Мария Михайловна Шкапская (1891-1952)

• Биография Марии Шкапской

Все стихотворения Марии Шкапской на одной странице

- Оглавление -

Баллада

Поднес фиалки даме паж
(Весна в лугах дымилась) -
Влюблен был в даму паж - она
О рыцаре томилась.

Мадонне рыцарь посвящал
Досуги и молитвы,
Ее обитель защищал
И пал в разгаре битвы.

Но жизнь в раю была грустна,
И плакал он о даме.
Пошла в монахини она
(А луг пестрел цветами).

Смеялась жизнь кругом - она ж
За упокой молилась.
Фиалки рвал, стеная, паж
(Весна в лугах дымилась).

Взвивались жаворонки ввысь,
Гоня ночные страхи,
Мораль - к Мадонне не стремись
И не иди в монахи.

Библия

Ее на набережной Сены 
В ларце старуха продает, 
И запах воска и вербены 
Хранит старинный переплет. 
Еще упорней и нетленней 
Листы заглавные хранят 
И даты нежные рождений 
И даты трудные утрат. 
Ее читали долго, часто, 
И чья-то легкая рука 
Две-три строки Экклезиаста 
Ногтем отметила слегка. 
Склоняюсь к книге. Вечер низок. 
Чуть пахнет старое клише. 
И странно делается близок 
Моей раздвоенной душе 
И тот, кто счел свой каждый терний, 
Поверив, что господь воздаст, 
И тот, кто в тихий час вечерний 
            Читал Экклезиаст.

* * *

Было тело мое без входа, 
И палил его черный дым. 
Черный враг человечьего рода 
Наклонялся хищно над ним. 

И ему, позабыв гордыню, 
Отдала я кровь до конца 
За одну надежду о сыне 
С дорогими чертами лица.

* * *

В ковше Каверинскую Хазу  
Дочитывая на лету,  
Лететь в трамвае разноглазом  
На Николаевском мосту. 

И от пролета до пролета  
Прочитывая про налет -  
Забыть и Хазу, и налеты  
Под бешеный трамвайный лет. 

И спохватившись у Тучкова,  
Что не такой, не тот вагон,  
Что вез когда-то Гумилева  
Через мосты, века и сон - 

Сменить его на первый встречный  
И, может быть, опять не тот  
И дважды опоздать беспечно  
К свиданью деловому - вот 

Какая дань весенним светам,  
Сумятице весенних дней  
От ленинградского поэта.

* * *

Ведь были мы первые крепче и выше,  
И толще деревья и травы длинней.  
И волосы гуще у ночи пушистой,  
И руки упруже у кряжистых дней.  
И внове готовили звери и люди  
Для каждовесенней, для брачной поры,  
И чресла тугие, и крепкие груди,  
И красную кровь для любовной игры.  
Ее проливали и щедро и смело -  
Веселых зачатий живое вино,  
И в жилах оно и кипело и пело,  
И вечное дело родило оно.

Весна

Приползла лукавая, вся талая, 
И в угрюмом городе, в камнях, 
Распустила слухи небывалые, 
Что погибнут улицы на днях. 
Что идет веселая, шумливая 
Из лесов зеленых и полей 
Рать весны, раздольная, гулливая, 
Против серых зданий и людей. 
Целый день шептала и морочила, 
У прохожих путалась в ногах, 
Шелестела в скверах олисточенных, 
Лошадей пугала на углах. 
А под вечер стихла, утомленная, 
Разлеглась на гулкой мостовой, 
К тротуарам сонным, покоренная, 
Прилегла упрямой головой. 
Но мигала до утра пугливая 
Фонарей блестящая гряда, 
И дрожала, вся нетерпеливая, 
Под мостами сжатая вода.

Вода

Как кровь уходит из синей вены, 
Ушла из плена зловонных труб 
Вода живая с кипящей пеной, 
И город плачет - угрюм и скуп. 
Легка, подвижна, к истокам темным, 
К лугам поемным, к седым лесам, 
Течет и плещет, светло бездомна, 
Сродни и солнцу и небесам. 
Сверкает лентой, струей искрится, 
И путь все длится, и мир звенит, 
Взлетает птицей, прыгнет, как львица, 
Ревет в порогах, в болотах - спит. 
Поют ей песни и пьют скитальцы, 
Но тщетно "сжалься" иссохших губ, 
И тщетно город вздымает пальцы, 
Сухие пальцы фабричных труб.

* * *

Господи, разве не встала я
егда Ты ко мне воззвах?
Ведь я только петелька малая
в тугих Твоих кружевах.
Ведь мы только ягоды спелые
в Твоем лесном туеске,
цветы Твои белые
в соблюденном Твоем леске.
Твоими ржаными колосьями
всходим из влажной земли
в полях нашей скудной родины,
в ее дорожной пыли.
Но здесь под лучами теплыми
дай нам время и срок,
чтоб цветы встали в поле копнами,
чтоб колос налиться мог.
До срока к нам не протягивай
тонких пальцев Своих,
не рви зеленые ягоды,
не тронь колосьев пустых,
ткани тугие, нестканные,
с кросен в ночь не снимай. –
Детям, Тобою мне данным,
вырасти дай.

* * *

И ели впервые и первые пили,  
И первые пилы и первый топор  
С разбегу веселые вещи творили  
И весело крепкий встречали отпор.  
И весело мать для ребенка доила  
Впервые от дикой козы и овцы,  
И первенца в горном потоке обмыла,  
И первый огонь сторожили отцы.  
И были подобны веселому зверю.  
Как часто я вижу их, первых, во сне,  
И вижу костер в полутемной пещере,  
И возле костра оплывающий снег.

* * *

Как в тёмный улей чёрная пчела
сбираю мёд отстоенной печали,
и с лука каждого летящая стрела
меня неуклонимо жалит.
Был горек мне к помазанью елей,
и вот цветы моих земных полей:
у нищей девочки, стоящей на ветру,
два пальца в варежке – вспухающих и синих.
У старой девушки, озябшей поутру,
кровати узенькой холодные простыни,
и взгляд потерянный, невидящий и белый,
тех, что ведут поутру на расстрелы.

* * *

Как глухо плачет море! 
Как даль кругом пуста! 
Рассказываю горе, 
прижав к земле уста. 
Но спит покров зелёный, 
и степь кругом тиха, 
и от земли солёный 
и терпкий вкус греха.

Магдалина

Был свиток дней моих недлинен, 
греховны были письмена. 
Я путь свершала Магдалинин 
и обратилась – как она. 
	И, как она, ждала смиренно. 
Но не пришёл ко мне Христос. 
И не коснулся умиленно 
моих распущенных волос. 
	И с той поры я дни за днями, 
творя свой повседневный труд, 
несу наполненный с краями 
безмерной горечи сосуд. 

Мумия

Лежит пустая и простая
В своем раскрашенном гробу,
И спит над ней немая стая
Стеклянноглазых марабу.
Упали жесткие, как плети,
Нагие кисти черных рук.
Вы прикоснетесь - вам ответит
Сухих костей звенящий стук.
Но тело, мертвенному жалу
Отдав живую теплоту,
Хранить ревниво не устало
Застывших линий чистоту.
Улыбка на лице овальном
Тиха, прозрачна и чиста,
Открыла мудро и печально
Тысячелетние уста.
Лежит пустая и простая
В своем раскрашенном гробу,
И спит над ней немая стая
Стеклянноглазых марабу.

* * *

Не оставляй следов неполноценных
И никаких незавершенных дел -
Ни сына женщине, которой не хотел,
Ни писем мартовских - лукавых и забвенных.
Письмо умрет, но прах его бумажный
Встревожит, может быть, живого не шутя,
Не радостно и незаконно даже
От скудных ласк рожденное дитя.

* * *

Не снись мне так часто, крохотка, 
Мать свою не суди. 
Ведь твое молоко нетронутым 
Осталось в моей груди. 
  
Ведь в жизни - давно узнала я 
- Мало свободных мест, 
Твое же местечко малое 
В сердце моем как крест. 
  
Что ж ты ручонкой маленькой 
Ночью трогаешь грудь? 
Видно, виновной матери 
- Не уснуть!

* * *

О, сестры милые, с тоской неутолимой, 
В вечерних трепетах и в утренних слезах, 
С такой мучительной, с такой неукротимой 
С несытой жадностью в опушенных глазах, 
  
Ни с кем не вяжут вас невидимые нити, 
И дни пустынные истлеют в мертвый прах. 
С какою завистью вы, легкие, глядите 
На мать усталую, с ребенком на руках. 
  
Стекает быстро жизнь, без встречи, но в разлуке. 
О, бедные, ну как помочь вам жить, 
И темным вечером в пустые ваши руки 
Какое солнце положить?

* * *

О, тяготы блаженной искушенье,
соблазн неодолимый зваться «мать»
и новой жизни новое биенье
ежевечерне в теле ощущать.
По улице идти как королева,
гордясь своей двойной судьбой.
И знать, что взыскано твое слепое чрево
и быть ему владыкой и рабой,
и твердо знать, что меч господня гнева
в ночи не встанет над тобой.
И быть как зверь, как дикая волчица,
неутоляемой в своей тоске лесной,
когда придет пора отвоплотиться
и стать опять отдельной и одной.

Паноптикум

Я иду, а длинный ряд двоится, 
Заполняя освещенный зал. 
Мертвых лиц струится вереница 
В отраженьи золотых зеркал. 
Каждый день в своей точеной ванне 
Умирает раненый Марат, 
С каждым днем верней и постоянней 
Жанны д'Арк подъятый к небу взгляд. 
Как вчера, печальный и влюбленный, 
Над Психеей вкрадчивый Амур. 
Я касаюсь с лаской затаенной 
Бледных рук у гипсовых фигур. 
В этой жизни - сам живой и тленный 
Дух мой, зыбкий и кипучий вал, 
На камнях пучины многопенной 
Лишь на миги делает привал. 
Вот ему и сладостны, и милы 
Плотный камень, гибкий воск и медь, 
Все, что может взятый у могилы 
Легкий миг в себе запечатлеть. 
Оттого люблю я черных мумий 
Через вечность чистые черты. 
И, в минуты тягостных раздумий, 
Восковые куклы и цветы. 

Покой

Мне снятся русские кладбища
В снегу, по зимнему чисты,
В венках стеклянных ветер свищет
И гнет усталые кресты.

Переступивших и достойных
Равняет утренняя мгла,
И так смиренно, так спокойно,
Так много грусти и стекла!

Прилечь, притихнуть, стать, как иней,
Как этот хрупкий, скрипкий снег,
И белых туч на кровле синей
Следить прозрачный легкий бег.

И знать, что скорби и волненья
Сквозь этот снеговой покой
Не тронут скорбного успенья
Своею цепкою рукой.

* * *

Пускай живет дитя моей печали,  
Залог нечаянный отчаянных часов,  
Живое эхо мертвых голосов,  
Которые однажды прозвучали. 

Так черноморских волн прибой в начале  
Угрюмой осени плачевен и суров,  
Покорствует неистовству ветров, -  
Но держится челнок на тоненьком причале. 

* * *

Расчёт случаен и неверен
- Что обо мне мой предок знал,
Когда, почти подобен зверю,
В неолитической пещере
Мою праматерь покрывал.

И я сама что знаю дальше
О том, кто снова в свой черед
Из недр моих, как семя в пашне,
В тысячелетья прорастет?

* * *

Тумань мне голову, тумань,  
Как сладко это мне и внове.  
Плывут над временем и кровью  
Твои пустынные дома. 
  
И синегрудая мечеть  
Отчалила и уплывает.  
И бешеным моим трамваем  
За нею мне не долететь. 
  
О волны этих рыжих крыш.  
Как подлинно его волненье,  
И как же он кудряв и рыж,  
Безумный ветер современья.

Ты и Вы

Я остро не люблю сближающего “ты” –
Оно как комната, в которой всё знакомо.
Как нераскрытые, как ждущие цветы –
Почтительного “Вы” мне сладостна истома.
За этим строгим “Вы” всегда тонка печаль,
Но неисчерпана бездонная возможность,
За ним скрывается в печальную вуаль
Касаний ласковых пьянительная сложность.
Почтительное “Вы” кладу, как талисман,
У входа строгого души моей чертога. –
Кому не сладостен его живой обман –
Не перейдёт заветного порога.

У антиквара

Читаю Горация в лавке 
И стыну под легким пальто. 
И стынет со мной на прилавке 
На ширме пастушка Ватто. 
Да сбоку смеется кольчужно 
Изломанный старый доспех, 
И мне торопиться не нужно 
И с ними расстаться не спех. 
А выйду - над Сеной бесстрастной 
Ряды золотых огоньков, 
И будто от жизни сейчасной 
Отстала на много веков. 
И те, кого встречу, - чужие, 
И речь их странна и нова, 
И тех, кто ушли и отжили, 
Роднее и ближе слова. 
И завтра с Горацием в лавке 
Забудусь под легким пальто, 
И будет дрожать на прилавке 
На ширме пастушка Ватто.

Фонарик

Как фонарик, свечусь изнутри 
И не знаю, как скрыть от прохожих, 
Что в кармане открытка и три 
Телеграммы, по подписи схожих. 

Узко сомкнуто жизни кольцо. 
В нем нас двое - и оба у цели. 
Засмеяться бы прямо в лицо 
Джентльмену в бобровой шинели. 

Перечту телеграммы - их три - 
И на каждую дважды отвечу. 
Как фонарик, свечусь изнутри - 
Телеграммы с открыткою - свечи.

* * *

– “Что ты там делаешь, старая мать?” 
– “Господи, сына хочу откопать, 
только вот старые руки мои 
никак не осилят чёрной земли”. 
– “Старая мать, неразумная мать, 
сын твой в Садах Моих лёг почивать”. 
– “Господи, я только старая мать, 
надо бы прежде меня было взять”. 
– “Будет твой срок и исполнится день. 
Смертная к сердцу наклонится тень”. 
– “Господи, рада бы в землю я лечь, 
да будет ли радость чаянных встреч? 
Сможешь ли землю заставить опять 
матери милое тело отдать?” 
– “Дух его – Мне, а земле только плоть, 
надо земное в себе обороть. 
Что же ты делаешь, старая мать?” 
– “Господи, сына хочу откопать”.

Всего стихотворений: 26