Борис Леонидович Пастернак

Лето

Ирпень — это память о людях и лете, 
О воле, о бегстве из-под кабалы, 
О хвое на зное, о сером левкое 
И смене безветрия, ведра и мглы. 

О белой вербене, о терпком терпеньи 
Смолы; о друзьях, для которых малы 
Мои похвалы и мои восхваленья, 
Мои славословья, мои похвалы. 

Пронзительных иволог крик и явленье 
Китайкой и углем желтило стволы, 
Но сосны не двигали игол от лени 
И белкам и дятлам сдавали углы. 

Сырели комоды, и смену погоды 
Древесная квакша вещала с сучка, 
И балка у входа ютила удода, 
И, детям в угоду, запечье — сверчка. 

В дни съезда шесть женщин топтали луга. 
Лениво паслись облака в отдаленьи.
Смеркалось, и сумерек хитрый маневр 
Сводил с полутьмою зажженный репейник,
С землею — саженные тени ирпенек 
И с небом — пожар полосатых панев. 

Смеркалось, и, ставя простор на колени, 
Загон горизонта смыкал полукруг. 
Зарницы вздымали рога по-оленьи, 
И с сена вставали и ели из рук 
Подруг, по приходе домой, тем не мене 
От жуликов дверь запиравших на крюк. 

В конце, пред отъездом, ступая по кипе 
Листвы облетелой в жару бредовом, 
Я с неба, как с губ, перетянутых сыпью, 
Налет недомолвок сорвал рукавом. 

И осень, дотоле вопившая выпью, 
Прочистила горло; и поняли мы, 
Что мы на пиру в вековом прототипе — 
На пире Платона во время чумы. 

Откуда же эта печаль, Диотима? 
Каким увереньем прервать забытье? 
По улицам сердца из тьмы нелюдимой! 
Дверь настежь! За дружбу, спасенье мое! 

И это ли происки Мари-арфистки, 
Что рока игрою ей под руки лег 
И арфой шумит ураган аравийский, 
Бессмертья, быть может, последний залог. 

Поддержать сайт