Василий Иванович Красов

Сон

      Не знаю где, но помню живо
   Широкий пруд и дом в один этаж;
   Там над водой качались тихо ивы,
А у крыльца стоял готовый экипаж.
      С востока туча находила,
   И ласточка кружилась над волной,
   И ветер дул, и роща говорила,
   И рог звучал за дальнею горой.
А между тем душа чего-то ожидала,
Неясным трепетом вея грудь была полна;
Гляжу: там девушка у входа уж стояла;
Высокий стан ее мантилья обвивала,
   Она была прекрасна, но бледна,
   Кого-то ждет. Смотрю: к ней выходили
Еще две девушки, в весне счастливых лет;
   Они, смеясь, о чем-то говорили,
      За ними юноша вослед.
   Ужели он? Черты напоминали
      Мне друга юности моей...
   Давно, давно судьбы его умчали...
Но как узнать тебя, товарищ лучших дней!
Лицо твое одел могильный цвет печали,
А на челе следы глубокие страстей!
   Зачем ты здесь? Кто этот призрак нежный?
   Что он тебе? Зачем твой беглый взор
   Вдруг выразил и радость, и укор,
      И тайну ревности мятежной?
   Волшебница, зачем она с тобой
   Так холодна, так страшно равнодушна?..
      Ты не замечен; ей не нужно
   Твоих речей; прозрачною рукой,
Смотри, откинула вуаль она послушный
   И топит взор за дальнею горой.
Зачем ты здесь? Но все сокрылись в отдаленьи,
И сцена новая опять в моем виденьи.
   Вот - где-то - дом высокий и старинный,
   Тенистый сад раскинут по реке;
Там вдоль аллеи темной, длинной
   Идет она, с ней он, письмо в его руке.
   И видел я, как быстро проходили
      И возвращалися опять;
      Они о чем-то говорили,
   Как будто спорили, но я не мог понять.
      Зато в минуту их разлуки,
Мне показалося, когда он говорил,
   Что на его устах дрожали как-то звуки,
   Склоненный взор был полон скрытой муки,
   Что он ее о чем-то всё молил...
   Но гордая, откинув покрывало,
   "Напрасный труд!" - с досадой отвечала.
   И нет ее, и бледен он стоял,
И... мне послышалось: "Бог с вами!" - он сказал.
   Он на коня, он мчится в отдаленьи...
Но сцена новая опять в моем виденьи.
   Ложился вечер молчаливо,
Опять широкий пруд и дом в один этаж,
   Вновь над водой качались тихо ивы,
А у крыльца стоял готовый экипаж.
      И я вхожу: открыта зала,
      Смотрю: она, опять она!
Но показалось мне, теперь она страдала,
Какой-то тайною была поражена,
      Как будто что-то потеряла...
Но... может быть, каприз, иль, может быть, устала;
Таилась ли любовь, была ль она больна,
Я разгадать не мог. Но гости позабыты;
Она сидит одна, поникнув головой,
      И у нее бледней ланиты
      Лилеи, сорванной грозой.
   Вдруг входит он. Вдали от ней садится,
И на вопрос ее, скрепя в груди печаль,
      Он говорит, что едет в даль
      И что заехал к ним проститься.
      Казалось, стало дурно ей,
Казалось, стон в груди едва она таила,
      И - странно! - от его очей
   Она теперь своих не отводила.
      О нет! но долгий, грустный взгляд
      Был обращен к нему, - напрасно!
   Он помнит всё, он видел слишком ясно,
И не возьмет ее из жалости наград,
Не оскорбит ее тоской своей глубокой:
В последний раз очей с нее он не сводил,
   Но этот взор без просьбы, без упрека
      Был неподвижен и уныл.
   Проходит час. Его уж провожали,
   Давно к крыльцу уж тройка подана,
Все сч_а_стливой ему дороги пожелали,
   И все ушли. Одна стоит она
      Еще, как статуя печали,
      И неподвижна и бледна.
   Зачем-то раз еще он оглянулся,
      Медь зазвенела, он помчал.
      Мне стало грустно, я проснулся,
      А колокольчик всё звучал.

Поддержать сайт