Марк Ариевич Тарловский (1902-1952)

• Биография

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

За надрывным Карадагом 
Гриф распластан рыжеперый, 
Смертью праведной и спорой 
Угрожающий бродягам. 

А бродить не всякий может 
По разъятому вулкану, 
И, когда я в пропасть кану, 
Рыжий гриф мой труп изгложет... 

Это было: рвань сандалий, 
Сгустки крови на ладонях, 
Отклик стона в гулких доньях 
Лавой ущемлённых далей, 

Рожь изъеденных тропинок, 
Скрежет зыблемых карнизов, 
А вверху - крылатый вызов 
На неравный поединок. 

Эту битву всякий знает, 
Все над пропастью мы виснем, 
Некий гриф беспутным жизням 
О судьбе напоминает. 

Сквозь года, сквозь тучи зрячий, 
Смотрит хищник терпеливый 
На приливы и отливы 
Человеческой удачи. 

Он с паденьем не торопит, 
Он спокоен, потому что 
Виноградный сок Алушты 
Будет неизбежно допит, 

Потому что мы летаем 
Только раз и только книзу 
И беспамятному бризу 
Клок одежды завещаем. 

Упорная всходит луна, 
Свершая обряд молчаливый, 
Подъемля и руша приливы, 
Над морем проходит она. 

Давно ли ты стала такой, 
Пророчица глухонемая? 
Давно ли молчишь, отнимая 
У моря и сердца покой? 

Две силы над нею бегут, 
Подобные вздыбленным гривам: 
Одну называют приливом, 
Другую никак не зовут. 

В то время, как первая бьёт 
О скалы, не в силах залить их, 
Вторая, в мечтах и наитьях, 
Бессонное сердце скребёт. 

Навеки пленённый луной, 
Бескрылый, в усердии пьяном, 
За нею по всем океанам 
Волочится вал водяной. 

Но там, где кончается он, 
Споткнувшись о гравий прибрежный, 
Другой нарастает прилежно 
И плещет в квадраты окон; 

И, в нём захлебнувшись на миг, 
Под знаком планеты двурогой, 
Томятся бессонной тревогой 
И зверь, и дитя, и старик... 

Два вала вздымает луна, 
И оба по-разному явны, 
Но правит обоими равно, 
Естественно правит она. 

Розой отрочества туманного, 
В ожиданьи усекновения, 
Голова моя Иоаннова 
Вознеслась над садом забвения. 

Но как буря страсть Саломеина, 
Небо юности хлещут вороны, 
Роза сорвана и развеяна 
И несётся в разные стороны. 

А ложится жатвою Ирода, 
После боя чёрными хлопьями, 
Где долина старости вырыта 
И покрыта ржавыми копьями... 

В списке всесветных святынь 
Спорит с предметом предмет - 
Мавры порочат латынь, 
Риму грозит Магомет. 

Полный тропических жал, 
Мастер заразу рожать, 
Камень Каабы лежал 
И продолжает лежать... 

Сотни и тысячи губ, холя холеры змею, 
Слюнили аспидный куб, 
Смерть целовали свою. 

Гурий в раю разбуди, 
Горний Господень хорал, - 
В долгом священном пути 
Смуглый мулла умирал. 

Умер, но Мекки достиг, 
Лёг, отпустив караван, 
Стынет в устах его стих 
Книги, чьё имя - Коран. 

Белая сказка пустынь, 
Тысяча первая ночь... 
Господи, камень содвинь 
И помоги превозмочь! 

И город - хам, и хамом обитаем. 
Что изменилось со смешной поры, 
Когда нас царским потчевали чаем 
Столицы постоялые дворы? 

Столица-идолопоклонница, 
Кликуша и ворожея, - 
Моя мечта, моя бессонница 
И первая любовь моя! 

Почти с другого полушария 
Мне подмигнули, егоза, 
Твои ворованные, карие 
Замоскворецкие глаза - 

И о тебе, о деревенщине, 
На девятнадцатом году 
Я размечтался, как о женщине, 
Считая деньги на ходу; 

А на двадцатом, нерастраченный, 
Влюбленный по уши жених, 
Я обручился с азиатчиной 
Проездов кольчатых твоих, 

Где дремлет, ничего не делая, 
Трамваями обойдена, 
Великолепная, замшелая, 
Китайгородская стена, 

И с каждым годом все блаженнее, 
Все сказочнее с каждым днем 
Девическое средостение 
Между Лубянкой и Кремлём... 

Я знал: пройдет очарование, 
И свадебный прогоркнет мёд - 
Любовь, готовая заранее, 
Меня по-новому займёт, 

И я забуду злое марево, 
Столицы сонной житиё 
Для ярких губ, для взора карего 
Живой наместницы её. 

Мы честно не веруем в бога-
Откуда берется тревога?
Друзья, почему вы скорбите
На звонкой планете своей?…

Мы плавно летим по орбите,
Одни мы над миром владыки,-
Нам зверь подчиняется дикий
И травы зеленых полей.

Верблюды танцуют под нами,
Погонщики правят слонами,
И тигров сечет укротитель,
И змей усыпляет колдун.

Весь мир — поглядеть не хотите ль?-
Весь мир заключился в зверинцы,
А вы — недовольные принцы,
И я — ваш придворный болтун…

Но ближе, товарищи, к делу,
К тому голубому пробелу
В истории малой вселенной,
Где боги рассеяли тьму

И плетью, доныне нетленной,
Одетые в шкуры оленьи,
Поставили мир на колени
И властно сказали ему:

«Носи господину поклажу,
Расти ему волос на пряжу,
Предсказывай криком погоду
И брызгай в него молоком,

И бегай за ним на охоту,
Хвостом дружелюбно виляя,
И, хрипло и радостно лая,
В добычу вонзая клыком».

Под череп, отлогий и плоский,
Уже проползли отголоски
Змеиных и жадных суждений,
Скупых и пророческих снов.

От долгих пещерных радений
Дрожала растущая челюсть,
И слышался почковый шелест
Готовых к открытию слов.

И твари еще не хотели
В косматом и бронзовом теле
Признать своего господина,
Склониться пред ним головой;

Но бьющая камнем скотина
Зажгла прошлогоднюю хвою,
И огненно-скорбному вою
Победный ответствовал вой!

В наполненном дымом пещере,
Чихая и зубы ощеря,
Хозяин пылающих палок
Сидел перед кругом гостей.

И круг был беспомощно-жалок,
Он ляскал зубами в испуге,
А тот прижимался к подруге
И гладил шершавых детей.

В ту ночь под шипенье поленьев
Властительнейшее из звеньев
Ушло из цепи мирозданья
За грань родового костра.

В ту ночь под глухие рыданья,
Как младший из братьев над старшим,
Природа напутственным маршем
Томилась над ним до утра…

Ясна и поныне дорога-
Откуда же наша тревога?
Друзья, почему вы скорбите,
О чем сожалеете вы?…

Ах, понял: о тягостном быте,
Где люди — рабы иль торговцы,
Где мелкие особи-овцы,
А крупные хищники — львы!…

Рыкающий вызов пустыни
Дрожит на таблицах латыни,
В презрительном посвисте янки,
В мелодии галльских речей.

На козлах махновской тачанки
Война, триумфатор усталый,
Вошла в городские кварталы
Под варварский рев трубачей,-

И ходит, хватая за ляжки,
Наглея от каждой поблажки,
И рвет благородные шкуры,
Слепой тупоножий мясник.

Но в диких пустынях культуры,
Я вижу, собрат обезьяны
Духовные лижет изъяны
Над грудой спасительных книг…

Я знаю — наступит минута,
Когда остановится смута,
Когда, как покорные звери,
Мы сядем у дома того,

Кто в новой поднимется вере,
Кто, в знак небывалой затеи,
Пылающий факел идеи
Над голой взовьет мостовой.

Еще не означенный точно
В своей колыбели восточной,
Но жаркий, глухой и победный,
Не он ли в Кремле воспален,-

И ночью к пещере заветной
Не крадутся ль дикие звери
Отвесить у яростной двери
Глубокий и мрачный поклон?

Голубая душа папиросы 
Исчезает под пеплом седым, - 
Обескровленный ангельский дым 
Разрешает земные вопросы... 

Он рядился в табачную плоть 
И прозрачную кожу бумаги, 
как рядится в мирские сермяги 
Потайной домотканый господь. 

Но, пылающе-рыжеволосый, 
Жаром спички приник серафим - 
И прощается с телом свои 
Голубая душа папиросы. 

Когда холодная тревога 
В груди косматой завелась, 
Почтовым голубем от бога 
Комета вещая неслась, 

И светлой падала струною 
На напряжённые моря, 
Предусмотрительному Ною 
О горнем гневе говоря. 

А он, далёко от ночлега, 
Без устали, спешил пока 
Благословенного ковчега 
Крутые вывести бока. 

И глядя вниз нетерпеливо, 
Уже надеялся Творец 
На мир греховный и строптивый 
Пролиться карой наконец. 

И пред небесным водоёмом 
При свете ангельской свечи 
Совал в замок, ругаясь громом, 
Плотины ржавые ключи. 

I. В шею 
 
В это утро певучего льда 
Нам не видны в умершем прибое 
Ни гребные суда, 
Ни текучая Троя. 
 
Но жемчужная шея твоя 
Мне сказала, что мрамор Елены - 
Это только струя 
Нерастаявшей пены... 
 
1921 
 
II. В губы 
 
От угла до другого угла 
Затекала улыбкою губка 
И, голубка, текла, 
Как ладья-душегубка. 
 
А влюблённый ее целовал 
И дышал над улыбкою кроткой, 
Как безжалостный шквал 
Над беспомощной лодкой. 
 
1925 

Не опасна мне жадная заводь, 
Не обидна свобода светил: 
Липкий гад научил меня плавать, 
Плавный коршун летать научил! 

Нет, недаром лягушечью силу 
И расчётливость хилой змеи 
Унесли в торфяную могилу 
Заповедные предки мои... 

У запруды, в канун полнолунья 
Я шагнул и квакунью спугнул 
И к бугру, где нырнула плавунья, 
Удивлённую шею пригнул. 

Я учился: я видел: рябая 
Округлилась вода чертежом, 
И, как циркуль, к луне выгребая, 
Мудрый гад мой поплыл нагишом. 

Ах! Заманчиво влажное ложе, 
И конечности дрожью полны, 
Будто я земноводное тоже, 
Тоже блудный потомок волны. 

Над перилами женской купальни 
Я размашистой думой нырял 
В ту пучину, где пращур мой дальний 
Облегчённые жабры ронял; 

Я развёл твои руки, подруга, 
Окунул и скомандовал "раз!" 
Ты на "два!" подтянулась упруго, 
А на "три!" поплыла "a la brasse". 

Дорогая! Поздравим природу: 
Стала мифом родная среда, 
Ты лягушкой покинула воду 
И Венерой вернулась туда! 

А писем нет... И Вам неведом 
Владеющий почтамтом рок. 
За завтраком и за обедом 
Вы ждёте запоздалых строк... 
О как медлительно, как туго 
Ворочаются пальцы друга. 
Не снисходящего к письму, 
Глухого к счастью своему! 
Но, слогом не пленяя новым, 
Склоняя Вас к иным словам, 
С приветом, незнакомым Вам, 
Нежданное я шлю письмо Вам, 
И сердца неуемный бой 
Глушу онегинской строфой. 
 
Строфа бессмертного романа, 
Недюжинных поэтов гуж, 
Она пригодна для обмана 
Обманом уязвленных душ. 
В какой же стиль ее оправить? 
Каким эпиграфом возглавить? 
Врагу волшебниц и мадонн 
Какой приличествует тон? - 
Я перелистывал письмовник, 
Незаменимый для портних, - 
Но я не пакостный жених, 
И не кузен, и не любовник... 
Забыта вежливая "ять", 
И я не знаю, как начать. 
 
Ну, как живете? Что видали? 
В каком вращаетесь кругу? 
Какие блещут этуали 
На Коктебельском берегу? 
А, впрочем, праздные вопросы 
Стряхнем, как пепел с папиросы, 
И пусть курится до зари 
Наркотик лёгкий causerie. 
Есть в Коктебеле полу-терем, 
Полу-чердак, полу-чертог. 
Живет в нем женщина-цветок, 
Хранимая покорным зверем. 
Кто эти двое? - Вы да я 
(Признаюсь, правды не тая). 
 
На севере, в потоке будней, 
Всё так меняется, спеша, 
Но в зыбке гор, в медузьем студне 
Незыблема моя душа. 
Заворожённая собою, 
Она покорствует покою, 
И только раз за пять недель 
Сменил мне душу Коктебель. 
Его характер изначальный 
Бессменно властвовал во мне, 
Затем что сменность глубине 
Обратно-пропорциональна 
(Чем буря более сильна, 
Тем долее её волна). 
 
Он мэтром, genius'ом loci, 
Явил свой мужественный лик, 
И я тонул в глухом колодце 
Проповедей его и книг, 
И, на суровом Карадаге 
Учась возвышенной отваге, 
Сменил на холостую стать 
Любовь к "жене" и веру в мать. 
Я был - как вахтенный в походе, 
Как праведник, как слон-самец, 
В плену забывший, наконец, 
Подруг, живущих на свободе, 
И долго радовался там 
Мужского ветра голосам. 
 
Но дни бесстрастья пробежали, 
И, каменный ещё вчера, 
Мир Коктебеля в мягкой шали 
Не брат мне больше, а сестра; 
Мне звёзды - женскими глазами, 
Мне волны - женскими губами, 
Мне суша - вышитым платком, - 
И эта женственность - кругом. 
Шарманщик переводит валик 
(За маршем воли - нежный бред), 
И, свет преображая в свет, 
В глазу меняется хрусталик, 
А сердце шепчет: - Брось перо 
И чувствуй - просто и остро! 

Всего стихотворений: 12