Александр Александрович Добровольский (Тришатов) (1886-1964)

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

Все отняли, что могли отнять. 
Конченный, забытый, чуть живой я... 
Вдруг я понял. Около меня 
Кто-то есть. Я не один. Нас двое. 

Кто-то поднял с пола и земли, 
И повел, и стал поводырем мне. 
И слова, как крылья, повлекли 
Все сильней, все шире, все огромней. 

"Обопритесь на меня легко. 
Вот рука моя, плечо и шея. 
Я всегда была от вас так далеко, 
В жизни вашей вам мешать не смея. 

Кончилась отверженность моя. 
Дочь опять вернулась в отчье лоно. 
О Отец! Пойдемте! С вами я. 
Ваша Песня, ваша Антигона". 

Здесь, в невеселом нашем доме, 
Меня утешил звук знакомый: 
Стишок, припомнившийся мне: 
"Поглубже в сон, поближе к дому". 

Пусть нет конца моей беде, 
Я все твержу четыре слова, 
И вот, не различаю, где 
Бараки, зона, лес сосновый... 

От слов, от ссор, от работяг, 
От злобы, от вражды к другому... 
Не слушай, отдохни, приляг, 
Поглубже в сон, поближе к дому. 

Рукой недоброй и лихой 
Мне жизнь очерчена по краю. 
Я болен. Я совсем плохой. 
Я чувствую, что умираю. 

Но холодеющий. В бреду 
Скажу, переборов истому: 
"Не трогай, смерть. Я сам пойду 
Поглубже в сон. Поближе к дому". 

Ветер метелью и смертью воет, 
Холодно пальцам опущенных рук. 
В комнате будем мы жить теперь двое -- 
Я и ты, мой фарфоровый друг... 
В сердце -- открытки поданной строки... 
"Счастье -- игрушка", -- смеется он. 
Бог, посмотри как мы одиноки -- 
Я и мой маленький белый слон. 

  Юрию Бочарову. 

Снова тоской воспоминаний я болен, 
Снова, как блудный сын, я возвращаюсь к вам, 
В золоте фиолетовых и розовых колоколен. 
Меня встречающая, дорогая Москва. 

Быть последним метельщиком ваших улиц, 
Считать и видеть пестрых домов ваших нить, 
О только бы возвратились, только бы ко мне вернулись 
Моего детства счастливые дни!.. 

Дни беззаботного маленького школьника. 
Чтобы, горечи жизни еще не понимая, 
Весело на трамвае по дороге к Сокольникам 
Ехать вместе со всеми первого мая. 

Шепот ночи, злой, как писк мышиный.
Взгляд последний... Двор наш... Темнота...
В переулке разворот машины
И моя Голгофа начата.

Но в величье моего терпенья
Скорби я одной в душе не стер:
Изваянье двух моих сестер,
Горестное их оцепененье.

Сверху свет на них ложился желтый,
И они, смотря в дверной квадрат,
Спрашивали все: – Куда ушел ты?
И когда назад вернешься, брат?

Господи, страданье умири их,
Ведь Тебе знакома пытка та.
Вспомни, Господи: – У Твоего креста
Тоже так стояли две Марии.

Как только ночь, из той неведомой страны, 
Где мужи доблестны и жены величавы, 
Будя видения и разгоняя сны, 
Спешит, торопится ко мне поэт курчавый. 

Часы безумств крылаты и легки, 
Они как пламенник веселью дружбы служат. 
И я не свой, когда две тени -- две руки 
Венком мне голову окружат. 

Я знаю, я других не соберу венков, 
Мне лавр назначенный в своем краю увянет. 
К прилавку книжному из-за моих стихов, 
Тесняся и шумя, толпа стоять не станет. 

Не будет сладость их никем оценена, 
Не будет узнана их тайна и удача. 
Из русских девушек, я знаю, ни одна 
Не вспыхнет, их как счастье пряча. 

Так никому пою... И все ж неповторим 
Тот миг. Кончается к утру беседа наша. 
И -- два поэта -- мы друг другу говорим, 
Когда прощаемся: "Прощай, мой милый Саша". 

Закат сейчас сгорит. В его последних стрелах, 
В его лучах задумались вы... 
На колокольнях розовых и белых 
Звонят колокола Москвы. 
Молитвы детские. Когда то пел их. 
Душа была звучна, как колокола медь... 
Теперь в ней больше нет ни чувств, ни звуков целых, 
А сердце спорит все -- о если б только сметь 
Не подводить печального итога... 
А вы -- вы смотрите задумчиво и строго. 

Когда на Руси построяли 
Иль крепость, иль Кремль, или храм, 
Живое, чтоб крепче стояли, 
Вмуровывали по углам. 

Случилось кому появиться, 
Тут жалобы не помогли б. 
Будь отрок, жена ли, девица, 
Кто встретился, тот и погиб. 

Сейчас создается эпоха, 
И в низ ее -- в щебень и в бут, 
Чтоб здание вышло неплохо, 
Живых миллионы кладут. 

Мы схвачены -- злой и невинный, 
За что? Пусть Господь разберет. 
И движется длинный-предлинный 
Наш, к гибели нашей, черед. 

Но, брат мой, вмурованный в камень, 
Пойми, мы недаром легли, 
Мы то, чем крепится фундамент 
Всей будущей жизни земли. 

Я вышел. Тихо. Ночь кругом. 
Спят все, и грешный, и проклятый... 
И я шепчу: -- Ночь тоже дом. 
Войди сюда. Здесь у себя ты. 

Пусть длится продолженье дня -- 
Огни, горящие по зоне. 
Они не страшны для меня, 
Их свет в нездешнем свете тонет. 

Сейчас все эти дали, лес, 
Лежат, окутанные снами. 
И только "ШИРШАЯ НЕБЕС" 
Скорбит и молится над нами. 

Больной... А утром шел этап. 
Среди мешков, узлов, котомок, 
Нечеловечески устав, 
Мы все попадали, как кто мог. 

Я не уснул. Живой едва... 
(Не выдержу такого груза.) 
Меня позвали: -- Батя! К вам! -- 
В дверях в барак стояла Муза. 

Милый, милый, кудрявый мой, 
Русский весь, как приокские села, 
Как орешника прут -- прямой, 
Как на Троицу звон -- веселый. 

Так лишь ветер бежит по овсам, 
С неба золото солнца роняя. 
Вторя радостным голосам, 
Шел ты, молодость обгоняя. 

Почему же так ночь страшна 
И откуда беда явилась? 
Как дитё на руках колдуна, 
В черных лапах душа забилась. 

Кто созвал их? Кого только нет! 
Бестелесных, бескостных, бескрылых... 
Или он -- голубой твой свет 
Над могилами взвил и взмыл их! 

И пошла и пошла кутерьма 
По дворцам, кабакам и залам. 
За поэтом не Муза, а Тьма, 
Не с лицом, а с одним оскалом. 

И поет она ртом без губ, 
И поет так, что сердце щемит... 
Не гляжу, не хочу, не могу... 
Только б слушать и плакать со всеми. 

И проходят в слезах и в цветах 
Тени близких, любимых и милых, 
И встает та, что с детства свята, 
Та, что в горести сердце прямила. 

Хоры ангелов входят в твой сад, 
Божьи солнца с тобою играют, 
И весь мир оглянулся назад 
К твоему, в белых яблоках, раю. 

Пой же, пой... Он и пел бы еще, 
Да сведенные губы немеют. 
Видишь, черный за левым плечом 
Сзади пальцами меряет шею. 

И в гостинице "Англетер", 
Меж лакеев, маркеров с киями, 
Как сквозь строй модных денди и стерв, 
Русский мальчик бредет к своей яме. 

Я мальчик, я рожден, чтобы полет орла 
Меня унес, похитив, к богу. 
Качая колыбель Судьба мне предрекла 
Мою певучую дорогу. 

Мне скучен круг людских однообразных бед, 
Иного мира мне отдернута завеса, 
Иному внемлю я, и новый Ганимед -- 
Люблю лишь молнии Зевеса. 

Ничтожный шум земли неразличим и слаб, 
А близость божества явнее и чудесней, 
И вот, как грудь дрожит в кольце орлиных лап. 
Душа охвачена ее несущей песней. 

Среди других там был монах, 
Совсем в рембрандтовских тонах. 
От бороды, волос и рта 
Сплошная черная черта. 
Он ничего не ел, не пил. 
"Ваш суп Антихрист окропил", -- 
Он говорил, 
И шел библейский гул 
От раздвигаемых им скул. 

Вошли. "Который здесь Кудлай?" -- 
"Чего молчишь?" -- 
"А ну слезай!" 
И шепот шел среди людей: 
"Сейчас возьмут его в кандей". 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
Мы все как были обмерли, 
Когда его в барак ввели. 
Бледней, чем самый белый мел, 
Кругом обритый, как яйцо, 
Чужое, не его лицо. 
Я замер, я смотреть не смел, 
Он тоже не смотрел на нас. 
Сначала сбросил вниз матрас, 
Потом, упав на доски ниц, 
Стал трогать впадины глазниц, 
Морщины рта, провалы щек. 
Казалось, он хотел еще 
Вернуть назад привычный лик, 
О, бедный, плачущий старик, 
Людьми охамленный Самсон!!! 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
В ту ночь я потерял мой сон. 

Я был в доме глух, я был в храме нем. 
Сердцу слабому грудь не крепка. 
Не крестили меня крестным знаменем 
С неба белые облака. 

Я, хромая, прошел путь знания. 
Я не спрашивал, что там. 
Я чужие давал названия 
Птицам, радости и цветам. 

Не звучал для меня как счастие 
Мировых голосов хорал. 
Я священнейшее причастие 
В искривленные губы брал. 

Не простер к Тебе, Матерь, длани я 
И Твой Сын не прильнул ко мне. 
Человеческого желания 
Я не дал ни одной жене. 

Грех последнего преступления 
Я в себе побороть не смог. 
Дар, как гром говорящего пения, 
Я зажал, завернув в платок. 
Чтоб не ринулось ко мне Слово -- 
Огнезрачное колесо. 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
Вот такого-то, вот такого 
И судило меня ОСО. 

"Убьют, убьют" -- рыдала сестра, 
И казалось, вот закричу я сам; 
Чужой толпы любопытство и страх 
Прилипали к моим усталым глазам. 

Почему, я не знаю, бывает так, 
Что захочется ужас бездны смерить; 
У меня душа давно пуста, 
И я вижу тебя, моя близкая смерть. 

Отчего же не страшно мне умереть?.. 
Или жду я, что мальчик проснется во мне, 
Чтоб гордиться револьвером в кобуре, 
И тяжелою шашкой на желтом ремне. 

Бестревожными стали бы мысли мои, 
И спокойно бы сердце ждало, пока, 
Как в красивых стихах, сам святой Михаил 
Не зачислит в ряды своего полка. 

Всего стихотворений: 15