Владимир Александрович Шуф

Атина

       I 

Во дни юности пылкой душой 
Я стремился к любви бесконечной; 
Жизнь считал я дорогой большой 
К царству счастья и радости вечной. 
Но мне тут же, на первом шагу 
Повстречались неправда и злоба; 
Я узнал, что любить не могу 
И быть верным до самого гроба. 
И увидел тогда я с тоской, 
Что любовь не одно наслажденье 
Нам дарит благодатной рукой, 
Что за ней настает охлажденье, 
Скука, горечь с одной стороны, 
А с другой -- безотрадные муки, 
Невозвратно мелькнувшие сны, 
И в конце -- неизбежность разлуки. 
Сколько жгучих упреков одних 
Оставляет любовь за собою! 
Нет, Бог с нею! Подальше от них: 
От любви, завоеванной с бою, 
От блаженной минуты одной, 
Двух-трех дней торжества, упоенья! -- 
Я такою ужасной ценой 
Не могу покупать наслажденья. 
И брожу я в чужой стороне, 
Позабыв все любовные сказки... 
Но я рад, если женщина мне 
Подарит хоть продажные ласки. 

       II 

Вот из этих-то женщин одну 
С благодарностью я вспоминаю 
И люблю, как любил в старину. 
Кто она -- я наверно не знаю. 
Знаю, впрочем, как звали ее, 
Что гречанка она из Галаты, 
Что живет, продавая шитье, 
И что мало берет она платы. 
Я в Стамбуле с ней встретился раз. 
Лет шестнадцать, семнадцать ей было, 
Но посредством улыбок и глаз 
Она бойко со мной говорила: 
Мой язык непонятен был ей, 
Новогреческий, знал я не больше -- 
И поэтому, верно, я с ней 
Прожил вдвое, чем с прочими, дольше; 
Да и не было споров у нас 
О правах и на счет убеждений, 
Ни борьбы, ни заплаканных глаз, 
Ни упреков, ни слез, ни сомнений. 
Вижу домик ее, как теперь, 
Среди улицы грязной квартала, 
В ее комнату низкую дверь, 
Где у входа жаровня стояла, 
Где на углях варила порой 
Для меня она кофе свой скромный, 
Когда к ней я под буркой сырой 
Приходил ночью поздней и темной. 

       III 

Пусть в прошедшую ночь в ее дверь 
К ней другие стучалися смело -- 
С ней забыться спешил я теперь 
И на миг ей отдаться всецело. 
И смотрел на нее я с тоской, 
И любил в этот миг ее нежно... 
Сладок был поцелуй молодой 
И огонь ее ласки мятежной. 
От нее возвращаясь к себе 
В монастырь*, где я жил в это время. 
Где монахи в посте и мольбе 
Переносят житейское бремя, 
Вспоминал я с невольной тоской 
Поцелуй моей греческой пери 
И с досадой стучался рукой 
В монастырские толстые двери. 
И привратник, седой великан, 
Отпирал мне железо затвора 
И с улыбкою прятал в карман 
Два красивых наполеондора.
Турок-лодочник, мой проводник, 
Уходил, и я шел в свою келью, 
Где горел одинокий ночник 
Над холодной и жесткой постелью, 

       IV 

Но теперь тех умчавшихся дней 
Мне не жаль, как поблекшей картины. 
Только имя я помню моей 
Черноглазой гречанки Атины**. 
Мы без грусти расстались тогда, 
Будем рады увидеться снова, 
И опять друг без друга года 
Проживем -- и не скажем ни слова. 
И была до последнего дня 
Наша связь без забот и тревоги, 
И Атина любила меня, 
Несмотря на удел свой убогий. 
Не бывало ни горя у нас, 
Ни тяжелой и острой печали... 
Да не лучше ль она во сто раз 
Тех, с которыми так мы страдали, 
Тех, которым мы все отдаем. 
Что в нас лучшего жизнь сохранила, 
И потом неразлучно вдвоем 
Жизнь проводим темно и уныло!

* Монастырь св. Франциска.
* Новогреческое "Афина".

Поддержать сайт