье... Это рыбка
Звонко плещется в пруду.

Все как будто что играет
В этом мраке и потом
Замирает, замирает
В обаянии ночном, -

И потом - ни лист, ни ветка,
Не качнется; ночь тиха;
Сад спокоен - и беседка
Там - вдали - темна, глуха.



Возвращение незабвенной

Ты опять передо мною,
Провозвестница всех благ!
Вновь под кровлею родною
Здесь, на невских берегах,
Здесь, на тающих снегах,
На нетающих гранитах, -
И тебя объемлет круг
То друзей полузабытых,
То затерянных подруг;
И, как перл неоценимой,
Гостью кровную любя
Сердце матери родимой
Отдохнуло близь тебя.
И певец, во дни былые
Певший голосом любви
Очи, тайной повитые,
Очи томные твои,
Пившей чашею безбрежной
Горе страсти безнадежной,
Безраздельных сердца грез, -
Видя снова образ милой,
Снова с песнию унылой
В дар слезу тебе принес...
Друг мой! прежде то ли было?
Реки песен, море слез!

О, когда бы все мученья,
Все минувшие волненья
Мог отдать мне твой возврат, -
Я бы все мои стремленья,
Как с утеса водоскат,
В чашу прошлого низринул,
Я б, не дрогнув, за нее
Разом в вечность опрокинул
Все грядущее море!
Ты все та ж, как в прежни годы,
В дни недавней старины,
В дни младенческой свободы
Золотой твоей весны;
Вижу с радостию прежней
Тот же образ пред собой:
Те ж уста с улыбкой нежной,
Очи с влагой голубой...
Но рука - с кольцом обета, -
И мечты мои во прах!
Пыл сердечного привета
Замирает на устах...
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
Пусть блестит кольцо обета,
Как судьбы твоей печать!
И супругу - стих поэта
Властен девой величать.
Облекись же сам названьем!
Что шум света? Что молва?
Твой певец купил страданьем
Миру чуждые права.
Он страданьем торжествует,
Он воспитан для него;
Он лелеет, он целует
Язвы сердца своего,
и чуждается, не просит
Воздаянья на земле;
Он в груди все бури носит
И покорность на челе.

Так; - покорный воле рока,
Я смиренно признаю,
Чту я свято и высоко
Участь брачную твою;
И когда перед тобою
Появлюсь на краткий миг,
Я глубоко чувство скрою,
Буду холоден и дик; -
Света грустное условье
Выполняя как закон,
Принесу, полусмущен,
Лишь вопрос мой о здоровье
Да почтительный поклон.

Но в часы уединенья,
Но в полуночной тиши -
Невозбранного томленья
Буря встанет из души. -
И мечтая, торжествуя,
Полным вздохом разрешу я
В сердце стиснутый огонь;
Вольно голову, как ношу,
Сердцу тягостную, брошу
Я на жаркую ладонь,
И, как волны, звуки прянут,
Звуки - жемчуг, серебро,
Закипят они и канут
Со слезами под перо,
И в живой реке напева
Молвит звонкая струя:
Ты моя, мой ангел - дева,
Незабвенная моя!



Война и мир

Смотришь порою на царства земли - и 
     сдается: 
Ангел покоя по небу над миром несется, 
Всё безмятежно, безбранно, трудится 
     наука, 
Знание деда спокойно доходит до внука; 
В битве с невежеством только, хватая 
     трофеи, 
Борется ум человека и копит идеи, 
И ополчавшийся некогда дерзко на веру 
Разум смиряется, кротко сознав себе 
     меру, 
И, повергаясь во прах пред могуществом 
     божьим, 
Он, становясь в умилении веры 
     подножьем, 
Злые свои подавляет насмешки над 
     сердцем, 
С нищими духом - глядишь - стал мудрец 
     одноверцем. 
Мысли крыло распускается шире и шире. 
Смотришь - и думаешь: «Есть 
     человечество в мире. 
Господи! Воля твоя над созданием буди! 
Слава, всевышний, тебе, - образумились 
     люди, 
Выросли дети, шагая от века до века, 
Время и мужа увидеть в лице человека! 
Мало ль он тяжких, кровавых свершил 
     переходов?. 
Надо ж осмыслиться жизни в семействе 
     народов!» 
Только что эдак подумаешь с тайной 
     отрадой - 
Страшное зло восстает необъятной 
     громадой; 
Кажется, демон могучим крылом 
     замахнулся 
И пролетел над землей, - целый мир 
     покачнулся; 
Мнится, не зримая смертными злая 
     комета, 
Тайным влияньем нарушив спокойствие 
     света, 
Вдруг возмутила людей, омрачила их 
     разум; 
Зверствуют люди, и кровию налитым 
     глазом 
Смотрят один на другого, и пышут 
     убийством, 
Божий дар слова дымится кровавым 
     витийством. 
Мысли божественный дар углублен в 
     изысканья 
Гибельных средств к умножению смертных 
     терзанья, 
Брошены в прах все идеи, в почете - 
     гремушки; 
Проповедь мудрых молчит, проповедуют - 
     пушки, 
И, опьянелые в оргии дикой, народы 
Цепи куют себе сами во имя свободы; 
Чествуя в злобе своей сатану-душегубца, 
Распри заводят во имя Христа-миролюбца; 
Злобствует даже поэт - сын слезы и 
     молитвы. 
Музу свою окурив испареньями битвы, 
Опиум ей он подносит - не нектар; 
     святыню 
Хлещет бичом, стервенит своих песен 
     богиню; 
Судорог полные, бьют по струнам его 
     руки, - 
Лира его издает барабанные звуки. 
«Бейтесь!» - кричат сорванцы, притаясь 
     под забором, 
И поражают любителей мира укором; 
Сами ж, достойные правой, прямой 
     укоризны, 
Ищут поживы в утробе смятенной отчизны. 
Если ж иной меж людьми проповедник 
     восстанет 
И поучительным словом евангельским 
     грянет, 
Скажет: «Покайтесь! Исполнитесь духом 
     смиренья!» - 
Все на глашатая грозно подъемлют 
     каменья, 
И из отчизны грабителей каждый 
     вострубит: 
«Это - домашний наш враг; он отчизны не 
     любит». 
Разве лишь недр ее самый смиренный 
     снедатель 
Скажет: «Оставьте! Он жалкий 
     безумец-мечтатель. 
Что его слушать? В безумье своем 
     закоснелом 
Песни поет он тогда, как мы заняты 
     делом». 
«Боже мой! Боже мой! - думаешь. - 
     Грусть и досада! 
Жаль мне тебя, человечество - бедное 
     стадо! 
Жаль...» Но окончена брань, - по домам, 
     ратоборцы! 
Слава, всевышний, тебе, - есть 
     цари-миротворцы. 


1857


Воскресная школа

"Свет да будет!" - божья сила
Изрекла - и мрак исчез.
И для всех зажглись светила
В беспредельности небес.
И с тех пор, нас одевая
Дня блестящего в парчу,
Ровно светит вековая
Солнца лампа огневая
Бедняку и богачу,
Ни пред кем тот свет не скрытен,
Всем доступен горний луч -

Тем, кто слаб и беззащитен,
И тому, кто так могуч.
А потом, как мгла ночная
Упадет на грешный мир, -
Пусть иной летит на пир,
Где сверкает пыль земная,
Где поддельный блеск велик,
А иной - зажжет лучину,
Осветит тоску-кручину
Иль затеплит свой ночник!

Но еще есть свет верховный,
Свет не солнца и планет,
Но чистейший свет духовный,
Свет науки, божий свет,
И без этого сиянья
Тщетно б шел за веком век, -
Светом нравственного знанья
Человек есть "Человек".
Кто не хочет, чтоб доступен
Свет тот был для всех людей,
Тот - недобрый муж, преступен
Он пред совестью своей,
И, с ночным злодеем схожий,
Встав на брата своего,
Он срывает образ божий
Святотатственно с него.
Сам Христос - учитель братства -
Тот, кем наша жизнь крепка,
От духовного богатства
Не отторгнул бедняка.
Не лишил его ученья
И святых своих чудес -
Он, что умер средь мученья
И на третий день воскрес.
Воскресеньем он прославил
Свой всецарственный престол,
Он воскрес, а нам оставил
Слово, грамоту, глагол,
И воскресшего глаголы -
Вечной жизни в нас залог,
Он - глава воскресной школы,
Он - всеграмотности бог!
Будь же грамотность родная
Делом Веры и Любви!
Восклицаем, начиная:
"Царь небес! Благослови!"



Вулкан

Нахмуренным челом простерся он высоко
Пятою он земли утробу придавил;
Курится и молчит, надменный, одинокой,
Мысль огнеметную он в сердце затаил...

Созрела - он вздохнул, и вздох его глубокой
Потряс кору земли и небо помрачил,
И камни, прах и дым разбросаны широко,
И лавы бурный ток окрестность обкатил.

Он - гений естества! И след опустошенья,
Который он простер, жизнь ярче осветит.
Смирись - ты не постиг природы назначенья!

Так в человечестве бич - гений зашумит -
Толпа его клянет средь дикого смятенья,
А он, свирепствуя, - земле благотворит.



Выпущенная птичка

Еще зеленеющей ветки 
Не видно, - а птичка летит. 
«Откуда ты, птичка?» - -"Из клетки», - 
Порхая, она говорит. 
  
«Пустили, как видно, на волю. 
Ты рада? - с вопросом я к ней. - 
Чай, скучную, грустную долю 
Терпела ты в клетке своей!» 
  
«Нимало, - щебечет мне птичка, - 
Там было отрадно, тепло; 
Меня спеленала привычка, 
И весело время текло. 
  
Летучих подруг было много 
В той клетке, мы вместе росли. 
Хоть нас и держали там строго, 
Да строго зато берегли. 
  
Учились мы петь там согласно 
И крылышком ловко махать, 
И можем теперь безопасно 
По целому свету порхать». 
  
«Ох, птичка, боюсь - с непогодой 
Тебе нелегко совладать, 
Иль снова простишься с свободой, - 
Ловец тебя может поймать». 
  
«От бурь под приветною кровлей 
Спасусь я, - летунья в ответ, - 
А буду застигнута ловлей, 
Так в этом беды еще нет. 
  
Ловец меня, верно, не сгубит, 
Поймав меня в сети свои, - 
Ведь ловит, так, стало, он любит, 
А я создана для любви». 


Август 1854


Горная дорога

Что за дым клубящийся тут бродит
Ощупью по каменным твердыням?
Где тот горн, откуда он исходит, -
В дольней мгле иль в небе темно-синем?
Чем покрыты страшных стен раскаты
Там - вдали? Какими пеленами?
Словно пух лебяжий, неизмятый
Пышно лег над этими стенами.

Объясните, что всё это значит?
По уступам, с бешеною прытью,
Серебро расплавленное скачет,
Тянется тесьмою или нитью,
Прыщет, рвется, прячется - и снова,
Раздвоясь и растроясь, готово
Прядать, падать, зарываться в глыбах
И сверкать в изломах и в изгибах.

Что за лента между масс гранита
Снизу вверх и сверху вниз извита
И, вращаясь винтовым извивом,
Стелется отлого по обрывам?
Нет! Не грозных цитаделей крепи
Предо мною, это - Альпов цепи.
То не стен, не башен ряд зубчатых,
Это - скалы в их венцах косматых.

То не рвы, а дикие ущелья,
Рытвины, овраги, подземелья,
Где нет входа для лучей денницы.
То пещеры, гроты - не бойницы.
То не дым мне видится летучий, -
То клубятся дымчатые тучи -
Облака, что идут через горы,
И как будто ищут в них опоры,

И, прижавшись к вековым утесам,
Лепятся по скатам и откосам.
То не пух - постелей наших нега, -
Это - слой нетоптаного снега,
Целую там вечность он не тает;
Вскользь по нем луч солнца пролетает,
Лишь себя прохладой освежая
И теплом тот снег не обижая.

Не сребро здесь бьет через громады,
Рассыпаясь, - это - водопады.
То не лента вьется так отлого
По стремнинам грозным, а дорога.



Горные выси

Одеты ризою туманов
И льдом заоблачной зимы,
В рядах, как войско великанов,
Стоят державные холмы.

Привет мой вам, столпы созданья,
Нерукотворная краса,
Земли могучие восстанья,
Побеги праха в небеса!

Здесь - с грустной цепи тяготенья
Земная масса сорвалась,
И, как в порыве вдохновенья,
С кипящей думой отторженья
В отчизну молний унеслась;

Рванулась выше... но открыла
Немую вечность впереди:
Чело от ужаса застыло,
А пламя спряталось в груди:

И вот - на тучах отдыхая,
Висит громада вековая,
Чужая долу и звездам:
Она с высот, где гром рокочет,
В мир дольний ринуться не хочет,
Не может прянуть к небесам.

О горы - первые ступени
К широкой, вольной стороне!
С челом открытым, на колени
Пред вами пасть отрадно мне.

Как праха сын, клонюсь главою
Я к вашим каменным пятам
С какой - то робостью, - а там,
Как сын небес, пройду пятою
По вашим бурным головам!



Горы

Мой взор скользит над бездной роковой
Средь диких стен громадного оплота.
Здесь - в массах гор печатью вековой
Лежит воды и пламени работа.
Здесь - их следы. Постройка их крепка;
Но все грызут завистливые воды:
Кто скажет мне, что времени рука
Не посягнет на зодчество природы?
Тут был обвал - исчезли высоты;
Там ветхие погнулись их опоры;
Стираются и низятся хребты,
И рушатся дряхлеющие горы.
Быть может: здесь раскинутся поля,
Развеется и самый прах обломков,
И черепом ободранным земля
Останется донашивать потомков.
Мир будет - степь; народы обоймут
Грудь плоскою тоскующей природы,
И в полости подземны уйдут
Текущие по склонам горным воды,
И, отощав, иссякнет влага рек,
И область туч дождями оскудеет,
И жаждою томимый человек
В томлении, как зверь, освирепеет;
Пронзительно свой извергая стон
И смертный рев из пышущей гортани,
Он взмечется и, воздымая длани,
Открыв уста, на голый небосклон
Кровавые зеницы обратит,
И будет рад тогда заплакать он,
И с жадностью слезу он проглотит!..

И вот падут иссохшие леса;
Нигде кругом нет тени возжеланной,
А над землей, как остов обнаженный,
Раскалены, блистают небеса;
И ветви нет, где б плод висел отрадной
Для жаждущих, и каплею прохладной
не светится жемчужная роса,
И бури нет, и ветер не повеет...
А светоч дня сверкающим ядром,
Проклятьями осыпанный кругом,
Среди небес, как язва, пламенеет...



Гроза

В тяжелом воздухе соткалась мгла густая;
Взмахнул крылами ветр; зубчатой бороздой
Просеклась молния; завыла хлябь морская;
Лес ощетинился; расселся дуб седой.

Как хохот сатаны, несется, замирая,
Громов глухой раскат; - и снова над землей
Небесный пляшет огнь, по ребрам туч мелькая,
И грозно вдруг сверкнет изломанной чертой.

Смутилась чернь земли и мчится под затворы...
Бегите! этот блеск лишь для очей орла...
Творенья робкие, спешите в ваши норы!

Кто ж там - на гребне скал? Стопа его смела;
Открыта грудь его; стремятся к небу взоры,
И молния - венец вокруг его чела!



Два клада

Старый Ян имел два клада,
Не доступных никому,
И одна была отрада
В них на старости ему.

Первый клад, что рыцарь в латах,
Был - окованный сундук,
Где чистейшее в дукатах
Береглось от хищных рук.

Клад второй была младая
Светлоликая жена,
Чистотою - ангел рая,
Обольщеньем - сатана.

Два голкондские алмаза -
Глазки, глазки - у! - беда!
Грудь - фарфоровая ваза,
Зубы - перлы в два ряда.

И ценя такие блага,
И не ведая утрат,
Посвятил им старый скряга
Хилых дней своих закат.

Заберется ль в кладовую -
Он целует все места,
Пыль глотает золотую.
Золотит свои уста.

Всё сочтет, - сундук заветный
Закрепит тройным замком,
Подрожит - и, неприметный,
Ускользает вон тайком.

После старческие ласки
Он жене своей дарит,
Подойдет, ей взглянет в глазки
И лукаво погрозит.

То, как ценный самородок,
Кудри взвесит на руке,
То возьмет за подбородок
Иль погладит по щеке.

Клад и этот цел - он видит,
И старик безмерно рад,
Подрожит и, скорчась, выйдет,
Но замкнет и этот клад.

Между тем проходят годы,
Он дряхлеет каждый миг,
И могильный зов природы
Слышит трепетный старик.

Жалко старому два клада
Бросить в мире - приуныл.
Первый клад он в угол сада
Ночью снес и там зарыл.

Не ходи в людскую руку!
Спи тут! Дело решено...
Но - куда другую штуку
Скроешь? - Вот что мудрено.

Как бы женку-то припрятать?
Как бы эту запереть,
И замкнуть, и запечатать,
А потом уж умереть?

Вот давай ее он кликать:
"Душка! Эй, поди сюда!
Жаль мне - будешь горе мыкать:
Я умру - тебе беда!

Попадешь в чужие люди, -
Ведь тебя не сберегут,
Пух твоей лебяжьей груди
Изомнут и изорвут.

Ты слыхала ль от соседок?
Ведь другие-то мужья
Жен своих и так и эдак...
Уж совсем не то, что я!

Ты была мне что невеста
От венца до этих пор,
Я тебе и честь, и место,
Да и двери на запор.

А умру - подобной чести
Не дождешься никогда.
Знаешь что? - Умрем-ка вместе!
Смерть ведь, право, не беда.

Согласись, мой розан алый!
Средство мной уж найдено", -
Та в ответ ему: "Пожалуй!
Хоть умрем - мне всё равно",

"Ну, так - завтра. Ты покайся
Прежде мне, открой себя, -
Ведь сосед-то наш, признайся,
Подговаривал тебя?"

"Что таить, коль дело к смерти?
Я не отопрусь никак".
- "Ишь соседи! Эки черти!
Я уж знал, что это так.

Он хотел тебя, как видно,
Увезти, скажи, мой свет!"
- "Да; но мне казалось стыдно...
У него ж деньжонок нет;

Сам раздумает, бывало,
Да и скажет: "Подождем!
Ведь у скряги-то немало
Кой-чего - мы всё возьмем".

"Ах, бездельник голоперый!
Ишь, так вот он до чего!
Человек-то стал я хворый,
А не то - уж я б его!"

"Успокойся же, папаша! -
Яну молвила жена. -
Вспомни: завтра участь наша
Будет смертью решена.

Ты и сам, быть может, грешен.
Как меня ты запирал
И замок тут был привешен -
Ты куда ходил?" - "В подвал".

"Может, душенька какая
Там была... признайся, хрыч!
Тяжкий грех такой скрывая,
Адской муки не накличь!

Ведь из аду уж не выдешь!
Что ж там было?" - "Ну... дитя..."
- "Незаконное! - вот видишь!
Говори-ка не шутя!

Грешник! Бог тебя накажет".
- "Что ты, дурочка? Мой сын
Мной не прижит был, а нажит -
Не от эдаких причин".

Призадумалась в кручине
Женка Яна, а супруг
Продолжал ей речь о сыне,
Разумея свой сундук:

"Мой сынок в пыли валялся,
Был в оковах, мерз зимой,
Часом звонко отзывался,
Желтоглазый был такой;

Не гульбу имел в предмете,
На подъем нелегок был, -
И уж нет его на свете:
Я его похоронил".

Тут порыв невольный взгляда
При улыбке старика
Обратился в угол сада
На могилу сундука.

"Что туда ты смотришь зорко? -
Подхватила вдруг жена. -
Там - в углу как будто горка, -
Не могилка ль там видна?

Не сынок ли твой положен
Там, куда ты так взглянул?"
Ян замялся - и, встревожен,
Помолчав, рукой махнул:

"Всё земля возьмет. И сами
Мы с нее в нее пойдем.
После все пойдут за нами:
Те все порознь, мы - вдвоем.

Завтра кончим!" Но настало
Божье утро, Ян глядит:
Женки словно не бывало,
Угол сада весь разрыт.

Что-то хуже смерти хлада
Он почуял и дрожит.
Вдруг пропали оба клада.
На столе письмо лежит.

Ужас кровь ему морозит...
То рука жены его:
"Твой сосед меня увозит
С прахом сына твоего".



Две реки

Между пышными лугами,
Между ровными брегами,
По блистающему дну,
В глубину не нарастая,
Влага резвая, живая,
Раскатилась в ширину.
В искры луч небес дробится
О поверхность этих вод;
На струях волшебных зрится
Искры в искру переход.
Здесь, дитя, тебе раздолье!
Здесь, питая своеволье,
Можешь бросится в реку;
И ручонку лишь протянешь,
Ты со дна себе достанешь
Горсть блестящего песку!

Путь по дебрям пробивая,
Там бежит река другая.
Та река в брегах сперта
Стелет воды не широко;
В глубину ушла далеко
Этой влаги полнота.
Стрелы Феба не пронзают
Этой мощной глубины;
Взоры дна не достигают -
Волны дики и черны.
Низвергайся, муж отваги!
Здесь под темным слоем влаги
Перлы дивные лежат.
Сбрось с чела венок цветочный!
Блеск возвышенный и прочный
Эти перлы подарят.



Деревенский мальчик

Мимо разбросанных хижин селенья,
Старую шапку на брови надвинув,
Шел я, глубокого полн размышленья,
Сгорбясь и за спину руки закинув.

Нес я труднейших вопросов громады:
Как бы людей умирить, успокоить,
Как устранить роковые преграды
И человечества счастье устроить.

Против меня в своей грязной сорочке
Весело шел деревенский мальчишка,
С летним загаром на пухленькой щечка
Бойко смотрел и смеялся плутишка.

Смех уж готов, а еще нет минуты -
Плакал он, - слезок следы не исчезли.
Светлые волосы, ветром раздуты,
Мягко-льняные, в глаза ему лезли;

Он отряхал их, головкой мотая,
Весь он родимым был братцем здоровью, -
И приближался, лукаво моргая
Синеньким глазом под белою бровью.

Солнце удвоило жар с освещеньем
После минувшей недели ненастья.
Мальчик при этом был весь воплощеньем
Жизни беспечной и дерзкого счастья.

Даже при мне - при степеннейшем муже -
Босой ножонкой отважно он топал,
Мутную воду разбрызгивал в луже
И всеторжественно по грязи шлепал.

"Друг! Отчего ты так весел?" - ребенка
Важно спросил я. Без робости глядя
И засмеявшись в глаза мне, презвонко
Он отвечал: "Ты - смешной такой, дядя!"



Добрый совет

Что думать? Покоряйся,
Лиза, участи своей!
Время дорого: решайся
Выйти замуж поскорей!

Благо, есть жених маститый.
Старым смотрит он хрычом;
Он подагрик знаменитый
И разбит параличом.

Он восторгам не научит,
Но, по - старчески любя,
Ведь не долго ж он помучит
Дряхлой нежностью тебя.

А пока на ладан дышит,
Скорчен жизненным трудом,
В дар тебе он свой запишет
Трехэтажный славный дом.

Ты ж свой жар, которым пишешь,
В благодарность обратя,
В дар ему свое запишешь
Богом данное дитя.

И старанья, и участья
Твоего приемля плод,
Он от радости и счастья
К разрушенью вмиг пойдет,

И умрет, оставив пряжку -
Знак служебной чистоты,
И за мертвого бедняжку
Пенсион получишь ты.

И за сборной колесницей
Ты пойдешь - хвала творцу! -
Интересною вдовицей:
Траур так тебе к лицу!



Дружба

Любовь отвергла ты... но ты мне объявила,
Что дружбу мне даришь; благодарю, Людмила!
Отныне мы друзья. Освобожден от мук,
Я руку жму твою: благодарю, мой друг!
С тобой беседуя свободно, откровенно,
Я тихо приклонюсь главою утомленной
На дружескую грудь... Но что я вижу? Ты
Краснеешь... Вижу стыд и робость красоты...
Оставь их! Я в тебе уже не властелинку,
Но друга признаю. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В любви - остерегись: для ней нужна ограда;
А мы, второй пример Ореста и Пилада,
Должны быть запросто. Условий светских груз
Не должен бременить наш искренний союз.
Прочь робкие мечты! Судя и мысля здраво,
Должны любовникам мы предоставить право
Смущаться и краснеть, бледнеть и трепетать;
А мы... Да осенит нас дружбы благодать!
На долю нам даны лишь пыл рукопожатий,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, как бы ни было, при солнце иль луне,
Беседы долгие... в тиши... наедине.



Евгении Петровне Майковой

Когда из школы испытаний
Печальный вынесен урок,
И цвет пленительных мечтаний
В груди остынувшей поблек,
Тогда с надеждою тревожной
Проститься разум нам велит,
И от обманов жизни ложной
Нас недоверчивость хранит.
Она добыта в битве чудной
С мятежным полчищем страстей;
Она залог победы трудной,
Страданьем купленный трофей.
Мы дышим воздухом сомненья;
Мы поклялись души движенья
Очам людей не открывать;
Чтоб черной бездны вновь не мерить,
Не все друзьям передавать,
Себе не твердо доверять,
И твердо - женщинам не верить.
Что ж? - Непонятные, оне
Сперва в нас веру усыпляют,
Потом ее же в глубине
Души холодной возбуждают.
Своим достоинством опять
Они колеблют наши мненья,
Где роз не нужно им срывать,
Срывают лавры уваженья;
И снова им дано смутить
В нас крепкий сон души и сердца,
И закоснелого безверца
В его безверьи пристыдить.



Его не стало

   Написано на смерть В. А. Каратыгина

Его не стало... Нет светила русской сцены -
Первослужителя скорбящей Мельпомены.
Плачь, муза сирая, - его уж в мире нет.
Фингал, Донской, Ермак, Людовик, Лир, Гамлет,
Цари, что из гробов им к жизни вызывались,
Вторичной смертию все ныне в нем скончались. -
Здесь ревностный денщик великого Петра,
Там бешеный игрок, ревнивый мавр вчера,
Сегодня он - король, вождь ратный иль посланник,
А завтра - нищий, раб, безумец иль изгнанник,
Там в пышной мантии, а тут в лохмотьях весь,
Но истинный артист везде - и там, и здесь,
С челом, отмеченным печатаю таланта;
Везде в нем видел мир глашатая-гиганта,
В игре, исполненной и чувства и ума,
Везде он был наш Кин, наш Гаррик, наш Тальма,

Мне видится театр. Все полны ожиданья.
Вдруг - поднят занавес - и взрыв рукоплесканья
Раздался, - это ты, ты вышел, исполин!
Обдуман каждый шаг, ряды живых картин -
Его движения и каждый взмах десницы;
В бровях - густая мгла, гроза - из-под ресницы.
Он страшен. На лице великость адских мук.
В его гортани мрет глухих рыданий звук,
Волнуемая грудь всем слышимо клокочет,
И в хохоте его отчаянье хохочет.
Он бледен, он дрожит - и пена на устах,
И, судорожно сжав в трепещущих перстах
Сосуд с отравою, он пьет... в оцепененье
Следите вы его предсмертное томленье -
Изнемогает... пал... Так ломит кедр гроза.
Он пал, с его чела вам смотрит смерть в глаза,
Спускают занавес. Как бурные порывы:
"Его! Его! Пусть нам он явится! Сюда!"
Нет, люди, занавес опущен навсегда,
Кулисы вечности задвинулись. Не выйдет!
На этой сцене мир его уж не увидит.
Нет! - Смерть, которую так верно он не раз
Во всем могуществе изображал для вас,
Соделала его в единый миг случайный
Адептом выспренним своей последней тайны.

Прости, собрат-артист! Прости, со-человек!
С благословением наш просвещенный век
На твой взирает прах несуеверным оком
И мыслит: ты служил на поприще высоком,
Трудился, изучал язык живых страстей,
Чтоб нам изображать природу и людей
И возбуждать в сердцах возвышенные чувства;
Ты жег свой фимиам на алтаре искусства
И путь свой проходил, при кликах торжества,
Земли родимой в честь и в славу божества.



Жалоба дня

На востоке засветлело,
Отошла ночная тень;
День взлетел, как ангел белой...
Отчего ж ты грустен, день?

"Оттого порой грущу я,
Что возлюбленная ночь,
Только к милой подхожу я -
От меня уходит прочь.

Вот и ныне - под востоком
Лишь со мной она сошлась,
Ярким пурпурным потоком
Облилась и унеслась.

Вслед за ней туманы плыли,
Облаков катился стан;
Тучки ложем ей служили,
Покрывалом был туман.

Я горел мечтой огнистой:
Так мила и так легка!
Покрывало было чисто,
Не измяты облака.

Без нее - с огнями Феба
Что лазурный мне алтарь?
Я - в роскошном царстве неба
Одинокий бедный царь -

С той поры ищу царицы,
Как в пучину бытия
Из всемощныя десницы
Вышла юная земля".

Не томись, о день прелестной!
Ты найдешь ее, найдешь;
С тишиной ее чудесной
Блеск свой огненный сольешь,

Как пройдет времен тревога,
И, окончив грустный пир,
Отдохнуть на перси бога
Истомленный ляжет мир!



Жизнь и смерть

Через все пути земные
С незапамятной поры
В мире ходят две родные,
Но несходные сестры.
Вся одна из них цветами,
Как невеста, убрана,
И опасными сетями
Смертных путает она;
На устах любви приманка,
Огонь в очах, а в сердце лёд
И, как бурная вакханка,
Дева пляшет и поёт.
Не блестит сестра другая;
Черен весь её покров;
Взор - недвижимо - суров;
Перси - глыба ледяная,
Но в груди у ней - любовь!
Всем как будто незнакома,
Но лишь стукнет у дверей, -
И богач затворный - дома
Должен сказываться ей;
И чредой она приходит
К сыну горя и труда,
И бессонницу отводит
От страдальца навсегда.
Та - страстей могучем хмелем
Шаткий ум обворожит
И, сманив к неверным целям,
С злобным смехом убежит.
Эта в грозный час недуга
Нас, как верная подруга,
Посетит, навеет сон,
Сникнет к ложу с страданьем
И замкнёт своим лобзаньем
Тяжкий мученика стон.
Та - напевами соблазна
Обольщает сжатый дух
И для чувственности праздной
Стелят неги жаркий пух.
Эта - тушит пыл телесный,
Прах с души, как, цепи рвёт
И из мрака в свет небесный
Вдохновенную влечёт.
Рухнет грустная темница:
Прах во прах! Душа - орлица
Снова родину узрит
И без шума, без усилья,
Вскинув девственные крылья,
В мир эфирный воспарит!



Заря

Утра, вечера ль порою,
Лишь сойдётся свет со тьмою,
Тьма светлеет, меркнет свет -
И по небу полосою
Разольётся алый цвет.
Это дня предосвещенье
Иль прощальная заря?
Это всход или паденье
Светоносного царя?
Вспыхнут ярче розы вешней
Щёки девы молодой:
Это пыл зари другой;
Это - встреча мысли грешной
С детских мыслей чистотой!
Здесь - под мраком искушенья
Свет невинности горит,
На ланитах их боренья
Отражён волшебный вид;
И я мыслю: друг - девица,
Этим пурпуром горя.
Ты - восточная ль денница
Иль закатная заря?



Золотой век

Ты был ли когда - то, пленительный век,
Как пышные рощи под вечной весною
Сияли нетленных цветов красотою,
И в рощах довольный витал человек,
И сердца людского не грызла забота,
И та же природа, как нежная мать,
С людей не сбирала кровавого пота,
Чтоб зернами щедро поля обнизать?

Вы были ль когда - то, прекрасные дни,
Как злая неправда и злое коварство
Не ведали входа в сатурново царство
И всюду сверкали Веселья одни;
На землю взирали с лазурного свода
Небесные звезды очами судей,
Скрижали законов давала природа,
И милая дикость равняла людей?

Вы были ль когда - то, златые года,
Как праздно лежало в недвижном покое
В родном подземелье железо тупое
И им не играла пустая вражда;
И хищная сила по лику земному
Границ не чертила кровавой чертой,
Но тихо катилось от рода к другому
Святое наследье любви родовой?

Ты было ли, время, когда в простоте,
Не зная обмана и тихого гнева,
Пред юношей стройным прекрасная дева
Спокойно блистала во всей красоте;
Когда и тела их и души сливая,
Любовь не гнездилась в ущелье сердец,
Но всюду раскрыта, всем в очи сверкая,
На мир одевала всеобщий венец?

Ты был ли, век дивный? Твоя красота
Не есть ли слиянье прекрасных видений,
Пленительный вымысл - игра поколений,
Иль дряхлого мира о прошлом мечта?
Ты не был, век милый! Позорищем муки
Был юноша мир, как и мир наш седой,
Но веют тобою Овидия звуки,
И сердцу понятен ты, век золотой!



Инокине

Я знал тебя, когда в сем мире
Еще ребенком ты была
И, став поэтов юных в клире,
Перстами детскими на лире
Аккорды первые брала.
Потом девицею-мирянкой
Являлась ты в семье людской,
Но света лживою приманкой
Талант не увлекался твой,
И вот, обетом послушанья
Сковав все думы и мечты,
Свой дар склонив под гнет молчанья,
Явилась инокиней ты.
Прости, что пред тобой я смею
Предстать и в эти времена,
Быть может, с грешною моею
И ложной мыслью! Вот она:

Таланты богом нам даются, -
Коль в гимнах, ими что поются,
Горят небесные лучи,
То и с церковного порога
Тот поднял голос против бога,
Таланту кто сказал: "Молчи!
Молчи! Я у тебя отъемлю
Права на песнь, на вещий стон.
Уйди в пустыню! Вройся в землю
Иль в келье будь похоронен!"
Не прав, кто, сдавшись слов сих гром
Готов, в отказ святым правам,
Внимать наставнику земному,
А не евангельским словам.

Не сотворив себе кумира,
Талант! светилом миру будь!
В быту мирском сквозь дрязги мира
Пробей монашественный путь!
Истой - не за стеной угрюмой,
Но смут житейских посреди -
С своей отшельнической думой
И честной схимою в груди!
Любви небесной дай нам пламень!
Явись с участьем - не с грозой,
И грудь людскую - этот камень -
Прожги молитвенной слезой!

Я - ученик, я - не учитель,
Я червь земли, не сын небес,
Но и не демон искуситель,
Не посланный из ада бес,
Который хочет в вечной муке
Тебя привлечь бряцаньем слов;
Я сам божественной науке
Учиться у тебя готов.
Себя не чту, не именую
Я ведущим, но предаю
На суд твой мысль мою земную,
Как грех, как исповедь мою.

Притом, средь дум моих греховных,
Тебе я жалуюсь, скорбя,
На гордых пастырей духовных,
На целый свет и на тебя.
Когда не мог я быть послушным
Суду учителей кривых,
Ни оставаться равнодушным
К веленью божьих слов святых,
Когда из хладных сфер деизма
Скорей предаться был я рад
Смоле кипящей скептицизма, -
Я думал: христианин-брат,
Чтоб утолить мне сердца муку,
Ко мне свой голос устремит,
С любовью мне протянет руку
И нечестивца вразумит -
Просил я света, разуменья, -
И что ж? Учители смиренья,
Свой гневом дух воспламеня,
Под небом о Христе мне братья
Свои мне бросили проклятья,
Швырнули камнями в меня; -
И ты, вдыхая свет эфирный,
Ко мне безжалостна была
И средь молитв, из кельи мирной
Свой камень также подняла!



Италия

Есть дивный край: художник внемлет
Его призыв и рвется в путь.
Там небо с жадностью объемлет
Земли изнеженную грудь.
Могущества и страсти полны,
Нося по безднам корабли,
Кругом, дробясь, лобзают волны
Брега роскошной сей земли,
К ней мчатся в бешенных порывах;
Она ж, в венце хлопот стыдливых,
Их ласки тихо приняла
И морю место в двух заливах
У жарких плеч своих дала.
С одной руки - громадной стройной
Подъемлясь, Генуя спокойно
Глядит на зеркальный раздол;
С другой - в водах своих играя,
Лежит Венеция златая
И машет веслами гондол.
Страна любви! Сребристой пены
Живой каймой обведена
Поет, и голосом сирены
Чарует внемлющих она.
Красавица! - Вот волны Бренты:
У ней на персях дан им бег;
По этим персям вьются ленты
Игриво сыплющихся рек.
Волшебный стан! - Змееобразным
Он Тибра поясом обвит,
И вечный Рим замком алмазным
На этом поясе горит;
А здесь - все юный и прекрасный,
Лежит в одежде древних стен
Неаполь, как любовник страстный,
У царственных ее колен;
С ним и соперник здесь опасный,
Везувий, пышит и бурлит,
Иль, кроя умысел ужасный,
Коварно тухнет и молчит.
А тут - к ногам богини чудной
Повержен остров изумрудной,
И, щедрых нив дарами полн,
Он жертвенным простерся храмом
С возженным Этны фимиамом
Над зыбью средиземных волн.

Заветный край! Тобою дышит
Сын вдохновенного труда,
И сердце зов приветный слышит -
Небесный зов: туда! туда!



К бывшим соученикам

   По случаю приезда старого наставника

В краю, где природа свой лик величавый
Венчает суровым сосновым венцом
И, снегом напудрив столетние дубравы,
Льдом землю грунтует, а небо свинцом;
В краю, где, касаясь творений начала,
Рассевшийся камень, прохваченный мхом,
Торчит над разинутой пастью провала
Оскаленным зубом иль голым ребром,
Где в скучной оправе, во впадине темной,
Средь камней простых и нахмуренных гор,
Сверкает наш яхонт прозрачный, огромной -
Одно из великих, родимых озер;
Где лирой Державин бряцал златострунной,
Где воет Кивача "алмазаная гора",
Где вызваны громы работы чугунной,
Как молотом божьим, десницей Петра,
Где след свой он врезал меж дубом и сосной,
Когда он Россию плотил и ковал -
Державный наш плотник, кузнец венценосный,
Что в деле творенья творцу помогал.
Там, други, помилости к нам провиденья,
Нам было блаженное детство дано,
И пало нам в душу зерно просвещенья
И правды сердечной живое зерно.
С тех пор не однажды весна распахнулась,
И снова зима полегла по Руси;
Не раз вокруг солнца земля повернулась, -
И сколько вращалась кругом на оси!
И много мы с ней и на ней перемчались
В сугубом движеньи - по жизни - вперед:
Иные уж с пылкими днями расстались,
И к осени дело, и жатва идет.
Представим же колос от нивы янтарной,
Который дороже весенних цветов!
Признательность, други, души благодарной -
Один из прекрасных, чистейших плодов:
Пред нами единый из сеявших семя;
На миг пред своими питомцами он:
Созрелые дети! Захватим же время
Воздать ему вкупе усердный поклон,
И вместе с глубоким приветом рассудка
Ему наш сердечный привет принести
В златую минуту сего промежутка
Меж радостным "здравствуй" и тихим "прости"!

И родине нашей поклон и почтенье,
Где ныне, по стройному ходу годов,
За ними другое встает поколенье
И свежая спеет семья земляков
Да здравствует севера угол суровый,
Пока в нем онежские волны шумят,
Потомкам вторится имя Петрово,
И дивно воспетый ревет водопад.



К моей музе

Благодарю тебя: меня ты отрывала
От пошлости земной, и, отряхая прах,
С тобой моя душа все в мире забывала
И сладко мучилась в таинственны трудах.
Сначала озарять пир юности кипучей
Влетала ты ко мне в златые дни забав.
Гремя литаврами и бубнами созвучий,
Покровы распахнув и дико разметав
Густые волосы по обнаженной груди.
Тебя так видели и осуждали люди
Нескромность буйную. Порою твой убор
Был слишком прихотлив и оскорблял их взор.
Сказали: он блестящ не в меру, он изыскан,
И амброй чересчур и мускусом напрыскан,
И ты казалась им кокеткою пустой,
Продажной прелестью, бездушной красотой.
Мир строг: он осудил твою младую шалость,
Твой бешенный порыв; твоих проступков малость
Он в преступление тяжелое вменил;
Ты скрылась от него, и он тебя забыл.
Но в тишине, в глуши меня ты не забыла,
И в зрелом возрасте мой угол посетила:
Благодарю тебя! - Уже не молода
Ты мне являешься, не так, как в те года,
Одета запросто, застегнута на шею,
Без колец, без серег, но с прежнею своею
Улыбкой, лаской ты сидишь со мной в тиши,
И сладко видеть мне, что ты не без души,
Что мир тебя считал прелестницей минутной
Несправедливо... нет! В разгульности беспутной
Не промотала ты святых даров творца;
Ты не румянила и в юности лица,
Ты от природы так красна была, - и цельный
Кудрявый локон был твой локон неподдельный,
И не носила ты пришпиленной косы,
Скрученной напрокат и взятой на часы.
О нет, ты не была кокеткою презренной,
И, может быть, ко мне в приязни неизменной,
Переживя меня, старушкой доброй ты
Положишь мне на гроб последние цветы.



К очаровательнице

Волшебница! Я жизнью был доволен
Проникнут весь душевной полнотой,
Когда стоял, задумчив, безголосен,
Любуясь, упиваяся тобой.
Среди толпы, к вещественности жадной,
Я близ тебя твой образ ненаглядный
Венцом мечты чистейшей окружал;
Душа моя земное отвергала,
И грудь моя все небо обнимала,
И я в груди вселенную сжимал.

Когда ко мне со взором благосклонным
Ты обращала искреннюю речь,
Боялся я божественные тоны
Движением, дыханьем пересечь.
Уже дала ты моего ответа,
А я стоял недвижный и немой; -
Казалось мне - исполненный привета
Еще звучал небесный голос твой.
Когда ты струны арфы оживляла,
А я внимал, утаивая дух, -
Ты расплавляла мой железный слух,
Ты мучила, ты сердце надрывала;
Но сладостей прекрасных этих мук
Я не знавал, я ведать их не чаял...
Я каждым нервом вторил каждый звук,
Я трепетал, я нежился, я таял!
Когда же ты воздушною царицей
Средь пестрых пар танцующих гостей
Со мной неслась, на яхонты очей
Слегка склонив пушистые ресницы,
Когда тебя в летучем танце мча,
Я был палим огнем прикосновенья,
Когда твоя косынка средь волненья
Роскошно отделялась от плеча,
Когда в твоем эфирном, гибком стане
Я утоплял горящую ладонь, -
Казалось мне, что в радужном тумане
Я обнимал заоблачный огонь.

Я был вдали. Кругом меня всечасно
Мне виделся воинственный разгул;
Но образ твой, как лик денницы ясной, -
Среди тревог в забвеньи не тронул.
При звуках труб с мечтой женолюбивой
Я мысль мою о славе сопрягал;
На пир вражды летел душой ревнивой
И мир любви в душе благословлял.
Повсюду - твой! Тяжелой жизни опыт
Меня мечтать нигде не разучил;
Военный гром во мне не заглушил
Таинственный, волшебный сердца шопот.
Как часто нам, при сталкиваньи чаш,
В кругу друзей, в своем весельи диком
Мой сумрачный соломенный шалаш
Я оглашал любви заздравным кликом!
Иль на часок лукаво заманив
Бивачную, кочующую музу,
Пел дружества веселому союзу
Святой любви торжественный порыв!
Я тот же все. Судьбы в железных лапах
Затиснутый, среди ее обид,
Я полн тобой: цветка сладчайший запах
И скованного узника свежит.
Ты предо мной. С таинственной улыбкой
Порою ты взираешь на меня,
И счастлив я - хоть, может быть, ошибкой,
Пленительным обманом счастлив я.
Пусть обманусь надеждою земною:
Есть лучший мир за жизненным концом -
Он будет наш; - тем вечности кольцом
Я обручусь, прекрасная, с тобою!



К России

Не унывай! Все жребии земные
Изменчивы, о дивная в землях!
Твоих врагов успехи временные
Пройдут, как дым, - исчезнут, яко прах.
Всё выноси, как древле выносила,
И сознавай, что в божьей правде сила,
А не в слепом движении страстей,
Не в золоте, не в праздничных гремушках,
Не в штуцерах, не в дальнометных пушках
И не в стенах могучих крепостей.

Да, тяжело... Но тяжелей бывало,
А вышла ты, как божий день, из тьмы;
Терпела ты и в старину немало
Различных бурь и всякой кутерьмы.
От юных дней знакомая с бедами,
И встарь ты шла колючими путями,
Грядущего зародыши тая,
И долгого терпения уроки
Внесла в свои таинственные строки
Суровая История твоя.

Ты зачат был от удали норманнской
(Коль к твоему началу обращусь),
И мощною утробою славянской
Ты был носим, младенец чудный - Рус,
И, вызванный на свет к существованью,
Европе чужд, под Рюриковой дланью
Сперва лежал ты пасынком земли,
Приемышем страны гиперборейской,
Безвестен, дик, за дверью европейской,
Где дни твои невидимо текли.

И рано стал знаком ты с духом брани,
И прыток был ребяческий разбег;
Под Игорем с древлян сбирал ты дани,
Под Цареград сводил тебя Олег,
И, как ведром водицу из колодца,
Зачерпывал ты шапкой новгородца
Днепровский вал, - и, ловок в чудесах,
Преград не зря ни в камнях, ни в утесах,
Свои ладьи ты ставил на колесах
И посуху летел на парусах.

Ты подрастал. Уж сброшена пеленка,
Оставлена дитятей колыбель;
Ты на ногах, пора крестить ребенка!
И вот - Днепра заветная купель
На греческих крестинах расступилась,
И Русь в нее с молитвой погрузилась.
Кумиры - в прах! Отрекся и от жен
Креститель наш - Владимир, солнце наше,
Хоть и вздохнул: "Зело бо жен любяще", -
И браком стал с единой сопряжен.

И ввергнут был в горнило испытаний
Ты - отрок - Рус. В начале бытия
На двести лет в огонь домашних браней
Тебя ввели удельные князья:
Олегович, Всеславич, Ярославич,
Мстиславич, Ростиславич, Изяславич, -
Мозг ныл в костях, трещала голова, -
А там налег двухвековой твой барин.
Тебе на грудь - неистовый татарин,
А там, как змей, впилась в тебя Литва.

Там Рим хитрил, но, верный православью,
Ты не менял восточного креста.
От смут склонил тебя к однодержавью
Твой Иоанн, рекомый "Калита".
Отбился ты и от змеи литовской,
И крепнуть стал Великий князь Московской,
И, осенен всевышнего рукой,
Полки князей в едину рать устроив,
От злых татар герой твой - вождь героев -
Святую Русь отстаивал Донской.

И, первыми успехами венчанна,
Русь, освежась, протерла лишь глаза,
Как ей дались два мощных Иоанна:
Тот - разум весь, сей - разум и гроза, -
И, под грозой выдерживая опыт,
Крепясь, молясь и не вдаваясь в ропот,
На плаху Рус чело свое клонил,
А страшный царь, кроваво-богомольный,
Терзая люд и смирный и крамольный,
Тиранствовал, молился и казнил.

Лишь только дух переводил - и снова
Пытаем был ты, детствующий Рус, -
Под умною опекой Годунова
Лишь выправил ты бороду и ус
И сел было с указкою за книжку,
Как должен был за Дмитрия взять Гришку,
А вслед за тем с ватагою своей
Вор Тушинский казацкою тропинкой
На царство шел с бесстыдною Маринкой -
Сей польскою пристяжкой лжецарей.

И то прошло. И, наконец, указан
России путь божественным перстом:
Се Михаил! На царство в нем помазан
Романовых благословенный дом.
И се - восстал гигант-образователь
Родной земли, ее полусоздатель
Великий Петр. Он внутрь и вне взглянул
И обнял Русь: "Здорово, мол, родная!" -
И всю ее от края и до края
Встряхнул, качнул и всю перевернул, -

Обрил ее, переодел и в школу
Ее послал, всему поиаучил;
"Да будет!" - рек, - и по его глаголу
Творилось всё, и русский получил
Жизнь новую. Хоть Руси было тяжко,
Поморщилась, покорчилась, бедняжка,
Зато потом как новая земля
Явилась вдруг, оделась юной славой,
Со шведами схватилась под Полтавой
И бойкого зашибла короля.

И побойчей был кое-кто, и, глядя
На божий мир, весь мир он с бою брал, -
То был большой, всезнаменитый дядя,
Великий вождь, хоть маленький капрал;
Но, с малых лет в гимнастике страданий
Окрепший, росс не убоялся брани
С бичом всех царств, властителем властей,
С гигантом тем померялся он в силах,
Зажег Москву и в снеговых могилах
Угомонил непризванных гостей.

И между тем как на скалах Елены
Утихло то, что грозно было встарь,
Торжественно в стенах всесборной Вены
Европе суд чинил наш белый царь,
И где ему внимали так послушно -
Наш судия судил великодушно.
Забыто всё. Где благодарность нам?
"Вы - варвары!" - кричат сынам России
Со всех сторон свирепые витии,
И враг летит по всем морским волнам.

Везде ты шла особою дорогой,
Святая Русь, - давно ль средь кутерьмы
На Западе, охваченном тревогой,
Качалось всё? - Спокойны были мы,
И наш монарх, чьей воли непреклонность
Дивила мир, чтоб поддержать законность,
По-рыцарски извлек свой честный меч.
За то ль, что с ним мы были бескорыстны,
Для Запада мы стали ненавистны?
За то ль хотят на гибель нас обречь?

В пылу войны готовность наша к миру
Всем видима, - и видимо, как есть,
Что схватим мы последнюю секиру,
Чтоб отстоять земли родимой честь.
Не хочет ли союзничество злое
Нас покарать за рыцарство былое,
Нам доказать, что нет священных прав,
Что правота - игрушка в деле наций,
Что честь знамен - добавок декораций
В комедиях, в трагедиях держав?

Или хотят нас просветить уроком,
Нам показать, что правый, честный путь
В политике является пороком
И что людей и совесть обмануть -
Верх мудрости? - Нет! Мы им не поверим.
Придет конец невзгодам и потерям, -
Мы выдержим - и правда верх возьмет.
Меж дел людских зла сколько б ни кипело-
Отец всех благ свое проводит дело,
И он один уроки нам дает.

Пусть нас зовут врагами просвещенья!
Со всех трибун пускай кричат, что мы -
Противники всемирного движенья,
Поклонники невежественной тьмы!
Неправда! Ложь! - К врагам готовы руку
Мы протянуть, - давайте нам науку!
Уймите свой несправедливый шум!
Учите нас, - мы вам "спасибо" скажем;
Отстали мы? Догоним - и докажем,
Что хоть ленив, но сметлив русский ум.

Вы хитростью заморскою богаты,
А мы спроста в открытую идем,
Вы на словах возвышенны и святы,
А мы себя в святых не сознаем.
Порой у нас (где ж люди к злу не падки?)
Случаются и английские взятки,
И ловкости французской образцы
В грабительстве учтивом или краже;
А разглядишь - так вы и в этом даже
Великие пред нами мудрецы.

Вы навезли широкожерлых пушек,
Громадных бомб и выставили рать,
Чтоб силою убийственных хлопушек
Величие России расстрелять;
Но - вы дадите промах. Провиденье
Чрез вас свое дает нам наставленье,
А через нас самих вас поразит;
Чрез вас себя во многом мы исправим,
Пойдем вперед и против вас поставим
Величия усиленного щит.

И выстрелы с той и другой стихии
Из ваших жерл, коли на то пошло,
Сразят не мощь державную России,
А ваше же к ней привитое зло;
И, крепкие в любви благоговейной,
Мы пред царем сомкнёмся в круг семейной,
И всяк сознай, и всяк из нас почуй
Свой честный долг! - Царя сыны и слуги"
Ему свои откроем мы недуги
И скажем: "Вот! Родимый наш! Врачуй!"

И кто из нас или нечестный воин,
Иль гражданин, но не закона страж,
Мы скажем: "Царь! Он Руси не достоин,
Изринь его из круга, - он не наш".
Твоя казна да будет нам святыня!
Се наша грудь - Отечества твердыня,
Затем что в ней живут и бог и царь,
Любовь к добру и пламенная вера!
И долг, и честь да будут - наша сфера!
Монарх - отец, Отечество - алтарь!

Не звезд одних сияньем лучезарен,
Но рвением к добру страны родной,
Сановник наш будь истинный боярин,
Как он стоит в стихах Ростопчиной!
Руководись и правдой и наукой,
И будь второй князь Яков Долгорукой!
Защитник будь вдовства и сиротства!
Гнушайся всем, что криво, низко, грязно!
Будь в деле чужд Аспазий, Фрин соблазна,
Друзей, связей, родства и кумовства!

И закипят гигантские работы,
И вырастет богатство из земли,
И явятся невиданные флоты,
Неслыханных размеров корабли,
И миллионы всяческих орудий,
И явятся - на диво миру - люди, -
И скажет царь: "Откройся свет во мгле
И мысли будь широкая дорога,
Затем что мысль есть проявленье бога
И лучшая часть неба на земле!"

Мы на тебя глядим, о царь, - и тягость
С унылых душ снимает этот взгляд.
Над Русью ты - увенчанная благость,
И за тебя погибнуть каждый рад.
Не унывай, земля моя родная,
И, прошлое с любовью вспоминая,
Смотри вперед на предлежащий век!
И верь, - твой враг вражду свою оплачет
И замолчит, уразумев, что значит
И русский бог, и русский человек.



К черноокой

Нет, красавица, напрасно
Твой язык лепечет мне,
Что родилась ты в ненастной,
В нашей хладной стороне!
Нет, не верю: издалека
Бурный ветер тебя увлек:
Ты - жемчужина Востока,
Поля жаркого цветок!
Черный глаз и черный волос -
Все не наших русских дев,
И томительный твой голос
Сыплет речь не на распев.
Нет в лице твоем тумана,
И извив живого стана -
Азиатская змея.
Ты глядишь, очей не жмуря,
И в очах кипит смола,
И тропическая буря
Дышит пламенем с чела.
Фосфор в бешенном блистанье -
Взоры быстрые твои,
И сладчайшее дыханье
Веет мускусом любви.



Киев

В ризе святости и славы,
Опоясан стариной,
Старец - Киев предо мной
Возблистал золотоглавый.
Здравствуй, старец величавый!
Здравствуй, труженик святой!

Здравствуй, Днепр - поитель дивной
Незабвенной старины!
Чу! На звон твоей струны
Сердце слышит плеск отзывной,
Удалой, многоразливной
Святославоской волны.

Здесь Владимир кругом тесным
Сыновей своих сомкнул
И хоругви развернул,
И наитьем полн небесным,
Здесь, под знамением крестным,
В Днепр народ свой окунул.

Днепр - Перуна гроб кровавый,
Путь наш к грекам! Не в тебе ль
Русской славы колыбель?
Семя царственной державы,
Пелена народной славы,
Наша крёстная купель?

Ты спешишь в порыве смелом
Краю северному в честь,
О делах его дать весть
Полдня сладостным пределам,
И молву о царстве белом
К морю чёрному принесть.

И красуясь шириною
Ладии носящих вод,
Ты свершаешь влажный ход
Говорливою волною,
Под стремглавной крутизною
Гордых киевских высот.

Цвесть, холмы счастливые, небо вам дозволило,
Славу вам навеяло;
Добрая природа вас возвела и всходила,
Взнежила, взлелеяла;

Насадила тополи, дышит милой негою,
Шепчет сладкой тайною,
Веет ароматами над златобрегою
Светлою Украиною.

Брег заветный! Взыскан ты милостью небесною,
Дланию всесильною:
Каждый шаг означен здесь силою чудесною,
Жизнью безмогильною.

Руси дети мощные! Ополчимся ж, верные,
На соблазны битвою
И сойдём в безмолвии в глубины пещерные
С тёплою молитвою!



Коперник

По Земле разнодорожной
Проходя из века в век,
Под собою - непреложный,
Неподвижный грунт подножный
Видел всюду человек.
Люди - всеми их глазами -
В небе видеть лишь могли
С дном, усыпанным звездами,
Чашу, ставшую краями
Над тарелкою Земли,
С чувством спорить не умея,
Долго, в грезах сонных дум,
Был узлами Птоломея
Связан, спутан смертных ум.
Мир, что был одним в творенье,
Был другим в воображенье:
Там - эфирный океан
Был отверст, созданья план
Был там зодчего достоин -
Беспределен, прост и строен;
Здесь - был смутен, сбивчив он,
Там - премудр, а здесь - мудрен.
Там - Земля, кружась, ходила,
Словно мяч, в кругу планет,
Вкруг громадного горнила,
Изливающего свет;
Здесь - пространств при узких мерах -
Жалось всё в кристальных сферах,
Звезды сплошь с их сводом шли
И вдвойне вращалось Солнце,
Чтоб метать лучи в оконце
Неповертливой Земли.

Рим с высот своей гордыни
Клял науку - и кругом,
Что казалось в веке том
Оскорблением святыни,
Что могло средь злых потех
Возбуждать лишь общий смех
И являться бредом въяве
И чего, средь звездных дел,
Утверждать, при полной славе,
Тихо Браге не посмел, -
Неба страж ночной, придверник,
Смело "Да! - сказал Коперник. -
Высшей мудрости черты -
В планах, полных простоты!
Бог - премудр. В твореньях явен
Коренной закон родства:
С братом - волей божества -
Всяк из братии равноправен.
Дети Солнца одного,
Сестры - зримые планеты -
Им сияют, им согреты, -
Средоточен лик его!
На него все взор возводят,
Доля с долей тут сходна,
Вкруг него они все ходят,
А Земля - из них одна, -
Ergo - ходит и она!"

И, едва лишь зоркий разум
В очи истине взглянул,
Верной мысли луч сверкнул,
Словно молния, - и разом
Свод - долой! Весь звездный клир
Прянул россыпью в эфир,
И - не в области творенья,
Но в хаосе разуменья -
Воссоздался божий мир.
В бесконечных, безначальных,
Необъятных небесах -
Тех тяжелых сфер кристальных
Вдруг не стало - пали в прах!
И средь строя мирового,
Плоский вид свой округля,
Вкруг светила золотого
В безднах двинулась Земля!

"У!" - кричат невежд мильоны,
Те - свернули кулаки,
Эти - кажут языки,
Там ревут враги-тевтоны,
Там - грозит проклятьем Рим,
Там - на сцене гистрионы
Свищут, - гений - невредим.
Где друзья ему "Заставим
Их умолкнуть!" - говорят,
Он в ответ: "К чему? Оставим,!
Пусть! - Не ведят, что творят!"



Лебедь

Ветер влагу чуть колышет
В шопотливых камышах.
Статный лебедь тихо дышит
На лазуревых струях:
Грудь, как парус, пышно вздута,
Величава и чиста;
Шея, загнутая круто,
Гордо к небу поднята;
И проникнут упоеньем
Он в державной красоте
Над своим изображеньем,
Опрокинутый в воде.

Что так гордо, лебедь белый,
Ты гуляешь по струям?
Иль свершил ты подвиг смелый?
Иль принёс ты пользу нам?
- Нет, я праздно, - говорит он, -
Нежусь в водном хрустале.
Но недаром я упитан
Духом гордым на земле.
Жизнь мою переплывая,
Я в водах отмыт от зла,
И не давит грязь земная
Мне свободного крыла.
Отряхнусь - и сух я стану;
Встрепенусь - и серебрист;
Запылюсь - я в волны пряну,
Окунусь - и снова чист.

На брегу пустынно - диком
Человека я встречал
Иль нестройным, гневным криком,
Иль таился и молчал,
И как голос мой чудесен,
Не узнает он вовек:
Лебединых сладких песен
Недостоин человек.
Но с наитьем смертной муки,
Я, прильнув к моим водам,
Сокровенной песни звуки
Прямо небу передам!
Он, чей трон звездами вышит,
Он, кого вся твердь поёт,
Он - один её услышит,
Он - один её поймёт!

Завещаю в память свету
Я не злато, не сребро,
Но из крылий дам поэту
Чудотворное перо;
И певучий мой наследник
Да почтит меня хвалой,
И да будет он посредник
Между небом и землёй!
Воспылает он - могучий
Бич порока, друг добра -
И над миром, как из тучи,
Брызнут молнии созвучий
С вдохновенного пера!

С груди мёртвенно - остылой,
Где витал летучий дух,
В изголовье деве милой
Я оставлю мягкий пух,
И ему лишь, в ночь немую,
Из - под внутренней грозы,
Дева вверит роковую
Тайну пламенной слезы,
Кос распущенных змеями
Изголовье перевьёт
И прильнёт к нему устами,
Грудью жаркою прильнёт,
И согрет её дыханьем,
Этот пух начнёт дышать
И упругим колыханьем
Бурным персям отвечать.
Я исчезну, - и средь влаги,
Где скользил я, полн отваги,
Не увидит мир следа;
А на месте, где плескаться
Так любил я иногда,
Будет тихо отражаться
Неба мирная звезда.



Лестный отказ

Пока я разумом страстей не ограничил,
Несчастную любовь изведал я не раз;
Но кто ж, красавицы, из вас.
Меня, отвергнув, возвеличил?
Она - единая! - Я душу ей открыл:
Любовь мечтателя для ней была не новость;
Но как её отказ поэту сладок был!
какую, лестную суровость
Мне милый лик изобразил!
"Сносней один удар, чем долгое томленье, -
Она сказала мне, - оставь меня, уйди!
Я не хочу напрасно длить волненье
В твоей пылающей груди.
Я не хочу, чтоб в чаяньи тревожном
Под тяжестию мной наложенных оков
В толпе ненужных мне рабов
Стоял ты пленником ничтожным.
Другие - пусть! - довольно, коль порой.
Когда мне не на чем остановить вниманье,
Я им, как нищими подаянье,
Улыбку, взгляд кидаю мой -
Из милости, из состраданья.
Тебе ль равняться с их судьбой?
Рождённому для дум им жизни не безплодной,
Тебе ли принимать богатою душой
Убогие дары от женщины холодной?
Я не хочу обманом искушать
Поэта жар и стих покорной
И полунежностью притворной
Тебе коварно вдохновлять,
Внушать страдальцу песнопенья
И звукам, вырванным из сердца глубины,
Рассеянно внимать с улыбкой одобренья
И спрашивать: кому они посвящены?
Заветных для мня ты струн не потревожишь -
Нет! Для меня - к чему таить? -
Необходим ты быть не можешь,
А лишний - ты не должен быть!"
И я внимал словам ласкательно суровым;
Ловила их душа пленённая моя;
Я им внимал - и с каждым словом
Я крепнул думою и мужественнел я;
И после видел я прозревшими очами,
Как головы других покорности в залог,
У ног красавицы простёртыми кудрями
Сметали пыль с прелестных ног.
Пустой надеждою питался каждый данник,
А я стоял вдали - отвергнутый избранник.



Любительнице спокойствия

Ты говоришь - спокойствие дороже
Тебе всего, всей прелести мирской, -
И рад бы я быть вечно настороже,
Чтоб охранять твой женственный покой,
Чтобы неслись тревоги жизни мимо,
А ты на них смотрела бы шутя,
Меж сладких грез, легко, невозмутимо,
Как милое, беспечное дитя.
Когда толпа рушителей покоя
Со всех сторон несносная шумит,
Я, над твоим успокоеньем стоя,
Мигал бы им: тс! Не шумите: спит.
Но иногда чтоб цену лишь умножить
Спокойствия в глазах твоих, - тебя
Порой я сам желал бы потревожить,
Хотя б навлек гнев твой на себя.
Скажу: "Проснись! Мне хочется лазури:
Дай мне на миг взглянуть тебе в глаза!
Как ты спала? Не виделось ли бури
Тебе в мечтах? Не снилась ли гроза?
И не было неловко, душно, знойно
Тебе во сне?" - И молвлю, миг спустя:
"Ну, бог с тобой, мой ангел, спи спокойно!
Усни опять, прелестное дитя!"



Люцерн

Дыша безмятежно и мерно,
Храня светло - зеркальный вид,
Под сению башен Люцерна
Зеленое озеро спит.
Блестят его струек узоры,
Светла его мелкая рябь,
И нежит и радует взоры
Его изумрудная хлябь,
И складки как тонко рядами
Бегут по утоку воды,
Как будто бы ангел перстами
Ведет этих складок ряды;
И крытые дымкой тумана
При озере этом стоят
Два крепких земных великана;
То - Риги - гора и Пилат.
Меж ними, в пучину эфира,
В его лучезарную высь
Громады альпийского мира
Могучей семьей вознеслись.
Та - острой подобная крыше,
Та - словно с аркадами мост.
Идут они выше и выше,
Как будто на спор вперерост,
И гнутых и ломаных линий
Волшебный, картинный надрез
Подходит в дали темно-синей
Под купол бездонных небес.
Чем дальше - тем больше означен
Их очерк; их дымчатый вид
Чем дальше, тем больше прозрачен
И с небом загадочно слит.
Иные, средь гордого взбега
Сияя денницы в лучах,
Покровы из вечного снега
Несут на широких плечах;
И снег так легко разметался,
Так бережно лег на хребты,
Как будто измять их боялся
Святых изваяний черты.
А те - облаками пушатся
И дымно парят в вышине,
Как будто кадильно курятся
В безмолвной молитве оне.
И с ними молюсь я умильно
И с ними тону в небесах,
И крупные слезы обильно
В моих накипают глазах.
Для чувства ищу выражений
И слов... Но одетый в лучи
Природы невидимый гений
Мне шепчет: не порти! молчи!



Маша

Кто там в поле ходит, звездочкой мелькая?
Лишь одна на свете девушка такая!
Машу крепко любит целое селенье,
Маша - сердцу радость, Маша - загляденье.
Да и как на Машу не смотреть с любовью?
Огненные глазки с соболиной бровью,
Длинный, длинный в косу заплетенный волос;
Спеть ли надо песню? - Чудо что за голос!
В лес пойдет голубка брать грибов иль ягод -
Лес угрюмый станет веселее на год,
Ветерок шалит с ней, всё ей в складки дует,
Рвет платочек с шеи, в плечико целует,
И лесные пташки ближе к ней садятся,
Для других - пугливы, Маши не боятся;
Тучка в божьем небе плакать соберется,
А на Машу взглянет, да и улыбнется.
Вот идет уж с поля Маша, да с обновой:
Мил-хорош веночек нежный, васильковый
На ее головке; хороша обновка,
Хороша и Маша - чудная головка!
Как венок умела свить она искусно!
Только, видно, милой отчего-то грустно, -
Так ходить уныло Маша не привыкла, -
Глазки прослезились, голова поникла.

Молодец удалый, чье кольцо на ручке -
У красы-девицы, с месяц уж в отлучке,
Ждет Василья Маша, ждет здесь дорогая,
А уж там явилась у него другая;
Под вечер однажды, тая в неге вешней,
В садике зеленом сидя под черешней
И целуя Насте выпуклые плечи,
Говорил изменник клятвенные речи,
И ее он к сердцу прижимал украдкой,
Нежно называя лапушкой, касаткой, -
И никто бы тайны этой не нарушил,
Только речь Василья ветерок подслушал,
Те слова и вздохи на лету хватая
И чрез сад зеленый к лесу пролетая.
Ветерок, ту тайну взяв себе на крылья,
Заиграл, запрыгал и, собрав усилья,
Превратился в вихорь, засвистал, помчался,
В темный лес ударил - темный закачался.
Зашумел, нагнулся, словно в тяжкой думе, -
Весточка измены разносилась в шуме.
На одной из веток птичка отдыхала
В том лесу дремучем, - птичка всё узнала;
С ветки потрясенной, опасаясь бури,
Птичка полетела быстро по лазури
И взвилась тревожно неба к выси дивной
С грустным щебетаньем, с трелью заунывной.
Слышалось: "Вот люди! вот их постоянство!"
Ну да кто там слышал? - Воздух да пространство!
Нет, не утаится ветреное дело, -
В небе в это время облако летело -
Облако узнало... Ну да тайна ляжет
Всё же тут в могилу, облако не скажет,
Облако ведь немо; тут конец угрозы.
Да, тут нету речи, да найдутся слезы, -
Грудь земли иссохшей слезы те увлажат
И о темном деле внятно ей расскажут.
Облако надулось гневом благородным,
Стало черной тучей и дождем холодным
Землю напоило, - и уж тайна бродит
В черноземе поля, и потом выходит
Из земли наружу свежими цветками,
И, во ржи синея, смотрит васильками, -
И веночек Маши нежный, васильковый
Голову сдавил ей думою свинцовой;
Маша убралась лишь этими цветами -
Залилась бедняжка горькими слезами.



Море

В вечернем утишьи покоятся воды,
Подёрнуты лёгкой паров пеленой;
Лазурное море - зерцало природы -
Безрамной картиной лежит предо мной.
О море! - ты дремлешь, ты сладко уснуло
И сны навеваешь на душу мою;
Свинцовая дума в тебе потонула,
Мечта лобызает поверхность твою.
Отрадна, мила мне твоя бесконечность;
В тебе мне открыта красавица - вечность;
Брега твои гордым раскатом ушли
И скрылась от взора в дали безответной:
У вечности также есть берег заветный,
Далёкий, незримый для сына земли;
На дне твоём много сокровищ хранится,
Но нам недоступно, безвестно оно;
И в вечности также, быть может, таится
Под тёмной пучиной богатое дно,
Но, не дано силы уму - исполину:
Мысль кинется в бездну - она не робка,
Да груз её лёгок и нить коротка!

Солнце в облаке играет,
Запад пурпуром облит,
Море солнца ожидает,
Море золотом горит;
И из облачного края
Солнце, будто покидая
Пелены и колыбель,
К морю сладостно склонилось
И младенцем погрузилось
В необъятную купель;
И с волшебной полутьмою
Ниспадая свысока,
В море пышной бахромою
Окунулись облака.

Безлунна ночь. Кругом она
Небрежно звезды разметала,
Иные в тучах затеряла,
И неги тишь ее полна.
И небеса и море дремлют,
И ночь, одеянную мглой,
Как деву смуглую объемлют
И обнялись между собой.
Прекрасны братские объятья!
Эфир и море! - Вы ль не братья?
Не явны ль очерки родства
В вас, две таинственные бездны?
На море искры - проблеск звездный
На небе тучи - острова;
И, кажется, в ночном уборе
Волшебно опрокинут мир:
Там - горнее с землями море,
Здесь, долу - звезды и эфир.

Чу! там вздохи переводит
неги полный ветерок;
Солнце из моря выходит
На раскрашенный восток,
Будто бросило купальню
И, любовию горя,
Входит в пурпурную спальню
Где раскинулась заря,
И срывая тени ночи,
Через радужный туман
Миру в дремлющие очи
Бьет лучей его фонтан.
Солнце с морем дружбу водит,
Солнце на ночь к морю сходит, -
Вышло, по небу летит,
С неба на море глядит,
И за дружбу неба брату
От избытка своего
Дорогую сыплет плату,
Брызжет золотом в него;
Море злата не глотает,
Отшибает блеск луча,
Море гордо презирает
Дар ничтожный богача;
Светел лик хрустально - зыбкой,
Море тихо - и блестит,
Но под ясною улыбкой
Думу темную таит:

"Напрасно, о солнце, блестящею пылью
С высот осыпаешь мой вольный простор!
Одежда златая отрадна бессилью,
Гиганту не нужен роскошный убор.
Напрасно, царь света, с игрою жемчужной
Ты луч свой на персях моих раздробил:
Тому ль нужны блестки и жемчуг наружной,
Кто дивные перлы в груди затаил?
Ты радуешь, греешь пределы земные,
Но что мне, что стрелы твои калены!
По мне проскользая, лучи огневые
Не греют державной моей глубины".

Продумало море глубокую думу;
Смирна его влага: ни всплеска, ни шуму!
Но тишь его чем - то грозящим полна;
Заметно: гиганта томит тишина.
Сон тяжкий его оковал - и тревожит,
Смутил, взволновал - и сдавил его грудь;
Он мучится сном - и проснуться не может,
Он хочет взреветь - и не в силах дохнуть.
Взгляните: трепещет дневное светило.
Предвидя его пробуждения миг,
И нет ли где облака, смотрит уныло,
Где б спрятать подернутый бледностью лик...

Вихорь! Взрыв! - Гигант проснулся,
Встал из бездны мутный вал,
Развернулся, расплеснулся,
Закипел, заклокотал.
Как боец, он озирает
Взрытых волн степную ширь,
Рыщет, пенится, сверкает -
Среброглавый богатырь!

Кто ж идет на вал гремучий?
Это он - пучины царь,
Это он - корабль могучий,
Волноборец, храм пловучий,
Белопарусный алтарь!
Он летит, ширококрылый,
Режет моря крутизны,
В битве вервия, как жилы
У него напряжены,
И как конь, отваги полный,
Выбивает он свой путь,
Давит волны, топчит волны,
Гордо вверх заносит грудь.
И с упорными стенами,
С неизменною кормой,
Он, как гений над толпой,
Торжествует над волнами.
Тщетно бьют со всех сторон
Влажных гор в него громады:
Нет могучему преграды!
Не волнам уступит он -
Нет; пусть прежде вихрь небесный,
Молний пламень перекрестный
Мачту, парус и канат
Изорвут, испепелят!
Лишь тогда безвластной тенью
Труп тяжелый корабля
Влаги бурному стремленью
Покорится, без руля...

Свершилось... Кончен бег свободной
При вопле бешеных пучин
Летит на грань скалы подводной
Пустыни влажной бедуин.
Удар - и взят ревущей бездной,
Измят, разбит полужелезной,
И волны с плеском на хребтах
Разносят тяжкие обломки,
И с новым плеском этот прах
От волн приемлют их потомки.
О чем шумит мятежный рой
Сих чад безумных океана?
Они ль пришельца - великана
Разбили в схватке роковой?
Нет; силы с небом он изведал,
Под божьим громом сильный пал,
по вихрю мысли разметал,
Слепым волнам свой остров предал,
А груз - пучинам завещал;
И море в бездне сокровенной
тот груз навеки погребло
И дар богатый, многоценной
В свои кораллы заплело.

Рев бури затихнул, а шумные волны
Все идут, стремленья безумного полны; -
Одни исчезают, другим уступив
Широкое место на вечном просторе.
Не тот же ль бесчисленных волн перелив
В тебе, человечества шумное море?
Не так же ль над зыбкой твоей шириной
Вослед за явленьем восходит явленье,
И время торопит волну за волной,
И волны мгновенны, а вечно волненье?

Здесь - шар светоносный над бездной возник,
И солнце свой образ на влаге узнало,
А ты, море жизни, ты - божье зерцало,
Где видит он, вечный, свой огненный лик!

О море, широкое, вольное море!
Ты шумно, как радость, глубоко, как горе;
Грозна твоя буря, светла твоя тишь;
Ты сладко волненьем душе говоришь.

Люблю твою тишь я: в ней царствует нега;
На ясное, мирное лоно твое
Смотрю я спокойно с печального брега,
И бьется отраднее сердце мое;
Но я не хотел бы стекла голубого
В сей миг беспокойной ладьей возмутить
И след человека - скитальца земного -
На влаге небесной безумно чертить.

Когда ж над тобою накатятся тучи,
И ветер ударит по влаге крылом,
И ал твой разгульный, твой витязь могучий,
Серебряным гребнем заломит шелом,
И ты, в красоте величавой бушуя,
Встаешь, и стихий роковая вражда
Кипит предо мною - о море! тогда,
Угрюмый, от берега прочь отхожу я.
Дичусь я раскатов валов твоих зреть
С недвижной границы земного покоя:
Мне стыдно на бурю морскую смотреть,
Лениво на твердом подножьи стоя.
Тогда, если б взор мой упал на тебя,
Тобою бы дико душа взлюбовалась,
И взбитому страстью, тебе б показалась
Обидной насмешкой улыбка моя,
И занято небо торжественным спором,
Сияя в венце громового огня,
Ты б мне простонало понятным укором,
Презрительно влагой плеснуло в меня!

Я внемлю разливу гармонии дивной...
Откуда?.. Не волны ль играют вдали?
О море, я слышу твой голос призывной,
И рвусь, и грызу я оковы земли.
О, как бы я жадно окинул очами
Лазурную рябь и лазурную твердь!
Как жадно сроднился б с твоими волнами!
Как пламенно бился б с родными насмерть!
Я понял бы бури музыку святую,
Душой проглотил бы твой царственный гнев,
Забыл песни неги, и песнь громовую
Настроил под твой гармонический рев!



Мороз

Чу! С двора стучится в ставни:
Узнаю богатыря.
Здравствуй, друг, знакомец давний!
Здравствуй, чадо декабря!
Дым из труб ползёт лениво;
Снег под полозом визжит;
Солнце бледное спесиво
Сквозь туман на мир глядит.

Я люблю сей благодатный
Острый холод зимних дней.
Сани мчатся. Кучер статный,
Окрылив младых коней,
Бодр и красен: кровь играет,
И окладисто - горда,
Серебрится и сверкает
В снежных искрах борода.
Кони полны рьяной прыти!
Дым в ноздрях, в ногах - метель!
А она - то? - Посмотрите:
Как мила теперь Адель!
Сколько блеску хлад ей придал!
Други! Это уж не тот
Бледный, мраморный ваш идол:
В этом лике жизнь цветёт;
Членов трепетом и дрожью
Обличён заветный жар,
И из уст, дышавших ложью,
Бьёт теперь - чистейший пар,
Грудь в движении волнистом;
Неги полное плечо,
Кроясь в соболе пушистом,
Шевелится горячо;
Летней, яркою денницей
Пышно искрятся глаза;
И по шёлковой реснице
Брызжет первая слеза.

Кто ж сей мрамор на досуге
Оживил? - Таков вопрос.
Это он - не льститесь, други, -
Это он - седой мороз!
Жадно лилии он щиплет,
И в лицо, взамен их, сыплет
Пламя свежих, алых роз.
Лишь его гигантской мочи
Эти гибельные очи
Удалось пронять до слёз.



Москва (Близко... Сердце встрепенулось)

Близко... Сердце встрепенулось;
Ближе... ближе... Вот видна!
Вот раскрылась, развернулась, -
Храмы блещут: вот она!
Хоть старушка, хоть седая,
И вся пламенная,
Светозарная, святая,
Златоглавая, родная
Белокаменная!
Вот - она! - давно ль из пепла?
А взгляните: какова!
Встала, выросла, окрепла,
И по - прежнему жива!
И пожаром тем жестоким
Сладко память шевеля,
Вьётся поясом широким
Вкруг высокого Кремля.
И спокойный, величавый,
Бодрый сторож русской славы -
Кремль - и красен и велик,
Где, лишь божий час возник,
Ярким куполом венчанна
Колокольня Иоанна
Движет медный свой язык;
Где кресты церквей далече
По воздушным ступеням
Идут, в золоте, навстречу
К светлым, божьим небесам;
Где за гранями твердыни,
За щитом крутой стены.
Живы таинства святыни
И святыня старины.
Град старинный, град упорный,
Град, повитый красотой,
Град церковный, град соборный
И державный, и святой!
Он с весёлым русским нравом,
Тяжкой стройности уставам
Непокорный, вольно лёг
И раскинулся, как мог.
Старым навыкам послушной
Он с улыбкою радушной
Сквозь раствор своих ворот
Всех в объятия зовёт.
Много прожил он на свете.
Помнит предков времена,
И в живом его привете
Нараспашку Русь видна.

Русь... Блестящий в чинном строе
Ей Петрополь - голова,
Ты ей - сердце ретивое,
Православная Москва!
Чинный, строгий, многодумной
Он, суровый град Петра,
Полн заботою разумной
И стяжанием добра.
Чадо хладной полуночи -
Гордо к морю он проник:
У него России очи,
И неё судьбы язык.
А она - Москва родная -
В грудь России залегла,
Углубилась, вековая.
В недрах клады заперла.
И вскипая русской кровью
И могучею любовью
К славе царской горяча,
Исполинов коронует
И звонит и торжествует;
Но когда ей угрожает
Силы вражеской напор,
Для себя сама слагает
Славный жертвенный костёр
И, врагов завидя знамя,
К древней близкое стене,
Повергается во пламя
И красуется в огне!
Долго ждал я... грудь тоскою -
Думой ныне голова;
Наконец ты предо мною,
Ненаглядная Москва!
Дух тобою разволнован,
Взор к красам твоим прикован.
Чу! Зовут в обратный путь!
Торопливого привета
Вот мой голос: многи лета
И жива и здрава будь!
Да хранят твои раскаты
Русской доблести следы!
Да блестят твои палаты!
Да цветут твои сады!
И одета благодатью
И любви и тишины
И означена печатью
Незабвенной старины,
Без пятна, без укоризны,
Под наитием чудес,
Буди славою отчизны,
Буди радостью небес!



Москва (День гас, как в волны погружались)

     Дума

День гас, как в волны погружались
В туман окрестные поля,
Лишь храмы гордо возвышались
Из стен зубчатого Кремля.

Одета ризой вековою,
Воспоминания полна,
Явилась там передо мною
Страны родимой старина.

Когда над Русью тяготело
Иноплеменное ярмо
И рабство резко впечатлело
Свое постыдное клеймо,

Когда в ней распри возникали,
Князья, забыв и род и сан,
Престолы данью покупали,
В Москве явился Иоанн.

Потомок мудрый Ярослава
Крамол порывы обуздал,
И под единою державой
Колосс распадшийся восстал.

Соединенная Россия,
Изведав бедствия оков
Неотразимого Батыя,
Восстала грозно на врагов.

Почуя близкое паденье,
К востоку хлынули орды,
И их кровавые следы
Нещадно смыло истребленье.

Потом и Грозный, страшный в брани,
Надменный Новгород смирил
И за твердынями Казани
Татар враждебных покорил.

Но, жребий царства устрояя,
Владыка грозный перешел
От мира в вечность, оставляя
Младенцу-сыну свой престол;

А с ним, в чаду злоумышлении
Бояр, умолк закона глас -
И, жертва тайных ухищрений,
Младенец царственный угас.

Тогда, под маскою смиренья
Прикрыв обдуманный свой ков,
Взошел стезею преступленья
На трон московский Годунов.

Но власть, добытая коварством,
Шатка, непрочен чуждый трон,
Когда, поставленный над царством,
Попран наследия закон;

Борис под сению державной
Недолго бурю отклонял:
Венец, похищенный бесславно,
С главы развенчанной упал...

Тень убиенного явилась
В нетленном саване молвы -
И кровь ручьями заструилась
По стогнам страждущей Москвы,

И снова ужас безначалии
Витал над русскою землей, -
И снова царству угрожали
Крамолы бранною бедой.

Как божий гнев, без укоризны
Народ все бедствия сносил
И о спасении отчизны
Творца безропотно молил,

И не напрасно, - провиденье,
Источник вечного добра,
Из праха падших возрожденье
Явило в образе Петра.

Посланник боговдохновенный,
Всевышней благости завет,
Могучей волей облеченный,
Великий рек: да будет свет

В стране моей, - и Русь прозрела;
В ряду его великих дел
Звезда счастливая блестела -
И мрак невежества редел.

По мановенью исполина,
Кругом - на суше и морях -
Обстала стройная дружина,
Неотразимая в боях,

И, оперенные громами,
Орлы полночные взвились, -
И звуки грома меж строями
В подлунной славой раздались.

Так царство русское восстало!
Так провиденье, средь борьбы
Со мглою света, совершало
Законы тайные судьбы!

Так, славу Руси охраняя,
Творец миров, зиждитель сил
Бразды державные вручил
Деснице мощной Николая!

Престольный град! так я читал
Твои заветные преданья
И незабвенные деянья
Благоговейно созерцал!



На 1861

"О господи! Как время-то идет!" -
Твердило встарь прабабушкино племя,
И соглашался с этим весь народ.
Да полно, так ли? Движется ли время?
У нас в речах подчас неверен слог,
Толкуем мы о прошлом, преходящем
И будущем, а в целом - мир и бог
Всегда живут в одном лишь настоящем.

И нету настоящему конца,
И нет начала. Люди вздор городят
О времени, - оно для мудреца
Всегда стоит, они ж идут, проходят
Или плывут по жизненной реке
И к берегам относят то движенье,
Которое на утлом челноке
Свершают сами. Всюду - заблужденье.

О род людской! Морщины лбов
Считает он, мытарства и невзгоды,
Число толчков, число своих гробов
И говорит: "Смотрите! Это - годы.
Вот счет годов - по надписям гробниц,
По памятникам, храмам, обелискам".

Не полно ль годы цифрами считать
И не пора ль меж новостей, открытий
Открытому сознанью место дать,
Что мир созрел для дел и для событий?

О, вознесись к творцу, хвалебный глас,
От всей России в упованье смелом,
Что новый год, быть может, и для нас
Означится великим, чудным делом!
О, если б только - в сторону мечи!
И если бы средь жизненного пира
Кровь не лилась! Господь нас научи
Творить дела путем любви и мира!

Воистину то был бы новый год,
И новый век, и юбилей наш новый
И весь людской возликовал бы род,
Объят всемирной церковью Христовой.



На море

Ударил ветр. Валы Евксина
Шумят и блещут подо мной,
И гордо вздулся парус мой
На гордых персях исполина.
Мой мир, оторван от земли,
Летит, От берега вдали
Теряет власть земная сила;
Здесь только небо шлет грозу;
Кругом лишь небо, а внизу -
Одна широкая могила.
И лежа я, раздумья полн,
С размашистой качели волн -
От корня мачты - к небу очи
Приподнимал, и мнилось мне:
Над зыбью моря звезды ночи
Качались в темной вышине;
Всё небо мерно колыхалось,
И неподвижную досель
Перст божий зыблет, мне казалось,
Миров несметных колыбель, -
И тихо к горизонту падал
Мой взор: там вал разгульный прядал.
И из - за края корабля
Пучина грудь приподнимала
И глухо вздох свой разрешала
Седые кудри шевеля.



Над рекой

Долго, по целым часам над широкой рекою
В думах сижу я и взоры на влаге покою,
Взгляд на реку представляет мне жизни теченье...
(Вы уж меня извините на старом сравненье:
Пусть и не ново оно, да лишь было б не дурно!)
Вот на реке - примечайте - то тихо, то бурно,
Чаще ж - ни то, ни другое, а так себе, хлябью
Ходит поверхность воды или морщится рябью.
Вот челноки, челноки, много лодочек разных,
Много гребцов, и пловцов, и рабочих, и праздных;
Ялики, боты плывут, и красивы и крепки,
Утлые идут ладьи, и скорлупки, и щепки.
Эти плавучие зданья нарядны, то принцы!
Прочие ж - мелочь, так - грязный народ, разночинцы.
Те по теченью плывут, обгоняя друг друга,
Этот же - против теченья, - ну, этому туго!
Крепче греби! - Вот сам бог ему силы прибавил, -
Ветер попутный подул, так он парус поставил,
Ладно! Режь воду да парус держи осторожно, -
Чуть что не так - и как раз опрокинуться можно, -
Лодке убогой под ветром погибнуть нетрудно. -
Вот выплывает большое, тяжелое судно,
Парус огромный, пузатый, с широкой каймою,
Шумно вода и сопит и храпит под кормою,
Под носом - пена, движение важное, - барин!
Даже и ветру не хочет сказать "благодарен".
Лодочка сзади привязана; панская ласка
Тащит вперед ее, плыть и легко... да привязка!
Я не желал бы такою быть лодкой - спасибо!
Лучше уж буду я биться, как на суше рыба,
Лучше в боренье с волной протащу свою долю
Сам по себе, полагаясь на божию волю! -
Вот, развалясь, величаясь своими правами,
Едет широкая барыня-барка с дровами,
С топливом славным; как север зимою повеет-
Многих она удовольствует, многих согреет,
Щедрая барыня! - Есть и в салонах такие,
Как поглядишь да послушаешь сплетни людские. -
Это же что? - Тут уж в быль перешла небылица:
Глядь! По волнам водяная летит колесница;
Словно пылит она, так от ней брызги крутятся,
Тряско стучит и гремит, и колеса вертятся.
Экой корабль! С середины глядит самоваром:
Искры летят из трубы между дымом и паром;
Пышет огнем, попирая послушную воду;
Пена вокруг, а на палубе - эко народу!
Мыслю, любуясь таким огневым организмом:
Этот вельможа устроен с большим механизмом,
Против теченья идет, как там ветер ни дует;
В тишь он далёко вокруг себя зыбь разволнует,
Так что кругом закачаются лодки и челны, -
И не хотел бы попасть я в подобные волны, -
Слабый челнок мой другие пусть волны встречает,
Только волны от вельможи боюсь - укачает. -
Мысленно я между тем над рекою гадаю:
Меж челноками один я за свой принимаю;
Вот - мой челнок, потихоньку, на веслах, на мале,
К берегу держит, от злых пароходов подале;
Вслед за иным не дойдет до величья он в мире,
Ну да он сам по себе, а иной - на буксире;
Песни поет мой гребец - не на славу, не звонко,
Было бы только лишь в меру его голосенка;
Жребий безвестный и бедность его не печалит,
Вот он еще поплывёт, поплывет - и причалит
К берегу - стой! Вот лесок, огородец, полянка!
Вот и дымок, огонек и на отдых - землянка!



Незабвенная

В дни, когда в груди моей чувство развивалося
Так свежо и молодо
И мечтой согретое сердце не сжималося
От земного холода, -
В сумраке безвестности за Невой широкою,
Небом сокровенная,
Как она несла свою тихо и торжественно
Грудь полуразвитую!
Как глубоко принял я взор ее божественной
В душу ей открытую!
На младом челе ее - над очей алмазами
Дивно отражалося,
Как ее мысль тихая, зрея в светлом разуме
Искрой разгоралася,
А потом из уст ее, словом оперенная,
Голубем пленительным
Вылетала чистая, в краски облеченная,
С шумом упоительным.
Если ж дева взорами иль улыбкой дружнею
Юношу лелеяла -
Негою полуденной, теплотою южною
От прелестной веяло.

Помните ль, друзья мои? там ее видали мы
Вечно безмятежную,
С радостями темными, с ясными печалями
И с улыбкой нежною.
С ней влеклись мечтатели в области надзвездные
Помыслами скрытными;
Чудная влекла к себе и сердца железные
Персями магнитными.

Время промчалося: скрылся ангел сладостной!
Все исчезло с младостью -
Все, что только смертные на земле безрадостной
Называют радостью...
Перед девой новою сердца беспокойного
Тлело чувство новое;
Но уж было чувство то - после лета знойного
Солнце сентябревое.
Предаю забвению новую прелестницу,
В грудь опустошенную
Заключив лишь первую счастья провозвестницу
Деву незабвенную.

Всюду в жизни суетной - в бурях испытания
Бедность обнаружена;
Но, друзья, не беден я: в терниях страдания
Светится жемчужина -
И по граням памяти ходит перекатная,
Блещет многоценная:
Это перл души моей - дева невозвратная,
Дева незабвенная!



Ночь

Всё смолкло. Тишина в чертогах и во храмах;
Ночь над Петрополем прозрачна и тепла;
С отливом пурпурным, подвижна и светла
Нева красуется в своих гранитных рамах,
И так торжественно полна её краса,
Что, кажется, небес хрустальных полоса
Отрезана, взята с каймой зари кровавой
И кинута к ногам столицы величавой,
Чтобы восставшая в час утренний от сна
Над этим зеркалом оправилась она.
Скользит по влаге челн. Свободно, без усилья
Летит он; вёслами бока окрылены;
Грудь острая крепка, размашистые крылья
Росли в родных лесах, в дубравах рождены;
Они склоняются и с шумом тонут дружно,
Вдруг вынырнут они, - с них прыснет дождь жемчужной,
И брызги окропят поверхность гладких струй.
Задумчив юноша над гладкою равниной
Плывёт. Ему незрим челна спокойный бег;
А этот каменный великолепный брег
Проходит перед ним широкою картиной,
И пышно тянется необозримый ряд
Сих зданий вековых, сна царственных громад,
И каждая из них, приблизясь постепенно,
Взглянув на путника сурово и надменно,
Отводит медленно от грустного пловца
И стёкла и врата блестящего лица.
И вот заветный дом, где вьётся чёрный локон,
Где ножка дивная паркет животворит;
И тот на юношу бесчувственно глядит
Недвижной синевой своих широких окон,
И пуст на высоте привешенный балкон.
Молчит ночной гребец. Везде глубокий сон.



Ночью

Ночь темна и тепла;
Благодатная мгла
На долины легла.

Горы в дымке ночной
Восстают предо мной
Необъятной стеной.

Вышина! Тишина!
Люди... Ночь их полна
Обаянием сна.

Но где шум их заглох, -
Принимают мой вздох
И природа и бог.



Обвинение

И твой мне милый лик запечатлен виной.
Неотразимое готов обвиненье.
Да - ты виновна предо мной
В невольном, страшном похищеньи.
Одним сокровищем я в мире обладал,
Гордился им, над ним рыдал.
Его таил от взоров света
В непроницаемой глуши,
Таил - под рубищем поэта
На дне измученной души.
Ты унесла его лукаво:
На лоно счастья мне голову склоня,
Ты отняла навеки у меня
Моё великое, единственное право:
То право - никогда, кончая жизни путь,
С усмешкою горькою на прошлое взглянуть,
На всё, что рок мне в мире заповедал,
На всё, что знал и проклял я,
И с торжеством сказать друзьям моим: друзья!
Вот жизнь моя. Я счастия не ведал
Теперь - застенчиво я буду умирать.
Начав минувшего черты перебирать,
Блаженства образ я увижу
Среди моих предсмертных грёз
И мой последний час увижу
Среди моих предсмертных грёз
И мой последний час унижу
До сожаленья и до слёз, -
И в совести упрём родится беспокойный:
Зачем я, счастья недостойный,
Сосуд его к устам горящим приближал?
Зачем не умер я в тоске перегорая?
Зачем у неба похищал
Частицы божеского рая?
И боязливо я взгляну на небеса
И остывающей рукою
С последним трепетом прикрою
Слезами полные глаза.



Облака

Ветра прихотям послушной,
Разряженный, как на пир,
Как пригож в стране воздушной
Облаков летучий мир!
Клубятся дымчатые груды,
Восходят, стелются, растут,
И, женской полные причуды,
Роскошно тёмны кудри вьют.
Привольно в очерках их странных
Играть мечтами. Там взор найдёт
Эфирной армии полёт
На грозный бой в нарядах бранных,
Или, в венках, красот туманных
Неуловимый хоровод.

Вот, облаков покинув круг волнистой,
Нахмурилось одно - и отошло;
В его груди черно и тяжело,
А верх горит в опушке золотистой;
Как царь оно глядит на лик земной:
Чело в венце, а грудь полна тоской.
Вот - ширится и крыльями густыми
Объемлет дол, - и слёзы потекли
В обитель слёз, на яблоко земли,
А между тем кудрями золотыми
С его хребта воздушно понеслись
Янтарные, живые кольца в высь.

Всё мрачное мраку, а фебово Фебу!
Всё дольное долу, небесное небу!

Снова ясно; вся блистая,
Знаменуя вечный пир,
Чаша неба голубая
Опрокинута на мир.
Разлетаюсь вольным взглядом:
Облака, ваш круг исчез!
Только там вы мелким стадом
Мчитесь в темени небес.
Тех высот не сыщут бури;
Агнцам неба суждено
Там рассыпать по лазури
Белокурое руно;
Там роскошна пажить ваша;
Дивной сладости полна,
Вам лазуревая чаша
Открывается до дна.
Тщетно вас слежу очами:
Вас уж нет в моих очах!
Лёгкой думой вместе с вами
Я теряюсь в небесах.



Одесса

Пёрл земли новороссийской
Он цветёт, блестящий град,
Полон славы мусикийской
И возвышенных отрад;
На морском высоком бреге
Он вознёсся в южной неге
Над окрестною страной
И пред дольними красами
Щеголяет небесами,
Морем, солнцем и луной.

И акация и тополь
Привились к брегам крутым;
Под рукой - Константинополь,
Под другой - цветущий Крым
И евксински бурны воды
Шумно пенят пароходы,
Хлеб идёт с конца в конец,
А Одесса, что царица:
У подножия пшеница,
Из червонцев слит венец.

А бульвар? - Приволье лени.
Где сквозь вешний аромат
По ковру вечерней тени
Ножки лёгкие скользят,
Моря вид и отблеск дальний
И целебные купальни,
Где в заветные часы
Сквозь ревнивые завесы
Блещут прелести Одессы
Иль заезжие красы...

И светла и благодатна
Жизнь Одессы, сладок юг;
Но и в солнце видим пятна,
Чист не весь и лунный круг:
Нов, спесив, от зноя бешен,
Может быть в ином и грешен
Юный город, а притом
Сколь он небу не угоден, -
Пылен, грязен и безводен.
Эгоизм и степь кругом!



Озеро

Я помню приволье широких дубрав;
Я помню край дики. Там в годы забав,
Невинной беспечности полный,
Я видел - синелась, шумела вода, -
Далеко, далеко, не знаю куда,
Катились все волны да волны.

Я отроком часто на бреге стоял,
Без мысли, но с чувством на влагу взирал,
И всплески мне ноги лобзали.
В дали бесконечной виднелись леса
Туда не хотелось: у них небеса
На самых вершинах лежали.
С детских лет я полюбил
Пенистую влагу,
Я, играя в ней, растил
Волю и отвагу.
В полдень, с брега ниспустясь,
В резвости свободной
Обнимался я не раз
С нимфою подводной;
Сладко было с ней играть,
И с волною чистой
Встретясь, грудью расшибать
Гребень серебристой.
Было весело потом
Мчатся под водою,
Гордо действуя веслом
Детскою рукою,
И закинув с челнока
Уду роковую,
Приманить на червяка
Рыбку молодую.

Как я боялся и вместе любил,
когда вдруг налеты неведомых сил
Могучую влагу сердили,
И вздутые в бешенстве яром валы
Ровесницы мира - кудрявой скалы
Чело недоступное мыли!

Пловец ослабелый рулем не водил -
Пред ним разверзался ряд зыбких могил -
Волна погребальная выла...
При проблесках молний, под гулом громов
Свершалася свадьба озерных духов:
Так темная чернь говорила.

Помню - под роскошной мглой
Все покой вкушало;
Сладкой свежестью ночной
Озеро дышало.
Стройно двигалась ладья;
Средь родного круга
В нем сидела близ меня
Шалостей подруга -
Милый ангел детских лет;
Я смотрел ей в очи;
С весел брызгал чудный свет
Через дымку ночи;
В ясных, зеркальных зыбях
Небо отражалось;
На разнеженных водах
Звездочка качалась;
И к Адели на плечо
Жадно вдруг припал я.
Сердцу стало горячо,
От чего - не знал я.
Жар лицо мое зажег
И - не смейтесь, люди! -
У ребенка чудный вздох
Вырвался из груди.

Забуду ль ваш вольный, стремительный бег,
Вы, полные силы и полные нег,
Разгульные шумные воды?
Забуду ль тот берег, где, дик и суров,
Певал заунывно певец - рыболов
На лоне безлюдной природы?

Нет, врезалось, озеро, в память ты мне!
В твоей благодатной, святой тишине,
В твоем бушеваньи угрюмом -
Душа научилась кипеть и любить,
И ныне летела бы ропот свой слить
С твоим упоительным шумом!



Остров

Плывут мореходцы - и вдруг озадачен
Их взор выступающим краем земли;
Подъехали: остров! - Но он не означен
На карте; они этот остров нашли,
Открыли; - и в их он владенье по праву
Поступит, усилит страны их державу.

Пристали: там бездна природы красот,
Еще не страдавших от силы воинской, -
Жемчужные горы! Лесами встает
Из гротов коралловых мох исполинской.
Какие растенья! Какие цветы!
Таких еще, смертный, не видывал ты.

Там почва долин и цветных междугорий
Вся сшита из жизни, отжившей едва, -
Из раковин чудных, из масс инфузорий;
Вглядишься в пылинку: пылинка жива;
К цветку ль - великану прохожий нагнулся:
Крылатый цветок мотыльком встрепенулся,

Иль резвою птичкой, и птичка летит
И звонко несется к небесным преддверьям,
И луч всепалящего солнца скользит
По радужным крыльям, по огненным перьям;
Пришлец вдруг испуган извитой змеей:
То стебель ползучий блеснул чешуей.

И видно, как всходит, - и слышно, как дышит
Там каждая травка и каждый лесок;
Там дерево жизни ветвями колышет,
И каплет из трещин живительный сок,
И брызжет, - и тут же другое с ним рядом:
То дерево жизни с убийственным ядом.

И рад мореходец. "Хвала мне и честь! -
Он мыслит. - Вот новость для нашего века -
Земля неизвестная! Все на ней есть
И - слава всевышнему! - нет человека!
Еще здесь дороги себе на просек
Мой ближний" - так мыслит и рад человек.

"А если там дальше и водятся люди
На острове этом прижмем дикарей!
Заспорят: железо направим им в груди
И сдвинем их глубже - в берлоги зверей,
И выстрелы будут на вопль их ответом;
Причем озарим их евангельским светом.

Встречая здесь новые тени и свет,
Потом пусть картины здесь пишет художник
Трудится ученный, и тощий поэт,
Беснуясь, восходит на шаткий треножник!
Нам надобно дело: все прочее блажь.
нам надо, во-первых, чтоб остров был наш.

Мы срежем мохнатые леса опушки;
здесь будет дорога; тут станет наш флот,
Там выстроим крепость и выставим пушки, -
И если отсюда сосед подойдет,
Как силы его ни явились бы крепки,
От вражьей армады останутся щепки

Какую торговлю мы здесь заведем!
Давай потом ездить и в даль и к соседям!
Каких им диковин с собой навезем!
С каким небывалом товарцем подъедем!
Вот новая пряность Европе на пир!
Вот новые яды! Пусть кушает мир!"

Земля под ногами гостей шевелится,
Кряхтит или охает: тягостен ей
Под новым животным пришедшим селиться
Средь выросших дико на персях у ней
Животно-кристалов, Животно-растений,
Полуминералов, полупрозябений.

А гости мечтают: "Хозяева мы.
Без нас - тут дремала пустая природа,
И солнце без нас не умолило б тьмы,
Без пошлин сияя, блестя без дохода,
В бесплодном венце неразумных лучей.
Что солнце, где нет человека очей?"

Но прежде чем здесь пришлецы утвердились,
Другого народа плывут корабли.
Прибывшие в право владений вступились.
У первых с последними споры пошли
"Сей берег впервые не нам ли встречен?" -
"Конечно, - да нами он прежде замечен".

И вот - забелели еще паруса,
И нации новой явились пришельцы:
"Постойте! - приезжих гудят голоса, -
По праву природы не мы ль здесь владельцы?
В соседстве тут наша земля - материк.
Оторванный лоскут ее здесь возник".

В три царства пошли донесенья, как надо,
Об острове чудном; проснулись дворы;
Толкуют о найденном вновь Эльдорадо,
Где золото прыщет из каждой горы;
Волной красноречья хлестнули палаты,
И тонкие скачут на съезд дипломаты.

Съезжаются: сколько ума в головах!
Какая премудрость у них в договорах!
А там между тем в их родимых землях
Готовятся флоты и пушки, и порох -
На случай. Все было средь тех уже дней,
Где эта премудрость казалась верней.

Лишь древность седая, пленяясь витийством
Речей плутоватых, им верить могла;
А впрочем, и древле все тем же убийством,
Войной нареченным, решались дела,
И место давали губительным сценам
Афины со Спартой и Рим с Карфагеном.

И вот за пленительный остров борьба
Как раз бы кровавым котлом закипела,
Но страшное зло отвратила судьба,
И лютая вспыхнуть война не успела:
Тот остров плавучий под бурный разгул,
Однажды средь яростных волн потонул,

Иль, сорван могучим крылом урагана
С подводной, его подпиравшей, скалы,
Умчался в безвестную даль океана
И скрылся навеки за тучами мглы;
А там еще длились и толки и споры,
Готовились пушки, и шли договоры.



Песнь соловья

Средь воскреснувших полей
Гений звуков - соловей
Песнью весь излиться хочет,
В перекатах страстных мрет,
Вот неистово хохочет,
Тише, тише стал - и вот
К нежным стонам переходит
И, разлившись, как свирель,
Упоительно выводит
Они серебряную трель.

О милая! певец в воздушном круге
Поет любовь и к неге нас зовет -
Так шепчет страстный юноша подруге, -
И пламенна, как солнечный восход,
Прекрасная к устам его прильнула;
Его рука лукавою змеей
Перевила стан девы молодой
Всползла на грудь - и на груди уснула...

А там - один - без девы, без венца,
Таясь в глуши, питомец злополучья
Прислушался: меж звуками певца
И он сыскал душе своей созвучья;
Блестит слеза отрадная в очах;
Нежданная, к устам она скатилась,
И дружно со слезою засветилась
Могильная улыбка на устах.

Пой, греми, полей глашатай!
Песнью чудной и богатой
Ты счастливому звучишь
Так роскошно, бурно, страстно,
А с печальным так согласно,
Гармонически грустишь.
Пой, звучи, дитя свободы!
Мне понятна песнь твоя;
Кликам матери - природы
Грудь откликнулась моя.



Пляска

В улику неправд был Израилю дан
Предтеча - креститель Христа - Иоанн.
"О Ирод, - взывал он, - владыко земной!
Преступно владеешь ты братней женой".
Глагол Иоанна тревожил царя
Досадным укором, но, гневом горя,
Царь Ирод смирял свое сердце над ним -
Зане Иоанн был народом любим, -
И долго в темнице предтеча сидел,
И царь над ним казни свершать не хотел, -
Тем паче, что в дни испытаний и бед
Нередко его призывал на совет.

И молчит Иродиада,
Втайне яростью дыша, -
В ней глубоко силу яда
Скрыла женская душа.
Лишь порой, при том укоре,
Вдруг в чертах ее и взоре
Проявляется гроза.
Жилы стянуты над бровью,
И отсвечивают кровью
В злобном выступе глаза.

Месть ехидны палестинской
Зреет... Мысль проведена -
И усмешкой сатанинской
Осклабляется она.
О пророк! За дерзновенье
Ждет тебя усекновенье.
За правдивые слова,
За святую смелость речи -
У крестителя-предтечи
Отсечется голова!

В царский праздник пир был велий.
Вечер. Трапеза полна.
Много всяческих веселий,
Много брашен, пряных зелий
И янтарного вина.
Весел Ирод, - царской лаской
Взыскан двор... Но царь глядит, -
Кто ему искусной пляской
В этот вечер угодит?
Струн кимвальных мириады
Потряслись... Отверзлась дверь -
И внеслась Иродиады
Соблазнительная дщерь.

Пляшущая плавает роз в благоухании,
В пламени зениц ее - сила чародейская,
Стан ее сгибается в мерном колыхании -
Стройный, как высокая пальма иудейская;
Кудри умащенные блещут украшеньями
Перлов, камней царственных, радужно мерцающих;
Воздух рассекается быстрыми движеньями
Рук ее, запястьями звонкими бряцающих.
Вихрем вдруг взвилась она - и, взмахнув
прельстительно
Легкими одеждами звездно-серебристыми,
Стала вдруг поникшая пред царем почтительно,
Взор потмив ресницами трепетно-пушистыми.

И плясавшую так чудно
Царь готов вознаградить,
И клянется безрассудно
Ей - что хочет - подарить.
Требуй, дочь Иродиады,
Той убийственной награды,
Что утешна будет ей -
Злобной матери твоей!
"Царь! Ты видел пляску-чудо,
Так обет исполни ж свой -
Подавай плясунье блюдо
С Иоанна головой!

И, пустивший зло в огласку,
Вестник правды меж людей
Заплатил за эту пляску
Честной кровию своей!
Пусть ликует в силах ада
На земле Иродиада!
В божьем небе твой престол.
Здесь безглавье есть венчанье
За святое немолчанье,
За торжественный глагол.

Пляска смерти завершилась, -
Голова усечена.
Кончен пир. Угомонилась
Змеедушная жена.
Но рассказывали люди,
Что святая голова
Повторяла и на блюде
Те же смелые слова.



Пожар

Ночь. Сомкнувшееся тучи
Лунный лик заволокли.
Лёг по ветру дым летучий,
Миг - и вспыхнуло в дали!
Встало пурпурное знамя,
Искор высыпала рать,
И пошёл младенец - пламя
Вольным юношей гулять.

Идёт и растёт он - красавец опасной!
Над хладной добычей он бурно восстал,
К ней жадною грудью прильнул сладострастно,
А кудри в воздушных кругах разметал;
Сверкают объятья, дымятся лобзанья...
Воитель природы, во мраке ночном,
На млеющих грудах роскошного зданья
Сияет победным любви торжеством.
Высоко он мечет живые изгибы,
Вздымается к тучам - в эфирный чертог;
Он обдал румянцем их тёмные глыбы;
Взгляните: он заревом небо зажёг!

Царствуй, мощная стихия!
Раздирай покровы ночи!
Обнимай холодный мир!
Вейтесь, вихри огневые!
Упивайтесь ими, очи!
Длись, огня разгульный пир!
Ветер воет; пламя вьётся;
С треском рухнула громада;
Заклубился дым густой.
Диким грудь восторгом бьётся;
Предо мною вся прелесть ада,
Демон! ад прекрасен твой!

Но буря стихает, и пламя слабеет;
Не заревом небо - зарёю алеет;
То пламя потухло, а огненный шар
С высока выводит свой вечный пожар.

Что ж? - На месте, где картина
Так торжественна была,
Труп лишь зданья - исполина,
Хладный пепел и зола.
Рдела пурпуром сраженья
Ночь на празднике огня;
След печальный разрушенья
Oзарён лучами дня.
В ночь пленялся я красою,
Пламень буйства твоего:
Днём я выкуплю слезою
Злость восторга моего!

Слеза прокатилась, обсохли ресницы,
И взор устремился к пожару денницы,
К пожару светила - алмаза миров; -
Издавна следимый очами веков,
Являет он пламени дивные силы;
Земля на могилах воздвигла могилы,
А он, то открытый, то в облачной мгле,
Всё пышет, пылает и светит земле.
Невольно порою мечтателю мниться:
Он на небе блещет последней красою,
И вдруг, истощённый, замрёт, задымится,
И сирую землю осыплет золой!



После праздника

Недавно был праздник, итак было весело, шумно,
И было так много прекрасных там дев светлокудрых,
Что радостью общей и я увлекался безумно.
Оставив беседу мужей и наставников мудрых.

Так часами порой вдаешься в чужое веселье,
И будто бы счастлив, и будто бы сызнова молод;
Но после минувшего пира мне тяжко похмелье,
И в душу вливается все больше язвительный холод.

И после стыжусь я, зачем, изменяя порядку,
Как школьник, не во-время я так шалил и резвился,
И совестно, как бы с жизни я взял грешную взятку,
Как будто неправо чужим я добром поживился.

И голос упрека в душе так пронзительно звонок
И так повторяется тайным, насмешливым эхом,
Что если бы слезы... заплакал бы я, как ребенок!
Нет! Снова смеюсь я, но горьким мучительным смехом.



Поэзия

Поэзия! Нет, - ты не чадо мира;
Наш дольный мир родить тебя не мог:
Среди пучин предвечного эфира
В день творчества в тебя облекся бог:

Возникла ты до нашего начала,
Ты в семенах хаоса началась,
В великом ты "да будет" прозвучала
И в дивном "бысть" всемирно разлилась, -

И взятому под божию опеку,
Средь райских грез первых дней весны,
Ты первому явилась человеку
В лице небес, природы и жены.

От звездного нисшедшая чертога
К жильцу земли, в младенческой тиши,
Прямым была ты отраженьем бога
В его очах и в зеркале души.

Готовую нашли тебя народы.
Ты - лучший дар, алмаз в венце даров,
Сладчайший звук в симфонии природы,
Разыгранный оркестром всех миров.

Пал человек, но и в его паденьи
Все с небом ты стоишь лицом к лицу:
Созданья ты к создателю стремленье,
Живой порыв творения к творцу.

Тобою полн, смотря на мир плачевный,
На этот мир, подавленный грехом,
Поэт и царь державно-псалмопевный,
Гремел Давид пророческим стихом,

И таинством любви и искупленья
Сказалась ты всем земнородным вновь,
Когда омыть вину грехопаденья
Должна была святого агнца кровь.

Внушала ты евангелистам строфы,
Достойные учеников Христа,
Когда на мир от высоты Голгофы
Повеяло дыхание креста.

И в наши дни, Адама бедных внуков
Будя сердца, чаруя взор и слух,
Ты, водворясь в мир красок, форм и звуков,
Из дольней тьмы их исторгаешь дух

И служишь им заветной с небом связью:
В твоем огне художнику дано
Лик божества писать цветною грязью
И молнии кидать на полотно.

Скульптор, к твоей допущенный святыне,
Вдруг восстает, могуществом дыша, -
И в земляной бездушной глыбе, в глине
И мраморе горит его душа.

Ты в зодчестве возносишь камень свода
Под звездный свод - к властителю стихий
И в светлый храм грядут толпы народа,
Фронтон гласит: "Благословен грядый!"

Из уст певца течет, благовествуя,
Как колокол гудящий, твой глагол,
И царственно ты блещешь, торжествуя,
Твой скипетр - мысль, а сердце - твой престол.

Порою ты безмолвствуешь в раздумьи,
Когда кругом всемирный поднят шум;
Порой в своем пифическом безумьи
Ты видишь то, чего не видит ум.

На истину ты взором неподкупным
Устремлена, но блеск ее лучей,
Чтоб умягчить и нам явить доступным
Для заспанных, болезненных очей,

Его дробишь в своей ты чудной призме
И, радуги кидая с высоты,
В своих мечтах, в бреду, в сомнамбулизме
Возносишься до провоззренья ты.

Магнитный сон пройдет - и пробужденье
Твое, поэт, печально и темно,
И видишь ты свое произведенье,
Не помня, как оно совершено.



Природа

Повсюду прелести, повсюду блещут краски!
Для всех природы длань исполнена даров.
Зачем же к красоте бесчувственно - сурово
Ты жаждешь тайн ее неистовой огласки?

Смотри на дивную, пей девственные ласки;
Но целомудренно храни ее покров!
Насильственно не рви божественных узлов,
Не мысли отпахнуть божественной повязки!

Доступен ли тебе ее гиероглиф?
Небесные лучи волшебно преломив,
Раскрыла ли его обманчивая призма?

Есть сердце у тебя: пади, благоговей,
И бойся исказить догадкою твоей
Запретные красы святого мистицизма!



Просьба

Ах, видит бог, как я тебя люблю,
Ты ж каждый раз меня помучить рада,
Пожалуйста - не мучь меня, молю,
Пожалуйста - не мучь меня, - не надо!

Прими подчас и пошлый мой привет,
Избитое, изношенное слово!
Не хорошо? - Что ж делать? - Лучше нет.
Старо? - Увы! Что ж в этом мире ново?

И сам я стар, и полон стариной,
А всё теснюсь в сердечные страдальцы...
Пожалуйста - не смейся надо мной!
На глупости смотри мои сквозь пальцы!

Молчу ли я? - Махни рукою: пусть!
Дай мне молчать и от меня не требуй
Моих стихов читанья наизусть, -
Забыл - клянусь Юпитером и Гебой!

Всё, всё забыл в присутствии твоем.
Лишь на тебя я жадный взгляд мой брошу -
Всё вмиг забыл, - и как я рад притом,
Что с памяти свалил я эту ношу,

Весь этот груз! Мне стало так легко.
Я в тот же миг юнею, обновляюсь...
А всё еще осталось далеко
До юности... Зато я и смиряюсь.

Мои мечты... Я так умерен в них!
Мне подари вниманья лишь немножко,
Да пусть ко мне от щедрых ласк твоих
Перепадет крупица, капля, крошка!

Я и не жду взаимности огня,
Я в замыслах не так высокопарен!
Терпи меня, переноси меня, -
Бог знает как и то я благодарен!



Радуга

За тучами солнце - не видно его!
Но там оно капли нашло дождевые
Вонзила в них стрелы огня своего, -
И по небу ленты пошли огневые.

Дуга разноцветная гордо взошла,
Полнеба изгибом своим охватила,
К зениту державно свой верх занесла,
А в синее море концы погрузила.

Люблю эту гостью я зреть в вышине:
Лишь только она в небесах развернется,
Протекшего сон вдруг припомнится мне,
Запрыгает сердце, душа встрепенется

Дни прошлые были повиты тоской,
За тучками крылося счастье светило;
Я плакал, грустил, но в тоске предо мной
Все так многоцветно, так радужно было.

Как в каплях, летящих из мглы облаков,
Рисуется пламя блестящего Феба,
В слезах преломляясь блистала любовь
Цветными огнями сердечного неба.



Разлука

"Поле славы предо мною:
Отпусти меня, любовь!
Там - за Неманом - рекою
Свищут пули, брызжет кровь;
Здесь не место быть солдату:
Там и братья и враги;
Дева милая, к разврату
Другу сердце сбереги!"
Девы очи опустились
К обручальному кольцу,
И по бледному лицу
Вдруг обильно покатились
Токи жгучих слезных струй:
При словах: "Прости, мой милый!",
Будто роза близ могилы,
Пал прекрасный поцелуй.

Не тучи над миром грозу замышляют -
Сближаются мерно две рати врагов;
Не хладно, не сухо друг друга встречают -
При первых приветах и пламя и кровь.
Всем бешенством смерти ядро боевое,
Врываясь в колонну, ряд валит на ряд.
Вот прыснул картечный язвительный град,
Все ломит и рвет он в редеющем строе.
Все ближе и ближе враги меж собой -
Исторглись из ружей свинцовые брызги,
Пронзительно в слух ударяют их визги,
И строй навалился на вражеский строй
И роет штыками противников груди,
Кровь хлыщет волнами, и падают люди;
Сливаются стоны и ржанье и треск,
И мечется в дыме порывистый блеск.

Уж, полночная крикунья,
Дико крикнула сова;
Светом звезд и полнолунья
Светит неба синева;
Посреди немой равнины,
Погрузившись в смертный хлад,
Безобразные руины
Человечества лежат.
Чей здесь труп? - Чело разбито,
Исказилась красота,
Черной язвой грудь раскрыта,
Сжаты синие уста.
Поражен враждебной силой,
Юный ратник пал в борьбе:
Не воротится твой милый,
Дева милая, к тебе!



Реки

Игриво поверхность земли рассекая,
Волнуясь и пенясь, кипя и сверкая,
Хрустальные реки текут в океан,
Бегут, ниспадают по склону земному
В бездонную пасть к великану седому,
И их поглощает седой великан.

О, как разновиден их бег своенравный!
Та мчится угрюмо под тенью дубравной,
А эта - широкой жемчужной стеной
Отважно упала с гранитной вершины
И стелется лёгкой, весёлой волной,
Как светлая лента по персям долины
Здесь дикий поток, весь - лишь пена и прах.
Дрожит и вздувает хребет серебристой,
Упорствует в схватке с оградой кремнистой
И мучится, сжатый в крутых берегах.
Там речка без битвы напрасной м трудной
Преграды обходит покорной дугой
И чистого поля ковёр изумрудной,
Резвясь, огибает алмазной каймой,
И дальше - спокойно, струёю безмолвной,
Втекла в многовидный, шумливый поток:
Взыграл многоводной, в строптивые волны
Взял милые капли и в море повлёк.

Там катятся реки, и в дольнем теченье
Не общий удел им природою дан;
Но там - их смыкает одно назначенье:
Но там их приемлет один океан!



Роза и дева

После бури мирозданья,
Жизнью свежею блестя,
Мир в венке очарованья
Был прекрасен, как дитя.

Роза белая являла
Образ полной чистоты;
Дева юная сияла
Алым блеском красоты.

Небо розу убелило,
Дав румянец деве милой, -
И волшебством тайных уз
Между ними утвердило
Неразгаданный союз;

И заря лишь выводила
В небе светлого царя,
Дева, рдея, приходила
К белой розе, как заря.

Но преступного паденья
Миг нежданный налетел:
Под дыханьем обольщенья
Образ девы потускнел.

Молча, зеркало потока
Ей сказало: ты бледна!
И грустит она глубоко,
Милой краски лишена.

Вот светило дня сорвало
Темной ночи покрывало;
Розе верная, спешит
Дева в бархатное поле...
Вот подходит... чудный вид!
Роза, белая дотоле,
Алым пламенем горит;

Пред пришелицею бедной
Струи зари она пышней
И кивает деве бледной
Алой чашею своей.

Милый цвет преобразился:
Твой румянец, дева, здесь!
Не пропал он, - сохранился,
Розе переданный весь

Так впервые отлетело
Пламя с юной девы щек,
А листочки розы белой
Цвет стыдливости облек.

Так на первом жизни пире
Возникал греха посев, -
И досталось жить нам в мире
Алых роз и бледных дев!



Светлые ночи

Не все - то на севере худо,
Не все на родном некрасиво:
Нет! Ночь наша майская - чудо!
Июньская светлая - диво!

Любуйтесь бессонные очи!
Впивайтесь всей жадностью взгляда
В красу этой северной ночи!
Ни звезд, ни луны тут не надо.

Уж небо заря захватила
И алые ленты выводит,
И, кажется ночь наступила,
И день между тем не проходит.

Нет, он остается, да только
Не в прежнем пылающем виде:
Не душен, не жгуч, и нисколько
Земля от него не в обиде.

Он долго широким разгаром
В венце золотом горячился,
Да, видно, уж собственным жаром
И сам наконец утомился.

Не стало горячему мочи:
Он снял свой венец, распахнулся,
И в ванну прохладную ночи
Всем телом своим окунулся, -

И стало не ярко, не мрачно,
Не день и не темень ночная,
А что - то, в чем смугло - прозрачно
Сквозит красота неземная.

При свете, проникнутом тенью,
При тени пронизанной светом,
Волшебному в грезах виденью
Подобен предмет за предметом.

Весь мир, от (вчера) на (сегодня)
Вскрыв дверь и раскинув ступени,
Стоит, как чертога господня,
Сквозные хрустальные сени.



Сон

И жизнью, и собой, и миром недоволен,
Я весь расстроен был, я был душевно болен,
Я умереть хотел - и, в думы был углублен,
Забылся, изнемог - и погрузился в сон.
И снилось мне тогда, что, отрешась от тела
И тяжести земной, душа моя летела
С полусознанием иного бытия,
Без форм, без личного исчезнувшего "я",
И в бездне всех миров, - от мира и до мира -
Терялась вечности в бездонной глубине,
Где нераздельным все являлось ей вполне;
И стало страшно ей, - и, этим страхом сжата,
Она вдруг падает, вновь тяжестью объята,
На ней растет, растет телесная кора,
Паденье все быстрей... Кричат: "Проснись! пора!"
И пробудился я , встревоженный и бледный,
И как был рад, как рад увидеть мир свой бедный!



Старому приятелю

Стыдись! Ведь от роду тебе уже полвека:
Тебе ли тешиться влюбленною мечтой
И пожилого человека
Достоинство ронять пред гордой красотой?
Ты жалок, ты смешон, отчаянный вздыхатель, -
И - знаешь, что еще? - уж не сердись, приятель:
Ты вор; у юности ты крадешь сердца жар.
Ты - старый арлекин, проказник седовласый,
В лоскутьях нежности дряхлеющий фигляр,
Ты дразнишь молодость предсмертною гримасой.

Тогда как в стороне родной
Хлопочут все об истребленье взяток
И всё отрадною блеснуло новизной -
Ты хочешь представлять минувшего остаток,
И там, где общество суровых просит дум
И дел, направленных к гражданскому порядку,
Ты ловишь призраки; сорвавши с сердца взятку,
Молчит подкупленный твой ум.
Когда и юноши, при всем разгаре крови,
В расчеты углубясь, так важно хмурят брови,
Тебе ль свой тусклый взор на милых обращать,
И, селадонствуя среди сердечных вспышек,
С позором поступать в разряд седых мальчишек,
И мадригалами красавиц угощать,
И, в жизни возводя ошибку на ошибку,
Весь век бродить, блуждать, и при его конце
То пресную слезу, то кислую улыбку
Уродливо носить на съеженном лице?

Опомнись наконец и силою открытой
Восстань на бред своей любви!
Сам опрокинь его насмешкой ядовитой
И твердою пятой рассудка раздави!
Взглянув прозревшими глазами,
Смой грех с своей души кровавыми слезами
И пред избранницей своей
Предстань не с сладеньким любовных песен томом,
Но всеоружный стань, грянь молнией и громом
И оправдайся перед ней!
"Я осудил себя, - скажи ей, - пред зерцалом
Суровой истины себя я осудил.
Тебя я чувством запоздалым,
Нелепым чувством оскорбил.
Прости меня! Я сам собой наказан,
Я сам себе пощады не давал!
Узлом, которым я был связан,
Себе я грудь избичевал -
И сердце рву теперь, как ветхий лист бумаги
С кривою жалобой подьячего-сутяги".



Степь

"Мчись, мой конь, мчись, мой конь, молодой, огневой!
Жизни вялой мы сбросили цепи.
Ты от дев городских друга к деве степной
Выноси чрез родимые степи!"

Конь кипучий бежит; бег и ровен и скор;
Быстрина седоку неприметна!
Тщетно хочет его упереться там взор.
Степь нагая кругом беспредметна.

Там над шапкой его только солнце горит,
Небо душной лежит пеленою;
А вокруг - полный круг горизонта открыт,
И целуется небо с землёю!

И из круга туда, поцелуи любя
Он торопит летучего друга...
Друг летит, он летит; - а всё видит себя
Посредине заветного круга.

Краткий миг - ему час, длинный час - ему миг:
Нечем всаднику время заметить;
Из груди у него вырвался клик, -
Но и эхо не может ответить.

"Ты несёшься ль, мой конь, иль на месте стоишь?"
Конь молчит - и летит в бесконечность!
Безграничная даль, безответная тишь
Отражают, как в зеркале, вечность.

"Там она ждёт меня! Там очей моих свет!"
Пламя чувства в груди пробежало;
Он у сердца спросил: "Я несусь или нет?"
"Ты несёшься!" - оно отвечало.

Но и в сердце обман. "Я лечу, как огонь,
Обниму тебя скоро, невеста".
Юный всадник мечтал, а измученный конь
Уж стоял - и не трогался с места.



Тайна

Расступись, гора, развались, гора,
Покажи мне, что в недрах твоих!
Что сокрыто в тебе, что таится в тебе -
Не богатство ли руд золотых?
Ты скажи мне, гора, ты поведай, гора,
Под тобою не клад ли лежит?
Иль не злато в тебе, не богатство в тебе,
А разросся гранит, да гранит?

Ты раскройся, судьба, развернися, судьба!
Покажи, что в твоей глубине!
Что грядущие дни - отдалённые дни -
В них назначены ль радости мне?
Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать?
Совершатся ль желанья мои?
Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске
Пить лишь горечь, не сладость любви?

Неподвижна гора, непреклонна судьба;
Что в них скрыто - неведомо нам.
Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт,
Вечной тайны не вскроет очам.
Это цепи души - жить незнанья в глуши
И смиренно ждать лучшей поры;
Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать,
Вскрыть утробу сей страшной горы?



Тоска

Порою внезапно темнеет душа, -
Тоска! - А бог знает - откуда?
Осмотришь кругом свою жизнь: хороша,
А к сердцу воротишься: худо!

Всё хочется плакать. Слезами средь бед
Мы сердце недужное лечим.
Горючие, где вы? - Горючих уж нет!
И рад бы поплакать, да нечем.

Ужели пророческий сердца язык
Сулит мне удар иль потерю?
Нет, я от мечты суеверной отвык,
Предчувствиям тёмным не верю.

Нет! - Это - не будущих бедствий залог,
Не скорби грядущей задаток,
Не тайный на новое горе намёк,
А старой печали остаток.

Причина её позабыта давно:
Она лишь там сохранилась,
В груди опустелой на дно,
И там залегла, притаилась,

Уснула, - и тихо в потёмках лежит;
Никто её, скрытой, не видит;
А отдыхом силы она освежит,
Проснётся - и выглянет, выйдет

И душу обнимет. Той мрачной поры
Пошёл бы рассеять ненастье,
С людьми поделился б... Они так добры;
У них наготове участье.

Их много - и слишком - к утехе моей.
Творец мой! Кому не известно,
Что мир твой так полон прекрасных людей,
Что прочим становится тесно?

Да думаю: нет! Пусть же сердце моё
Хоть эта подруга голубит!
Она не мила мне; но гнать ли её,
Тогда, как она меня любит?

Её ласка жестка, её чаша горька,
Но есть в ней и тайная сладость;
Её схватка крепка, и рука не легка:
Что ж делать! Она ведь - не радость!

Останусь один. Пусть никто из друзей
Её не осудит, не видит,
И пусть не единый из добрых людей
Насмешкой её не обидит!



Туча

Темна и громадна, грозна и могуча
Пол небу несется тяжелая туча.
Порывистый ветер ей кудри клубит,
Врывается в грудь ей и, полный усилья,
Приняв ее тяжесть на смелые крылья,
Ее по пространству воздушному мчит.

Ничто не смущает разгульного хода;
Кругом беспредельный простор и свобода;
Вселенная вся с высоты ей видна;
Пред нею открыты лазурные бездны,
Сады херувимов и таинства звездны -
И что же? - Взгляните на тучу: черна,

Сурова, угрюма, - с нахмуренным ликом,
На мир она смотрит в молчании диком,
И грустно, и душно ей в небе родном,
И вид ее гневный исполнен угрозы;
В свинцовых глазах ее сомкнуты слезы;
Меж ребрами пламя, под мышцами гром.

Скитальца - поэта удел ей назначен:
Высок ее путь, и свободен, и мрачен;
До срочной минуты все стихло кругом,
Но вдруг - встрепенулись дозревшие силы:
Браздами просекли огнистые жилы,
И в крупных аккордах рассыпался гром.

И после уснувшей, утихнувшей бури
Живее сияние бездонной лазури,
Свежее дубравы зеленая сень,
Душистей дыханье и роз и ясминов; -
И радугу пышно с плеча перекинув,
Нагнулся на запад ликующий день.

А туча, изринув и громы и пламя,
Уходит в лоскутьях, как ветхое знамя,
Как эти святые хоругви войны,
Измятые в схватке последнего боя,
Как честное рубище мужа - героя -
Изгнанника светлой родной стороны.

И вот, остальные разрешаясь ударом,
Подъемлется туча редеющим паром,
Прозрачна, чуть зрима для слабых очей,
И к небу прильнув золотистым туманом,
Она исчезает в отливе багряном
При матовом свете закатных лучей.



Улетела

Эх, ты молодость - злодейка!
Ты ушла от старика,
Что заветная копейка
Из кармана бедняка.
Для чего ж, себе на горе,
Сохранил я чувства пыл?
Для чего при милом взоре
Трепетать я не забыл?
Лучше б вымер этот пламень!
Лучше б, взвесив лет число,
Обратилось сердце в камень,
Да и мохом поросло!

Будь-ка ты еще со мною,
Вихорь - молодость моя,
Как с тобой , моей родною.
Погулял бы нынче я!
Этим юношам степенным
Дал бы я какой урок!
Этим с молоду растленным
И потом нейдущим впрок,
Этим с детских лет привыкшим
И к лорнетам и очкам
И над книгами поникшим
Малолетним старичкам!

В премудреные вопросы
Углубились их не тронь!
Жгут сигары , папиросы:
Дым - то есть , да где ж огонь?
Что им девы - чародейки?
Нет им дела до любви;
Лишь журнальные статейки
В их вращаются крови.
Не сердечные тревоги
Занимают мысли их,
А железные дороги,
Цены акций биржевых,
Механическая ловля
Орденов, чинов и мест
И свободная торговля
Хоть сперва - на счет невест.
В каждом видишь человека,
Что с расчетцем на уме
Ищет теплого местечка
Где-нибудь, хоть в Чухломе.
Он родился дипломатом,
Талейран - глядишь - точь в точь,
Даже смотрит и Сократом -
От цикуты б только прочь!
Русь считает он деревней;
Весь и новый мир и древний
Изучил он вперебор,
И учен, учен без меры:
Знает, что и как - гетеры,
Говорит насчет амфор
И букета вин фалернских;
В новизне же , наконец,
После Очерков губернских. -
Окончательный мудрец:
Он в провинции размножить
Хочет свет своих идей,
Хочет взятки уничтожить
К утешению людей;
А потом, поднявши брови,
Заберется как туда,
Да войдет во вкус - беда!
Чуть лизнет тигренок крови -
Станет тигром хоть куда.

Но зачем я так обидно
Нападаю на тебя,
Юный друг мой? - Знать завидна
Старцу молодость твоя.
Не сердись! Не мсти поэту!
Так я брежу и шучу,
Чем я начал песню,
Тем ее и заключу:
Эх, ты молодость - злодейка!
Ты ушла от старика! -
Что последняя копейка
Из кармана бедняка.



Утром

Солнечный свет, как сквозь сито просеян,
Сыплет мелко сквозь частые ветки,
И на тропинку мне падают с неба
Светлые сетки и темные сетки:
Словно опутан, иду я. Прохладно.
В чаще сокрытая птичка щебечет,
И ручеек через камешки змейкой
Вьется и шопотно что - то лепечет.
Так хорошо тут. Отрадная свежесть
Льется и в грудь мне и, кажется, в душу...
Так и боюсь я, что грешным дыханьем
Чистого утра святыню нарушу.



Фантазия

Нет, желанная, мой жребий непреложен -
И союз меж нами брачный невозможен.

Уз, которые б не рвались, не слабели,
Для чего нам не дано от колыбели?

Если б ты была мне близкою, родною,
Если б ты была мне милою сестрою,

Мы бы жили под одним домашним кровом, -
И никто б нас не задел недобрым словом,

И к тебе я, при блаженном, вечном "вместе",
Был бы нежен, как жених к своей невесте.

А когда б ты на другого указала,
И "хочу его женою быть" сказала, -

Я б желанью твоему не прекословил
И приданое немедля приготовил:

Крупный жемчуг из очей моих бы выпал,
Шейку б нежную тебе я им осыпал.

"Вот, - сказал бы я, - на свадьбу, на веселье
От меня тебе подарок-ожерелье!"

К белым ручкам, с их волшебными перстами,
Я прильнул бы помертвелыми устами,

Эти пальцы и до локтя эти руки
Поцелуями закрыл бы при разлуке,

И промолвил бы: "Возьми, сестра, для счастья
Скудный дар мой - эти перстни и запястья!

Извини, что бедняком тебе надеты
Не иные многоценные браслеты!"

И потом, моею грустию святою
Осенив тебя, как брачною фатою,

Я бы молча на веселый пир венчальный
Проводил тебя улыбкою печальной,

И остались бы в удел мне без сестрицы -
Домик темный да сажень сырой землицы.

Не забудь, сестра, отпраздновавши свадьбу,
Навестить мою последнюю усадьбу!



Цветок (Откуда милый гость?)

Откуда милый гость? Не с неба ль брошен он?
Златистою каймой он пышно обведен;
На нем лазурь небес, на нем зари порфира.
Нет, это сын земли - сей гость земного пира,
Луг - родина ему; из праха он рожден.
Так, видно, чудный перл был в землю посажен,
Чтоб произвесть его на украшенье мира?
О нет, чтоб вознестись увенчанной главой,
Из черного зерна он должен был родиться
И корень вить в грязи, во мраке, под землей.
Так семя горести во грудь певцу ложится,
И в сердце водрузив тяжелый корень свой,
Цветущей песнею из уст его стремится.



Чатырдаг

Он здесь! - В средину цепи горной
Вступил, и, дав ему простор,
Вокруг почтительно, покорно
Раздвинулись громады гор.

Своим величьем им неравный,
Он стал - один и, в небосклон
Вперя свой взор полудержавный,
Сановник гор - из Крыма он,

Как из роскошного чертога,
Оставив мир дремать в пыли,
Приподнялся - и в царство бога
Пошел посланником земли.

Зеленый плащ вкруг плеч расправил
И, выся темя наголо,
Под гром и молнию подставил
Свое открытое чело.

И там, воинственный, могучий,
За Крым он растет с грозой,
Под мышцы схватывает тучи
И блещет светлой головой.

И вот я стою на холодной вершине.
Все тихо, все глухо и темно в долине.
Лежит подо мною во мраке земля,
А с солнцем давно переведался я, -

Мне первому луч его утренний выпал,
И выказал пурпур, и злато рассыпал.
Таврида-красавица вся предо мной.
Стыдливо крадется к ней луч золотой

И гонит слегка ее сон чародейный,
Завесу тумана, как полог кисейный,
Отдернул и перлы восточные ей
Роняет на пряди зеленых кудрей.

Вздохнула, проснулась прелестница мира,
Свой стан опоясала лентой Салгира,
Цветами украсилась, грудь подняла
И в зеркало моря глядится: мила!

Роскошна! Полна красотою и благом!
И смотрит невестой!.. А мы с Чатырдагом
Глядим на красу из отчизны громов
И держим над нею венец облаков.

Чатырдаг - горный массив (яйла), расположенный в южной части Крымского полуострова, в 10 км от моря, пятый по высоте в Крыму



Чортов мост

Страшно! Небо мглой объято,
И скала скалу гнетет.
Меж скалами круто сжата
Хлещет пена водоската,
Прыщет, воет и ревет.

Ветер рвет в ласкутья ризу,
Что туман горам соткал;
Я леплюсь по их карнизу,
Тучи сверху, тучи снизу,
Сверху, снизу - ребра скал

Муза! Дай мне голос барда -
Голос в божью высоту!
Я без крыл здесь на лету:
Я - на высях Сен-Готарда,
Я - на Чортовом мосту!



* * *

Что шумишь? Чего ты хочешь,
Беспокойный рифмотвор?
Нас ты виршами морочишь
И несешь гремучий вздор,
Воешь, тратишься на вздохи
Да на жалобы, чудак,
Что дела на свете плохи,
Что весь мир идет не так.
Ты все как бы тишь нарушить!
Как бы сердце растрепать!
Мы тебя не станем слушать:
Мы хотим спокойно кушать,
А потом спокойно спать.
Не тревожь покой наш сонный!
Не рычи, неугомонный!
Будь, как надо - человек!
Мы о призраках не тужим;
Мы действительности служим;
Положителен наш век.
Блеск твоих высоких истин
Нам несносен, ненавистен, -
Мы их знаем, верим им,
Только знать их не хотим:
Нам бы жить они мешали,
А ведь все хотим мы жить,
Так зачем бы вдруг мы стали
Этим истинам служить?
Что нам в них, когда их ложью,
Благ земных имея часть,
Можно славить милость божью,
И, чтоб духом не упасть,
Да и плоти не ослабить,
Иногда немножко грабить,
Иногда немножко красть?
Не смущая нашу совесть,
Не ворочая души,
Дай нам песню, сказку, повесть,
Позабавь нас, посмеши -
Так, чтоб было все пустенько,
Непридирчиво, легко,
И попрыгало б маленько
В смехе круглое брюшко,
Посреди отдохновенья,
В важный час пищеваренья!
Не ломись в число судей!
Не вноси к нам ни уроков,
Ни обидных нам намеков,
Ни мучительных идей,
И не будь бичом пороков,
Чтоб не бить бичом людей!
Если ж дико и сурово
Заревешь ты свысока -
Эко диво! Нам не ново:
Мы как раз уймем дружка.



Южная ночь

    (Писано в Одессе)

Лёгкий сумрак. Сень акаций.
Берег моря, плеск волны;
И с лазурной вышины
Свет лампады муз и граций -
Упоительной луны.

Там, чернея над заливом,
Мачт подъемлются леса;
На земли ж - земли ж краса -
Тополь ростом горделивым
Измеряет небеса.

Горячей дыханья девы,
Меж землёй и небом сжат,
Сладкий воздух; в нём дрожат
Итальянские напевы;
В нём трепещет аромат.

А луна? - Луна здесь греет,
Хочет солнцем быть луна;
Соблазнительно - пышна
Грудь томит и чары деет
Блеском сладостным она.

Злая ночь златого юга!
Блещешь лютой ты красой:
Ты сменила холод мой
Жаром страшного недуга -
Одиночества тоской.

Сердце, вспомнив сон заветной,
Жаждешь вновь - кого-нибудь...
Тщетно! Не о ком вздохнуть!
И любовью беспредметной
Высоко взметалась грудь.

Прочь, томительная нега!
Там - целебный север мой
Возвратит душе больной
В лоне вьюг, на глыбах снега
Силу мыслей и покой.



Юной мечтательнице

Милое созданье! Мечтая,
Веруешь ты в счастье. Каждый шаг
Для тебя - надежда золотая.
Думаешь: вот это будет так,
Это - эдак; думаешь: природа
Заодно с твоим желаньем; ждёшь.
Что часы, где нужно, сбавят хода,
День помедлит, если он хорош;
Ну, куда ему спешить? Догонит
Срок свой после! А уж он и прочь,
И глухая сумрачная ночь,
Как могила, всё в себе хоронит,
И смотря, как набегает тень
На твои слезящиеся очи,
Становлюсь я сам темнее ночи,
И досадно мне, что я - не день:
Я бы медлил, как тебе угодно,
Или шёл скорей уж заодно,
Для меня же это всё равно:
И спешки и медлю я безплодно.
не свожу я глаз с очей твоих,
Слушая твои мечтанья сказки;
Кажется, с устами вместе, глазки
Мне твои рассказывают их;
Кажется, я слушаю глазами,
Понимая этот милый бред
Не умом, но сердцем прошлых лет,
И подчас расхлынулся б слезами.
Но - довольно! Их давно уж нет.
Понимаю этот лепет странный:
Он проникнут негой и огнём;
Понимаю - речь идёт о нём...
Имени не нужно... безымянный!
Он - да, он... кого твой ищет взор
Там и здесь. Все свойства неземные
Ты ему приписываешь... Вздор!
Всё пустое! - За мечты златые,
Может быть, заплатишь ты потом
Горько, существенностию... "Что же?
Не открыть ли истину ей?" - Боже!
Нет! Мне жаль. Пускай хоть райским сном
Насладится! - Нет! - И между прочим
Думаю: храни её, творец!
Что же я такое? - Не отец
Для неё, - однакож и не вотчим,
И не бич. - В развитии этих лет
Над кипучим жизненным истоком
Ощипать очарованья цвет
Ледяным, убийственным уроком!
И урок подействует ли? Нет!
Он её напрасно лишь помучит.
Осени поверит ли весна?
Мне ль учить? - Есть мачеха: она
Жизнию зовётся - та научит;
И кривая голова тогда,
Я рассказ мечтательницы милой
Слушаю, и шопотом: да, да -
Говорю, - а та с растущей силой
Продолжает - дальше, дальше все.
Слышится, как сердце у нее
Разбивает юных персей крепость,
И из уст рассказчицы блажной
Чудная, прекрасная нелепость
Неудержимой катится волной.



* * *

Я не люблю тебя. Любить уже не может,
Кто выкупал в холодном море дум
Свой сумрачный, тяжёлый ум,
Кого везде, во всём, сомнение тревожит,
Кто в школе опыта давно уж перешёл
Сердечной музыки мучительную гамму
И в жизни злую эпиграмму
На всё прекрасное прочёл.
Пусть юноша мечтам заветным предаётся!
Я продал их, я прожил их давно;
Мой ум давно уж там смеётся,
Где сердцу плакать суждено.

Что б не сбылось с душой моею,
Какой бы ни горел огонь в моей крови,
Я не люблю тебя, я именем любви
Стремленья тайного знаменовать не смею,
Но ты мила моим очам,
Очам души моей мила, как день блаженный,
И взора твоего к божественным лучам
Прикован взор мой упоенный.
Язык мой скован - и молчит;
Его мой скрытный жар в посредники не просит,
А сердце внятно говорит,
Чего язык не произносит.

Когда - то жизни на заре
С душой, отверстою к приятию святыни,
Я разводил свой огнь на алтаре
Минувших дней моих богини.
Тогда в мечтах заповедных
Повсюду предо мной сияла бесконечность,
И в думах девственных своих
Я сочетал любовь и вечность;
Но вскоре дал суровый рок
Мне охладительный урок:
Он мне открыл, что и любовь хранится
Не доле милого цветка,
Что вечность целая порой в неё ложится,
Но эта вечность - коротка.
Теперь, сим знаньем просвещённый,
Я верить рад, что грудь моя
Объята вспышкою мгновенной,
Последним взрывом бытия.
На хладный свой язык мне разум переводит,
Что втайне чувство создаёт;
Оно растёт, оно восходит,
А он твердит: оно пройдёт!
Но что ж? На грудь, волнуемую тщетно,
Он хочет наложить свинцовую печать:
Душе ль насильственно изгнать,
Что в душу рвётся так приветно?

Я не люблю тебя; - но как бы я желал
Всегда с тобою быть, с тобою жизнию слиться,
С тобою пить её фиал,
С тобой от мира отделиться!
И между тем как рыцарь наших дней
Лепечет с лёгкостью и резвостью воздушной
Бездушное "люблю" красавице бездушной
Как сладко было б мне, склонясь к главе твоей,
И руку сжав твою рукою воспалённой,
И взор твой обратив, отрадный, на себя,
Тебе шептать: мой друг бесценной!
Мой милый друг! я не люблю тебя!



* * *

Я помню: была ты ребенком;
Бывало - ни в вихре затей,
Ни в играх, ни в хохоте звонком
Не слышно тебя меж детей.

Как звездочка в белом тумане -
Являлась ты в детстве, мила,
И тихо, как Пушкина Таня,
Без кукол его провела.

Бывало - в коротеньком платье,
В домашнем своем уголке,
Всегда ты в смиренном занятье -
С иголкой иль книжкой в руке, -

В гостях же - с опущенным взглядом,
Стыдливо склонясь головой,
Сидишь себе с маменькой рядом
Да щиплешь передничек свой.

Когда ты лишь жить начинала -
Уж молодость я доконал,
Еще ничего ты не знала,
Когда я уж многое знал.

Лет тридцать я взял уже с бою,
И, вольно, небрежно, шутя,
Бывало - любуюсь тобою
И думаю: "Прелесть дитя!

Да жаль, что мы пущены розно
В дорогу, - малютка, прости!
Зачем ты родилась так поздно?
Тебе ль до меня дорасти?"

И гордо, спокойно, бесстрастно
Я мимо тебя проходил,
Я знал, что ты будешь прекрасна
Тогда, как я буду уж хил.

Но мог ли я думать в то время,
Что после, как в виде цветка
Распустится чудное семя, -
С ума ты сведешь старика?

Во многом дожив до изъяна,
Теперь не могу не тужить,
Зачем я родился так рано,
Зачем торопился я жить.

Посмотришь на юность - завидно!
Судьбой всё не так решено, -
И всё бы я плакал, да стыдно,
И всё бы рыдал, да смешно.





Всего стихотворений: 107



Количество обращений к поэту: 10936





Последние стихотворения


Рейтинг@Mail.ru russian-poetry.ru@yandex.ru

Русская поэзия