Николай Максимович Минский (1855-1937)

• Биография Николая Минского
• Стихотворения Николая Минского по темам
• Переводы стихотворений Николая Минского на другие языки

Все стихотворения Николая Минского на одной странице

- Оглавление -

На теплом острове, — там, где в забавах мрачных
Тиберий, одряхлев, про царство забывал, —
Ступили к берегам громады серых скал
И стали подле вод прозрачных.
 
Внизу кипит и бьет прилив седой волны,
А выше, где вольней гуляет ветер жаркий,
К восходу дня обращены,
Виднеются в скале ворота мощной арки.
 
Ее не высекал расчетливый резец,
И, раболепствуя перед чужою славой,
Затейливым стихом о доблести кровавой
Не украшал придворный льстец.
 
Под ней не проходил, кичась перед столицей,
Жестокий вождь, с толпой герольдов впереди,
И пленники в цепях не шли за колесницей,
С бессильной злобою в груди.
 
Стихии вольные, среди трудов беспечных
Игру в сражение любя,
Сложили для самих себя
Победной арки свод на основаньях вечных.
 
И времени рукой начертаны на ней
В чертах нетленных и правдивых
Сказанья мирные о смене многих дней,
О вихрях и волнах, приливах и отливах.
 
И солнце каждый день, взойдя на синий свод,
К ней шлет, прогнавши тьму, свой первый луч победный,
Да ветер, покоритель вод,
Под нею держит путь свободный и бесследный.

Arco Naturale — природная арка на восточном побережье 
острова Капри в Италии. 

Как пряный аромат индийских трав
Для вкуса пресыщенного — услада,
Моя душа, страдать и жить устав,
Не знает чувств без горькой капли яда.
 
Мне скучен мир полей и сон дубрав,
И смех детей, — простых сердец отрада.
Мне чужд, кто счастлив, кто здоров, кто прав
И в злом, и в добром я ищу разлада.
 
Не оттого ль, под вечер грустных дней,
Я полюбил тебя, мой друг прекрасный?
Тебя, в ком случай иль творец всевластный
 
Соединил, по прихоти своей,
С правдивостью души обман речей,
Стыдливость сердца — с кровью сладострастной.

Разносится в храме напев похоронный
И, свод огласив, замирает.
Возносится ладана дым благовонный
И, с воздухом слившись, в нем тает.
Как тающий дым, как молитвы умолкшей слова,
Ты в мире исчезла, мелькнувши едва.

Но пенье, под сводом нагим замирая,
Печалью в сердцах остается,
И дым, что растаял, луч солнца встречая,
В нем снова синеет и вьется.
Как дым в луче солнца, как в сердце молитвы слова,
Ты в песне моей будешь долго жива. 

В гостинице все спят. Внизу, перед окном
Недвижно свет лежит моей свечи бессонной,
И этот ровный свет мне кажется пятном
На ризах ночи окрыленной.
 
А там шумит прибой и тих небесный свод,
Склонился Орион на цепь холмов прибрежных,
И ночь кидает тень неслышных крыл мятежных
На тайны гордых скал и беспощадных вод.
 
Два мира предо мной. Один, что приютил —
Мир скудно-правильный, размеренный, как сети.
Другой, враждебный мне, но юных полных сил.
 
Мирам обоим чужд, создать пытаясь третий,
Гляжу на свет и тьму в раскрытое окно.
А ветер налетит — и станет все темно. 

Я — тусклое стекло; ты — блещущий алмаз…
Я часто вид менял, я плавился не раз
Над яростным огнем страстей, любви, страданий;
Ты не меняешься; твои навеки грани
Холодной пылью звезд Создатель отточил,
В кристальной твердости текучесть заключил
И граням чистоты прозрачно-бестелесной
Дал крепость, равную их нежности небесной.
 
Я — тусклое стекло, и я твой блеск люблю;
В твоих лучах намек на мир иной ловлю,
Тот мир, где сонмы душ бесцельно и бесплотно
Играют, искрятся, струятся беззаботно,
Где мутных чувств земных давно забыт рассказ,
Где вечность — радуга, и каждый миг — алмаз,
Мир сбывшейся мечты, от века недоступный
Тому, в ком страждет дух, печальный иль преступный.
 
Я — тот, в ком страждет дух, и грустный свой удел
За радужный твой сон отдать бы не хотел…
Всегда сверкать? О, нет! Но, встретившись с тобою,
Иной ужален был я страстною мечтою:
О, если б пострадать от твоего огня,
Чтоб грани чистые коснулися меня
Холодной молнией и в блеске поразили,
И болью светлою, как ласкою, пронзили.
 
Мечта моя сбылась. Недаром сердце ждало
Расплаты за любовь. Твои лучи, как жало,
Приблизились, впились, твой свет в меня проник,
Твой холод жег меня, и был — я помню — миг,
Со мной слился твой гнев, с тобой — мои страданья.
Теперь тот миг сменен разлукой без свиданья.
Прости навек, огонь мне чуждой красоты!
Я от тебя страдал. Я рад, что я — не ты.

Вода и прах, эфир и звезды —
Все, кроме духа человека, —
Все в мире целым сохранится
До окончанья века.
Бессильна смерть перед пылинкой,
Властна над гордыми мечтами…
Завидно, сердце? Ах, мы скоро
Бессмертны станем сами…

Боюсь я вечных звезд и чистого их взора,
Как избегаю встреч с друзьями детских дней.
Когда увижу блеск негаснущих огней,
Я вдруг проснусь от сна печали и позора.
 
И так легко дышать средь синего простора,
И нет во мне грехов, и нет на мне цепей.
Но краткий миг мелькнет — и сон мой тяжелей.
Я снова звезд боюсь, как вечного укора.
 
Я был рожден на свет, отмеченный судьбой,
И верил я всему, что звезды обещали.
Но путь мой пресечен враждебною чертой,
И сон меня объял позора и печали.
 
Я вечных звезд боюсь в недремлющей дали.
При блеске их лучей темнее сон земли.

Быть может, мир прекрасней был когда-то, 
Быть может, мы отвержены судьбой. 
В одно, друзья, в одно я верю свято, 
Что каждый век быть должен сам собой. 

Нет, за свою печаль, свою тревогу 
Я не возьму блаженства прошлых дней. 
Мы, отрицая, так же служим богу, 
Как наши предки - верою своей. 

Пускай мы пьем из ядовитой чаши. 
Но если бог поставил миру цель, 
Без нас ей не свершиться. Скорби наши - 
Грядущих ликований колыбель. 

Мои сомненья созданы не мною, 
Моя печаль скрывается в веках. 
Знать, вера предков родилась больною 
И умереть должна у нас в сердцах. 

Из рук судьбы свой крест беру смиренно, 
Сомнений яд хочу испить до дна. 
Лишь то, чем мы живем, для нас священно - 
И пусть придут иные времена! 

Я вижу вновь тебя, таинственный народ,
О ком так горячо в столице мы шумели.
Как прежде, жизнь твоя - увы - полна невзгод,
И нищеты ярмо без ропота и цели
Ты все еще влачишь, насмешлив и угрюм.
Та ж вера детская и тот же древний ум;
Жизнь не манит тебя, и гроб тебе не страшен
Под сению креста, вблизи родимых пашен.

Загадкой грозною встаешь ты предо мной,
Зловещей, как мираж среди степи безводной.
Кто лучше: я иль ты? Под внешней тишиной
Теченья тайные и дно души народной
Кто может разглядеть? О, как постигнуть мне,
Что скрыто у тебя в душевной глубине?
Как мысль твою прочесть в твоем покорном взоре?
Как море, темен ты: могуч ли ты, как море?

Тебя порой от сна будили, в руки меч
Влагали и вели, куда? - ты сам не ведал.
Покорно ты вставал... Среди кровавых сеч
Не раз смущенный враг всю мощь твою изведал.
Как лев бесстрашный, ты добычу добывал,
Как заяц робкий, ты при дележе молчал...
О, кто же ты, скажи: герой великодушный,
Иль годный к битве конь, арапнику послушный?

  I

  Дверь

При­вет­ствуя меня на но­во­се­лье,
За­хлоп­ну­лась глу­хо­не­мая дверь,
Скри­пя зло­рад­но, мол­ви­ла: «Те­перь
Я — мука и на­деж­да этой кельи.

От­ныне, дни без­воль­ные влача,
Меня ты бу­дешь звать своей судь­бою,
Ко мне взи­рать с по­стыд­ною моль­бою,
Меня сле­дить, как жерт­ва па­ла­ча,

Мне угро­жать со зло­бой бес­по­лез­ной,
По тес­ной клет­ке ме­чу­щий­ся зверь.
Я — тяж­кая, глу­хо­не­мая дверь,
Намек на волю, сто­рож твой же­лез­ный.

Неот­вра­тим, как жре­бий, мой засов,
Мое мол­ча­нье, как за­бве­нье, глухо.
Я — то же для тебя, что смерть для духа».
О, дверь тюрь­мы! О, смерть! О, выход из оков!

  II

  Окно

В тем­ни­це моей есть окон­це,
Же­лез­ный на нем пе­ре­плет.
Я из­ред­ка вижу в нем солн­це
И месяц, и птицы полет.

Но часто я вижу уны­лый,
Бес­кра­соч­ный се­ве­ра день,
И мед­лен­ный вечер бес­кры­лый,
И с тенью сли­ян­ную тень.

А ночью в небес­ной пу­стыне
Мне звез­доч­ку видно. Она,
В же­лез­ной дрожа па­у­тине,
То­мит­ся в ре­шет­ке окна.

Окон­це во тьме за­клю­че­нья…
О, разум в по­тем­ках зем­ных!
О, ров­ные мыс­лей спле­те­нья!
О, звез­ды, за­стряв­шие в них.

  III

  По­стель

От­дох­нуть хо­те­лось мне
В блед­ном сне,
По­то­пить в его вол­нах
Грусть и страх.
И при­лег я на по­стель,
Где до­сель
Спали уз­ни­ки, стеня,
До меня.
Вдруг в немой моей тюрь­ме,
В жут­кой тьме,
Вздох со­рвал­ся с уст боль­ных,
Не моих.
Не один и оди­нок
В крат­кий срок
Я из­ве­дал ряд веков,
Яд оков.
Ужас казни на заре
Во дворе,
Мще­нья боль, на­дежд обман,
Боль от ран.
Что ми­ну­ло, не про­шло.
Наше зло
Будет снова жечь серд­ца
Без конца.
Ни в тем­ни­це, ни в гробу
Про судь­бу
По­за­быть, упав на дно,
Не дано.

  IV

  Стек­лыш­ко в двери

Чей-то глаз сле­дит за мной,
Рав­но­душ­ный или злой, —
Глаз без век, одно лишь око,
Устрем­лен­ное же­сто­ко.

Есть сви­де­тель бытия.
Кто он? Враг или судья?
Кто-то смот­рит неустан­но,
Неот­врат­но, недре­ман­но.

В пол­день, в пол­ночь и с зарей,
Ран­ней, позд­нею порой.
Кто-то видит, знает, судит,
Во­про­ша­ет, мучит, будит.

Не гляди в мою тюрь­му!
Дай по­быть мне од­но­му!
Дай в безу­мии за­быть­ся,
Оди­но­че­ством упить­ся!

Нет! Все­зря­щий глаз от­крыт,
Смот­рит, судит и сле­дит.

  V

  Стена

Стук, стук, стук… То в ве­чер­ний при­тух­нув­ший час
Робко в стену сту­чит­ся кто-ли­бо из нас.
То бес­сон­ный то­ва­рищ взы­ва­ет к дру­гим
Сту­ком ров­ным, услов­ным, по­спеш­но-су­хим.

То такой же, как я, в клет­ке бью­щий­ся зверь,
Также груст­но и злоб­но гля­дя­щий на дверь,
Также ви­дя­щий звез­ды в ре­шет­ке окна,
Также тщет­но мо­ля­щий за­бве­нья и сна.

То то­ва­рищ, то узник, мой брат, почти я,
И столь стран­но да­ле­кий, чужой для меня,
От­де­лен­ный навек этой звуч­ной сте­ной,
Мне незри­мый, как жи­тель пла­не­ты иной.

Улы­ба­ют­ся ль губы его или нет?
От­ра­жен ли в гла­зах его мрак или свет?
Я не знаю, по стуку его не пойму.

Он мне чужд, как и бли­зок, и чужд я ему.
Толь­ко слышу по­спеш­ный, раз­ме­рен­ный стук.
То стена, раз­лу­чая, зовет: стук, стук, стук…

  VI

  Песня

Ска­зал я в час пол­ноч­ный:
Весь мир — тюрь­ма одна,
Где в келье оди­ноч­ной
Душа за­клю­че­на.

То­мит­ся узник блед­ный
И рядом с ним — дру­гой.
Стра­да­нья их бес­след­ны,
Без­ра­до­стен покой.

Одних безумье губит,
Дру­гих тоска гры­зет.
Но есть и те, кто любит.
Кто любит, тот поет.

Я тот, кто петь умеет
В уны­нии ночей,
В чьем серд­це песня зреет
Без воли, без лучей.

О, знай, мой друг да­ле­кий,
Коль слы­шишь песнь мою:
Я — узник оди­но­кий,
Для уз­ни­ков пою.

На серебре зари, на дали нежно-синей
Листва олив сплелась в прозрачные шатры.
И зелень их светла, как предвечерний иней,
Сквозит, как кружево, и тает, как пары.

Она слилась в одно своею тенью бледной,
И раньше, чем заря, все ярче и мертвей,
Погасла за горой с тревожностью бесследной,
Уже разлился мир средь масличных ветвей.

И роща спит давно. Когда же в мрак сребристый
Случайно долетит вечерний луч иль звук,
Он в дым и в тишину преобразится вдруг:

Далекой меди звон, потоков голос чистый,
Призывы робкие из тьмы незримых гнезд.
Прощальный лепет птиц и первый трепет звезд.

Средь продрогших рощ увялых,
В полночь, осенью слепой,
Поезд мчит людей усталых,
Поезд мчит меня с тобой.

Всем — осенний мрак безлучный,
Мне — всезарная весна,
Всем — на север путь докучный,
Мне — полет и глубина.

Я тебя нежданно встретил,
Ты прекрасна, как была.
О, блаженство! Взор твой светел,
И душа моя светла.

Мир исчез. Мертво былое.
Даль грядущего пуста.
Нас средь ночи только двое:
Я — Любовь, ты — Красота. 

В страданьях гордость позабыв,
Я гнул колени пред тобою
И длил униженной мольбою
Давно свершившийся разрыв.
В какой-то призрачной надежде
Шептал я нежные слова,
Так много значившие прежде.
Теперь понятные едва.

Но между тем как я устами
Взывал о жалости к тебе,
В мечтах молился я судьбе,
Чтоб ты не тронулась мольбами.
Чтоб горе бурное зажгло
Мой дух, коснеющий в покое,
Чтоб чувство, все равно какое,
Хоть раз всю душу потрясло,
Чтоб опьянел я, чтоб забылся
От гнета вечной пустоты!

Судьбе недаром я молился:
Моим мольбам не вняла ты.

В твой дет­ский взор, пыт­ли­во-греш­ный,
Гля­дит­ся опыт­ный мой взор,
Как мерт­вый месяц ночью веш­ней
В стек­ло чуть вскрыв­ших­ся озер.

В тебе мечта о сла­до­страстьи
Сияет утрен­ней звез­дой.
Во мне мечта о том же счастьи
Горит, как вечер над водой.

Одним безумьем мы сго­ра­ем
Среди ви­де­ний на­го­ты,
И если б вновь вла­дел я раем,
Я б вновь им пре­не­брег, как ты. 

В тот вечер облаком я был
И по заре вечерней плыл,
Как стаи тучек надо мной, —
От солнца на восток, навстречу тьме ночной.

Спешил я в небе утонуть
Пред тем, как звезды выйдут в путь
Едва лишь день глаза смежил, —
Чтоб я один угас, как одинокий жил.

Там, средь безмолвия небес,
Я тенью собственной исчез,
Не вспомнив ни о чем живом, —
И смерть моя была бесследным торжеством.

Со мной простившись, ветерок
Один умчался на восток,
Там крылья легкие сложил
И замер в небесах, где одинокий жил. 

Мы тяжело и медленно въезжали
Дорогой пыльной. Близко и вдали
Потоки лавы свившейся лежали,
Как спекшаяся кровь из недр земли.
И высоко стоял шатер громадный:
То, дыма тонким пологом обвит,
Чернел Везувий. Все являло вид
Бесплодный, бесприютный, безотрадный.
Лишь далеко за нами в смутной мгле
Мерещились отрадные для взора
Равнины вод, подобные земле,
И острова средь вольного простора,
И берег синий, как морская даль.
 
Мы ехали безмолвно. И печаль
Твои черты покрыла тенью бледной.
И на меня раздумье налегло.
Я вспомнил то, что было и прошло,
Прекрасным было и прошло бесследно.
И вспомнил я: вот ровно десять лет,
Как молодой волнуемый тревогой,
Я поднимался этой же дорогой.
Где чувства прежних дней? Во мне их нет.
Тогда, я помню, в людях и в природе,
В созданьях красоты, в тиши руин,
Во всем, везде я чуял смысл один,
Все говорило сердцу о свободе,
О родине, о святости борьбы.
Везувий мне являл подобье силы,
Родящей миру новые судьбы,
И даже вы, помпейские могилы,
О мертвом рабстве речь вели со мной.
Те чувства я воспел в стихах правдивых,
И отклик, хоть не громкий, но живой
Они нашли в сердцах вольнолюбивых.
Не бьются больше верные сердца.
Я видел смерть, я подглядел измену.
Иное племя вышло нам на смену
Мир новых песен просит у певца.
Кто прав, — Бог весть. Живая кровь застыла
В сердцах людей — и стала жизнь бледна.
Но кто разбудит нас от сна?
Какой герой, какая сила?
 
Так думал я — и вдруг мои мечты
Прервал твой голос нежный и спокойный.
«Смотри, какая грусть! — сказала ты. —
Как тяжело по этой пыли знойной
Тащиться лошадям на скат крутой!
И так всегда. Нет в мире наслажденья,
Не купленного чьей-нибудь бедой.
Бывают дни… Что мысли, рассужденья,
Когда без слов, так ясно вдруг поймешь
Всю истину судьбы, всю нашу ложь!
Кто вправе жить? Кто вправе жаждать счастья?
Кого любить, когда равно всех жаль?
И чем жестокость хуже безучастья?
Бог, красота, добро — и то едва ль
Служить им можно так, что б не болело
Чье либо сердце. Грустно на земле.
Идем пешком. Сидеть мне надоело».
 
И мы пошли по камням и золе.
Как прежде, вдаль ты взор свой устремила,
А мне казалось, что в душе моей
Читает он и понял без речей
Вопрос безмолвный.
«Есть живая сила!
Я верю, мир ей будет обновлен.
Пусть голосом озлобленным пророки
Вещают про смиренье, мысли сон
Баюкая, увы, без них глубокий!
Пока живут страданья, злоба, страх, —
И жалость не умрет в простых сердцах.
Когда-нибудь она придет, нахлынет,
Исчезнет скорбь и смоется позор».

О, друг прекрасный! До тех пор
Твой взор померкнет, кровь остынет… 

   На том берегу наше солнце зайдет,
Устав по лазури чертить огневую дугу.
   И крыльев бесследных смирится полет
            На том берегу.

   На том берегу отдыхают равно
Цветок нерасцветший и тот, что завял на лугу.
   Всему, что вне жизни, бессмертье дано
            На том берегу.

   На том берегу только духи живут,
А тело от зависти плачет, подобно врагу,
   Почуяв, что дух обретает приют
            На том берегу.

   На том берегу кто мечтою живет,
С улыбкой покинет всё то, что я здесь берегу.
   Что смертью зовем, он рожденьем зовет
            На том берегу.

   На том берегу отдохну я вполне,
Но здесь я томлюсь и страданий унять не могу,
   И внемлю, смущенный, большой тишине
            На том берегу.

Нежно-бесстрастная,
Нежно-холодная,
Вечно подвластная,
Вечно свободная.

К берегу льнущая,
Томно-ревнивая,
В море бегущая,
Вольнолюбивая.

В бездне рожденная,
Смертью грозящая,
В небо влюбленная,
Тайной манящая.

Лживая, ясная,
Звучно-печальная,
Чуждо-прекрасная,
Близкая, дальная...

Впервые после многих лет
Раскрыл я дверь тюрьмы опальной
И крикнул узнице печальной:
Любовь, очнись! Вновь светит свет!

Очнулась, радостью объята,
И видит: солнцем залита,
Стоит у входа Красота,
Ее отвергшая когда-то.

Их вновь на время случай свел,
Но встреча не была случайна.
Взор Красоты твердил: есть тайна!
И тайну взор Любви прочел.

I

У свя­щен­но­го дуба мо­ли­лись они,
Зло­по­луч­ные па­сын­ки неба:
«Сжаль­ся, Зевс! От до­ждей все по­тух­ли огни,
В ша­ла­шах мерз­нут дети, нет хлеба.
Сжаль­ся! В де­ре­во мол­нией жгу­чей ударь!
Дай огня! Очаги за­све­ти нам, как встарь».

II

Так мо­ли­ли­ся люди. А боги
Пи­ро­ва­ли в то время у Зев­са-от­ца.
Огла­ша­лись их сме­хом чер­то­ги,
В кубки свет­лые нек­тар лился без конца.
И за шумом речей слад­ко­звуч­ных
Зевс не слы­шал мо­ле­ний до­куч­ных.

III

Между тем в от­да­лен­ной пе­ще­ре, тру­дясь,
Про­ме­тей за­мыш­лял ро­ко­вое.
Он не вышел мо­лить­ся, боль­ным при­тво­рясь,
Но его удер­жа­ло иное:
Быст­ро ста­рец о де­ре­во де­ре­во трет,
Ноют руки его, по лицу льет­ся пот.

IV

И бор­мо­чет он: «Да, ты пре­крас­но,
О, небес­ное пламя! Из туч без труда
Ты неждан­но ле­тишь, но на­прас­но
Люди долго стре­лы твоей ждут ино­гда.
В миг один мощ­ный дуб одо­ле­ешь,
Но порой и лачуг не жа­ле­ешь.

V

Нет, иной нужен людям огонь!» И ста­рик
Не бро­са­ет тя­же­ло­го дела.
Вдруг в пе­ще­ре по­слы­шал­ся ра­до­сти крик:
Дре­ве­си­на, ды­мясь, по­чер­не­ла.
Дым, синея, сви­ва­ет коль­цо за коль­цом,
И упор­ные сучья пы­ла­ют огнем.

VI

Среди пира огонь этот сме­лый
Вдруг уви­де­ли боги с да­ле­ких небес.
Пре­рван пир. Зевс нашел свои стре­лы,
На­ка­зать дерз­но­вен­но­го мчит­ся Гер­мес.
Но уж позд­но: ста­рик вос­хи­щен­ный
Все по­ве­дал толпе изум­лен­ной.

VII

Долго в тяж­ких цепях Про­ме­тей из­ны­вал,
Ис­ку­пая свой грех бла­го­твор­ный.
Но огня, им за­жжен­но­го, Зевс не ско­вал;
Раз­го­рал­ся огонь непо­кор­ный.
И Олимп за­пы­лал, и на­ка­зан тиран,
И при­шел че­ло­век, и рас­ко­ван титан.

VIII

Будь­те ж три­жды вы бла­го­сло­вен­ны,
Уте­ше­нья зем­ные в ски­та­ньи зем­ном:
Труд, бу­дя­щий огонь вдох­но­вен­ный,
И огонь, раз­бу­жен­ный упор­ным тру­дом,
Слезы за­мыс­ла, пот ис­пол­не­нья,
И за­вет­ная кровь ис­куп­ле­нья!

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Наша сила, наша воля, наша власть.
В бой последний, как на праздник, снаряжайтесь.
Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть.

Станем стражей вкруг всего земного шара,
И по знаку, в час урочный, все вперед!
Враг смутится, враг не выдержит удара,
Враг падет, и возвеличится народ.

Мир возникнет из развалин, из пожарищ,
Нашей кровью искупленный, новый мир.
Кто работник, к нам за стол! Сюда, товарищ!
Кто хозяин, с места прочь! Оставь наш пир!

Братья-други! Счастьем жизни опьяняйтесь!
Наше всё, чем до сих пор владеет враг.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Солнце в небе, солнце красное - наш стяг!

Там внизу, в полукруглом просвете холмов,
        Виден город вдали.
Там, за бледными пятнами сел и лесов,
Где сливаются краски полей и лугов,
        Чуть мерещится город вдали.

Не дома, не сады, — что-то тенью большой
        Залегло сквозь туман.
Как бесстрастье над много страдавшей душой,
Как усталость над много дерзавшей мечтой,
        Лег над городом мутный туман.

Из живых испарений труда и страстей
        Соткан мглистый покров.
Из пылинок, из дыма, из брызг, из теней,
Из дыханий и криков несчетных грудей
        Соткан в воздухе мглистый покров.

Между городом буйным и взором моим
        Он повис навсегда,
Ибо утро и полдень бессильны над ним.
Храмы, тюрьмы, дворцы для меня, точно дым,
        В отдаленьи слились навсегда.

Лишь порою закат стреловидным лучом
        Мглу пронижет на миг.
И пред тем, как исчезнуть во мраке ночном
Дальний город людей угрожающим сном
        Открывается взору на миг.

Нет двух путей добра и зла,
Есть два пути добра.
Меня свобода привела
К распутью в час утра.

И так сказала: "Две тропы,
Две правды, два добра.
Их выбор - мука для толпы,
Для мудреца - игра.

То, что доныне средь людей
Грехом и злом слывет,
Есть лишь начало двух путей,
Их первый поворот.

Сулит единство бытия
Путь шумной суеты.
Другой безмолвен путь, суля
Единство пустоты.

Сулят и лгут, и к той же мгле
Приводят гробовой.
Ты - призрак бога на земле,
Бог - призрак в небе твой.

Проклятье в том, что не дано
Единого пути.
Блаженство в том, что всё равно,
Каким путем идти.

Беспечно, как в прогулки час,
Ступай тем иль другим,
С людьми волнуясь и трудясь,
В душе невозмутим.

Их счастье счастьем отрицай,
Любовью жги любовь.
В душе меня лишь созерцай,
Лишь мне дары готовь.

Моей улыбкой мир согрей.
Поведай всем, о чем
С тобою первым из людей
Шепталась я вдвоем.

Скажи: я светоч им зажгла,
Неведомый вчера.
Нет двух путей добра и зла.
Есть два пути добра".

Отрады нет ни в чем. Стрелою мчатся годы,
Толпою медленной мгновения текут.
Как прежде, в рай земной нас больше не влекут
Ни солнце знания, ни зарево свободы.

О, кто поймет болезнь, сразившую наш век?
Та связь незримая, которой человек
Был связан с вечностью и связан со вселенной,
Увы, порвалась вдруг! Тот светоч сокровенный,
Что глубоко в душе мерцал на самом дне, -
Как называть его: неведеньем иль верой? -
Померк, и мечемся мы все, как в тяжком сне,
И стала жизнь обманчивой химерой.

Отрады нет ни в чем - ни в грезах детских лет,
Ни в скорби призрачной, ни в мимолетном счастье.
Дает ли юноша в любви святой обет,
Не верь: как зимний вихрь, бесплодны наши страсти.
Твердит ли гражданин о жертвах и борьбе,
Не верь - и знай, что он не верит сам себе!
Бороться - для чего? Чтоб труженик злосчастный
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По терниям прошел к вершине наших благ
И водрузил на ней печали нашей стяг
Иль знамя ненависти страстной!
Любить людей - за что? Любить слепцов, как я,
Случайных узников в случайном этом мире,
Попутчиков за цепью бытия,
Соперников на ненавистном пире...
И стоит ли любить, и можно ли скорбеть,
Когда любовь и скорбь и всё - лишь сон бесцельный?
О, страсти низкие! Сомнений яд смертельный!
Вопросы горькие! Противоречий сеть,
Хаос вокруг меня! Над бездною глубокой
Последний гаснет луч. Плывет, густеет мрак.
Нет, не поток любви или добра иссяк -
Иссякли родники, питавшие потоки!
Добро и зло слились. Опять хаос царит,
Но божий дух над ним, как прежде, не парит...

Во дни разлуки, грустной, как изгнанье,
Моя Любовь покинула места,
Где красок жизни блещет пестрота,
Где звуков жизни слышно ликованье.
 
Туда, где спит надежда и желанье,
Она ушла, безмолвна и чиста,
Надевши смерти бледные цвета, —
Своей сестры в печали и молчанье.
 
Лишь изредка в обителях теней,
В чертогах сна Душа встречалась с ней
За рубежом взволнованной природы.
 
Кругом плескалось море смутных снов,
Любовь и Смерть, обнявшись, шли без слов,
Душа внимала шепоту Свободы.

Еще я не люблю, - но, как восток зарею
Уже душа моя печалью занялась,
И предрассветною, стыдливою звездою
Надежда робко в ней зажглась.

Еще я не люблю, - но на тебя невольно,
С чего б ни начинал, свожу я разговор,
И сам не знаю я, отрадно мне иль больно
Встречать задумчивой твой взор.

Еще я не люблю, - но полный тайны сладкой,
Не так, как до сих пор, гляжу на божий свет.
Еще я не люблю, - но уж томлюсь загадкой:
Ты друг, полюбишь или нет?

Меняя цвет и блеск, всегда ты безмятежно
К подножьям гор несешь прозрачные струи —
И даже гнев грозы ты отражаешь нежно,
Как сердце чистое — страдания свои.
 
В тебя закат влюблен и полдню ты желанно:
Они твою лазурь лелеют неустанно,
И солнце, кончив путь на небе голубом,
Покоится в тебе пылающим столбом.
 
Ты людям дорого: здесь колыбель свободы,
Здесь песней Байрона тюрьма освящена.
На берегах твоих братаются народы,
И в первый раз войне объявлена война.
 
Всем чувствам говоря про мир благословенный,
Ты — наших бурных дней Генисарет священный.

Заветное сбылось. Я одинок,
Переболел и дружбой и любовью.
Забыл - и рад забвенью, как здоровью,
И новым днем окрашен мой восток.

Заря! Заря! Проснувшийся поток
Мне голос шлет, подобный славословью.
Лазурь блестит нетронутою новью,
И солнце в ней - единственный цветок.

Сегодня праздник. Примиренный дух
Прощается с пережитой невзгодой.

Сегодня праздник. Просветленный дух
Встречается с постигнутой природой.

Сегодня праздник. Возрожденный дух
Венчается с небесною свободой.

Закат осенний золотит
Уж позлащенный лес и нивы.
Вечерний колокол твердит
Вопрос печальный и правдивый.
О, как легко мне стало вдруг!
Ужель окончились мученья,
И я простил тебя, мой друг,
Хоть, знаю, ты не ждешь прощенья?
Про наш союз и наш разрыв
Теперь я думаю без злобы.
Я понял, ложь твою забыв,
Что быть иначе не могло бы.
Пускай с жестокостью врага
Мои надежды ты разбила:
Ты правду скорби мне открыла, —
Ты сердцу вечно дорога. 

Зачем мертвящим словом «нет»
В моей душе преображенной
Ты погасить хотела свет,
Тобою только что зажженный?

Ужели слишком тяжела
Была слеза моей печали?
Ужели ты не поняла,
О чем слова мои звучали?

В тот час, как пред тобой излил
Я грусть свободную поэта,
Молился я, но не молил,
Не вопрошал, не ждал ответа.

Я поражен был красотой
И счел победой пораженье,
Далекой звал тебя звездой,
Благословляя отдаленье.

И если б я в тот час дерзнул
Восторг свой собственный встревожить
Пытливой мыслию, — быть может,
Тобой любуясь, я б шепнул:

«Скажи: в душе, где все безгласно,
В твоих желаньях и мечтах —
Ужель светло и также ясно,
Как в этих девственных глазах?

В страданьях, в радости, в боренье
Всегда ль ты чистая звезда?
Ужель ты правды воплощенье,
Не обещанье только? Да?» 

Еще я, опытом досель не охлажденный,
Надеюсь идеал увидеть красоты.
К знакомству ль новому готовлюсь я, смущенный,
Вступаю ли в чертог, искусству посвященный,
Где страстью длящейся оживлены холсты;
Творенья нового вскрываю ль я листы, —
Всегда, надеждою и страхом окрыленный,
Я жду: вот, наконец, исполнятся мечты!
Но чуть лишь красота возникнет предо мною,
Уж голос истины злорадною хулою
Мрачит ее черты и видит торжество
В несовершенстве их. И сердцем поневоле
Я рад его хуле, — быть может, оттого,
Что, идеал узрев, не мог бы жить я боле.

Как сон, пройдут дела и помыслы людей.
Забудется герой, истлеет мавзолей.
     И вместе в общий прах сольются.
И мудрость, и любовь, и знанья, и права,
Как с аспидной доски ненужные слова,
     Рукой неведомой сотрутся.

И уж не те слова под тою же рукой -
Далёко от земли, застывшей и немой, -
     Возникнут вновь загадкой бледной.
И снова свет блеснет, чтоб стать добычей тьмы,
И кто-то будет жить не так, как жили мы,
     Но так, как мы, умрет бесследно.

И невозможно нам предвидеть и понять,
В какие формы Дух оденется опять,
     В каких созданьях воплотится.
Быть может, из всего, что будит в нас любовь,
На той звезде ничто не повторится вновь...
     Но есть одно, что повторится.

Лишь то, что мы теперь считаем праздным сном -
Тоска неясная о чем-то неземном,
     Куда-то смутные стремленья,
Вражда к тому, что есть, предчувствий робкий свет
И жажда жгучая святынь, которых нет, -
     Одно лишь это чуждо тленья.

В каких бы образах и где бы средь миров
Ни вспыхнул мысли свет, как луч средь облаков,
     Какие б существа ни жили, -
Но будут рваться вдаль они, подобно нам,
Из праха своего к несбыточным мечтам,
     Грустя душой, как мы грустили.

И потому не тот бессмертен на земле,
Кто превзошел других в добре или во зле,
     Кто славы хрупкие скрижали
Наполнил повестью, бесцельною, как сон,
Пред кем толпы людей - такой же прах, как он, -
     Благоговели иль дрожали, -

Но всех бессмертней тот, кому сквозь прах земли
Какой-то новый мир мерещился вдали -
     Несуществующий и вечный,
Кто цели неземной так жаждал и страдал,
Что силой жажды сам мираж себе создал
     Среди пустыни бесконечной.

Конца земной борьбы нам видеть не дано,
Рождение и смерть для нас равно чудесны.
Прикованы к земле, мы знаем лишь одно, —
Что в нашем сердце скрыт огонь небесный.
Восторг божественный горит на дне души:
Так искру сталь таит, и песню — лира.
Добудь святой огонь! Сам для себя сверши,
Что Прометей свершил для мира!
 
И как твой тайный жар другие назовут —
Любовью к ближнему, искусством, иль наукой,
Отрадою любви, иль отреченья мукой, —
Не все ль равно, как судит внешний суд!
Лишь только бы душа рвалась к далекой цели
И чужд остался ей самодовольства сон,
Лишь только б разум был сознаньем озарен
И чувства пламенели!
 
И если, бедный друг, для сердца твоего
Придет пора печали и сомнений, —
Не бойся их огня! На дне живых мучений
Ты также обретешь живое божество.
И даже в грозный день, уже обвеян тленьем,
Не погаси в душе небесного луча,
Но страстно божий дар приемли, не ропща,
С последним откровеньем.

Кто бога узрит, тот умрет.
А бог везде: в песчинке малой,
В звезде, чей недвижим полет,
В живой душе, в душе усталой.

Кто бога узрит, тот умрет.
Кто зряч, тот видит только бога.
Пред ним, как стража у порога,
Смерть день и ночь стоит и ждет.

Кто бога узрит, тот умрет.
С моих очей завеса спала.
Среди слепых один я тот,
Кто видит цели и начала.

Кто бога узрит, тот умрет.
Я - тот, кто смерть постиг при жизни,
Кто грозный праздник божьей тризны
В себе и в мире познает.

Дух утеса, дух угрю­мый,
По­лю­бил волну мор­скую,
Дочь про­сто­ра, дочь ла­зу­ри,
Лег­ко­мыс­лен­но-жи­вую.

Для нее он грот по­стро­ил,
Пол­ный тени и про­хла­ды,
Из тя­же­ло­го гра­ни­та
Высек лег­кие ар­ка­ды.

На полу сло­жил ис­кус­но
Раз­но­цвет­ных кам­ней груду
И ко­рал­ло­вые розы
Раз­бро­сал по изу­мру­ду.

Упро­сил он ветер воль­ный.
Ветер где-то меж ска­ла­ми
Тро­нул ар­фу-неви­дим­ку,
Тро­нул лег­ки­ми пер­ста­ми.

Не стер­пе­ла, при­бе­жа­ла
Лег­ко­мыс­лен­ная фея,
И утес хотел со­мкнуть­ся,
Тайно плен­ни­цу лелея.

Но волна под сво­дом тем­ным
Вспо­ми­на­ет свод небес­ный,
В тем­но­те горит ла­зу­рью
И бежит из кельи тес­ной, —

То умчит­ся, то при­хлы­нет,
Рас­сы­пая брыз­ги пены,
И в ла­зур­ном гроте слыш­но
Вздох любви и смех из­ме­ны.

Льнет волна к груди утеса,
На груди его хо­хо­чет,
По­лю­бить его не в силах
И рас­стать­ся с ним не хочет…

В ту прекрасную ночь, над морскою волной,
На прибрежных камнях, под холодной луной
Я так нежно любил и скрывать я не мог,
Что желаний огонь мое сердце зажег.

Я молил твоих ласк и так много страдал,
Что природы вкруг нас я почти не видал.
Ты внимала и мне, и прибою валов,
И тому, что луна говорила без слов.

И на шепот любви прозвучал твой ответ:
«Как ясна эта ночь и как чист лунный свет!
Как прозрачна волна! Там не счесть в глубине
Звезд морских на камнях, звезд небесных на дне.

В эту ночь о любви мне так чужды слова.
Я гляжу, как во сне, я почти не жива,
Я живого боюсь и живых не пойму.
Лунный свет говорит, и я внемлю ему.

Говорит лунный свет, что не нужно любить
И ни с кем никогда тайны чувства делить.
Нет на свете любви, только есть красота,
И она — посмотри — холодна и чиста…»

Так на шепот любви твой ответ прозвучал;
Непонятным словам я внимал и молчал.
Был холодный твой взор устремлен в небеса,
Достигала волны золотая коса.

И все ярче луна проливала свой луч
И все выше плыла меж серебряных туч,
В ту прекрасную ночь, над морскою волной,
Я тебя потерял, побежденный луной.

Маленькой, цветущей розой мая
Некогда любовь моя была,
Для тебя, подруга дорогая,
Эта роза нежная цвела.
Но цветок, что в сердце я лелеял,
Вихорь жизни скоро погубил.
Пыль его он по миру развеял,
И с тех пор весь мир я полюбил. 

Мимо солнца ясным утром
Тучка серая плыла,
Янтарем и перламутром
На мгновенье расцвела.

Но умчалась тучка вскоре
В даль безбрежную — туда,
Где ее немое горе
Потонуло без следа.

В полдень солнце позабыло,
Сколько тучек перед ним
С ветром утренним проплыло
И растаяло, как дым. 

Нет, никогда с тех пор, как мрачные созданья
Сомнений и тоски тревожат дух людей
Гордыней гневною иль смехом отрицанья,
      Или отравою страстей, -

С тех пор, как мудрый Змий из праха показался,
Чтоб демоном взлететь к надзвездной вышине, -
Доныне никому он в мире не являлся
      Столь мощным, страшным, злым, как мне...

Мой демон страшен тем, что пламенной печати
Злорадства и вражды не выжжено на нем,
Что небу он не шлет угроз и проклятий
      И не глумится над добром.

Мой демон страшен тем, что, правду отрицая,
Он высшей правды ждет страстней, чем серафим
Мой демон страшен тем, что, душу искушая,
      Уму он кажется святым.

Приветна речь его и кроток взор лучистый,
Его хулы звучат печалью неземной.
Когда-ж его прогнать хочу молитвой чистой.
      Он вместе молится со мной...

Кто строит храм, тот создает две славы
Свою и разрушителя. Творцу
Придет на смену Герострат лукавый,
И факел унаследует резцу.

А пред потомством оба будут правы,
Молва им даст по равному венцу.
Но ты, мой светлый храм воздушноглавый,
Ты не подвластен общему концу.

Построен ты над бездной разрушенья
И в горнах отрицанья закален.
В тебе не смолкнут гимны утешенья:

Их каждый звук печалью окрылен.
Тебя хранит страданий легион,
И смерть сама — в челе их ополченья.

Прости мне, боже, вздох усталости.
          Я изнемог
От грусти, от любви, от жалости,
          От ста дорог.

У моря, средь песка прибрежного
          Вот я упал -
И жду прилива неизбежного,
          И ждать устал.

Яви же благость мне безмерную
          И в этот час
Дай увидать звезду вечернюю
          В последний раз.

Ее лучу, всегда любимому,
          Скажу: "прости"
И покорюсь неотвратимому,
          Усну в пути.

Мы в тяжкий век живем, — тяжеле был едва ль.
Терзают мысль несчетные обиды…
Но нужно жить, друзья! Бессильная печаль
И ожидание грядущей Немезиды
Рождают лень души. Меж тем судьба не ждет,
С арены мировой нас гонит торопливо
И силы жизненной, растраченной лениво,
Нам снова не вернет!
 
Пускай истории случайная невзгода
Убила наши юные мечты,
Как ранний холод — нежные цветы.
Смирятся небеса! Вернется утро года!
Увидят дети въявь прекрасный сон отцов,
Лелея новый сон о будущем отчизны.
Но подвиг есть другой — один для всех веков;
Священный подвиг жизни.

Зажглась звезда, поднялся ветерок,
Склонялся день за горы Дагестана.
И все, молясь, глядели на восток.
Татаре повторяли стих Корана,

Рабы Христа творили знак святой,
Калмыки в тишине взывали к ламе,
И чуждый всем еврей скорбел о храме
И богу докучал своей тоской.

Лишь я один, к кому взывать, не зная,
Глядел на мир. И прелесть неземная
Была в журчаньи вод, в лучах светил,
Как будто в рай держали мы дорогу.

Один в тот вечер слезы я пролил
И, может быть, один молился богу.

Не плачь­те над гро­бом поэта.
Те­перь он в объ­я­ти­ях милой,
Что в пес­нях была им вос­пе­та
С такою лю­бо­вью и силой.

Как часто на шепот при­ро­ды
Менял он бе­се­ды люд­ские
И слу­шать пу­стын­ные воды
Бежал на при­бре­жья мор­ские.

Их голос бес­страст­ный и ров­ный
Любил он силь­ней и пе­чаль­ней,
Чем жен­щи­ны шепот лю­бов­ный,
По­клон­ни­ков шепот по­хваль­ный.

И так же, как воль­ные воды,
Любил он огонь мно­го­цвет­ный
То мол­нией в тьме непо­го­ды,
То в небе звез­дой пред­рас­свет­ной.

Огонь, столь та­ин­ствен­но-стран­но
По­хо­жий на дух окры­лен­ный,
Стре­мя­щий­ся вверх неустан­но
И гас­нуть ввер­ху осуж­ден­ный.

Бы­ва­ло, как сон при­бли­жал­ся,
Он, пламя свечи за­ду­вая,
С ним рань­ше, как с дру­гом, про­щал­ся:
«Про­сти, о, сти­хия живая».

И воз­дух любил он без­дон­ный,
И звез­ды, и землю род­ную,
И взор его, к ним об­ра­щен­ный,
По­до­бен бывал по­це­лую.

Не плачь­те ж над этой мо­ги­лой.
Те­перь он под небом от­чиз­ны,
Те­перь он в объ­я­ти­ях милой,
Так нежно вос­пе­той при жизни.

Исчез средь сти­хий, как сти­хия,
Средь праха, эфира и света.
За­будь­те же чув­ства люд­ские,
Не плачь­те над гро­бом поэта.

Я видел праздник на чужбине,
Свободы славный юбилей.
Еще мне грезится доныне
Безбрежный океан огней,
Толпы восторженные клики.

Признаться, с завистью глухой
Глядел на праздник я чужой.
Твой образ кроткий и великий
В мечтах, о родина, мелькал,
И было сердцу так же больно,
Как если б я попал невольно
К чужой семье на яркий бал,
Оставив мать больную дома...
Здесь блеск, и жизнь, и смех, и шум.
А там... Бессонница, истома,
Терзанья одичалых дум.
Всё тихо, мрачно, всё постыло,
Звучат проклятия всему...
Да, я завидовал, и было -
Клянусь - завидовать чему!
Доныне празднество такое
Едва ль гремело под луной.
То было торжество людское
Над побежденною судьбой.
Восторг победы горделивый,
Грядущих подвигов залог,
Забвенье распрей и тревог,
Гимн человечества счастливый...

Еще с утра, как пред грозой,
Толпа кипела тайно. Каждый
Томился счастья жгучей жаждой.
Пред набегавшею волной
В волненьи сладком замирали
У всех сердца. Все ночи ждали -
И ночь пришла...
                 Полна чудес
Была та ночь. Не свод небес -
Земля несчетными огнями
Зажглась, в мгновенье ока, вся,
И пламенели небеса,
Земными облиты лучами.
В один сверкающий чертог
Столица мира превратилась,
Палаты царские светились
На месте улиц и дорог,
Для пира царского. Беспечных
Лился поток народных масс.
Никак не верилось в тот час,
Что не для наслаждений вечных
Неувядаемой весны
На свет все люди рождены,
Что где-то горькою заботой
Зачем-то опечален кто-то...

Но не красою площадей,
Не блеском праздничных огней
В тот вечер сердце умилялось.
Средь улиц, сумрачных всегда,
Где труд ютится и нужда,
Иное празднество справлялось.
Народ сознанья своего
Справлял святое торжество.

Похож был праздник на сраженье.
Шум, давка, топот и смятенье,
Стрельба из окон, лес знамен,
Восторг, безумье, опьяненье,
И дым, и свист, и гул, и стон...
Толпы ликующей потоки
Шумят, сливаются, бегут
И вместе далее текут
Туда, на площадь, где высоко,
И величава, и стройна,
Стоит венчанная жена
С мечом и с факелом, пятою
Поправ насилие и мрак,
И, как над бездною маяк,
Царит безмолвно над толпою.

Я у подножья твоего
Стоял, о чуждая свобода,
Я, млея, видел торжество
Твое и твоего народа,
Он, как жену, тебя ласкал,
Тебе молился, как богине.
Мир жарче ласк не зрел доныне,
Молитвы чище не слыхал.
Я видел: старики рыдали,
И матери своих детей
К тебе с молитвой поднимали.
Чужие, с радостью друзей,
Друг друга крепко обнимали.

В избытке чувств, само собой
Свободно окрыляясь, слово
Лилось, правдиво и сурово,
Перед внимательной толпой.
Забыл народ былые раны
И ликовал, как грудь одна.
Все от восторга были пьяны
И ни единый - от вина.
Толпа шумящая сливалась
В семью великую граждан.
Душа росла и очищалась,
И, словно пламя в ураган,
Далёко песня разливалась
Из груди в грудь, из уст в уста,
Как на полях тех битв неравных,
Где всех врагов своих бесславных
Не раз сражала песня та,
Как гром рассерженной свободы,
И от неволи край родной,
И от позора все народы
Спасала силой неземной...

Да, то был праздник и - сраженье.
Врагам свободы пораженье
Одной лишь радостью своей
Нанес ты, о народ великий!
Когда из тысячи грудей
Неслись ликующие крики,
Исчадья злобы вековой
Завыли от предсмертной боли.
Ты наступил на грудь неволи
Своею пляшущей пятой!
Ты в этот день, с богами сходен,
Все блага высшие постиг!
Ты был спокоен и свободен,
Ты был разумен и велик!..

И внемля с завистью чужих восторгов шуму,
Отчизна, о тебе нерадостную думу
Невольно думал я... С твоею нищетой,
С твоей застывшею, безмолвною кручиной,
   Перед ликующей чужбиной
Ты показалась мне библейскою вдовой,
Что на распутиях беспомощно скорбела...
Да, на распутиях, родимая страна,
Все годы лучшие ты провела одна.
Небес ли над тобой проклятье тяготело,
Иль обессилил враг, иль поразил недуг?
Как тайну разгадать твоей судьбы плачевной?
Ни глубиной ума, ни кротостью душевной
Не ниже ты своих счастливейших подруг,
   Добрее нет, сильнее нет народа
Твоих сынов-богатырей,
И поражает щедростью своей
Твоя богатая природа.
Ты изобильна всем, чем красен божий свет,
   Что счастие людское созидает.
Зачем же счастия в тебе, отчизна, нет?
Зачем же твой народ, народ-Тантал, страдает,
Всем беден, лишь одним терпением богат,
О лучшем будущем заботясь так же мало,
Как бы о роскоши случайного привала
За час пред битвою солдат?..

О родина моя, о родина мечтаний!
Где тот, кто жизни путь откроет пред тобой,
 И кто от вековых скитаний
Твоих детей больных вернет под кров родной?
Нет перепутий, твои где не блуждали
Мечты высокие и честные печали.
 Нет громких слов, нет светлых грез,
За что не пролила ты крови или слез.
Нет тех чужих пиров, где ты бы не хмелела,
Нет тех чужих скорбей, чем ты бы не скорбела,
Болезней нет чужих, чем ты бы не болела!..
О родина моя! Ты на груди своей,
На любящей груди, и ядовитых змей
И кротких голубей не раз отогревала,
Лишь про детей своих всегда ты забывала...
Ты всё изведала: высокие мечты,
Правдивой совести святые укоризны,
Паренье в небеса и жажду красоты.
Когда же ощутишь ты жажду жизни, жизни?
Когда начнет народ твой знание любить,
     Когда про рабство позабудет
 И горя горького не будет
Ни в будни накоплять, ни в праздники топить?..
Когда, о мать моя, твои затихнут стоны
И не дерзнут кичиться пред тобой
Народы всей земли - как честные матроны
 Перед погибшею женой?
   Кичиться - чем? Не ты ль оберегала
Чертог, где пир себе готовили они,
И грудью ураган не ты ли задержала,
Грозивший потушить их яркие огни?
И что ж? Когда потом и ты в чертог вступила,
 Там места не было тебе...
Когда от светочей ты бурю отклонила,
Во тьме осталась ты, подобная рабе...
И стал твой жребий - скорбь, и имя - слово брани...
О родина моя! О родина страданий!..

Ты грустно прожил жизнь. Больная совесть века
Тебя отметила глашатаем своим;
В дни злобы ты любил людей и человека
И жаждал веровать, безверием томим.
Но слишком был глубок родник твоей печали;
Ты изнемог душой, правдивейший из нас, -
И струны порвались, рыданья отзвучали...
В безвременьи ты жил, безвременно угас!

Я ничего не знал прекрасней и печальней
Лучистых глаз твоих и бледного чела,
Как будто для тебя земная жизнь была
Тоской по родине недостижимо-дальней.
И творчество твое, и красота лица
В одну гармонию слились с твоей судьбою,
И жребий твой похож, до страшного конца,
На грустный вымысел, рассказанный тобою.

И ты ушел от нас, как тот певец больной,
У славы отнятый могилы дуновеньем;
Как буря, смерть прошла над нашим поколеньем,
Вершины все скосив завистливой рукой.
Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,
Те дольше не могли меж нами жизнь влачить,
А мы живем во тьме, и тьма нас одолела...
Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!

Насытил я свой жадный взор
Всем тем, что взор считает чудом:
Песком пустынь, венцами гор,
Морей кипящим изумрудом.

Я пламя вечное видал,
Блуждая степью каменистой.
Передо мной Казбек блистал
Своею митрой серебристой.

Насытил я свой жадный слух
Потоков бурных клокотаньем
И гроз полночных завываньем,
Когда им вторит горный дух.

Но шумом вод и льдом Казбека
Насытить душу я не мог.
Не отыскал я человека,
И не открылся сердцу бог.

Не в ярко блещущем уборе
И не на холеном коне
Гуляет-скачет наше Горе
По нашей серой стороне.
Пешком и голову понуря,
В туманно-сумрачную даль
Плетется русская печаль.
Безвестна ей проклятий буря,
Чужда хвастливая тоска,
Смешна кричащая невзгода.

Дитя стыдливого народа,
Она стыдлива и робка,
Неразговорчива, угрюма,
И тяжкий крест несет без шума.
И лишь в тени родных лесов,
Под шепот ели иль березы,
Порой вздохнет она без слов
И льет невидимые слезы.
Нам эти слезы без числа
Родная муза сберегла...

Наши звезды в различных созвездьях зажглись,
Но Господь или случай велел им сойтись,
И отрадно мне видеть, что в разной судьбе
Жизнь являлась одною и мне, и тебе, —
 
Что равно одиноки в толпе мы стоим
Что больна наша совесть недугом одним,
Что мы оба страдали, любя горячо,
Но страдать и любить не устали еще.
 
Так две тучки, родившись на разных морях,
Волей ветра сольются в родных небесах,
И одним озаряет от солнце лучом,
И одним над землей они плачут дождем.

Не месяц за его печаль и красоту,
Не солнце за его порфиру золотую,
Я полюбил падучую звезду,
Я полюбил небес изгнанницу больную.

Среди надменных звезд, сверкавших без числа,
Горевших, как венцы, струившихся, как реки,
Она слезой по небу потекла,
И в этот миг ее я полюбил навеки.

О, жаркая слеза полуночи немой,
Упавшая на грудь холодного эфира, -
Куда, куда, об'ята вечной тьмой,
Ты, одинокая, летишь пустыней мира?

Мой Гений плачущий, прикованный к земле,
Тебе во след глядит с молитвой сокровенной:
О, если б и ему блеснуть во мгле
И жаркою слезой упасть на грудь вселенной!

Не утешай меня в моей святой печали,
Зари былых надежд она - последний луч,
Последний звук молитв, что в юности звучали,
   Заветных слез последний ключ.
Как бледная луна румяный день сменяет
И на уснувший мир струит холодный свет,
Так страстная печаль свой мертвый луч роняет
   В ту грудь, где солнца веры нет.
Кумиры прошлого развенчаны без страха,
Грядущее темно, как море пред грозой,
И род людской стоит меж гробом, полным праха,
   И колыбелию пустой.
И если б в наши дни поэт не ждал святыни,
Не изнывал по ней, не замирал от мук, -
Тогда последний луч погас бы над пустыней,
   Последний замер бы в ней звук!..

Нет муки сладострастней и больней,
Нет ядовитей ласки, жгучей жала,
Чем боль души, которая устала
И спит в гробу усталости своей.

Бессильная, она судьбы сильней.
Кристальным льдом отрава мысли стала.
Разрешена в совзвучии финала
Мелодия безумий и страстей.

Закрыв глаза, она меж сном и явью
Лежит, бесстрастна к славе и бесславью,
И смерть сама не в силах ей грозить.

Когда до срока сердце отстрадало.
Всей вечности могилы будет мало,
Чтоб горечь краткой жизни усыпить.

Полночь бьет... Заснуть пора...
Отчего-то страшно спать.
С другом, что ли, до утра
Вслух теперь бы помечтать.

Вспомнить счастье детских лет,
Детства ясную печаль...
Ах, на свете друга нет,
И что нет его, не жаль!

Если души всех людей
Таковы, как и моя,
Не хочу иметь друзей,
Не могу быть другом я.

Никого я не люблю,
Все мне чужды, чужд я всем.
Ни о ком я не скорблю
И не радуюсь ни с кем.

Есть слова... Я все их знал.
От высоких слов не раз
Я скорбел и ликовал,
Даже слезы лил подчас.

Но устал я лепетать
Звучный лепет детских дней.
Полночь бьет... Мне страшно спать,
А не спать еще страшней....

О, если б знали вы, о чем я боязливо
Молился небесам, как в первый раз к вам шел:
Молился я, чтоб вас такою же правдивой,
Прекрасной, кроткою я снова не нашел,
Как в незабвенный день случайной первой встречи, —
Чтоб так же ласково ваш голос не звучал,
Так в сердце мне не шли от сердца ваши речи,
Так много радостей ваш взор не обещал, —
Чтоб оказались вы, как все, пустой и лживой,
Бессильной счастье дать, бессильной быть счастливой, —
Чтоб мог забыть я вас, чтоб мимо шла гроза,
Которой гул в душе уж слышен отдаленный.
И об одном еще молился я, смущенный:
Чтобы мольбе моей не вняли небеса!

О Боже! Мир со­здав, его Ты сде­лал веч­ным,
А сам исчез в тво­ре­нии Своем.
Око­ван­ный про­стран­ством бес­ко­неч­ным,
Мир дол­жен быть. Ничто не может в нем
Про­пасть или воз­ник­нуть. Нет мо­ги­лы
В кругу вещей и ко­лы­бе­ли нет.
Пы­лин­ка малая, ни­чтож­ный тре­пет силы
Без­вред­ны­ми прой­дут через пу­чи­ну лет.
Над всем, что дви­жет­ся иль мирно це­пе­не­ет,
Как раб­ство веч­ное, бес­смер­тье тя­го­те­ет.

И я боюсь бес­смертья. Веч­ный прах
Во мне рож­да­ет холод от­чуж­де­нья,
Сле­пая сила мне вну­ша­ет страх.
Лишь формы я люблю и от­ра­же­нья.
Лишь формы ис­че­за­ют. Толь­ко их
Сжи­га­ет смерть лоб­за­ньем сво­бо­ды.
Лишь им улыб­ку неж­ных уст своих
Шлет кра­со­та. Твой от­блеск средь при­ро­ды.
Лег­чай­шая из форм — люд­ской души мечта
С ней друж­на, — от­то­го и смерть, и кра­со­та.

Мгно­вен­ных об­ра­зов бес­след­ное мель­ка­нье,
Твер­дит мне о Твоей та­ин­ствен­ной судь­бе.
При­част­ный смер­ти, я при­ча­стен и Тебе,
О, жерт­ва, чей ал­тарь — все ми­ро­зда­нье —
Да­ру­ют мне вос­торг, то­мя­щий как пе­чаль,
Все про­яв­ле­нья смер­ти иль раз­лу­ки.
Люблю я за­ми­ра­ю­щие звуки.
Неяс­ных черт ис­пол­нен­ную даль.
Но выс­шей ра­до­стью душа моя объ­ята
Пред зре­ли­щем небес в про­щаль­ный час за­ка­та.

Там цар­ство об­ра­зов. Там свет­лая игра
Лучей и воз­ду­ха и от­блеск их ле­ту­чий.
Там пояс зо­ло­той сни­ма­ет день мо­гу­чий
И на­де­ва­ет ночь венец из се­реб­ра.
Там та­ин­ство любви и жерт­во­при­но­ше­нье.
Там льет­ся кровь зари на го­лу­бой по­мост
И бле­щет крот­кий взгляд рож­ден­ных в смер­ти звезд.
Там смена чи­стых форм, бес­цель­ность и дви­же­нье.
Там все, чем в ти­шине пи­та­ет­ся мечта:
Сво­бо­да и пе­чаль, и смерть, и кра­со­та. 

                 1

Окончена борьба. Пустая спит арена,
Бойцы лежат в земле, и на земле - их стяг.
Как ветром по скалам разбрызганная пена,
Разбиты их мечты. Погас надежд маяк.
Смотрите: что ни день, то новая измена.
Внемлите: что ни день, смеется громче враг.
Он прав: история нам снова доказала,
Что злобный произвол сильнее идеала...

                 2

Но где же наша скорбь? Ужель, победный клик
Заслышавши врага, мы сами замолчали?
Где клятвы гордые, негодованья крик?
Где слезы о друзьях, что честно в битве пали?
Я плачу оттого, что высох слез родник,
Моя печаль о том, что нет в душе печали!
Друзья погибшие! Скорее, чем в гробах,
Истлели вы у нас в забывчивых сердцах!

                 3

Нет счета тем гробам... Пусть жатвою цветущей
Взойдет кровавый сев для будущих времен,
Но нам позор и скорбь! Чредой, всегда растущей,
Несли их мимо нас, а мы вкушали сон.
Как житель улицы, на кладбище ведущей,
Бесстрастно слушали мы погребальный звон.
Все лучшие - в земле. Вот отчего из праха
Подняться нам нельзя и враг не знает страха.

                 4

О, если бы одни изменники меж нами
Позорно предали минувших дней завет!
Мы все их предаем! Неслышными волнами
Нас всех относит жизнь от веры прежних лет,
От гордых помыслов. Так, нагружен рабами,
Уходит в океан невольничий корвет.
Родные берега едва видны, и вскоре
Их не видать совсем - кругом лазурь и море.

                 5

Но нужды нет рабам, что злоба жадных глаз
Всегда следит за их толпою безоружной.
Им роздано вино, им дали звучный таз,
И палуба дрожит под топот пляски дружной.
Кто б знал, увидев их веселье напоказ,
То радость или скорбь под радостью наружной?
Так я гляжу вокруг, печален и суров:
Что значит в наши дни блеск зрелищ и пиров?

                 6

Вблизи святых руин недавнего былого,
Спеша, устроили мы суетный базар.
Где смолк предсмертный стон, там жизнь взыграла снова,
Где умирал герой, там тешится фигляр.
Где вопиял призыв пророческого слова,
Продажный клеветник свой расточает жар.
Певцы поют цветы, а ложные пророки
Нас погружают в сон - увы - без них глубокий!

                 7

О песня грустная! В годину мрака будь
Живым лучом хоть ты, мерцанью звезд подобным.
Отвагой прежнею зажги больную грудь,
Угрозою явись ликующим и злобным,
Что край родной забыл, - ты, песня, не забудь!
Развратный пир смути молением надгробным.
Как бледная луна, - средь ночи говори,
Что солнце где-то есть, что будет час зари!

Она как полдень хороша,
Она загадочней полночи.
У ней не плакавшие очи
И не страдавшая душа. -

А мне, чья жизнь - борьба и горе,
По ней томиться суждено.
Так вечно плачущее море
В безмолвный берег влюблено.

Город закутан в осенние ризы.
Зданья теснятся ль громадой седой?
Мост изогнулся ль над тусклой водой?
Город закутан в туман светло-сизый.
Белые арки, навесы, шатры,
Дым неподвижный потухших костров.
Солнце - как месяц; как тучи - сады.
   Гул отдаленной езды,
Гул отдаленный, туман и покой.

В час этот ранний иль поздний и смутный
Ветви без шума роняют листы,
Сердце без боли хоронит мечты
В час этот бледный и нежный и мутный.
Город закутан в забывчивый сон.
Не было солнца, лазури и дали.
Не было песен любви и печали,
Не было жизни, и нет похорон.
Город закутан в серебряный сон.

По улицам серым, по камням, меж камней
Я шел в день осенний и о солнце мечтал.
Шли люди, спешили вереницы теней.
Я мысли о солнце в их глазах ни читал.
 
Я за город вышел, на безлюдный простор,
Быть может, закатом окаймятся поля.
Но в рыхлых туманах расплывался мой взор.
О солнце незримом позабыла земля.
 
И к небу с надеждой я глаза устремил,
Блуждающий отсвет не увижу ль на нем.
Там ветер ленивый облака громоздил.
Забыло и небо о владыке своем.
 
И в темный вошел я, в обмирающий лес.
Вдруг в сумерках грустных — непостижно-живой
Свет солнца без солнца предо мною воскрес:
То ветви пылали пожелтелой листвой.
 
На нежных березах розовела заря,
На кленах пушистых спал полуденный час,
И пламень заката, пред разлукой горя,
На робких осинах разливался и гас.
 
Вкруг вод, отражавших этот призрачный день,
Весь лес предавался многоцветному сну,
Он помнил о солнце сквозь осеннюю тень
И памятью страстной воскрешал он весну.

      Приближается утро, но еще ночь.
            Исаия, гл. 21, 12.

Не тревожься, недремлющий друг,
Если стало темнее вокруг,
     Если гаснет звезда за звездою,
Если скрылась луна в облаках,
И клубятся туманы в лугах:
     Это стало темней - пред зарею....

Не пугайся, неопытный брат,
Что из пор своих гады спешат
     Завладеть беззащитной землею,
Что бегут пауки, что, шипя,
На болоте проснулась змея:
     Это гады бегут - пред зарею....

Не грусти, что во мраке ночном
Люди мертвым покоятся сном,
     Что в безмолвии слышны порою
Только глупый напев петухов
Или злое ворчание псов:
     Это - сон, это - лай пред зарею...

Перед луною равнодушной, 
Одетый в радужный туман, 
В отлива час волной послушной, 
Прощаясь, плакал океан. 

Но в безднах ночи онемевшей 
Тонул бесследно плач валов, 
Как тонет гул житейских слов 
В душе свободной и прозревшей. 

Сказал я в час полночный:
Весь мир - тюрьма одна,
Где в келье одиночной
Душа заключена.

Томится узник бледный,
И рядом с ним - другой.
Страданья их бесследны,
Безрадостен покой.

Одних безумье губит,
Других тоска грызет.
Но есть и те, кто любит,
Кто любит, тот поет.

Я тот, кто петь умеет
В унынии ночей,
В чьем сердце песня зреет
Без воли, без лучей.

О, знай, мой друг далекий,
Коль слышишь песнь мою:
Я - узник одинокий,
Для узников пою.

Пока под снегом дремлют зерна
Земля до первых вешних дней
Не знает, сколько силы в ней,
И как та сила животворна.
И я не знал, как скрыто много
Во мне душевной красоты,
Пока застенчиво и строго
Мне в очи не взглянула ты. 

Не до песен, поэт, не до нежных певцов! 
Ныне нужно отважных и грубых бойцов. 
Род людской пополам разделился. 
Закипела борьба, - всякий стройся в ряды, 
В ком не умерло чувство священной вражды. 
Слишком рано, поэт, ты родился! 

Подожди, - и рассеется сумрак веков, 
И не будет господ, и не будет рабов, - 
Стихнет бой, что столетия длился. 
Род людской возмужает и станет умен, 
И спокоен, и честен, и сыт, и учен... 
Слишком поздно, поэт, ты родился! 

На склоне дня, печальный и больной,
На верх горы я брел, как в сновиденьи.
Присесть не смел я: чьи-то вслед за мной
Шаги звучали в ровном отдаленьи…
Не помню, как вершины я достиг
И как упал на землю, столь усталый,
Что больше не страдал. Снега и скалы
Шептали мне: прости. Но в этот миг
Шаги раздались близко, и спокойный,
Одеждой жрец, осанкой воин стройный,
Взошел мой легкий спутник. И едва
Он неподвижно стал, достигнув цели,
На нем, как снег, одежды побелели,
Сияньем увенчалась голова,
Меж тем как отблеск внутреннего света
Согрел его улыбку и черты.
Закрыв глаза, я прошептал: кто ты?
И робким слухом внял словам ответа:
 
— Я — твой же дух преображенный.
Пока долиной ты бродил,
Я, бледный, за тобой следил,
Как в полдень месяц вновь рожденный.

Но ты страдал, ты предпочел
Земному шуму мир пустыни, —
Я за тобой, светлея, шел,
Как в полночь месяц бледно-синий.

Наверх, по трудному пути,
Влачил ты раненые ноги.
Мне ж было радостно идти.
И вот мы здесь, в конце дороги.

О, как привольно и светло!
Снегов как чисто покрывало,
Как будто мирно отдыхало
Там смерти бледное чело.
 
И я ответил, простонав от боли:
— Как холодно дыханье этих гор!
Долину я покинул против воли,
Чтоб слез моих не видел чуждый взор.

Там я любил. Там увидал впервые
Ту, в чьих глазах — отчизна красоты,
Как будто Бог свои лучи живые
Затеплил в них над бездною мечты.

Она предстала мне, как дочь земли и рая,
В двойном венце из мрака и лучей.
Вокруг румяных губ цвела любовь земная,
И смерть покоилась в тенях ее очей.

Как в небе две звезды, стремясь в эфир бездонный,
Порой, нам кажется, в путях своих сошлись, —
Так в красоте ее, казалось мне, слились
Венеры торжество и чистота Мадонны.

Густые пряди кос могли бы страсть вдохнуть
И в гениев луны, чью нежность сохранили.
Но слишком тонкий стан, младенческая грудь
О вечно девственном и чистом говорили.

Ее назвать своей не мог ни дерзкий грех,
Ни целомудрие, исполненное страха.
Она была одна, единая средь всех,
Мечта небес в одежде праха.
 
И он прервал меня:
— Она была как все.
Ей чуждый отблеск в ней любил я.
Так любим солнца луч в росе
И в облаках зарницы крылья.

Божественный какой-то сон
Нас всех и манит, и тревожит.
Кто сам себя любить не может,
Любить другого осужден.

В чужой душе, еще далекой,
Мы прозреваем вечный день,
Но в свете близости жестокой
Бежит обманчивая тень.

Твоя любовь — развалин груда,
Их больше храмом не зови.
Любовь была исканьем чуда,
Но чуда нет — и нет любви.
 
— И нет любви, я повторил, вздыхая.
В ее душе таилась ложь и тьма,
И в ненависть ушла любовь былая,
Столь сильную, какой была сама.

Воспоминанья, ревность, жажда мщенья
С тех пор весь день витают надо мной.
Я их гоню, твержу слова прощенья,
Но сны прогнать бессилен в час ночной.

О, эти сны! Из тьмы воспоминаний
Во тьму ночей летят они ко мне,
И вновь твердят слова былых признаний
И судят вновь, и молят в тишине.

В обманах сна обман любви восходит
И правда слез блестит при свете дня.
Любовь мертва, но тень ее все бродит,
Посмертной ложью муча и дразня.
 
И он сказал:
К чему твой стон смятенный
Теперь, когда ты ложь постиг?
С любви упал покров мгновенный
Но вечно жив любви родник.

Взамен семьи, друзей, отчизны,
Взамен кумира одного,
Люблю игру свободной жизни,
Себя и всех — и никого.

Бог отнял счастье, отнял горе
И дал свободу вместо них.
Внизу кипит земное море,
Но океан небесный тих.

Я за собой борьбу оставил,
Друзей покинул и врагов.
Я крылья легкие расправил,
Белей заоблачных снегов.
 
Так он сказал, и речь его звучала
Все тише, как почти умолкший гром.
Но скорбь моя все громче умоляла:
Побудь со мной! Твой голос мне знаком.

Ты звал меня в тиши ночей бессонных,
Но ложный стыд пугал мечту мою.
Тот жалок, кто в толпу вооруженных
Явился без щита и пал в бою.

Моя душа противится безлюдью.
Лишь образы люблю и жизни шум.
Что мудрость слов, что свет бесплотных дум
Перед ее младенческою грудью!

Ты говоришь — тебе я сердцем верю,
Умолкнешь ты — я снова одинок!
Твою печаль своею не измерю,
И слишком чист восторг твой и глубок.
 
И он сказал:
— Все чище и безмерней
Моих восторгов глубины.
Я вестник благости вечерней,
Глашатай кроткой тишины.

Ты не ищи меня средь мира.
Я — песнь незримой красоте.
Едва откроюсь я мечте,
Как утону в лучах эфира.

Но ты вернись в тот мир, — живи
И возвести преображенье,
Свободы близкое рожденье
И смерть вражды, и смерть любви.
 
И я раскрыл глаза и, звать не смея,
Глядел, как он вознесся в глубь небес.
Я был один. На гладь снегов, немея,
Спускалась ночь. Последний луч исчез.

Безмолвье, холод, мрак, успокоенье.
И я не знал, то смерть иль возрожденье.

Любовь трехдневная моя!
Как юный цвет в начале мая,
С души срываю я тебя.
Прости, о греза молодая!
Прости! Я плачу над тобой,
Но мне не жаль тебя. Желанней
Нет счастья, как весною ранней
Завянуть почкой молодой,
С любовью к солнцу, с верой чистой,
Что ветры ласковы всегда,
Лазурь безоблачна, душисты
Ковры лугов, светла вода…
 
О, если б знала ты, как больно
Не вдруг, а тихо и невольно
Разочаровываться в них,
Увидеть смерть надежд своих,
Все пережить их до единой
И лепесток за лепестком
Ронять, когда весь мир кругом
Томится медленной кончиной!
Видать, как солнце с каждым днем
Все злее смотрит из-за тучи,
И в темный вечер под дождем,
Свалиться в общий рой летучий…
 
Любовь трехдневная моя!
Как юный цвет в начале мая,
С души срываю я тебя,
Твою судьбу благословляя… 

Как светлый полубог языческого мира,
Он взят был от людей, чтоб вечной стать звездой.
О, песня Пушкина! Над русскою землей
Она горит во тьме средь чистого эфира.
В ней все лучи слились: святыни и страстей,
Сомнений и надежд, восторга и печали.
И оттого она в безмолвии ночей
Струит столь белый свет из побежденной дали.
Однажды этот свет чуть в тучах не исчез,
Но тучи пронеслись, и пушкинская слава,
Как прежде, светит нам, спокойно-величава.
Пред ней мы все равны, как пред лицом небес.
Она волнует дух, она ласкает очи.
О, Пушкин! Сириус холодной русской ночи!

Прости навек. Без слез и без упрека
В последний раз гляжу я на тебя,
Как в первый день, покорный воле рока.
Тебя люблю и ухожу, любя.

С тобой простясь, до гроба одинока,
Моя душа состарится, скорбя.
С тобой простясь, душа умрет до срока.
Я ухожу, быть может, жизнь губя.

Но вместе быть я не могу с тобою.
В свою любовь всю душу я вложил.
И бог, людей ревнуя, запретил,
Чтобы душа слилась с чужой душою.

Я ухожу, склоняясь пред судьбою,
Лишь оттого, что слишком я люблю.

Тянутся по небу тучи тяжелые,
Мрачно и сыро вокруг.
Плача, деревья качаются голые...
Не просыпайся, мой друг!
Не разгоняй сновиденья веселые,
Не размыкай своих глаз.
     Сны беззаботные,
     Сны мимолетные
     Снятся лишь раз.

Счастлив, кто спит, кому в осень холодную
Грезятся ласки весны.
Счастлив, кто спит, кто про долю свободную
В тесной тюрьме видит сны.
Горе проснувшимся! В ночь безысходную
Им не сомкнуть своих глаз.
     Сны беззаботные,
     Сны мимолетные
     Снятся лишь раз.

І.

Пустеет берег вкруг меня.
И дышит грудь валов звучней и равномерней.
Как бремя свыше сил, я впечатленья дня
Едва донес до тишины вечерней,
До тучек розовых, до трепета звезды.
Теперь она горит, как грусть любви, стыдлива.
 
По влажному песку, хранящему следы
Прощальных слез и долгих ласк отлива,
Иду к волнам, сокрытым темнотой.
И жду, пока во тьме их пена побелеет…
О, как дышать легко! Все, чем душа болеет,
Лишилось горечи и стало красотой.
Здесь вспоминать могу, в час ночи сокровенной,
О чем весь день забыть хотел я и не мог.
И пусть уснувший мир и в нем неспящий бог
Надгробный слышат гимн земной любви мгновенной.
 
Но вот, неясный плеск донесся к берегам.
Идет прилив неодолимый.
Из черной пропасти, как бы судьбой гонимы,
Валы нахлынули и льнут к моим ногам,
Коварно нежные, журчащие приветно.
И каждый вал, прильнув, уже бежит назад
И тает, просветлев, и будто смерти рад.
За ним встает другой, приблизясь незаметно.
И так прилив растет и движется вперед,
Как смерть, неумолимо жадный.
Окрепший ветер, ровный и прохладный,
Мне кажется душой и волей этих вод.
И, наклонясь к песку, размытому волною
И пеной освещенному едва,
Пишу на нем заветные слова,
Их власть казалась вечной надо мною:
То имя, что любил, тот незабвенный день,
Когда признанья луч в душе сверкнул впервые.
Названия тех мест, для памяти живые,
Где счастья моего еще блуждает тень.
И, отступая пред приливом,
Слежу в смущенье молчаливом,
Как тают на песке черты заветных слов.
Когда вернется день и караван валов
От берега вглубь моря откочует,
Найду ли место я, где в этот миг стою?
А времени прилив сотрет и грусть мою,
Дыханье вечности и сердце уврачует.
 
Уже ль настал предел тому, что на земле
Одно казалось мне, как вечность, беспредельным?
Источник света потонул во мгле,
Ключ жизни скован холодом смертельным.
Любовь мертва, а я живу, дышу
И песнь надгробную земной любви пишу.

II.

Не в молодости, случаю подвластной,
Любовь явилась мне в зените дней,
Когда уже прошла гроза над кровью страстной,
И чувства луч горит в душе ясней,
Когда ведет нас вверх житейская дорога,
И, видя пред собой вершину невдали,
Еще хотим вкусить от счастия земли,
Но сердце чует смерть, и разум ищет бога.
То для меня была пора великих дум.
Средь одиночества, наставшего нежданно,
В душе моей затих желании бред и шум,
И отблеск неземной упал на путь туманный.
Но с прошлым не порвалась нить,
Еще я не прозрел для правды и свободы.
Поработил меня еще раз дух природы
И персть прекрасную велел мне полюбить.
Я тучку лживую, что солнце застилала
И оттого так рдела и блистала.
За солнце принял, но правдив
Был к свету радостный порыв.
Сперва не видел и обмана.
Когда ж проснулась мысль, душа была в огне.
И образ дорогой, как утро из тумана.
Вставал и пламенел передо мной, во мне… 

На страже чистоты поставлен гордый гнев,
Как меч пылающий блестит на страже рая.
Уста не лгавшие не дрогнут, осуждая,
Глаза невинные сразят не пожалев.
 
О, бойся чистых жен и непорочных дев!
Какое дело им, что красота земная —
Последний храм, куда спешит душа больная,
В признания любви печаль свою одев?
 
На твой молитвенный восторг, мольбы и слезы
Глазами светлыми глядят они в упор,
И за молчаньем вслед, исполненным угрозы,
 
Звучит их строгий смех и вечный приговор, —
За миг пред казнию спокойный глас закона,
Архангела копье, летящее в дракона.

Прощай, Сорренто! В этот поздний час
Так ярко звезды светят над тобою,
Что каждая, в заливе отражась,
Трепещет в нем сребристой полосою,
А вдалеке, привычные для глаз,
Холмы стоят, прислушавшись к прибою.
И ветер, совершив дозор ночной,
С прощальной лаской веет надо мной.
 
О, ветер полуночный! Как люблю я,
Как больно мне покинуть те места,
Откуда ты летишь. Моя мечта
Тебе вослед обходит их, целуя.
Здесь в каждом камне дышит красота,
И самый звук Сорренто, слух чаруя,
Обвеян лаской моря и небес.
Умчимся, ветер, в этот край чудес.
 
В Неаполе еще не стихли крики,
И ты колеблешь пламя фонарей
И далеко вдоль тесных площадей
Разносишь тарантеллы топот дикий.
Несутся пары в пляске все быстрей,
А вкруг стоят беспечно, как владыки,
В лохмотьях ярких зрители — сыны
Благословенной небом стороны.
 
Но вечным сном поодаль спит Помпея:
Как тихо в этот час, как грустно там!
Семья беззвучных ящериц, темнея,
Скользит по белым мраморным плитам.
И ты, полночный ветер, кротко вея,
Обходишь ряд домов, и цирк, и храм,
И дальше мчишься, смертью устрашенный,
Пустынных трав дыханьем напоенный.
 
Летишь туда, где, вижу я, вдали
Встает и быстро гаснет столб багровый:
Там рвется пламя из груди земли,
Разбив ее холодные оковы.
Оттуда чрез обрывы, где легли
Застывшей лавы серые покровы,
Ты к морю направляешь свой полет
И льнешь усталый к лону нежных вод.
 
И посещаешь гроты под скалами
И на скалах лимонные сады.
Теперь, покинув спящие цветы,
Как души, разлученные с телами,
Плывут благоухания. И ты,
Прильнувши к ним прохладными устами,
Несешь ко мне их сладкий поцелуй
С прощальным пеньем средиземных струй.
 
Нежней, чем вздох любви, твои лобзанья,
Как будто тайну сердца моего
Подслушал ты и знаешь, отчего
Ему так больно в этот час прощанья.
Здесь красоты я понял торжество,
Любви узнал блаженство и страданья.
Прощайте, песни волн, лазурь небес!
Прощай, Сорренто! Светлый край чудес!

О, кто ты, двой­ник моей гру­сти ве­чер­ней,
Бе­гу­щий пред утрен­ним пер­вым лучом?
О, страх бес­при­чин­ный, о, страх суе­вер­ный,
От­ку­да при­хо­дишь и шеп­чешь о чем?
Из мира ль иного сле­та­ешь без­звуч­но,
При мне ли ютишь­ся весь день неот­луч­но,
Но ждешь ма­но­ве­нья ро­ди­мых теней,
Чтоб слить­ся с тол­пой их, что б скрыть­ся за ней?
Везде, где без­молв­но, темно, оди­но­ко,
Где жизнь убы­ва­ет, яв­ля­ешь­ся ты,
Как эхо мол­ча­нья, как тень тем­но­ты,
Как мысли ослеп­шей от­кры­тое око.

Хотел я укрыть­ся от злых и чужих
И запер свой дом на замки и за­со­вы.
Он стал без­опа­сен, пу­сты­нен и тих.
Я свет по­ту­шил в нем, за­быть­ся го­то­вый.
Вдруг ты про­скольз­нул под ли­чи­ною мглы,
И дом из­нут­ри на­се­лил­ся вра­га­ми.
Вдоль лест­ниц неслыш­ны­ми вьют­ся ша­га­ми,
Ло­жат­ся в за­са­ду, за­би­лись в углы.
Нет доб­рых меж ними. Лишь ме­стью одною
Зло­рад­ством все дышут, враж­дой без конца
Как тот нежи­вой, что вот стал за спи­ною
И руку про­стер тя­же­лее свин­ца.

О кто ты, под каж­дым по­кро­вом си­дя­щий,
Урод­ли­вый, злоб­ный, угро­зу та­я­щий?
Ски­та­лец ли древ­них, за­бы­тых ночей?
Зем­ное ль пред­чув­ствие ночи нездеш­ней,
Где сны бес­по­щад­ней и тени кро­меш­ней?
Судья ли су­ро­вый с тол­пой па­ла­чей?
При­спеш­ник ли смер­ти, души со­гля­да­тай?
Зо­вешь или го­нишь рукою подъ­ятой?
Меня ли бо­ишь­ся, иль мне ты гро­зишь?
Зачем не вы­хо­дишь? Зачем ты мол­чишь?

О, тайна по­след­няя чуж­дой мне силы!
Давно все за­ве­сы я с мира со­влек,
Давно все про­чел пред­ска­за­нья Си­бил­лы,
Тебя од­но­го лишь уви­деть не мог.
И в час, как по­бе­ду мой ум тор­же­ству­ет
Твой шепот зло­рад­ный мне шеп­чет вдали:
А вдруг ты ошиб­ся, о муд­рый земли,
И гроз­ное «там» су­ще­ству­ет? 

Ты сделал все, Зевес, чтоб враг твой Прометей
В мученьях искупил порыв свой безрассудный.
Ты заточил его в край дикий и безлюдный —
Его, так пламенно любившего людей.
К заоблачной скале, лицом на север льдистый
Ты приковал его, и запад золотистый
И рдеющий восток горами заслонил,
Чтоб день свой кроткий взор к нему не преклонил,
Чтоб теплые лучи больную грудь не грели,
Чтоб вихорь северный влетал в его тюрьму
И с воплем яростным кидал в глаза ему
Дожди осенних бурь и острый снег метели.
 
Когда ж ты узами тройными приковал
Бессильного врага к безжизненной вершине,
Пред ним нагромоздил ты груды серых скал
И молвил с хохотом: «Вот, недруг мой, отныне
Сподвижники твои! Здесь можешь день и ночь
Провозглашать свои восторженные бредни.
Благословляй людей! Кляни меня! Пророчь
Себе победы день, бессмертным — день последний!..»
 
Так молвил ты, смеясь, и с той поры титан
Не слышал слов живых, — живой средь скал бездушных.
Лишь утро каждое, чуть тронется туман
По скатам гор, он ждет мучителей воздушных.
И вот они летят, неся на крыльях мрак
Злорадства твоего, вот клювы раскрывают
И хриплым карканьем титану возвещают:
«Он царствует еще! Он царствует, твой враг!»
Потом, на край скалы пред ним усевшись рядом,
Они впиваются тупым, холодным взглядом
В ту грудь, где их когтей еще горят следы.
И, распалив свой гнев, — рабы чужой вражды, —
Бросаются на грудь и рвут, и рвут, не зная,
Кого казнят они, за что его казнят…
 
Закинув голову и челюсти сжимая,
Безумьем боли весь, как пламенем, объят
Титан забыл себя, людей забыл, Зевеса,
Но помнит: не стонать! И не раздастся крик,
И казнь безмолвная, как бесконечный миг,
И длится, и летит… И лишь когда завеса
Румяных сумерек на горы упадет,
Истерзанный титан очнется и вздохнет.
Вдоль тела льется кровь на камень, почерневший
От крови прежних ран, и вновь его багрит.
И вот промчался день. Больная грудь горит,
Блуждает смутный взор, от пытки опьяневший,
Как будто пред собой таких же лютых дней
Он созерцает ряд с грядущем беспредельный.
О, если бы узнать, что муки не бесцельны,
Что их ценой купил он счастие людей.
О, если б хоть на миг туда, за эти скалы,
К селениям людским, где труженик усталый
Теперь поет в шатре, семьею окружен,
Где слышен детский смех и громкий говор жен…
Свободны ли они? Хранят ли дар священный?
Хранят ли тот огонь, который Зевс надменный
Со злобой извергал из туч, таясь во мгле,
А он, титан, зажег с любовью на земле
И силою любви заставил к нему рваться?
Горит ли он еще? Навеки ли исчез?
Кто скажет? Кто на вопль здесь может отозваться?
Скала? Туман седой? Ты сделал все, Зевес,
Чтоб враг изнемогал, чтоб черный демон мщенья
Не складывал над ним своих тяжелых крыл.
Ты отнял у него все жизни утешенья,
Лишил его всех благ… Но об одном забыл.
 
В горах Кавказа вечер наступает.
На небе ночь готовится, как пир.
Подножие скалы вкушает мир,
И медленно вершина засыпает.
И Прометей кругом обводит взор
И видит: уж окутана туманом,
Обнявшись, спит семья усталых гор,
И лишь, как вождь над усыпленным станом,
Не спит Казбек, и на его челе
Последний луч горит немой заботой.
Но луч погас, Казбек объят дремотой,
И все кругом заснуло на земле.
Одни ключи гремят во тьме ущелий,
Хоть спящий мир не может им внимать:
Так иногда поет, забывшись, мать,
Когда дитя уж дремлет в колыбели.
 
И, свежестью вечернею дыша,
Больной титан поник челом суровым,
Но незаметно скорбная душа
Стихает, озаряясь чувством новым.
Участьем кротким к собственной судьбе
Проникнут он теперь, и сам себе
Он кажется каким-то другом дальним
Иль дней минувших вымыслом печальным.
 
И снова он кругом обводит взор.
На слившихся громадах черных гор
Снега вершин под темным небосклоном
Чуть-чуть видны в мерцании зеленом,
Как облаков недвижные гряды.
Кой-где дрожит над ним луч звезды,
Как свет в ладье, качаемой волнами.
А там внизу, в теснинах меж камнями,
Ручьи гремят, и плачут, и поют
Про жизнь без чувств, про чувства без названий.
Забылся узник, внемля им. Встают,
Как груды этих гор, без очертаний,
В его душе мечты минувших дней.
И чьи-то голоса проснулись в ней,
Как эти говорливые потоки,
И плачут и поют про мир далекий
Желаний, необъятных, как простор
Ночных небес, про думы и волненья,
Которым нет названья, ни сравненья…
 
И вновь титан кругом обводит взор.
О, что за блеск! В лучах луны полночной
Зажглись вершины белые, горят,
Как алтарей хрустальных легкий ряд,
Как чистый храм богини непорочной,
И небо наполняют красотой
Стыдливо-недоступной и святой.
Вкруг них прозрачный океан эфира
Едва струится, робостью объят,
И звезды, сколько есть в пространствах мира,
На них сквозь слезы радости глядят.
 
И позабыл титан, что эта груда
Алмазных льдов — его тюрьмы стена.
Сияньем их душа опьянена,
И силы нет бороться против чуда.
Он все забыл… И если даже ты
Пред ним теперь предстанешь, Зевс надменный, —
В тебе благословит он луч нетленный
Вас вместе озарившей красоты!
 
Забвенье и покой… Безмолвная богиня
Заворожила мир — и мир объемлет сон.
Заискрилась небес прохладная пустыня,
И месяц радужным сияньем окружен.
Порою, Бог весть, чей раздастся вздох иль шепот,
И повторяют их ночные голоса:
Им вторит на земле потоков смутный ропот
И ветер ласковый несет их в небеса.
Земля и небо спят в мерцании лучистом,
Колеблет пламя звезд воздушная струя.
И замер сонный мир в блаженстве бытия,
В любви таинственной и в радованьи чистом. 

То, что вы зовете вдохновеньем,
Я зову прислушиваньем чутким.
Есть часы, когда с восторгом жутким
Вдруг я слышу: кто-то с грустным пеньем
Над душой проносится моею
Слышу, внемлю, чую, замираю...
И творю, доколе повторяю
То, к чему прислушаться успею.

Как этот вздох волны, то неж­ной, то смя­тен­ной,
Срод­нил­ся с шумом дня и с ти­ши­ной ночей.
Так вечно песнь любви зву­чит в душе моей
То уко­риз­ною, то жа­ло­бой сми­рен­ной.

Я горя не боюсь, я сча­стья не искал,
Я жаж­дал кра­со­ты — в тебе она ца­ри­ла.
Пусть душу и уста ты ложью осквер­ни­ла,
Но Бог, со­здав тебя пре­крас­ной, не со­лгал.

Тобой раз­би­тое, тебя лишь серд­це про­сит.
Так вслед за бурею раз­гне­ван­ный при­бой
Об­лом­ки ко­раб­ля опять к ска­лам при­но­сит,
Туда, где он погиб, на­стиг­ну­тый судь­бой. 

На берегу морском, куда врачи и мода
Ссылают на зиму невольников своих,
Я жил тогда один, чужой среди чужих.
Все поражало взор — и люди, и природа,
Сады кривых олив и стройных пальм навес,
И синие холмы, и синева небес.
Лишь море, лишь оно казалось не чужое.
Едва взглянув, к его простору я привык
И вала первого уразумел язык,
Как будто прожил здесь я детство золотое
И в первый раз любил, и в первый раз страдал
Под сладкий шепот волн, под гул прибрежных скал.
 
Чужой среди чужих, но с морем неразлучно,
Беспечно день за днем один я проводил.
Я в полдень на берег с Гомером уходил,
И склад гекзаметра так родственно и звучно
Сливался с пеньем вод. Забывшись, я молчал,
Строение волны прилежно изучал, —
Иль просто жил сквозь сон, душой переселяясь
Туда, где гребни волн рождались вдалеке,
Где пена таяла на золотом песке,
Где водоросли спят, склонясь и выпрямляясь…
 
Но слушать пенье вод милее в поздний час,
Когда последний луч зари на них погас,
И первый луч звезды затеплился в эфире.
Тогда казалось мне: один я в целом мире
Вдыхаю сны цветов и слушаю прибой.
В тиши, со всех сторон, из всех пещер прибрежных.
Из всех изгибов скал несется хор живой
Каких-то смутных слов, и ласк, и жалоб нежных.
Я слушаю, томлюсь, душа чего-то ждет…
И вдруг, как бы найдя решающее слово,
Сольется лепет волн, морская грудь вздохнет, —
Мгновенье тишины — и плеск раздастся снова…
 
И думал я тогда: сбылись мои мечты.
Душа исполнена восторга и свободы,
Как будто для меня на праздник красоты
Выводит Бог чредой закаты и восходы,
И розу спящую отрадой напоил,
И море вольное для песен вдохновил.
О, если бы еще сбылось одно мечтанье,
И вместе с красотой любовь открылась мне, —
Безгрешная любовь, которой ожиданье
Напрасно до сих пор томит меня во сне!
О, если б торжество природы и бесстрастье
Согрел печальный взор, и голос молодой
Мне досказал, о чем без слов шумит прибой!
Как был бы счастлив я!
И Бог мне дал то счастье…
 
На взморье встретил я гулявшую чету,
Как будто брат с сестрой похожих друг на друга.
Я понял в первый миг, что их под солнце юга
Вела звезда любви. И мыслей чистоту,
И ясность первых чувств хранил их взор влюбленный.
И я — Бог весть зачем — любовью отраженной
Любовь их полюбил, их девственные сны,
Зарю чужих надежд, расцвет чужой весны.
Я имени не знал прекрасной незнакомки.
Кто грубость ласк постиг и ужас наготы,
Боится близости. Любимые черты
Я созерцал вдали, и смех ее негромкий
Лишь изредка ловил по воле ветерка.
Она, далекая, была душе близка.
И всем, что некогда мне детство обещало,
Что опыт осмеял и время развенчало,
Я наделил ее. Я верил, что греха
Не знает их любовь и сам душой порочной
Омылся в их любви. Нередко в час полночный,
Когда звучней волна, когда земля тиха,
Когда острее боль желаний и греха,
Я вызывал в мечтах их радостные тени,
Признанья слушал их, подсказанные мной,
Иль сам, склоняясь к ним с приязнью неземной,
Шептал, как светлый дух их лучших помышлений.
И я им говорил:
Любовь должна быть сном
Несбыточным, мечтой недостижимой,
Звездой, горящей в сумраке ночном,
Далекой и зато неугасимой.
Любовь как божество: опасно ей
Стать воплощенной. Ласки и объятья
Сотрут печать небес. Путем страстей
Не избежать ей скорбного распятья.
Любовь горит не с тем чтобы зажечь
Светильник оргий иль очаг семейный.
Любви чужда земных восторгов речь.
Язык любви — язык благоговейный.
И я им говорил:
Мы любим оттого,
Что собственной души никто любить не может,
Что втайне всех само презренье гложет,
И жаждем мы обресть друг в друге божество.
Но люди все равны. Очнувшись от лобзаний,
В любимом образе себя же узнаем,
Позор своих страстей, клеймо своих страданий
И одиночество еще страшней вдвоем.
Кто любит, тот беги от счастья, и покуда
В душе кипит восторг, разлуку призови!
Любовь есть ожиданье чуда,
Но чуда нет, и нет любви. 

Оно не в книгах мудреца, 
Не в сладких вымыслах поэта, 
Не в громких подвигах бойца, 
Не в тихих подвигах аскета. 

Но между тем, как скорби тень 
Растет, ложась на все святое, - 
Смотри: с востока, что ни день, 
Восходит солнце золотое. 

И каждый год цветет весна, 
Не зная думы безотрадной, 
И, солнца луч впивая жадно, 
Спешат на волю семена. 

И всходы тайной силой пучит, 
И вскоре листья рождены, 
И ветер ласковый их учит 
Шептать название весны. 

Душа свершила круг великий. 
И вот, вернувшись к детским снам, 
Я вновь, как праотец мой дикий, 
Молюсь деревьям и звездам. 

Под солнцем летним, в час полдневный,
В песке горючем я шагал.
Тяжелый зной, недвижный, гневный,
Лицо пустыни сожигал.
Объяты ужасом, застыли
Утесы мглистою грядой.
На них, сквозь дымку едкой пыли,
Кой-где виднелся мох седой,
И рос бурьян мертворожденный.
Блестел свод неба раскаленный.
И блеск, и зной, и мгла, и сон,
Казалось, в душу проникали.
Я шел, в бездумье погружен,
Исполнен страха и печали.
 
И вдруг каких-то близких струй
В тиши послышалось журчанье, —
Нежней, чем детский поцелуй,
Звучней, чем гурии лобзанье.
И в теле немощном моем
Проснулась бодрость и веселье,
Когда сокрытый водоем
Передо мной блеснул в ущелье.
Бежал из камня ключ живой,
А над живым ключом фонтана
Глагол незыблемый корана
Был врезан набожной рукой.
 
Молитву небу прошептавши,
К студеной влаге я приник:
«Благословен Господь, создавший
В груди скалы живой родник.
Благословен, кто в дух мой мрачный,
Сухой, как груды этих скал,
Внедрил источник слез прозрачный
И письмена любви вписал!»

Чем глубже читаю в душе твоей чистой,
Чем чаще застенчивый взор твой ловлю,
Чем больше я слышу твой голос сребристый,
Тем сердцу больней, тем безумней скорблю.
 
Скорблю я о том, что я тьмою полночной
Окутан навек, что нет Бога в груди,
Что в язвах душа и что сердце порочно,
Что ты, даже ты их не можешь спасти.
 
Так путник скорбит, средь пустыни безводной,
Нашедши алмаз, что горит, как звезда,
И взор его полон тоски безысходной,
И шепчут от жажды сухие уста:
«В дни радости шумной, в дни силы свободной, —
О, если б тебя отыскал я тогда!» 

Бессонная полночь парит надо мной,
Звенят ее крылья чуть внятно.
Забывшись, читаю строку за строкой,
А сердце далеко и полно тоской
О том, что прошло безвозвратно.
 
И грезой безумной душа пленена:
Что если измена любимой
И горе мое — только призраки сна?
Вот шумно впорхнет в эти двери она
И спросит: «Ты плакал, родимый?»
 
— Мой друг, — я скажу, — тяжкий сон я видал.
Мне снилось, что ты изменила.
Мне снилось: меж тем как один я блуждал
И смерти у неба просил и страдал,
Ты счастье другому дарила…
 
Прильнет она с ласковым смехом ко мне
И вскрикнет: «Не стыдно ль, мой милый!
Как мог ты забыть, хоть бы только во сне,
Те речи, что шепчем в ночной тишине,
Те клятвы любить до могилы!»
 
Так в полночь, безумною грезой пленен,
Я сам создаю сновиденья.
Увы! Если горе мое — только сон,
То с жизнью лишь вместе рассеется он,
И нет от него пробужденья!

О, память бледная! Над жизнью одинокой
Взошла ты вновь, как томная луна
Восходит над пучиной вод глубокой.
О, грустных дум царица, как она —
Царица волн. Сияя мертвым светом,
Былого счастья озаряешь даль.
Но столько красоты в сиянье этом,
Что счастья прошлого душе почти не жаль!
 
В своих гробах, твоим лучом облитых,
Как хороши умершие мечты!
Слова забытых клятв — не мной забытых —
Как нежно повторять умеешь ты!
Но в дни, когда спокойно и не жадно
Я пил из кубка счастья, — было ль мне
Отрадней, чем теперь, когда о сне
Исчезнувшей любви мне так скорбеть отрадно?
Скажи, о, память! Счастлив ли я был
В тот день — желанный день! — когда пред нею
Я сердца тайну сладкую открыл
И в первый раз назвал ее своею?
Еще в любви клялись мои уста,
А уж душа, с родной простившись тайной,
Была опять угрюма и пуста,
И радость новая казалась ей случайной.
 
Или в ту ночь, когда сбылся мой сон,
Блаженно жгучий сон ночей несчетных?
Зачем, скажи, в раздумье погружен,
Вдоль улиц, полных сумерек дремотных
В то утро одиноко я бродил?
Сбылась мечта — и сделалась минувшей.
Зажглась заря — и с грустью я следил
За утренней звездой, в сияньи дна тонувшей.
 
И так всегда. Как призраки, спеша,
То радость, то печаль в душе мелькает.
Но чуть спрошу: «Счастлива ль ты, душа?
Страдаешь ли?» — она в ответ вздыхает.
Текущий миг блаженства иль забот,
Едва родясь, отравлен созерцаньем.
Святое впереди: оно зовет,
Прекрасное за мной горит воспоминаньем.
Так богомольцы в летний, жаркий день
Шагают ровной поступью покорной
Средь пустырей и мимо деревень,
И через лес, где слышен ключ проворный.
Без ропота вперед они идут,
Покинувши привал без сожаленья.
В далекий храм надежды их влекут,
Мечты летят назад в родимые селенья. 

Я боюсь рассказать, как тебя я люблю.
Я боюсь, что, подслушавши повесть мою,
Легкий ветер в кустах вдруг в веселии пьяном
Полетит над землей ураганом...

Я боюсь рассказать, как тебя я люблю.
Я боюсь, что, подслушавши повесть мою,
Звезды станут недвижно средь темного свода,
И висеть будет ночь без исхода...

Я боюсь рассказать, как тебя я люблю.
Я боюсь, что, подслушавши повесть мою,
Мое сердце безумья любви ужаснется
И от счастья и муки порвется...

Я вижу край обетованный,
Сверканье вод, шатры дерев.
Но преступить предел желанный
Мне запретил Господний гнев.

Устал я от песков и зноя,
Еще при жизни смерть вкусил,
Так изнемог, что для покоя
В моей душе нет больше сил.

И если радостному краю
Поет привет мой грустный стих
Я гимн приветственный слагаю
Не для себя, а для других. 

Я влюблен в свое желанье полюбить,
Я грущу о том, что не о чем грустить.
Я людскую душу знаю наизусть.
Мир, как гроб истлевший, мерзостен и пуст.

В проповеди правды чую сердцем ложь,
В девственном покое - сладострастья дрожь.
Мне смешна невинность, мне не страшен грех,
Люди мне презренны, я - презренней всех.

Но с житейским злом мириться не могу,
Недовольство в сердце свято берегу,
Недовольство богом, миром и судьбой,
Недовольство ближним и самим собой. 

Я слишком мал, чтобы бояться смерти.
Мой щит не Бог, а собственная малость.
Пытался я бессмертие измерить,
Но сонной мыслью овладела вялость.

Я слишком мал, чтобы любить и верить.
Душе по силам только страсть иль жалость.
Под сводом неба, кажется, безмерным
Я вижу лишь свой труд, свою усталость.

Лежал я где-то на одре недуга.
Мутился ум. И вдруг Она предстала,
Твердя: "Молись! Я - вечности начало,
Я - ключ всех тайн, порог священный круга".

И я ответил с дрожию испуга:
- Мне холодно. Поправь мне одеяло. 

Всего стихотворений: 86