Владимир Александрович Шуф

Веельзевул

Раз на вершине Чатырдага снежной... 
Не морщитесь, читатель строгий мой! -- 
На Чатырдаг взбирался я зимой, 
И снег явился вещью неизбежной, 
Хотя обыкновенно Чатырдаг, 
Как плешь премудрости, бывает наг. 
(Чтоб точным быть, добавлю я при этом 
Пучок волос -- горсть трав, растущих летом). 
Итак, в снегах лишь ветер выл и дул, 
Когда мне встретился Веельзевул. 

*** 

Имел он, правда, странную фигуру, 
Но был, как джентльмен, любезен, мил, 
И даже, чтоб согреться, предложил 
С галантностью мне собственную шкуру, 
Чего б никто не сделал из людей 
Во имя самых выспренних идей. 
Как Лютер, я и ревностен, и пылок, 
Но будь тогда чернильница при мне, 
Я б черту не пустил ее в затылок: 
Вниманием я был польщен вдвойне. 
Черт в выборе людей всегда был строгим 
И появлялся далеко не многим. 

*** 

Я с ним вступил в серьезный разговор, 
Присев на льдине над крутым откосом, 
И, как в гостиной, начал я вопросом: 
Зачем его не видно с давних пор? 
Он мне ответил с самой кислой миной: 
"Журналов я боюсь. Чертей, ведь, нет. 
Меня, пожалуй, назовут рутиной, 
Найдут, что я исчерпанный предмет, 
И осмеют в заметках всех газет. 
Но более страшит меня сознанье, 
Что все сочтут меня за подражанье. 
Мир плоским стал. Совсем немудрено: 
Оригинальность выдохлась давно, 
И чуткой прессою, вы мне поверьте, 
За копию сочтутся даже черти". 

*** 

"К тому ж, -- об этом думал я не раз, -- 
Что делать мне прикажете у вас? 
По духу я ведь чужд консерватизма, 
А ваши прогрессивные кружки 
От истинного черта далеки; 
В них бес иной: он туп до педантизма 
И служит только стаду своему. 
И если свиньи нынче бесноваты, 
То черти в том ничуть не виноваты. 
Охотно их в защиту я возьму. 
Где им служить, как пес, поджавши лапки, 
И перед идолом стоять без шапки! 
А идолов у вас создали тьму. 
Хотя бы взять старейшего, -- Мамона... 
Торгашества божок и миллиона, 
Каких идей он только не заест? 
В личине ль Брута, в тоге ли закона 
Все ваши маски ищут теплых мест. 
Затем, ведь я погибну от цензуры. 
Как стану я при ней во весь мой рост? 
Найдут излишества моей фигуры, 
И мне как раз обрезать могут хвост. 
Потом расходы лишние, заботы... 
И, повторяю, к нам печать строга. 
Бодаться с нею нет во мне охоты, 
Хоть, по привычке, я ношу рога. 

*** 

"Ну, а по части практики прельщений 
И податного сбора с грешных душ? 
Ужели вас покинул прежний гений?" 
"Ах, я давно оставил эту чушь. 
Искусства я не трачу на безделки. 
Людские души стали слишком мелки, 
Гнилей лежалых яблок или груш. 
И прилагать не надобно старанья: 
Все так пошло в подлунной стороне, 
Что сами скоро с дерева познанья, 
Без встряски, в ад осыпятся оне. 
И вообще сказать, по воле рока, 
Планета ваша не уйдет далеко. 
Плодится род людской, что день, что год, 
И уж труды его приносят плод. 
Заполонит наверное он вскоре 
Не только сушу, -- океан и море! 
Людишки всюду роют, как кроты. 
Подкопаны, прорыты ими горы, 
Лес истреблен, и звери, и цветы; 
Истощены поля, и очень скоро 
Мир оскудеет, -- ведь земля стара, 
Хоть удобрять ее вы мастера. 
Как быстро размножается порода - 
Статистика не в силах перечесть: 
Две трети человеческого рода 
Уж и теперь не знают, что им есть. 
Привольней крысам в глубине подполий! 
Колоний тьму, как деток, произвесть 
Давно стремятся чрева метрополий, 
Но места нет! В Китай кое-где, 
Построив плот, уж сеют на воде, 
И огород не больше там, чем клумба. 
Земля, что год, становится тесней, 
А при прогрессе современных дней 
Америк нет, да нету и Колумба. 
Как саранча, как хищник, человек 
Источит все в один прекрасный век. 

*** 

Тут голос черта оборвался вдруг... 
Я поднял голову... как саван белый, 
Одни снега покоились вокруг, 
Застыла жизнь в пустыне омертвелой, 
И, сквозь туман мерцая иногда, 
Чуть искрилась далекая звезда.

Поддержать сайт