Иосиф Александрович Бродский

Лагуна

I

Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
толкуют в холле о муках крестных;
   пансион «Аккадемиа» вместе со
всей Вселенной плывёт к Рождеству под рокот
телевизора; сунув гроссбух под локоть,
   клерк поворачивает колесо.

II

И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
   совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
   если кто-то плачет о нём вообще.

III

Венецийских церквей, как сервизов чайных,
слышен звон в коробке из-под случайных
   жизней. Бронзовый осьминог
люстры в трельяже, заросшем ряской,
лижет набрякший слезами, лаской,
   грязными снами сырой станок.

IV

Адриатика ночью восточным ветром
канал наполняет, как ванну, с верхом,
   лодки качает, как люльки; фиш,
а не вол в изголовьи встаёт ночами,
и звезда морская в окне лучами
   штору шевелит, покуда спишь.

V

Так и будем жить, заливая мёртвой
водой стеклянной графина мокрый
   пламень граппы, кромсая леща, а не
птицу-гуся, чтобы нас насытил
предок хордовый Твой, Спаситель,
   зимней ночью в сырой стране.

VI

Рождество без снега, шаров и ели,
у моря, стеснённого картой в теле;
   створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
   стрелку на башне — её одну.

VII

Тонущий город, где твёрдый разум
внезапно становится мокрым глазом,
   где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет «ратуй!»,
   в плеске зеркал захлебнуться рад.

VIII

Гондолу бьёт о гнилые сваи.
Звук отрицает себя, слова и
   слух; а также державу ту,
где руки тянутся хвойным лесом
перед мелким, но хищным бесом
   и слюну леденит во рту.

IX

Скрестим же с левой, вобравшей когти,
правую лапу, согнувши в локте;
   жест получим, похожий на
молот в серпе, — и, как чорт Солохе,
храбро покажем его эпохе,
   принявшей образ дурного сна.

X

Тело в плаще обживает сферы,
где у Софии, Надежды, Веры
   и Любви нет грядущего, но всегда
есть настоящее, сколь бы горек
ни был вкус поцелуев эбрé и гоек,
   и города, где стопа следа

XI

не оставляет, как чёлн на глади
водной, любое пространство сзади,
   взятое в цифрах, сводя к нулю,
не оставляет следов глубоких
на площадях, как «прощай» широких,
   в улицах узких, как звук «люблю».

XII

Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
   верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветром, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
   с поясом времени вместо рва.

XIII

Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым
лицом, сравнимым во тьме со снятым
   с безымянного пальца кольцом, грызя
ноготь, смотрит, объят покоем,
в то «никуда», задержаться в коем
   мысли можно, зрачку — нельзя.

XIV

Там, за нигде, за его пределом
— чёрным, бесцветным, возможно, белым —
   есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья;
   даже тогда, когда света нет.

Поддержать сайт