Борис Васильевич Буткевич (Бета) (1895-1931)

• Биография

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

Да, в этой лунной тишине 
(Светлеют жалюзи у дачи), 
Еще слышней, еще страшней 
Напуганный стремглав прискачет! 
Падет с коня, шатнется конь, 
(Белеет мыло, храп белеет), 
А облачное молоко 
Луной осеребрилось злее. 
И в запахах, любезных мне 
(Дух кожи, пота) -- дрожь отваги, 
Прочту при лунной новизне 
От пота теплые бумаги. 
Поверх следов карандаша 
Теней занятные движенья, 
Но остро заболит душа 
Конца почуяв приближенье. 
-- Ну, что же, если час настал; 
Ну, что же, пусть приговорили!.. 
Уж выехали там с поста 
И едут молча. Закурили. 
Скрип кожи, скок и конский топ: 
По темным клумбам -- темный всадник... 
А в небе серебристый скоп, 
И пуст тенистый палисадник. 

Летают в воздухе святом, 
Неслышно пропадают птицы. 
Над ровным лугом -- желтый дом, 
А дух на воле и томится. 
Есть в облаках сиянье льдин, 
В пруду метнулась рыба кругом, 
И в этот полдень я один 
Дышу томительным испугом. 
Так жадно думаю о Вас, 
И расцветают все движенья, 
Далеких губ, далеких глаз 
Влиятельное выраженье. 
А вот счастливая рука: 
Она имеет тяжесть тела; 
Святая кровь -- ее река -- 
Высоким шумом прошумела. 
И смелый голос надо мной 
Поет неслышными словами, 
А небо с той же синевой 
И уплывающими льдами. 

    Без границы и без края
    Верю, знал ты, умирая,
    Моря вольные края...
    Что твоя душа -- моя.
    И. Бунин

Сквозь сон напуган ознобом, круженьем, 
Очнулся я. Один без сна. 
Сквозь сучья черные так четко, без движенья, 
В мороз светилася луна... 
. . . . . . . . . . 
Кто-то канул, захлебнулся, 
Кладью, вещью упал, лежит, 
А кто-нибудь усмехнулся 
Стоя у этой межи. 
И больно сердцу, еще обидней, 
Когда уходишь в странный предел 
Тот, кого сердца глаз увидел, 
Кто для сердца сердцем же пел. 
. . . . . . . . . . 
Ибо серебрятся в душах человеческих 
И уходят с ними с земли 
Чудодейственные, чудодейские 
Белопарусные корабли. 
. . . . . . . . . . 
Но сам я, носивший конника шпоры, 
Ездивший в ухавшем броневике, 
Все-таки думаю, что яростные споры 
Мы будем кончать с клинком в руке. 

Здорово, снег. С утра твой полусвет 
Роднит меня с надменным Петербургом, 
И тонкий шпиль над крепостью, над бургом, 
В буран сквозящий, радостью воспет. 
Темна вода и белоснежен снег. 
И над Невой ненастной, влажно-гулкой, 
Мосты в трамваях. Исаакий-купол 
Над полем белых крыш венчает всех. 
О, ясность ямба! О, прохлады нежность, 
Твоя прелестная и редкостная снежность 
Над городом великого Петра. 
Светящаяся облачная память 
Безвременного снежного утра 
Печальной остротою сердце ранит. 

Какой-то голос постоянный 
Меня зовет по вечерам. 
Гляжу на полусвет стеклянный, 
На белый крест беленых рам. 
Пожалуй, я (иначе кто же?), 
Тюремно мрачен и тосклив, 
Глядит, так на меня похожий, 
Брезгливо рот перекосив... 

Мадонна может исцелить 
Всю боль. И сердце -- от камней, 
И невозможно не любить 
Изображение камей. 
Резьбы листва, лицо бледно, 
Святая опустила взгляд 
И розовым сквозит, как дно 
Куда все горести глядят: 
Держу дрожащею рукой 
И на камею щурюсь в свет, -- 
О, розовеющий покой 
Которым я живу во сне, 
И о котором тосковать 
Раздумия приходит час... 
Мои угрюмые слова 
С глазами вашими встречались. 

Опять заслышать на заре 
Сквозь мягкий сон укрытых глаз 
Протяжность зовов на трубе, 
Вновь неожиданных для нас, 
Заспавших и на этот раз 
Устав о воинской игре!.. 
Проснуться так: в окне мороз 
Раздольных голубых просторов, 
И миг приготовлений скорых, 
И звоны на одетых шпорах, 
И натощак от папирос -- 
Проклятый кашель без угроз... 
А вышел -- что твое вино, 
Он ранью ковкой опьянит, 
И снова в высоте звенит 
И заливается труба, 
И сердце ей опьянено, 
Хоть холодеет на губах! 
Пола тотчас же просквозит, 
Походка звонкая легка, 
И песня новая звенит; 
Чея-то глупая рука 
Уже засыпала овес, 
И чешется, рассевшись, пес. 
У двери теплых денников 
Навоз подстилочных клоков 
Дымится свежестью своей, 
И стуки-постуки подков 
Уверенные: из дверей 
Выводят первого коня... 
О, Господи, прости меня, 
Что я опять желаю брани, 
Что вот опять мое желанье 
Проходит, славою звеня, 
И смяты смертно зеленя 
Отменным полевым галопом 
На страх застигнутой Европы!.. 

    I

Ну да! Еще не так давно 
В мое раскрытое окно 
И в дверь на цементный балкон 
Вставал июньский небосклон. 
Маньчжурский неподвижный зной: 
С утра ленивая пора, 
Лимонов профиль вырезной, 
А во дворе -- детей игра... 
И плыл дрожащий горизонт, 
И млели там зонты дерев, 
И солнце -- огненный орех -- 
Опять слепило горячо. 
Опять стремительный дракон 
Взмывал в лазурь, на высоту, 
И делался горяч балкон, 
И пронизала пустоту 
Огня небесного искра, 
И приходила в мой покой, 
Касалась легкою рукой 
Тоска (она любви сестра). 
       
    II

Ну почему бы не поплыть, 
А то отправиться пешком, 
С бродячим за спиной мешком. 
Туда, где с башнями углы 
Оглиненных кизячьих стен, 
Где вовсе раскрывает свет 
Испепеляющий дракон; 
В бумаге поднято окно, 
И на циновке детский стол, 
И флейта плачется светло, 
А музыкант на ней -- слепой. 
Проедет в толстые врата 
Мешками полная арба... 
Коней дрожащая губа, 
А шея стрижена, крута, 
Извозчик по пояс нагой 
(И как мала его нога!), 
А там стреляет кнут другой 
И -- впряженных коров рога... 
       
    III

Не раз задумывался я 
Уйти в глубокие края, 
И в фанзе поселиться там, 
Где часты переплеты рам; 
Бумага в них, а не стекло, 
И кана под окном тепло. 
На скользкую циновку сесть, 
Свинину палочками есть 
И чаем горьким запивать; 
Потом курить и рисовать, 
Писать на шелке письмена -- 
И станет жизнь моя ясна, 
Ясна, как сами письмена. 

О лебедях, направившихся к югу, 
В глуби лазури, в далях высоты, 
О лебедях, напомнивших мне вьюгу, 
Буран в степях, которые пусты. 
Ведь мы, -- я понял, -- с лебедями схожи, 
Мы также совершаем перелет. 
И ты, случайно встреченный прохожий, 
К назначенному югу твой поход. 
Случается, что так и не узнают 
Иные -- направление на юг. 
Случается, что югом называют 
Холодный край осеребренных вьюг. 
А также есть и те, что умирают, 
Падут и не встают и не живут. 
Не слышно им, как голоса играют, 
И нет тоски, что их не подождут. 
Их помнит память. Но несчастней те ведь, 
Которые в спокойствии своем 
Забыли знать, что каждый белый лебедь 
Окликнут к югу солнечным огнем! 
И вы, завороженная напевом, 
Влюбленная в протяжные слова, 
Вы тоже лебедь в оперенье белом, 
И к югу обращенные глаза... 
В глазах у вас, завороженных пеньем, 
В их девичьей мечтательной тоске, 
Угадываю ваше нетерпенье: 
Скорее стать на солнечном песке! 

Я вижу свет. Я слышу жизни шумы. 
Вот блеск стекла. Вот голос за окном. 
Я чувствую себя. Я чувствую, за стулом 
У занавески край шевелит сквозняком... 
Но будет вот что: станет непонятным 
И книги шрифт, и кожа на руке. 
И я уйду -- без подписи, невнятно. 
Как запах лип. 
На сквозняке. 

    "А mes chers compagnons d'armes"

Я мертвый и гляжу на вас, 
Один над площадью живою: 
Внимание незрячих глаз 
Над цветниками, над толпою. 
Струят фонтаны и дрожат 
Цветы сквозь радуги глядятся, 
А люди площадью спешат, 
Порою перейти боятся. 
Ревут один другому вслед, 
Замедлят, лаками блистают 
Ряды бензиновых карет -- 
Афишки по следу летают. 
И огибая цветники 
Звенят трамваи возмущенно, 
И вспыхивают светляки 
На проволоках заплетенных. 
А в вечер множество огней 
Сияют, потухают, снова 
Горят над мраком этажей 
И ткут сияющее слово. 
А по утрам плывет туман 
Но все же на сырой скамейке 
Усталостью угрюмой пьян 
Хранит бедняк, поджав коленки. 
А то у цветников пройдет 
Неверной, зябкою походкой 
Зевает, крестит темный рот 
Девица, пахнущая водкой... 
И снова облачную шаль 
Пронзит кинжал, слепя, сияя -- 
Опять мне никого не жаль 
Но тень от статуи большая. 
Я всадник. Подо мною конь, 
Он тоже медный и несветлый. 
Палит нас солнечный огонь, 
Открыты мы дождю и ветру. 
Мы подвиги свершали. Вот 
Держу палаш рукою правой. 
Единственный громоотвод, 
Стоит на каске птица Славы. 
Два гения у ног моих 
Не устают трубить Герою: 
Суровый на коне старик, 
Слежу за громкою игрою. 
И у подножья знамена 
Склонились мне же строем медным 
Великолепная война 
В изображении победном. 
Смертельно раненый лежит, 
Украшен лоб его повязкой -- 
Но будет вечно, вечно жить 
Солдат с конем, с орлом на каске! 
Стоим над площадью живой, 
И я и конь, всегда недвижны, 
Над цветниками, над толпой 
Благословляющие жизни... 
Изображение побед, 
Кто мимо них пройдет спокойно? 
Спокойному и жизни нет, 
Господь нам посылает войны. 
На все его, Творца, рука, 
Он -- Промысел, а мы -- как дети, 
И муха, жертва паука, 
Не просто попадает в сети. 
И следует, коль крепкий дуб 
Березы детство заглушает 
И облако большое вдруг 
Господне солнце закрывает. 
И вот гляжу -- проходит мать, 
Коляску с сыном тихо катит... 
Дано ли сердцу угадать 
О пышнопламенном раскате? 
Да, будет сила в трубаче: 
Труба зовет -- зовет Россия, -- 
И сладко плакать на плече 
Родного воина и сына. 
И слух о славе пролетит, 
Орлу подобно, над домами, 
И медный памятник стоит, 
Сияет солнечное пламя... 
Мне имени иного нет, 
Как неизвестного солдата, 
Я только памятник побед, 
Меня поставил Император. 

А mes chers compagnons d'armes - Любезным моим 
сослуживцам (фр.).
Ворота «Любезным моим сослуживцам» — памятник архитектуры. 
Расположен в Пушкине. Ворота были сооружены в честь событий 
Отечественной войны 1812 года.

И странно подумать: ты был -- будто снился... 
Ты был и исчезнул. Я помню сквозь дым, 
Как утренний воздух туманно светился 
Над садом весенним, высоким, пустым. 
И утренний воздух так ясно показывал сучья, 
И легкая зелень сквозила в выси... 
Ты -- умер, ты -- память. И было бы лучше 
Чтоб памяти образ туман погасил, 
Чтоб ты мне не снился. Чтоб я не тужил. 

Сон приснится: встанут синевою 
Небеса над площадью Сенатской, 
И, опять счастливый над Невою, 
Из окна заслышу шаг солдатский. 
Небеса над светлым Петербургом -- 
Нету города изящнее и строже: 
Пушка Петропавловского бурга, 
Над Невою -- отголоски дрожи. 
О Сионе музыка хрустальна, 
Шагом едет конный полицейский. 
Вот откроется и вот отстанет 
Старый сад и белый дом лицейский. 
Видишь слева, там живут цыгане, 
Радостно проспектом проноситься. 
Медленное у воды гулянье. 
А на взморье улетают птицы... 
В комнатах просторных и высоких 
Темные картины и портреты, 
Петербургской томности уроки, 
Институтски девушки одеты. 
Голос тих, шиньон благоуханен, 
Падают лукавые ресницы. 
Весь уездный , скромно бездыханен, 
Кавалер из корпуса томится. 
Над Невою вскрики и туманы, 
Вдоль каналов газовые нимбы -- 
Точно театральные обманы 
Длятся час и проплывают мимо. 
Черная карета проезжает, 
Ветер развевает пелерину, 
Одиноко горечь выражают 
Блеск зонтов и сгорбленные спины... 
Падает и ветренность и сырость 
На просторы площади Сенатской, -- 
Жемчугом рассеянным открылась, 
Снова поднимается загадка: 
Ускакать не может он, капризный, 
На коне чудесный император, 
Давний герб для мужественной жизни, 
Медный лик стремлением объятый! 

    1.

А память, как ветер, вдруг распахнет 
И флагом откинет забвенья занавеску, -- 
И в рамки осенних, струною блестящих, тенет 
Мы видим движение ласково снившихся весен. 

    2.

От подъезда вдоль панели 
Синели армяки на козлах. 
Небеса над улицей синели, 
Вывески трактиров. Возглас 
Смоется, как тонкий волос... 
О, как грудь моя узка, 
Как нелеп, как жалок мне мой голос 
В пении твоем, Москва, 
Вижу снова синий купол, 
Белые на розовом карнизы, 
Громы цоканья и стука 
И октавы трама. Мерелиза 
Катится, стрекочет форд. 
Ванька щегольнет наречьем -- 
И опять, плывет, гудет 
Плавный звон Замоскворечья... 
А на Петровке мимо окон Трамблэ 
Идет по асфальту женщина Камергерского! 
Пожалуй, только она бы могла, 
Душисто наряженная, нежная, дерзкая 
Всегда родная парижанка Кузнецкого, 
Она бы одна смогла 
Постаревшую душу омолодить 
Одним касанием плеча: 
Подчинить-подтолкнуть, усадить, 
На магического лихача...

    3.

"Девятая Муза". И двухнедельник 
"Дни и Труды"... 
О, Москва, и в холодный пустой понедельник 
Не можешь, неможишься ты, 
Звон перезвоны к вечерне 
В Охотном торопят закрыться 
Снег на стенах. А неверный 
Свет сладостно к вечеру мглится. 

Приснятся под утро порой 
Бураны при месячном свете, 
А то напряженно-сырой 
С разливов сиреневых -- ветер... 
Раскрытый губернский парк 
Так важно гудит, свирепеет, 
Под вечер -- и зябкость, и пар, 
Но полдень на солнце пригреет. 
И вы в ежедневном пути 
Все та же -- с портфелем, в тревоге. 
А наши вдвоем "по пути", 
Вы помните? -- осенью строгий 
Раскрытый, сквозящийся парк 
И споры о Бунине, Блоке 
И ваше смешное n'est ce pas, 
И ласковый зябнущий профиль... 

Тогда лицо повесят в галерее, 
А дух возьмут служить в библиотеках, 
И будут говорить о Гулливере, -- 
И на лицо придет смотреть аптекарь. 
Но я живу ведь. Просто существую 
И так же затрудняюсь каждый день. 
А ветер вешний дует и пустует, 
И облака плывущие -- в слюде... 
Вот я, как нищий, стыну без вниманья, 
Вот я шофер, который без лица, 
И я солдат и по-солдатски ранен, -- 
И нет героя, нету подлеца. 
Ах в жизни все рассеянно и просто -- 
Соседа замечаешь ли зрачки? 
И только иногда движенья рослых, 
И только иногда мелькнут очки. 
И знаете ли: дух, который спрячут, 
Которым будут любоваться строго, -- 
Он так тоскует и ребенком плачет, 
Глазами вашими расстроен! 

В поход труба зовет октябрь -- 
Играет важно. 
И спящий оживает табор, 
А высь -- бумажна. 
Седло спотело сыростью осенней 
И тепло -- мокр крестец. 
Мне, неумытому, в трухе от сена, 
Седлающему, вспомнился отец: 
"Бориска, в пятницу в Казань поедем", -- 
Сказал он перед сном 
В июне при вечернем светлом свете, 
Перед окном; 
И улыбаясь, кутаясь и ежась, 
Забылся в снах... 
Опять спросонок путаешь сквозь слезы 
В пустых сумах. 

Ямб упадает - плавный звон. 
И мнится: Александр Сергеич 
Идет по набережной. Он 
От ветра поднимает плечи, 
Рассеяны его глаза - 
То ямба светлая гроза 
Умчала Пушкина в Осташков, 
Где возле станции дормез, 
И смотрит синеву небес 
В дорожном чепчике Наташа. 

Всего стихотворений: 18