Марианна (Римма) Ивановна Колосова (Виноградова) (1901-1961)

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

             Погибшему брату

От жизни, от её угроз
Ты, говорят, ушёл на небо.
Тебе ничьих не надо слёз.
Не надо ни любви, ни хлеба…

Так неожиданно для нас
Собрался в дальнюю дорогу.
Но о тебе скажу сейчас:
Отмучился… и слава Богу!

Ты, настоящий и большой,
Был слишком ярким между нами,
С такой суровою душой,
С такими грозными глазами.

Когда рванёт железо с крыш
Летящих пуль горячий ветер,
Я удивлюсь, что ты молчишь,
Что нет тебя на этом свете.

Сказал ты, помню, в дни войны
(В тебе проснулся пыл военный):
«Как хорошо, что две страны
Поговорили откровенно!»

Судьбы непобедима власть!
Одну тропу избрав меж тропок,
Ушёл ты, чтоб навек упасть
Среди крутых маньчжурских сопок.

И рядом спят твои друзья.
С земным покончены расчёты.
И песенка звучит моя
По-деревенски, как причёты.

Места, где ты лежишь, пусты,
И сопки голые унылы;
А ветер гнёт к земле кусты
И воет около могилы.

Там прах лежит, не ты, не ты!
Душой безсмертною ты с нами.
Несём мы в жизнь твои мечты
Живыми сильными руками!

Плачу над грушей дюшес,
Сгорбилась в горе великом:
Где ты, родимый мой лес,
Папоротник, земляника!

Право, смешной разговор:
Я разлюбила бананы.
Бор мой, сосновый мой бор,
Запах медовый и пряный!

Может быть, в этом году
(Дай помечтаю немножко!)
Утром на зорьке пойду
В рощу с плетёным лукошком.

Как это мог ты забыть?
Тише… в лесу — это в храме!
Буду сбирать я грибы
И воевать с комарами.

Лес мой, родимый мой лес!
В горести сгорбила спину…
Видно, попутал нас бес
И уволок на чужбину.

Грусть мою, русскую грусть
Выпущу птичкой из рук я.
До́пьяна нынче напьюсь
Новой печалью — разлукой.

Склоны отвесные гор…
Нет, уж не песней, а криком:
— Бор мой, сосновый мой бор,
Папоротник, земляника!.. 

Тот, кто видел кровавое,
Никогда не забудет…
Это было в бронепоезде,
Где железные люди.

Паровоз в сталь закутанный
Как стальная коробка.
А внутри раскалённая
Дышит пламенем топка.

Ночь молчала спокойная,
Звёзды ярко мерцали…
А в прокуренной комнате
На кого-то кричали!

А в прокуренной комнате
Кто-то страшно избитый,
Предстоял перед судьями
С головой непокрытой.

И губами разбитыми
Шевелил еле-еле…
А от ветра за окнами
Тополя шелестели.

Русский Русского спрашивал,
Бил за что-то жестко.
Первый родом был с запада.
А второй был с востока.

Брата брат не помиловал,
Присудил его к смерти…
Повели к бронепоезду,
Где не люди, а черти!

И когда осуждённого
Подвели к паровозу,
Вспомнил он неожиданно
Чью-то белую розу…

Вспомнил милую девушку,
Взгляд спокойный, лучистый.
Вспомнил тонкие пальчики…
И рапсодию Листа…

И прекрасному прошлому
Улыбнулся он робко…
И швырнули несчастного
В раскалённую топку!

В этот миг мимо поезда
Шла солдат полурота,
Воздух нюхали с гоготом:
«Пахнет жареным што-то!»

И не знали прохожие,
Что внутри, в паровозе
Кто-то умер, с улыбкою
Вспоминая о розе… 

Нанизываю бусы прошлых дней
На чёрную нитку памяти…

Вспоминать как будто бы и не́ о чем,
Только, видно, час такой настал…
Молодость моя была не девичья,
По-мужски сурова и проста.
 
Прошлого кусты чуть-чуть раздвину я,
Вспомню всё без жалоб и без слёз.
Правда, были ночи соловьиные —
Соловья-то слушать не пришлось.

Не пошутишь шалыми изменами,
В дни, когда кругом тоска и кровь…
Эх, ты, жизнь не девичья, военная!
Фронтовая горькая любовь!

Над страной зарделось знамя алое.
Злоба факел яростный зажгла.
И в глазах любимых увидала я
Гордость полонённого орла.

Коротка́ расправа с офицерами:
Пуля из ружейного ствола.
Труп его, прикрыв шинелью серою,
Мертвеца вождём я назвала…

С той поры и вспоминать-то не́ о чем…
Месть зажгла мне очи и уста!
Стала жизнь не женская, не девичья —
По-мужски сурова и проста.

Рассыпьтесь, бусы прошлых дней,
С разорванной нитки памяти… 

Мы с тобой врагами не добиты,
Но в тупик глухой заведены,
Два обломка королевской свиты,
Короля трагической страны.

Подвиг — это миг самозабвенья,
Огненный полёт в ночную высь.
Клятву долголетнего терпенья
Мы с тобою выполнить взялись.

Жизнь диктует новые законы,
Вожаки кричат: «Не отставай!»
Но перед отцовскою иконой
Огонёк зажечь не забывай.

Никому нас не переупрямить,
Жизнь борьбой неравною полна.
В эти дни сожжём о прошлом память,
Чтоб не помешала нам она!

Чтоб душа слезой не растекалась,
В мусорную яму сволоку
Нашу эмигрантскую усталость,
Нашу эмигрантскую тоску. 

Россия? Ты ещё жива?
В цвету́ черёмуховом ты ли?..
Зимой, наверно, на дрова
Мою черёмуху срубили…

Мужчины будут по-мужски
Решать мудрёную задачу.
А я в цепях немой тоски
Молюсь и жалуюсь, и плачу.

Россия? Ты ещё жива?
Ты новой ждёшь войны и крови?
На помощь звать? Но где слова?
И есть ли нынче сила в слове?..

Неправда! Ты не умерла,
Хоть и подрублена под корень,
С душой Двуглавого Орла,
Который грозам непокорен!

Ты — вся в огне и вся в цвету,
И ты ни в чём не виновата.
Лелеешь новую мечту —
И громового ждёшь раската.

Детьми замученная мать!
И мы обречены судьбою
Тебя любить и понимать,
И плакать горько над тобою.

Какое счастье русским быть!
Какая тяжесть быть им ныне…
В России горько стало жить,
А без России мы… в пустыне. 

Видно ты уснула, жалость человечья?!
Почему молчишь ты, не пойму никак.
Знаю, не была ты в эти дни в Трёхречьи.
Там была жестокость — твой извечный враг.

Ах, беды не чаял беззащитный хутор…
Люди, не молчите — камни закричат!
Там из пулемёта расстреляли утром
Милых, круглолицых, бойких казачат…

У Престола Бога, чьё подножье свято,
Праведникам — милость, грешникам — гроза,
С жалобой безмолвной встанут казачата…
И Господь заглянет в детские глаза.

Скажет самый младший: «Нас из пулемёта
Расстреляли нынче утром на заре».
И всплеснёт руками горестными кто-то
На высокой белой облачной горе.

Выйдет бледный мальчик и тихонько спросит:
«Братья-казачата, кто обидел вас?»
Человечья жалость прозвенит в вопросе,
Светом заструится из тоскливых глаз.

Подойдут поближе, в очи ему взглянут —
И узна́ют сразу. Как же не узнать?!
«Был казачьих войск ты светлым Атаманом,
В дни, когда в детей нельзя было стрелять».

И заплачут горько-горько казачата
У Престола Бога, чьё подножье свято,
Господи, Ты видишь, вместе с ними плачет
Мученик-Царевич, Атаман Казачий! 

Люди нынче измельчали,
Скучно Музе меж людьми…
Уходи от злой печали
И меня с собой возьми.

И от этой серой пыли,
От ненужной суеты
Ты уходишь? Не в скиты ли?
Полно, где теперь скиты?!

Удивленные, большие
Глянут очи на меня.
Кто ты? Тихая Россия?
Или молодость моя?

Потайной из рая дверцей
Вдруг выходит Гумилёв,
С большевицкой пулей в сердце,
Безпощаден и суров.

Гневом-горечью сгорая,
Потемнее выбрав ночь,
Он ушёл тайком из рая,
Чтобы Родине помочь.

У него ли за плечами
Блещут светом два крыла?
О душе его ночами
Пели гимн колокола…

На геройство не готова,
Но за боль моей любви —
Светлой смертью Гумилёва
И меня благослови! 

                Памяти ген. Плешкова

Зарыдали, запели печальные трубы
Над последним прощальным обрядом…
И шептали тревожно дрожащие губы:
«Он ушёл к Государю с докладом»…

Гробовая покрышка приподнята выше.
Провожают соратники — брата.
И в сердцах раздаётся печальное «Тише!
Сохраним о нём память мы свято!»

Ослепительным блеском на лезвии шашки
Уходящее солнце сверкает.
Седовласый боец генерал без фуражки
Генерала на смотр провожает…

И когда зарыдали печальные трубы,
Когда колокол мерно ударил,
Прошептали опять чьи-то скорбные губы:
«Он ушёл к своему Государю»…

Боевой генерал перед светлые очи
На смотру Высочайшем предстанет,
Скажет: «В тихие дни я и в бурные ночи
Был в Твоём Государевом стане!

Я любил свою Родину, Русь дорогую,
Был я верен Тебе в эти годы!
И не про́дал я шашку свою боевую,
Свою Русскую совесть не продал!»

Зарыдали, запели печальные трубы,
Когда колокол мерно ударил…
В третий раз прошептали дрожащие губы:
«Он ушел к своему Государю»…

В глухую ночь, как летописец некий,
Записываю горе наших лет;
А днём ищу я в русском человеке
Неизгладимый, негасимый свет.

Трагическая доля Ярославны —
Мой горький плач о гибнущих в бою…
Но тем, кто пал безцельно и безславно,
Ни слёз моих, ни песен не даю.

Живу. Люблю. И верую по-детски,
Как должен верить русский человек…
Но жив во мне строптивый дух стрелецкий, —
Его ничем не вытравить вовек.

А Русь молчит. Не плачет… и не дышит…
К земле лицом разбитым никнет Русь…
Я думаю: куда бы встать повыше
И крикнуть «им»: — А я не покорюсь!

Не примирюсь я с долей Ярославны!
И пусть пока молчит моя страна, —
Но с участью печальной и безславной
Не примирится и она! 

Господи, хоть Ты скажи мне, надо ли,
Чтобы под ударами мы падали?
Демоны борьбы, нужды и гибели
Родину мою возненавидели…
Ослабѣли духом и заснули мы, —
Трудно разбудить нас даже пулями…
Наши земли нам достались дорого,
Мы их добывали не для ворога!
Сколько-б сил на это ни потратили
Торгаши, да воры, да мечтатели,
Не раскрошат по кускам на области
Нашей Русской гордости и доблести!
Земли наши, добытыя дедами,
Русской кровью, Русскими победами,
Воинскою храбростью украшены —
Мы должны сберечь навеки нашими!
Я напрасно спрашиваю, надо ли,
Чтобы под ударами мы падали.
Знаю, что окрѣпнем под ударами…
Горе тем, кого в ответ ударим мы!
Чтобы спеть про грозную Москву мою,
Слов, ея достойных, не придумаю.
А с Москвой навеки крѣпко спаяны
Малые народны и окраины!
Сколько-б революция ни гикала, —
Устоит Страна Петра Великаго!
Не развалят злобой да раздорами
Край, который вырастил Суворова!
Будет время, встанем под знаменами
Не горстями, всеми миллионами!
Во главе красавица упрямая —
Великодержавная Москва моя! 

Не пленница и не рабыня,
Но каждый час и каждый год
Я от рожденья и доныне —
Твоя, великий мой народ!

Русь, о тебе вдали тоскую,
Любовью кровною люблю,
На веки вечные родную,
На веки вечные мою!

И в грохоте чужих историй
Твоя история близка.
Твоё-моё и наше горе.
Твоя-моя — одна тоска…

И в ненависти не одна я:
Мой дух в холодной тьме узрел,
Как отдаёт моя родная
Своих героев на расстрел…

Национальные герои
Прославят родину мою.
Им вечный памятник построю
И цоколь песней обовью!

      «Враги России — коммунисты и
      интервенты, а не „советские“ и не эмигранты.
      Спасти Россию могут только Русские».

      Комитет Действия РФО.


Мне до́роги и те и эти…
Ничьим не буду палачом.
Ни перед кем на этом свете
Не виновата я ни в чём.

Мне кто-то сильный и крылатый
Дал право мучиться и петь.
И песнями я так богата,
Что всё могу перетерпеть:

И злобу красной чрезвычайки
И подлость «ниппонских» зверей!
Нет места нынче белой чайке
У берегов родных морей…

Опасность — это та стихия,
В которой дух мой расцветал.
Во мне твой звонкий сплав, Россия,
И революции металл!

От красных я не жду пощады,
От «белых» — радости не жду.
Моей душе Россию надо!
Она зовёт. И я иду…

И, в Бога веруя по-детски,
Как жизнь, я Родину люблю!
На «эмигрантов» и «советских» —
Родных и русских не делю.

Родные мне и те и эти.
Ничьим не буду палачом.
Ни перед кем на этом свете
Не виновата я ни в чём…

По ступеням, плесенью покрытым,
Он спускается куда-то вниз.
И в глазах его полузакрытых
Кокаин с безумием сплелись…

Как «помощник смерти», ежедневно
Он от крови человечьей пьян,
И в руке сверкает блеском гневным
Друг его единственный — наган.

По ступеням, плесенью покрытым,
Он идёт, не торопясь, в подвал.
(Кто-то там остался недобитым,
Кто-то смерти жуткой ожидал…)

Заскрипели ржавые засовы!
Дверь молчаньем кованным молчит…
О, по ком-то панихиду снова
Пропоют тюремные ключи!

Он вошёл. В руке клочок бумажки,
Смерть там начертала имена;
Миг предсмертный, роковой и тяжкий…
В камере и жуть… и тишина…

Вызывает смертников по списку.
Голос хриплый режет тишину.
(Кто-то шепчет: «Гибель моя близко,
Наконец от пыток отдохну!»)

И выходят смертники как тени…
Переводят их в другой подвал.
(Кто-то в страхе падал на колени
И чекисту… руки целовал!)

Он стреляет медленно в затылок…
Ночью ему некуда спешить.
Батарею пёструю бутылок
Он и днём сумеет осушить.

Сосчитал. «Сегодня восемнадцать!»
Залит кровью щёгольский сапог,
Будет он над мёртвым издеваться,
Вынимая шёлковый платок.

И платком душистым вытрет руки
И сверкая золотом зубов,
Он зевнёт от злобы и от скуки,
Выкрикнет десяток скверных слов.

По ступеням плесенью покрытым
Он наверх по лестнице идёт.
. . . . . . . . . . . . . . .
Если кто остался недобитым,
Завтра ночью он его добьёт!.. 

Всего стихотворений: 14