Владимир Васильевич Измайлов (1773-1830)

• Биография

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

У автора в шкафу труды его бесщадно 
   Так грызли мыши день и ночь, 
   Что стало автору досадно. 
Чего ни делал он, чтоб отогнать их прочь... 
Пускал и кошек в шкаф, и ставил мышеловки, 
   Переменял и кабинет -- 
             А нет; 
Всё то ж да то ж: назло проклятые воровки 
Подкрадутся и всё теребят и вертят, 
Что на зуб попадет, и в злости не щадят 
Ни прозы, ни стихов. Рассказ ли об герое, 
   Покрытом блеском славных дел, 
Любовью ль песенка внушенная в честь Хлое -- 
Всё гложут. Автор наш от сердца закипел! 
А сердцу гневному писатели не рады 
И сами, верьте мне, я опыт в том имел. 
   И что ж? Он с горя и досады 
На дно чернильницы, стоящей на бюро, 
Горсть бросил мышьяку; потом, схватив перо, 
Присел к трудам. Чрез две, иль много три, недели 
Все мыши до одной в шкафу переколели! 
И дельно, скажете, их автор отравил! 
   Нет, я, я не такого мненья. 
Чьего, скажите мне, не грызли сочиненья? 
Кого из авторов зуб критики щадил, 
   Какую б ни имел он славу? 
   Но кто вливал в перо отраву, 
Тот сам его пятном бесславия покрыл. 

    В ответ на его стихи.

О! как обрадован я был твоим подарком,
Пожарского и Ермака Певец!
Нет, нет; и на седой главе твоей венец
Играет, горить в сиянье прежнем, ярком,
Завидном для певцев младых.
Как виден и Поэт и друг в порыве жарком
Души, исполненной уныньем дум святых!
Согретый теплотою их,
Сам, кажется, твой друг парит к тебе из гроба;
А Слава говорит; они бессмертны оба!

На день 2 Сентября 1812 года.

Где вы, питомцы Российского Феба,
Кроткие чада смиренных богинь?
Где вы сокрыты, счастливый дар неба?
Во мраке пустынь.

Там вы склонили на томные лиры
Взор ваш унылый в молчаньи, в тени;
Струн их безгласных не движут зефиры
В печальные дни.

Бурные Галлы с грозой налетели,
Как пышущий зевом разверстый Ерев,
В нашу отчизну, на праг колыбели?
На гробы отцев.

Движутся гробы; мятутся в них прахи;
В облаке черном дымится земля.
Тени кровавы и бледные страхи
Одели поля.

Хижин убогих и. мраморных храмин
Сыплются стены, и тонут в крови.
Царствует злоба на груде развалин
Нет места любви.

Места нет в мире любви и покою
В грозном паденьи перунов и жертв;
Смотрим на небо с надеждой святою:
Глас Промысла мертв!

Тщетно сын мудрый безтрепетным оком
С брега на волны сей жизни взирал;
Зрите! и мудрых сражаемых роком
Несет тот же вал!

С пристани гонит дракон кровожадный
Нас песнопевцев, и с мудрыми вдруг
Все на полете разит беспощадный --
До царства наук.

Долго ли Музам на Пинд не являться?
Долголь в дубравах молчать соловьям?
Росским пиитам без солнца скитаться
По диким местам?

Скоро, о други! сей гидры стоглавой
Зев сокрушится пред строем граждан!
Бог увенчает иль смертью, иль славой
Потомков Славян!

Конь вдовый и отец добрейший от природы, 
   Имея сына одного, 
             Вспоил, вскормил его 
На тучных пажитях, где травы, тень и воды 
   Избытком окружали их. 
   Не зная меры, как ребенок, 
   Во вкусах, в прихотях своих, 
Сверх сыта ел и пил роскошный жеребенок, 
   Катался в луговой траве, 
   Скакал туда-сюда без цели, 
Без всякой устали; в тени кудрявой ели 
   Покоился на мураве; 
   И наконец, заплывши жиром, 
             Наш юный сибарит, 
Пресытясь яствами, наскучив вечным пиром, 
   С досадою к отцу бежит. 
"Не знаю, что-то мне не по себе и скучно, -- 
             Жеребчик говорит. -- 
Давно не нахожу я вкуса в снеди тучной 
   Зеленых наших берегов, 
Нет вкуса в клевере, а воды пахнут гнилью, 
И душный воздух так испорчен зноем, пылью 
   И влагой луговых паров, 
Что нездорова мне, клянусь я, почва эта. 
Короче, батюшка, не пережить мне лета, 
Когда не перейдем отсюда в край другой". 
             -- "О сын мой дорогой! 
             За чем же стало дело? 
Отправимся сей час", -- сказал отец в ответ 
И странствовать его вдаль с родины ведет. 
Дорогой на отца сын озираясь смело, 
   Ржет, скачет и бежит вперед; 
А старец опытный, ступая скромным шагом, 
          С ним далее и далее идет 
   Горами, пропастью, оврагом, 
Нагою степью, где былинки не видать. 
   Вот вечер и пора ночлега, 
А корму нет; наш конь ложится тощий спать. 
          Под утро -- где и прихоти и нега? -- 
От тощеты пришлось глодать ковыль степной; 
Не прытко уж бежит голодный путник мой, 
И в третьи сутки он едва шаг в шаг тащился. 
             Задав ему урок. 
             Наш умный старичок 
Дорогой скрытной в ночь в отчизну возвратился, 
   И с ним родной земли беглец. 
Коснувшись сладких трав, их с жадностью хватает 
   Обрадованный жеребец. 
   "Какое сено! -- восклицает. -- 
Нашли мы лучшее из пастбищ, мой отец! 
Останемся на нем, прошу вас. Где на свете 
   Есть столь привольные места? 
Какие пажити, какая красота!" 
Едва договорил -- и в утреннем рассвете 
Зазеленел пред ним знакомый с детства луг. 
   Но от стыда и удивленья 
Не вспомнился наш конь. Отец ему, как друг, 
Сказал: "Не позабудь, мой сын, нравоученья: 
Тот лучшим благом дней наскучит наконец, 
   Кто расточает наслажденья, 
А их не бережет, как истинный мудрец". 

   В цвету весны, в начале мая, 
   Пригожая и молодая 
Малиновка в лесу запела под рассвет; 
И с утра до ночи без умолку поет. 
   А горлица, ее соседка, 
Как ветер машется с дружками ночь и день: 
То выпорхнет на свет, то спрячется под тень. 
Соседок наших в ночь делила только ветка. 
Случилось как-то им в досуг заговорить. 
          И Горлица Малиновке сказала: 
"Как жаль в твоей поре день красный проронить! 
Давно цветет весна, а ты не начинала 
   Любовных связей заводить; 
И век свекуешь свой, крушася и тоскуя! 
Какой затейницей ты в песнях ни слыви, 
Но что затеи те пред ласками любви? 
   Нет, умница! от поцелуя, 
   Признайся, песня далека!" 
-- "Не спорю, как сравнять! Один ответ имею, -- 
Певица возразить осмелилась слегка. -- 
Петь весело. Пою... и, право, не жалею, 
Что роев влюбчивых привет мне незнаком". 
На это горлица вернулась к ней хвостом 
И скрылась вмиг из глаз. Соседки не встречались 
С десяток красных весн. Но утром в летний день 
   Вдруг обе под кусточки в тень 
   Слетелись. Видятся... смешались... 
             Одна в глаза другой 
             Заглядывают робко: 
Ни взору нежного, ни пышного подзобка, 
Ни гордой стати нет. Где младость с красотой? 
Их время глубоко в морщинах схоронило. 
Всмотрясь, малиновка к знакомке подступила, 
             Учтиво наперед: 
   "Всё ль подобру и поздорову? 
Идет ли в лад любовь? И водятся ль, мой свет, 
Сердечные дружки, -- спросить пришлося к слову, -- 
   Как было за десяток лет?" 
-- "Не говори ты мне, пожалуйста, об этом. 
Рассталась с дружбой я, с любовью, с целым светом, 
             И всё прошло, как сон. 
О, лета старости! Они, они нас губят! 
Сама еще люблю, меня уже не любят". 
-- "А для меня не так чувствителен урон 
Младых годов моих, -- певица отвечает, -- 
Состарилась и я... мне голос изменяет; 
             Но музыку люблю 
И молча, притаясь в углу кустов тенистых, 
Искусством птиц других, младых и голосистых, 
   Себя под старость веселю: 
Еще имею вкус для наслаждений чистых". 
        
Красавицы, с одним прелестным их лицом, 
От скуки без искусств приятных не спасутся. 
Проходит красота, таланты остаются; 
Таланты восхищать нас могут и в другом. 

            Басня.

Орел, державных сын, любуясь небесами
И царством молнии и громов,
Парил и жил за облаками,
И только отдых брал у ног Царя богов!
Но скучилось орлу: кто не скучал и славой?
А скука, говорят; подруга суеты,
Тревожит и орлов за гордой их забавой.
В крушениях утомясць орел наш, с высоты
Спускается на луг. А с ним садится рядом
Голубка белая с любезной простотой
И с кротким, ясным взглядом:
Знак верный, что у ней и на сердце покой.
Прекрасная душа на ласку вызывает:
Орел приближась к ней, охотно рассказал,
Как он томился; как скучал,
Сей скуке верю я, Голубка отвечает,
Но скукуб может быть рассеять я могла;
Угодно ль?-- И зовет державного орла
К прогулке на поля. Тотчас орел за нею,
Она ведеш его излучистой стезею
По долам и лугам, вдоль мирных берегов,
Прикрытых кущами долины;
Под свод темнеющих лесов;
Из тени в свет, с холмов в равнины,
И снова под зеленый кров,
Где эхо томно разносило
И шопот трав и плеск ручья,
Вдали наперерыв твердило
Возторг щастливца соловья.
Но только ли? Ах нет, и как Голубка мило
Умеет другу угождать,
В глазах и нрав его и мысли все читать!
Орел наш вне себя -- и наверху блаженства
Голубке хочет описать
Ту жизнь, как дар любви, как прелесть совершенства;
Но... только мог в слезах сказать:
Что царство в небесах, о милая подруга?
Нет выше щастия иметь по сердцу друга!

             Однажды Феникс-птица 
Из стран Аравии к нам в рощи прилетел. 
   Народ пернатых зашумел; 
             Огромная станица 
   Несется к гостю на поклон. 
Уж все вокруг его, уж всех пленяет он 
Огнем блестящих глаз, гармонией прелестной, 
Драгими перьями, красой своей небесной; 
Он царь воздушных птиц, ему природа -- трон. 
Умолкла зависть вдруг, любовь не ревновала. 
Тут в первый раз еще влюбленный соловей 
Красу чужую пел с подругою своей, 
И пава важная пред всеми признавала, 
Что сын Аравии, лесов их новый гость, 
Собою затемнил павлиний самый хвост. 
Уж гимны в честь ему по воздуху гремели, 
             Уж птички хором пели 
             Историю его: 
Как он, пернатых царь, сын неба благодатный, 
   Под старость века своего 
Слагает сам костер кедровый, ароматный, 
             Садится на него, 
Мгновенно сам собой весь в пепел истлевает 
   И снова юным оживает 
             Из праха своего. 
Тут горлица одна на горлицу взглянула 
   И тихо про себя вздохнула. 
   Сидящий вместе с ней дружок 
          Под крылышко ее тихонько -- толк! -- 
И милую спросил: "Что томно так воркуешь? 
   О чем, о чем тоскуешь? 
Иль Фениксов тебе завиден лестный рок?" 
-- "Нет! я грущу о нем, мой миленький дружок! 
          Увы! он в мире одинок!" 

Она была и мать и друг своих детей.
Для счастья их жила, любовью к ним дышала,
И еслиб чувством сим хранилась жизнь людей;
Тоб в сердце век она жизнь нову почерпала.

Всего стихотворений: 8