Алексей Алексеевич Тихонов (Луговой)

«Жалко Гуса!»

I

В годы детства золотого,
В годы юности удалой,
Чудных сказок, звучных песен
Я наслушался немало.
 
Из тех сказок, из тех песен,
Жаждой подвигов томимый,
Я воздвиг чертог волшебный
И в него, никем незримый,
 
Уходил к зазнобе-думе.
Там, под звуки песнопений,
На мой зов слетались сонмы
Жизнерадостных видений.
 
Их владыка полновластный,
Я из них сбирал дружину,
Чтоб в честном бою с неправды
Лицемерья снять личину, 
 
Чтоб рассеять мрак от пугал,
Чтобы солнце проглянуло,
И моя б голубка-дума
Вольной птицею вспорхнула.
 
Но завистливое время
Те чертоги подкопало,
Драгоценные обломки
Буря жизни разметала.
 
Нет моей дружины храброй,
Не с кем ринуться мне в битву,
И твержу над думой мертвой
Поминальную молитву.
 
II

Но я спас из груды праха
От волшебного чертога
Прежних сказок, прежних песен
Дорогих жемчужин много.
 
И с одной из них всех больше
У меня воспоминаний:
Ей моя зазноба-дума
Украшалась в дни свиданий.
 
Ту жемчужину я добыл,
Крови сердца не жалея,
Из ограды звонкой песни
У певца, у чародея.
 
III

У певца, у чародея,
Есть сказанье, как когда-то
На соборе, на Констанском,
Кардиналы и прелаты,
 
Кесарь, папа, богословы,
Грозный сонм князей имперских,
Трирский, люттихский епископ —
В богохульных мыслях дерзких,
 
В еретическом ученье
Яна Гуса обвинили
И его, во славу церкви,
На сожженье осудили.
 
А пока они собором
Приговор тот обсуждали,
К ним в открытое окошко
Донеслись из темной дали
 
Соловьиной песни трели;
И умолкло все собранье,
И в сердцах у всех воскресли
Лучших дней воспоминанья.
 
И как будто в эту залу,
Где гремело осужденье,
Принеслися с песней вместе
Примиренье и прощенье.
 
Одному из судий, старцу,
Эти мысли в душу пали,
И в душе его два слова —
«Жалко Гуса» — прозвучали.
 
И хотел уже тот старец,
Встав, промолвить судьям: «Братья,
Гус невинен!» Но, упавши
На колени у распятья,
 
Он воскликнул: «Пробудитесь!
Льстивой песнью соловьиной
Дьявол, дьявол нас смущает,
Это глас его змеиный!»
 
Ужаснулось духовенство:
«Буди с нами Божья сила!»
И слова те — «жалко Гуса» —
«Да воскреснет Бог» покрыло.
 
IV

Вот что пел певец в сказанье
И те вещие два слова
Мне блеснули в этой песне
В виде перла дорогого.
 
Этот перл ценой страданий,
Тяжкой скорбью за страдавших
Приобрел я в нить жемчужин,
Мою думу украшавших.
 
И теперь, когда исчезли
И чертог мой, и дружина,
И на месте думы прежней
В сердце гнездится кручина, —
 
Этот перл еще остался
Светлой памятью былого,
И я пестую, лелею
Эти вещие два слова.
 
V

«Жалко Гуса» — это светоч, —
Мне звездою путеводной
Служит он всегда и всюду
В мире лжи и тьмы холодной.
 
Льется ль кровь, гремят ли цепи,
Разрушенья ль слышу грохот,
Вижу ль слезы, слышу ль стоны
Иль безумья адский хохот, —
 
Просветленный вещим словом
Примиренья и прощенья,
Я везде в страданьях мира
Вижу облик заблужденья.
 
Заблуждаясь, люди гибнут;
Заблуждаясь, братьев губят;
Ради новых заблуждений
Ряд былых кумиров рубят.
 
Нам в дали веков минувших
Видны дым костров и пламя,
А над ними — по ошибке —
Вековечной правды знамя,
 
И безмозглые старухи
На костер, где сожигают
Им неведомую ересь,
Груды хворосту бросают.
 
Но и ныне точно так же
Проповедник «заблуждений»
Или сам в огне сгорает:
Погибает от гонений, —
 
Иль, победу одержавши,
На костры врагов возводит
И при зареве их ярком
Все же в полном мраке бродит.
 
И под гнетом этих зрелищ
Миру целому объятья
Я б хотел открыть и крикнуть:
«Жалко Гуса, люди-братья!»
 
VI

Но пропал мой громкий голос,
Что ни день — слабеют силы,
И мне кажется порою —
Близок путь мой до могилы.
 
Я брожу теперь по свету
И хочу найти скорее,
Где тот витязь, пылкий сердцем,
Кто бы был меня сильнее,
 
У кого б в светлице пышной
Молодая дума зрела
И, созрев на счастье мира,
В мир могла бы выйти смело.
 
Я бы витязю такому,
Если б встретиться случилось,
Отдал все свое наследье,
Все, что только сохранилось
 
Из жемчужин драгоценных,
Что служили украшеньем
Для моей угасшей думы;
И потом бы со смиреньем,
 
Обессиленный невзгодой,
Я ушел от жизни-битвы,
Чтобы петь над думой мертвой
Поминальные молитвы.

Поддержать сайт