Русская поэзия >> Аполлон Александрович Григорьев

Аполлон Александрович Григорьев (1822-1864)

• Биография Аполлона Григорьева
• Стихотворения Аполлона Григорьева по темам

Все стихотворения Аполлона Григорьева на одной странице

- Оглавление -

А. Е. Варламову

(При посылке стихотворений)

Да будут вам посвящены
Из сердца вырванные звуки:
Быть может, оба мы равны
Безумной верой в счастье муки.

Быть может, оба мы страдать
И не просить успокоенья
Равно привыкли - и забвенье,
А не блаженство понимать.

Да, это так: я слышал в них,
В твоих напевах безотрадных,
Тоску надежд безумно жадных
И память радостей былых.

1845


Автору «Лидии» и «Маркизы Луиджи»

Кто бы ни был ты, иль кто бы ни была,
Привет тебе, мечтатель вдохновенный,
Хотя привет безвестный и смиренный
Не обовьет венцом тебе чела.
Вперед, вперед без страха и сомнений;
Темна стезя, но твой вожатый — гений!

Ты не пошел избитою тропой.
Не прослужил ты прихоти печальной
      Толпы пустой и мелочной,
      Новейшей школы натуральной,
      До пресыщенья не ласкал
   Голядкина любезный идеал.

   Но прожил ты, иль прожила ты много,
   И много бездн душа твоя прошла,
   И смутная живет в тебе тревога;
Величие добра и обаянье зла
Равно изведаны душой твоей широкой.
И образ Лидии, мятежной и высокой,
   Не из себя самой она взяла?

   Есть души предизбранные судьбою:
   В добре и зле пределов нет для них;
      Отмечен помысл каждый их
      Какой-то силою роковою.
И им покоя нет, пока не изольют
      Они иль в образы, иль в звуки
      Свои таинственные муки.
      Но их немногие поймут.
      Толпе неясны их желанья,
      Тоска их — слишком тяжела,
      И слишком смутны ожиданья.

Пусть так! Кто б ни был ты, иль кто б ты ни была,
   Вперед, вперед, хоть по пути сомнений,
   Кто б ни был твой вожатый, дух ли зла,
      Или любви и мира гений!

Декабрь 1848


Артистке

Когда, как женщина, тиха
И величава, как царица,
Ты предстоишь рабам греха,
Искусства девственного жрица,

Как изваянье холодна,
Как изваянье, ты прекрасна,
Твое чело - спокойно-ясно;
Богов служенью ты верна.

Тогда тебе ненужны дани
Вперед заказанных цветов,
И выше ты рукоплесканий
Толпы упившихся рабов.

Когда ж и их восторг казенный
Расшевелит на грубый взрыв
Твой шепот, страстью вдохновленный,
Твой лихорадочный порыв,

Мне тяжело, мне слишком гадко,
Что эта страсти простота,
Что эта сердца лихорадка
И псами храма понята.

Октябрь 1846


* * *

Благословение да будет над тобою,
Хранительный покров святых небесных сил,
Останься навсегда той чистою звездою,
Которой луч мне мрак душевный осветил.

А я сознал уже правдивость приговора,
Произнесенного карающей судьбой
Над бурной жизнию, не чуждою укора,—
Под правосудный меч склонился головой.

Разумен строгий суд, и вопли бесполезны,
Я стар, как грех, а ты, как радость, молода,
Я долго проходил все развращенья бездны,
А ты еще светла, и жизнь твоя чиста.

Суд рока праведный душа предузнавала,
Недаром встреч с тобой боялся я искать:
Я должен был бежать, бежать еще сначала,
Привычке вырасти болезненной не дать.

Но я любил тебя... Твоею чистотою
Из праха поднятый, с тобой был чист и свят,
Как только может быть с любимою сестрою
К бесстрастной нежности привыкший с детства брат.

Когда наедине со мною ты молчала,
Поняв глубокою, хоть детскою душой,
Какая страсть меня безумная терзала,
Я речь спокойную умел вести с тобой.

Душа твоя была мне вверенной святыней,
Благоговейно я хранить ее умел...
Другому вверено хранить ее отныне,
Благословен ему назначенный удел.

Благословение да будет над тобою,
Хранительный покров святых небесных сил,
Останься лишь всегда той чистою звездою,
Которой краткий свет мне душу озарил!

<1857>


* * *

Будь счастлива... Забудь о том, что было,
Не отравлю я счастья твоего,
Не вспомяну, как некогда любила,
Как некогда для сердца моего
Твое так безрассудно сердце жило.

Не вспомяну... что было, то прошло...
Пусть светлый сон души рассеять больно,
Жизнь лучше снов — гляди вперед светло.
Безумством грез нам тешиться довольно.
Отри слезу и подними чело.

К чему слеза? раскаянье бесплодно...
Раскаянье — удел души больной,
Твое же сердце чисто и свободно,
И пусть мое измучено борьбой,
Но понесет свой жребий благородно...

О, полюби, коль можешь ты, опять,
Люби сильней и глубже, чем любила...
Не дай лишь сердца силам задремать,
Живым душам бесстрастие — могила,
А на твоей — избрания печать.

Будь счастлива... В последний раз мне руку
Свою подай; прижав ее к устам,
Впервые и на вечную разлуку
В лобзаньи том тебе я передам
Души своей безвыходную муку.

В последний раз натешу сердце сном,
Отдамся весь обманчивому счастью,
В последний раз в лобзании одном
Скажусь тебе всей затаенной страстью
И удалюсь в страдании немом.

И никогда, ни стоном, ни мольбою,
Не отравлю покоя твоего...
Я требую всего, иль ничего...
Прости, прости! да будет бог с тобою!

<1857>


В альбом В. С. М[ежеви]ча

Чредою быстрой льются годы,—
Но, боже мой, еще быстрей
И безвозвратней для людей
Проходят призраки свободы,
Надежды участи иной,
Теней воздушных легкий рой!

И вы — не правда ль?— вы довольно
На свете жили, чтобы знать,
Как что-то надобно стеснять
Порывы сердца добровольно,
Зане — увы! кто хочет жить,
Тот должен жизнь в себе таить!

Блажен, блажен, кто не бесплодно
В груди стремленья заковал,
Кто их, для них самих, скрывал;
Кто — их служитель благородный —
На свете мог хоть чем-нибудь
Означить свой печальный путь!

И вы стремились, вы любили
И часто, может быть, любя
Себя — от самого себя —
С сердечной болью вы таили!..
И, верьте истины словам,
«По вере вашей будет вам!»

И пусть не раз святая вера
Была для вас потрясена,
Пусть жизнь подчас для вас полна
Страдания — награды мера!
И кто страданием святым
Страдал — тот возвеличен им!

Да! словом веры, божьим словом,
На новый жизни вашей год
Я вас приветствую! Пройдет
Для вас, я верю, он не в новом
Стремленьи — хоть одной чертой
Означить бедный путь земной!

26 февраля 1846


* * *

Вечер душен, ветер воет,
   Воет пес дворной;
Сердце ноет, ноет, ноет,
   Словно зуб больной.

Небосклон туманно-серый,
   Воздух так сгущен...
Весь дыханием холеры,
   Смертью дышит он.

Все одна другой страшнее
   Грезы предо мной;
Все слышнее и слышнее
   Похоронный вой.

Или нервами больными
   Сон играет злой?
Но запели: "Со святыми,-
   Слышу,- упокой!"

Все сильнее ветер воет,
   В окна дождь стучит...
Сердце ломит, сердце ноет,
   Голова горит!

Вот с постели поднимают,
   Вот кладут на стол...
Руки бледные сжимают
   На груди крестом.

Ноги лентою обвили,
   А под головой
Две подушки положили
   С длинной бахромой.

Тёмно, тёмно... Ветер воет...
   Воет где-то пес...
Сердце ноет, ноет, ноет...
   Хоть бы капля слез!

Вот теперь одни мы снова,
   Не услышат нас...
От тебя дождусь ли слова
   По душе хоть раз?

Нет! навек сомкнула вежды,
   Навсегда нема...
Навсегда! и нет надежды
   Мне сойти с ума!

Говори, тебя молю я,
   Говори теперь...
Тайну свято сохраню я
   До могилы, верь.

Я любил тебя такою
   Страстию немой,
Что хоть раз ответа стою...
   Сжалься надо мной.

Не сули мне счастье встречи
   В лучшей стороне...
Здесь - хоть звук бывалой речи
   Дай услышать мне.

Взгляд один, одно лишь слово...
   Холоднее льда!
Боязлива и сурова
   Так же, как всегда!

Ночь темна и ветер воет,
   Глухо воет пес...
Сердце ломит, сердце ноет!..
   Хоть бы капля слез!..

<1857>


Видения

   Es ist eince alte Geschichte,
   Doch bleibt sie immer neu*

            1

Опять они, два призрака опять...
Старинные знакомцы: посещать
Меня в минуты скорби им дано,
Когда в душе и глухо, и темно,
Когда вопрос печальный не один
На дно ее тяжелым камнем пал
И вновь со дна затихшую подъял
Змею страданий... Длинный ряд картин
Печальною и быстрой чередой
Тогда опять проходит предо мной...
То — образы давно прошедших лет,
То — сны надежд, то — страсти жаркий бред,
То радости, которых тщетно жаль,
То старая и сладкая печаль,
То всё — чему в душе забвенья нет!
И стыдно мне, и больно, и смешно,
Но стонов я не в силах удержать
И к призракам, исчезнувшим давно,
Готов я руки жадно простирать,
Ловить их тщетно в воздухе пустом
И звать с рыданьем...

            2

              Вот он снова — дом
Архитектуры легкой и простой,
С колоннами, с балконом — и кругом
Раскинулся заглохший сад густой.
Луна и ночь... Всё спит; одно окно
В старинный сад свечой озарено,
И в нем — как сон, как тень, мелькнет подчас
Малютка ручка, пара ярких глаз
И детский профиль... Да! не спит она,—
Взгляните — вот, вполне она видна —
Светла, легка, младенчески чиста,
Полуодета... В знаменье креста
Сложились ручки бледные!.. Она
В молитве вся душой погружена...
И где ей знать, и для чего ей знать,
Что чей-то взгляд к окну ее приник,
Что чьей-то груди тяжело дышать,
Что чье-то сердце мукою полно...
Зачем ей знать? Задернулось окно
Гардиною, свеча погашена...
Немая ночь, повсюду тишина...

            3

Но вот опять виденье предо мной...
Дом освещен, и в зале небольшой
Теснятся люди; мирный круг своих
Свободно-весел... Ланнера живой
Мотив несется издали, то тих,
Как шепот страсти, то безумья полн
И ропота, как шумный говор волн,
И вновь она, воздушна и проста,
Мелькает легкой тенью меж гостей,
Так хороша, беспечна так... На ней
Лишь белизной блестит одной убор...
Ей весело. Но снова чей-то взор
С болезненным безумием прильнул
К ее очам — и словно потонул
В ее очах: молящий и больной,
За ней следит он с грустию немой...

            4

И снова ночь, но эта ночь темна.
И снова дом — но мрачен старый дом
Со ставнями у окон: тишина
Уже давным-давно легла на нем.
Лишь комната печальная одна
Лампадою едва озарена...
И он сидит, склонившись над столом,
Ребенок бледный, грустный и больной...
На нем тоска с младенчества легла,
Его душа, не живши, отжила,
Его уста улыбкой сжаты злой...
И тускло светит страшно впалый взор,-
Печать проклятья, рока приговор
Лежит на нем... Он вживе осужден,
Зане и смел, и неспособен он
Ценой свободы счастье покупать,
Зане он горд способностью страдать.

            5

Старинный сад... Вечернею росой
Облитый весь... Далекий небосклон...
Как будто чаша, розовой чертой,
Зари сияньем ярко обведен.
Отец любви!.. В священной ночи час
Твой вечный зов яснее слышен в нас.
Твоим святым наитием полна,
Так хороша, так девственна она,
Так трепетно рука ее дрожит
В чужой руке — и робко так глядит
Во влаге страсти потонувший взгляд...
Они идут и тихо говорят.
О чем? Бог весть... Но чудно просветлен
Зарей любви, и чист, и весел...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

            6

Опять толпа... Огнями блещет зал,
Огромный и высокий: светский бал
Веселостью натянутой кипит,
И масок визг с мотивом вальса слит.
Всё тот же Ланнер страстный и живой,
Всё так же глуп, бессмыслен шум людской,
И средь людей — детей или рабов
Встречает он, по-прежнему суров,
По-прежнему святым страданьем горд —
Но равнодушен, холоден и тверд.
И перед ним — она, опять она!
И пусть теперь она осквернена
Прикосновеньем уст и рук чужих,—
Она — его, и кто ж разрознит их?
Не свет ли? Не законы ли людей?..
Но что им в них?— Свободным нет цепей.
Но этот робкий, этот страстный взгляд,
Ребячески-пугливый, целый ад
В его груди измученной зажег.
О нет, о нет! не люди — гневный Бог
Их разделил... Обоим дико им
Среди людей встречаться, как чужим,
Но суд небес над ними совершен,
И холоден взаимный их поклон,
Едва заметный, робкий.

            7

                     И опять
Видение исчезло, чтобы дать
Иному место. Комната: она
Невелика, но пышно убрана
Причудливыми прихотями мод...
В замерзшее окно глядит луна,
И тихо всё, ни голоса... но вот
Послышался тяжелый чей-то вздох.
Опять они... и он у милых ног,
С безумством страсти в очи смотрит ей...
Она молчит, от головы своей
Не отрывает бледных, сжатых рук.
Он взял одну... он пламенно приник
Устами к той руке — но столько мук
В ее очах: больной их взгляд проник
Палящим, пожирающим огнем
В его давно истерзанную грудь...
Он тихо встал и два шага потом
К дверям он сделал... он хотел вздохнуть
И зарыдал, как женщина... и стон,
Ужасный стон в ответ услышал он.
И вновь упал в забвении у ног...
И долго слов никто из них не мог
На языке найти — и что слова?
Она рыдала... на руки опять
Горячая склонилась голова...
Она молчала... он не мог сказать
Ни слова... Даль грядущего ясна
Была обоим и равно полна
Вражды, страданья, тайных, жгучих слез,
Ночей бессонных... Смертный приговор
Давно прочтен над ними, и укор
Себе иль небу был бы им смешон...
Она страдала, был он осужден.

            8

Исчезли тени... В комнате моей
По-прежнему и пусто, и темно,
Но мысль о нем, но скорбь и грусть о ней
Мне давят грудь... Мне стыдно и смешно,
А к призракам давно минувших дней
Готов я руки жадно простирать
И, как ребенок, плакать и рыдать...

* Старинная сказка! Но вечно
Останется новой она (нем.; перевод
А. Н. Плещеева). — Ред.

28 января 1846


Владельцам альбома

Пестрить мне страшно ваш альбом
Своими грешными стихами;
Как ваша жизнь, он незнаком
Иль раззнакомился с страстями.

Он чист и бел, как светлый храм
Архитектуры древне-строгой.
Где служат истинному богу,
Там места нет земным богам.

И я, отвыкший от моленья,
Я - старый нравственности враг -
Невольно сам в его стенах
Готов в порыве умиленья
Пред чистотой упасть во прах.

О да, о да! не зачернит
Его страниц мой стих мятежный
И в храм со мной не забежит
Мой демон - ропот неизбежный.

Пускай больна душа моя,
Пускай она не верит гордо...
Но в вас я верю слишком твердо,
Но веры вам желаю я.

Ноябрь 1845


Воззвание

Восстань, о боже!- не для них,
Рабов греха, жрецов кумира,
Но для отпадших и больных,
Томимых жаждой чад твоих,-
Восстань, восстань, спаситель мира!
Искать тебя пошли они
Путем страдания и жажды...
Как ты лима савахвани
Они взывали не однажды,
И так же видели они
Твой дом, наполненный купцами,
И гордо встали - и одни
Вооружилися бичами...

Январь 1844


Волшебный круг

Тебя таинственная сила
Огнем и светом очертила,
   Дитя мое.
И все, что грустно иль преступно,
Черты боятся недоступной,
   Бежит ее.

И все, что душно так и больно
Мне давит грудь и так невольно
   Перед тобой
Порою вырвется невнятно,-
Тебе смешно иль непонятно,
   Как шум глухой...

Когда же огненного круга
Коснется веянье недуга,-
   Сливаясь с ним
И совершая очищенья,
К тебе несет оно куренья
   И мирры дым.

Июль 1843


Вопрос (Уехал он...)

. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Уехал он. В кружке, куда, бывало,
Ходил он выливать всю бездну скуки
Своей, тогда бесплодной, ложной жизни,
Откуда выносил он много желчи
Да к самому себе презренья; в этом
Кружке, спокойном и довольном жизнью,
Собой, своим умом и новой книгой,
Прочтенной и положенной на полку,—
Подчас, когда иссякнут разговоры
О счастии семейном, о погоде,
Да новых мыслей, вычитанных в новом
Романе Санда (вольных, страшных мыслей,
На вечер подготовленных нарочно
и скинутых потом, как вицмундир),
Запас нежданно истощится скоро,—
О нем тогда заводят речь иные
С иронией предоброй и преглупой
Или с участием, хоть злым, но пошлым
И потому нисколько не опасным,
И рассуждают иль о том, давно ли
И как он помешался, иль о том,
Когда он, сыну блудному подобный,
Воротится с раскаяньем и снова
Придет в кружок друзей великодушных
И рабствовать, и лгать...
                        Тогда она,
Которую любил он так безумно,
Так неприлично истинно, она
Что думает, когда о нем подумать
Ее заставят поневоле?— То ли,
Что он придет, склонив главу под гнетом
Необходимости и предрассудков,
И что больной, но потерявший право
На гордость и проклятие, он станет
Искать ее участья и презренья?
Иль то, что он, с челом, подъятым к небу,
Пройдет по миру, вольный житель мира,
С недвижною презрительной улыбкой
И с язвою в груди неизлечимой,
С приветом ей на вечную разлуку,
С приветом оклеветанного гордым,
Который первый разделил, что было
Едино, и подъял на раменах
Всю тяжесть разделения и жизни?

Сентябрь 1845


Всеведенье поэта

О, верь мне, верь, что не шутя
Я говорю с тобой, дитя.
Поэт - пророк, ему дано
Провидеть в будущем чужом.
Со всем, что для других темно,
Судьбы избранник, он знаком.
Ему неведомая даль
Грядущих дней обнажена,
Ему чужая речь ясна,
И в ней и радость, и печаль,
И страсть, и муки видит он,
Чужой подслушивает стон,
Чужой подсматривает взгляд,
И даже видит, говорят,
Как зарождается, растет
Души таинственный цветок,
И куклу - девочку зовет
К любви и жизни вечный рок,
Как тихо в девственную грудь
Любви вливается струя,
И ей от жажды бытия
Вольнее хочется вздохнуть,
Как жажда жизни на простор
Румянца рвется в ней огнем
И, утомленная, потом
Ей обливает влагой взор,
И как глядится в влаге той
Творящий душу дух иной...
И как он взглядом будит в ней
И призывает к бытию
На дне сокрытую змею,
Змею страданий и страстей -
Змею различия и зла...

Дитя, дитя,- ты так светла,
В груди твоей читаю я,
Как бездна, движется она,
Как бездна, тайн она полна,
В ней зарождается змея.

<1846>


* * *

Вы рождены меня терзать -
И речью ласково-холодной,
И принужденностью свободной,
И тем, что трудно вас понять,
И тем, что жребий проклинать
Я поневоле должен с вами,
Затем что глупо мне молчать
И тяжело играть словами.
Вы рождены меня терзать,
Зане друг другу мы чужие.
И ничего, чего другие
Не скажут вам, мне не сказать.

Июнь 1843


Героям нашего времени

      Facit indignatio versum.
                Horatius *

Нет, нет - наш путь иной... И дик, и страшен вам,
Чернильных жарких битв копеечным бойцам,
	Подъятый факел Немезиды;
Вам низость по душе, вам смех страшнее зла,
Вы сердцем любите лишь лай из-за угла
	Да бой петуший за обиды!
И где же вам любить, и где же вам страдать
Страданием любви распятого за братий?
И где же вам чело бестрепетно подъять
Пред взмахом топора общественных понятий?
Нет, нет - наш путь иной, и крест не вам нести:
Тяжел, не по плечам, и вы па полпути
	Сробеете пред общим криком,
Зане на трапезе божественной любви
Вы не причастники, не ратоборцы вы
	О благородном и великом.
И жребий жалкий ваш, до пошлости смешной,
	Пророки ваши вам воспели...
За сплетни праздные, за эгоизм больной,
В скотском бесстрастии и с гордостью немой,
	Без сожаления и цели,
Безумно погибать и завещать друзьям
Всю пустоту души и весь печальный хлам
Пустых и детских грез, да шаткое безверье;
Иль целый век звонить досужим языком
О чуждом вовсе вам великом и святом
	С богохуленьем лицемерья!..
Нет, нет - наш путь иной! Вы не видали их,
Египта древнего живущих изваянии,
С очами тихими, недвижных и немых,
С челом, сияющим от царственных венчаний.
Вы не видали их,- в недвижных их чертах
Вы жизни страшных тайн бесстрашного сознанья
С надеждой не прочли: им книга упованья
По воле вечного начертана в звездах.
Но вы не зрели их, не видели меж нами
И теми сфинксами таинственную связь...
Иль, если б видели,- нечистыми руками
С подножий совлекли б, чтоб уравнять их
                                   с вами,
	В демагогическую грязь!

* Негодование рождает стих. Гораций (лат.).

22 мая 1845


Город (Великолепный град!..)

  (Посвящается И. А. Манну)

Великолепный град! пускай тебя иной
   Приветствует с надеждой и любовью,
Кому не обнажен скелет печальный твой,
   Чье сердце ты еще не облил кровью
И страшным холодом не мог еще обдать,
   И не сковал уста тяжелой думой,
И ранней старости не положил печать
   На бледный лик, суровый и угрюмый.

Пускай мечтает он над светлою рекой
   Об участи, как та река, широкой,
И в ночь прозрачную, любуяся тобой,
   Дремотою смежить боится око,
И длинный столб луны на зыби волн следит,
   И очи шлет к неведомым палатам,
Еще дивясь тебе, закованный в гранит
   Гигант, больной гниеньем и развратом.

Пускай, по улицам углаженным твоим
   Бродя без цели, с вечным изумленьем,
Еще на многих он встречающихся с ним
   Подъемлет взор с немым благоговеньем
И видеть думает избранников богов,
   Светил и глав младого поколенья,
Пока лицом к лицу не узрит в них глупцов
   Или рабов презренных униженья.

Пускай, томительным снедаемый огнем,
   Под ризою немой волшебной ночи,
Готов поверить он, с притворством незнаком,
   В зовущие увлажненные очи,
Готов еще страдать о падшей красоте
   И звать в ее объятьях наслажденье,
Пока во всей его позорной наготе
   Не узрит он недуга истощенье.

Но я — я чужд тебе, великолепный град.
   Ни тихих слез, ни бешеного смеха
Не вырвет у меня ни твой больной разврат,
   Ни над святыней жалкая потеха.
Тебе уже ничем не удивить меня —
   Ни гордостью дешевого безверья,
Ни коловратностью бессмысленного дня,
   Ни бесполезной маской лицемерья.

Увы, столь многое прошло передо мной:
   До слез, до слез страдание смешное,
И не один порыв возвышенно-святой,
   И не одно великое земное
Судьба передо мной по ветру разнесла,
   И не один погиб избранник века,
И не одна душа за деньги продала
   Свою святыню — гордость человека.

И не один из тех, когда-то полных сил,
   Искавших жадно лучшего когда-то,
Благоразумно бред покинуть рассудил
   Или погиб добычею разврата;
А многие из них навеки отреклись
   От всех надежд безумных и опасных,
Спокойно в чьи-нибудь холопы продались.
   И за людей слывут себе прекрасных.

Любуйся ж, юноша, на пышный гордый град,
   Стремись к нему с надеждой и любовью,
Пока еще тебя не истощил разврат
   Иль гнев твое не обдал сердце кровью,
Пока еще тебе в божественных лучах
   Сияет все великое земное,
Пока еще тебя не объял рабский страх
   Иль истощенье жалкое покоя.

1845 или 1846


Город (Да, я люблю его...)

Да, я люблю его, громадный, гордый град,
   Но не за то, за что другие;
Не здания его, не пышный блеск палат
   И не граниты вековые
Я в нем люблю, о нет! Скорбящею душой
   Я прозираю в нем иное -
Его страдание под ледяной корой,
   Его страдание больное.

Пусть почву шаткую он заковал в гранит
   И защитил ее от моря,
И пусть сурово он в самом себе таит
   Волненье радости и горя,
И пусть его река к стопам его несет
   И роскоши, и неги дани,-
На них отпечатлен тяжелый след забот,
   Людского пота и страданий.

И пусть горят светло огни его палат,
   Пусть слышны в них веселья звуки,-
Обман, один обман! Они не заглушат
   Безумно страшных стонов муки!
Страдание одно привык я подмечать,
   В окне ль с богатою гардиной,
Иль в темном уголку,- везде его печать!
   Страданье - уровень единый!

И в те часы, когда на город гордый мой
   Ложится ночь без тьмы и тени,
Когда прозрачно все, мелькает предо мной
   Рой отвратительных видений...
Пусть ночь ясна, как день, пусть тихо все
                                     вокруг,
   Пусть все прозрачно и спокойно,-
В покое том затих на время злой недуг,
   И то - прозрачность язвы гнойной.

1 января 1845


Два сонета

           1

Привет тебе, последний луч денницы,
Дитя зари,- привет прощальный мой!
Чиста, как свет, легка, как божьи птицы,
Ты не сестра душе моей больной.

Душа моя в тебе искала жрицы
Святых страданий, воли роковой,
И в чудных грезах гордостью царицы
Твой детский лик сиял передо мной.

То был лишь сон... С насмешливой улыбкой
Отмечен в книге жизни новый лист
Еще одной печальною ошибкой...

Но я, дитя, перед тобою чист!
Я был жрецом, я был пророком бога,
И, жертва сам, страдал я слишком много,

           2

О, помяни, когда тебя обманет
Доверье снам и призракам крылатым
И по устам, невольной грустью сжатым,
Змея насмешки злобно виться станет!..

О, пусть тогда душа твоя помянет
Того, чьи речи буйством и развратом
Тебе звучали, пусть он старшим братом
Перед тобой, оправданный, восстанет.

О, помяни... Он верит в оправданье,
Ему дано в твоем грядущем видеть,
И знает он, что ты поймешь страданье,

Что будешь ты, как он же, ненавидеть,
Хоть небеса к любви тебя создали,-
Что вспомнишь ты пророка в час печали.

1 декабря 1845


Две судьбы

Лежала общая на них
Печать проклятья иль избранья,
И одинаковый у них
В груди таился червь страданья.
Хранить в несбыточные дни
Надежду гордую до гроба
С рожденья их осуждены
Они равно, казалось, оба.
Но шутка ль рока то была -
Не остроумная нимало,-
Как он, горда, больна и зла,
Она его не понимала.
Они расстались... Умер он,
До смерти мученик недуга,
И где-то там, под небом юга,
Под сенью гор похоронен.
А ей послал, как он предрек,
Скупой на все, дающий вволю,
Чего не просят, мудрый рок
Благополучнейшую долю:
Своя семья, известный круг
Своих, которые играли
По грошу в преферанс, супруг,
Всю жизнь не ведавший печали,
Романов враг, халата друг,-
Ей жизнь цветами украшали.
А все казалось, что порой
Ей было душно, было жарко,
Что на щеках горел так ярко
Румянец грешный и больной,
Что жаждой прежних, странных снов
Болезненно сияли очи,
Что не одной бессонной ночи
Вы б доискались в ней следов.

Август 1844


Доброй ночи (Спи спокойно...)

Спи спокойно - доброй ночи!
   Вон уж в небесах
Блещут ангельские очи
   В золотых лучах.
Доброй ночи... Выдет скоро
   В небо сторож твой
Над тобою путь дозора
   Совершать ночной.

Чтоб не смела сила злая
   Сон твой возмущать:
Час ночной, пора ночная -
   Ей пора гулять.
В час ночной, тюрьмы подводной
   Разломав запор,
Вылетает хороводной
   Цепью рой сестер.

Лихорадки им прозванье;
   Любо им смущать
Тихий сон - и на прощанье
   В губы целовать.
Лихоманок-лихорадок,
   Девяти подруг,
Поцелуй и жгуч, и сладок,
   Как любви недуг.

Но не бойся: силой взора
   С неба сторож твой
Их отгонит - для дозора
   Светит он звездой.
Спи же тихо - доброй ночи!..
   Под лучи светил,
Над тобой сияют очи
   Светлых божьих сил.

Июнь 1843


* * *

         Доброй ночи!.. Пора!
   Видишь: утра роса небывалая там
      Раскидала вдали озера...
И холмы поднялись островами по тем озерам.

         Доброй ночи!.. Пора!
   Посмотри: зажигается яркой каймой
      На востоке рассвета заря...
Как же ты хороша, освещенная утра зарей!

         Доброй ночи!.. Пора!
   Слышишь утренний звон с колоколен церквей;
      Тени ночи спешат до утра,
До урочного часа вернуться в жилище теней...

         Доброй ночи!.. Засни.
   Ночи тайные гости боятся росы заревой,
      До луны не вернутся они...
Тихо спи, освещенная розовой утра зарей.

1843, <1857>


Е. С. Р.

Да, я знаю, что с тобою
   Связан я душой;
Между вечностью и мною
   Встанет образ твой.

И на небе очарован
   Вновь я буду им,
Все к чертам одним прикован,
   Все к очам одним.

Ослепленный их лучами,
   С грустью на челе,
Снова бренными очами
   Я склонюсь к земле.

Связан буду я с землею
   Страстию земной,-
Между вечностью и мною
   Встанет образ твой.

1842


Женщина

Вся сетью лжи причудливого сна
Таинственно опутана она,
И, может быть, мирятся в ней одной
Добро и зло, тревога и покой...
И пусть при ней душа всегда полна
Сомнением мучительным и злым -
Зачем и кем так лживо создана
Она, дитя причудливого сна?
Но в этот сон так верить мы хотим,
Как никогда не верим в бытие...
Волшебный круг, опутавший ее,
Нам странно-чужд порою, а порой
Знакомою из детства стариной
На душу веет... Детской простотой
Порой полны слова ее, и тих,
И нежен взгляд,- но было б верить в них
Безумием... Нежданный хлад речей
Неверием обманутых страстей
За ними вслед так странно изумит,
Что душу вновь сомненье посетит:
Зачем и кем так лживо создана
Она, дитя причудливого сна?

Декабрь 1843


* * *

За Вами я слежу давно
С горячим, искренним участьем,
И верю: будет Вам дано
Не многим ведомое счастье.
Лишь сохраните, я молю,
Всю чистоту души прекрасной
И взгляд на жизнь простой и ясный,
Все то, за что я Вас люблю!

Первая половина 1850-х годов


Звуки

      (А. Е. Варламову)

Опять они... Звучат напевы снова
   Безрадостной тоской...
Я рад им, рад! они - замена слова
   Душе моей больной.

Они звучат безумными мечтами,
   Которые сказать
Смешно и стыдно было бы словами,
   Которых не прогнать.

Они звучат прошедшим небывалым
   И снами светлых лет -
Стремлением напрасным и усталым
   К теням, которых нет...

Август 1845


Зимний вечер

Душный вечер, зимний вечер;
Всё окно заволокло,
Нагорели тускло свечи -
Не темно и не светло...
Брось "Дебаты", ради бога!
Брось заморское!.. Давно
В "Москвитянине" престрого
О Содоме решено.
Слушай лучше... Тоном выше
Тянет песню самовар,
И мороз трещит на крыше -
Оба, право, божий дар,-
В зимний вечер, в душный вечер...
Да и вечер нужен нам,
Чтоб без мысли и без речи
Верный счет вести часам.

1844


* * *

И все же ты, далекий призрак мой,
В твоей бывалой, девственной святыне
Перед очами духа встал немой,
Карающий и гневно-скорбный ныне,

Когда я труд заветный кончил свой.
Ты молнией сверкнул в глухой пустыне
Больной души... Ты чистою струей
Протек внезапно по сердечной тине,

Гармонией святою вторгся в слух,
Потряс в душе седалище Ваала -
И все, на что насильно был я глух,

По ржавым струнам сердца пробежало
И унеслось - "куда мой падший дух
Не досягнет" - в обитель идеала.

26 июля 1864


Импровизации странствующего романтика

           1

Больная птичка запертая,
В теплице сохнущий цветок,
Покорно вянешь ты, не зная,
Как ярок день и мир широк,

Как небо блещет, страсть пылает,
Как сладко жить с толпой порой,
Как грудь высоко подымает
Единство братское с толпой.

Своею робостию детской
Осуждена заглохнуть ты
В истертой жизни черни светской.
Гони же грешные мечты,

Не отдавайся тайным мукам,
Когда лукавый жизни дух
Тебе то образом, то звуком
Волнует грудь и дразнит слух!

Не отдавайся... С ним опасно,
Непозволительно шутить...
Он сам живет и учит жить
Полно, широко, вольно, страстно!

25 января 1858

           2

Твои движенья гибкие,
Твои кошачьи ласки,
То гневом, то улыбкою
Сверкающие глазки...
То лень в тебе небрежная,
То - прыг! поди лови!
И дышит речь мятежная
Всей жаждою любви.

Тревожная загадочность
И ледяная чинность,
То страсти лихорадочность,
То детская невинность,
То мягкий и ласкающий
Взгляд бархатных очей,
То холод ужасающий
Язвительных речей.

Любить тебя - мучение,
А не любить - так вдвое...
Капризное творение,
Я полон весь тобою.
Мятежная и странная -
Морская ты волна,
Но ты, моя желанная,
Ты киской создана.

И пусть под нежной лапкою
Кошачьи когти скрыты -
А все ж тебя в охапку я
Схватил бы, хоть пищи ты...
Что хочешь, делай ты со мной,
Царапай лапкой больно,
У ног твоих я твой, я твой -
Ты киска - и довольно.

Готов я все мучения
Терпеть, как в стары годы,
От гибкого творения
Из кошачьей породы.
Пусть вечно когти разгляжу,
Лишь подойду я близко.
Я по тебе с ума схожу,
Прелестный друг мой - киска!

6 (18) февраля 1858
Citta dei Fiori

           3

Глубокий мрак, но из него возник
Твой девственный, болезненно-прозрачный
И дышащий глубокой тайной лик...

Глубокий мрак, и ты из бездны мрачной
Выходишь, как лучи зари, светла;
Но связью страшной, неразрывно-брачной

С тобой навеки сочеталась мгла...
Как будто он, сей бездны мрак ужасный,
Редеющий вкруг юного чела,

Тебя обвил своей любовью страстной,
Тебя в свои объятья заковал
И только раз по прихоти всевластной

Твой светлый образ миру показал,
Чтоб вновь потом в порыве исступленья
Пожрать воздушно-легкий идеал!

В тебе самой есть семя разрушенья -
Я за тебя дрожу, о призрак мой,
Прозрачное и юное виденье;

И страшен мне твой спутник, мрак немой;
О, как могла ты, светлая, сродниться
С зловещею, тебя объявшей тьмой?

В ней хаос разрушительный таится.

1858

           4

О, помолись хотя единый раз,
Но всей глубокой девственной молитвой
О том, чья жизнь столь бурно пронеслась
Кружащим вихрем и бесплодной битвой.
О, помолись!..
          Когда бы знала ты,
Как осужденным заживо на муки
Ужасны рая светлые мечты
И рая гармонические звуки...
Как тяжело святые сны видать
Душам, которым нет успокоенья,
Призывам братьев-ангелов внимать,
Нося на жизни тяжкую печать
Проклятия, греха и отверженья...
Когда бы ты всю бездну обняла
Палящих мук с их вечной лихорадкой,
Бездонный хаос и добра и зла,
Все, что душа безумно прожила
В погоне за таинственной загадкой,
Порывов и падений страшный ряд,
И слышала то ропот, то моленья,
То гимн любви, то стон богохуленья,-
О, верю я, что ты в сей мрачный ад
Свела бы луч любви и примиренья...
Что девственной и чистою мольбой
Ты залила б, как влагою целебной,
Волкан стихии грозной и слепой
И закляла бы силы власть враждебной.
О, помолись!..
        Недаром ты светла
Выходишь вся из мрака черной ночи,
Недаром грусть туманом залегла
Вкруг твоего прозрачного чела
И влагою сияющие очи
Болезненной и страстной облила!

27 января (10 февраля) 1858
Флоренция

           5

О, сколько раз в каком-то сладком страхе,
Волшебным сном объят и очарован,
К чертам прозрачно-девственным прикован,
Я пред тобой склонял чело во прахе.
Казалось мне, что яркими очами
Читала ты мою страданий повесть,
То суд над ней произнося, как совесть,
То обливая светлыми слезами...
Недвижную, казалось, покидала
Порой ты раму, и свершалось чудо:
Со тьмой, тебя объявшей отовсюду,
Ты для меня союз свой расторгала.
Да! Верю я - ты расставалась с рамой,
Чело твое склонялось надо мною,
Дышала речь участьем и тоскою,
Глядели очи нежно, грустно, прямо.
Безумные и вредные мечтанья!
Твой мрак с тобой слился нераздечимо,
Недвижна ты, строга, неумолима...
Ты мне дала лишь новые страданья!

1858


К *** (Была пора...)

Была пора... В тебе когда-то,
Как и во многих, был готов
Я признавать по духу брата...
Еще тогда себя за злато
Не продал ты в рабы рабов.

Еще тогда тоской стремленья,
Тоскою общею томим,
Ты не чертил... для примиренья
Обычно-глупого теченья
Желаньям бешеным своим.

Была пора... но осквернили
Мы оба праздною враждой
Свое прошедшее, и ты ли,
Иль я был прав - мы оба были
Рабами глупости смешной.

И вновь мы встретилися оба,
Свела случайно нас судьба,
Давно ребяческая злоба
Прошла... но, видно, уж до гроба
Мы вечно будем два раба.

Боясь узнать один другого,
Стыдясь взаимной клеветы,
Из-за тщеславия пустого
Один другому руку снова
Не подадим - ни я, ни ты.

20 июля 1846


К *** (Мой друг, в тебе пойму я много...)

Мой друг, в тебе пойму я много,
Чего другие не поймут,
За что тебя так судит строго
Неугомонный мира суд...
Передо мною из-за дали
Минувших лет черты твои
В часы суда, в часы печали
Встают в сиянии любви,
И так небрежно, так случайно
Спадают локоны с чела
На грудь, трепещущую тайно
Предчувствием добра и зла...
И в робкой деве влагой томной
Мечта жены блестит в очах,
И о любви вопрос нескромный
Стыдливо стынет на устах...

1843


К *** (Ты веришь в правду...)

"Ты веришь в правду и в закон,
   Скажи мне не шутя?"
- "Дитя мое, любовь - закон,
И правда - то, что я влюблен
   В тебя, мое дитя".

- "Но в благородные мечты
   Ты веришь или нет?"
- "Мой друг, ты лучше, чем мечты,-
Что благородней красоты?
   В тебе самой ответ!"

- "Хотя в добро бы иль хотя б
   В свободу верил ты?"
- "К чему, дитя мое? Тогда б
Я не был счастлив, не был раб
   Любви и красоты".

- "Хотя бы в вечную любовь
   Ты верить, милый, мог?"
- "Дитя мое! волна - любовь,
Волна с волной сойдется ль вновь -
   То знает только бог!"

- "Ну, если так - то верь хоть в страсть,
   Предайся ей вполне!"
- "Тебе ль не знать, что верю в страсть?
Но я, храня рассудка власть,
   Блаженствую вдвойне!"

Август 1846


К Лавинии (Для себя мы не просим покоя...)

Для себя мы не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы,
И к небесному своду мы двое
Не пошлем бесполезной мольбы...
Нет! пусть сам он над нами широко
Разливается яркой зарей,
Чтобы в грудь нам входили глубоко
Бытия полнота и покой...
Чтобы тополей старых качанье,
Обливаемых светом луны,
Да лепечущих листьев дрожанье
Навевали нам детские сны...
Чтобы ухо средь чуткой дремоты,
В хоре вечном зиждительных сил,
Примирения слышало ноты
И гармонию хода светил;
Чтобы вечного шума значенье
Разумея в таинственном сне,
Мы хоть раз испытали забвенье
О прошедшем и будущем дне.
Но доколе страданьем и страстью
Мы объяты безумно равно
И доколе не верим мы счастью,
Нам понятно проклятье одно.
И проклятия право святое
Сохраняя средь гордой борьбы,
Мы у неба не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы...

Декабрь 1843


К Лавинии (Он вас любил...)

Он вас любил как эгоист больной,
И без надежд, и без желаний счастья;
К судьбе своей и к вашей без участья,
Он предавался силе роковой...
И помните ль, как он, бывало, вам
Передавал безумно, безотрадно
Свою тоску - и вы к его словам
Прислушивались трепетно и жадно?..
Он понимал, глубоко понимал,
Что не пустым, бесплодно-громким звуком
Его слова вам будут... Обрекал
Он вас давно неисцелимым мукам...

И был вам странен смысл его речей;
Но вполовину понятые речи
Вас увлекали странностью своей
И, всё одни, при каждой новой встрече
Бывали вам понятней и ясней...
И день от дня сильнее обаяли
Вас речи те, как демонская власть,
День ото дня страдание и страсть
Все новые вам тайны открывали...

И реже стал, и реже с каждым днем
Доверчивый и детски простодушный
Вопрос о жизни, о любви, о том,
Зачем так плакать хочется и скучно...
И все с ланит заметней исчезал
Румянец детства, глупый и здоровый...
Зато на них румянец жизни новой
Порою ярким пламенем пылал.
И демон жизни с каждым новым днем
Всё новые нашептывал вам сказки,
И стало груди тесно... и огнем,
Огнем соблазна засияли глазки.

И помните ль, как ночь была ясна,
Как шелест листьев страстного лобзанья
Исполнен был... как майская луна
На целый мир кидала обаянье
Несбыточно-восторженного сна?
И помните ль, потупив тихо очи,
Но с радостью, хоть тайной и немой,
Вы слушали - и бред его больной
О полноте блаженства этой ночи,
И то, что он томим недугом злым
И что недуг его неизлечим.
Что он теперь как будто детской сказке
Внимает, что значенье сказки той
Глубоко, но затеряно душой...
И, говоря, он в голубые глазки
Смотрел спокойно, тихо,- а потом
Он говорил так искренно о том,
Что вы - неразрешимая загадка,
Что вы еще не созданы,- и вас
Еще ничто не мучило в тот час,
А с ним была невольно лихорадка...
И лгал ли он пред вами и собой,
Или ему блеснула вера в счастье -
Что нужды вам? зачем ему участье?
Он вас любил как эгоист больной...
И сон любви, и сон безумной муки
Его доныне мучит, может быть,
Но, думаю, от безысходной скуки...
По-моему, пора бы позабыть!

Январь 1845


К Лавинии (Что не тогда явились в мир...)

Что не тогда явились в мир мы с вами,
     Когда он был
Еще богат любовью и слезами
     И полон сил?..
Да! вас увлечь так искренно, так свято
     В хаос тревог
И, может быть, в паденье без возврата
     Тогда б я мог...
И под топор общественного мненья,
     Шутя почти,
С таким святым порывом убежденья
     Вас подвести...
Иль, если б скуп на драмы был печальный
     Все так же рок,
Все ж вас любить любовью идеальной
     Тогда б я мог...
А что ж теперь? Не скучно ль нам обоим
     Теперь равно,
Что чувство нам, хоть мы его и скроем,
     Всегда смешно?..
Что нет надежд, страданий и волненья,
     Что драмы - вздор
И что топор общественного мненья -
     Тупой топор?

Сентябрь 1843


К Лелии

             (А.И.О.)

Я верю, мы равны... Неутолимой жаждой
Страдаешь ты, как я, о гордый ангел мой!
И ропот на небо мятежный - помысл каждый,
Молитва каждая души твоей больной.
Зачем же, полные страданья и неверья
В кумиры падшие, в разбитые мечты,
Личину глупую пустого лицемерия
Один перед другим не сбросим я и ты?
К чему служение преданиям попранным
И робость перед тем, что нам смешно давно,
Когда в грядущем мы живем обетованно,
Когда прошедшее отвергли мы давно?
Хотела б тщетно ты мольбою и слезами
Душе смирение и веру возвратить...
Молитва не дружна с безумными мечтами,
Страданьем гордости смиренья не купить...
И если б даже ты нашла покой обмана,
То верь, твоя душа, о гордый ангел мой,
Отринет вновь его... И поздно или рано -
Но мы пойдем опять страдать рука с рукой.

1845


К мадонне Мурильо в Париже

Из тьмы греха, из глубины паденья
К тебе опять я простираю руки...
Мои грехи — плоды глубокой муки,
Безвыходной и ядовитой скуки,
Отчаянья, тоски без разделенья!

На высоте святыни недоступной
И в небе света взором утопая,
Не знаешь ты ни страсти мук преступной,
Наш грешный мир стопами попирая,
Ни мук борьбы, мир лучший созерцая.

Тебя несут на крыльях серафимы,
И каждый рад служить тебе подножьем.
Перед тобой, дыханьем чистым, Божьим
Склонился в умиленье мир незримый.

О, если б мог в той выси бесконечной,
Подобно им, перед тобой упасть я
И хоть с земной, но просветленной страстью
Во взор твой погружаться вечно, вечно.

О, если б мог взирать хотя со страхом
На свет, в котором вся ты утопаешь,
О, если б мог я быть хоть этим прахом,
Который ты стопами попираешь.

Но я брожу один во тьме безбрежной,
Во тьме тоски, и ропота, и гнева,
Во тьме вражды суровой и мятежной...
Прости же мне, моя Святая Дева,
Мои грехи — плод скорби безнадежной.

16 июля 1858, Париж


* * *

  Que celui a qui on a fait tort te salue.

Когда в душе твоей, сомнением больной,
   Проснется память дней минувших,
Надежд, отринутых без трепета тобой
   Иль сердце горько обманувших,
И снова встанет ряд первоначальных снов,
   Забвенью тщетно обреченных,
Далеких от тебя, как небо от духов,
   На небеса ожесточенных,
И вновь страдающий меж ними и тобой
   Возникнет в памяти случайно
Смутивший некогда их призрак роковой,
   Запечатленный грустной тайной,-
Не проклинай его... Но сожалей о них,
   О снах, погибших без возврата.
Кто знает,- света луч, быть может,
                          уж проник
   Во тьму страданья и разврата!
О, верь! Ты спасена, когда любила ты...
   И в час всеобщего восстанья,
Восстановления начальной чистоты
   Глубоко падшего созданья,-
Тебе любовию с ним слиться суждено,
   В его сияньи возвращенном,
В час озарения, как будут два одно,
   Одним божественным законом...

* Пусть тебя приветствует тот, кому
оказали несправедливость (франц.) - Ред.

Апрель 1845


* * *

Когда колокола торжественно звучат
Иль ухо чуткое услышит звон их дальний,
Невольно думою печальною объят,
   Как будто песни погребальной,
Веселым звукам их внимаю грустно я,
И тайным ропотом полна душа моя.

Преданье ль темное тайник взволнует груди,
Иль точно в звуках тех таится звук иной,
Но, мнится, колокол я слышу вечевой,
Разбитый, может быть, на тысячи орудий,
   Властям когда-то роковой.

Да, умер он, давно замолк язык парода,
Склонившего главу под тяжкий царский кнут;
Но встанет грозный день, но воззовет свобода
   И камни вопли издадут,
И расточенный прах и кости исполина
Совокупит опять дух божий воедино.

И звучным голосом он снова загудит,
И в оный судный день, в расплаты час кровавый,
В нем новгородская душа заговорит
   Московской речью величавой...
И весело тогда на башнях и стенах
Народной вольности завеет красный стяг...

1 марта 1846, Москва


Комета

Когда средь сонма звезд, размеренно и стройно,
Как звуков перелив, одна вослед другой,
Определенный путь свершающих спокойно,
Комета полетит неправильной чертой,
Недосозданная, вся полная раздора,
Невзнузданных стихий неистового спора,
Горя еще сама и на пути своем
Грозя иным звездам стремленьем и огнем,
Что нужды ей тогда до общего смущенья,
До разрушения гармонии?.. Она
Из лона отчего, из родника творенья
В созданья стройный круг борьбою послана,
Да совершит путем борьбы и испытанья
Цель очищения и цель самосозданья.

Июнь 1843


* * *

Мой старый знакомый, мой милый альбом!
Как много безумства посеяно в нем!
Как светит в нем солнце Италии яркое,
Как веет в нем жизни дыхание жаркое
Из моху морского, из трав и цветов,
Из диких каракуль и диких стихов.

Мой старый знакомый, мой милый альбом,
Как будто поминки творю я по нем,
Как будто бы севера небо холодное
Всё светлое, яркое в нем и свободное
Туманом своим навсегда облекло...
Как будто навек всё, что было,— прошло!

7 ноября 1858, Санкт-Петербург


Молитва (О боже, о боже, хоть луч...)

О боже, о боже, хоть луч благодати твоей,
Хоть искрой любви освети мою душу больную;
Как в бездне заглохшей, на дне все волнуется в ней,
Остатки мучительных, жадных, палящих страстей...
Отец, я безумно, я страшно, я смертно тоскую!

Не вся еще жизнь истощилась в бесплодной борьбе:
Последние силы бунтуют, не зная покою,
И рвутся из мрака тюрьмы разрешиться в тебе!
О, внемли же их стону, спаситель! внемли их мольбе,
Зане я истерзан их страшной, их смертной тоскою.

Источник покоя и мира,- страданий пошли им скорей,
Дай жизни и света, дай зла и добра разделенья -
Освети, оживи и сожги их любовью своей,
Дай мира, о боже, дай жизни и дай истощенья!

<1845>


Молитва (По мере горенья...)

По мере горенья
Да молится каждый
Молитвой смиренья
Иль ропотом жажды,
Зане, выгорая,
Горим мы недаром
И, мир покидая
Таинственным паром,
Как дым фимиама,
Все дальше от взоров
Восходим до хоров
Громадного храма.
По мере страданья
Да молится каждый -
Тоскою желанья
Иль ропотом жажды!

1843


* * *

Над тобою мне тайная сила дана,
   Это - сила звезды роковой.
Есть преданье - сама ты преданий полна -
   Так послушай: бывает порой,
В небесах загорится, средь сонма светил,
   Небывалое вдруг иногда,
И гореть ему ярко господь присудил -
   Но падучая это звезда...
И сама ли нечистым огнем сожжена,
   Или, звездному кругу чужда,
Серафимами свержена с неба она,-
   Рассыпается прахом звезда;
И дано, говорят, той печальной звезде
   Искушенье посеять одно,
Да лукавые сны, да страданье везде,
   Где рассыпаться ей суждено.

Над тобою мне тайная сила дана,
   Эту силу я знаю давно:
Так уносит в безбрежное море волна
   За собой из залива судно,
Так, от дерева лист оторвавши, гроза
   В вихре пыли его закружит,
И, с участьем следя, не увидят глаза,
   Где кружится, куда он летит...
Над тобою мне тайная сила дана,
   И тебя мне увлечь суждено,
И пускай ты горда, и пускай ты скрытна,-
   Эту силу я понял давно.

Август 1843


* * *

"Надежду!" - тихим повторили эхом
Брега, моря, дубравы... и не прежде
Конрад очнулся. "Где я?- с диким смехом
Воскликнул он.- Здесь слышно о надежде!
Но что же песня?.. Помню без того я
Твое, дитя, счастливое былое...
Три дочери у матери вас было,
Тебе судьба столь многое сулила...
Но горе к вам, цветы долины, близко:
В роскошный сад змея уже проникла,
И все, чего коснулась грудью склизкой,
Трава ль, цветы ль - краса и прелесть сада,-
Все высохло, поблекло и поникло,
И замерло, как от дыханья хлада...
О, да! стремись к минувшему мечтою,
Припоминай те дни, что над тобою
Неслись доселе б весело и ясно,
Когда б... молчишь?.. Запой же песнь проклятья:
Я жду ее, я жду слезы ужасной,
Что и гранит прожечь, упавши, может...
На голову ее готов принять я:
Пусть падает, пускай палит чело мне,
Пусть падает! Пусть червь мне сердце гложет,
И пусть я все минувшее припомню
И все, что ждет в аду меня, узнаю!"

- "Прости, прости! я виновата, милый!
Пришел ты поздно, ждать мне грустно было:
Невольно песнь какая-то былая...
Но прочь ее!.. Тебя ли упрекну я?
С тобой, о мой желанный, прожила я
Одну минуту... но и той одною
Не поменялась бы с людской толпою
На долгий век томлений и покоя...
Сам говорил ты, что судьба людская
Обычная - судьба улиток водных:
На мутном дне печально прозябая,
В часы одних волнений непогодных,
Однажды в год, быть может, даже реже,
Наверх они, на вольный свет проглянут,
Вдохнут в себя однажды воздух свежий,
И вновь на дно своей могилы канут...
Не для такой судьбы сотворена я:
Еще в отчизне, девочкой, играя
С толпой подруг, о чем-то я, бывало,
Вздыхала тайно, смутно тосковала...
Во мне тревожно сердце трепетало!
Не раз, от них отставши, я далеко
На холм один взбегала на высокой
И, стоя там, просила со слезами,
Чтоб божьи пташки по перу мне дали
Из крыл своих - и, размахнув крылами,
Порхнула б я к небесной синей дали...
С горы бы я один цветок с собою,
Цвет незабудки унесла, высоко
За тучи, с их пернатою толпою
Помчалася - и в вышине далекой
Исчезла!.. Ты, паря над облаками,
Услышал сердца пылкое желанье
И, обхватив орлиными крылами,
Унес на небо слабое созданье!
И пташек не завидую я доле...
Куда лететь? исполнено не все ли,
Чего просили сердца упованья?
Я божье небо в сердце ощутила,
Я человека на земле любила!"

<1857>


* * *

Нет, за тебя молиться я не мог,
Держа венец над головой твоею.
Страдал ли я, иль просто изнемог,
Тебе теперь сказать я не умею,-
Но за тебя молиться я не мог.

И помню я - чела убор венчальный
Измять венцом мне было жаль: к тебе
Так шли цветы... Усталый и печальный,
Я позабыл в то время о мольбе
И все берег чела убор венчальный.

За что цветов тогда мне было жаль -
Бог ведает: за то ль, что без расцвета
Им суждено погибнуть, за тебя ль -
Не знаю я... в прошедшем нет ответа...
А мне цветов глубоко было жаль...

1843


* * *

Нет, не рожден я биться лбом,
Ни терпеливо ждать в передней,
Ни есть за княжеским столом,
Ни с умиленьем слушать бредни.
Нет, не рожден я быть рабом,
Мне даже в церкви за обедней
Бывает скверно, каюсь в том,
Прослушать августейший дом.
И то, что чувствовал Марат,
Порой способен понимать я,
И будь сам бог аристократ,
Ему б я гордо пел проклятья...
Но на кресте распятый бог
Был сын толпы и демагог.

1845 или 1846


* * *

Нет, не тебе идти со мной
К высокой цели бытия,
И не тебя душа моя
Звала подругой и сестрой.

Я не тебя в тебе любил,
Но лучшей участи залог,
Но ту печать, которой бог
Твою природу заклеймил.

И думал я, что ту печать
Ты сохранишь среди борьбы,
Что против света и судьбы
Ты в силах голову поднять.

Но дорог суд тебе людской,
И мненье дорого рабов,
Не ненавидишь ты оков,-
Мой путь иной, мой путь не твой.

Тебя молить я слишком горд,-
Мы не равны ни здесь, ни там,
И в хоре звезд не слиться нам
В созвучий родственных аккорд.

И пусть твой образ роковой
Мне никогда не позабыть,-
Мне стыдно женщину любить
И не назвать ее сестрой.

Июль 1845


* * *

Нет, никогда печальной тайны
    Перед тобой
Не обнажу я, ни случайно,
    Ни с мыслью злой...
Наш путь иной... Любить и верить -
    Судьба твоя;
Я не таков, и лицемерить
    Не создан я.
Оставь меня... Страдал ли много,
    Иль знал я рай
И верю ль в жизнь, и верю ль в бога -
    Не узнавай.
Мы разойдемся... Путь печальный
    Передо мной...
Прости,- привет тебе прощальный
    На путь иной.
И обо мне забудь иль помни -
    Мне все равно:
Забвенье полное давно мне
    Обречено.

Июль 1843


* * *

Ничем, ничем в душе моей
Заветной веры ты не сгубишь...
Ты можешь полюбить сильней,
Но так легко ты не разлюбишь.
Мне вера та - заветный клад,
Я обхватил его руками...
И, если руки изменят,
Вопьюсь в безумии зубами.
Та вера - жизнь души моей,
Я даром не расстанусь с ней.

Тебя любил я так смиренно,
Так глубоко и так полно,
Как жизнью новой озаренной
Душе лишь раз любить дано.
Я все, что в сердце проникало
Как мира высшего отзыв,
Что ум восторгом озаряло,-
Передавал тебе, бывало,
И ты на каждый мой порыв
Созвучьем сердца отвечала.

Как в книге, я привык читать
В душе твоей и мог по воле
Всем дорогим мне наполнять
Страницы, белые дотоле.
И с тайной радостью следил,
Как цвет и плод приносит ныне
То, что вчера я насадил
В заветной, девственной святыне.

Я о любви своей молчал,
Ее таил, как преступленье...
И жизни строгое значенье
Перед тобой разоблачал.
А все же чувствовали сами
Невольно оба мы не раз,
Что душ таинственная связь
Образовалась между нами.
Тогда... хотелось мне упасть
К твоим ногам в порыве страсти...
Но сила непонятной власти
Смиряла бешеную страсть.

Нет! Не упал бы я к ногам,
Не целовал бы след твой милый,
Храня тебя, хранимый сам
Любви таинственною силой...
Один бы взгляд, один бы звук,
Одно лишь искреннее слово -
И бодро я пошел бы снова
В путь одиночества и мук.

Но мы расстались без прощанья,
С тоской суровой и немой,
И в час случайного свиданья
Сошлись с холодностью сухой;
Опущен взгляд, и чинны речи,
Рука как мрамор холодна...
А я, безумный, ждал той встречи,
Я думал, мне простит она
Мою тоску, мои мученья,
Невольный ропот мне простит
И вновь в молитву обратит
Греховный стон ожесточенья!

<1857>


Ночь

Немая ночь, сияют мириады
Небесных звезд — вся в блестках синева:
То вечный храм зажег свои лампады
   Во славу божества.

Немая ночь,— и в ней слышнее шепот
Таинственных природы вечной сил:
То гимн любви, пока безумный ропот
   Его не заглушил.

Немая ночь; но тщетно песнь моленья
Больному сердцу в памяти искать...
Ему смешно излить благословенья
   И страшно проклинать.

Пред хором звезд невозмутимо-стройным
Оно судьбу на суд дерзнет ли звать,
Или своим вопросом беспокойным
   Созданье возмущать?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О нет! о нет! когда благословенья
Забыты им средь суетных тревог,
Ему на часть, в час общий примиренья,
   Послал забвенье Бог.

Забвение о том, что половиной,
Что лучшей половиною оно
В живую жертву мудрости единой
   Давно обречено...

Сентябрь 1845


* * *

О, говори хоть ты со мной,
        Подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
        А ночь такая лунная!

Вон там звезда одна горит
        Так ярко и мучительно,
Лучами сердце шевелит,
        Дразня его язвительно.

Чего от сердца нужно ей?
        Ведь знает без того она,
Что к ней тоскою долгих дней
        Вся жизнь моя прикована...

И сердце ведает мое,
        Отравою облитое,
Что я впивал в себя ее
        Дыханье ядовитое...

Я от зари и до зари
        Тоскую, мучусь, сетую...
Допой же мне - договори
        Ты песню недопетую.

Договори сестры твоей
        Все недомолвки странные...
Смотри: звезда горит ярчей...
        О, пой, моя желанная!

И до зари готов с тобой
        Вести беседу эту я...
Договори лишь мне, допой
        Ты песню недопетую!

<1857>


* * *

О, если правда то, что помыслов заветных
Возможен и вдали обмен с душой родной...
Скажи: ты слышала ль моих призывов тщетных
     Безумный стон в ночи глухой?

Скажи: ты знала ли, какою скорбью лютой
Терзается душа разбитая моя,
Ты слышала ль во сне иль наяву минутой,
     Как проклинал и плакал я?

Ты слышала ль порой рыданья, и упреки,
И зов по имени, далекий ангел мой?
И между строк для всех порой читала ль строки,
     Незримо полные тобой?

И поняла ли ты, что жар и сила речи,
Что всякий в тех строках заветнейший порыв
И правда смелая — все нашей краткой встречи
     Неумолкающий отзыв?

Скажи: ты слышала ль? Скажи: ты поняла ли?
Скажи — чтоб в жизнь души я верить мог вполне
И знал, что светишь ты из-за туманной дали
     Звездой таинственною мне!

<1857>


* * *

О, сжалься надо мной!.. Значенья слов моих
В речах отрывочных, безумных и печальных
Проникнуть не ищи... Воспоминаний дальных
Не думай подстеречь в таинственности их.
Но если на устах моих разгадки слово,
    Полусорвавшись с языка,
Недореченное замрет на них сурово
    Иль беспричинная тоска
Из груди, сдавленной бессвязными речами,
Невольно вырвется... молю тебя, шепчи
Тогда слова молитв безгрешными устами,
Как перед призраком, блуждающим в ночи.
Но знай, что тяжела отчаянная битва
    С глаголом тайны роковой,
Что для тебя одной спасительна молитва,
    Неразделяемая мной...

29 июля 1843


Обаяние

Безумного счастья страданья
Ты мне никогда не дарила,
Но есть на меня обаянья
В тебе непонятная сила.

Когда из-под темной ресницы
Лазурное око сияет,
Мне тайная сила зеницы
Невольно и сладко смыкает.

И больше все члены объемлет
И лень, и таинственный трепет,
А сердце и дремлет, и внемлет
Сквозь сон твой ребяческий лепет.

И снятся мне синие волны
Безбрежно-широкого моря,
И, весь упоения полный,
Плыву я на вольном просторе.

И спит, убаюкано морем,
В груди моей сердце больное,
Расставшись с надеждой и горем,
Отринувши счастье былое.

И грезится только иная,
Та жизнь без сознанья и цели,
Когда, под рассказ усыпляя,
Качали меня в колыбели.

Июнь 1843


Ожидание

Тебя я жду, тебя я жду,
Сестра харит, подруга граций;
Ты мне сказала: "Я приду
Под сень таинственных акаций".
Облито влагой все кругом,
Немеет все в томленьи грезы,
Лишь в сладострастии немом
Благоуханьем дышат розы,
Да ключ таинственно журчит
Лобзаньем страстным и нескромным,
Да длинный луч луны дрожит
Из-за ветвей сияньем томным.

Тебя я жду, тебя я жду.
Нам каждый миг в блаженстве дорог;
Я внемлю жадно каждый шорох
И каждый звук в твоем саду.
Листы ли шепчутся с листами,
На тайный зов, на тихий зов
Я отвечать уже готов
Лобзаний жадными устами.
Сестра харит,- тебя я жду;
Ты мне сама, подруга граций,
Сказала тихо: "Я приду
Под сень таинственных акаций".

<1846>


* * *

Опять, как бывало, бессонная ночь!
Душа поняла роковой приговор:
Ты Евы лукавой лукавая дочь,
Ни хуже, ни лучше ты прочих сестер.

Чего ты хотела?.. Чтоб вовсе с ума
Сошел я?.. чтоб все, что кругом нас, забыл?
Дитя, ты сама б испугалась, сама,
Когда бы в порыве я искренен был.
Ты знаешь ли все, что творилось со мной,
Когда не холодный, насмешливый взор,
Когда не суровость, не тон ледяной,
Когда не сухой и язвящий укор,
Когда я не то, что с отчаяньем ждал,
Во встрече признал и в очах увидал,
В приветно-тревожных услышал речах?
Я был уничтожен, я падал во прах...
Я падал во прах, о мой ангел земной,
Пред женственно-нежной души чистотой,
Я падал во прах пред тобой, пред тобой,
Пред искренней, чистой, глубокой, простой!
Я так тебя сам беззаветно любил,
Что бодрость мгновенно в душе ощутил,
И силу сковать безрассудную страсть,
И силу бороться, и силу не пасть.
Хоть весь в лихорадочном был я огне,
Но твердости воли достало во мне —
Ни слова тебе по душе не сказать,
И даже руки твоей крепче не сжать!
Зато человека, чужого почти,
Я встретил, как брата лишь встретить мог брат,
С безумным восторгом, кипевшим в груди...
По-твоему ж, был я умен невпопад.

Дитя, разве можно иным было быть,
Когда я не смею, невправе любить?
Когда каждый миг должен я трепетать,
Что завтра, быть может, тебя не видать,
Когда я по скользкому должен пути,
Как тать, озираясь, неслышно идти,
Бессонные ночи в тоске проводить,
Но бодро и весело в мир твой входить.
Пускай он доверчив, сомнений далек,
Пускай он нисколько не знает тебя...
Но сам в этот тихий земли уголок
Вхожу я с боязнью, не веря в себя.

А ты не хотела, а ты не могла
Понять, что творилось со мною в тот миг,
Что если бы воля мне только была,
Упал бы с тоской я у ног у твоих
И током бы слез, не бывалых давно,
Преступно-заглохшую душу омыл...
Мой ангел... так свято, глубоко, полно
Ведь я никого никогда не любил!..

При новой ты встрече была холодна,
Насмешливо-зла и досады полна,
Меня уничтожить хотела совсем...
И точно!.. Я был безоружен и нем.
Мне раз изменила лишь нервная дрожь,
Когда я в ответ на холодный вопрос,
На взгляд, где сверкал мне крещенский мороз,—
Борьба, так борьба!— думал грустно,— ну что ж!
И ты тоже Евы лукавая дочь,
Ни хуже, ни лучше ты прочих сестер.
И снова бессонная, длинная ночь,—
Душа поняла роковой приговор.

2O января 1847 (?)


Отзвучие карнавала

   Помню я, как шумел карнавал,
   Завиваяся змеем гремучим,
Как он несся безумно и ярко сверкал,
Как он сердце мое и колол и сжимал
   Своим хоботом пестрым и жгучим.

   Я, пришелец из дальней страны,
   С тайной завистью, с злобой немою
Видел эти волшебно узорные сны,
Эту пеструю смесь полной сил новизны
С непонятно живой стариною.

   Но невольно я змею во власть
   Отдался, закружен его миром,—
Сердце поняло снова и счастье, и страсть,
И томленье, и бред, и желанье упасть
В упоенье пред новым кумиром.

Май 1858, Чивитта-Веккиа


Отрывок из неконченного собрания сатир

             Я не поэт, а гражданин!

Сатиры смелый бич, заброшенный давно,
Валявшийся в пыли, я снова поднимаю:
Поэт я или нет - мне, право, все равно,
Но язвы наших дней я сердцем понимаю.
Я сам на сердце их немало износил,
Я сам их жертвою и мучеником был.
Я взрос в сомнениях, в мятежных думах века,
И современного я знаю человека:
Как ни вертися он и как ни уходи,
Его уловкам я лукавым не поверю,
Но, обратясь в себя, их свешу и измерю
Всем тем, что в собственной творилося груди.
И, зная наизусть его места больные,
Я буду бить по ним с уверенностью злой
И нагло хохотать, когда передо мной
Драпироваться он в страдания святые,
В права проклятия, в идеи наконец,
Скрывая гордо боль, задумает, подлец...

23 августа 1855, Москва


Отрывок из сказаний об одной темной жизни

           1

С пирмонтских вод приехал он,
Все так же бледный и больной,
Все так же тяжко удручен
Ипохондрической тоской...
И, добр по-прежнему со мной,
Он только руку мне пожал
На мой вопрос, что было с ним,
Скитальцем по краям чужим?
Но ничего не отвечал...
Его молчанье было мне
Не новость... Он, по старине,
Рассказов страшно не любил
И очень мало говорил...
Зато рассказывал я сам
Ему подробно обо всех,
Кого он знал; к моим словам
Он был внимателен — и грех
Сказать, чтоб Юрий забывал,
Кого он в старину знавал...
Когда ж напомнил я ему
Про Ольгу... к прошлому всему
Печально-холоден, зевнул
Мой Юрий и рукой махнул...

           2

Бывало, часто говорил
Он мне, что от природы был
Он эгоистом сотворен,
Что в этом виноват не он,
Что если нет в душе любви
И веры нет, то не зови
Напрасно их,— спасен лишь тот,
Кто сам спасенья с верой ждет,—
Что неотступно он их звал,
Что, мучась жаждою больной,
Все ждал их, ждал — и ждать устал...
И, разбирая предо мной
Свои мечты, свои дела,
Он мне доказывал, что в них
Не только искры чувств святых,
Но даже не было и зла.
Он говорил, что для других
В преданьях прошлого — залог
Любви и веры,— а ему
Преданий детства не дал бог;
Что, веря одному уму,
Привык он чувство рассекать
Анатомическим ножом
И с тайным ужасом читать
Лишь эгоизм, сокрытый в нем,
И знать, что в чувство ни в одно
Ему поверить не дано.

           3

Одну привязанность я знал
За Юрием... Не вспоминал
О ней он после никогда;
Но знаю я, что ни года,
Ни даже воля — истребить
Ее печального следа
Не в силах были: позабыть
Не мог он ни добра, ни зла;
И та привязанность была
Так глубока и так странна,
Что любопытна, может быть,
И вам покажется она...
Не думайте, чтоб мог любить
Он женщину, хотя в любовь,
Бывало, веровал вполне,
Хоть в нем кипела тоже кровь...
Но неспособен был вдвойне
И в те лета влюбиться он:
Он был и ветрен, и умен.
Зато в душе иную страсть
Носил он. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .

           4

Его я знал... Лицо его
Вас поразить бы не могло;
Одно высокое чело
Носило резкую печать
Высоких дум... Но угадать
Вам было б нечего на нем...
Да взгляд его сиял огнем...
Как бездна темен и глубок,
Тот взгляд одно лишь выражал —
Высокий помысл иль упрек...
На нем так ясно почивал
Судьбы таинственный призыв...
К чему — бог весть! Не совершив
Из дум любимых ни одной,
В деревне, при смерти больной,
Он смерти верить не хотел —
И умер... И его удел
Могилой темною сокрыт...
Но цвет больной его ланит
Давно пророчил для него
Чахотку — больше ничего!

           5

Его я знал,— и никого,
И никогда не уважал
Я так глубоко, хоть его
Почти по виду только знал,
Иль знал, как все, не больше... Он
Ко всем был холоден равно
И неприступно затаен
От всех родных и чуждых; но
Та затаенность не могла
Вас оттолкнуть,— она влекла
К себе невольно. Но о нем
Довольно... К делу перейдем.

           6

Одно я знаю: Юрий мой
Был горд до странности смешной;
Ко многим — к тем, кто выше был
Его породой, или слыл
Аристократом (но у нас,
Скажите, где же высший класс?) —
Не слишком ездить он любил...
Но к князю часто он езжал
И свой холодный, резкий тон
С ним в разговоре оставлял...
Хоть с Юрием, быть может, он
Был даже вдвое холодней,
Чем с прочими,— в любви своей
Был Юрий мой неизменим
И, вечно горд, в сношеньях с ним
Был слаб и странен, как дитя...
Да! он любил его, хотя
На сердца искренний привет
Встречал один сухой ответ...

           7

Он помнил вечер... Так ясна
Плыла апрельская луна,
Такой молочной белизной
Сияла неба синева,
Так жарко жизнью молодой
Его горела голова,
Так было грустно одному,
И так хотелося ему
Открыться хоть кому-нибудь
И перелить в чужую грудь
Хоть раз один, что он таил,
Как злой недуг, в себе самом,
Чему он верою служил
И что мучительным огнем
Его сжигало,— и теперь,
В груди его открывши дверь,
На божий мир взглянуло раз
И с ним слилося в этот час
В созвучьи тайном... В этот миг
Зачем судьба столкнула их?
Бог весть!..

           8

               Случалось вам видать,
Когда начнут издалека
Сбегаться к буре облака
И ветром их начнет сдвигать
Одно с другим? Огонь и гром
Они несут — и ожидать
Сдвиженья страшно вам... Потом
Противный ветер разнесет
Их по противным сторонам...
Скажите: грустно было вам
Иль было весело?..

1845


Памяти В***

Он умер... Прах его истлевший и забытый,
В глуши, как жизнь его печальная, сокрытый,
Почиет под одной фамильною плитой
Со многими, кому он сердцем был чужой...
Он умер - и давно... О нем воспоминанье
Хранят немногие, как старое преданье,
Довольно темное... И даже для меня
Темнее и темней тот образ день от дня...
Но есть мгновения... Спадают цепи лени
С измученной души - и память будит тени,
И длинный ряд годов проходит перед ней,
И снова он встает... И тот же блеск очей
Глубоких, дышащих таинственным укором,
Сияет горестным, но строгим приговором,
И то же бледное, высокое чело,
Как изваянное, недвижно и светло,
Отмечено клеймом божественной печати,
Подъемлется полно дарами благодати -
Сознания борьбы, отринувшей покой,
И року вечному покорности немой.

1843


Памяти одного из многих

В больной груди носил он много, много
Страдания,- но было ли оно
В нем глубоко и величаво-строго,
Или в себя неверия полно -
Осталось тайной. Знаем мы одно,
Что никогда ни делом, ниже словом
Для нас оно не высказалось новым...

Вопросам, нас волнующим, и он,
Холодности цинизма не питая,
Сочувствовал. Но, видимо страдая,
Не ими он казался удручен.
Ему, быть может, современный стон
Передавал неведомые звуки
Безвременной, но столь же тяжкой муки.

Хотел ли он страдать, как сатана,
Один и горд - иль слишком неуверен
В себе он был,- таинственно темна
Его судьба; но нас, как письмена,
К себе он влек, к которым ключ потерян,
Которых смысл стремимся разгадать
Мы с жадного надеждой - много знать.

А мало ль их, пергаментов гнилых,
Разгадано без пользы? Что ж за дело!
Пусть ложный след обманывал двоих,
Но третий вновь за ним стремится смело...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Таков удел, и в нем затаено
Всеобщей жизни вечное зерно.

И он, как все, он шел дорогой той,
Обманчивой, но странно-неизбежной.
С иронией ли гордою и злой,
С надеждою ль, волнующей мятежно,
Но ей он шел; в груди его больной
Жила одна, нам общая тревога...
Страдания таилось много, много.

И умер он - как многие из нас
Умрут, конечно,- твердо и пристойно;
И тень его в глубокой ночи час
Живых будить не ходит беспокойно.
И над его могилою цветут,
Как над иной, дары благой природы;
И соловьи там весело поют
В час вечера, когда стемнеют воды
И яворы старинные заснут,
Качаяся под лунными лучами
В забвении зелеными главами.

<1844>


Песня духа над Хризалидой

              1

   Ты веришь ли в силу страданья,
Ты веришь ли в право святого восстанья,
Ты веришь ли в счастье и в небо, дитя?
О, если ты веришь - со мною, за мною!
Я дам тебе муки и счастья, хотя
	От тебя я не скрою,
	Что не дам я покою,
Что тебя я страданьем измучу, дитя!..

              2

   Ты ждешь ли от сна пробужденья,
Ты ждешь ли рассвета, души откровенья,
Ты чуешь ли душу живую, дитя?
О, если ты чуешь - со мною, за мною!
Сведу тебе с неба я душу, хотя
	От тебя я не скрою,
	Что безумной тоскою
По отчизне я душу наполню, дитя.

              3

   Меня ль одного ты любила,
Моя ль в тебе воля, моя ль в тебе сила,
Мое ли дыханье пила ты, дитя?
О, если мое,- то со мною, за мною!
Во мне ты исчезнешь любовью, хотя
	От тебя я не скрою,
	Что тобой не одною
Возвращусь я к покою и свету, дитя.

Июль 1845


Подражания

       1

  Песня в пустыне

Пускай не нам почить от дел
В день вожделенного покоя -
Еговы меч нам дан в удел,
Предуготованным для боя.

И бой, кровавый, смертный бой
Не утомит сынов избранья;
Во брани падших ждет покой
В святом краю обетованья.

Мы по пескам пустым идем,
Палимы знойными лучами,
Но указующим столпом
Егова сам идет пред нами.

Егова с нами - он живет,
И крепче каменной твердыни,
Несокрушим его оплот
В сердцах носителей святыни.

Мы ту святыню пронесли
Из края рабства и плененья -
Мы с нею долгий путь прошли
В смиренном чаяньи спасенья.

И в бой, кровавый, смертный бой
Вступить с врагами мы готовы:
Святыню мы несем с собой -
И поднимаем меч Еговы.

          2

      Проклятие

Да будет проклят тот, кто сам
Чужим поклонится богам
И - раб греха - послужит им,
Кумирам бренным и земным,
Кто осквернит Еговы храм
Служеньем идолам своим,
Или войдет, подобный псам,
С нечистым помыслом одним...
Господь отмщений, предков бог,
Ревнив, и яростен, и строг.

Да будет проклят тот вдвойне,
Кто с равнодушием узрит
Чужих богов в родной стране
И за Егову не отметит,
Не препояшется мечом
На Велиаровых рабов,
Иль укоснит изгнать бичом
Из храма торжников и псов.
Господь отмщений, предков бог,
Ревнив, и яростен, и строг.

Да будет трижды проклят тот,
Да будет проклят в род и в род,
Кто слезы лить о псах готов,
Жалеть о гибели сынов:
Ему не свят святой Сион,
Не дорог Саваофа храм,
Не знает, малодушный, он,
Что нет в святыни части псам,
Что Адонаи, предков бог,
Ревнив, и яростен, и строг.

<1852>


Предсмертная исповедь

   And lives as saints have died — a martyr.
            Byron *

           1

Он умирал один, как жил,
Спокойно горд в последний час;
И только двое было нас,
Когда он в вечность отходил.
Он смерти ждал уже давно;
Хоть умереть и не искал,
Он всё спокойно отстрадал,
Что было отстрадать дано.
И жизнь любил, но разлюбил
С тех пор, как начал понимать,
Что всё, что в жизни мог он взять,
Давно, хоть с горем, получил.
И смерти ждал, но верил в рок,
В определенный жизни срок,
В задачу участи земной,
В связь тела бренного с душой
Неразделимо; в то, что он
Не вовсе даром в мир рожден;
Что жизнь — всегда он думал так -
С известной целью нам дана,
Хоть цель подчас и не видна,—
Покойник страшный был чудак!

           2

Он умирал... глубокий взгляд
Тускнел заметно; голова
Клонилась долу, час иль два
Ему еще осталось жить,
Однако мог он говорить.
И говорить хотел со мной
Не для того, чтоб передать
Кому поклон или привет
На стороне своей родной,
Не для того, чтоб завещать
Для мира истину,— о нет!
Для новых истин слишком он
Себе на горе был умен!
Хотел он просто облегчить
Прошедшим сдавленную грудь
И тайный ропот свой излить
Пред смертью хоть кому-нибудь;
Он также думал, может быть,
Что, с жизнью кончивши расчет,
Спокойней, крепче он уснет.

           3

И, умирая, был одним,
Лишь тем одним доволен он,
Что смертный час его ничьим
Участьем глупым не смущен;
Что в этот лучший жизни час
Не слышит он казенных фраз,
Ни плача пошлого о том,
Что мы не триста лет живем,
И что закрыть с рыданьем глаз
На свете некому ему.
О да! не всякому из нас
Придется в вечность одному
Достойно, тихо перейти;
Не говорю уже о том,
Что трудно в наши дни найти,
Чтоб с гордо поднятым челом
В беседе мудрой и святой,
В кругу бестрепетных друзей,
Среди свободных и мужей,
С высоким словом на устах
Навек замолкнуть иль о той
Желанной смерти, на руках
Души избранницы одной,
Чтобы в лобзании немом,
В минуте вечности — забыть
О преходящем и земном
И в жизни вечность ощутить.

           4

Он умирал... Алел восток,
Заря горела... ветерок
Весенней свежестью дышал
В полуоткрытое окно,—
Лампады свет то угасал,
То ярко вспыхивал; темно
И тихо было всё кругом...
Я говорил, что при больном
Был я один... Я с ним давно,
Почти что с детства, был знаком.
Когда он к невским берегам
Приехал после многих лет
И многих странствий по пескам
Пустынь арабских, по странам,
Где он — о, суета сует!—
Целенье думал обрести
И в волнах Гангеса святых
Родник живительный найти
И где под сенью пальм густых
Набобов видел он одних,
Да утесненных и рабов,
Да жадных к прибыли купцов.
Когда, приехавши больной,
Измученный и всем чужой
В Петрополе, откуда сам,
Гонимый вечною хандрой,
Бежал лет за пять, заболел
Недугом смертным,— я жалел
О нем глубоко: было нам
Обще с ним многое; судить
Я за хандру его не смел,
Хоть сам устал уже хандрить.

           5

Его жалел я... одинок
И боле был он; говорят,
Что в этом сам он виноват...
Судить не мне, не я упрек
Произнесу; но я слыхал,
Бывало, часто от него,
Что дружелюбней ничего
Он стад бараньих не видал.
«Львы не стадятся»,— говорил,
Бывало, часто он, когда
И горд, и смел, и волен был;
Но если горд он был тогда,
За эту гордость заплатил
Он, право, дорого: тоской
Тяжелой, душной; он родных
Забыл давно уже; друзей,
Хоть прежде много было их,
Печальной гордостью своей
И едкой злостию речей
Против себя вооружил.
И точно, в нем была странна
Такая гордость: сатана
Его гордее быть не мог.
Он всех так нагло презирал
И так презрительно молчал
На каждый дружеский упрек,
Что только гений или власть
Его могли бы оправдать...
А между тем ему на часть
Судьба благоволила дать
Удел и скромный, и простой.
Зато, когда бы мог прожить
Спокойно он, как и другой,
И с пользой даже, может быть,
Он жил, томясь тоскою злой,
И, словно чумный, осужден
Был к одинокой смерти он.

           6

Но я жалел о нем... Не раз,
Когда, бездействием томясь,
В иные дни он проклинал
Себя и рок, напоминал
Ему о жизни я былой
И память радостных надежд
Будил в душе его больной,
И часто, не смыкая вежд,
Мы с ним сидели до утра
И говорили, и пора
Волшебной юности для нас,
Казалось, оживала вновь
И наполняла, хоть на час,
Нам сердце старая любовь
Да радость прежняя... Опять
Переживался ряд годов
Беспечных, счастливых; светлей
Нам становилось: из гробов
Вставало множество теней
Знакомых, милых... Он рыдал
Тогда, как женщина, и звал
Невозвратимое назад;
И я любил его, как брат,
За эти слезы, умолял
Его забыть безумный бред
И жить как все, но мне в ответ
Он улыбался — этой злой
Улыбкой вечною, змеей
По тонким вившейся устам...
Улыбка та была страшна,
Но обаятельна: она
Противоречила слезам,
И между тем я даже сам
Тогда смеяться был готов
Своим словам: благодаря
Змее-улыбке смысл тех слов
Казался взят из букваря.
Так было прежде, и таков
Он был до смерти; вечно тверд,
Он умер зол, насмешлив, горд.

           7

Он долго тяжело дышал
И бледный лоб рукой сжимал,
Как бы борясь в последний раз
С земными муками; потом,
Оборотясь ко мне лицом,
Сказал мне тихо: «Смертный час
Уж близок... правда или нет,
Но в миг последний, говорят,
Нас озаряет правды свет
И тайна жизни нам ясна
Становится — увы! навряд!
Но — может быть! Пока темна
Мне жизнь, как прежде». И опять
Он стал прерывисто дышать
И ослабевшей головой
Склонился... Несколько минут
Молчал и, вновь борясь с мечтой,
Он по челу провел рукой.
«Вот наконец они заснут —
Изочтены им были дни —
Они заснут... но навсегда ль?»—
Сказал он тихо.— «Кто они?»—
С недоуменьем я спросил.
«Кто? — отвечал он.— Силы! Жаль
Погибших даром мощных сил.
Но точно ль даром? Неужель
Одна лишь видимая цель
Назначена для этих сил?
О нет! я слишком много жил,
Чтоб даром жить. Отец любви,
Огня-зиждителя струю,
Струю священную твою
Я чувствовал в своей крови,
Страдал я, мыслил и любил —
Довольно... я недаром жил».
Замолк он вновь; но для того,
Чтоб в памяти полней собрать
Пути земного своего
Воспоминанья, он отдать
Хотел отчет себе во всем,
Что в жизни он успел прожить,
И, приподнявшися потом,
Стал тихо, твердо говорить.
Я слушал... В памяти моей
Доселе исповедь жива;
Мне часто в тишине ночей
Звучат, как медь, его слова.

           8

«Еще от детства, — начал он,—
Судьбою был я обречен
Страдать безвыходной тоской,
Тоской по участи иной,
И с верой пламенною звать
С небес на землю благодать.
И рано с мыслью свыкся я,
Что мы другого бытия
Глубоко падшие сыны.
Я замечал, что наши сны
Полней, свободней и светлей
Явлений бедных жизни сей;
Что нечто сдавленное в нас
Наружу просится подчас
И рвется жадно на простор;
Что звезд небесных вечный хор
К себе нас родственно зовет;
Что в нас окованное ждет
Минуты цепи разорвать,
Чтоб целый новый мир создать,
И что, пока еще оно
В темнице тела пленено,
Оно мечтой одной живет;
И, чуть лишь враг его заснет,
В самом себе начнет творить
Миры, в которых было б жить
Ему не тесно... То мечта
Была пустая или нет,
Мне скоро вечность даст ответ.
Но, правда то или мечта,
Причина грез моих проста:
Я слишком гордым создан был,
Я слишком высоко ценил
В себе частицу божества,
Ее священные права,
Ее свободу; а она
Давно, от века попрана,
И человек, с тех пор как он,
Змеей лукавой увлечен,
Добро и зло равно познал,
От знанья счастье потерял.

           9

Я сам так долго был готов
Той гордости иных основ
Искать в себе и над толпой
Стоять высоко головой,
И думал гения залог
Носить в груди, и долго мог
Себя той мыслью утешать,
Что на челе моем печать
Призванья нового лежит,
Что, рано ль, поздно ль, предлежит
Мне в жизни много совершить
И что тогда-то, может быть,
Вполне оправдан буду я;
Потом, когда душа моя
Устала откровений ждать,
Призванья нового, мечтать
И грезить стал я как дитя
О лучшей участи, хотя
Не о звездах, не о мирах,
Но о таких же чудесах:
О том, что по природе я
К иным размерам бытия
Земного предназначен был,
Что гордо голову носил
Недаром я и что придет
Пора, быть может, мне пошлет
Судьба богатство или власть.
Увы, увы! так страшно пасть
Давно изволил род людской,
Что не гордится он прямой
Единой честию своей,
Что он забыл совсем о ней
И что потеряно навек
Святое слово — человек.

           10

Да — этой гордостью одной
Страдал я... Слабый и больной,
Ее я свято сохранил
И головы не преклонил
Ни перед чем: печален, пуст
Мой бедный путь, но ложью уст
Я никогда не осквернил,
Еговы имени не стер
Я чуждым именем с чела;
И пусть на мне лежит укор,
Что жизнь моя пуста была.
Я сохранил, как иудей,
Законы родины моей,
Я не служил богам иным,
Хотя б с намереньем благим,
Я жизни тяжесть долго нес,
Я пролил много жгучих слез,
Теряя то, чем мог владеть,
Когда б хотел преодолеть
Вражду к кумирам или лгать
Себе и людям; но страдать
Я предпочел, я верен был
Священной правде, и купил
Страданьем право проклинать...
Не рок, конечно, нет, ему
Я был покорен одному
И, зная твердо наперед,
Что там иль сям, наверно, ждет
Потеря новая, на зов
Идти смиренно был готов.

           11

Я был один, один всегда,
Тогда ль, как в детские года
Подушку жарко обнимал
И ночи целые рыдал;
Тогда ль, как юношей потом,
Глухой и чуждый ко всему,
Что ни творилося кругом,
Стремился жадно к одному
И часто всем хотел сказать:
"О Марфа, Марфа! есть одно,
Что на потребу нам дано...
Пора благую часть избрать!"
Тогда ль, когда, больной и злой,
Как дикий волк, в толпе людской
Был отвергаем и гоним,
И эгоистом прозван злым,
И сам вражды исполнен был,
Вражды ко псам, вражды жида,
Зане я искренно любил;
Я был один, один всегда.
Увы! кто прав, кто виноват?
Другие, я ли? Но, как брат,
Других любил я, и прости
Мне гордость, Боже, но вести
К свободе славы Божьих чад
Хотел я многих... Сердце грусть
Стесняет мне при мысли той;
Любил я многих, молодой,
Святой любовью, да — и пусть
Я был непризнанный пророк,
Но не на мне падет упрек,
Когда досель никто из них
Нейдет дорогой Божьих чад;
И пусть из уст безумцев злых
Вослед проклятья мне гремят
И обвиненья за разврат;
Я жил недаром!»

           12

                 Смолкнул он
И вновь склонился, утомлен,
Отягощенной головой.
Молчал я... Грустно предо мной
Годов минувших длинный ряд,
Прожитых вместе, проходил,
И понял я, за что любил
Его я пламенно, как брат.
Да, снова всё передо мной
Былое ожило... и он,
Ребенок, бледный и больной,
Судьбой на муки обречен,
Явился мне: предстал опять
Тогда души моей очам
Старинный, тесный, мрачный храм,
Куда он уходил рыдать,
Где в темноте, вдали, в углу,
Моленье жаркое лилось,
Где, распростертый на полу,
Он пролил много жгучих слез,
Где он со стоном умолял
Того, чей Лик вдали сиял,
Ему хоть каплю веры дать
И где привык он ожидать
Явлений женщины одной...
Я видел снова пред собой
Патриархально-тихий дом
И мук семейных целый ряд,
Упреки матери больной,
Однообразных пыток ряд
И ряд печальных сцен порой...
Молчал я, голову склоня,
В раздумье тяжком, для меня
Он был оправдан... Тяжело
Вздохнул опять тогда больной,
И вновь горячее чело
Он обмахнул себе рукой.

           13

«Но ты любил»,— я начал речь,
Желая мысль его отвлечь
От слишком тяжких бытия
Вопросов к грезам юных лет,
С которыми, как думал я,
Покинуть веселее свет.
«Любил ты, кажется, не раз?»—
Я продолжал; но он в ответ
Как будто грезил тихо: «Нас,—
Он говорил,— еще детей
Друг другу прочили, и с ней
Мы свыклись... Бедный ангел мой!
Теперь ты снова предо мной
Сияешь, девственно-чиста
И простодушна... Вот места,
Знакомые обоим нам,—
Пригорок, роща; там и сям
Еще не смолкли голоса
И стад мычанье, хоть роса
Ночная падает... горит
Зарею алой неба свод,
И скоро ярко заблестит
Звезд величавый хоровод;
И мы одни: привольно нам,
Как детям, под шатром небес,
И вместе странно... Близок лес,
Вечерний шепот по ветвям
Уж начался, и робко мне
Ты руку жмешь, и локон твой,
Твой длинный локон над щекой
Скользит моей; она в огне.
Не видишь ты, она горит,
По телу сладостно бежит
Досель неведомая дрожь...
Мы были дети, да и кто ж
Нас разлучал тогда? Росли
Мы вместе... бедный ангел мой,
Моей сестрой, моей женой
Тебя от детства нарекли,
Чтобы с бесчувственностью злой
Обоим нам потом сказать:
"Прошла ребячества пора,—
Ведь это всё была игра;
Идите врозь теперь страдать".

           14

И говорят, я сам виной,
Как и всего, потери той...
Не та беда, что одинок
Я в Божьем мире брошен был,
Что слишком долог был бы срок,
Когда бы я соединил
Свою судьбу с ее судьбой...
И это правда, может быть;
Но свято гордости служить
Привык я, бедный ангел мой,
Любя тебя, тебе одной
Служа безумно... Ты могла
Любить того лишь, чье чело
Всегда подъято и светло.
Ты так горда, чиста была!
В тебе я сам же разбудил
Борьбу души мятежных сил,
Любовь к избранникам богов,
Презрение к толпе рабов.
О да! ты мною создана,
И ты со мной осуждена.
Меня, быть может, проклинать
В часы недуга ты могла;
Но ты не властна презирать
Того, чья жизнь всегда была
Неукротимою борьбой...
И чист, и светел образ мой
Среди вражды, среди клевет,
Быть может, пред одной тобой,
Мой бедный ангел лучших лет.

           15

И помню: душно, тяжело
Обоим было нам; легло,
Казалось, что-то между нас.
Одни в гостиной, у окна
Мы были; но за нами глаз
Следил чужой; была больна,
Была, как тень, бледна она,
И лихорадки блеск больной
Сверкал в задумчивых очах...
Мне было тяжко; мне во прах
Упасть хотелось перед ней
И руку бледную прижать
К горячей голове моей
И, как дитя, пред ней рыдать.
Но странен был наш разговор.
В ее лице немой укор
Порой невольно мне мелькал...
Укор за то, что я не лгал
Перед другими, перед ней,
Пред гордой совестью своей;
Укор за то, что я любил,
Что я любимым быть хотел,
Всей полнотой душевных сил
Любимым быть, что, горд и смел,
Хотел пред ней всегда сиять,
Хотел бороться и страдать;
Но вечно выше быть судьбы
Среди страданий и борьбы...
Молчали грустно мы... Потом
Я говорить хотел о том,
Что нас разрознило; она
Безмолвно слушала — грустна,
Покорна, голову склоня;
И вдруг, поднявши на меня
Болезненно сверкавший взгляд,
Сказала тихо, что "навряд
Другие это всё поймут",
Что "так на свете не живут".

           16

Я долго по свету бродил,
С тех пор как рок нас разделил;
Но, видно, так судил уж Бог,—
Ее я позабыть не мог,
Не потому, чтобы одна
Была любима мной она,
Не потому, чтоб истощил
Избыток всех душевных сил
Я в страсти той; еще не раз
Любил я, может быть, сильней
И пламенней, но каждый час
Страданья с мыслию о ней
Сливался странно... Часто мне
Она являлася во сне,
Почти всегда в толпе чужих,
Почти всегда больна, робка,
С упреком на устах немых;
И безотрадная тоска
Меня терзала. Ты видал,
Что я, как женщина, рыдал
В часы иные... Или есть
Родство существ? Увы! Бог весть!
Но знаю слишком я одно,
Что было бытие мое,
Назло рассудку, без нее
Отравлено и неполно.
Но будет... вновь меня тоска
Начнет терзать, а смерть близка.
В себе присутствие ее
Я начинаю ощущать...
Зачем земное бытие
В устах с проклятьем покидать?
Благословение всему,
Благословение уму,
За то что Он благословлять
До смерти жизнь нам запретил.
Благословение судьбе,
Благословение борьбе,
Хотя бесплодной, наших сил!
Дай руку мне... открой окно,
Прекрасно... так! Еще темно,
Но загорелась неба твердь...
Туда, туда! Авось хоть смерть
С звездами нас соединит,
И к бездне света отлетит
Частица светлая моя.
Авось ее недаром я,
Как клад заветный, сохранил.
Но, так иль иначе, я жил!»

           17

И с этим словом на устах
Замолк он: больше не слыхал
Ни звука я; в моих руках
Я руку хладную держал
И думал, что забылся он.
И точно, будто в тихий сон
Он погрузился... Ничего
В чертах измученных его
Не изменилось; так же зла
Улыбка вечная была,
И так же горд и грустен взгляд.
Мне было тяжко... Никогда
Лучу дневному не был рад
Я так от сердца, как тогда;
Вставало солнце, и в окно
Блеснуло, юное всегда,
Всегда прекрасное равно,
И озарило бедный прах,
Мечтавший так же, как оно,
Лучами вечными сиять,
И на измученных чертах
Еще не стертую печать,
Недавней мысли грустный след,
Всему насмешливый привет.

* И живет, как умирают святые, — мучеником. Байрон (англ.). — Ред.

Февраль 1846


Призрак

Проходят годы длинной полосою,
Однообразной цепью ежедневных
Забот, и нужд, и тягостных вопросов;
От них желаний жажда замирает,
И гуще кровь становится, и сердце,
Больное сердце, привыкает к боли;
Грубеет сердце: многое, что прежде
В нем чуткое страданье пробуждало,
Теперь проходит мимо незаметно;
И то, что грудь давило прежде сильно
И что стряхнуть она приподнималась,
Теперь легло на дно тяжелым камнем;
И то, что было ропотом надежды,
Нетерпеливым ропотом, то стало
Одною злобой гордой и суровой,
Одним лишь мятежом упорным, грустным,
Одной борьбой без мысли о победе;
И злобный ум безжалостно смеется
Над прежними, над светлыми мечтами,
Зане вполне, глубоко понимает,
Как были те мечты несообразны
С течением вещей обыкновенным.

Но между тем с одним лишь не могу я
Как с истиной разумной примириться,
Тем примиреньем ненависти вечной,
В груди замкнутой ненависти...— Это
Потеря без надежды, без возврата,
Потеря, от которой стон невольный
Из сердца вырывается и трепет
Объемлет тело,— судорожный трепет!..

Есть призрак... В ночь бессонную ль, во сне ли
Мучительно-тревожном он предстанет,
Он — будто свет зловещей, но прекрасной
Кометы - сердце тягостно сжимает
И между тем влечет неотразимо,
Как будто есть меж ним и этим сердцем
Неведомая связь, как будто было
Возможно им когда соединенье.

Еще вчера явился мне тот призрак,
Страдающий, болезненный... Его я
Не назову по имени; бывают
Мгновения, когда зову я этим
Любимым именем все муки жизни,
Всю жизнь... Готов поверить я, что демон,
Мой демон внутренний, то имя принял
И образ тот... Его вчера я видел...

Она была бледна, желта, печальна,
И на ланитах впалых лихорадка
Румянцем жарким разыгралась; очи
Сияли блеском ярким, но холодным,
Безжизненным и неподвижным блеском...
Она была страшна... была прекрасна...
«О, вы ли это?»,— я сказал ей. Тихо
Ее уста зашевелились, речи
Я не слыхал,— то было лишь движенье
Без звука, то не жизнь была, то было
Иной и внешней силе подчиненье —
Не жизнь, но смерть, подъятая из праха
Могущественной волей чуждой силы.

Мне было бесконечно грустно... Стоны
Из груди вырвались,— то были стоны
Проклятья и хулы безумно-страшной,
Хулы на жизнь... Хотел я смерти бледной
Свое дыханье передать, и страстно
Слились мои уста с ее устами...
И мне казалось, что мое дыханье
Ее насквозь проникло,— очи в очи
У нас гляделись, зажигались жизнью
Ее глаза, я видел...
               Смертный холод
Я чувствовал...
          И целый день тоскою
Терзался я, и тягостный вопрос
Запал мне в душу: для чего болезнен
Сопутник мой, неотразимый призрак?
Иль для чего в душе он возникает
Не иначе... Иль для чего люблю я
Не светлое, воздушное виденье,
Но тот больной, печальный, бледный призрак.

Август 1845


Прости

     I only know - we loved in vain -
     I only feel - farewell, farewell!
                          Byron*

Прости!.. Покорен воле рока,
Без глупых жалоб и упрека,
Я говорю тебе: прости!
К чему упрек? Я верю твердо,
Что в нас равно страданье гордо,
Что нам одним путем идти.

Мы не пойдем рука с рукою,
Но память прошлого с собою
Нести равно осуждены.
Мы в жизнь, обоим нам пустую,
Уносим веру роковую
В одни несбыточные сны.

И пусть душа твоя нимало
В былые дни не понимала
Души моей, любви моей...
Ее блаженства и мученья
Прошли навек, без разделенья
И без возврата... Что мне в ней?

Пускай за то, что мы свободны,
Что горды мы, что странно сходны,
Не суждено сойтиться нам;
Но все, что мучит и тревожит,
Что грудь сосет и сердце гложет,
Мы разделили пополам.

И нам обоим нет спасенья!..
Тебя не выкупят моленья,
Тебе молитва не дана:
В ней небо слышит без участья
Томленье скуки, жажду счастья,
Мечты несбыточного сна...

* Лишь знаю: тщетно мы любили,
  Лишь чувствую: прощай, прощай!
Байрон (перевод Ап.Григорьева).- Ред.

Сентябрь 1844


* * *

Прости меня, мой светлый серафим,
Я был на шаг от страшного признанья;
Отдавшись снам обманчивым моим,
Едва я смог смирить в себе желанье
С рыданием упасть к ногам твоим.
Я изнемог в борьбе с безумством страсти,
Я позабыл, что беспощадно строг
Закон судьбы неумолимой власти,
Что мера мук и нравственных несчастий
Еще не вся исполнилась... Я мог
За звук один, за милый звук привета,
За робкий звук, слетевший с уст твоих
В доверчивый самозабвенья миг,-
Взять на душу тяжелый гнет ответа
Перед судом небесным и земным
В судьбе твоей, мой светлый серафим!
Мне снился сон далеких лет волшебный,
И речь младенчески приветная твоя
В больную грудь мне влагою целебной
Лилась, как животворная струя...
Мне грезилось, что вновь я молод и свободен...
Но если б я свободен даже был...
Бог и тогда б наш путь разъединил,
И был бы прав суровый суд господень!
Не мне удел с тобою был бы дан...
Я веком развращен, сам внутренне развратен;
На сердце у меня глубоких много ран
И несмываемых на жизни много пятен...
Пускай могла б их смыть одна слеза твоя,-
Ее не принял бы правдивый судия!

<1857>


* * *

Прощай и ты, последняя зорька,
   Цветок моей родины милой,
Кого так сладко, кого так горько
   Любил я последнею силой...

Прости-прощай ты и лихом не вспомни
   Ни снов тех безумных, ни сказок,
Ни этих слез, что было дано мне
   Порой исторгнуть из глазок.

Прости-прощай ты — в краю изгнанья
   Я буду, как сладким ядом,
Питаться словом последним прощанья,
   Унылым и долгим взглядом.

Прости-прощай ты, стемнели воды...
   Сердце разбито глубоко...
За странным словом, за сном свободы
   Плыву я далёко, далёко...

Июнь (?) 1858, Флоренция


* * *

Прощай, прощай! О, если б знала ты,
Как тяжело, как страшно это слово...
От муки разорваться грудь готова,
А в голове больной бунтуют снова
Одна другой безумнее мечты.

Я гнал их прочь, обуздывая властью
Моей любви глубокой и святой;
В борьбу и в долг я верил, веря счастью;
Из тьмы греха исторгнут чистой страстью,
Я был царем над ней и над собой.

Я, мучася, ревнуя и пылая,
С тобою был спокоен, чист и тих,
Я был с тобою свят, моя святая!
Я не роптал - главу во прах склоняя,
Я горько плакал о грехах своих.

Прощай! прощай!.. Вновь осужден узнать я
На тяжкой жизни тяжкую печать
Не смытого раскаяньем проклятья...
Но, испытавший сердцем благодать, я
Теперь иду безропотно страдать.

<1857>


Прощание с Петербургом

Прощай, холодный и бесстрастный,
Великолепный град рабов,
Казарм, борделей и дворцов,
С твоею ночью гнойно-ясной,
С твоей холодностью ужасной
К ударам палок и кнутов,
С твоею подлой царской службой,
С твоим тщеславьем мелочным,
С твоей чиновнической ... ,
Которой славны, например,
И Калайдович, и Лакьер,
С твоей претензией - с Европой
Идти и в уровень стоять...
Будь проклят ты, ... !

Февраль 1846


* * *

Расстались мы - и встретимся ли снова,
И где и как мы встретимся опять,
То знает бог, а я отвык уж знать,
Да и мечтать мне стало нездорово...
Знать и не знать - ужель не всё равно?
Грядущее - неумолимо строго,
Как водится... Расстались мы давно,
И, зная то, я знаю слишком много...
Поверье то, что знание беда,-
Сбывается. Стареем мы прескоро
В наш скорый век. Так в ночь, от приговора,
Седеет осужденный иногда.

1845


* * *

С тайною тоскою,
Смертною тоской,
Я перед тобою,
Светлый ангел мой.

Пусть сияет счастье
Мне в очах твоих,
Полных сладострастья,
Томно-голубых.

Пусть душой тону я
В этой влаге глаз,
Все же я тоскую
За обоих нас.

Пусть журчит струею
Детский лепет твой,
В грудь мою тоскою
Льется он одной.

Не тоской стремленья,
Не святой слезой,
Не слезой моленья -
Грешною хулой.

Тщетно па распятье
Обращен мой взор -
На устах проклятье,
На душе укор.

1846 (?)


Старые песни, старые сказки

               Посвящены С-е Г-е К.

              1

Книга старинная, книга забытая,
   Ты ли попалась мне вновь —
Глупая книга, слезами облитая,
В годы, когда, для любви не закрытая,
   Душа понимала любовь!

С страниц пожелтелых, местами разорванных,
   Что это веет опять?
Запах цветов ли, безвременно сорванных,
Звуки ли струн, в исступлении порванных,
   Святой ли любви благодать?

Что бы то ни было,— книга забытая,
   О, не буди, не тревожь
Муки заснувшие, раны закрытые...
Прочь твои пятна, годами не смытые,
   И прочь твоя сладкая ложь!

Ждешь ли ты слез? Ожидания тщетные!—
   Ты на страницах своих
Слез сохранила следы неисчетные;
Были то первые слезы, заветные,
   Да что ж было проку от их?

В годы ли детства с моления шепотом,
   Ночью бессонной потом,
Лились те слезы с рыданьем и ропотом,—
Что мне за дело? Изведан я опытом,
   С надеждой давно незнаком.

Знать я на суд тебя, книга лукавая,
   Перед рассудком готов —
Ты содрогнешься пред ним как неправая:
Ты облила своей сладкой отравою
   Ряд даром прожитых годов...

              2

В час томительного бденья,
В час бессонного страданья
О тебе мои моленья,
О тебе мои стенанья.

И тебя, мой ангел света,
Озарить молю я снова
Бедный путь — лучом привета,
Звуком ласкового слова.

Но на зов мой безответна —
Тишина и тьма ночная...
Безраздельна, беспредметна
Грусть бесплодная, больная!

Или то, что пережито,
Как мертвец, к стенаньям глухо,
Как эдем, навек закрыто
Для отверженного духа?

Отчего же сердце просит
Всё любви, не уставая,
И упорно память носит
Дней утраченного рая?

Отчего в часы томленья,
В ночь бессонную страданья
О тебе мои моленья,
О тебе мои стенанья?

              3

Бывают дни... В усталой и разбитой
Душе моей огонь, под пеплом скрытый,
Надежд, желаний вспыхнет... Снова, снова
Больная грудь высоко подыматься,
И трепетать, и чувствовать готова,
И льются слезы... С ними жаль расстаться,
Так хороши и сладки эти слезы,
Так верится в несбыточные грезы.

Одной тебе, мой ангел, слезы эти,
Одной тебе... О, верь, ничто на свете
Не выжмет слез из глаз моих иное...
Пускай любви, пускай я воли жажду,
В спокойствие закован ледяное,
Внутри себя я радуюсь и стражду,
Но образ твой с очами голубыми
Встречаю я рыданьями глухими.

              4

То летняя ночь, июньская ночь то была,
Когда они оба под старыми липами вместе бродили —
Казенная спутница страсти, по небу плыла
Луна неизбежная... Тихо листы говорили —
Всё было как следует, так, как ведется всегда,
Они только оба о вздоре болтали тогда.

Две тени большие, две тени по старой стене
За ними бежали и тесно друг с другом сливались.
И эти две тени большие — молчали оне,
Но, видно, затем, что давно уж друг другу сказались;
И чуть ли две тени большие в таинственный миг
Не счастливей были, умней чуть ли не были их.

Был вечер тяжелый и душный... и вьюга в окно
Стучала печально... в гостиной свеча нагорела —
Всё было так скучно, всё было так кстати темно —
Лицо ее ярким румянцем болезни алело;
Он был, как всегда, и насмешлив, и холодно зол,
Зевая, взял шляпу, зевая, с обычным поклоном ушел.

И только... Он ей не сказал на разлуку прости,
Комедией глупой не стал добиваться признанья,
И память неконченной драмы унес он в груди...
Он право хотел сохранить на хулу и роптанье —
И долго, и глупо он тешился праздной хулой,
Пока над ним тешился лучше и проще другой.

              5

Есть старая песня, печальная песня одна,
И под сводом небесным давно раздается она.

И глупая старая песня — она надоела давно,
В той песне печальной поется всегда про одно.

Про то, как любили друг друга — человек и жена,
Про то, как покорно ему предавалась она.

Как часто дышала она тяжело-горячо,
Головою склоняяся тихо к нему на плечо.

И как божий мир им широк представлялся вдвоем,
И как трудно им было расстаться потом.

Как ему говорили: «Пускай тебя любит она —
Вы не пара друг другу», а ей: «Ты чужая жена!»

И как умирал он вдали изнурен, одинок,
А она изнывала, как сорванный с корня цветок.

Ту глупую песню я знаю давно наизусть,
Но — услышу ее — на душе безысходная грусть.

Та песня — всё к тем же несется она небесам,
Под которыми весело-любо свистать соловьям,

Под которыми слышен страстный шепот листов
И к которым восходят испаренья цветов.

И доколе та песня под сводом звучит голубым,
Благородной душе не склониться во прахе пред ним.

Но, высоко поднявши чело, на вражду, на борьбу,
Видно, звать ей надменно всегда лиходейку-судьбу.

              6

Старинные, мучительные сны!
Как стук сверчка иль визг пилы железной,
Как дребезжанье порванной струны,
Как плач и вой о мертвом бесполезный,
Мне тягостны мучительные сны.

Зачем они так дерзко неотвязны,
Как ночи финские с их гнойной белизной,—
Зачем они терзают грудь тоской?
Зачем безумны, мутны и бессвязны,
Лишь прожитым одним они полны —
Те старые, болезненные сны?

   И от души чего теперь им надо?
Им — совести бичам и выходцам из ада,
   Со дна души подъявшимся змеям?
Иль больше нечего сосать им жадно там?
   Иль жив доселе коршун Прометея,
   Не разрешен с Зевесом старый спор,
   И человек, рассеять дым не смея,
Привык лишь проклинать свой страшный приговор?

   Или за миром призрачных явлений,
Нам тщетно суждено, бесплодно жизнь губя,
   Искать себя, искать тебя,
О разрушения зиждительного гений?
Пора, пора тебе, о демон мировой,
   Разбить последние оплоты
И кончить весь расчет с дряхлеющей землей...

Уже совершены подземные работы,
Основы сущего подкопаны давно...
Давно создание творцом осуждено,
               Чего ж ты ждешь еще?...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Июль 1846


* * *

Страданий, страсти и сомнений
Мне суждено печальный след
Оставить там, где добрый гений
Доселе вписывал привет...

Стихия бурная, слепая,
Повиноваться я привык
Всему, что, грудь мою сжимая,
Невольно лезет на язык...

Язык мой - враг мой, враг издавна...
Но, к сожаленью, я готов,
Как христианин православный,
Всегда прощать моих врагов.
И смолкнет он по сей причине,
Всегда как колокол звуча,
Уж разве в "метеорском чине"
Иль под секирой палача...

Паду ли я в грозящей битве
Или с "запоя" кончу век,
Я вспомнить в девственной молитве
Молю, что был де человек,
Который прямо, беззаветно
Порывам душу отдавал,
Боролся честно, долго, тщетно
И сгиб или усталый пал.

16 февраля 1858, Флоренция


Тайна скуки

Скучаю я,- но, ради Бога,
Не придавайте слишком много
Значенья, смысла скуке той.
Скучаю я, как все скучают...
О чем?.. Один, кто это знает,-
И тот давно махнул рукой.

Скучать, бывало, было в моде,
Пожалуй, даже о погоде
Иль о былом - что все равно...
А ныне, право, до того ли?
Мы все живем с умом без воли,
Нам даже помнить не дано.

И даже... Да, хотите - верьте,
Хотите - нет, но к самой смерти
Охоты смертной в сердце нет.
Хоть жить уж вовсе не забавно,
Но для чего ж не православно,
А самовольно кинуть свет?

Ведь ни добра, ни даже худа
Без непосредственного чуда
Нам жизнью нашей не нажить
В наш век пристойный... Часом ране
Иль позже - дьявол не в изъяне,-
Не в барышах ли, может быть?

Оставьте ж мысль - в зевоте скуки
Душевных ран, душевной муки
Искать неведомых следов...
Что вам до тайны тех страданий,
Тех фосфорических сияний
От гнили, тленья и гробов?..

1843


Тополю

   Серебряный тополь, мы ровни с тобой,
   Но ты беззаботно-кудрявой главой
Поднялся высоко; раскинул широкую тень
И весело шелестом листьев приветствуешь день.

Ровесник мой тополь, мы молоды оба равно
И поровну сил нам, быть может, с тобою дано -
Но всякое утро поит тебя божья роса,
Ночные приветно глядят на тебя небеса.

Кудрявый мой тополь, с тобой нам равно тяжело
Склонить и погнуть перед силою ветра чело...
Но свеж и здоров ты, и строен и прям,
   Молись же, товарищ, ночным небесам!

6 июля 1847


* * *

Хоть тихим блеском глаз, улыбкой, тоном речи
Вы мне напомнили одно из милых лиц
Из самых близких мне в гнуснейшей из столиц...
Но сходство не было так ярко с первой встречи...
Нет - я к вам бросился, заслыша первый звук
На языке родном раздавшийся нежданно...
Увы! речь женская доселе постоянно,
Как электричество, меня пробудит вдруг...
Мог ошибиться я... нередко так со мною
Бывало - и могло в сей раз законно быть...
Что я не облит был холодною водою,
Кого за то: судьбу иль вас благодарить?

6 декабря 1857, Флоренция


Цыганская венгерка

Две гитары, зазвенев,
   Жалобно заныли...
С детства памятный напев,
   Старый друг мой - ты ли?

Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
   Буйного похмелья,
   Горького веселья!

Это ты, загул лихой,
Ты - слиянье грусти злой
С сладострастьем баядерки -
   Ты, мотив венгерки!

Квинты резко дребезжат,
   Сыплют дробью звуки...
Звуки ноют и визжат,
   Словно стоны муки.

Что за горе? Плюнь, да пей!
   Ты завей его, завей
Веревочкой горе!
   Топи тоску в море!

Вот проходка по баскам
   С удалью небрежной,
А за нею - звон и гам
   Буйный и мятежный.

Перебор... и квинта вновь
   Ноет-завывает;
Приливает к сердцу кровь,
   Голова пылает.

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
С голубыми ты глазами, моя душечка!

Замолчи, не занывай,
   Лопни, квинта злая!
Ты про них не поминай...
   Без тебя их знаю!
В них хоть раз бы поглядеть
   Прямо, ясно, смело...
А потом и умереть -
   Плевое уж дело.
Как и вправду не любить?
   Это не годится!
Но, что сил хватает жить,
   Надо подивиться!
Соберись и умирать,
   Не придет проститься!
Станут люди толковать:
   Это не годится!
Отчего б не годилось,
   Говоря примерно?
Значит, просто все хоть брось...
   Оченно уж скверно!
Доля ж, доля ты моя,
   Ты лихая доля!
Уж тебя сломил бы я,
   Кабы только воля!
Уж была б она моя,
   Крепко бы любила...
Да лютая та змея,
   Доля,- жизнь сгубила.
По рукам и по ногам
   Спутала-связала,
По бессонныим ночам
   Сердце иссосала!
Как	болит, то ли болит,
   Болит сердце - ноет...
Вот что квинта говорит,
   Что басок так воет.

. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
Шумно скачут сверху вниз
   Звуки врассыпную,
Зазвенели, заплелись
   В пляску круговую.
Словно табор целый здесь,
   С визгом, свистом, криком
Заходил с восторгом весь
   В упоеньи диком.
Звуки шепотом журчат
   Сладострастной речи...
Обнаженные дрожат
   Груди, руки, плечи.
Звуки все напоены
   Негою лобзаний.
Звуки воплями полны
   Страстных содроганий...
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната,
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата...
Что за дело? ты моя!
Разве любит он, как я?
   Нет - уж это дудки!
Доля злая ты моя,
   Глупы эти шутки!
Нам с тобой, моя душа,
   Жизнью жить одною,
Жизнь вдвоем так хороша,
   Порознь - горе злое!
Эх ты, жизнь, моя жизнь...
К сердцу сердцем прижмись!
На тебе греха не будет,
А меня пусть люди судят,
   Меня бог простит...

Что же ноешь ты, мое
   Ретиво сердечко?
Я увидел у нее
   На руке колечко!..
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната!
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата!
Эх-ма, ты завей
   Веревочкой горе...
Загуляй да запей,
   Топи тоску в море!
Вновь унылый перебор,
   Звуки плачут снова...
Для чего немой укор?
   Вымолви хоть слово!
Я у ног твоих - смотри -
   С смертною тоскою,
Говори же, говори,
   Сжалься надо мною!
Неужель я виноват
 Тем, что из-за взгляда
Твоего я был бы рад
   Вынесть муки ада?
Что тебя сгубил бы я,
   И себя с тобою...
Лишь бы ты была моя,
   Навсегда со мною.
Лишь не знать бы только нам
Никогда, ни здесь, ни там
   Расставанья муки...
Слышишь... вновь бесовский гам,
   Вновь стремятся звуки...
В безобразнейший хаос
   Вопля и стенанья
Все мучительно слилось.
   Это - миг прощанья.
Уходи же, уходи,
   Светлое виденье!..
У меня огонь в груди
   И в крови волненье.
Милый друг, прости-прощай,
   Прощай - будь здорова!
Занывай же, занывай,
   Злая квинта, снова!
Как от муки завизжи,
   Как дитя от боли,
Всею скорбью дребезжи
   Распроклятой доли!
Пусть больнее и больней
   Занывают звуки,
Чтобы сердце поскорей
   Лопнуло от муки!

<1857>


Элегии

                   1

В час, когда утомлен бездействием душно-тяжелым
Или делом бесплодным — делом хуже безделья,—
Я под кров свой вхожу — и с какой-то тоской озираю
Стены, ложе да стол, на котором по глупой,
Старой, вечной привычке ищу поневоле глазами,
Нет ли вести какой издалека, худой или доброй
Все равно, лишь бы вести, и роюсь заведомо тщетно —
Так, чтоб рыться,— в бумагах... В час, когда
                                          обливает
Светом серым своим финская ночь комнату,— снова
Сердце болит и чего-то просит, хотя от чего-то
Я отрекся давно, заменил неизвестное что-то —
Глупое, сладкое что-то — суровым, холодно-
                                      печальным
Нечто... Пусть это нечто звучит душе одномерно,
Словно маятник старых часов,— зато для желудка
Это нечто здоровей... Чего тебе, глупое сердце?
Что за вестей тебе хочется? Знай себе, бейся
                                          ровнее,
Лучше будет, поверь... Вести о чем-нибудь малом,
Дурны ль они, хороши ль, только кровь понапрасну
                                           волнуют.
Лучше жить без вестей, лучше, чтоб не было даже
И желаний о ком да о чем-нибудь знать. И чего же
Надо тебе, непокорное, гордое сердце,— само ты
Хочешь быть господином, а просишь все уз да неволи,
Женской ласки да встречи горячей... За эти
Ласки да встречи — плохая расплата, не всё ли
Ты свободно любить, ничего не любя... не завидуй.
Бедное сердце больное — люби себе всё, или вовсе
Ничего не любя — от избытка любви одиноко,
Гордо, тихо страдай, да живи презрением вволю.

                   2

Будет миг... мы встретимся, это я знаю — недаром
Словно песня мучит меня недопетая часто
Облик тонко-прозрачный с больным лихорадки
                                     румянцем,
С ярким блеском очей голубых... Мы встретимся —
                                           знаю,
Знаю все наперед, как знал я про нашу разлуку.
Ты была молода, от жизни ты жизни просила,
Злилась на свет и людей, на себя, на меня еще
                                       злилась...
Злость тебе чудно пристала... но было бы трудно
                                             ужиться
Нам обоим... упорно хотела ты верить надеждам
Мне назло да рассудку назло... А будет время иное,
Ты устанешь, как я,— усталые оба, друг другу
Руку мы подадим и пойдем одиноко по жизни
Вез боязни измены, без мук душевных, без горя,
Да и без радости тоже — выдохшись поровну оба,
Мудрость рока сознавши. Дает он, чего мы не просим,
Сколько угодно душе — но опасно, поверье, мне, опасно
И просить, и желать — за минуты мы платим
Дорого. Стоит ли свеч игра?.. И притом же
Рано иль поздно — устанем... Нельзя ж поцелуем
Выдохнуть душу одним... Догорим себе тихо,
Но, догорая, мой друг, в пламень единый сольемся.

                   3

Часто мне говоришь ты, склонясь темно-русой
                                          головкой,
Робко взор опустив, о грустном и тяжком бывалом.
Бедный, напуганный, грустный ребенок, о, верь мне:
Нас с тобою вполне сроднило крепко — паденье.
Если б чиста ты была — то, знай, никогда б головою
Гордой я не склонился к тебе на колени и страстно
Не прильнул бы ни разу к маленькой ножке устами.
Только тому я раб, над чем безгранично владею,
Только с тобою могу я себе самому предаваться,
Предаваясь тебе... Подними же чело молодое,
Руку дай мне и встань, чтобы мог я упасть пред тобою.

Май 1846


* * *

Я вас люблю... что делать — виноват!
Я в тридцать лет так глупо сердцем молод,
Что каждый ваш случайный, беглый взгляд
Меня порой кидает в жар и холод...
И в этом вы должны меня простить,
Тем более, что запретить любить
Не может власть на свете никакая;
Тем более, что, мучась и пылая,
Ни слова я не смею вам сказать
И принужден молчать, молчать, молчать!..

Я знаю сам, что были бы преступны
Признанья или смысла лишены:
Затем, что для меня вы недоступны,
Как недоступен рай для сатаны.
Цепями неразрывными окован,
Не смею я, когда порой, взволнован,
Измучен весь, к вам робко подхожу
И подаю вам руку на прощанье,
Сказать простое слово: до свиданья!
Иль, говоря,— на вас я не гляжу.

К чему они, к чему свиданья эти?
Бессонницы — расплата мне за них!
А между тем, как зверь, попавший в сети,
Я тщетно злюсь на крепость уз своих.
Я к ним привык, к мучительным свиданьям...
Я опиум готов, как турок, пить,
Чтоб муку их в душе своей продлить,
Чтоб дольше жить живым воспоминаньем...
Чтоб грезить ночь и целый день бродить
В чаду мечты, под сладким обаяньем
Задумчиво опущенных очей!
Мне жизнь темна без света их лучей.

Да... я люблю вас... так глубоко, страстно,
Давно... И страсть безумную свою
От всех, от вас особенно таю.
От вас, ребенок чистый и прекрасный!
Не дай вам бог, дитя мое, узнать,
Как тяжело любить такой любовью,
Рыдать без слов, метаться, ощущать,
Что кровь свинцом расплавленным, не кровью,
Бежит по жилам, рваться, проклинать,
Терзаться ночи, дни считать тревожно,
Бояться встреч и ждать их, жадно ждать;
Беречься каждой мелочи ничтожной,
Дрожать за каждый шаг неосторожный,
Над пропастью бездонною стоять
И чувствовать, что надо погибать,
И знать, что бегство больше невозможно.

<1857>


* * *

   Я ее не люблю, не люблю...
   Это - сила привычки случайной!
   Но зачем же с тревогою тайной
На нее я смотрю, ее речи ловлю?

   Что мне в них, в простодушных речах
   Тихой девочки с женской улыбкой?
Что в задумчиво-робко смотрящих очах
   Этой тени воздушной и гибкой?

   Отчего же - и сам не пойму -
   Мне при ней как-то сладко и больно,
   Отчего трепещу я невольно,
Если руку ее на прощанье пожму?

Отчего на прозрачный румянец ланит
Я порою гляжу с непонятною злостью
   И боюсь за воздушную гостью,
   Что, как призрак, она улетит.

И спешу насмотреться, и жадно ловлю
Мелодически-милые, детские речи;
Отчего я боюся и жду с нею встречи?..
Ведь ее не люблю я, клянусь, не люблю.

<1853, 1857>


* * *

Я измучен, истерзан тоскою...
Но тебе, ангел мой, не скажу
Никогда, никогда, отчего я,
Как помешанный, днями брожу.

Есть минуты, что каждое слово
Мне отрава твое и что рад
Я отдать все, что есть дорогого,
За пожатье руки и за взгляд.

Есть минуты мучений и злобы,
Ночи стонов безумных таких,
Что, бог знает, не сделал чего бы,
Лишь упасть бы у ног у твоих.

Есть минуты, что я не умею
Скрыть безумия страсти своей...
О, молю тебя - будь холоднее,
И меня и себя пожалей!

<1857>

Всего стихотворений: 82