Александр Петрович Сумароков (1717-1777)

• Список стихотворений Александра Сумарокова
• Все стихотворения Александра Сумарокова на одной странице
• Стихотворения поэта по темам

Басни Александра Сумарокова

 Новоманерны дамы были
  И позабыли
В гостях о ленточках и платье говорить,
Вить им по всякой час не все одно варить.
 Был жар тогда великой;
Не часто видится в Ишпании толикой.
 Одна сказала тут,
 Что жар был очень крут.
«Я чаю, — говорит, — Арапско лето доле,
И что у них жары еще и наших боле».
Другая плюнула, сказав: «По всем местам
Такой же хлад и жар; вить солнце то ж и там». 

Был выбран некто в боги:
Имел он голову, имел он руки, ноги
И стан;
Лишь не было ума на полполушку,
И деревянную имел он душку.
Был — идол, попросту: Болван.

И зачали Болвану все молиться,
Слезами пред Болваном литься
И в перси бить.
Кричат: «Потщися нам, потщися пособить!»
Всяк помощи великой чает.
Болван того
Не примечает
И ничего
Не отвечает:
Не слушает Болван речей ни от кого,
Не смотрит, как жрецы мошны искусно слабят
Перед его пришедших олтари
И деньги грабят
Таким подобием, каким секретари
В приказе
Под несмотрением несмысленных судей
Сбирают подати в карман себе с людей,
Не помня, что о том написано в указе.

Потратя множество и злата и сребра
И не видав себе молебщики добра,
Престали кланяться уроду
И бросили Болвана в воду,
Сказав: «Не отвращал от нас ты зла:
Не мог ко счастию ты нам пути отверзти!
Не будет от тебя, как будто от козла,
Ни молока, ни шерсти».

 Высокой толстой Боров
Был добрая свинья, да лишь имел он норов.
 Он был не мал;
От этого он был великой самохвал
 И говорит Медведю:
«Коль я к тебе себя, дружочек, присуседю,
 Так ты тогда не убежишь,
 Свиненком нашим завизжишь». —
«Доволен, — тот сказал, — я силою своею;
Однако я тебе не покажуся с нею
 И не сражуся со свиньею». 

Увидевши Быка Лягушка на лугу
Сказала: «Так толста я быть сама могу».
И чтоб товарищам в сем виде показаться,
Влюбяся в толщину, вдруг стала раздуваться,
И спрашивает их, надувшися, она,
Подобна ли ее быковой толщина.
Ответствовали ей товарищи: «Нимало».
Ответствие ей то весьма досадно стало,
Вздувалася, еще услыша те слова,
Конечно, быть толста хотела такова.
До самых тех она пор дуться научалась,
Покамест треснула, и спесь ее скончалась. 

В любови некогда — не знаю, кто, — горит,
И никакого в ней взаимства он не зрит.
Он суетно во страсти тает,
Но дух к нему какой-то прилетает
И хочет участи его переменить,
И именно — к нему любезную склонить,
И сердцем, а не только взором,
Да только лишь со договором,
Чтоб он им вечно обладал.
Детина на это рукописанье дал.

Установилась дружба,
И с обоих сторон определенна служба.
Детину дух контрактом обуздал,
Нерасходимо жить, в одной и дружно шайке,
Но чтоб он перед ним любовны песни пел
И музыкальный труд терпел,
А дух бы, быв при нем, играл на балалайке.
Сей дух любил
Забаву
И любочестен был,
Являть хотел ему свою вседневну славу,
Давались бы всяк день исполнити дела,
Где б хитрость видима была.

Коль дела тот не даст, а сей не исполняет,
Преступника контракт без справок обвиняет.
Доставил дух любовницу ему,
Отверз ему пути дух хитрый ко всему.
Женился молодец, богатства в доме тучи
И денег кучи,
Однако он не мог труда сего терпеть,
Чтоб каждый день пред духом песни петь,
А дух хлопочет
И без комиссии вон выйти не хочет.

Богатством полон дом, покой во стороне,
Сказал детина то жене:
«Нельзя мне дней моих между блаженных числить,
От песен не могу ни есть, ни пить, ни мыслить,
И сон уже бежит, голубушка, от глаз.
Что я ни прикажу, исполнит дух тотчас».

Жена ответствует: «Освободишься мною,
Освободишься ты, душа моя, женою,
И скажешь ты тогда, что я тебя спасла».
Какой-то волосок супругу принесла,
Сказала: «Я взяла сей волос тамо;
Скажи, чтоб вытянул дух этот волос прямо.
Скажи ты духу: «Сей ты волос приими,
Он корчится, так ты его спрями!»
И оставайся с сим ответом,
Что я не ведаю об этом».

Но снят ли волос тот с арапской головы,
Не знаю. Знаете ль, читатели, то вы?
Отколь она взяла, я это промолчу,
Тому причина та, сказати не хочу.
Дознайся сам, читатель.
Я скромности всегда был крайний почитатель.

Пошел работать дух и думает: «Не крут
Такой мне труд».
Вытягивал его, мня, прям он быти станет,
Однако тщетно тянет.
Почувствовал он то, что этот труд высок;
Другою он себя работою натужил,
Мыл мылом и утюжил,
Но не спрямляется нимало волосок.

Взял тяжкий молоток,
Молотит,
Колотит
И хочет из него он выжать сок.
Однако волосок
Остался так, как был он прежде.
Дух дал поклон своей надежде,
Разорвался контракт его от волоска.

Подобно так и я, стихи чужие правил,
Потел, потел и их, помучився, оставил.

И птицы держатся людского ремесла.
Ворона сыру кус когда-то унесла
              И на дуб села.
                     Села,
Да только лишь еще ни крошечки не ела.
Увидела Лиса во рту у ней кусок,
И думает она: «Я дам Вороне сок!
       Хотя туда не вспряну,
       Кусочек этот я достану,
       Дуб сколько ни высок».
       «Здорово,— говорит Лисица,—
Дружок, Воронушка, названая сестрица!
                 Прекрасная ты птица!
       Какие ноженьки, какой носок,
И можно то сказать тебе без лицемерья,
Что паче всех ты мер, мой светик, хороша!
И попугай ничто перед тобой, душа,
Прекраснее сто крат твои павлиньих перья!»
(Нелестны похвалы приятно нам терпеть).
«О, если бы еще умела ты и петь,
Так не было б тебе подобной птицы в мире!»
Ворона горлышко разинула пошире,
       Чтоб быти соловьем,
«А сыру,— думает,— и после я поем.
В сию минуту мне здесь дело не о пире!»
       Разинула уста
       И дождалась поста.
Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.
       Хотела петь, не пела,
       Хотела есть, не ела.
Причина та тому, что сыру больше нет.
Сыр выпал из роту,— Лисице на обед.

Когда-то Голуби уговорились
Избрати Коршуна царем,
Надежду утвердив на нем,
И покорились.

Уж нет убежища среди им оных мест,
Он на день Голубей десятка по два ест.

  По виду шел детина,
  По разуму скотина;
 Увидел солнечны часы.
Он ведал, верные всегда равны весы;
А тут неравенство с своими он часами
 У солнечных часов нашел
  И прочь пошел,
Сказав: «И солнушко, гуляя небесами,
И проходя всяк день обширны небеса,
 Отстало два часа». 

Недавно воровать Ермолке запретили,
Да кражи никакой с него не возвратили.
   Ермолка мой покойно спит,
На что ему обед? Уже Ермолка сыт.
   Ермолка мой за плутни не повешен.
   А сверх того Ермолка и не грешен.
      Покаялся пред богом он,
А денег у себя имеет миллион,
И златорунный стал ягненок он из волка.
О небо! Кто же вор, когда не вор Ермолка,
И можно ль истину на свете утвердить,
   Коль можешь ты Ермолку пощадить?

Есопов господин гостей когда-то ждал
На ужину к себе: приказ Есопу дал,
Чтоб было кушанье поранее готово,
И стол велик.
Есоп обык
Внимать и исполнять господско слово.

И отвечал ему: исполню, государь:
И взяв фонарь,
Бежал, сыскать огня, колико стало мочно
Не дожидая ночи.

Свечу зажег,
Обратно бег:
Кощун ему попался,
И в смехе утопался,
Как рыба в нем купался,

И говорил: ослу ты знать родня
Куда с свечей бежит среди белова, ты, дня
На дерзку отвечал Есоп ту речь упрека:
Бегу сыскати человека.

А я ответствую: кощун не путай врак,
Коль дела ты не знаеш,
На что с упреками о том напоминаеш.
Есоп умен, а ты дурак.

Во Франции сперва стихи писал мошейник,
И заслужил себе он плутнями ошейник;
Однако королем прощенье получил
И от дурных стихов французов отучил.
А я мошейником в России не слыву
        И в честности живу;
Но если я Парнас российский украшаю
И тщетно в жалобе к фортуне возглашаю,
Не лучше ль, коль себя всегда в мученьи зреть,
        Скоряе умереть?
Слаба отрада мне, что слава не увянет,
Которой никогда тень чувствовать не станет.
        Какая нужда мне в уме,
Коль только сухари таскаю я в суме?
На что писателя отличного мне честь,
        Коль нечего ни пить, ни есть?

На Зайца, я не знаю, как
 Вскарабкался Червяк.
 Во всю на нем червячью волю
 Червяк летит по чисту полю!
Другим Червям кричит, гордяся на бегу:
«Робята, видите ль, как я бежать могу?»
 Тому хвалиться славой втуне,
Каков бы кто ни был почтением высок,
  Кого привяжет рок,
 Без дальнего достоинства к фортуне.
В прямом достоинстве велика похвала
 И состоит из чести.
 А протчая мала,
 И состоит из лести. 

   Залез
 Голодный Коршун негде в лес
   И Соловья унес;
 А он ему петь песни обещает.
  Разбойник отвечает:
  «Мне надобен обед;
  А в песнях нужды нет».
Того, кто жалости в себе не ощущает,
Против достоинства прибыток возмущает
  И восхищает;
Достоинство тому напрасно все вещает. 

 Лисица хвост оторвала,
Дабы ей вырваться из сети, где была.
 Кургузая Лиса хвосты поносит,
И прочих Лис она неотходимо просит:
«Сорвите вы хвосты — являют то умы,
  Что мы
Без нужды тяготим тела свои хвостами;
Мне легче без хвоста, вы видите то сами».
Такой совет она давала от стыда;
Но все сказали: «Нет», — и ни едина: да. 

В лесу гулял ужасный Лев:
Он, Мышь поймав, разинул зев
И хочет бедну Мышку скушать.
«Изволь, сударь, меня послушать,
Просила Мышка, лапки сжав,
Царя зверей, сама дрожав,
Себе ты славы не прибавишь,
Когда зубами Мышь раздавишь;
Какую может то принесть
Тебе хвалу, какую честь?
Не для того в твоей мы власти,
Чтоб мог ты делать нам напасти;
Вить я тебя не поврежу?
А может быть, и услужу,
Колико способа имею».
Вняв Лев то, сжалился над нею.
А Мышка только говорит:
«Ввек буду я благодарить.
Умножь твои, судьбина, лета!»
Поймали скоро Льва в тенета.
Лев помощи просил,
Кричит колико было сил.
И если бы дошло до взяток,
Так Лев бы дал рублев десяток,
Чтоб только свободиться лишь.
Отколе ни взялася Мышь:
Воспомянула данно слово.
Спросила: «Все ли ты здорово,
Ко мне щедроту возымев.
Еще живешь, почтенный Лев?»
Ответствует: «Я в злой судьбине
Свой век окончить должен ныне».
Она сказала о себе:
«А я своим должна тебе».
Прогрызла сеть и повредила,
И Льва оттоль освободила. 

  Лисица взлезть
 На виноград хотела:
Хотелось ягод ей поесть;
 Полезла, попотела;
  Хоть люб кусок,
 Да виноград высок,
И не к ее на нем плоды созрели доле,
Пришло оставить ей закуски поневоле.
 Как добычи Лисица не нашла,
  Пошла,
 Яряся злобно,
Что ягод было ей покушать неудобно:
«Какой, — ворчала, — то невкусной виноград,
До самых не созрел таких он поздних чисел;
 Хорош на взгляд.
  Да кисел».
 Довольно таковых
  Лисиц на свете,
 И гордости у них
  Такой в ответе. 

Иззяб младой Сатир,
И мнит оставить мир;
Нельзя с морозом издеваться.
Куда от стужи той деваться?

Дрожит,
Нежит,
И как безумной рыщет,
Согреться места ищет,
Найти себе наслег,
И к шалашу прибег.

Тут жил пастух; и стал пастух Сатира грети,
Стал руки отдувать,
Сатир мой стал зевать:
Не мыслит больше умерети.

И вместо чтобы жизнь морозу в жертву несть,
Себя погибшим числить,
О жизни стал он мыслить,
И захотел он есть.

Когда б он есть хотел по смерти, было б чудо,
А это ничего.
Тот подчивал его,
Дал корму своего,
И каши положил Сатиру он на блюдо.

Что делать? каша горяча,
И сжется как свеча.
Пастух на блюдо дует,
И кашу ложкою в уста Сатиру сует.

Сказал Сатир мича:
Прошел мой голод;
Пора теперь домой
Прости хозяин мой.
Я смышлю, хоть и молод,
Что страшны те уста, в которых жар и холод.

Имея ум,
И много дум,
Природу мы поносим,
Когда о таковых делах мы Бога просим
И делаем молитвой шум,
Помоществуем тщась быти небесами,
Какия мы дела исполнить можем сами.

Везла тяжелой кляча воз,
Мужик на ней возил навоз,
Клячонка с силою везет товар союзно;
Однако на возу гораздо грузно,
А по дороге грязь.
Мужик ярясь,
Рукою делает размахи,
И палкою дает лошадке шахи.

Конь мучится, и кровь течет из конских лат.
Шахал, шахал мужик, и дал лошадке мат.
Он руки к небу воздевает,
И Геркулеса призывает:
Великий Геркулес возри ты к сей стране,
И помоги навоз ты кляче везть и мне!

Кричит мужик и кланяется в ноги,
Валяяся в грязи среди дороги.
Низшел тотчас
С Олимпа глас:
Навозу никогда, дурак, не возят Боги;.
Однако я
Твой воз подвину:
Сними, свинья,
С телеги грузу половину.

Исполнил то мужик,
Работая и плача.
Прошел мужичий крик,
И потащила воз умученная кляча.

 Себя увеселять,
Мартышка и медведь пошли гулять.
 Мартышка, дуб увидя,
Медведю говорит: «Послушай кум! весь свет
Увижу я оттоль, и то, чего и нет».
 На самой вышке сидя,
 Вотащася на него,
 Она седлает башню.
Оттоле видит лес, реку, луга и пашню
 И кума своего;
Но кум ей кажется оттоле мелкой сошкой,
  Большою мошкой
  И малой кошкой.
   Кума
  Сошла с ума,
 И кумачька пренебрегает,
   Ругает,
 И говорит ему: «Твой рост
   С мой хвост;
А к мере сей еще твоя в добавок шуба».
 Стащилася Мартытка с дуба,
  Спустилася с вышин,
Превосходительство незапно присуседя,
  И меряет медведя;
Однако на низу не тот уже аршин. 

Опасно местию такой себя ласкать,
Которой больше льзя нещастия сыскать.

С оленем конь имел войну кроваву.
Оленю удалось победоносца славу
И лавры получить,
А именно коня гораздо проучить.

Возносится олень удачною судьбою,
Подобно как буян удачною борьбою,
Или удачею кулачна бою,
Иль будто Ахиллес,
Как он убил Гектора.
От гордости олень из кожи лез.
Такая то была на чистом поле ссора,
С оленем у коня.

А конь мой мнит: пускай олень побил меня.
Я ету шутку,
Оленю отшучу.
И отплачу,
Имеет конь догадку,
И ищет седока.
Сыскал, подставил конь и спину и бока:
Взнуздал седок коня и оседлал лошадку,
А конь ему скакать велит,
Оленя обрести сулит,
И полной местию дух конской веселит.

Седок ружье имеет,
Стрелять умеет.
Исполнилося то чего мой конь хотел,
Седок оленя налетел,
И в цель намеря,
Подцапал он рогата зверя,
Победу одержав конек домой спешит;
Однако он к узде крепохонько пришит.

Лошадку гладят и ласкают;
Однако уж коня домой не отпускают,
И за узду его куда хотят таскают.
Конишка мой в ярме,
Конечик мой на стойле,
А по просту в тюрьме,
Хоть нужды нет ему ни в корме и ни в пойле.

Стрелок лошадкина соперника убил,
А конь сей местию свободу погубил,
И только под седлом, хозяина, поскачет,
О прежней вольности воспомнит и заплачет.

Себе льзя логикой и физикой ласкать,
И математикой, чтоб Истину сыскать;
 А инако не можно,
И заключение конечно будет ложно.
Четвертый способ был до ныне прежде кнут.
Кто добрый человек узнать, или кто плут.
  Лишь только трудно,
  Когда не врать,
О вкусе во вещах нам ясно разобрать.
  А это чудно:
 Ведь Истина и тамо есть,
Хотя и не легко там Истину обресть.
  Кобыла
 Осла любила.
  Какой к Ослищу жар!
 Ослище сух, и дряхл, и стар,
 Изморщен, жиловат и мерзок,
 Кричать ослиным зыком дерзок,
  И недостоин был
  Не только он Кобыл,
 Но ни болотныя Лягушки,
  Не стоя ни полушки.
  Спросили у нее,
Такого скареда с чего любить ей сродно,
  И что в нем ей угодно?
 Она ответствует на то: «В нем я
Всё вижу, что прельстить удобно нежны души:
  Большие уши
 И с фальбалою лоб,
  Кабаньи зубы
  И сини губы,
А паче, что Кащей мой пахнет будто клоп».
Читатель! чем гадка скотина, коя чахнет,
И роза чем клопа гораздо лучше пахнет? 

В трактире кто-то как увидел попугая,
 И захотел его поесть.
Дает трактирщику пречудно странну весть,
 Его гораздо испугал,
И говорит ему: «Пожалуй, государь,
 Мне эту птаху ты изжарь».
Не говорил о том гораздо он пространно;
 Однако это странно,
 Такую птицу печь,
 И мудрена та речь;
Однако заплатить хотел тот гость довольно,
 А денежка мана,
Чего не делает на свете сем она?
 Убили птицу,
Как будто воробья, дрозда или синицу.
  Гость
 Одну отрезал кость,
Поел, погрыз, за ту копейку дал он спицу,
И за один ему мясца он дал кусок;
Хотя и выжал весь у мяса повар сок.
Цена мала, у той вкус птицы не высок.
Гость, мяса этого накушався, не треснет,
Однако попугай убитый не воскреснет. 

Среди зимы, в мороз, Прохожему в пути
Случилося Змею замерзлую найти.
Спасать несчастну тварь суть действия геройски;
Не ведаю, за что мы хвалим оны войски,
Которые людей гоняют как овец.
Прохожий не таков, изрядной молодец;
Змею щедротою великой снабдевает
И в пазухе своей как руки согревает.
Согрелася она у друга своего,
А в воздаяние ужалила его. 

Попалось рыбаку, на рыбной ловле, в руки,
Из невода полщуки.
Однако рыбы часть не такова;
У етова куска и хвост и голова;
Так ето штучка,
А именно была не щука то, да щучка.

Была гораздо молода;
Однако в невода
Заходит и щенок, да только лиш не сучей,
Но жителей воды, а здесь попался щучей.

Рыбак был прост, или сказать ясняй, рыбак
Был некакой дурак.
Щучонка бросил в воду,
И говорил он так:

К предбудущему году,
Роcти и вырости, а я тебе явлю,
Что я прямой рыбак, и щук больших ловлю.
А я скажу: большая в небе птица,
Похуже нежели в руке синица.

Сова увидела во зеркале себя,
 И образ свой любя,
 Она негодовала.
И говорит она: «И сроду не бывала
 Толико я дурна,
Или моя краса в сей только час погибла?»
Озлилася Сова и зеркало расшибла. 

Везли карету шесть великих лошадей.
Карета тяжела, хотя и без людей;
 А эта
И с людьми еще огромная карета.
 Была она со стог;
Шла, шла дорогою, тянулась не досками.
Тащила барина и барыню песками.
 И сбилася она дорогой с ног.
Труды коней почти совсем уже исчезли.
Жалея и колес, жалея и коней,
  Лакеи слезли.
 Стоящие на ней;
Однако этот скирд и с места не сступает.
Возница лошадям кричит: ну, ну, ну, ну!
И плетью лупит их, как будто за вину;
Стегал, стегал, кричал, кричал и осипает.
 От лошадей и пена тут и пар.
  Летит Комар.
Комар кареты той увидел тут натугу.
 Старается явити ей услугу,
И к помощи ее кареты учредить,
И почал лошадей и кучера гвоздить,
Чтоб кучер был на козлах попроворней,
А лошади везли б карету позадорней.
 То кучера, то лошадь он кольнет,
 Потеет, мучится; помоги нет.
Журчал, журчал, но тщетно песни петы,
 И нет ни малые приметы
  К подвижке той кареты,
Колико он ее подвинуть не хотел,
 Потел, потел
  И отлетел.
 Кони поотдохнули
И тяжкую с песку хоромину спихнули.
Комар издалека карету усмотрел
И говорит: «Куда какой я стал пострел:
Готову сдвинуться карету я покинул:
Хоть я помучился в песку, однако сдвинул». 

Последние стихотворения