Василий Петрович Петров

К... из Лондона

Монархи меж собой нередко брань творят, 
Военным духом все писатели горят; 
Коль так, пииты суть те власти остроумны, 
Что для таких же вин войны заводят шумны; 
Впоследок о царях дают потомки суд, 
Ту ж с ними честь певцы и жеребий несут. 
Не всякий славу царь мог в вечность распростерти, 
Не всякий и пиит был славен с год по смерти, 
Хоть в жизни принимал от многих плески рук, 
Как царь, приветства в знак, -- из многих пушек звук. 
Хвал наших в жизнь труба, знакомых нам ватага 
Ревет, что мы уже бессмертия у прага, 
Руками что уже касаемся верей. 
Мы пишем, умерли -- верст со сто от дверей. 
Честь наша после нас подвержена опале, 
Что больше дней, то мы от храма славы дале; 
Со мрущей так хвалой сквозь время чуть бредем, 
Пока в бездонну хлябь забвенья упадем. 
Вот наше кончится чем в свете стихотворство 
Певцы! чем отвратить в потомках к нам презорство: 
Сатиру ли, наш меч, на них употребить 
Или заранее их имном ухлебить? 
О просвещенные веков грядущих роды, 
Примите вы мои всемилостиво оды! 
Не баснословный бред, не обща то дрема, 
Препоручаю вам -- сокровище ума. 
Я пел; струны мои казались очень звонки; 
Приятелей моих рассудки сильно тонки. 
Бывало, как стихи прочту я в их кругу, 
Свидетель Аполлон, все хвалят, я не лгу. 
Я в жизни не с одним имел знакомство домом, 
Где ни обедывал, меня зывали громом; 
Я прах теперь, моя жива ль то в свете честь; 
Молю, стихи мои не дайте моли съесть 
Но дойдет ли сия к потомкам челобитна, 
То тайна, никому из смертных неиспытна. 
Коль стихотворну плоть червь в гробе мог поясть, 
Диковинка ль стихам от червя же пропасть? 
То правда, в разные идут они потребы: 
Их под испод кладут, как в печь сажают хлебы; 
Купцы, что продают различный смертным злак, 
Завертывают в них хрен, перец и табак. 
Идут они в дела, идут и в забобоны, 
На мерки для портных и войску на патроны; 
Ребятам на змеи, хлопушки и пыжи, 
Свечам, окорокам копченым, на брыжи; 
Плод разума, стихи ко всячине пригодны; 
Со жребием людей судьбой своею сходны. 
Всем общ нам к жизни вход; в ней разны тьмы смертей; 
Стихам в свет путь один; из света -- сто путей. 
Я признаюсь, в стихах я сам жужжу, как муха -- 
Но это моего не оскорбляет уха; 
Не всякий папою быть может кардинал; 
Всяк ждет, чтоб на него сей жеребий упал 
Спроси писца стихов, желает ли он славы, -- 
Смиренный даст ответ: он пишет для забавы, 
Избыток в том лишь дней препроводить хотя; 
Он меж парнасских чад невинное дитя; 
Но загляни сему ты в сердце отрочати -- 
Там найдешь: "Я пиит: стихи мои в печати". 
Но если дело всё в печати состоит, 
То всякий грамотей вмиг может быть пиит; 
Поставь слова твои в пристойные шеренги, 
Поди в печатный дом и заплати там деньги, 
Там вмиг твой тиснут слог, и выйдет мокрый лист, 
Ты в ту ж минуту стал сатирщик иль лирист; 
Пошел в дом с вечною в своем кармане славой; 
Дерзай, ты деньги дал, ты стихотворец правый. 
Теперь друзей своих к обеду пригласи 
И слог твой по большим боярам разнеси; 
Блаженства твоего и воссияло время, 
Смотри, и канул лавр на стихотворче темя. 
Вот тайна вся стихов: рука да голова, 
Чернилица, перо, бумага да слова; 
И диво ль, что у нас пииты столь плодятся, 
Как от дождя грибы в березнике родятся? 
Однако мне жалка таких пиит судьба, 
Что их и слог стоит не долее гриба. 
Когда же все мы толь недолговечны крайне, 
Другой какой-нибудь тут должно крыться тайне; 
Знать, не от рифм одних и точных стоп числа 
Зависит нашего удача ремесла. 
Как те, что зрелища в театре представляют, 
Людьми со стороны лиц скудость добавляют, -- 
Я зрел, толпился в них безграмотный игрок, 
Но что он значит там? какой его урок? 
Пусть он в театре был и в платье наряжался, 
Стоял с копьем в руках и раза с два сражался, 
С Дмитревским рядом шел; кто ж скажет: он игрец? 
Он силы действ не знал; так точно и писец: 
Как путный, на театр он рифменный выходит, 
Берет перо меж перст и по бумаге водит. 
"Вот етто, -- говорит, -- поставил я творог, 
Так должен уж стоять в другой строке пирог". 
Прибравши так слова, он мыслит: сделал чудо, 
Что пред читателя вдруг выставил он блюдо. 
Со всею худобой нескладицы, бредни?, 
Слывет он у своей писателем родни; 
Великий умница и со смеха уморец, -- 
У знатоков прямых он жалкий рифмотворец. 
Меж ним и игроком в том только разность вся: 
Тот кликнут в дело был, а этот сам вплелся. 
Обоим, станется, им быть в театре любо, 
Тот, милой, спроста рад, наш писарь буй -- сугубо. 
Природа, видит всяк, в дарах к нему скупа; 
Он мыслит: голова других людей тупа, 
И, не сошлясь на свет, себя всех выше ставит; 
Другой кто стань писать, он к буйству злость прибавит, 
Вдруг вышлет на тебя сто надписей, сатир: 
Ты смел потрясть его в умах людских кумир. 
Даст жалом знать, кто он; он колокол зазвонный, 
Гораций он в Морской и Пиндар в Миллионной; 
В приказах и в рядах, где Мойка, где Нева, 
Неугомонная шумит об нем молва; 
Ходя из дома в дом, он сам ее сугубит; 
Всем чтет свои стихи, чужих насме?рть не любит. 
И то сказать: он прав, кому не мил свой труд? 
Стихи нам вместо чад; мы мозг ломаем тут. 
Кто знает? может быть, при каждой он странице 
Пыхтел и мучился, подобно роженице; 
Так пусть, когда он чад с таким трудом родит, 
Пусть матерски на них любуется, глядит. 
Гляди! лишь не кричи: "Мои другой породы! 
Мои -- как ангелы; у всех других -- уроды". 
Коль ты б за ангелов мне их не навязал, 
Я детушек твоих за обезьян бы взял. 
В чужих они глазах толико некрасивы, 
Горбаты, сплющены, и хворы, и паршивы, 
И живости-то нет, и в каждом три бельма, 
И мысль-то сви?хнута, и рифма-то хрома. 
Совсем увечные и гнусные калеки; 
От совершенства миль на тысячу далеки; 
Иной бы от людских в подполье крыл их глаз -- 
А ты нарочно их всем су?ешь на показ. 
"Да как же? -- скажешь ты. -- Мой люди слог читают 
И хвалят; толку в нем, знать, много обретают". 
Я, чаю, хаживал ты в театральный дом, 
Комедиантов в честь слыхал в нем плесков гром; 
Как скоро князь иль граф ударит там в ладони, 
То каждый из простых, подобием догони, 
Без пощаженья рук сугубит общий треск, 
Хотя не знает сам, чему сей платит плеск. 
Спроси, зачем он бьет? -- ударил, де, вельможа; 
Толпа твоих чтецов на чернь сию похожа. 
Какой-то там живет на Мойке меценат, 
Что пестует твой слог, а ты тому и рад, 
И думаешь, что в нем неведь какая сдоба, 
Но истинных красот не знаете вы оба; 
Не видит проку он, кроме тебя, ни в ком; 
Причина вся тому, что ты ему знаком. 
Так с богом успевай, пленяй, брат, пресны души, 
Бесхитростны сердца, где Мидасовы уши. 
"Как так,---ты говоришь, -- я шлюсь на словаря, 
В нем имя ты мое найдешь без фонаря; 
Смотри-тко, тамо я, как солнышко, блистаю, 
На самой маковке Парнаса превитаю!" 
То правда, косна желвь там сделана орлом, 
Кокушка -- лебедем, ворона -- соколом; 
Там монастырские запечны лежебоки 
Пожалованы все в искусники глубоки; 
Коль верить словарю, то сколько есть дворов, 
Столь много на Руси великих авторов; 
Там подлый наряду с писцом стоит алырщик, 
Игумен тут с клюкой, тут с мацами батырщик; 
Здесь дьякон с ладаном, там пономарь с кутьей; 
С баклагой сбитенщик и водолив с бадьей; 
А всё-то авторы, всё мужи имениты, 
Да были до сих пор оплошностью забыты -- 
Теперь свет умному обязан молодцу, 
Что полну их имен составил памятцу; 
В дни древни, в старину жил-был, де, царь Ватуто, 
Он был, да жил, да был, и сказка-то вся туто. 
Такой-то в эдаком писатель жил году; 
Ни строчки на своем не издал он роду; 
При всем том слог имел, поверьте, молодецкий, 
Знал греческий язык, китайский и турецкий. 
Тот умных столько-то наткал проповедей, 
Да их в печати нет. О! был он грамотей. 
В сем годе цвел Фома, а в эдаком Ерема; 
Какая же по нем осталася поэма? 
Слог пылок у сего и разум так летуч, 
Как молния, в эфир сверкающа из туч. 
Сей первый издал в свет шутливую пиесу, 
По точным правилам и хохота по весу. 
Сей надпись начертал, а этот патерик; 
В том разума был пуд, а в этом четверик. 
Тот истину хранил, чтил сердцем добродетель, 
Друзьям был верный друг и бедным благодетель; 
В великом теле дух великий же имел, 
И, видя смерть в глазах, был мужествен и смел. 
Словарник знает всё, в ком ум глубок, в ком мелок; 
Рассудков и доброт он верный есть осе?лок. 
Кто с ним ватажился, был друг ему и брат, 
Во святцах тот его не меньше, как Сократ. 
О други, что своим дивитеся работам, 
Сию вы памятцу читайте по субботам! 
Когда ж возлюбленный всеросский наш словарь 
Плох разумов судья, плох наших хвал звонарь: 
Кто ж будет ценовщик сложений стихотворных, 
Кто силен различить хорошие от вздорных? 
Бери сто раз перо и по бумаге мычь, 
Со всех концев земли к себе идеи кличь, 
Три лоб свой, пружься, рвись -- вмиг скажут наши строки, 
Лжевдохновенны мы иль истинны пророки. 
Оставь читателей судьями дум твоих, 
Есть Аполлоновы наперсники и в них; 
Им шепчет в уши Феб, чей лучше слог, чей хуже, 
Кто в Иппокрене пил, кто черпал в мутной луже. 
Прямой стихов творец и та?инственник муз 
Есть тот, что в жизнь блюдет с добротами союз, 
Из сердца истины в других сердца преносит 
И никого, чтоб чел стихи его, не просит. 
Свет знает и без нас, полезно что ему, 
Где сердце зиждется, где пища есть уму; 
Пчела не чересчур виется круг навоза, 
Любимы ей места -- нарцисс, пион иль роза. 
Купцы товар лицеи, не горлом продают, 
И только лишь в набат, коль нездорово, бьют. 

Поддержать сайт