Александр Петрович Бенитцкий (1780-1809)

• Список стихотворений Александра Бенитцкого
• Все стихотворения Александра Бенитцкого на одной странице
• Стихотворения поэта по темам

Басни Александра Бенитцкого

 Овечка за реку хотела перейти;
 Пошла, но как-то оступилась
 И с мосту в воду повалилась,
Упала и кричит: «Ахти, тону! ахти,
  Тону! спасите!
 От бед избавьте! помогите!»
  Услышал крик
  Овечкин Бык
 И к берегу стремглав пустился;
В минуту прибежал и начал... помогать? —
Да, как же бы не так! Бык начал укорять
В неострожности Овцу. «Я здесь явился, —
Сказал толстяк, — чтобы спасительный урок
И увещанье дать. Не стыдно ли врасплох
И рукава спустя, в опасности вдаваться?
Как можно на мосту идти и спотыкаться?
Вот, видишь ли теперь, оплошная Овца,
 С тобою что случилось?
Сама всему виной, сама! — зачем свалилась?
Зачем не береглась? и для чего с конца
Пошла? держалась бы, держалась середины!
А то нелегкая помчала близ краёв!
Ты стоишь, глупая, сей горестной судьбины,
Ты гибнешь по делам!» — оратор из Быков
 Читал бы долее Овце нравоученье,
  Но кончилось ее терпенье.
   Она ныряла из воды,
  Ныряла, наконец, нырнула,
В последний раз на белый свет взглянула,
   И... утонула.

Ни дать, ни взять у нас одни и те же беды!
  Коль на кого судьба оковы
 Чугунные взвалит, тому везде
  Златые правила готовы;
  Рука же помощи — нигде.
 Напрасно ищешь сожаленья,
Напрасно слезы льешь кровавы пред людьми;
 Ты просишь вспоможенья:
 Тебе — читают казаньй;
Везде несчастному встречаются Быки
  И поученья.
 Сенеку сыщешь завсегда,
А Флора Силина, поверьте, никогда! 

Скончался муж: жена — несчастная жена! —
 Вся в черное облечена,
В отчаянье, слезах, растрепанна, бледна
 Кричит: «Мне жизнь моя постыла —
Несносен белой свет! — о если бы одна
 Пожрала и меня могила! —
  О если бы теперь,
Теперь же смерть...» — а смерть и в дверь.
 «Что вам, сударыня, угодно? —
 Скелет ей говорит: — охотно
Служить готова вам». — «Ах, ежели ты мне,
Старушка, оказать намерена услугу,
То поскорей поди к соседовой жене
И отпровадь ее ты к моему супругу:
Тогда...» — «А что тогда?» — «Тогда б я воздыхать
 И плакать, верно, перестала:
  Ревнивая бы не мешала
 Меня соседу утешать!» 

  «А! благодетель наш, — здорово! —
  Вскричала, Волка стрев, Лиса. —
 Уж сколько лет и зим мохнатого лица
   Любимца Львова
Не видывала я!- - Да что ж ты так угрюм?
Конечно, надоел тебе придворной шум?
Открой, светлейший Волк: что сделалось с тобою;
  Я любопытна знать весьма». —
 «Светлейший? — ах, известною порою
  Находит и на светлость тьма!
Велят блистать — блестишь, а там — изволь померкнуть!
  Увы! уж лучше во сто раз
  Родиться в свет без глаз,
   Чем, проглянув на час,
    Потом ослепнуть.
 Блажен, блажен, кто знает двор
По слуху одному; — блажен тысящекратно,
 Кого не видит львиной взор,
Не ищет кто и не теряет безвозвратно
Ни места, ни чинов! — а я? — несчастной зверь!
Служил вождем у Льва (о сю пору на коже
С десяток видно ран), служил потом вельможей:
Там верно, ревностно; не крал, не лгал — — теперь?
В отставку выброшен — иль, так сказать: уволен —
Без хлеба, наг и бос, за сорок службы лет!» —
«Молчал бы ты, молчал, — Лиса ему в ответ; —
И наг? и бос? — да цел: так вот и будь доволен,
 А не ропщи на Царской гнев.
Знать, право, в добрый час великодушной Лев
 Тебя от должности отставил,
 Что в память верного слуги
  Себе он не оставил
  Твоих ушей или ноги». 

Задумал голубь быть историком зверей;
 На правду много ли затей?
Сходил к бобру в архив, спросил того, другого,
Кто с беспристрастием короче всех знаком,
Кто честностью живет — так дело и с концом,
 И бытопись у голубя готова. —
Да что за бытопись! В ней лести ни полслова:
 Нагая истина везде
Сияла, как брильянт в прозрачнейшей воде.
Дела больших зверей и маленьких зверишек,
 Начав от льва и до мартышек,
С возможной верностью наш голубь описал
И в свет Историю, как водится, издал.
 Все, все ее читали.
Все голубя до смерти выхваляли
В глаза, а заглаза пошел иначе толк.
 Озлился первый волк:
«Историк всех волков до крайности обидел:
Кто, волки, чудеса из вас такие видел,
 Чтобы я мясо ел?» —
«А кто, — промолвил Тигр, вздымая страшно брови, —
 Кто, звери, усмотрел,
Чтоб я охотник был до крови?» —
«А кто, — пристал и крот, — захочет на меня
Всклепать, что будто бы ни зги не вижу я?» —
«А кто,— рыча, осел к словам крота прибавил, —
Кто скажет, чтобы я на дурака был схож?
 Вот ложь-то, так уж ложь!
Представьте! И осла он даже обесславил!» —
«Чего клеветнику на ум ни прибрело! —
 Таща лисица за крыло
 Историка, зверям сказала. —
Вот он! Я с ним на суд, суд праведный предстала;
 Скажите: кто и где слыхал
  Такую небылицу,
Чтоб смирный род лисиц кур ночью воровал?
 Видали ль хоть одну лисицу
  В курятнике когда?» —
   «Не видывали никогда!» —
И тигр, и волк, и крот с ослом ей отвечали.
«Смерть голубю лгуну! сейчас злодей умрет!» —
С сим словом бросились к нему и зверь и скот —
 По перышку бедняжку растерзали.
Диковинка ль?! Везде за правду погибали! 

  «Нет, хуже нашего житья
Не будет, нет теперь, и прежде не бывало! —
  Так заячья семья
 Собравшись, рассуждала: —
 К чему такая жизнь пристала;
Куда ни сунься — смерть! В лесу ли ты сидишь:
 Того и смотришь и глядишь,
  Что гончие собаки
Подкрадутся к тебе и разом разорвут.
Из лесу ль выбежишь: охотники как тут;
Пешком и на коне, и идут и бегут,
 Друг с другом рады хоть до драки,
Лишь бы товарища на ловле упредить
И Зайца бедного борзыми затравить,
 Или из ружей застрелить,
Иль просто, как-нибудь, да только бы убить.
Разбойники! нигде от них нам нет спасенья,
 Везде на наш народ гоненья
  Убийцами устремлены!
Все люди как с ума сошли на этом,
Чтобы нам осенью, весной, зимой и летом
 Повсюду ставить западни;
Тенета за лесом, силки серед дубровы
 Проходу Зайцам не дают! —
Но пусть уж так, пусть люди Зайцев бьют —
Пусть Ястребы, Орлы и Соколы клюют —
А то (о стыд! позор!) ночные птицы, Совы,
  И Совы даже нас,
 Несчастных, обижают!!» —
«И Зайцы, — тут один из них, возвыся глас,
Сказал: — И Зайцы все, все сносят, да вздыхают!
Бессильны быв отмстить, почто не умирают?
Смертей не будет двух, одной не миновать;
И так чем каждой час от ужаса дрожать,
 Чем иго несть печали,
Чем в страхе вечном жить, покоя не иметь,
Не лучше ли бы нам однажды умереть?» —
 «И дело! — Зайцы закричали: —
За что напасти нам от всякого терпеть?
Судьба как на смех нас на белой свет пустила;
 Неоперившийся счастливее птенец,
Чем взрослой Заяц! — что ж? решимся, и конец
Мученьям сотворим; пусть общая могила
Нам будет озеро, — вон, вон оно вдали!
Пойдем, искореним род Зайцов из земли;
 Пожертвуем собою,
Потомство и себя от лютостей спасем,
Все с первого и до последнего умрем!»
И трус в отчаянье равняется Герою!
И трус поносну жизнь отважится пресечь!
 Окончи Зайцы речь,
Единодушно все топиться пожелали
И к озеру бегом направили свой путь;
 Почти уж добежали,
Два раза, или три еще бы им шагнуть,
И Зайцов... поминай, как звали.
Однако ж суждено им долее прожить.
Случись на берегу тогда Лягушкам быть;
Лягушки только лишь бегущих услыхали,
 С испугу делать что, не знали:
  Одна скорее за одной,
И вниз и вверх, хвостом и головой,
 Попрыгали все в воду.
А Заяц тот, что смерть всеобщу выхвалял,
Отчаянных тотчас от смерти удержал,
 Сказав: «Хоть нашему народу
И очень худо жить, но надобно признаться
Лягушкам хуже здесь житье; — судите: мы
Дрожим пред Соколом, Орлом, Совой, людьми, —
Лягушки же и их... и нас еще боятся».

 Сравняй и всяк себя,
 Не с тем, кого судьба
Пятью талантами златыми наградила, —
А с тем, кого она последнего лишила;
Тогда увидишь ты, что жребий горькой твой
Есть счастье, кое здесь не многим боги дали.
 Все мнимо под луной:
Не вечны радости, не вечны и печали.
Где зло, чтобы совсем в нем не было добра?
Есть скорбь у нищего, есть грусть и у Царя. 

  Насупился Борей,
   Вздурился,
 Завыл — ив ярости своей
  На всё озлился;
Дохнул — и древний Кедр, что грудью защищал
Деревья слабые, качнулся, затрещал,
Пень, в мелкие щепы разбившись, сокрушился,
 И царь растений... пал.
  «А что? — сказала
 Низкопоклонная Лоза,
 Когда жестокая гроза
  И буря миновала. —
 А что? Улегся, наконец?
  Вот тот-то же, гордец;
Недаром я тебе, недаром говорила
 И всякую грозу твердила:
Эй, Кедр! не будь ты так назойлив и упрям;
Другим не уступай никак, а пред Бореем —
Скорее вниз челом. Что сделаешь с злодеем!
Будь гибче, наклонись; не то увидишь сам,
  Что быть бедам.
 И правда: пополам
Переломил тебя Борей, а я осталась,
За то что перед ним всечасно изгибалась,
 Здорова и жива.
Мне памятны дедов премудрые слова:
Гнись, внук! не свалится с поклонов голова». —
 «О, подлое растенье! —
 С усмешкой Кедр сказал. —
Не новость для меня такое рассужденье:
Иначе никогда Лозняк не поступал;
Пред всяким ветерком хребет ты нагибал
И, в грязь ложась лицом, был очень тем доволен,
Что мог бесчестием бесчестну жизнь спасти.
 Всяк действовать, как хочет, волен:
 Ты волен ввек позор нести...
Но что твой значит век? Лет пять! А много-много,
Когда средь ужасов, под страхом и тревогой,
   Добьешь до десяти.
 Иную Кедр стяжал от неба долю:
  Я с силой получил и волю
  Порывом бурь пренебрегать,
  Собой бессильных заслонять,
И, где ты должен лечь, там должен я стоять.
Сто лет я жил, сто лет Борея презирал,
Но, старостью теперь ослаблен став моею,
 Лишился мочи и упал.
Какая выгода от этого Борею?
Победа для него не славная ничуть!
Переломить он мог меня, но не нагнуть». 

Повадилася Мышь в столовую ходить,
Лишь зазеваются: она того кусочик,
Другого крошечку, иного ломоточик,
Иного целой ломть, схватила и тащит.
 «Эй, Мышь, уймися
И в лапы как-нибудь Коту не попадися;
Отстань от воровства!» — нередко говорил
Домашний ей Сурок. «Других бы ты учил,
А не меня,— всегда Сурку Мышь отвечала: —
Пять лет здесь живучи, я коротко узнала
И опытом дошла, как надо поступать;
Чего бояться, чем совсем не уважать,
Когда попостничать, когда попировать.
Давно, не в первой раз, я лакомлюсь пирожным,
А все сходило с рук!» — «Сходило, потому
И впредь всегда сойдет? не ошибись». — «Кому
Ты вздумал говорить? ворам неосторожным
Советуй, их стращай своим ты страхом ложным;
А я — в столовой я призналась ко всему;
Где влезть, где вылезть, где прогрызть — мое уж дело,
Все дырки знаю там почти наперечет;
 И для того ручаюсь смело,
Бьюсь об заклад с тобой, что этот дряхлой Кот,
Седой старик, меня вовеки не поймает.
 Пусть зубы он себе вострит,
 Пусть чортом на меня глядит:
Я не из тех Мышей, меня не испужает.
Я буду все-таки в столовую ходить,
И что угодно мне, то стану есть и пить». —
«Однако же смотри...» — «Смотрю, Сурок, и вижу,
 И слышу, накрывают стол;
Прощай! я споры до обеда ненавижу:
Сперва откушаю пойду». Пошла, сквозь пол
 Прокралася в буфет, оттуда
В столовую, и там не пропустила блюда
Не заглянув в него; пирожного, сластей
 Наелась вдоволь Мышь; — но, ах! внезапу
  Прямехонько из-за дверей
   Навстречу ей —
О боги!.. Кот! уже вознес он грозну лапу,
Разинул пасть — тут Мышь кидаться по углам,
 Ко всем известным ей дырам, —
Увы! заткнули их, ни щелочки не стало.
Она в буфет опять, чтоб скрыться от Кота;
  В буфете новая беда!
 Где Мышь пролазила бывало,
  На карауле Кошка ждет;
 Померк в глазах у Мыши свет,
  Без памяти она упала,
Страх ноги у нее проворны подкосил; —
А Кот, седой старик, вмиг лапой Мышь накрыл
  И задавил.
 Не избегнут от наказанья
 И преступленье, и порок,
Презревши совести своей напоминанья, —
Сего дня ль, завтра ли, но все постигнет рок! 

  Ослов здоровых, дюжих пара
  Шум страшный завели
  Близ хлебного амбара,
Куда на их хребтах мякину привезли.
«О ты, — сказал один, — о ты, в котором
Ума ни капли нет! Наиглупейшим вздором
 Твоя набита голова!
Прямой осел, дурак...» — «Скотина ты, скотина! —
Ответствовал другой на первого слова. —
  Тебя кругом обидела судьбина;
  И так, тебе ли рассуждать
  Со мной о разуме досталось?» —
 «С тобой? Кем запятналось
Все поколение ослов? Отца и мать,
 И прадеда, и деда —
 Всех, всех ты осрамил!» —
 «Животное! Дачем?» — «Урод! Или забыл,
Что ты не говоришь, а врешь». — «Я вру? Отведай
 Получше что-нибудь сказать». —
«Умолкни, подла тварь». — «Что, что? Молчать? Молчать
 Перед тобой, навозным гадом?
Не стану». — «О! так я клянусь тебе и адом,
И небом, и землей, — чем хочешь, — что тебя
 Заставлю уважать себя;
  Без милосердия сей час же изувечу!»
   И сей же час осел ослу
Дал славного туза. «Врага геройски встречу! —
Вскричал обиженный. — Будь к равному числу
 Ударов ты готов! копыта я имею,
Взбешен, сердит: итак, озорнику, злодею,
Вралю не уступлю, не перестану мстить
За честь мою тебе; давай друг друга бить!» —
 «Давай!» И бой начался.

   Кто замечать старался,
Тот верно видел, что всегда, у всех ослов
   От бранных слов
 Доходит дело вмиг до драки...
  На брань не скупы и писаки.
Писаки, — так, ни то, ни се, — да их война
Для тела и души нимало не вредна;
  А вот кто больно, больно
За честь колоться рад, кто шпагой... но довольно.
 Дворянской гордости струна
Известна, думаю, давно и без меня. 

 В обыкновенну пору,
Селянам возвести наставший утра час,
 Взлетел петух на кучу сору
И, разгребаючи ее, нашел — алмаз.
 «Какая вещь! И ты под кучей
Меж щепками лежишь? — он сам себе сказал. —
Недаром же все люди случай
Зовут слепым. На что петух тебя сыскал?
 Клевать каменья я не сроден,
А станется, что ты к чему-нибудь и годен.
 Художнику твоя известнее цена.
  Но для меня
 Ты хуже хлебного зерна».

На что и трусу меч? Злой женщине приятства?
На что глупцу и честь, и слава, и богатства?

Рак Раку говорил: «Как, сын, тебе не стыдно
Всё вкось да вкось ходить. По чести, мне обидно
На эту выступку смотреть! Будь, сын, умней;
 Принудь себя: поди прямей». —
   «Согласен! —
  Отцу он отвечал, —
Но, батюшка, ведь я родяся не видал,
Чтоб кто-нибудь из нас не криво выступал.
Итак, дабы мой труд остался не напрасен,
Извольте наперед шажка два-три ступить;
 Извольте вы, а я за вами».

Тот добродетели нас может научить,
 Кто учит добрыми делами.
Вотще чернит порок пустая голова:
 Пример над юными сердцами
Сильнее действует, чем красные слова. 

  Какой-то Егерь целой день
 Палил по Кулику в болоте;
Таскался до того, что стал почти уж в пень.
   А неудача на охоте —
  Нож вострой для стрелка;
 Особенно еще когда стрелок задорен.
Сердит и этот был, но очень не проворен.
  Взбесился он на Кулика,
 Схватил ружье свое с досады
  И всыпал в дуло все заряды,
   Которые имел;
Прибил потуже пыж, курок как надо взвел
И, притаясь за куст, почти по горло в тине,
Ждет Кулика; а тот, быв легок напомине,
 Откуда ни возьмись, у Егеря в виду
  И сел. «Узнаешь ли беду!» —
Стрелок полозть, полозть, подкрался — бац!., и что же? —
Ружье все вдребезги, а дребезги — по роже
  Рассыпались стрелка.
  Но этого еще и мало:
 Глаз, ухо право и правая рука
  У злобного стрелка
 Как будто — не бывало.

Сердиты все такой подвержены судьбе,
Их вредный гнев вредит единственно себе. 

 Сыч с Филином да две Совы,
В лесу слетевшись, горько выли:
«О горе нам! — увы! — увы!
За что наш голос не взлюбили?
Уж наша ль песнь не песнь! — ей, ей!
Нам кажется, что Соловей
Ничуть не лучше попевает.
Нам кажется, — но лишь начнем,
Лишь только, сладясь, запоем:
Вмиг уши всякой затыкает
И прочь бежит; — увы! — увы!» —
«О чем это ревете вы? —
Спросил их Нетопырь: — дубрава
От стону вашего дрожит». —
«Как не реветь! дурная слава
Наш дух и сердце тяготит.
Мы поминутно распевали:
И поминутно нас ругали;
Никто не хочет похвалить!» —
«Обидна клевета, не спорю;
Но вашему, соседи, горю
Я научу, как пособить.
Вы птиц молвой пренебрегите
И с нынешнего ж дня начните
Назло самих себя хвалить.
Я уверяю вас без лести,
Что стоите вы всякой чести».
Тотчас благой его совет
Сыч, Совы с Филином приняли:
Всю ночь друг другу проплескали.
 С тех пор лишь Филин заревет,
Сычи и ну кричать: «Прекрасно! —
Как складно! — ладно! — доброгласно!..»
Проклятые! умолку нет. 

  «Богатство, знатность и чины:
Вот пустошь-то и вздор! — я всем пренебрегаю;
И что за прибыль в них — отнюдь не понимаю.
С богатством, кажется, всегда сопряжены
  Заботы лишь одни. —
 Не лучше ли, мой друг сердечной,
Жизнь людям так вести, как мы ведем с тобой? —
 Пускай шатаемся мы по свету с сумой,
  Да жизнию за то беспечной
   И вольностью прямой
Похвастаться никто, окроме нас, не может», —
 Бродяга говорил, бродягу повстречав.
  «Ты прав, —
 Ответствовал другой: — твой нрав
  И мой — одно и то же.
Люблю Философом считаться у людей;
 И ты, и я в снискании честей
  Нашли не много проку.
 Так презрим их в насмешку року;
И скажем: вздор, что мы ни видим на земли».
И хлеб вымаливать под окнами пошли.

 Прибавим к этому уроку
   Другой,
  Старинной и простой.

 Дня три, — но может быть, и боле, —
  Лиса, привычная к ходьбе,
 Ходила уж, ходила — в поле,
В деревне и в лесах: все шарила себе
Чего-нибудь на счёт куриной пообедать.
 Да по несчастью, невпопад:
 Не только кур, ниже цыплят
 Ей не случилося отведать;
  А голодна — так голодна,
Что невтерпёж; — и видит вдруг она
 На дереве кисть винограду.
  Лисица вмиг
 С разбегу, опрометью — прыг...
Ни тут-то было! — ах, Лисицыну досаду
  Голодной лишь поймет!
 И видит глаз — да зуб неймет.
  Кисть слишком высоко висела;
    Лиса
   Напрасно с полчаса
   Над кистию потела,
И наконец, вздохнув, сказала, отходя:
«Куда какая дрянь! кисла и не поспела;
 Совсем не стоит и труда,
 Чтобы ее Лисица съела!» 

Последние стихотворения