Стихотворения русских поэтов про бал на одной странице

        (Отрывок)

Я помню бал. Горели ярко свечи,
И группы пестрые мелькали предо мной.
Я слушал то отрывистые речи,
То Ланнера мотив унылый и простой.
Но слушал их небрежно и зевая,
А взорами ее - одну ее искал.
Где ты, всегда нарядная, живая,
Как мотылек? Тебя давно я не видал,
Но все к тебе мои неслися думы,
Тобой и в этот миг они еще полны;
И жду тебя, усталый и угрюмый,
Я, как природа ждет дыхания весны!
И длился скучный бал до поздней ночи,
Я покидал его с досадою немой,
Но вдруг ее лазуревые очи,
Как будто две звезды, зажглися предо мной.
И увидал я вновь, отрады полный,
И плечи белые, как первый снег полей,
И смоляных волос густые волны,
И легкий стройный стан красавицы моей.
Но на щеках нет прежнего румянца...
Ты улыбаешься сквозь слезы? Ты грустна?
Устала ль ты, кружася в вихре танца,
Иль скорбь на дне души твоей затаена?
Ужель и ты обманута мечтами
И на страдания судьбой обречена?..
Вот руку мне дрожащими руками
Схватив, "Я замужем",- произнесла она;
А грудь ее высоко волновалась,
И томный взор горел болезненным огнем;
И мука в этом взоре отражалась,
Как отражалось в дни былые счастье в нем.
И я поник в раздумье головою;
Сначала речь завесть о прошлом был готов,
Но, удручен тяжелою тоскою,
Остался, будто тень, и мрачен и без слов.

Я помню бал, горели ярко свечи...
За пестрою толпой следил я в стороне.
Но не искал мой взор отрадной встречи,-
Я никого не ждал, и скучно было мне.
Вдруг Ланнера послышались мне звуки -
Унылый вальс! Знаком он сердцу с давних дней,
И вспомнил я любви тревожной муки,
Я вспомнил блеск давно угаснувших очей!
Да! как листок, весною пожелтелый,
На утре дней и ты увяла, ангел мой;
И видел я, как ты в одежде белой,
В венке из белых роз лежала под парчой...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я вспомнил всё... А музыка гремела,
И пестрая толпа кружилась предо мной!

Глухая полночь. Строем длинным,
Осеребренные луной,
Стоят кареты на Тверской
Пред домом пышным и старинным.
Пылает тысячью огней
Обширный зал; с высоких хоров
Ревут смычки; толпа гостей;
Гул танца с гулом разговоров.
В роскошных перьях и цветах,
С улыбкой мертвой на устах,
Обыкновенной рамой бала,
Старушки светские сидят
И на блестящий вихорь зала
С тупым вниманием глядят.

Кружатся дамы молодые,
Не чувствуют себя самих;
Драгами камнями у них
Горят уборы головные;
По их плечам полунагим
Златые локоны летают;
Одежды легкие, как дым,
Их легкий стан обозначают.
Вокруг пленительных харит
И суетится и кипит
Толпа поклонников ревнивых;
Толкует, ловит каждый взгляд;

Шутя, несчастных и счастливых
Вертушки милые творят.
В движенье всё. Горя добиться
Вниманья лестного красы,
Гусар крутит свои усы,
Писатель чопорно острится,
И оба правы: говорят,
Что в то же время можно дамам,
Меняя слева взгляд на взгляд,
Смеяться справа эпиграммам.
Меж тем и в лентах и в звездах,
Порою с картами в руках,
Выходят важные бояры,
Встав из-за ломберных столов,
Взглянуть на мчащиеся пары
Под гул порывистый смычков.

Но гости глухо зашумели,
Вся зала шепотом полна:
«Домой уехала она!
Вдруг стало дурно ей». — «Ужели?»
— «В кадрили весело вертясь,
Вдруг помертвела!» — «Что причиной?
Ах, Боже мой! Скажите, князь,
Скажите, что с княгиней Ниной,
Женою вашею?» — «Бог весть,
Мигрень, конечно!.. В сюрах шесть».
— «Что с ней, кузина? танцевали
Вы в ближней паре, видел я?
В кругу пристойном не всегда ли
Она как будто не своя?»

Злословье правду говорило.
В Москве меж умниц и меж дур
Моей княгине чересчур
Слыть Пенелопой трудно было.
Презренья к мнению полна,
Над добродетелию женской
Не насмехается ль она,
Как над ужимкой деревенской?
Кого в свой дом она манит,
Не записных ли волокит,
Не новичков ли миловидных?
Не утомлен ли слух людей
Молвой побед ее бесстыдных
И соблазнительных связей?

Но как влекла к себе всесильно
Ее живая красота!
Чьи непорочные уста
Так улыбалися умильно!
Какая бы Людмила ей,
Смирясь, лучей благочестивых
Своих лазоревых очей
И свежести ланит стыдливых
Не отдала бы сей же час
За яркий глянец черных глаз,
Облитых влагой сладострастной,
За пламя жаркое ланит?
Какая фее самовластной
Не уступила б из харит?

Как в близких сердцу разговорах
Была пленительна она!
Как угодительно-нежна
Какая ласковость во взорах
У ней сияла! Но порой,
Ревнивым гневом пламенея,
Как зла в словах, страшна собой,
Являлась новая Медея!
Какие слезы из очей
Потом катилися у ней!
Терзая душу, проливали
В нее томленье слезы те;
Кто б не отер их у печали,
Кто б не оставил красоте?

Страшись прелестницы опасной,
Не подходи: обведена
Волшебным очерком она;
Кругом ее заразы страстной
Исполнен воздух! Жалок тот,
Кто в сладкий чад его вступает:
Ладью пловца водоворот
Так на погибель увлекает!
Беги ее: нет сердца в ней!
Страшися вкрадчивых речей
Одуревающей приманки;
Влюбленных взглядов не лови:
В ней жар упившейся вакханки,
Горячки жар — не жар любви.

Так, не сочувствия прямого
Могуществом увлечена —
На грудь роскошную она
Звала счастливца молодого;
Он пересоздан был на миг
Ее живым воображеньем;
Ей своенравный зрелся лик,
Она ласкала с упоеньем
Одно видение свое.
И гасла вдруг мечта ее:
Она вдалась в обман досадный,
Ее прельститель ей смешон,
И средь толпы Лаисе хладной
Уж неприметен будет он.

В часы томительные ночи,
Утех естественных чужда,
Так чародейка иногда
Себе волшебством тешит очи:
Над ней слились из облаков
Великолепные чертоги;
Она на троне из цветов,
Ей угождают полубоги.
На миг один восхищена
Живым видением она;
Но в ум приходит с изумленьем,
Смеется сердца забытью
И с тьмой сливает мановеньем
Мечту блестящую свою.

Чей образ кисть нарисовала?
Увы! те дни уж далеко,
Когда княгиня так легко
Воспламенялась, остывала!
Когда, питомице прямой
И Эпикура и Ниноны,
Летучей прихоти одной
Ей были ведомы законы!
Посланник рока ей предстал;
Смущенный взор очаровал,
Поработил воображенье,
Слиял все мысли в мысль одну
И пролил страстное мученье
В глухую сердца глубину.

Красой изнеженной Арсений
Не привлекал к себе очей:
Следы мучительных страстей,
Следы печальных размышлений
Носил он на челе; в очах
Беспечность мрачная дышала,
И не улыбка на устах —
Усмешка праздная блуждала.
Он незадолго посещал
Края чужие; там искал,
Как слышно было, развлеченья
И снова родину узрел;
Но, видно, сердцу исцеленья
Дать не возмог чужой предел.

Предстал он в дом моей Лаисы,
И остряков задорный полк
Не знаю как пред ним умолк —
Главой поникли Адонисы.
Он в разговоре поражал
Людей и света знаньем редким,
Глубоко в сердце проникал
Лукавой шуткой, словом едким,
Судил разборчиво певца,
Знал цену кисти и резца,
И, сколько ни был хладно-сжатым
Привычный склад его речей,
Казался чувствами богатым
Он в глубине души своей.

Неодолимо, как судьбина,
Не знаю, что в игре лица,
В движенье каждом пришлеца
К нему влекло тебя, о Нина!
С него ты не сводила глаз...
Он был учтив, но хладен с нею.
Ее смущал он много раз
Улыбкой опытной своею;
Но, жрица давняя любви,
Она ль не знала, как в крови
Родить мятежное волненье,
Как в чувства дикий жар вдохнуть.
И всемогущее мгновенье
Его повергло к ней на грудь.

Мои любовники дышали
Согласным счастьем два-три дни;
Чрез день-другой потом они
Несходство в чувствах показали.
Забвенья страстного полна,
Полна блаженства жизни новой,
Свободно, радостно она
К нему ласкалась; но суровый,
Унылый часто зрелся он:
Пред ним летал мятежный сон;
Всегда рассеянный, судьбину,
Казалось, в чем-то он винил,
И, прижимая к сердцу Нину,
От Нины сердце он таил.

Неблагодарный! Им у Нины
Все мысли были заняты:
Его любимые цветы,
Его любимые картины
У ней являлися. Не раз
Блистали новые уборы
В ее покоях, чтоб на час
Ему прельстить, потешить взоры.
Был втайне убран кабинет,
Где сладострастный полусвет,
Богинь роскошных изваянья,
Курений сладких легкий пар —
Животворило все желанья,
Вливало в сердце томный жар.

Вотще! Он предан был печали.
Однажды (до того дошло)
У Нины вспыхнуло чело
И очи ярко заблистали.
Страстей противных беглый спор
Лицо явило. «Что с тобою,—
Она сказала,— что твой взор
Всё полон мрачною тоскою?
Досаду давнюю мою
Я боле в сердце не таю:
Печаль с тобою неразлучна;
Стыжусь, но ясно вижу я:
Тебе тяжка, тебе докучна
Любовь безумная моя!

Скажи, за что твое презренье?
Скажи, в сердечной глубине
Ты нечувствителен ко мне
Иль недоверчив? Подозренье
Я заслужила. Старины
Мне тяжело воспоминанье:
Тогда всечасной новизны
Алкало у меня мечтанье;
Один кумир на долгий срок
Поработить его не мог;
Любовь сегодняшняя трудно
Жила до завтрашнего дня,—
Мне вверить сердце безрассудно,
Ты прав, но выслушай меня.

Беги со мной — земля велика!
Чужбина скроет нас легко,
И там безвестно, далеко,
Ты будешь полный мой владыка.
Ты мне Италию порой
Хвалил с блестящим увлеченьем;
Страну, любимую тобой,
Узнала я воображеньем;
Там солнце пышно, там луна
Восходит, сладости полна;
Там вьются лозы винограда,
Шумят лавровые леса,—
Туда, туда! с тобой я рада
Забыть родные небеса.

Беги со мной! Ты безответен!
Ответствуй, жребий мой реши.
Иль нет! зачем? Твоей души
Упорный холод мне приметен;
Молчи же! не нуждаюсь я
В словах обманчивых,— довольно!
Любовь несчастная моя
Мне свыше казнь... но больно, больно!..»
И зарыдала. Возмущен
Ее тоской: «Безумный сон
Тебя увлек,— сказал Арсений,—
Невольный мрак души моей —
След прежних жалких заблуждений
И прежних гибельных страстей.

Его со временем рассеет
Твоя волшебная любовь;
Нет, не тревожься, если вновь
Тобой сомненье овладеет!
Моей печали не вини».
День после, мирною четою,
Сидели на софе они.
Княгиня томною рукою
Обняла друга своего
И прилегла к плечу его.
На ближний столик, в думе скрытной
Облокотясь, Арсений наш
Меж тем по карточке визитной
Водил небрежный карандаш.

Давно был вечер. С легким треском
Горели свечи на столе,
Кумиров мрамор в дальней мгле
Кой-где блистал неверным блеском.
Молчал Арсений, Нина тож.
Вдруг, тайным чувством увлеченный,
Он восклицает: «Как похож!»
Проснулась Нина: «Друг бесценный,
Похож! Ужели? мой портрет!
Взглянуть позволь... Что ж это? Нет!
Не мой: жеманная девчонка
Со сладкой глупостью в глазах,
В кудрях мохнатых, как болонка,
С улыбкой сонной на устах!

Скажу, красавица такая
Меня затмила бы совсем...»
Лицо княгини между тем
Покрыла бледность гробовая.
Ее дыханье отошло,
Уста застыли, посинели;
Увлажил хладный пот чело,
Непомертвелые блестели
Глаза одни. Вещать хотел
Язык мятежный, но коснел,
Слова сливались в лепетанье.
Мгновенье долгое прошло,
И наконец ее страданье
Свободный голос обрело:

«Арсений, видишь, я мертвею;
Арсений, дашь ли мне ответ!
Знаком ты с ревностию?.. Нет!
Так ведай, я знакома с нею,
Я к ней способна! В старину
Меж многих редкостей Востока
Себе я выбрала одну...
Вот перстень... с ним я выше рока!
Арсений! мне в защиту дан
Могучий этот талисман;
Знай, никакое злоключенье
Меня при нем не устрашит.
В глазах твоих недоуменье,
Дивишься ты! Он яд таит».

У Нины руку взял Арсений:
«Спокойна совесть у меня,—
Сказал,— но дожил я до дня
Тяжелых сердцу откровений.
Внимай же мне. С чего начну?
Не предавайся гневу, Нина!
Другой дышал я в старину,
Хотела то сама судьбина.
Росли мы вместе. Как мила
Малютка Олинька была!
Ее мгновеньями иными
Еще я вижу пред собой
С очами темно-голубыми,
С темно-кудрявой головой.

Я называл ее сестрою,
С ней игры детства я делил;
Но год за годом уходил
Обыкновенной чередою.
Исчезло детство. Притекли
Дни непонятного волненья,
И друг на друга возвели
Мы взоры, полные томленья.
Обманчив разговор очей.
И, руку Оленьки моей
Сжимая робкою рукою,
«Скажи,— шептал я иногда,—
Скажи, любим ли я тобою?»
И слышал сладостное да.

В счастливый дом, себе на горе,
Тогда я друга ввел. Лицом
Он был приятен, жив умом;
Обворожил он Ольгу вскоре.
Всегда встречались взоры их,
Всегда велся меж ними шепот.
Я мук язвительных моих
Не снес — излил ревнивый ропот.
Какой же ждал меня успех?
Мне был ответом детский смех!
Ее покинул я с презреньем,
Всю боль души в душе тая.
Сказал «прости» всему: но мщеньем
Сопернику поклялся я.

Всечасно колкими словами
Скучал я, досаждал ему,
И по желанью моему
Вскипела ссора между нами:
Стрелялись мы. В крови упав,
Навек я думал мир оставить;
С одра восстал я телом здрав,
Но сердцем болен. Что прибавить?
Бежал я в дальние края;
Увы! под чуждым небом я
Томился тою же тоскою.
Родимый край узрев опять,
Я только с милою тобою
Душою начал оживать».

Умолк. Бессмысленно глядела
Она на друга своего,
Как будто повести его
Еще вполне не разумела;
Но, от руки его потом
Освободив тихонько руку,
Вдруг содрогнулася лицом,
И всё в нем выразило муку.
И, обессилена, томна,
Главой поникнула она.
«Что, что с тобою, друг бесценный?» -
Вскричал Арсений. Слух его
Внял только вздох полустесненный.
«Друг милый, что ты?» — «Ничего».

Еще на крыльях торопливых
Промчалось несколько недель
В размолвках бурных, как досель,
И в примиреньях несчастливых.
Но что же, что же напослед?
Сегодня друга нет у Нины,
И завтра, послезавтра нет!
Напрасно, полная кручины,
Она с дверей не сводит глаз
И мнит: он будет через час.
Он позабыл о Нине страстной;
Он не вошел, вошел слуга,
Письмо ей подал... миг ужасный!
Сомненья нет: его рука!

«Что медлить,— к ней писал Арсений,
Открыться должно... Небо! в чем?
Едва владею я пером,
Ищу напрасно выражений.
О Нина! Ольгу встретил я;
Она поныне дышит мною,
И ревность прежняя моя
Была неправой и смешною.
Удел решен. По старине
Я верен Ольге, верной мне.
Прости! твое воспоминанье
Я сохраню до поздних дней;
В нем понесу я наказанье
Ошибок юности моей».

Для своего и для чужого
Незрима Нина; всем одно
Твердит швейцар ее давно:
«Не принимает, нездорова!»
Ей нужды нет ни в ком, ни в чем;
Питье и пищу забывая,
В покое дальнем и глухом
Она, недвижная, немая,
Сидит и с места одного
Не сводит взора своего.
Глубокой муки сон печальный!
Но двери пашут, растворясь:
Муж не весьма сентиментальный,
Сморкаясь громко, входит князь.

И вот садится. В размышленье
Сначала молча погружен,
Ногой потряхивает он;
И наконец: «С тобой мученье!
Без всякой грусти ты грустишь;
Как погляжу, совсем больна ты;
Ей-ей! с трудом вообразишь,
Как вы причудами богаты!
Опомниться тебе пора.
Сегодня бал у князь Петра;
Забудь фантазии пустые
И от людей не отставай;
Там будут наши молодые,
Арсений с Ольгой. Поезжай,
Ну что, поедешь ли?» — «Поеду»,
Сказала, странно оживясь,
Княгиня. «Дело,— молвил князь,—
Прощай, спешу я в клоб к обеду».
Что, Нина бедная, с тобой?
Какое чувство овладело
Твоей болезненной душой?
Что оживить ее умело,
Ужель надежда? Торопясь
Часы летят; уехал князь;
Пора готовиться княгине.
Нарядами окружена,
Давно не бывшими в помине,
Перед трюмо стоит она.

Уж газ на ней, струясь, блистает;
Роскошно, сладостно очам
Рисует грудь, потом к ногам
С гирляндой яркой упадает.
Алмаз мелькающих серег
Горит за черными кудрями;
Жемчуг чело ее облег,
И, меж обильными косами
Рукой искусной пропущен,
То видим, то невидим он.
Над головою перья веют;
По томной прихоти своей,
То ей лицо они лелеют,
То дремлют в локонах у ней.

Меж тем (к какому разрушенью
Ведет сердечная гроза!)
Ее потухшие глаза
Окружены широкой тенью
И на щеках румянца нет!
Чуть виден в образе прекрасном
Красы бывалой слабый след!
В стекле живом и беспристрастном
Княгиня бедная моя
Глядяся, мнит: «И это я!
Но пусть на страшное виденье
Он взор смущенный возведет,
Пускай узрит свое творенье
И всю вину свою поймет».

Другое тяжкое мечтанье
Потом волнует душу ей:
«Ужель сопернице моей
Отдамся я на поруганье!
Ужель спокойно я снесу,
Как, торжествуя надо мною,
Свою цветущую красу
С моей увядшею красою
Сравнит насмешливо она!
Надежда есть еще одна:
Следы печали я сокрою
Хоть вполовину, хоть на час...»
И Нина трепетной рукою
Лицо румянит в первый раз.

Она явилася на бале.
Что ж возмутило душу ей?
Толпы ли ветреных гостей
В ярко блестящей, пышной зале,
Беспечный лепет, мирный смех?
Порывы ль музыки веселой,
И, словом, этот вихрь утех,
Больным душою столь тяжелый?
Или двусмысленно взглянуть
Посмел на Нину кто-нибудь?
Иль лишним счастием блистало
Лицо у Ольги молодой?
Что б ни было, ей дурно стало,
Она уехала домой.

Глухая ночь. У Нины в спальной,
Лениво споря с темнотой,
Перед иконой золотой
Лампада точит свет печальный.
То пропадет во мраке он,
То заиграет на окладе;
Кругом глубокий, мертвый сон!
Меж тем в блистательном наряде,
В богатых перьях, жемчугах,
С румянцем странным на щеках,
Ты ль это, Нина, мною зрима?
В переливающейся мгле
Зачем сидишь ты недвижима,
С недвижной думой на челе?

Дверь заскрипела, слышит ухо
Походку чью-то на полу;
Перед иконою, в углу,
Стал и закашлял кто-то глухо.
Сухая, дряхлая рука
Из тьмы к лампаде потянулась;
Светильню тронула слегка,
Светильня сонная очнулась,
И свет нежданный и живой
Вдруг озаряет весь покой;
Княгини мамушка седая
Перед иконою стоит,
И вот уж, набожно вздыхая,
Земной поклон она творит.

Вот поднялась, перекрестилась;
Вот поплелась было домой;
Вдруг видит Нину пред собой,
На полпути остановилась.
Глядит печально на нее,
Качает старой головою:
«Ты ль это, дитятко мое,
Такою позднею порою?..
И не смыкаешь очи сном,
Горюя Бог знает о чем!
Вот так-то ты свой век проводишь,
Хоть от ума, да неумно;
Ну, право, ты себя уходишь,
А ведь грешно, куда грешно!

И что в судьбе твоей худого?
Как погляжу я, полон дом
Не перечесть каким добром;
Ты роду-звания большого;
Твой князь приятного лица,
Душа в нем кроткая такая,—
Всечасно вышнего Творца
Благословляла бы другая!
Ты позабыла Бога... да,
Не ходишь в церковь никогда;
Поверь, кто Господа оставит,
Того оставит и Господь;
А он-то духом нашим правит,
Он охраняет нашу плоть!

Не осердись, моя родная;
Ты знаешь, мало ли о чем
Мелю я старым языком,
Прости, дай ручку мне». Вздыхая,
К руке княгининой она
Устами ветхими прильнула —
Рука ледяно-холодна.
В лицо ей с трепетом взглянула —
На ней поспешный смерти ход;
Глаза стоят и в пене рот...
Судьбина Нины совершилась,
Нет Нины! ну так что же? нет!
Как видно, ядом отравилась,
Сдержала страшный свой обет!

Уже билеты роковые,
Билеты с черною каймой,
На коих бренности людской
Трофеи, модой принятые,
Печально поражают взгляд;
Где сухощавые Сатурны
С косами грозными сидят,
Склонясь на траурные урны;
Где кости мертвые крестом
Лежат разительным гербом
Под гробовыми головами,—
О смерти Нины должну весть
Узаконенными словами
Спешат по городу разнесть.

В урочный день, на вынос тела,
Со всех концов Москвы большой
Одна карета за другой
К хоромам князя полетела.
Обсев гостиную кругом,
Сначала важное молчанье
Толпа хранила; но потом
Возникло томное жужжанье;
Оно росло, росло, росло
И в шумный говор перешло.
Объятый счастливым забвеньем,
Сам князь за дело принялся
И жарким богословским преньем
С ханжой каким-то занялся.

Богатый гроб несчастной Нины,
Священством пышным окружен,
Был в землю мирно опущен;
Свет не узнал ее судьбины.
Князь, без особого труда,
Свой жребий вышней воле предал.
Поэт, который завсегда
По четвергам у них обедал,
Никак с желудочной тоски
Скропал на смерть ее стишки.
Обильна слухами столица;
Молва какая-то была,
Что их законная страница
В журнале дамском приняла.

Залит бал волнами света;
Благовонием нагрета,
Зала млеет, как букет.
Упоительно-небрежно,
Зажигательно-мятежно
Ноет скрипка и кларнет.
В вихре звуков, в море жара,
С сладострастием угара
В вальс скользит за парой пара,
Опьянения полна,
В ураган огнепалящий,
Душу пламенем мутящий,
Волканически летящий,
Грудь взрывающий до дна.
Вот она, царица бала:
Раздраженная смычком,
Быстро сбросив покрывало,
В танце бешеном летала,
Припадя ко мне плечом.
Кудри змеями сбегали,
Волновались, трепетали
И, играя предо мной,
По щекам меня хлестали
Ароматною волной.
Мы неслись - мелькали люди,
Ряд колонн и ряд гостей,
Фермуары, плечи, груди,
Лампы, люстры, блеск свечей,
Косы, жемчуг, бриллианты,
Дымки, кружева, атлас,
Банты, франты, аксельбанты
И алмаз горящих глаз.
Мы неслись - кружилась зала,
Я дрожал, как кровный конь,
Весь был жар я, весь огонь,
В жилах лава пробегала,
И корсет ей прожигала
Воспаленная ладонь.

Когда трепещут эти звуки
И дразнит ноющий смычок,
Слагая на коленях руки,
Сажусь в забытый уголок.

И, как зари румянец дальный
Иль дней былых немая речь,
Меня пленяет вихорь бальный
И шевелит мерцанье свеч.

О, как, ничем неукротимо,
Уносит к юности былой
Вблизи порхающее мимо
Круженье пары молодой!

Чего хочу? Иль, может статься,
Бывалой жизнию дыша,
В чужой восторг переселяться
Заране учится душа?

Открылся бал. Кружась, летели
Четы младые за четой;
Одежды роскошью блестели,
А лица - свежей красотой.
Усталый, из толпы я скрылся
И, жаркую склоня главу,
К окну в раздумье прислонился
И загляделся на Неву.
Она покоилась, дремала
В своих гранитных берегах,
И в тихих, сребряных водах
Луна, купаясь, трепетала.
Стоял я долго. Зал гремел...
Вдруг без размера полетел
За звуком звук. Я оглянулся,
Вперил глаза; весь содрогнулся;
Мороз по телу пробежал.
Свет меркнул... Весь огромный зал
Был полон остовов... Четами
Сплетясь, толпясь, друг друга мча,
Обнявшись желтыми костями,
Кружася, по полу стуча,
Они зал быстро облетали.
Лиц прелесть, станов красота -
С костей их - все покровы спали.
Одно осталось: их уста,
Как прежде, всё еще смеялись;
Но одинаков был у всех
Широких уст безгласный смех.
Глаза мои в толпе терялись,
Я никого не видел в ней:
Все были сходны, все смешались...
Плясало сборище костей.

Хор:
Танцуйте, танцуйте!

Гости:
Танцуем, танцуем!

Хор:
Танцуйте фигуру.

Гости:
Танцуем фигуру.

Хор:
Откройте, откройте,
откройте, откройте.
Закройте, закройте,
закройте, закройте.

Гости:
Мы весело топчемся.

Баронесса Пирогова:
Мне стало душно.

Солдат Ферзев:
Хотите на веранду охладить горячее тело?

Баронесса Пирогова:
Вы правы: я немножечко вспотела.
Пусть ветер мне подует в рукава.

Солдат Ферзев:
Смотрите: ночка какова!

Der Goldberg:
Кто хочет что-нибудь особенного —
то я спою не хуже Собинова.

Хозяин:
Иван Антоныч, принесите плеть.
Сейчас Der Goldberg будет петь.

Der Goldberg (поет):
Любовь, любовь
царит всечасно…
Больше петь не буду. Зачем
он меня при каждом слове
ударяет плеткой.

Мария:
Ой, смотрите, кто это к нам
ползет на четвереньках.

Хозяин:
Это Мотыльков.

Мотыльков:
Да, это я. Мою природу
постиг удар. Я стал скотом.
Дозвольте мне воззвать к народу.

Хозяин:
Ах, не сейчас. Потом, потом.

Мотыльков:
Тогда я просто удаляюсь.

Хозяин:
А вдруг останетесь, боюсь.

Мотыльков:
Как неуместен этот страх.
Уйду и с туфель сдуну прах.

Хозяин:
Смотрите, он ползет обратно.

ЖАК.
Мария, будьте аккуратна.

Мария:
Я вам запачкала пиджак.

Жак:
Ну не беда!

Мария:
Мой милый Жак.

Жак:
Я предан вам за вашу ласку.

Мария:
Ах, сядьте тут и расскажите сказку.

Жак:
Был гром, и небо темно-буро.
Вдруг выстрел — хлоп! — из Порт-Артура.
На пароходе суета,
матросы лезут в лодку,
а лодка офицерами по горло занята.
Матросы пьют в испуге дико водку,
кто рубит мачту, кто без крика тонет,
кто с переломанной ногой лежит и стонет.
Уже вода раскрыла двери,
а люди просто озверели.
Волну прижав к своей груди,
тонул матрос и говорил: «Приди, приди»,
не то волне, не то кому-то
и бил ногами воду круто.
Его сосет уже пучина,
холодная вода ласкает,
но все вперед плывет мужчина
и милую волну из рук не выпускает.
 «Приди, приди»,— кому-то кличет,
кому-то яростно лопочет,
кому-то ласково лепечет,
зовет кого-то и хохочет.

Хозяин:
Вот эта дверь ведет во двор.

Иван Антонович:
О чем ведете разговор?

Хозяин:
Так, ни о том и ни о сем.

Иван Антонович:
Давайте карты принесем.

Мотыльков:
Тогда остаться я не прочь.

Хозяин:
Ну ты мне мысли не морочь.
Сказал — уходишь. И вали!

Солдат Ферзев (вбегая):
Стреляй! Держи! Руби! Коли!

Хозяин: Что тут за крик? Что за тревога?
Кто тут скандалист, того нога не переступит моего порога.

Солдат Ферзев (указывая на баронессу Пирогову):
Она ко мне вот так прильнула,
потом она меня кольнула,
потом она меня лягнула,
она меня, солдата, обманула.

          1

Пехотный Вологодский полк
   Прислал наряд оркестра.
Сыч-капельмейстер, сивый волк,
   Был опытный маэстро.
Собрались рядом с залой в класс,
   Чтоб рокот труб был глуше.
Курлыкнул хрипло медный бас,
   Насторожились уши.
Басы сверкнули вдоль стены,
   Кларнеты к флейтам сели,-
И вот над мигом тишины
   Вальс томно вывел трели...
Качаясь, плавные лады
   Вплывают в зал лучистый,
И фей коричневых ряды
   Взметнули гимназисты.
Напев сжал юность в зыбкий плен,
   Что в мире вальса краше?
Пусть там сморкаются у стен
   Папаши и мамаши...
Не вся ли жизнь - хмельной поток
   Над райской панорамой?
Поручик Жмых пронесся вбок
   С расцветшей классной дамой.
У двери встал, как сталактит,
   Блестя иконостасом,
Сам губернатор Фан-дер-Флит
   С директором Очкасом:
Директор - пресный, бритый факт,
   Гость - холодней сугроба,
Но правой ножкой тайно в такт
   Подрыгивают оба.
В простенке - бледный гимназист,
   Немой Монблан презренья.
Мундир до пяток, стан как хлыст,
   А в сердце - лава мщенья.
Он презирает потолок,
   Оркестр, паркет и люстры,
И рот кривится поперек
   Усмешкой Заратустры.
Мотив презренья стар как мир...
   Вся жизнь в тумане сером:
Его коричневый кумир
   Танцует с офицером!

          2

Антракт. Гудящий коридор,
   Как улей, полон гула.
Напрасно классных дам дозор
   Скользит чредой сутулой.
Любовь влетает из окна
   С кустов ночной сирени,
И в каждой паре глаз весна
   Поет романс весенний.
Вот даже эти, там и тут,
   Совсем еще девчонки,
Ровесников глазами жгут
   И теребят юбчонки.
Но третьеклассники мудрей,
   У них одна лишь радость:
Сбежать под лестницу скорей
   И накуриться в сладость...
Солдаты в классе, развалясь,
   Жуют тартинки с мясом;
Усатый унтер спит, склонясь
   Над геликоном-басом.
Румяный карлик-кларнетист
   Слюну сквозь клапан цедит.
У двери - бледный гимназист
   И розовая леди.
"Увы! У женщин нет стыда...
   Продать за шпоры душу!"
Она, смеясь, спросила: "Да?",
   Вонзая зубы в грушу...
О, как прелестен милый рот
   Любимой гимназистки,
Когда она, шаля, грызет
   Огрызок зубочистки!
В ревнивой муке смотрит в пол
   Отелло-проповедник,
А леди оперлась на стол,
   Скосив глаза в передник.
Не видит? Глупый падишах!
   Дразнить слепцов приятно.
Зачем же жалость на щеках
   Зажгла пожаром пятна?
Но синих глаз не укротить,
   И сердце длит причуду:
"Куда ты?"- "К шпорам".-
                  "Что за прыть?"-
   "Отстань! Хочу и буду".

          3

Гремит мазурка - вся призыв.
   На люстрах пляшут бусы.
Как пристяжные, лбы склонив,
   Летит народ безусый.
А гимназистки-мотыльки,
   Откинув ручки влево,
Как одуванчики легки,
   Плывут под плеск напева.
В передней паре дирижер,
   Поручик Грум-Борковский,
Вперед плечом, под рокот шпор
   Беснуется чертовски.
С размаху на колено встав,
   Вокруг обводит леди
И вдруг, взметнувшись, как удав,
   Летит, краснее меди.
Ресницы долу опустив,
   Она струится рядом,
Вся - огнедышащий порыв
   С лукаво-скромным взглядом...
О ревность, раненая лань!
   О ревность, тигр грызущий!
За борт мундира сунув длань,
   Бледнеет классик пуще.
На гордый взгляд - какой цинизм!-
   Она, смеясь, кивнула...
Юнец, кляня милитаризм,
   Сжал в гневе спинку стула.
Домой?.. Но дома стук часов,
   Белинский над кроватью,
И бред полночных голосов,
   И гул в висках... Проклятье!
Сжав губы, строгий, словно Дант,
   Выходит он из залы.
Он не армейский адъютант,
   Чтоб к ней идти в вассалы!..
Вдоль коридора лунный дым
   И пар неясных пятна,
Но пепиньерки мчатся к ним
   И гонят в зал обратно.
Ушел бедняк в пустынный класс,
   На парту сел, вздыхая,
И, злясь, курил там целый час
   Под картою Китая.

          4

С Дуняшей, горничной, домой
   Летит она, болтая.
За ней вдоль стен, укрытых тьмой,
   Крадется тень худая...
На сердце легче: офицер
   Остался, видно, с носом.
Вон он, гремя, нырнул за сквер
   Нахмуренным барбосом.
Передник белый в лунной мгле
   Змеится из-под шали.
И слаще арфы - по земле
   Шаги ее звучали...
Смешно! Она косится вбок
   На мрачного Отелло.
Позвать? Ни-ни. Глупцу - урок,
   Ей это надоело!
Дуняша, юбками пыля,
   Склонясь, в ладонь хохочет,
А вдоль бульвара тополя
   Вздымают ветви к ночи.
Над садом - перья зыбких туч.
   Сирень исходит ядом.
Сейчас в парадной щелкнет ключ,
   И скорбь забьет каскадом...
Не он ли для нее вчера
   Выпиливал подчасник?
Нагнать? Но тверже топора
   Угрюмый восьмиклассник:
В глазах - мазурка, адъютант,
   Вертящиеся штрипки,
И разлетающийся бант,
   И ложь ее улыбки...
Пришли. Крыльцо - как темный гроб,
   Как вечный склеп разлуки.
Прижав к забору жаркий лоб,
   Сжимает классик руки.
Рычит замок, жестокий зверь,
   В груди - тупое жало.
И вдруг... толкнув Дуняшу в дверь,
   Она с крыльца сбежала.
Мерцали блики лунных струй
   И ширились все больше.
Минуту длился поцелуй!
   (А может быть, и дольше).

Помнишь ли, мой идол гордый,
Праздник в честь седой зимы -
На груди немой и твердой
Льдом окованной Невы?

Звезды блещут на балконах,
Солнца ночью зажжены,
И в кристальных павильонах
Разноцветные огни.

Дико, весело и шумно,
Мчатся тени на коньках...
Пламя тешится безумно
Над красавицей в цепях.

Пламя, шум и звуки рая
Не разбудят ото сна;
И русалка ледяная
Безответно холодна!

В этом мифе муки страстной
Полный смысл моей мечты:
"Пламя" - это я, несчастный,
"Ледяная" - это ты!

     Командиру и офицерам "Мельпомены"

Залива Финского лениво дремлют волны,
Уж вечер догорел, уж чайки улеглись;
Лес, скалы, берега молчаньем томным полны,
И звезды ранние на небесах зажглись.
Здесь северная ночь среди погоды ясной,
Как ночи южные, отрадна и прекрасна
И чудной негою пленительно блестит;
А море синее и плещет и шумит.

Фрегат воинственный, на якоре качаясь,
Средь зеркальных зыбей красуется царем,
И флаги пестрые, роскошно развеваясь,
Над палубой его сошлись, сплелись шатром.
Он убран, он горит радушными огнями;
Дека унизаны веселыми гостями,
Живая музыка призывно там гремит;
А море синее и плещет и шумит.

На "Мельпомене" бал! Наряды дам блистают
Меж эполетами, пред строем моряков;
Их ножки легкие свободно попирают
Жилище бранных смут, опасностей, трудов.
Лафеты креслами им служат; завоеван
Без боя весь фрегат - и вмиг преобразован:
Не вихрь морской по нем, а быстрый вальс летит;
А море синее и плещет и шумит.

Но женский ум пытлив: по переходам длинным,
По узким лестницам, по декам, по жильям
Попарно бал идет, и "польский" тактом чинным
Вдали сопутствует гуляющим четам.
Вот тесных келий ряд вкруг офицерской залы,-
Где много жизни лет у каждого пропало,
Где в вечных странствиях далекий свет забыт...
А море синее и плещет и шумит!

Вот в дальней комнате две пушки,- и меж ними
Диван, часы и стол: здесь капитан живет,
Один, с заботами и думами своими,
И блага общего ответственность несет.
Здесь суд, закон и власть! Здесь участь подчиненных,
Их жизнь, их смерть, их честь в руках отягощенных,-
Владыка на море,- он держит и хранит,
И, с ним беседуя, волна под ним шумит.

О! кто, кто здесь из нас, танцующих беспечно,
Постигнет подвиги и долю моряка?..
Как в одиночестве, без радости сердечной,
Томить его должна по родине тоска!
Как скучны дни его, как однозвучны годы!
Как он всегда лишен простора и свободы!
Как вечно гибелью в глаза ему грозит
То море синее, что плещет и шумит!

И здесь, на палубе, где. мы танцуем ныне,
Здесь был иль может быть кровопролитный бой,
Когда, метая гром по трепетной пучине
И сыпля молньями, фрегат летит грозой
На вражеский корабль; - и вдруг они сойдутся,
И двух противных сил напоры размахнутся,
И битва жаркая меж ними закипит -
А море синее все плещет и шумит!

И много, может быть, здесь ляжет братьев наших,
И много женских слез вдали прольют по ним!
Танцуйте!.. Радуйтесь!.. Но я в забавах ваших
Уж не участница!.. К картинам роковым
Воображение влекло меня невольно...
И содрогнулась мысль... и сердцу стало больно...
С участьем горестным мой взор на все глядит,-
А море синее и плещет и шумит!

На лугу весёлый бал 
Был открыт весною: 
На трубе Комар играл, 
Шмель мохнатый танцевал 
С Мушкой голубою. 
 
И кружился ветерок, 
Листьями играя. 
И качался в такт цветок, 
Свой зелёный стебелёк 
Стройно наклоняя. 
 
Стрекоза легко неслась 
С Мотыльком нарядным. 
И Улитка приплелась 
И удобно разлеглась 
Под листком прохладным. 
 
Прилетел и Майский Жук 
С толстою Жучихой, 
И, толкая всех вокруг, 
Он вошёл в весёлый круг, 
Подбоченясь лихо. 
 
Муравьи толпой пришли, 
Шевеля усами, 
И плясать они пошли!.. 
Лишь Паук сидел вдали, 
Прячась за ветвями. 
 
И сердился и ворчал: 
"Что за новоселье, - 
Что еще такой за бал?" 
Злой Паук не понимал 
Счастья и веселья... 

           1

Если вам семнадцать лет,
Если вас зовут Наташа,
То сомнений больше нет,-
Каждый бал стихия ваша!
Легкий, бальный туалет
Освежит портниха Маша,
Ослепительный букет
Вам предложит ваш предмет,
Задыхающийся Яша,
Или, если Яши нет,
То Володя или Саша...
Пенье скрипок! Розы! Свет!
Первый бал в семнадцать лет -
Это лучший бал, Наташа!

           2

Если вам до тридцати
Не хватает только года,
Вы обязаны пойти!
В тридцать лет сама природа
Говорит душе: цвети!..
Тридцать лет есть полпути,
Силы требуют исхода,
Сердцу хочется цвести,
Сердцу меньше тридцати -
И ему нужна свобода.
Призрак осени у входа.
Все пойми - и все прости!
Крылья выросли - лети!
...Вы должны, должны пойти,
Если вам до тридцати
Не хватает только года!..

           3

Если ж вам до сорока
Только месяц остается,
Все равно!.. Бурлит, несется
Многоводная река.
Дымны, странны облака,
Горе тем, кто обернется!
Надо жить и плыть, пока...
Надо жить, пока живется.
Сердцу мало остается.
В сердце - нежность и тоска,
Но оно сильнее бьется.
Юность смотрит свысока,
Зрелость - взглядом игрока:
Проиграешь, не вернется!
Значит, что же остается
У преддверья сорока?
Жить и жить. Пока живется...

           4

Если ж вам за пятьдесят,
Знайте, жизни добрый Гений
Может долго длить закат,
Бодрых духом поколений!
Тяжек, сочен плод осенний.
Вечер есть пора свершений.
В седине есть аромат
Поздних, сладостных цветений
В наслоении декад -
Простота проникновений.
Пусть горит, горит закат
Все безумней, все блаженней...
Всех, кому за пятьдесят,
Я зову на Бал Весенний!..

Бал детский; дети все так милы; их наряд
Так свеж, в глазах отцов и матерей летят
        Они под радостные звуки;
Но мне не смотрится: когда сияет бал,
Кто от веселия хоть мига не отдал
        На долю безотвязной скуки?

Мне стало глупо жаль танцующих детей.
Средь этой тесноты, средь шума злых речей,
        Тщеславья, что к нам льнет невольно,
Похвал неискренних и глупого суда,
Где зависть ранняя и ранняя вражда
        Растут и спеют так привольно, -

Мне стало душно вдруг и тяжело за них.
О, дайте рощу им, рой бабочек златых,
        Луг пестрый с мягкой муравою!
Наряд их стареет, неловок им, нейдет!..
Но что я говорю? Сам крошечный народ
        Не засмеется ль надо мною?

С чего мне вздумалось жалеть о них? Они
Так полно счастливы, как будто ночи, дни
        Об этом только и мечтали;
Так смело счастливы, что не один наряд,
Но всё: движенье, речь, улыбку, смех и взгляд -
        Заране будто изучали.

О боже! детский страх - и тот в них изучен!
Вот, вот с лукавою улыбкой опущен
        Тот взор младенческий, невинный,
Где ангел мог читать связь неба и земли!
Уста раскрылися отысканной в пыли
        Насмешкой дерзкой, злостью длинной...

Зачем же это так, за что же? Неужель
Святого на земле одна лишь колыбель,
        Где света звонкие оковы
Еще не подняты, где не пора острить,
Где чуть рожденный слух не может различить
        Еще галопа от редовы?..

А вы, о матери, ужели вам не жаль,
Что пресыщение, усталость и печаль,
        Успехов, неудач тревоги
Свой бледный след кладут на лицах молодых,
Что почки пышных роз, пух яблок наливных
        Затоптаны в грязи дороги?

И вы так веселы!.. А в будущем что вы
Для них готовите? Страсть сплетен, страх молвы,
        Холодность, скуку, отупленье,
Заботу вечную о вычурах смешных,
Способность не щадить ни ближних, ни родных
        Из мести иль для развлеченья...

Им дружба не простит их ложного стыда.
Их ручки белые не тронут никогда
        Язв наших страшных и глубоких...
О, безобразие их жалость отпугнет!..
Труд гения и вопль поэта не вольет
        Румянца жаркого им в щеки!

Кто сложит голову на слабую их грудь?
Кому осветят жизнь и сгладят скорбный путь
        Они, живущие в кадрили?
Среди хлопот пустых, безделок и затей
Они пройдут свой век, - ничтожны для детей,
        Как сами матери их были...

Был Рим! — Пред ним дрожали троны!
Но что же нам оставил он?
Наместо лавров — макароны,
И комедьянтов легион!
Затем и Спарта оплошала,
Затем упал и грозный Рим,
Что мудрость древняя не знала,
Как бал для царств необходим.
Бал создан новыми веками!
И мы должны благословлять
Того, кто выдумал балами
Серьезный мир побаловать!

Бал — настоящая находка
Для юных франтов и для дам;
Его с восторгом ждет красотка,
Он праздник пасмурным отцам.
Чтоб дочка куколкой оделась,
Хлопочет опытная мать,
А чтоб она не засиделась,
Везет ее потанцевать.

Бал можем мы сравнить с турниром,
С ареной важной суеты,
Где первым ставятся кумиром
Сердца и деньги красоты.
Один пронзить их шпорой хочет,
Тот аксельбантом притянуть,
А третий из того хлопочет,
Чтоб в сундучок ее скакнуть,
Тот хочет пыль пустить ногами,
Тот мадригальчик отпустить,
Тот норовит пленить усами,
А тот глисадой обольстить.

Судья тут ищет развлеченья,
А воин доблестных побед;
Тот повышенья, тот именья,
Тот покровительства привет.
Для всех открытые дороги:
Порхает, прыгает народ!
И у кого проворней ноги,
Скорее к цели тот дойдет.

А девы, стан свивая гибкий,
В корсете узком чуть дыша,
Всем раздают свои улыбки
Под дроби мелких антраша.
И даже доктор благодарный,
Смотря на танцы у дверей,
Любуется в душе, коварный,
Грядущей практикой своей.

Все резвы, веселы, как дети!
Лепечут нежно, как птенцы,
А между тем повсюду сети
И всюду ловкие ловцы.
Не надрывайте даром груди:
Труду до цели далеко!
Ведь и ногами выйдешь в люди,
Лишь только прыгай высоко!

Танцмейстер и профессор слова
Равны по службе и в чинах;
Но первый обогнал другого,
Затем что легче на ногах.
Давайте балы понедельно,
Они вас к цели приведут;
Те скажут: человек-то дельный!
Другие: он ужасный плут!
И пусть о бале бьют тревогу,
А результат его такой:
Он на короткую вас ногу
Поставит с сильною рукой!

Балы — игрушка в общем мненьи.
Но не таков их тайный смысл:
То плод роскошный упоенья,
А как раскусишь, так он кисл.
А что тут лести, вероломства,
Интриг, уловок и причуд!
Тут вся история знакомства,
Хоть бал игрушкою зовут.

Мы в польском девушку заводим,
Рассудок в вальсе узнаем;
В кадрили к сердцу переходим
И глазки приступом берем.
В мазурке речию живою
Даем двусмысленный намек:
И что в душе, что за душою,
Узнаем вдоль и поперек.

Но наконец к развязке сцены,
В кружок доверчивый стеснен,
Без прихотливой перемены
Час целый вьется котильон.
Уж дремлет на софе старушка,
А мы в углу… рука с рукой…
И часто бальная игрушка —
Опасной кончится игрой!

Бал создан нашими веками;
Того должны мы выхвалять,
Кто человечество балами
Затеял первый баловать!

Теперь идет нравоученье
(Хоть их не очень любит свет!):
К балам питая уваженье,
Хочу я вам подать совет:
Чтоб в обществе не знать опалы,
Людские прихоти любя,
Вы на балах — точите балы,
Балы давайте у себя.

Блещут огнями палаты просторные,
Музыки грохот не молкнет в ушах.
Нового года ждут взгляды притворные,
Новое счастье у всех на устах.

Душу мне давит тоска нестерпимая,
Хочется дальше от этих людей...
Мной не забытая, вечно любимая,
Что-то теперь на могиле твоей?

Спят ли спокойно в глубоком молчании,
Прежнюю  радость и горе тая,
Словно застывшие в лунном сиянии,
Желтая церковь и насыпь твоя?

Или туман неприветливый стелется,
Или, гонима незримым врагом,
С дикими воплями злая метелица
Плачет, и скачет, и воет кругом,

И покрывает сугробами снежными
Все, что от нас невозвратно ушло:
Очи, со взглядами кроткими, нежными.
Сердце, что прежде так билось тепло!

Ум, красота, благородное сердце и сила,—
Всю свою щедрость судьба на него расточила.

Но отчего же в толпе он глядит так угрюмо?
В светлых очах его спряталась черная дума.

Мог бы расправить орел свои юные крылья,
Счастье, успехи пришли бы к нему без усилья,

Но у колонны один он стоит недвижимо.
Блеск, суета — всё бесследно проносится мимо.

Раннее горе коснулось души его чуткой...
И позабыть невозможно, и вспомнить так жутко!

Годы прошли, но под гнетом былого виденья
Блекнут пред ним мимолетные жизни явленья...

Пусть позолотой мишурною свет его манит,
Жизни, как людям, он верить не хочет, не станет!

 (По телефону из Петербурга)

Бал сегодня у министра
Состоялся... Чудный бал!..
Увлекательно и быстро
Рой гостей здесь танцевал.
Электричество сверкало
Ярче солнечных зарниц...
По паркету танцевало
Очень много "знатных" лиц...
Называть их всех не стану,
Кой-кого отмечу. Вот:
Чрезвычайную Охрану
Вел в кадрили Пулемет...
Закружась в мазурке пылкой,
Вел интимный разговор
С раскрасневшеюся Ссылкой
Толстый Смертный Приговор...
И, повиснув у Ареста
На руке, плыла Тюрьма,
Очищали им все место,
К ним почтительны весьма...
За Репрессией-кокеткой
Всё ухаживал Расстрел,
То и дело фразой меткой
Он пленить ее хотел...
И со Сто Двадцать Девятой,
Под собой не чуя ног,
Оживлением объятый,
В полонезе шел Залог...
Ночь летела очень быстро,
Тонкий ужин опьянял...
Был сегодня у министра
Чрезвычайный "первый бал"!..

За шелковой двойной, тяжелой драпировкой,
В глубокой нише у окна,
К холодному стеклу прижалась ты головкой
И замечталась вдруг одна.

Не слышишь шума ты гостиной многолюдной,
Пустых острот и пошлых слов,
Тебе здесь, в тишине, опять приснился чудный,
Волшебный, лучший сон из снов…

Как душен был тот бал! Искала ты прохлады,
Скользнула тенью на балкон,
Где бледный луч играл в узорах балюстрады
И в серых завитках колон.

Стальною полосой вдали река блистала;
Молчал дремой объятый сад,
И грудью полною ты с жадностью вдыхала
Весенней ночи аромат.

Зачем с тобою вдруг он очутился рядом?
Как он вошел? Не помнишь ты,
Но ты не прогнала его холодным взглядом
И слушала его мечты.

Тебя на грудь к себе привлек рукой он властной
Целуя в гордые уста,
И речь его лилась так искренно и страстно,
Так бескорыстна и чиста!

На трудовую жизнь он звал тебя с собою:
«Мой друг, оставь свой жалкий свет,
Где каждый поглощен ничтожною борьбою,
Где все лишь суета сует!

Пойдем, пойдем со мной! Широкая дорога
Нас в царство светлое ведет.
Там мало, мишуры, но подвигов так много,
Там вольной жизнью, все живет…»

А на небе заря в ответ зажглася ярко,
Искрилась золотом река,
Проснулся птичек хор, и веяло из парка
Дыханьем свежим ветерка.

Вернуть бы эту ночь! Напрасные усилья…
Зачем от суетной земли
Неволей золотой расслабленные крылья
Тогда подняться не могли?

Ты барышней росла примерной и послушной.
Вздохнула мать, велел отец, —
На восковой венок надев вуаль воздушный,
С другим пошла ты под венец.

И мужу отвечать сумела ты на ласки…
Смертельный совершая грех,
На миг не снимешь ты притворства вечной маски,
И слез не выдаст звонкий смех…

А сколько их в душе! О, если б ныне снова
Тебя с собою позвал он,
С какою радостью ты бросить свет готова,
Забыть оков немолчный звон!

Но он не позовет. Сурово, беспощадно
Он произнес свой приговор:
«Игрушка и раба…» — «А здесь у вас прохладно!» —
Портьеру поднял дирижер.

— «Пора нам начинать!» Твой стан обнявши гибкий,
Он открывает котильон,
И ты скользишь опять с покорною улыбкой…
Прости, прости, волшебный сон!

О, первый бал - самообман!
Как первая глава романа,
Что по ошибке детям дан,
Его просившим слишком рано,

Как радуга в струях фонтана
Ты, первый бал, - самообман.
Ты, как восточный талисман,
Как подвиги в стихах Ростана.

Огни сквозь розовый туман,
Виденья пестрого экрана...
О, первый бал - самообман!
Незаживающая рана!

Уж к утру близилось... Унынье превозмочь
На шумном празднике не мог я и тоскливо
Оставил скучный пир. Как день, сияла ночь.
Через Неву домой я ехал торопливо.

Все было так мертво и тихо на реке.
Казались небеса спокойствием объяты;
Облитые луной, белели вдалеке
Угрюмые дворцы, заснувшие палаты;

И скрип моих саней один звучал кругом,
Но музыке иной внимал я слухом жадным:
То тихий стон ее в безмолвии ночном
Мне душу потрясал каким-то сном отрадным.

И чудилося мне: под тканью золотой,
При ярком говоре толпы немых видений,
В неведомой красе носились предо мной
Такие светлые, сияющие тени...

То вдруг какой-то страх и чувство пустоты
Сжимали грудь мою... Сменяя призрак ложный,
Другие чередой являлися мечты,
Другой носился бред, и странный и тревожный.

Пустыней белою тот пир казался мне;
Тоска моя росла, росла, как стон разлуки...
И как-то жалобно дрожали в тишине
Напева бального отрывочные звуки.

Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.

Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал.

Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.

В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь -
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь;

И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю...
Люблю ли тебя - я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!

Всего стихотворений: 20

Количество обращений к теме стихотворений: 21708