Михаил Васильевич Милонов

К моему рассудку

    Сатира третия

Смирись, рассудок мой! к чему такое рвенье? 
Сатира для людей -- худое наставленье. 
С сим страшным ремеслом ты будь всегда готов 
Приязни рушить связь, нажить себе врагов; 
Все скажут о тебе: насмешник сей несчастный 
Есть язва общества, ум вредный и опасный, 
Беги его, страшись -- для острого словца 
В сатире уязвит он матерь и отца! 
И те, которые слывут тебе друзьями 
И смелыми подчас пленяются стихами, 
В обиженном лице портрет увидя свой, 
Смеяся вслух над ним, а тихо над тобой, 
К толпе твоих врагов тотчас передадутся 
И дружества с тобой под клятвой отрекутся. 
Сатира, в коей желчь и злоба лишь видна, 
Без пользы для других, писателю вредна; 
Исправишь ли порок насмешкою одною? 
Стихи ль подействуют над зверскою душою? 
Напрасно! все труды останутся вотще, 
Такие чудеса не слыханы еще. 
Ты будешь обличать Грабилина злодейства, 
Им разоренные показывать семейства, -- 
Что пользы? Хищник сей покоя и добра 
Иль друг с вельможами, иль силен у двора! 
Хоть всеми бранными осыпь его словами, 
Он, откуп новый сняв, сравнен с полубогами! 
И день и ночь пиры богатые дает, 
На коих -- крокодил! -- он кровь и слезы пьет! 

Ты скажешь: на суде, пред взорами Клеона, 
Уснула грозная блюстительность закона, 
Невинный осужден, оправдан плут... а он? 
Он знатен, он богат, на что ему закон? 
Суда для сильных нет -- он слабым лишь ужасен; 
Преступник чем знатней, тем боле безопасен. 
Явишься ль в общество осмеивать порок 
Иль юности давать спасительный урок, 
Бранить невежество, пустую знатность рода,-- 
Что ж будет? все тебя в нем примут за урода, 
Который должного почтенья не хранит 
И смело знатному о чести говорит! 
Писателей дурных исправить ты желаешь,-- 
Вот цель премудрая! как будто выставляешь 
Себя лишь одного для них ты образцом, 
В сатире, где едва смысл вяжется с стихом. 
"Пришел, -- вскричат они, -- давать нам наставленья, 
Как будто бы писать нельзя уж без ученья!" 
Начнешь ли Балдуса порочить скучный бред -- 
"Он добрый человек, -- услышишь ты в ответ, -- 
Кто право дал тебе бранить его нещадно? 
Всяк волен здесь писать и складно, и нескладно; 
Простительно отцу лелеять милых чад; 
К тому ж ввели ль кого стихи его в разврат, 
Недолговечные творения поэта, 
Которые гниют, не знав дневного света?" 
Вралева упрекнешь -- все ахнут: боже мой, 
Что труд Бессмыслова возносит он хвалой! 
Чего же хочешь ты? вражды между друзьями, 
Которые живут взаимными хвалами? 
Оставь, оставь навек такое ремесло, 
Пока оно тебе вреда не принесло; 
Поэма вздорная, нелепо песнопенье 
Герою и певцу есть вместе посрамленье! 
Пусть тонет, пусть горит, в незнании от всех, -- 
Сказав о ней, родишь лишь жалость, а не смех; 
Печатный всякий вздор исчезнет сам собою: 
Его ли воскресить осмелишься хулою? 
Театра нашего и слава наших дней: 
Сумбека, Радамист, Электра и Атрей -- 
Довольно на себя врагов вооружили: 
Пыль, черви, сырость, мгла войну им объявили! 
И ты, на сцену вновь явившийся, Эдип, 
Из нищего -- царем безжалостно погиб, 
Предтечу своего вотще затмить стремился, 
Слепец афинский жив -- а Царь Эдип сокрылся 
При плеске зрителей высокого райка! 
Но можно ль сосчитать, упомнить, хоть слегка, 
Трагедий, драм собор, труд цеха заказного, 
Которы погреблись в подвалах Глазунова; 
Пусть, клятвой отягчась расчетных продавцов. 
Скрывают там себя и стыд своих творцов,-- 
Нет, мало! для твоей обидной им забавы 
Ты отыскал в пыли валявшийся "Храм славы", 
Биона с Мосхом вновь несчастный перевод, 
И "Федру" Бавия, и кучу разных од, 
Улику жалкую бессмыслия, безумства; 
Но мщенье ждет тебя за дерзость и кощунство! 
Уж Вздоркин для тебя по дням и по ночам 
Терзает бедный ум для жалких эпиграмм; 
Уж вновь бессвязное послание готовит, 
В котором очернит тебя и озлословит, 
И, в гибельном бреду, бумажный витязь сей 
С костра возопиет к дружине так своей: 
"Зачем мы, друг, с тобой на сем костре палящем? 
Я сроду не писал ни абие, ни аще! 
Он враг мой, он злодей, в посланиях моих, 
Жестокий! обличил в бессмысльи каждый стих, 
А их хвалил и ты, хвалил мой благодетель, 
Сам, в радостных слезах, я был тому свидетель; 
О! вечно я ему сей злобы не прощу 
Иль абие скорей в стихи мои вмещу!.." 
Так Вздоркин на тебя в посланьи ополчится, 
Проси его иль нет, уж он не примирится, 
Тиснению себя безжалостно предаст; 
Ты шепчешь: "В добрый час! не так-то он горазд"; 
Согласен в том с тобой; но разве не случалось, 
Что даже Балдусу нередко удавалось 
Насмешкою платить насмешникам своим; 
Не сам ли он тебя под именем чужим 
Недавно разбранил и с другом поплатился, 
Чтоб глупость тот его назвать своей решился; 
В немногих сыщешь ты ума и остроты; 
Во всех достанет сил для подлой клеветы; 
И брань ли требует таланта здесь какого, 
Коль льется нам она с пера и с уст Злослова? 
Пусть Балдус не страшит, пускай его весь век 
В кропании стихов уродливых протек, 
Но Бавий, Мевий, Фирс, поющий доброгласно, 
Но злобных рифмачей соборище ужасно! 
Один уж пред тебя с ругательством предстал, 
Торгаш бессмыслицы и продавец похвал, 
Который всех морит в горячке стихотворной 
Журналом, виршами и прозою позорной: 
Страшись, страшись толпы рассерженных певцов, 
Уж гром их над тобой обрушиться готов. 
Неистовый порок обиды не прощает, 
И гибельный конец злословье ожидает! 

Но тише -- ты в ответ и в спор со мной идешь: 
Ты вид злоречию совсем иной даешь; 
Когда бы, например, в горячности безмерной, 
Открыл пред светом я тот путь неимоверный, 
По коему достиг Рубеллий до честей, 
Стал властвовать людьми, раб низкий всех страстей, 
Когда бы, гнусную сорвав с него личину, 
Я подлых дел его открыл хоть половину 
И, в виде собственном представив на позор, 
Ужасный произнес над ним бы приговор; 
Когда бы обличил я страшны злодеянья, 
Которы, в поздние минуты покаянья, 
Ханжихин, устрашась и смертных, и богов, 
Смиренно облачил в монашеский покров; 
Когда бы, позабыв к прелестным уваженье, 
Всех тайн Кокеткиной я сделал откровенье 
Иль жизнь Распутина порочить стал бы вслух, 
Как в ветхой хижине, храня он бодрый дух 
И мудрость с ранними обретши сединами, 
Нас жалкими о ней смешит проповедями, -- 
По праву б ты меня злоречивым назвал; 
Но чтобы над глупцом смеяться я престал? 
Чтоб, Вадия стихи внимая на мученье, 
Я мог выказывать в лице своем терпенье; 
Чтоб, стоя с низостью пред знатным подлецом, 
Престал бы соглашать я сердце с языком, 
Иль чтоб в кругу друзей, с людьми иль меж стенами, 
Бурруна, Бавия назвал бы я певцами; 
Чтоб, оды Балдуса читая, не зевал, 
В них каждой бы строки с досады не марал, 
На жалкий перевод Расина и Вольтера 
Спокойно бы смотрел и хлопал из партера,-- 
На это нет моей покорности к тебе: 
Я это повелеть не в силах сам себе. 
Предавши своему печатный вздор сужденью, 
Мешаю ль от него купцов обогащенью? 
Благодаря уму своих покупщиков, 
Как Крез, от глупых книг разжился Глазунов; 
И в чем же винен я, когда, за наказанье, 
Купивши и прочтя Бессмыслова маранье, 
Скажу, что лучше б он его не издавал, -- 
Тогда его глупцом никто бы не назвал; 
Полезный сей совет всяк право дать имеет 
Тому, кто пишет вздор и вздор печатать смеет, -- 
Пусть автор плачущий нанижет пять странна, 
Где просит милости, пощады, павши ниц, 
Не внемлет ничего читатель беспристрастный: 
Стихи летят в огонь -- и гибнет труд несчастный! 
К тому же в силах ли сатирой я своей 
Хоть мало обратить на разум рифмачей? 
Я Балдусу твержу: ты не рожден поэтом; 
Будь другом, будь отцом, полезен будь советом 
Иль помощью другим, -- лишь кончу мой совет, 
А Балдус за перо -- и вновь полился бред, 
И мне ж за доброе приязни наставленье 
Несносные стихи читают на мученье! 
Я Вздоркину сто раз стыд тяжкий предрекал, 
Когда он в свет свои посланья издавал, 
А Вздоркин -- что ни день, то басня или ода, 
А Вздоркин, нового произведя урода, 
Скропавши два стиха, надулся и кричит: 
"О радость! о восторг! и я, и я пиит!" 
Вотще пред Бавием все силы истощаю 
И к смыслу здравому склонить его желаю; 
Рифмач неколебим -- и с каждою луной 
Нас новою дарит в журнале чепухой; 
Советом оскорбясь, себе ж к стыду и сраму, 
Смешную на меня пускает эпиграмму; 
И это ль ты во мне злоречием зовешь, 
За это ли конца ужасного мне ждешь? 
Не мне ли одолжен тем Балдус многоплодный. 
Что, может быть, его прочтет потомок поздный? 
Безвестны имена: Фирс, Мевий и Злослов -- 
Известность обретут ценой моих стихов, 
И, может быть, с гудком мой Бавий, вместо лиры, 
По смерти рассмешит читателей сатиры! 
За это ль на себя их мщенье навлеку, 
Что я им лишний год прибавлю на веку? 
Но, муза! замолчим, покорствовать умея, 
До первого глупца -- и первого злодея! 

Поддержать сайт