Константин Николаевич Батюшков

Умирающий Тасс

Какое торжество готовит древний Рим?
   Куда текут народа шумны волны?
К чему сих аромат и мирры сладкий дым.
   Душистых трав кругом кошницы полны?
До Капитолия от Тиоровых валов,
   Над стогнами всемирныя столицы,
К чему раскинуты средь лавров и цветов
   Бесценные ковры и багряницы?
К чему сей шум? к чему тимпанов звук и гром?
   Веселья он или победы вестник?
Почто с хоругвией течет в молитвы дом
   Под митрою апостолов наместник?
Кому в руке его сей зыблется венец,
   Бесценный дар признательного Рима;
Кому триумф? — Тебе, божественный певец!
   Тебе сей дap... певец Ерусалима!

И шум веселия достиг до кельи той,
   Где борется с кончиною Торквато,
Где над божественной страдальца головой
   Дух смерти носится крылатой.
Ни слезы дружества, ни иноков мольбы,
   Ни почестей столь поздние награды,—
Ничто не укротит железныя судьбы,—
   Не знающей к великому пощады.
Полуразрушенный, он видит грозный час.
   С веселием его благословляет,
И, лебедь сладостный, еще в последний раз
   Он, с жизнию прощаясь, восклицает:

«Друзья, о! дайте мне взглянуть на пышный Рим
   Где ждет певца безвременно кладбище.
Да встречу взорами холмы твои и дым,
   О, древнее Квиритов пепелище!
Земля священная героев и чудес!
   Развалины и прах красноречивый!
Лазурь и пурпуры безоблачных небес,
   Вы, тополы, вы, древние оливы,
И ты, о, вечный Тибр, поитель всех племен,
   Засеянный костьми граждан вселенной
Вас, вас приветствует из сих унылых стен
   Безвременной кончине обреченной!

Свершилось! Я стою над бездной роковой
   И не вступлю при плесках в Капитолий;
И лавры славные над дряхлой головой
   Не усладят певца свирепой доли.
От самой юности игралище людей,
   Младенцем был уже изгнанник;
Под небом сладостным Италии моей
   Скитался, как бедный странник,
Каких не испытал превратностей судеб?
   Где мой челнок волнами не носился?

Где успокоился? где мой насущный хлеб
   Слезами скорби не кропился?
Соренто! Колыбель моих несчастных дней.
   Где я в ночи, как трепетный Асканий
Отторжен был судьбой от матери моей,
   От сладостных объятий и лобзаний,—
Ты помнишь сколько слез младенцем пролил я
   Увы! с тех пор добыча злой судьбины
Все горести узнал, всю бедность бытия.
   Фортуною изрытые пучины
Разверзлись подо мной, и гром не умолкал!
   Из веси в весь, из стран в страну гонимый
Я тщетно на земли пристанища искал:
   Повсюду перст ее неотразимый!
Повсюду молнии карающей певца!
   Ни в хижине оратая простова
Ни под защитою Альфонсова дворца
   Ни в тишине безвестнейшего крова,
Ни в дебрях, ни в горах не спас главы моей
   Бесславием и славой удрученной,
Главы изгнанника, от колыбельных дней
   Карающей богине обреченной...

Друзья! но что мою стесняет страшно грудь?
   Что сердце так и ноет и трепещет?
Откуда я? какой прошел ужасный путь,
   И что за мной еще во мраке блещет?

Ферара... Фурии... и зависти змия!..
   Куда? куда, убийцы дарованья!
Я в пристани. Здесь Рим. Здесь братья и семья,
   Вот слезы их и сладки лобызанья...
И в Капитолии — Виргилиев венец!
   Так, я свершил назначенное Фебом.
От первой юности его усердный жрец,
   Под молнией, под разъяренным небом
Я пел величие и славу прежних дней,
   И в узах я душой не изменился.
Муз сладостный восторг не гас в душе моей.
   И Гений мой в страданьях укрепился.
Он жил в стране чудес, у стен твоих, Сион.
   На берегах цветущих Иордана;
Он вопрошал тебя, мутящийся Кедрон,
   Вас, мирные убежища Ливана!
Пред ним воскресли вы, герои древних дней.
   В величии и в блеске грозной славы:
Он зрел тебя, Готфред, владыка, вождь царей,
   Под свистом стрел спокойный, величавый:
Тебя, младый Ринальд, кипящий, как Ахилл
   В любви, в войне счастливый победитель.
Он зрел, как ты летал по трупам вражьих сил
   Как огнь, как смерть, как ангел-истребитель...

И тартар низложен сияющим крестом!
   О, доблести неслыханной примеры!
О, наших праотцев, давно почивших сном,
   Триумф святой! победа чистой веры!
Торквато вас исторг из пропасти времен:
   Он пел — и вы не будете забвенны,—
Он пел: ему венец бессмертья обречен,
   Рукою Муз и славы соплетенный.

Но поздно! я стою над бездной роковой
   И не вступлю при плесках в Капитолий,
И лавры славные над дряхлой головой
   Не усладят певца свирепой доли!» —

Умолк. Унылый огнь в очах его горел.
   Последний луч таланта пред кончиной;
И умирающий, казалося, хотел
   У Парки взять триумфа день единой,
Он взором всё искал Капитолийских стен,
   С усилием еще приподнимался;
Но мукой страшною кончины изнурен,
   Недвижимый на ложе оставался.
Светило дневное уж к западу текло
   И в зареве багряном утопало;
Час смерти близился... и мрачное чело
   В последний раз страдальца просияло.
С улыбкой тихою на запад он глядел...
   И, оживлен вечернею прохладой,
Десницу к небесам внимающим воздел,
   Как праведник, с надеждой и отрадой.
«Смотрите,— он сказал рыдающим друзьям,—
   Как царь светил на западе пылает!
Он, он зовет меня к безоблачным странам,
   Где вечное светило засияет...
Уж ангел предо мной, вожатай оных мест;
   Он осенил меня лазурными крылами...
Приближте знак любви, сей таинственный крест..
   Молитеся с надеждой и слезами...
Земное гибнет всё... и слава, и венец...
   Искусств и Муз творенья величавы,
Но там всё вечное, как вечен сам творец,
   Податель нам венца небренной славы!
Там всё великое, чем дух питался мой,
   Чем я дышал от самой колыбели.
О, братья! о, друзья! не плачьте надо мной:
   Ваш друг достиг давно желанной цели.
Отыдет с миром он и, верой укреплен,
   Мучительной кончины не приметит:
Там, там... о, счастие!.. средь непорочных жен;
   Средь ангелов, Элеонора встретит!».

И с именем любви божественный погас;
   Друзья над ним в безмолвии рыдали,
День тихо догарал... и колокола глас
   Разнес кругом по стогнам весть печали.
«Погиб Торквато наш!— воскликнул с плачем Рим.—
   Погиб Певец, достойный лучшей доли!..»
На утро факелов узрели мрачный дым;
   И трауром покрылся Капитолий.

Поддержать сайт