Николай Максимович Минский

Счастье Прометея

Ты сделал все, Зевес, чтоб враг твой Прометей
В мученьях искупил порыв свой безрассудный.
Ты заточил его в край дикий и безлюдный —
Его, так пламенно любившего людей.
К заоблачной скале, лицом на север льдистый
Ты приковал его, и запад золотистый
И рдеющий восток горами заслонил,
Чтоб день свой кроткий взор к нему не преклонил,
Чтоб теплые лучи больную грудь не грели,
Чтоб вихорь северный влетал в его тюрьму
И с воплем яростным кидал в глаза ему
Дожди осенних бурь и острый снег метели.
 
Когда ж ты узами тройными приковал
Бессильного врага к безжизненной вершине,
Пред ним нагромоздил ты груды серых скал
И молвил с хохотом: «Вот, недруг мой, отныне
Сподвижники твои! Здесь можешь день и ночь
Провозглашать свои восторженные бредни.
Благословляй людей! Кляни меня! Пророчь
Себе победы день, бессмертным — день последний!..»
 
Так молвил ты, смеясь, и с той поры титан
Не слышал слов живых, — живой средь скал бездушных.
Лишь утро каждое, чуть тронется туман
По скатам гор, он ждет мучителей воздушных.
И вот они летят, неся на крыльях мрак
Злорадства твоего, вот клювы раскрывают
И хриплым карканьем титану возвещают:
«Он царствует еще! Он царствует, твой враг!»
Потом, на край скалы пред ним усевшись рядом,
Они впиваются тупым, холодным взглядом
В ту грудь, где их когтей еще горят следы.
И, распалив свой гнев, — рабы чужой вражды, —
Бросаются на грудь и рвут, и рвут, не зная,
Кого казнят они, за что его казнят…
 
Закинув голову и челюсти сжимая,
Безумьем боли весь, как пламенем, объят
Титан забыл себя, людей забыл, Зевеса,
Но помнит: не стонать! И не раздастся крик,
И казнь безмолвная, как бесконечный миг,
И длится, и летит… И лишь когда завеса
Румяных сумерек на горы упадет,
Истерзанный титан очнется и вздохнет.
Вдоль тела льется кровь на камень, почерневший
От крови прежних ран, и вновь его багрит.
И вот промчался день. Больная грудь горит,
Блуждает смутный взор, от пытки опьяневший,
Как будто пред собой таких же лютых дней
Он созерцает ряд с грядущем беспредельный.
О, если бы узнать, что муки не бесцельны,
Что их ценой купил он счастие людей.
О, если б хоть на миг туда, за эти скалы,
К селениям людским, где труженик усталый
Теперь поет в шатре, семьею окружен,
Где слышен детский смех и громкий говор жен…
Свободны ли они? Хранят ли дар священный?
Хранят ли тот огонь, который Зевс надменный
Со злобой извергал из туч, таясь во мгле,
А он, титан, зажег с любовью на земле
И силою любви заставил к нему рваться?
Горит ли он еще? Навеки ли исчез?
Кто скажет? Кто на вопль здесь может отозваться?
Скала? Туман седой? Ты сделал все, Зевес,
Чтоб враг изнемогал, чтоб черный демон мщенья
Не складывал над ним своих тяжелых крыл.
Ты отнял у него все жизни утешенья,
Лишил его всех благ… Но об одном забыл.
 
В горах Кавказа вечер наступает.
На небе ночь готовится, как пир.
Подножие скалы вкушает мир,
И медленно вершина засыпает.
И Прометей кругом обводит взор
И видит: уж окутана туманом,
Обнявшись, спит семья усталых гор,
И лишь, как вождь над усыпленным станом,
Не спит Казбек, и на его челе
Последний луч горит немой заботой.
Но луч погас, Казбек объят дремотой,
И все кругом заснуло на земле.
Одни ключи гремят во тьме ущелий,
Хоть спящий мир не может им внимать:
Так иногда поет, забывшись, мать,
Когда дитя уж дремлет в колыбели.
 
И, свежестью вечернею дыша,
Больной титан поник челом суровым,
Но незаметно скорбная душа
Стихает, озаряясь чувством новым.
Участьем кротким к собственной судьбе
Проникнут он теперь, и сам себе
Он кажется каким-то другом дальним
Иль дней минувших вымыслом печальным.
 
И снова он кругом обводит взор.
На слившихся громадах черных гор
Снега вершин под темным небосклоном
Чуть-чуть видны в мерцании зеленом,
Как облаков недвижные гряды.
Кой-где дрожит над ним луч звезды,
Как свет в ладье, качаемой волнами.
А там внизу, в теснинах меж камнями,
Ручьи гремят, и плачут, и поют
Про жизнь без чувств, про чувства без названий.
Забылся узник, внемля им. Встают,
Как груды этих гор, без очертаний,
В его душе мечты минувших дней.
И чьи-то голоса проснулись в ней,
Как эти говорливые потоки,
И плачут и поют про мир далекий
Желаний, необъятных, как простор
Ночных небес, про думы и волненья,
Которым нет названья, ни сравненья…
 
И вновь титан кругом обводит взор.
О, что за блеск! В лучах луны полночной
Зажглись вершины белые, горят,
Как алтарей хрустальных легкий ряд,
Как чистый храм богини непорочной,
И небо наполняют красотой
Стыдливо-недоступной и святой.
Вкруг них прозрачный океан эфира
Едва струится, робостью объят,
И звезды, сколько есть в пространствах мира,
На них сквозь слезы радости глядят.
 
И позабыл титан, что эта груда
Алмазных льдов — его тюрьмы стена.
Сияньем их душа опьянена,
И силы нет бороться против чуда.
Он все забыл… И если даже ты
Пред ним теперь предстанешь, Зевс надменный, —
В тебе благословит он луч нетленный
Вас вместе озарившей красоты!
 
Забвенье и покой… Безмолвная богиня
Заворожила мир — и мир объемлет сон.
Заискрилась небес прохладная пустыня,
И месяц радужным сияньем окружен.
Порою, Бог весть, чей раздастся вздох иль шепот,
И повторяют их ночные голоса:
Им вторит на земле потоков смутный ропот
И ветер ласковый несет их в небеса.
Земля и небо спят в мерцании лучистом,
Колеблет пламя звезд воздушная струя.
И замер сонный мир в блаженстве бытия,
В любви таинственной и в радованьи чистом. 

Поддержать сайт