Павел Александрович Катенин

Элегия

"Фив и музы! нет вам жестокостью равных 
В сонме богов -- небесных, земных и подземных. 
Все, кроме вас, молельцам благи и щедры: 
Хлеб за труды земледельцев рождает Димитра, 
Гроздие -- Вакх, елей -- Афина-Паллада; 
Мощная в битвах, она ж превозносит ироев, 
Правит Тидида копьем и стрелой Одиссея; 
Кинфия славной корыстью радует ловчих; 
Красит их рамо кожею льва и медведя; 
Странникам путь указует Эрмий вожатый; 
Внемлет пловцам Посидон и, смиряющий бурю, 
Вводит утлый корабль в безмятежную пристань; 
Пылкому юноше верный помощник Киприда: 
Всё побеждает любовь, и, счастливей бессмертных, 
Нектар он пьет на устах обмирающей девы; 
Хрона державная дщерь, владычица Ира, 
Брачным дарует детей, да спокоят их старость; 
Кто же сочтет щедроты твои, о всесильный 
Зевс-Эгиох, податель советов премудрых, 
Скорбных и нищих отец, ко всем милосердный! 
Боги любят смертных; и Аид незримый 
Скипетром кротким пасет бесчисленных мертвых, 
К вечному миру отшедших в луга Асфодели. 
Музы и Фив! одни вы безжалостно глухи. 
Горе безумцу, служащему вам! обольщенный 
Призраком славы, тратит он счастье земное; 
Хладной толпе в посмеянье, зависти в жертву 
Предан несчастный, и в скорбях, как жил, умирает. 
Повестью бедствий любимцев ваших, о музы, 
Сто гремящих уст молва утомила: 
Камни и рощи двигал Орфей песнопеньем, 
Строгих Ерева богов подвигнул на жалость; 
Люди ж не сжалились: жены певца растерзали, 
Члены разметаны в поле, и хладные волны 
В море мчат главу, издающую вопли. 
Злый Аполлон! на то ли сам ты Омиру 
На ухо сладостно пел бессмертные песни, 
Дабы скиталец, слепец, без крова и пищи, 
Жил он незнаем, родился и умер безвестен? 
Всуе прияла ты дар красоты от Киприды, 
Сафо-певица! Музы сей дар отравили: 
Юноша гордый певицы чудесной не любит, 
С девой простой он делит ложе Гимена; 
Твой же брачный одр -- пучина Левкада. 
Бранный Эсхил! напрасно на камне чужбины 
Мнишь упокоить главу, обнаженную Хроном: 
С смертью в когтях орел над нею кружится. 
Старец Софокл! умирай -- иль, несчастней Эдипа, 
В суд повлечешься детьми, прославлен безумным. 
После великих примеров себя ли напомню? 
Кроме чести, всем я жертвовал музам; 
Что ж мне наградой? -- зависть, хула и забвенье. 
Тщетно в утеху друзья твердят о потомстве; 
Люди те же всегда: срывают охотно 
Лавр с недостойной главы, но редко венчают 
Терном заросшую мужа благого могилу, 
Музы! простите навек; соха Триптолема 
Впредь да заменит мне вашу изменницу лиру. 
Здесь в пустыне, нет безумцев поэтов; 
Здесь безвредно висеть ей можно на дубе, 
Чадам Эола служа и вторя их песни". 

Сетуя, так вещал Евдор благородный, 
Сын Полимаха-вождя и лепой Дориды, 
Дщери Порфирия, славного честностью старца. 
Предки Евдора издревле в дальнем Епире 
Жили, между Додонского вещего леса, 
Града Вуфрота, и мертвых вод Ахерузы; 
Двое, братья родные, под Трою ходили: 
Старший умер от язвы в брани суровой, 
С Неоптолемом младший домой возвратился; 
Дети и внуки их все были ратные люди. 
Власть когда утвердилась владык македонских, 
Вождь Полимах царю-полководцу Филиппу, 
Сам же Евдор служил царю Александру; 
С ним от Пеллы прошел до Индейского моря. 
Бился в многих боях; но, духом незлобный, 
Лирой в груди заглушал военные крики; 
Пел он от сердца, и часто невольные слезы 
Тихо лились из очей товарищей ратных, 
Молча сидящих вокруг и внемлющих песни. 
Сам Александр в Дамаске на пире вечернем 
Слушал его и почтил нелестной хвалою; 
Верно бы, царь наградил его даром богатым, 
Если б Евдор попросил; но просьб он чуждался. 
После ж, как славою дел ослепясь, победитель, 
Клита убив, за правду казнив Каллисфена, 
Сердцем враждуя на верных своих македонян, 
Юных лишь персов любя, питомцев послушных, 
Первых сподвижников прочь отдалил бесполезных,-- 
Бедный Евдор укрылся в наследие предков, 
Меч свой и щит повесив на гвоздь для покоя; 
К сельским трудам не привыкший, лирой любезной 
Мнил он наполнить всю жизнь и добыть себе славу. 
Льстяся надеждой, предстал он на играх Эллады; 
Демон враждебный привел его! правда, с вниманьем 
Слушал народ, вполголоса хвальные речи 
Тут раздавались и там, и дважды и трижды 
Плеск внезапный гремел; но судьи поэтов 
Важно кивали главой, пожимали плечами, 
Сердца досаду скрывая улыбкой насмешной. 
Жестким и грубым казалось им пенье Евдора. 
Новых поэтов поклонники судьи те были, 
Коими славиться начал град Птолемея. 
Юноши те предтечей великих не чтили: 
Наг был в глазах их Омир, Эсхил неискусен, 
Слаб дарованьем Софокл и разумом -- Пиндар; 
Друг же друга хваля и до звезд величая, 
Юноши (семь их числом) назывались Плеядой, 
В них уважал Евдор одного Феокрита 
Судьи с обидой ему в венце отказали; 
Он, не желая врагов печалию тешить, 
Скрылся от них; но в дальнем, диком Епире, 
Сидя у брега реки один и прискорбен, 
Жалобы вслух воссылал на муз и на Фива. 

Ночь расстилала меж тем священные мраки, 
Луч вечерней зари на западе меркнул, 
В небе безоблачном редкие искрились звезды, 
Ветр благовонный дышал из кустов, и порою 
Скрытые в гуще ветвей соловьи окликались. 
Боги услышали жалобный голос Евдора; 
Эрмий над ним повел жезлом благотворным -- 
Сном отягчилась глава и склонилась на рамо. 
Дщерь Мнемозины, богиня тогда Каллиопа 
Легким полетом снеслась от высокого Пинда. 
Образ приемлет она младой Эгемоны, 
Девы прелестной, Евдором страстно любимой 
В юные годы; с нею он сладость Гимена 
Думал вкусить, но смерти гений суровый 
Дхнул на нее -- и рано дева угасла, 
Скромной подобно лампаде, на ночь зажженной 
В хижине честной жены -- престарелой вдовицы; 
С помощью дщерей она при свете лампады 
Шелком и златом спешит дошивать покрывало, 
Редкий убор, заказанный царской супругой, 
Коего плата зимой их прокормит семейство: 
Долго трудятся они; когда ж пред рассветом 
Третий петел вспоет, хозяйка опасно 
Тушит огонь, и дщери ко сну с ней ложатся, 
Радость семейства, юношей свет и желанье, 
Так Эгемона, увы! исчезла для друга, 
В сердце оставив его незабвенную память. 
Часто сражений в пылу об ней он нежданно 
Вдруг вспоминал, и сердце в нем билось смелее; 
Часто, славя на лире богов и ироев, 
Имя ее из уст излетало невольно; 
Часто и в снах он видел любимую деву. 
В точный образ ее богиня облекшись, 
Стала пред спящим в алой, как маки, одежде; 
Розы румянцем свежие рделись ланиты; 
Светлые кудри вились по плечам обнаженным, 
Белым как снег; и небу подобные очи 
Взведши к нему, так молвила голосом сладким: 

"Милый! не сетуй напрасно; жалобой строгой 
Должен ли ты винить богов благодатных -- 
Фива и чистых сестр, пиерид темновласых? 
Их ли вина, что терпишь ты многие скорби? 
Властный Хронид по воле своей неиспытной 
Благо и зло ив урн роковых изливает. 
Втайне ропщешь ли ты на скудость стяжаний? 
Лавр Геликона, ты знал, бесплодное древо; 
В токе Пермесском не льется злато Пактола. 
Злата искать ты мог бы, как ищут другие, 
Слепо служа страстям богатых и сильных... 
Вижу, ты движешь уста, и гнев благородный 
Вспыхнул огнем на челе... о друг, успокойся: 
Я не к порочным делам убеждаю Евдора; 
Я лишь желаю спросить: отколе возникнул 
В сердце твоем сей жар к добродетели строгой, 
Ненависть к злу и к низкой лести презренье? 
Кто освятил твою душу? -- чистые музы. 
С детства божественных пчел питаяся медом, 
Лепетом отрока вторя высокие песни, 
Очи и слух вперив к холмам Аонийским, 
Горних благ ища, ты дольние презрел: 
Так, если ветр утихнет, в озере светлом 
Слягут на дно песок и острые камни, 
В зеркале вод играет новое солнце, 
Странник любуется им и, зноем томимый, 
В чистых струях утоляет палящую жажду, 
Кто укреплял тебя в бедствах, в ударах судьбины, 
В горькой измене друзей, в утрате любезных? 
Кто врачевал твои раны? -- девы Парнаса. 
Кто в далеких странах во брани плачевной, 
Душу мертвящей видом кровей и пожаров, 
Ярые чувства кротил и к стону страдальцев 
Слух умилял? -- они ж, аониды благие, 
Печной подобно кормилице, ласковой песнью 
Сон наводящей и мир больному младенцу. 
Кто же и ныне, о друг, в земле полудикой, 
Мглою покрытой, с областью Аида смежной, 
Чарой мечты являет очам восхищенным 
Роскошь Темпейских лугов и величье Олимпа? 
Всем обязан ты им и счастлив лишь ими. 
Судьи лишили венца--утешься, любезный: 
Мид-судия осудил самого Аполлона. 
Иль без венцов их нет награды поэту? 
Ах! в таинственный час, как гений незримый 
Движется в нем и двоит сердца биенья, 
Оком объемля вселенной красу и пространство, 
Ухом в себе внимая волшебное пенье, 
Жизнию полн, подобной жизни бессмертных, 
Счастлив певец, счастливейший всех человеков. 
Если Хрон, от власов обнажающий темя, 
В сердце еще не убил священных восторгов, 
Пой, Евдор, и хвались щедротами Фива. 
Или... страшись: беспечных музы не любят. 
Горе певцу, от кого отвратятся богини! 
Тщетно, раскаясь, захочет призвать их обратно: 
К неблагодарным глухи небесные девы". 

Смолкла богиня и, белым завесясь покровом, 
Скрылась от глаз; Евдор, востревожен виденьем, 
Руки к нему простирал и, с усилием тяжким 
Сон разогнав, вскочил и кругом озирался. 
Робкую шумом с гнезда он спугнул голубицу: 
Порхнула вдруг и, сквозь частые ветви спасаясь, 
Краем коснулась крыла висящия лиры: 
Звон по струнам пробежал, и эхо дубравы 
Сребряный звук стенаньем во тьме повторило. 
"Боги! -- Евдор воскликнул, -- сон ли я видел? 
Тщетный ли призрак, ночное созданье Морфея, 
Или сама явилась мне здесь Эгемона? 
Образ я видел ее и запела; но тени 
Могут ли вспять приходить от полей Перзефоны? 
Разве одна из богинь, несчастным утешных, 
В милый мне лик облеклась, харитам подобный?.. 
Разум колеблется мой, и решить я не смею; 
Волю ж ее я должен исполнить святую". 

Так он сказал и, лиру отвесив от дуба, 
Путь направил в свой дом, молчалив и задумчив. 

Поддержать сайт