Гавриил Николаевич Жулёв

В мастерской фотографа

Памяти Н.А. Добролюбова

В мастерской сидит старик —
Бледнолиц и тонок,—
С ним ребенок — не велик,
Но смышлен ребенок:
«Дядя, кто это такой
Длинный, точно дудка?»
И на карточку рукой
Указал малютка.
«Биллиардный Ришелье,
Шулер и проныра,
Ростовщик, habitue
Палкина трактира…
Хоть кого заговорит
И к игре он склонит,
И в огне он не горит
И в воде не тонет…
Пропечатали его
Раз в журнале «Дело»…
Что же он? — Да, ничего…
Не мое, мол, дело!..
Не поделаешь пером
Ничего с пронырой,
Не пробьешь его дубьем —
Где ж пробить сатирой?!»

«Ну, а это кто?» — «Актер,
Падкий к комплиментам;
Он пороги все обтер
Нашим рецензентам.
Им закормлен сонм писак
И шампанским залит,—
И за то его ведь как
Лизоблюды хвалят!..
С драматургами он свой:
Сват иль кум любезный,
И для каверз их порой
Человек полезный…
И строчилы за родство,
За холопство, что ли,—
Сочиняют для него
Выгодные роли…
Он ведет себя хитро,—
Публику дурача,—
Выдает за серебро
Мельхиор от Кача,—
Ну, а публика дурак,
Смысла не имея,
Принимает,— да ведь как,
Этого пигмея?!»

«Это кто?» — «Хм! Журналист,
Каторжный писатель,
Пренахальный публицист
И лихой предатель…
Злой змеею повит он
И волчицей вспоен,
Но имеет вес и тон
Этот грязный воин…
И у многих он в чести,
Многим друг короткий,—
Эх! Его держать в части
Надо б за решеткой!..»

«Это кто?» — «Скот из скотов
И домовладелец,—
Бедняков душить готов
Он из-за безделиц…
В храмы льет колокола…
Что ж ему за дело,
Что жилица не пила
И три дня не ела!..
Сам ведь сыт он и здоров,
Денег тьма и платья,—
Что ж ему стон бедняков,
Вопли и проклятья!»

Долго б речь он продолжал,
На портреты глядя,
Но ребенок вдруг сказал:
«Ух, довольно, дядя!..
Гадки люди, вижу я,—
Звери лучше, право!..»

«Нет, не все, душа моя,
Посмотри направо —
Видишь личность: светлый взор,
Нежный и безгрешный…
(Как на этот скотный двор
Ты попал, сердечный?)
Подлость, зло сражал он в прах,
Смел был, бескорыстен,
Он высказывал в статьях
Много едких истин.
Он нередко повторял:
«Все мы люди — братья»,
И к толпе он простирал
Нежные объятья.
Но толпа тупа была,
Хоть в статьи глядела,—
Но его не поняла
Иль понять не смела…
Он пером своим наш сон
Вековой встревожил,—
Век бы жить ему,— но он
Четверти не прожил.
Да, для края своего
Не жалел он груди…
После смерти лишь его
Оценили люди…
Бил людское он скотство
Словом крепче стали;
Мы всегда статьи его
С жадностью читали.
Он вливал тепло и свет,
В нас роил идеи…»

«Дядя, стой! Его портрет
Дай мне поскорее…
Славно быть таким борцом
И известным свету!..»
И с сияющим лицом
Он припал к портрету.

«Бедный!» — молвил он с тоской
И, сложив три пальца,
Сделал крест за упокой
Честного страдальца. 

Поддержать сайт