Борис Леонидович Пастернак

Город (Уже за версту...)

Уже за версту, 
В капиллярах ненастья и вереска, 
Густ и солон тобою туман. 
Ты горишь, как лиман, 
Обжигая пространства, как пересыпь, 
Огневой солончак 
Растекающихся по стеклу 
Фонарей, — каланча, 
Пронизавшая заревом мглу! 

Навстречу курьерскому, от города, как от моря, 
По воздуху мчатся огромные рощи. 
Это галки, кресты и сады, и подворья 
В перелетном клину пустырей. 
Все скорей и скорей вдоль вагонных дверей, 
И — за поезд 
Во весь карьер. 

Это вещие ветки, 
Божась чердаками, 
Вылетают на тучу. 
Это черной божбою 
Бьется пригород Тьмутараканью в пахучей. 
Это Люберцы или Любань. Это гам 
Шпор и блюдец, и тамбурных дверец, и рам 
О чугунный перрон. Это сонный разброд 
Бутербродов с цикорной бурдой и ботфорт. 

Это смена бригад по утрам. Это спор 
Забытья с голосами колес и рессор. 
Это грохот утрат о возврат. Это звон 
Перецепок у цели о весь перегон. 

Ветер треплет ненастья наряд и вуаль. 
Даль скользит со словами: навряд и едва ль — 
От расспросов кустов, полустанков и птах, 
И лопат, и крестьянок в лаптях на путях. 
Воедино сбираются дни сентября. 
В эти дни они в сборе. Печальный обряд. 
Обирают убранство. Дарят, обрыдав. 
Это всех, обреченных земле, доброта. 

Это горсть повестей, скопидомкой-судьбой 
Занесенная в поздний прибой и отбой 
Подмосковных платформ. Это доски мостков 
Под кленовым листом. Это шелковый скоп 
Шелестящих красот и крылатых семян 
Для засева прудов. Всюду рябь и туман. 
Всюду скарб на возах. Всюду дождь. Всюду скорбь 
Это — наш городской гороскоп. 

Уносятся шпалы, рыдая. 
Листвой оглушенною свист замутив, 
Скользит, задевая парами за ивы, 
Захлебывающийся локомотив. 

Считайте места. Пора. Пора. 
Окрестности взяты на буфера. 
Окно в слезах. Огни. Глаза. 
Народу! Народу! Сопят тормоза. 

Где-то с шумом падает вода. 
Как в платок боготворимой, где-то 
Дышат ночью тучи, провода, 
Дышат зданья, дышит гром и лето. 

Где-то с шумом падает вода. 
Где-то, где-то, раздувая ноздри, 
Скачут случай, тайна и беда, 
За собой погоню заподозрив. 

Где-то ночь, весь ливень расструив, 
На двоих наскакивает в чайной. 
Где же третья? А из них троих 
Больше всех она гналась за тайной. 

Громом дрожек, с аркады вокзала, 
На краю заповедных рощ, 
Ты развернут, роман небывалый, 
Сочиненный осенью, в дождь 

Фонарями, — и сказ свой ширишь 
О страдалице бельэтажей, 
О любви и о жертве, сиречь, 
О рассроченном платеже. 

Что сравнится с женскою силой? 
Как она безумно смела! 
Мир, как дом, сняла, заселила, 
Корабли за собой сожгла. 

Я опасаюсь, небеса, 
Как их, ведут меня к тем самым 
Жилым и скользким корпусам, 
Где стены — с тенью Мопассана. 

Где за болтами жив Бальзак, 
Где стали предсказаньем шкапа, 
Годами в форточку вползав, 
Гнилой декабрь и жуткий запад. 

Как неудавшийся пасьянс, 
Как выпад карты неминучей. 
Honny soit qui mal y pense: 
Нас только ангел мог измучить. 

В углах улыбки, на щеке, 
На прядях — алая прохлада. 
Пушатся уши и жакет. 
Перчатки — пара шоколадок. 

В коленях — шелест тупиков, 
Тех тупиков, где от проходок, 
От ветра, метел и пинков 
Боярышник вкушает отдых. 

Где горизонт, как рубикон, 
Где сквозь агонию громленой 
Рябины, в дождь бегут бегом 
Свистки и тучи, и вагоны. 

Поддержать сайт