Иван Андреевич Крылов (1769-1844)

• Биография Ивана Крылова
• Стихотворения Ивана Крылова по темам

Все стихотворения Ивана Крылова на одной странице

- Оглавление -

Алкид, Алкмены сын,
Столь славный мужеством и силою чудесной,
Однажды, проходя меж скал и меж стремнин
Опасною стезей и тесной,
Увидел на пути, свернувшись, будто ёж
Лежит, чуть видное, не знает, что такое.
Он раздавить его хотел пятой. И что ж?
Оно раздулося и стало боле вдвое.
От гневу вспыхнув, тут Алкид
Тяжелой палищей своей его разит.
Глядит,
Оно страшней становится лишь с виду:
Толстеет, бухнет и растет,
Застановляет солнца свет,
И заслоняет путь собою весь Алкиду.
Он бросил палицу и перед чудом сим
Стал в удивленьи недвижим.
Тогда ему Афина вдруг предстала.
«Оставь напрасный труд, мой брат!» она сказала:
«Чудовищу сему название Раздор.
Не тронуто,— его едва приметит взор;
Но если кто с ним вздумает сразиться, —
Оно от браней лишь тучнее становится,
И вырастает выше гор».

«Ну стоит ли богатым быть,
Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить
И только деньги лишь копить?
Да и на что? Умрем, ведь всё оставим.
Мы только лишь себя и мучим, и бесславим.
Нет, если б мне далось богатство на удел,
Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,
Чтоб жить роскошно, пышно,
И о моих пирах далеко б было слышно;
Я, даже, делал бы добро другим.
А богачей скупых на муку жизнь похожа».
Так рассуждал Бедняк с собой самим,
В лачужке низменной, на голой лавке лежа;
Как вдруг к нему сквозь щелочку пролез,
Кто говорит — колдун, кто говорит — что бес,
Последнее едва ли не вернее:
Из дела будет то виднее,
Предстал — и начал так: «Ты хочешь быть богат,
Я слышал, для чего; служить я другу рад.
Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле;
Но вынешь лишь один, уж там готов другой.
Итак, приятель мой,
Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.
Возьми ж — и из него без счету вынимай,
Доколе будешь ты доволен;
Но только знай:
Истратить одного червонца ты не волен,
Пока в реку не бросишь кошелька».
Сказал — и с кошельком оставил Бедняка.
Бедняк от радости едва не помешался;
Но лишь опомнился, за кошелек принялся,
И что ж?— Чуть верится ему, что то не сон:
Едва червонец вынет он,
Уж в кошельке другой червонец шевелится.
«Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится!»
Бедняк мой говорит:
«Червонцев я себе повытаскаю груду;
Так, завтра же богат я буду —
И заживу, как сибарит».
Однако ж поутру он думает другое.
«То правда», говорит; «теперь я стал богат;
Да кто ж добру не рад!
И почему бы мне не быть богаче вдвое?
Неужто лень
Над кошельком еще провесть хоть день!
Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу,
Но если накупить могу я деревень,
Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?
Так, удержу чудесный кошелек:
Уж так и быть, еще я поговею
Один денек,
А, впрочем, ведь пожить всегда успею».
Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год —
Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;
Меж тем он скудно ест и скудно пьет;
Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.
День кончится, и, по его расчету,
Ему всегда чего-нибудь недостает.
Лишь кошелек нести сберется,
То сердце у него сожмется:
Придет к реке, — воротится опять.
«Как можно», говорит: «от кошелька отстать,
Когда мне золото рекою само льется?»
И, наконец, Бедняк мой поседел,
Бедняк мой похудел;
Как золото его, Бедняк мой пожелтел.
Уж и о пышности он боле не смекает:
Он стал и слаб, и хил; здоровье и покой,
Утратил всё; но всё дрожащею рукой
Из кошелька червонцы вон таскает.
Таскал, таскал... и чем же кончил он?
На лавке, где своим богатством любовался,
На той же лавке он скончался,
Досчитывая свой девятый миллион.

Был в древности народ, к стыду земных племен,
Который до того в сердцах ожесточился,
              Что противу богов вооружился.
Мятежные толпы, за тысячью знамен,
Кто с луком, кто с пращой, шумя, несутся в поле.
       Зачинщики, из удалых голов,
       Чтобы поджечь в народе буйства боле,
Кричат, что суд небес и строг и бестолков;
Что боги или спят, иль правят безрассудно;
       Что проучить пора их без чинов;
Что, впрочем, с ближних гор каменьями нетрудно
       На небо дошвырнуть в богов
       И заметать Олимп стрелами.
Смутяся дерзостью безумцев и хулами,
К Зевесу весь Олимп с мольбою приступил,
       Чтобы беду он отвратил;
И даже весь совет богов тех мыслей был,
Что, к убеждению бунтующих, не худо
       Явить хоть небольшое чудо:
       Или потоп, иль с трусом гром,
Или хоть каменным ударить в них дождем.
              "Пождем, -
       Юпитер рек, - а если не смирятся
И в буйстве прекоснят, бессмертных не боясь,
       Они от дел своих казнятся".
       Тут с шумом в воздухе взвилась
Тьма камней, туча стрел от войск богомятежных,
Но с тысячью смертей, и злых, и неизбежных,
На собственные их обрушились главы.

       Плоды неверия ужасны таковы;
              И ведайте, народы, вы,
Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы,
Чем против божества вооружают вас,
       Погибельный ваш приближают час,
И обратятся все в громовые вам стрелы.

В деревне, в праздник, под окном
       Помещичьих хором,
         Народ толпился.
На Белку в колесе зевал он и дивился.
Вблизи с березы ей дивился тоже Дрозд:
Так бегала она, что лапки лишь мелькали
    И раздувался пышный хвост.
«Землячка старая,— спросил тут Дрозд,— нельзя ли
    Сказать, что делаешь ты здесь?» —
«Ох, милый друг! тружусь день весь:
Я по делам гонцом у барина большого;
    Ну, некогда ни пить, ни есть,
    Ни даже духу перевесть».—
И Белка в колесе бежать пустилась снова.
«Да,— улетая, Дрозд сказал, — то ясно мне,
Что ты бежишь, а всё на том же ты окне».
        _______

    Посмотришь на дельца иного:
Хлопочет, мечется, ему дивятся все:
    Он, кажется, из кожи рвется,
Да только все вперед не подается,
    Как Белка в колесе.

   Приятель своего приятеля просил,
Чтоб Бочкою его дни на три он ссудил.
        Услуга в дружбе - вещь святая!
Вот, если б дело шло о деньгах, речь иная:
Тут дружба в сторону, и можно б отказать, -

        А Бочки для чего не дать?
   Как возвратилася она, тогда опять
        Возить в ней стали воду.
И все бы хороню, да худо только в том:
Та Бочка для вина брана откупщиком,
И настоялась так в два дни она вином,
   Что винный дух пошел от ней во всем:
Квас, пиво ли сварят, ну даже и в съестном.
        Хозяин бился с ней близ году:
   То выпарит, то ей проветриться дает;
        Но чем ту Бочку не нальет,
        А винный дух все вон нейдет,
И с Бочкой, наконец, он принужден расстаться.

Старайтесь не забыть, отцы, вы басни сей:
   Ученьем вредным с юных дней
   Нам стоит раз лишь напитаться,
А там во всех твоих поступках и делах,
   Каков ни будь ты на словах,
   А все им будешь отзываться.

   Какой-то в древности Вельможа
   С богато убранного ложа
Отправился в страну, где царствует Плутон.
   Сказать простее,— умер он;
И так, как встарь велось, в аду на суд явился.
Тотчас допрос ему: «Чем был ты? где родился?»—
«Родился в Персии, а чином был сатрап;
Но так как, живучи, я был здоровьем слаб,
   То сам я областью не правил,
   А все дела секретарю оставил».—
«Что ж делал ты?» — «Пил, ел и спал,
Да все подписывал, что он ни подавал».—
«Скорей же в рай его!»— «Как! где же справедливость?»—
Меркурий тут вскричал, забывши всю учтивость.
   «Эх, братец!— отвечал Эак,—
   Не знаешь дела ты никак.
Не видишь разве ты? Покойник — был дурак!
   Что, если бы с такою властью
   Взялся он за дела, к несчастью,—
   Ведь погубил бы целый край!..
   И ты б там слез не обобрался!
   Затем-то и попал он в рай,
   Что за дела не принимался».
             ______

Вчера я был в суде и видел там судью:
Ну, так и кажется, что быть ему в раю!

Вельможа, в праздный час толкуя с Мудрецом
      О тот о сем,
"Скажи мне, - говорит, - ты свет довольно знаешь,
И будто в книге, ты в сердцах людей читаешь:
      Как это, чт_о_ мы ни начнем,
Суды ли, общества ль учены заведем,
      Едва успеем оглянуться,
   Как первые невежи тут вотрутся?
   Ужли от них совсем лекарства нет?"
"Не думаю, - сказал Мудрец в ответ, -
И с обществами та ж судьба (сказать меж нами),
      Что с деревянными домами". -
"Как?" - "Так же: я вот свой достроил сими днями;
   Хозяева в него еще не вобрались,
      А уж сверчки давно в нем завелись".

Кипящий Водопад, свергаяся со скал,
Целебному ключу с надменностью сказал
(Который под горой едва лишь был приметен,
Но силой славился лечебною своей):
"Не странно ль это? Ты так мал, водой так беден,
А у тебя всегда премножество гостей?
Не мудрено, коль мне приходит кто дивиться;
    К тебе зачем идут?"- "Лечиться",-
    Смиренно прожурчал Ручей.

Волчонка Волк, начав помалу приучать
         Отцовским промыслом питаться,
   Послал его опушкой прогуляться;
А между тем велел прилежней примечать,
         Нельзя ль где счастья им отведать:
                Хоть, захватя греха,
                На счет бы пастуха
         Позавтракать иль пообедать!
         Приходит ученик домой
И говорит: "Пойдем скорей со мной!
Обед готов; ничто не может быть вернее:
                Там под горой
   Пасут овец, одна другой жирнее;
         Любую стоит лишь унесть,
                И съесть;
А стадо таково, что трудно перечесть".
"Постой-ка, - Волк сказал, - сперва мне ведать надо,
         Каков пастух у стада?"
         "Хоть говорят, что он
   Не плох, заботлив и умен,
Однако стадо я обшел со всех сторон
И высмотрел собак: они совсем не жирны,
   И плохи, кажется, и смирны".
         "Меня так этот слух, -
Волк старый говорит, - не очень к стаду манит;
         Коль подлинно не плох пастух,
   Так он плохих собак держать не станет.
         Тут тотчас попадешь в беду!
Пойдем-ка, я тебя на стадо наведу,
   Где сбережем верней мы наши шкуры:
Хотя при стаде том и множество собак,
         Да сам пастух дурак;
А где пастух дурак, там и собаки дуры".

"Прощай, соседка! - Волк Кукушке говорил, -
Напрасно я себя покоем здесь манил!
     Всё те ж у вас и люди и собаки:
Один другого злей; и хоть ты ангел будь,
        Так не минуешь с ними драки". -
        "А далеко ль соседу путь?
     И где такой народ благочестивой,
     С которым думаешь ты жить в ладу?"
        "О, я прямехонько иду
        В леса Аркадии счастливой.
        Соседка, то-то сторона!
     Там, говорят, не знают, что война;
        Как агнцы, кротки человеки
        И молоком текут там реки;
Ну, словом, царствуют златые времена!
Как братья, все друг с другом поступают.
И даже, говорят, собаки там не лают,
        Не только не кусают.
        Скажи ж сама, голубка, мне,
        Не мило ль, даже и во сне,
     Себя в краю таком увидеть тихом?
        Прости! не поминай нас лихом!
        Уж то-то там мы заживем:
        В ладу, в довольстве, в неге!
     Не так, как здесь, ходи с оглядкой днем
        И не засни спокойно на ночлеге".
     "Счастливый путь, сосед мой дорогой! -
Кукушка говорит. - А свой ты нрав и зубы
     Здесь кинешь, иль возьмешь с собой?"
        "Уж кинуть, вздор какой!" -
     "Так вспомни же меня, что быть тебе без шубы".

        Чем нравом кто дурней,
Тем более кричит и ропщет на людей:
Не видит добрых он, куда ни обернется,
     А первый сам ни с кем не уживется.

У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
   Но мы Истории не пишем;
А вот о том как в Баснях говорят.

	___

Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
   И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягненка видит он, на добычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: "Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
   Здесь чистое мутить питье
      Мое
   С песком и с илом?
   За дерзость такову
   Я голову с тебя сорву".-
"Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
   И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу".-
   "Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
   Мне здесь же как-то нагрубил:
   Я этого, приятель, не забыл!"-
  "Помилуй, мне еще и отроду нет году",-
Ягненок говорит. "Так это был твой брат".-
"Нет братьев у меня".- "Tak это кум иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
         Вы все мне зла хотите
И, если можете, то мне всегда вредите,
Но я с тобой за их разведаюсь грехи".-
"Ах, я чем виноват?"- "Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать".-
Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

Волк ночью, думая залезть в овчарню,
               Попал на псарню.
     Поднялся вдруг весь псарный двор -
Почуя серого так близко забияку,
Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
   Псари кричат: "Ахти, ребята, вор!"-
     И вмиг ворота на запор;
     В минуту псарня стала адом.
          Бегут: иной с дубьем,
               Иной с ружьем.
"Огня!- кричат,- огня!" Пришли с огнем.
Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом.
   Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;
     Но, видя то, что тут не перед стадом
          И что приходит, наконец,
          Ему расчесться за овец,-
               Пустился мой хитрец
                    В переговоры
И начал так: "Друзья! к чему весь этот шум?
          Я, ваш старинный сват и кум,
Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры;
Забудем прошлое, уставим общий лад!
А я, не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад
          И волчьей клятвой утверждаю,
     Что я..." - "Послушай-ка, сосед,-
          Тут ловчий перервал в ответ,-
          Ты сер, а я, приятель, сед,
     И волчью вашу я давно натуру знаю;
          А потому обычай мой:
     С волками иначе не делать мировой,
          Как снявши шкуру с них долой".
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Овечкам от Волков совсем житья не стало,
    И до того, что, наконец,
Правительство зверей благие меры взяло
    Вступиться в спасенье Овец,—
    И учрежден Совет на сей конец.
Большая часть в нем, правда, были Волки;
Но не о всех Волках ведь злые толки.
    Видали и таких Волков, и многократ.—
        Примеры эти не забыты,—
        Которые ходили близко стад
    Смирнехонько — когда бывали сыты.
Так почему ж Волкам в Совете и не быть?
        Хоть надобно Овец оборонить,
    Но и Волков не вовсе ж притеснить.
Вот заседание в глухом лесу открыли;
        Судили, думали, рядили
        И, наконец, придумали закон.
    Вот вам от слова в слово он:
    «Как скоро Волк у стада забуянит,
    И обижать он Овцу станет,
    То Волка тут властна Овца,
        Не разбираючи лица,
Схватить за шиворот и в суд тотчас представить,
    В соседний лес иль в бор».
В законе нечего прибавить, ни убавить.
    Да только я видал: до этих пор, —
Хоть говорят, Волкам и не спускают,—
Что будь Овца ответчик иль истец,
    А только Волки все-таки Овец
        В леса таскают.

      Когда Смоленский Князь,
Противу дерзости искусством воружась,
      Вандалам новым сеть поставил
   И на погибель им Москву оставил,
Тогда все жители, и малый и большой,
      Часа не тратя, собралися
   И вон из стен московских поднялися,
      Как из улья пчелиный рой.
Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
      Спокойно, чистя нос, глядит.
      "А ты что ж, кумушка, в дорогу?-
      Ей с возу Курица кричит.-
      Ведь говорят, что у порогу
         Наш супостат".
   "Мне что до этого за дело?-
Вещунья ей в ответ.- Я здесь останусь смело.
      Вот ваши сестры - как хотят;
   А ведь Ворон ни жарят, ни варят:
   Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
   А может быть, еще удастся поживиться
   Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.
   Прощай, хохлаточка, счастливый путь!"
      Ворона подлинно осталась;
      Но вместо всех поживок ей,
Как голодом морить Смоленский стал гостей -
      Она сама к ним в суп попалась.
              ____________

Так часто человек в расчетах слеп и глуп.
За счастьем, кажется, ты по пятам несешься;
      А как на деле с ним сочтешься -
      Попался, как ворона в суп!

Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

                ___

Вороне где-то бог послал кусочек сыру;
                На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсем уж собралась,
        Да призадумалась, а сыр во рту держала.
        На ту беду Лиса близехонько бежала;
        Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит
        И говорит так сладко, чуть дыша:
                "Голубушка, как хороша!
                Ну что за шейка, что за глазки!
                Рассказывать, так, право, сказки!
        Какие перушки! какой носок!
И, верно, ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,
При красоте такой и петь ты мастерица,-
        Ведь ты б у нас была царь-птица!"
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
        От радости в зобу дыханье сперло,-
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыр выпал - с ним была плутовка такова.

    Орел
Из-под небес на стадо налетел
   И выхватил ягненка,
А Ворон молодой вблизи на то смотрел.
   Взманило это Вороненка,
Да только думает он так: "Уж брать так брать,
   А то и когти что марать!
Бывают и орлы, как видно, плоховаты.
   Ну, только ль в стаде что ягняты?
        Вот я как захочу
 Да налечу,
Так царский подлинно кусочек подхвачу!"
   Тут Ворон поднялся над стадом,
   Окинул стадо жадным взглядом:
Из множества ягнят, баранов и овец
Высматривал, сличал и выбрал, наконец,
        Барана, да какого?
   Прежирного, прематерого,
Который доброму б и волку был в подъем.
   Изладясь, на него спустился
И в шерсть ему, что силы есть, вцепился.
Тогда-то он узнал, что добычь не по нем.
Что хуже и всего, так на баране том
   Тулуп такой был прекосматый,
   Густой, всклокоченный, хохлатый,
Что из него когтей не вытеребил вон
        Затейник наш крылатый
И кончил подвиг тем, что сам попал в полон.
   С барана пастухи его чинненько сняли;
   А чтобы он не мог летать,
        Ему все крылья окорнали
        И детям отдали играть.

Нередко у людей то ж самое бывает,
           Коль мелкий плут
   Большому плуту подражает:
Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют.

Запачканный Голи́к[1] попал в большую честь –
Уж он полов не будет в кухнях месть:
Ему поручены господские кафтаны[2]
(Как видно, слуги были пьяны).
Вот развозился мой Голик:
По платью барскому без устали колотит
И на кафтанах он как будто рожь молотит,
И подлинно, что труд его велик.
Беда лишь в том, что сам он грязен, неопрятен.
Что́ ж пользы от его труда?
Чем больше чистит он, тем только больше пятен.

Бывает столько же вреда,
Когда
Невежда не в свои дела вплетется
И поправлять труды ученого возьмется.[3]


Примечания

[1]
Голи́к – веник без листьев.

[2]
Кафта́н – старинная мужская долгополая верхняя одежда.

[3]
Басню рассматривали как отклик на выступление 
Н. С. Арцибашева в журнале «Вестник Европы» (1821, N5 18), 
направленное против «Истории Государства Российского» 
Н. М. Карамзина.

      Предлинной хворостиной
Мужик Гусей гнал в город продавать;
   И, правду истинну сказать,
Не очень вежливо честил свой гурт гусиной:
На барыши спешил к базарному он дню
   (А где до прибыли коснется,
Не только там гусям, и людям достается).
      Я мужика и не виню;
Но Гуси иначе об этом толковали
   И, встретяся с прохожим на пути,
      Вот как на мужика пеняли:
"Где можно нас, Гусей, несчастнее найти?
      Мужик так нами помыкает
И нас, как будто бы простых Гусей, гоняет;
   А этого не смыслит неуч сей,
      Что он обязан нам почтеньем;
Что мы свой знатный род ведем от тех Гусей,
Которым некогда был должен Рим спасеньем:
Там даже праздники им в честь учреждены!"
   "А вы хотите быть за что отличены?" -
Спросил прохожий их. "Да наши предки..."-
                                    "Знаю,
      И все читал; но ведать я желаю,
      Вы сколько пользы принесли?"
      "Да наши предки Рим спасли!"
   "Все так, да вы что сделали такое?"
"Мы? Ничего!" - "Так что ж и доброго в вас есть?
      Оставьте предков вы в покое:
      Им поделом была и честь;
   А вы, друзья, лишь годны на жаркое".

Баснь эту можно бы и боле пояснить -
      Да чтоб гусей не раздразнить.

«Сенюша, знаешь ли, покамест, как баранов,
   Опять нас не погнали в класс,
Пойдем-ка да нарвем в саду себе каштанов!»-
   «Нет, Федя, те каштаны не про нас!
   Хоть, кажется, они и недалеко,
   Ты знаешь ведь, как дерево высоко:
   Тебе, ни мне туда не влезть,
   И нам каштанов тех не есть!» —
   «И, милой, да на что ж догадка!
Где силой взять нельзя, там надобна ухватка.
   Я все придумал: погоди!
   На ближний сук меня лишь подсади.
   А там мы сами умудримся —
   И досыта каштанов наедимся».
Вот к дереву друзья со всех несутся ног,
Тут Сеня помогать товарищу принялся,
   Пыхтел, весь потом обливался,
   И Феде, наконец, вскарабкаться помог.
   Взобрался Федя на приволье:
Как мышке в закроме, вверху ему раздолье!
Каштанов там не только всех не съесть,—
      Не перечесть!
   Найдется чем и поживиться,
      И с другом поделиться.
Что ж! Сене от того прибыток вышел мал:
Он, бедный, на низу облизывал лишь губки;
Федюша сам вверху каштаны убирал,
А другу с дерева бросал одни скорлупки.
           ______

   Видал Федюш на свете я,
      Которым их друзья
Вскарабкаться наверх усердно помогали,
А после уж от них — скорлупки не видали!

   Дворовый, верный пес
         Барбос,
Который барскую усердно службу нес,
   Увидел старую свою знакомку,
      Жужу, кудрявую болонку,
На мягкой пуховой подушке, на окне.
   К ней ластяся, как будто бы к родне,
      Он, с умиленья, чуть не плачет
         И под окном
      Визжит, вертит хвостом
         И скачет.
   "Ну, что, Жужутка, как живешь,
С тех пор, как господа тебя в хоромы взяли?
Ведь, помнишь: на дворе мы часто голодали.
   Какую службу ты несешь?" -
"На счастье грех роптать,- Жужутка отвечает,-
Мой господин во мне души не чает;
   Живу в довольстве и добре,
   И ем и пью на серебре;
Резвлюся с барином; а ежели устану,
Валяюсь по коврам и мягкому дивану.
   Ты как живешь?" - "Я,- отвечал Барбос,
Хвост плетью спустя и свой повеся нос,-
   Живу по-прежнему: терплю и холод,
         И голод,
   И, сберегаючи хозяйский дом,
Здесь под забором сплю и мокну под дождем;
   А если невпопад залаю,
   То и побои принимаю.
   Да чем же ты, Жужу, в случай попал,
   Бессилен бывши так и мал,
Меж тем как я из кожи рвусь напрасно?
Чем служишь ты?" - "Чем служишь! Вот прекрасно!-
   С насмешкой отвечал Жужу.-
   На задних лапках я хожу".
        _________

Как счастье многие находят
Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!

   "Соседушка, мой свет!
   Пожалуйста, покушай".-
"Соседушка, я сыт по горло".- "Нужды нет,
      Еще тарелочку; послушай:
   Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!"-
"Я три тарелки съел".- "И, полно, что за счеты:
      Лишь стало бы охоты,
   А то во здравье: ешь до дна!
   Что за уха! Да как жирна:
Как будто янтарем подернулась она.
   Потешь же, миленький дружочек!
Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек!
Еще хоть ложечку! Да кланяйся, жена!"-
   Так потчевал сосед Демьян соседа Фоку
И не давал ему ни отдыху, ни сроку;
А с Фоки уж давно катился градом пот.
   Однако же еще тарелку он берет:
      Сбирается с последней силой
И - очищает всю. "Вот друга я люблю!-
Вскричал Демьян.- Зато уж чванных не терплю.
Ну, скушай же еще тарелочку, мой милой!"
      Тут бедный Фока мой,
Как ни любил уху, но от беды такой,
         Схватя в охапку
         Кушак и шапку,
      Скорей без памяти домой -
   И с той поры к Демьяну ни ногой.
            ___________

Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь;
Но если помолчать вовремя не умеешь
   И ближнего ушей ты не жалеешь,
То ведай, что твои и проза и стихи
Тошнее будут всем Демьяновой ухи.

С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел.
"Поистине, роптать ты вправе на природу,-
Сказал он,- воробей, и тот тебе тяжел.
Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,
   Ты зашатаешься, начнешь слабеть,
   И так нагнешься сиротливо,
   Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво,
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям и грозам,
      Стою и тверд и прям,
Как будто б огражден ненарушимым миром:
Тебе все бурей - мне все кажется зефиром.
   Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой,
      Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья".-
      "Ты очень жалостлив,- сказала Трость в
                                     ответ,-
Однако не крушись: мне столько худа нет.
   Не за себя я вихрей опасаюсь:
      Хоть я и гнусь, но не ломаюсь -
   Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что еще доселе их свирепость
      Твою не одолела крепость,
И от ударов их ты не склонял лица:
      Но - подождем конца!"
   Едва лишь это Трость сказала,
   Вдруг мчится с северных сторон,
И с градом и с дождем шумящий аквилон.
Дуб держится,- к земле Тростиночка припала.
   Бушует ветр, удвоил силы он,
      Взревел - и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.

       Большой собравшися гурьбой,
       Медведя звери изловили;
       На чистом поле задавили -
          И делят меж собой,
          Кто чт_о_ себе достанет.
А Заяц за ушко медвежье тут же тянет.
          "Ба, ты, косой, -
Кричат ему, - пожаловал отколе?
   Тебя никто на ловле не видал".
   "Вот, братцы! - Заяц отвечал, -
Да из лесу-то кто ж, - всё я его пугал
   И к вам поставил прямо в поле
          Сердечного дружка?"
Такое хвастовство хоть слишком было явно,
   Но показалось так забавно,
Что Зайцу дан клочок медвежьего ушка.

Над хвастунами хоть смеются,
А часто в дележе им доли достаются.

Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
   Тихохонько Медведя толк ногой:
   "Смотри-ка",- говорит,- "кум милый мой!
         Что это там за рожа?
   Какие у нее ужимки и прыжки!
   Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на нее хоть чуть была похожа.
         А ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть".-
   "Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?"-
         Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
         ____________

         Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать никто себя в сатире.
         Я даже видел то вчера:
Что Климыч на руку нечист, все это знают;
         Про взятки Климычу читают,
   А он украдкою кивает на Петра.

Змея лежала под колодой
И злилася на целый свет;
У ней другого чувства нет,
Как злиться: создана уж так она природой.
Ягненок в близости резвился и скакал;
Он о Змее совсем не помышлял.
Вот, выползши, она в него вонзает жало:
В глазах у бедняка туманно небо стало;
Вся кровь от яду в нем горит.
"Что сделал я тебе?" - Змее он говорит.
"Кто знает? Может быть, ты с тем сюда забрался.
Чтоб раздавить меня, - шипит ему Змея. -
Из осторожности тебя караю я". -
"Ах, нет!" - он отвечал и с жизнью тут расстался.
В ком сердце так сотворено,
Что дружбы, ни любви не чувствует оно
И ненависть одну ко всем питает,
Тот всякого своим злодеем почитает.

                    А.И.К[лушину]

Скажи, любезный друг ты мой,
Что сделалось со мной такое?
Не сердце ль мне дано другое?
Не разум ли мне дан иной?
Как будто сладко сновиденье,
Моя исчезла тишина;
Как море в лютое волненье,
Душа моя возмущена.
   Едва одно желанье вспыхнет,
Спешит за ним другое вслед;
Едва одна мечта утихнет,
Уже другая сердце рвет.
Не столько ветры в поле чистом
Колеблют гибкий, белый лен,
Когда, бунтуя с ревом, свистом,
Деревья рвут из корня вон;
Не столько воды рек суровы,
Когда ко ужасу лугов
Весной алмазны рвут оковы
И ищут новых берегов;
Не столько и они ужасны,
Как страсти люты и опасны,
Которые в груди моей
Мое спокойство отравляют
И, раздирая сердце в ней,
Смущенный разум подавляют.
   Так вот, мой друг любезный, плод,
Который нам сулят науки!
Теперь ученый весь народ
Мои лишь множит только скуки.
Платон, Сенека, Эпиктет,
Все их ученые соборы,
Все их угрюмы заговоры,
Чтоб в школу превратить весь свет,
Прекрасных девушек в Катонов
И в Гераклитов всех Ветронов;
Все это только шум пустой.
Пусть верит им народ простой,
А я, мой друг, держусь той веры,
Что это лишь одни химеры.
Не так легко поправить мир!
Скорей воскреснув новый Кир
Иль Александр, без меры смелый,
Чтоб расширить свои пределы,
Объявят всем звездам войну
И приступом возьмут луну;
Скорее Сен-Жермень восстанет
И целый свет опять обманет;
Скорей Вралин переродится,
Стихи картавить устыдится
И будет всеми так любим,
Как ныне мил одним глухим;
Скорей все это здесь случится;
Но свет — останется, поверь,
Таким, каков он есть теперь;
А книги будут всё плодиться.
   К чему ж прочел я столько книг,
Из них ограду сердцу строя,
Когда один лишь только миг —
И я навек лишен покоя?
Когда лишь пара хитрых глаз,
Улыбка скромная, лукава,
И философии отрава
Дана в один короткий час.
Премудрым воружась Платоном,
Угрюмым Юнгом, Фенелоном,
Задумал целый век я свой
Против страстей стоять горой.
Кто ж мог тогда мне быть опасен?
Ужли дитя в пятнадцать лет?
Конечно — вот каков здесь свет!
Ни в чем надежды верной нет;
И труд мой стал совсем напрасен,
Лишь встретился с Анютой я.
   Угрюмость умерла моя —
Нагрелось сердце, закипело —
С умом спокойство отлетело.
   Из всех наук тогда одна
Казалась только мне важна
Наука, коя вечно в моде
И честь приносит всей природе,
Которую в пятнадцать лет
Едва ль не всякий узнает,
С приятностью лет тридцать учит,
Которою никто не скучит,
Доколе сам не скучен он;
Где мил, хотя тяжел закон;
В которой сердцу нужны силы,
Хоть будь умок силен слегка;
Где трудность всякая сладка;
В которой даже слезы милы —
Те слезы, с смехом пополам,
Пролиты красотой стыдливой,
Когда, осмелясь стать счастливой,
Она дает блаженство нам.
Наука нужная, приятна,
Без коей трудно век пробыть;
Наука всем равно понятна —
Уметь любить и милым быть.
Вот чем тогда я занимался,
Когда с Анютой повстречался;
Из сердца мудрецов прогнал.
В нем место ей одной лишь дал
И от ученья отказался.
   Любовь дурачеству сродни:
Деля весь свет между собою,
Они, мой друг, вдвоем одни
Владеть согласно стали мною.
Вселяся в сердце глубоко,
В нем тысячи затей родили,
Все пылки страсти разбудили,
Прогнав рассудок далеко.
   Едва прошла одна неделя,
Как я себя не узнавал:
Дичиться женщин перестал,
Болтливых их бесед искал —
И стал великий пустомеля.
Все в них казалось мне умно:
Ужимки, к щегольству охота,
Кокетство — даже и зевота —
Все нежно, все оживлено;
Все прелестью и жаром блещет,
Все мило, даже то лино,
Под коим бела грудь трепещет.
   Густые брови колесом
Меня к утехам призывали,
Хотя нередко угольком
Они написаны бывали;
Румянец сердце щекотал,
Подобен розе свежей, алой,
Хоть на щеке сухой и вялой
Природу худо он играл;
Поддельна грудь из тонких флеров,
Приманка взорам — сердцу яд —
Была милей всех их уборов,
Мой развлекая жадный взгляд.
Увижу ли где в модном свете
Стан тощий, скрученный, сухой,
Мне кажется, что пред собой
Я вижу грацию в корсете.
   Но если, друг любезный мой,
Мне ложны прелести столь милы
И столь имеют много силы
Мою кровь пылку волновать,—
Представь же Аннушку прелестну,
Одной природою любезну —
Как нежный полевой цветок,
Которого лелеет Флора,
Румянит розова Аврора,
Которого еще не мог
Помять нахальный ветерок;
Представь — дай волю вображенью —
И рассуди ты это сам,
Какому должно быть движенью,
Каким быть должно чудесам
В горящем сердце, в сердце новом,
Когда ее увидел я?
Обворожилась грудь моя
Ее улыбкой, взором — словом:
С тех пор, мой друг, я сам не свой.
Любовь мой ум и сердце вяжет,
И, не заботясь, кто что скажет,
Хочу быть милым ей одной.
   Все дни мне стали недосужны,
Твержу науку я любить;
Чтоб женщине любезным быть,
Ты знаешь, нам не книги нужны.
Пусть Аннушка моя умна,
Но все ведь женщина она.
Для них магниты, талисманы —
Жилеты, пряжки и кафтаны,
Нередко пуговка одна.
   Я, правда, денег не имею;
Так что же?— Я занять умею.
   Проснувшись с раннею зарею,
Умножить векселя лечу —
Увижу ль на глазах сомненье,
Чтоб все рассеять подозренье,
Проценты клятвами плачу.
   Нередко, милым быть желая,
Я перед зеркалом верчусь
И, женский вкус к ужимкам зная,
Ужимкам ловким их учусь;
Лицом различны строю маски.
Кривляю носик, губки, глазки,
И, испужавшись сам себя,
Ворчу, что вялая природа
Не доработала меня
И так пустила, как урода.
Досада сильная берет.
Почто я выпущен на свет
С такою грубой головою.
Забывшись, рок я поношу
И головы другой прошу,—
Не зная, чем и той я стою,
Которую теперь ношу.
   Вот как любовь играет нами!
Как честью скромный лицемер;
Как службой модный офицер;
Как жены хитрые мужьями.
   Не день, как ты меня узнал:here, p.222
Не год, как мы друзья с тобою;
Как ты, мой друг, передо мною
Малейшей мысли не скрывал,
И сам в душе моей читал,—
Скажи ж: таков ли я бывал?—
Сует, бывало, ненавидя,
В тулупе летом дома сидя,
Чинов я пышных не искал;
И счастья в том не полагал,
Чтоб в низком важничать народе,—
В прихожих ползать не ходил.
Мне чин один лишь лестен был,
Который я ношу в природе,—
Чин человека; — в нем лишь быть
Я ставил должностью, забавой;
Его достойно сохранить
Считал одной неложной славой.
Теперь, мой друг, исчез тот мрак,
И мыслю я совсем не так.
   Отставка начала мне скучить,
Хочу опять надеть мундир;
«Как счастлив тот, кто бригадир,
Кто может вдруг шестерку мучить!»—
Кричу нередко сгоряча
И шлем и латы надеваю,
В сраженьях мыслию летаю,
Как рюмки, башни разбиваю
И армии рублю сплеча;
Потом, в торжественной минуте,
Я возвращаюся к Анюте,
Покрытый лавровым венком;
Изрублен, крив, без рук и хром;
Из-под медвежьей теплой шубы
Замерзло сердце ей дарю;
И сквозь расколотые зубы
Про стару нежность говорю,
Тем конча все свое искусство,
Чтоб раздразнить в ней пылко чувство.
   Бывало, мне и нужды нет,
Где мир и где война сурова:
Не слышу я — и сам ни слова,—
Иди, как хочет здешний свет.
Теперь, мой друг, во все вплетаюсь
И нужным быть везде хочу;
То к Западу с войной лечу,
То важной мыслью занимаюсь
Европу миром подарить,
Иль свет по-новому делить,—
И быв нигде, ни в чем не нужен,
Везде проворен и досужен;
И все лишь только для того,
Чтоб луч величья моего
Привлек ко мне Анюту милу;
Чтоб, зная цену в нем и силу,
Сдалась бы всею мне душой
И стала б барыней большой.
   Бывало, мне покой мой сладок,
Честь выше злата я считал:
С богатством совесть не равнял
И к деньгам был ничуть не падок.
Теперь хотел бы Крезом быть,
Чтоб Аннушки любовь купить;
Индейски берега жемчужны
Теперь мне надобны и нужны.
Нередко мысленно беру
Я в сундуки свои Перу.
И, никакой не сделав службы,
Хочу, чтобы судьбой из дружбы
За мной лишь было скреплено
Сибири золотое дно:
Чтобы иметь большую славу
Анюту в золоте водить,
Анюту с золота кормить,
Ее на золоте поить
И деньги сыпать ей в забаву.
Вот жизнь весть начал я какую!
Жалей о мне, мой друг, жалей —
Одна мечта родит другую,
И все — одна другой глупей;
Но что с природой делать станешь?
Ее, мой друг, не перетянешь.
Быть может, что когда-нибудь
Мой дух опять остепенится;
Моя простынет жарка грудь —
И сердце будет тише биться,
И страсти мне дадут покой.
Зло так, как благо,— здесь не вечно;
Я успокоюся конечно;
Но где?— под гробовой доской.

   Отчего сей свист унылый,
Житель рощей, друг полей?
Не из города ль, мой милый,
Прилетел ты, соловей?
Не из клетки ль на свободу
Выпорхнул в счастливый час
И, еще силка страшась,
Робко так поешь природу?
Ах! не бойся — и по воле
Веселись, скачи и пой;
Здесь не в городе мы — в поле;
За прекрасный голос свой
В клетке здесь не насидишься
И с подружкой дорогой
За него не разлучишься.
Позабудь людей, друг мой:
Все приманки их — отравы;
Все их умыслы — лукавы.
Здесь питье и корм простой,
Но вкуснее он на ветке,
При свободе чувств своих,
Нежель корм богатый их
В золотой и пышной клетке.

       Проказница-Мартышка,
            Осел,
            Козел
       Да косолапый Мишка
       Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот, баса, альта, две скрипки
   И сели на лужок под липки,-
   Пленять своим искусством свет.
Ударили в смычки, дерут, а толку нет.
"Стой, братцы, стой! - кричит Мартышка. -
                                      Погодите!
Как музыке идти? Ведь вы не так сидите.
Ты с басом, Мишенька, садись против альта,
        Я, прима, сяду против вторы;
    Тогда пойдет уж музыка не та:
        У нас запляшут лес и горы!"
        Расселись, начали Квартет;
        Он все-таки на лад нейдет.
        "Постойте ж, я сыскал секрет?-
    Кричит Осел,- мы, верно, уж поладим,
        Коль рядом сядем".
Послушались Осла: уселись чинно в ряд;
   А все-таки Квартет нейдет на лад.
Вот пуще прежнего пошли у них разборы
            И споры,
       Кому и как сидеть.
Случилось Соловью на шум их прилететь.
Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье.
"Пожалуй,- говорят,- возьми на час терпенье,
Чтобы Квартет в порядок наш привесть:
И ноты есть у нас, и инструменты есть,
       Скажи лишь, как нам сесть!" -
"Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
       И уши ваших понежней,-
       Им отвечает Соловей,-
       А вы, друзья, как ни садитесь;
       Всё в музыканты не годитесь".

Комар
Жил у татар
Иль у казар.
Вдруг Волк
К ним в двери толк,
Давай кричать
И Комара кусать.
Комар испугался,
На печку забрался.
Тут Волк ему:
«С печи тебя стяну!»
А тот: «Нет, не достанешь,
Устанешь,
Отстанешь!»
А Волк
Вдруг скок
К нему тут на полати,
Да вот его и проглотил,
Да сам таков и был.
И мне пришло сказать тут кстати,
Что сильный слабого недавно погубил.

   Какой-то Повар, грамотей,
   С поварни побежал своей
   В кабак (он набожных был правил
   И в этот день по куме тризну правил),
А дома стеречи съестное от мышей
         Кота оставил.
Но что же, возвратясь, он видит? На полу
Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,
      Припав за уксусным бочонком,
Мурлыча и ворча, трудится над курчонком.
      "Ах ты, обжора! ах, злодей! -
      Тут Ваську Повар укоряет,-
Не стыдно ль стен тебе, не только что людей?
(А Васька все-таки курчонка убирает.)
   Как! быв честным Котом до этих пор,
Бывало, за пример тебя смиренства кажут,-
      А ты... ахти, какой позор!
      Теперя все соседи скажут:
      "Кот Васька плут! Кот Васька вор!
   И Ваську-де, не только что в поварню,
      Пускать не надо и на двор,
      Как волка жадного в овчарню:
Он порча, он чума, он язва здешних мест!"
   (А Васька слушает, да ест.)
Тут ритор мой, дав волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью,
   Но что ж? Пока его он пел,
   Кот Васька все жаркое съел.

      А я бы повару иному
   Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить по-пустому,
   Где нужно власть употребить.

   Крестьяне, вышед из терпенья
         От разоренья,
      Что речки им и ручейки
      При водополье причиняли,
Пошли просить себе управы у Реки,
В которую ручьи и речки те впадали.
      И было что на них донесть!
         Где озими разрыты;
   Где мельницы посорваны и смыты;
   Потоплено скота, что и не счесть!
А та Река течет так смирно, хоть и пышно;
      На ней стоят большие города,
         И никогда
   За ней таких проказ не слышно:
      Так, верно, их она уймет,
   Между собой Крестьяне рассуждали.
Но что ж? как подходить к Реке поближе стали
         И посмотрели, так узнали,
Что половину их добра по ней несет.
   Тут, попусту не заводя хлопот,
Крестьяне лишь его глазами проводили;
   Потом взглянулись меж собой
      И, покачавши головой,
         Пошли домой.
      А отходя, проговорили:
   "На что и время тратить нам!
На младших не найдешь себе управы там,
Где делятся они со старшим пополам".

          К Крестьянину на двор
       Залез осенней ночью вор;
       Забрался в клеть и на просторе,
Обшаря стены все, и пол, и потолок,
       Покрал бессовестно что мог:
 И то сказать, какая совесть в воре!
       Ну так что наш мужик, бедняк,
Богатым лег, а с голью встал такою,
       Хоть по миру поди с сумою;
Не дай бог никому проснуться худо так!
       Крестьянин тужит и горюет,
       Родню сзывает и друзей,
       Соседей всех и кумовей.
"Нельзя ли, - говорит, - помочь беде моей?"
       Тут всякий с мужиком толкует,
       И умный свой дает совет.
Кум Карпыч говорит: "Эх, свет!
Не надобно было тебе по миру славить,
         Что столько ты богат".
Сват Климыч говорит: "Вперед, мой милый сват,
                 Старайся клеть к избе гораздо ближе ставить".
       "Эх, братцы, это всё не так, -
          Сосед толкует Фока, -
        Не то беда, что клеть далека,
Да надо на дворе лихих держать собак;
    Возьми-ка у меня щенка любого
От Жучки: я бы рад соседа дорогого
         От сердца наделить,
           Чем их топить".
И словом, от родни и от друзей любезных
Советов тысячу надавано полезных,
           Кто сколько мог,
А делом ни один бедняжке не помог.

На свете таково ж: коль в нужду попадешься!
     Отведай сунуться к друзьям,
Начнут советовать и вкось тебе, и впрямь:
А чуть о помощи на деле заикнешься,
            То лучший друг
            И нем и глух.

«Скажи мне, кумушка, что у тебя за страсть
Кур красть?»
Крестьянин говорил Лисице, встретясь с нею,
«Я, право, о тебе жалею!
Послушай, мы теперь вдвоем,
Я правду всю скажу: ведь в ремесле твоем
Ни на волос добра не видно.
Не говоря уже, что красть и грех и стыдно,
И что бранит тебя весь свет;
Да дня такого нет,
Чтоб не боялась ты за ужин иль обед
В курятнике оставить шкуры!
Ну, стоют ли того все куры?» —
«Кому такая жизнь сносна?»
Лисица отвечает:
«Меня так всё в ней столько огорчает,
Что даже мне и пища не вкусна.
Когда б ты знал, как я в душе честна!
Да что же делать? Нужда, дети;
Притом же иногда, голубчик-кум,
И то приходит в ум,
Что я ли воровством одна живу на свете?
Хоть этот промысел мне точно острый нож». —
«Ну, что ж?»
Крестьянин говорит: «коль вправду ты не лжешь,
Я от греха тебя избавлю
И честный хлеб тебе доставлю;
Наймись курятник мой от лис ты охранять:
Кому, как не Лисе, все лисьи плутни знать?
Зато ни в чем не будешь ты нуждаться
И станешь у меня как в масле сыр кататься».
Торг слажен; и с того ж часа?
Вступила в караул Лиса.
Пошло у мужика житье Лисе привольно;
Мужик богат, всего Лисе довольно;
Лисица стала и сытей,
Лисица стала и жирней,
Но всё не сделалась честней:
Некраденый кусок приелся скоро ей;
И кумушка тем службу повершила,
Что, выбрав ночку потемней,
У куманька всех кур передушила.

____________________________

В ком есть и совесть, и закон,
Тот не украдет, не обманет,
В какой бы нужде ни был он;
А вору дай хоть миллион —
Он воровать не перестанет.

    Когда у нас беда над головой,
        То рады мы тому молиться,
    Кто вздумает за нас вступиться;
    Но только с плеч беда долой,
То избавителю от нас же часто худо:
            Все взапуски его ценят,
        И если он у нас не виноват,
            Так это чудо!
      _____________

    Старик Крестьянин с Батраком
        Шел под вечер леском
        Домой, в деревню, с сенокосу,
И повстречали вдруг медведя носом к носу.
        Крестьянин ахнуть не успел,
        Как на него медведь насел.
Подмял Крестьянина, ворочает, ломает,
И, где б его почать, лишь место выбирает:
        Конец приходит старику.
    "Степанушка родной, не выдай, милой!" -
Из-под медведя он взмолился Батраку.
Вот новый Геркулес, со всей собравшись силой,
        Что только было в нем,
    Отнес полчерепа медведю топором
И брюхо проколол ему железной вилой.
    Медведь взревел и замертво упал:
            Медведь мой издыхает.
        Прошла беда; Крестьянин встал,
        И он же Батрака ругает.
            Опешил бедный мой Степан.
"Помилуй,- говорит,- за что?"- "За что, болван!
            Чему обрадовался сдуру?
        Знай колет: всю испортил шкуру!"

         Крестьянин, заводясь домком,
Купил на ярмарке подойник да корову
         И с ними сквозь дуброву
Тихонько брел домой проселочным путем,
      Как вдруг Разбойнику попался.
Разбойник Мужика как липку ободрал.
"Помилуй,- всплачется Крестьянин,- я пропал,
         Меня совсем ты доконал!
Год целый я купить коровушку сбирался:
      Насилу этого дождался дня".
      "Добро, не плачься на меня,-
      Сказал, разжалобясь, Разбойник.-
И подлинно, ведь мне коровы не доить;
         Уж так и быть,
   Возьми себе назад подойник".

    У мужика, большого эконома,
    Хозяина зажиточного дома,
    Собака нанялась и двор стеречь,
            И хлебы печь,
И сверх того полоть и поливать рассаду.
    Какой же выдумал он вздор,—
   Читатель говорит,— тут нет ни складу,
            Ни ладу.
    Пускай бы стеречи уж двор;
Да видано ль, чтоб где собаки хлеб пекали
       Или рассаду поливали?
    Читатель! Я бы был не прав кругом,
Когда сказал бы: «да»,— да дело здесь не в том,
А в том, что наш Барбос за все за это взялся,
И вымолвил себе он плату за троих;
Барбосу хорошо: что нужды до других.
    Хозяин между тем на ярмарку собрался,
    Поехал, погулял — приехал и назад,
    Посмотрит — жизни стал не рад,
    И рвет, и мечет он с досады:
    Ни хлеба дома, ни рассады.
    А сверх того к нему на двор
Залез и клеть его обкрал начисто вор.
Вот на Барбоса тут посыпалось руганье;
Но у него на все готово оправданье:
Он за рассадою печь хлеб никак не мог;
Рассадник оттого лишь только не удался,
Что, сторожа вокруг двора, он стал без ног;
    А вора он затем не устерег,
    Что хлебы печь тогда сбирался.

«Как, милый Петушок, поешь, ты громко, важно!»-
   «А ты, Кукушечка, мой свет,
   Как тянешь плавно и протяжно:
Во всем лесу у нас такой певицы нет!» —
«Тебя, мой куманек, век слушать я готова».—
   «А ты, красавица, божусь,
Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,
      Чтоб начала ты снова...
   Отколь такой берется голосок?
      И чист, и нежен, и высок!..
Да вы уж родом так: собою невелички,
      А песни, что твой соловей!» —
   «Спасибо, кум; зато, по совести моей,
   Поешь ты лучше райской птички,
   На всех ссылаюсь в этом я».
Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!
   Хоть вы охрипните, хваля друг дружку,—
        Все ваша музыка плоха!..»
           _________

      За что же, не боясь греха,
      Кукушка хвалит Петуха?
   За то, что хвалит он Кукушку.

	Случается нередко нам
	И труд и мудрость видеть там,
	Где стоит только догадаться
		За дело просто взяться.
		________
К кому-то принесли от мастера Ларец.
Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался;
Ну, всякий Ларчиком прекрасным любовался.
Вот входит в комнату механики мудрец.
Взглянув на Ларчик, он сказал: "Ларец с секретом,
	Так; он и без замка;
А я берусь открыть; да, да, уверен в этом;
	Не смейтесь так исподтишка!
Я отыщу секрет и Ларчик вам открою:
В механике и я чего-нибудь да стою".
	Вот за Ларец принялся он:
	Вертит его со всех сторон
		И голову свою ломает;
То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
	Тут, глядя на него, иной
		Качает головой;
Те шепчутся, а те смеются меж собой.
	В ушах лишь только отдается:
"Не тут, не так, не там!" Механик пуще рвется.
	Потел, потел; но, наконец, устал,
		От Ларчика отстал
И, как открыть его, никак не догадался:
	А Ларчик просто открывался.

   Когда в товарищах согласья нет,
      На лад их дело не пойдет,
И выйдет из него не дело, только мука.
            _________

      Однажды Лебедь, Рак, да Щука
      Везти с поклажей воз взялись,
   И вместе трое все в него впряглись;
Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу!
Поклажа бы для них казалась и легка:
      Да Лебедь рвется в облака,
Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.
Кто виноват из них, кто прав,- судить не нам;
      Да только воз и ныне там.

        Когда-то, в старину,
   Лев с Барсом вел предолгую войну
За спорные леса, за дебри, за вертепы.
Судиться по правам - не тот у них был нрав;
Да сильные ж в правах бывают часто слепы.
        У них на это свой устав:
        Кто одолеет, тот и прав.
   Однако, наконец, не вечно ж драться -
        И когти притупятся:
Герои по правам решились разобраться;
Намерились дела военны прекратить,
        Окончить все раздоры,
Потом, как водится, мир вечный заключить
        До первой ссоры.
            "Назначим же скорей
        Мы от себя секретарей, -
Льву предлагает Барс, - и как их ум рассудит,
            Пусть так и будет.
Я, например, к тому определю Кота:
Зверек хоть неказист, да совесть в нем чиста;
А ты Осла назначь: он знатного же чина,
        И, к слову молвить здесь,
Куда он у тебя завидная скотина!
Поверь, как другу, мне: совет и двор твой весь
        Его копытца вряд ли стоят.
            Положимся ж на том,
   На чем
        С моим Котишком он устроит".
        И Лев мысль Барса утвердил
            Без спору;
Но только не Осла, Лисицу нарядил
            Он от себя для этого разбору,
Примолвя про себя (как видно, знал он свет):
"Кого нам хвалит враг, в том, верно, проку нет".

        Бессильному не смейся
   И слабого обидеть не моги!
Мстят сильно иногда бессильные враги:
Так слишком на свою ты силу не надейся!
   Послушай басню здесь о том,
Как больно Лев за спесь наказан Комаром.
   Вот что о том я слышал стороною:
Сухое к Комару явил презренье Лев;
Зло взяло Комара: обиды не стерпев,
Собрался, поднялся Комар на Льва войною.
Сам ратник, сам трубач пищит во всю гортань
И вызывает Льва на смертоносну брань.
   Льву смех, но наш Комар не шутит:
То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит!
И, место высмотрев и время улуча,
        Орлом на Льва спустился
   И Льву в крестец всем жалом впился.

Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача.
Увертлив наш Комар да он же и не трусит!
Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосет.
Лев голову крутит, Лев гривою трясет;
   Но наш герой свое несет:
То в нос забьется Льву, то в ухо Льва укусит.
        Вздурился Лев,
   Престрашный поднял рев,
   Скрежещет в ярости зубами
   И землю он дерет когтями.
От рыка грозного окружный лес дрожит.
Страх обнял всех зверей; все кроется, бежит;
   Отколь у всех зверей взялися ноги,
Как будто бы пришел потоп или пожар!
        И кто ж? Комар
   Наделал столько всем тревоги!
Рвался, метался Лев и, выбившись из сил,
О землю грянулся и миру запросил.
Насытил злость Комар; Льва жалует он миром:
Из Ахиллеса вдруг становится Омиром
            И сам
Летит трубить свою победу по лесам.

      Лиса, не видя сроду льва,
С ним встретясь, со страстей осталась чуть жива.
Вот, несколько спустя, опять ей Лев попался,
   Но уж не так ей страшен показался.
     А третий раз потом
Лиса и в разговор пустилася со Львом.
              _______

   Иного так же мы боимся,
   Поколь к нему не приглядимся.

У Льва просила Мышь смиренно позволенья
Поблизости его в дупле завесть селенье
И так примолвила: «Хотя-де здесь, в лесах,
      Ты и могуч и славен;
   Хоть в силе Льву никто не равен
И рев один его на всех наводит страх,
   Но будущее кто угадывать возьмется —
Как знать? кому в ком нужда доведется?
   И как я ни мала кажусь,
А, может быть, подчас тебе и пригожусь».—
«Ты!— вскрикнул Лев.— Ты, жалкое созданье!
      За эти дерзкие слова
   Ты стоишь смерти в наказанье.
      Прочь, прочь отсель, пока жива —
   Иль твоего не будет праху».
Тут Мышка бедная, не вспомняся от страху,
Со всех пустилась ног — простыл ее и след.
Льву даром не прошла, однакож, гордость эта:
Отправяся искать добычи на обед,
      Попался он в тенета.
Без пользы сила в нем, напрасен рев и стон,
      Как он ни рвался, ни метался,
   Но все добычею охотника остался,
И в клетке на показ народу увезен.
Про Мышку бедную тут поздно вспомнил он,
      Что бы помочь она ему сумела,
   Что сеть бы от ее зубов не уцелела
      И что его своя кичливость съела.
             _______

   Читатель, истину любя,
Примолвлю к басне я, и то не от себя —
   Не попусту в народе говорится:
   Не плюй в колодезь, пригодится
      Воды напиться.

   Собака, Лев да Волк с Лисой
      В соседстве как-то жили,
         И вот какой
         Между собой
   Они завет все положили:
   Чтоб им зверей съобща ловить,
И что наловится, все поровну делить.
Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала
   Лиса оленя поимала
   И шлет к товарищам послов,
   Чтоб шли делить счастливый лов:
   Добыча, право, недурная!
Пришли, пришел и Лев; он, когти разминая
   И озираючи товарищей кругом,
         Дележ располагает
   И говорит: "Мы, братцы, вчетвером.-
И начетверо он оленя раздирает.-
Теперь давай делить! Смотрите же, друзья;
      Вот эта часть моя
         По договору;
Вот эта мне, как Льву, принадлежит без спору;
Вот эта мне за то, что всех сильнее я;
А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,
      Тот с места жив не встанет".

    Из дальних странствий возвратясь,
Какой-то дворянин (а может быть, и князь),
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
    Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счету прилагал.
        "Нет,- говорит,- что я видал,
        Того уж не увижу боле.
            Что здесь у вас за край?
        То холодно, то очень жарко,
То солнце спрячется, то светит слишком ярко.
            Вот там-то прямо рай!
        И вспомнишь, так душе отрада!
        Ни шуб, ни свеч совсем не надо:
    Не знаешь век, что есть ночная тень,
И круглый божий год все видишь майский день.
        Никто там ни садит, ни сеет:
А если б посмотрел, что там растет и зреет!
Вот в Риме, например, я видел огурец:
            Ах, мой творец!
        И по сию не вспомнюсь пору!
    Поверишь ли? Ну, право, был он с гору".-
"Что за диковина!- приятель отвечал,-
На свете чудеса рассеяны повсюду;
    Да не везде их всякий примечал.
Мы сами вот теперь подходим к чуду,
Какого ты нигде, конечно, не встречал,
        И я в том спорить буду.
    Вон, видишь ли через реку тот мост,
Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,
        А свойство чудное имеет:
Лжец ни один у нас по нем пройти не смеет;
            До половины не дойдет -
        Провалится и в воду упадет;
            Но кто не лжет,
Ступай по нем, пожалуй, хоть в карете".-
            "А какова у вас река?" -
               "Да не мелка.
Так видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете!
Хоть римский огурец велик, нет спору в том,
Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нем?" -
"Гора хоть не гора, но, право, будет с дом".-
            "Поверить трудно!
    Однакож как ни чудно,
А все чуден и мост, по коем мы пойдем,
    Что он Лжеца никак не подымает;
        И нынешней еще весной
С него обрушились (весь город это знает)
        Два журналиста да портной.
Бесспорно, огурец и с дом величиной
    Диковинка, коль это справедливо".-
        "Ну, не такое еще диво;
        Ведь надо знать, как вещи есть:
    Не думай, что везде по-нашему хоромы;
            Что там за домы:
    В один двоим за нужду влезть,
        И то ни стать, ни сесть!" -
    "Пусть так, но все признаться должно,
    Что огурец не грех за диво счесть,
        В котором двум усесться можно.
        Однакож мост-ат наш каков,
Что Лгун не сделает на нем пяти шагов,
            Как тотчас в воду!
    Хоть римский твой и чуден огурец..." -
    "Послушай-ка,- тут перервал мой Лжец,-
Чем на мост нам идти, поищем лучше броду".

  Зимой, ранехонько, близ жила,
Лиса у проруби пила в большой мороз.
Меж тем оплошность ли, судьба ль (не в этом сила),
  Но — кончик хвостика Лисица замочила,
    И ко льду он примерз.
  Беда не велика, легко б ее поправить:
    Рвануться только посильней
И волосков хотя десятка два оставить,
      Но до людей
   Домой убраться поскорей.
  Да как испортить хвост? А хвост такой пушистый,
         Раскидистый и золотистый!
  Нет, лучше подождать — ведь спит еще народ;
  А между тем авось и оттепель придет,
    Так хвост от проруби оттает.
  Вот ждет-пождет, а хвост лишь боле примерзает.
    Глядит — и день светает,
  Народ шевелится, и слышны голоса.
       Тут бедная моя Лиса
       Туда-сюда метаться;
Но уж от проруби не может оторваться.
По счастью, Волк бежит. «Друг милый! кум! отец!—
Кричит Лиса.— Спаси! Пришел совсем конец!»
     Вот кум остановился —
  И в спасенье Лисы вступился.
     Прием его был очень прост:
     Он начисто отгрыз ей хвост.
  Тут без хвоста домой моя пустилась дура.
  Уж рада, что на ней цела осталась шкура.
          ________

Мне кажется, что смысл не темен басни сей:
 Щепотки волосков Лиса не пожалей —
    Остался б хвост у ней.

Голодная кума Лиса залезла в сад,
   В нем винограду кисти рделись.
   У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные как яхонты горят;
   Лишь то беда, висят они высоко:
   Отколь и как она к ним ни зайдет,
      Хоть видит око,
      Да зуб неймет.
   Пробившись попусту час целой,
Пошла и говорит с досадою: "Ну, что ж!
      На взгляд-то он хорош,
   Да зелен - ягодки нет зрелой:
   Тотчас оскомину набьешь".

    "Куда так, кумушка, бежишь ты без оглядки?"-
        Лисицу спрашивал Сурок.
    "Ох, мой голубчик-куманек!
Терплю напраслину и выслана за взятки.
Ты знаешь, я была в курятнике судьей,
    Утратила в делах здоровье и покой,
        В трудах куска не доедала,
            Ночей не досыпала:
    И я ж за то под гнев подпала;
А все по клеветам. Ну, сам подумай ты:
Кто ж будет в мире прав, коль слушать клеветы?
    Мне взятки брать? да разве я взбешуся!
Ну, видывал ли ты, я на тебя пошлюся,
    Чтоб этому была причастна я греху?
        Подумай, вспомни хорошенько".-
"Нет, кумушка; а видывал частенько,
        Что рыльце у тебя в пуху".
            ____________

    Иной при месте так вздыхает,
Как будто рубль последний доживает:
    И подлинно, весь город знает,
        Что у него ни за собой,
            Ни за женой,-
        А смотришь, помаленьку
То домик выстроит, то купит деревеньку.
Теперь, как у него приход с расходом свесть,
        Хоть по суду и не докажешь,
        Но как не согрешишь, не скажешь:
Что у него пушок на рыльце есть.

         В прекрасный летний день,
      Бросая по долине тень,
Листы на дереве с зефирами шептали,
Хвалились густотой, зеленостью своей
И вот как о себе зефирам толковали:
"Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
      Раскидисто и величаво?
      Что б было в нем без нас? Ну, право,
Хвалить себя мы можем без греха!
      Не мы ль от зноя пастуха
И странника в тени прохладной укрываем?
      Не мы ль красивостью своей
   Плясать сюда пастушек привлекаем?
У нас же раннею и позднею зарей
      Насвистывает соловей.
      Да вы, зефиры, сами
      Почти не расстаетесь с нами".
"Примолвить можно бы спасибо тут и нам",-
Им голос отвечал из-под земли смиренно.
"Кто смеет говорить столь нагло и надменно!
      Вы кто такие там,
Что дерзко так считаться с нами стали?" -
Листы, по дереву шумя, залепетали.
         "Мы те,-
      Им снизу отвечали,-
   Которые, здесь роясь в темноте,
   Питаем вас. Ужель не узнаете?
Мы корни дерева, на коем вы цветете.
      Красуйтесь в добрый час!
Да только помните ту разницу меж нас:
Что с новою весной лист новый народится,
      А если корень иссушится,-
      Не станет дерева, ни вас".

   "Приятель дорогой, здорово! Где ты был?" -
"В Кунсткамере, мой друг! Часа там три ходил;
   Все видел, высмотрел; от удивленья,
   Поверишь ли, не станет ни уменья
      Пересказать тебе, ни сил.
   Уж подлинно, что там чудес палата!
Куда на выдумки природа таровата!
Каких зверей, каких там птиц я не видал!
      Какие бабочки, букашки,
      Козявки, мушки, таракашки!
Одни, как изумруд, другие, как коралл!
      Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки!"
"А видел ли слона? Каков собой на взгляд!
   Я чай, подумал ты, что гору встретил?" -
"Да разве там он?" - "Там".- "Ну, братец, виноват:
      Слона-то я и не приметил".

Лягушка, на лугу увидевши Вола,
Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
        Она завистлива была.
И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
"Смотри-ка, квакушка, что, буду ль я с него?"-
Подруге говорит. "Нет, кумушка, далеко!"-
"Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
              Ну, каково?
Пополнилась ли я?"- "Почти что ничего".-
"Ну, как теперь?"- "Все то ж". Пыхтела да пыхтела
И кончила моя затейница на том,
      Что, не сравнявшися с Волом,
    С натуги лопнула - и околела.
            __________

    Пример такой на свете не один:
И диво ли, когда жить хочет мещанин,
          Как именитый гражданин,
А сошка мелкая, как знатный дворянин.

      Лягушкам стало не угодно
      Правление народно,
И показалось им совсем не благородно
   Без службы и на воле жить.
      Чтоб горю пособить,
   То стали у богов Царя они просить.
Хоть слушать всякий вздор богам бы и не сродно,
На сей, однако ж, раз послушал их Зевес:
Дал им Царя. Летит к ним с шумом Царь с небес,
      И плотно так он треснулся на царство,
Что ходенем пошло трясинно государство:
      Со всех Лягушки ног
      В испуге пометались,
   Кто как успел, куда кто мог,
И шепотом Царю по кельям дивовались.
И подлинно, что Царь на диво был им дан:
      Не суетлив, не вертопрашен,
      Степенен, молчалив и важен;
      Дородством, ростом великан,
   Ну, посмотреть, так это чудо!
         Одно в Царе лишь было худо:
   Царь этот был осиновый чурбан.
Сначала, чтя его особу превысоку,
Не смеет подступить из подданных никто:
Со страхом на него глядят они, и то
Украдкой, издали, сквозь аир и осоку;
      Но так как в свете чуда нет,
   К которому б не пригляделся свет,
То и они сперва от страху отдохнули,
Потом к Царю подползть с преданностью дерзнули;
      Сперва перед Царем ничком;
А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком;
   Дай попытаться сесть с ним рядом;
А там, которые еще поудалей,
      К царю садятся уж и задом.
   Царь терпит все по милости своей.
Немного погодя, посмотришь, кто захочет,
      Тот на него и вскочит.
В три дня наскучило с таким Царем житье.
      Лягушки новое челобитье,
Чтоб им Юпитер в их болотную державу
      Дал подлинно Царя на славу!
      Молитвам теплым их внемля,
Послал Юпитер к ним на царство Журавля.
Царь этот не чурбан, совсем иного нраву;
Не любит баловать народа своего;
Он виноватых ест: а на суде его
      Нет правых никого;
      Зато уж у него,
Что завтрак, что обед, что ужин, то расправа.
      На жителей болот
      Приходит черный год.
В Лягушках каждый день великий недочет.
С утра до вечера их Царь по царству ходит
   И всякого, кого ни встретит он,
   Тотчас засудит и - проглотит.
Вот пуще прежнего и кваканье и стон,
      Чтоб им Юпитер снова
      Пожаловал Царя инова;
Что нынешний их Царь глотает их, как мух;
Что даже им нельзя (как это ни ужасно!)
Ни носа выставить, ни квакнуть безопасно;
Что, наконец, их Царь тошнее им засух.
"Почто ж вы прежде жить счастливо не умели?
Не мне ль, безумные, - вещал им с неба глас, -
         Покоя не было от вас?
Не вы ли о Царе мне уши прошумели?
Вам дан был Царь?- так тот был слишком тих:
   Вы взбунтовались в вашей луже,
Другой вам дан - так этот очень лих:
Живите ж с ним, чтоб не было вам хуже!"

Мальчишка, думая поймать угря,
Схватил Змею и, воззрившись, от страха
Стал бледен, как его рубаха.
Змея, на Мальчика спокойно посмотря:
"Послушай,- говорит,- коль ты умней не будешь,
То дерзость не всегда легко тебе пройдет.
На сей раз бог простит; но берегись вперед
    И знай, с кем шутишь!"

Мартышка к старости слаба глазами стала;
     А у людей она слыхала,
   Что это зло еще не так большой руки:
     Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала;
     Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,
   То их понюхает, то их полижет;
     Очки не действуют никак.
"Тьфу пропасть! - говорит она,- и тот дурак,
     Кто слушает людских всех врак:
     Всё про Очки лишь мне налгали;
     А проку на-волос нет в них".
   Мартышка тут с досады и с печали
     О камень так хватила их,
     Что только брызги засверкали.

                ___

   К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь,- цены не зная ей,
Невежда про нее свой толк все к худу клонит;
   А ежели невежда познатней,
     Так он ее еще и гонит.

У Мельника вода плотину прососала,
Беда б не велика сначала,
Когда бы руки приложить;
Но кстати ль? Мельник мой не думает тужить;
А течь день ото дня сильнее становится:
Вода так бьет, как из ведра.
Эй, Мельник, не зевай! Пора,
Пора тебе за ум хватиться!"
А Мельник говорит: "Далеко до беды,
Не море надо мне воды,
И ею мельница по весь мой век богата".
Он спит, а между тем
Вода бежит, как из ушата.
И вот беда, пришла совсем:
Стал жернов, мельница не служит.
Хватился Мельник мой: и охает, и тужит,
И думает, как воду уберечь.
Вот у плотины он, осматривая течь,
Увидел, что к реке пришли напиться куры.
"Негодные! - кричит, - хохлатки, дуры!
Я и без вас воды не знаю где достать;
А вы пришли ее здесь вдосталь допивать".
И в них поленом хвать.
Какое ж сделал тем себе подспорье?
Без кур и без воды пошел в свое подворье.

Видал я иногда,
Что есть такие господа
(И эта басенка им сделана в подарок),
Которым тысячей не жаль на вздор сорить,
А думают хозяйству подспорить,
Коль свечки сберегут огарок,
И рады за него с людьми поднять содом.
С такою бережью диковинка ль, что дом
Скорёшенько пойдет вверх дном?

       В прихожей на полу,
              В углу,
       Пустой мешок валялся.
       У самых низких слуг
Он на обтирку ног нередко помыкался;
              Как вдруг
       Мешок наш в честь попался
   И, весь червонцами набит,
В окованном ларце в сохранности лежит,
   Хозяин сам его лелеет,
   И бережет Мешок он так,
       Что на него никак
Ни ветер не пахнет, ни муха сесть не смеет;
       А сверх того с Мешком
       Весь город стал знаком.
Приятель ли к хозяину приходит:
Охотно о Мешке речь ласкову заводит;
   А ежели Мешок открыт,
То всякий на него умильно так глядит;
   Когда же кто к нему подсядет,
То верно уж его потреплет иль погладит.
Увидя, что у всех он стал в такой чести,
       Мешок завеличался,
       Заумничал, зазнался,
Мешок заговорил и начал вздор нести;
   О всем и рядит он и судит:
           И то не так,
           И тот дурак,
       И из того-то худо будет.
Все только слушают его, разинув рот;
        Хоть он такую дичь несет,
           Что уши вянут:
   Но у людей, к несчастью, тот порок,
           Что им с червонцами Мешок
        Что ни скажи, всему дивиться станут.
Но долго ль был Мешок в чести и слыл с умом,
        И долго ли его ласкала?
Пока все из него червонцы потаскали;
А там он выброшен, и слуху нет о нем.

Мы басней никого обидеть не хотели:
        Но сколько есть таких Мешков
        Между откупщиков,
Которы некогда в подносчиках сидели;
        Иль между игроков,
Которы у себя за редкость рубль видали,
А ныне, пополам с грехом, богаты стали;
С которыми теперь и графы и князья. -
        Друзья;
   Которые теперь с вельможей,
У коего они не смели сесть в прихожей,
   Играют запросто в бостон?
   Велико дело - миллион!
Однако же, друзья, вы столько не гордитесь!
   Сказать ли правду вам тишком?
   Не дай бог, если разоритесь:
И с вами точно так поступят; как с Мешком.

Жил в городе богач, по имени Мирон.
Я имя вставил здесь не с тем, чтоб стих наполнить;
Нет, этаких людей не худо имя помнить.
На богача кричат со всех сторон
Соседи; а едва ль соседи и не правы,
Что будто у него в шкатулке миллион -
А бедным никогда не даст копейки он.
Кому не хочется нажить хорошей славы?
Чтоб толкам о себе другой дать оборот,
Мирон мой распустил в народ,
Что нищих впредь кормить он будет по субботам.
И подлинно, кто ни придет к воротам -
Они не заперты никак.
"Ахти! - подумают, - бедняжка разорился!"
Не бойтесь, скряга умудрился:
В субботу с цепи он спускает злых собак;
И нищему не то чтоб пить иль наедаться, -
Дай бог здоровому с двора убраться.
Меж тем Мирон пошел едва не во святых.
Все говорят: "Нельзя Мирону надивиться;
Жаль только, что собак таких он держит злых
И трудно до него добиться:
А то он рад последним поделиться".

Видать случалось часто мне,
Как доступ не легок в высокие палаты;
Да только всё собаки виноваты -
Мироны ж сами в стороне.

        Какой порядок ни затей,
Но если он в руках бессовестных людей,
        Они всегда найдут уловку,
Чтоб сделать там, где им захочется, сноровку.
           ________

В овечьи старосты у льва просился волк.
       Стараньем кумушки-лисицы
    Словцо о нем замолвлено у львицы.
Но так как о волках худой на свете толк,
И не сказали бы, что смотрит лев на лицы,
    То велено звериный весь народ
          Созвать на общий  сход
       И расспросить того, другого,
Что в волке доброго он знает иль худого.
Исполнен и приказ: все звери созваны.
На сходке голоса чин чином собраны:
       Но против волка нет ни слова,
   И  волка велено в овчарню посадить.
       Да что же овцы говорили?
   На сходке ведь они уж, верно, были?-
   Вот то-то нет! Овец-то и забыли!
   А их-то бы всего нужней спросить.

Лютейший бич небес, природы ужас - мор
   Свирепствует в лесах. Уныли звери;
      В ад распахнулись настежь двери:
Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;
Везде разметаны ее свирепства жертвы,-
   Неумолимая, как сено, косит их,
         А те, которые в живых,
Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы;
Перевернул совсем их страх;
Те ж звери, да не те в великих столь бедах:
Не давит волк овец и смирен, как монах;
Мир курам дав, лиса постится в подземелье;
      Им и еда на ум нейдет.
      С голубкой голубь врознь живет,
      Любви в помине больше нет:
   А без любви какое уж веселье?
В сем горе на совет зверей сзывает Лев.
Тащатся шаг за шаг, чуть держатся в них души.
Сбрелись и в тишине, царя вокруг обсев,
Уставили глаза и приложили уши.
"О други! - начал Лев,- по множеству грехов
   Подпали мы под сильный гнев богов,
Так тот из нас, кто всех виновен боле,
         Пускай по доброй воле
      Отдаст себя на жертву им!
Быть может, что богам мы этим угодим,
   И теплое усердье нашей веры
      Смягчит жестокость гнева их.
   Кому не ведомо из вас, друзей моих,
   Что добровольных жертв таких
   Бывали многие в истории примеры?
         Итак, смиря свой дух,
   Пусть исповедует здесь всякий вслух,
В чем погрешил когда он вольно иль невольно.
         Покаемся, мои друзья!
Ох, признаюсь - хоть это мне и больно,-
            Не прав и я!
Овечек бедненьких - за что?- совсем безвинно
            Дирал бесчинно;
      А иногда,- кто без греха?-
      Случалось, драл и пастуха:
      И в жертву предаюсь охотно.
Но лучше б нам сперва всем вместе перечесть
   Свои грехи: на ком их боле есть,-
      Того бы в жертву и принесть,
И было бы богам то более угодно".
"О царь наш, добрый царь! От лишней доброты,-
Лисица говорит,- в грех это ставишь ты.
Коль робкой совести во всем мы станем слушать,
То прийдет с голоду пропасть нам наконец;
   Притом же, наш отец!
Поверь, что это честь большая для овец,
   Когда ты их изволишь кушать.
А что до пастухов, мы все здесь бьем челом:
Их чаще так учить - им это поделом.
Бесхвостый этот род лишь глупой спесью дышит,
   И нашими себя везде царями пишет".
Окончила Лиса; за ней на тот же лад,
         Льстецы Льву то же говорят,
И всякий доказать спешит наперехват,
Что даже не в чем Льву просить и отпущенья.
За Львом Медведь, и Тигр, и Волки в свой черед
         Во весь народ
   Поведали свои смиренно погрешенья;
         Но их безбожных самых дел
   Никто и шевелить не смел.
         И все, кто были тут богаты
   Иль когтем, иль зубком, те вышли вон
         Со всех сторон
      Не только правы, чуть не святы.
В свой ряд смиренный Вол им так мычит: "И мы
Грешны. Тому лет пять, когда зимой кормы
      Нам были худы.
   На грех меня лукавый натолкнул:
   Ни от кого себе найти не могши ссуды,
   Из стога у попа я клок сенца стянул".
   При сих словах поднялся шум и толки;
   Кричат Медведи, Тигры, Волки:
      "Смотри, злодей какой!
   Чужое сено есть! Ну, диво ли, что боги
   За беззаконие его к нам столько строги?
   Его, бесчинника, с рогатой головой,
   Его принесть богам за все его проказы,
Чтоб и тела нам спасть и нравы от заразы!
Так, по его грехам, у нас и мор такой!"
         Приговорили -
   И на костер Вола взвалили.
          __________

         И в людях так же говорят:
   Кто посмирней, так тот и виноват.

         Какой-то молодец,
В наследство получа богатое именье,
Пустился в мотовство и при большом раденье
         Спустил все чисто; наконец,
         С одною шубой он остался,
И то лишь для того, что было то зимой -
    Так он морозов побоялся.
    Но Ласточку увидя, малый мой
И шубу промотал. Ведь это все, чай, знают,
    Что ласточки к нам прилетают
          Перед весной,
Так в шубе, думал он, нет нужды никакой:
К чему в ней кутаться, когда во всей природе
К весенней клонится приятной все погоде
И в северную глушь морозы загнаны!
         Догадки малого умны;
Да только он забыл пословицу в народе:
Что ласточка одна не делает весны.
И подлинно: опять отколь взялись морозы,
    По снегу хрупкому скрыпят обозы,
Из труб столбами дым, в оконницах стекло
         Узорами заволокло.
От стужи малого прошибли слезы,
И Ласточку свою, предтечу теплых дней,
Он видит на снегу замерзшую. Тут к ней,
Дрожа, насилу мог он вымолвить сквозь зубы:
    "Проклятая! сгубила ты себя;
         А, понадеясь на тебя,
И я теперь не вовремя без шубы!"

      Сосед соседа звал откушать;
      Но умысел другой тут был:
      Хозяин музыку любил
И заманил к себе соседа певчих слушать.
Запели молодцы: кто в лес, кто по дрова,
      И у кого что силы стало.
      В ушах у гостя затрещало,
      И закружилась голова.
"Помилуй ты меня,- сказал он с удивленьем,-
   Чем любоваться тут? Твой хор
         Горланит вздор!"-
"То правда,- отвечал хозяин с умиленьем,-
      Они немножечко дерут;
Зато уж в рот хмельного не берут,
      И все с прекрасным поведеньем".
        __________

      А я скажу: по мне уж лучше пей,
         Да дело разумей.

   «Сестрица! знаешь ли, беда!—
На корабле Мышь Мыши говорила,—
Ведь оказалась течь: внизу у нас вода
         Чуть не хватила
      До самого мне рыла.
(А правда, так она лишь лапки замочила.)
   И что диковинки — наш капитан
       Или с похмелья, или пьян.
Матросы все — один ленивее другого;
       Ну, словом, нет порядку никакого.
    Сейчас кричала я во весь народ,
    Что ко дну наш корабль идет:
Куда!— Никто и ухом не ведет,
Как будто б ложные я распускала вести;
А ясно — только в трюм лишь стоит заглянуть,
    Что кораблю часа не дотянуть.
Сестрица! неужли нам гибнуть с ними вместе!
Пойдем же, кинемся скорее с корабля;
       Авось не далеко земля!»
Тут в Океан мои затейницы спрыгнули
            И — утонули;
А наш корабль, рукой искусною водим,
Достигнул пристани и цел и невредим.
        _______

    Теперь пойдут вопросы:
А что же капитан, и течь, и что матросы?
        Течь слабая, и та
        В минуту унята;
    А остальное — клевета.

Когда перенимать с умом, тогда не чудо
   И пользу от того сыскать;
   А без ума перенимать -
   И боже сохрани, как худо!
Я приведу пример тому из дальних стран.
      Кто Обезьян видал, те знают,
   Как жадно всё они перенимают.
   Так в Африке, где много Обезьян,
      Их стая целая сидела
По сучьям, по ветвям на дереве густом
   И на ловца украдкою глядела,
Как по траве в сетях катался он кругом.
Подруга каждая тут тихо толк подругу,
      И шепчут все друг другу:
   "Смотрите-ка на удальца;
Затеям у него так, право, нет конца:
      То кувыркнется,
      То развернется,
      То весь в комок
      Он так сберется,
   Что не видать ни рук, ни ног.
   Уж мы ль на все не мастерицы,
А этого у нас искусства не видать!
      Красавицы-сестрицы!
   Не худо бы нам это перенять.
Он, кажется, себя довольно позабавил;
   Авось уйдет, тогда и мы тотчас"... Глядь,
Он подлинно ушел и сети им оставил.
"Что ж,- говорят они,- и время нам терять?
      Пойдем-ка попытаться!"
   Красавицы сошли. Для дорогих гостей
   Разостлано внизу премножество сетей.
   Ну в них они кувыркаться, кататься,
      И кутаться, и завиваться;
   Кричать, визжать,- веселье хоть куда!
      Да вот беда,
Когда пришло из сети выдираться!
      Хозяин, между тем стерег
И, видя, что пора, идет к гостям с мешками.
      Они, чтоб наутек,
   Да уж никто распутаться не мог:
      И всех их побрали руками.

        С горшками шел Обоз,
    И надобно с крутой горы спускаться.
Вот, на горе других оставя дожидаться,
Хозяин стал сводить легонько первый воз.
Конь добрый на крестце почти его понес,
        Катиться возу не давая;
            А лошадь сверху, молодая,
    Ругает бедного коня за каждый шаг:
        "Ай, конь хваленый, то-то диво!
        Смотрите: лепится, как рак;
Вот чуть не зацепил за камень; косо! криво!
        Смелее! Вот толчок опять.
    А тут бы влево лишь принять.
        Какой осел! Добро бы было в гору
            Или в ночную пору,-
        А то и под гору, и днем!
        Смотреть, так выйдешь из терпенья!
Уж воду бы таскал, коль нет в тебе уменья!
        Гляди-тко нас, как мы махнем!
        Не бойсь, минуты не потратим,
    И возик свой мы не свезем, а скатим!"
Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь,
    Тронулася лошадка с возом в путь;
    Но, только под гору она перевалилась,
Воз начал напирать, телега раскатилась;
Коня толкает взад, коня кидает вбок;
        Пустился конь со всех четырех ног
            На славу;
    По камням, рытвинам пошли толчки,
            Скачки,
Левей, левей, и с возом - бух в канаву!
        Прощай, хозяйские горшки!
           _________

Как в людях многие имеют слабость ту же:
    Все кажется в другом ошибкой нам;
        А примешься за дело сам,
        Так напроказишь вдвое хуже.

   Среди лесов, стремнин и гор,
Где зверь один пустынный бродит,
Где гордость нищих не находит
И роскоши неведом взор,
Ужели я вдали от мира?
Иль скрежет злобы, бедных стон
И здесь прервут мой сладкий сон?
Вещай, моя любезна лира!

   Вдали — и шумный мир исчез,
Исчезло с миром преступленье;
Вдали — и здесь, в уединенье,
Не вижу я кровавых слез.
На трупах бледных вознесенна
Здесь слава мира не сидит,
Вражда геенны не родит,
Земля в крови не обагренна.

   Ни башней гордых высота
Людей надменья не вещает;
Ни детских чувств их не прельщает
Здесь мнима зданий красота.
Знак слабости и адской злобы,
Здесь стены сердцу не грозят,
Здесь тьмами люди не скользят
В изрыты сладострастьем гробы.

   Там храмы как в огне горят,
Сребром и златом отягченны;
Верхи их, к облакам взнесенны,
Венчанны молнией, блестят;
У их подножья бедность стонет,
Едва на камнях смея сесть;
У хладных ног их кротость, честь
В своих слезах горючих тонет.

   Там роскошь, золотом блестя,
Зовет гостей в свои палаты
И ставит им столы богаты,
Изнеженным их вкусам льстя;
Но в хрусталях своих бесценных
Она не вина раздает:
В них пенится кровавый пот
Народов, ею разоренных.

   Там, вид приманчивых забав
Приемля, мрачные пороки
Влекут во пропасти глубоки,
Сердца и души обуяв;
Природа дремлет там без действа,
Злосчастие рождает смех;
Болезни там — плоды утех;
Величие — плоды злодейства.

   Оставим людям их разврат;
Пускай фортуну в храмах просят
И пусть гордятся тем, что носят
В очах блаженство, в сердце — ад.
Где, где их счастья совершенство?
За пышной их утехой вслед,
Как гарпия, тоска ползет,—
Завидно ль сердцу их блаженство?

   Гордясь златою чешуей,
Когда змея при солнце вьется,
От ней как луч приятный льется
И разных тысяча огней:
Там синева блестит небесна,
Багряность там зари видна,—
И, кажется, горит она,
Как в тучах радуга прелестна;

   Горит; но сей огонь — призрак!
Пылающа единым взглядом,
Она обвита вечным хладом,
В ней яд, ее одежда — мрак.
Подобно и величье мира.
Единой внешностью манит:
В нем угрызений желчь кипит,
На нем блестит одна порфира.

   Но здесь на лоне тишины,
Где все течет в природе стройно,
Где сердце кротко и спокойно
И со страстями нет войны;
Здесь мягкий луг и чисты воды
Замена злату и сребру;
Здесь сам веселья я беру
Из рук роскошныя природы.

   Быв близки к сердцу моему,
Они мое блаженство множат;
Ни в ком спокойства не тревожат
И слез не стоят никому.
Здесь по следам, едва приметным,
Природы чин я познаю,
Иль бога моего пою
Под дубом, миру равнолетным.

   Пою — и с именем творца
Я зрю восторг в растенье диком;
При имени его великом
Я в хладных камнях зрю сердца;
По всей природе льется радость.
Ключ резвится, играет лес,
Верхи возносят до небес
Одеты сосны в вечну младость.

   Недвижны ветры здесь стоят
И ждут пронесть в концы вселенной,
Что дух поет мой восхищенный,
Велик мой бог, велик — он свят!
На лире перст мой ударяет.
Он свят!— поют со мной леса,
Он свят!— вещают небеса,
Он свят!— гром в тучах повторяет.

   Гордитесь, храмы, вышиной
И пышной роскошью, народы;
Я здесь в объятиях природы
Горжусь любезной тишиной,
Которую в развратном мире
Прочь гоните от сердца вы
И кою на брегах Невы
Наш Росский Пиндар пел на лире.

   Вдали от ваших гордых стен,
Среди дубрав густых, тенистых,
Среди ключей кристальных, чистых,
В пустыне тихой я блажен.
Не суетами развлекаться
В беседах я шумливых тщусь,
Не ползать в низости учусь —
Учусь природе удивляться.

   Здесь твердый и седой гранит,
Не чувствуя ни стуж, ни лета,
Являя страшну древность света,
Бесчисленность столетий спит.
Там ключ стремнины иссекает
Иль роет основанья гор
И, удивляя смертных взор,
Труд тысячи веков являет.

   Там дуб, от листьев обнажен,
По камням корни простирает —
На холм облегшись, умирает,
Косою времени сражен.
Там горы в высотах эфира
Скрывают верх от глаз моих —
И, кажется, я вижу в них
Свидетелей рожденья мира.

   Но что за громы вдалеке?
Не ад ли страшный там дымится?
Не пламя ль тартара крутится,
Подобно воющей реке?
Война!— война течет кровава!—
Закон лежит повержен, мертв,
Корысть алкает новых жертв,
И новой крови жаждет слава!

   Сомкнитесь, горы, вкруг меня!
Сплетитеся, леса дремучи!
Завесой станьте, черны тучи,
Чтоб злости их не видел я.
Удары молнии опасны,
В дубравах страшен мрак ночной,
Ужасен зверя хищна вой —
Но люди боле мне ужасны.

Желая светлым днем вполне налюбоваться,
        Орел поднебесью летал
            И там гулял,
        Где молнии родятся.
Спустившись, наконец, из облачных вышин,
Царь-птица отдыхать садится на овин.
Хоть это для Орла насесток незавидный,
        Но у Царей свои причуды есть:
Быть может, он хотел овину сделать честь,
        Иль не было вблизи, ему по чину сесть,
        Ни дуба, ни скалы гранитной;
Не знаю, что за мысль, но только что Орел
        Немного посидел
И тут же на другой овин перелетел.
        Увидя то, хохлатая наседка
        Толкует так с своей кумой:
"За что Орлы в чести такой?
Неужли за полет, голубушка-соседка?
        Ну, право, если захочу,
        С овина на овин и я перелечу.
        Не будем же вперед такие дуры,
        Чтоб почитать Орлов знатнее нас.
Не больше нашего у них ни ног, ни глаз;
        Да ты же видела сейчас,
Что понизу они летают так, как куры".
Орел ответствует, наскуча вздором тем:
        "Ты права, только не совсем.
Орлам случается и ниже кур спускаться:
Но курам никогда до облак не подняться!"

   Когда таланты судишь ты, -
Считать их слабости трудов не трать напрасно,
Но, чувствуя, что в них и сильно, и прекрасно,
Умей различны их постигнуть высоты.

Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой:
        Ему и то уж силы придает,
Что подвигов его свидетель целый свет.
Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый,
    За все труды, за весь потерянный покой
    Ни славою, ни почестьми не льстится,
        И мыслью оживлен одной:
        Что к пользе общей он трудится.
                __________

Увидя, как Пчела хлопочет вкруг цветка,
Сказал Орел однажды ей с презреньем:
        "Как ты, бедняжка, мне жалка,
    Со всей твоей работой и с уменьем!
Вас в улье тысячи все лето лепят сот:
        Да кто же после разберет
        И отличит твои работы?
        Я, право, не пойму охоты:
Трудиться целый век и что ж иметь в виду?..
Безвестной умереть со всеми наряду!
        Какая разница меж нами!
Когда, расширяся шумящими крылами,
        Ношуся я под облаками,
        То всюду рассеваю страх:
Не смеют от земли пернатые подняться,
Не дремлют пастухи при тучных их стадах;
Ни лани быстрые не смеют на полях,
        Меня завидя, показаться".
Пчела ответствует: "Тебе хвала и честь!
Да продлит над тобой Зевес свои щедроты!
А я, родясь труды для общей пользы несть,
        Не отличать ищу свои работы,
Но утешаюсь тем, на наши смотря соты,
Что в них и моего хоть капля меду есть".

         Осел увидел Соловья
И говорит ему: "Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище.
      Хотел бы очень я
   Сам посудить, твое услышав пенье,
   Велико ль подлинно твое уменье?"
Тут Соловей являть свое искусство стал:
         Защелкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
   То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
            Внимало все тогда
         Любимцу и певцу Авроры:
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
            И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
            И только иногда,
   Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом:
   "Изрядно,- говорит,- сказать неложно,
      Тебя без скуки слушать можно;
         А жаль, что незнаком
         Ты с нашим петухом;
      Еще б ты боле навострился,
   Когда бы у него немножко поучился".
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул и - полетел за тридевять полей.

Избави, бог, и нас от этаких судей.

Богатый Откупщик в хоромах пышных жил,
         Ел сладко, вкусно пил;
     По всякий день давал пиры, банкеты,
       Сокровищ у него нет сметы.
В дому сластей и вин, чего ни пожелай:
       Всего с избытком, через край.
И, словом, кажется, в его хоромах рай.
       Одним лишь Откупщик страдает,
         Что он не досыпает.
   Уж божьего ль боится он суда,
       Иль просто трусит разориться:
Да только все ему не крепко как-то спится.
       А сверх того, хоть иногда
Он вздремлет на заре, так новая беда:
       Бог дал ему певца соседа.
С ним из окна в окно жил в хижине бедняк
Сапожник, но такой певун и весельчак,
   Что с утренней зари и до обеда,
С обеда до ночи без умолку поет
И богачу заснуть никак он не дает.
       Как быть и как с соседом сладить,
       Чтоб от пень_я_ его отвадить?
       Велеть молчать: так власти нет;
       Просил: так просьба не берет.
Придумал, наконец, и за соседом шлет.
            Пришел сосед.
       "Приятель дорогой, здорово!"
   "Челом вам бьем за ласковое слово".
"Ну, что, брат, каково делишки, Клим, идут?"
(В ком нужда, уж того мы знаем, как зовут.
       "Делишки, барин? Да не худо!"
"Так от того-то ты так весел, так поешь?
       Ты, стало, счастливо живешь?"
"На бога грех роптать, и что ж за чудо?
          Работою завален я всегда;
       Хозяйка у меня добра и молода:
       А с доброю женой, кто этого не знает,
            Живется как-то веселей". -
"И деньги есть?" - "Ну, нет, хоть лишних не бывает,
          Зато нет лишних и затей".
"Итак, мой друг, ты быть богаче не желаешь?"?
          "Я этого не говорю;
Хоть бога и за то, что есть, благодарю;
   Но сам ты, барин, знаешь,
   Что человек, пока живет,
Все хочет более: таков уж здешний свет.
Я чай, ведь и тебе твоих сокровищ мало,
И мне бы быть богатей не мешало".
   "Ты дело говоришь, дружок:
Хоть при богатстве нам есть также неприятства,
   Хоть говорят, что бедность не порок,
Но все уж коль терпеть, так лучше от богатства,
   Возьми же: вот тебе рублевиков мешок:
   Ты мне за правду полюбился.
Поди: дай бог, чтоб ты с моей руки разжился.
Смотри, лишь промотать сих денег не моги
   И к нужде их ты береги!
Пять сот рублей тут верным счетом.
        Прощай!" Сапожник мой,
   Схватя мешок, скорей домой
        Не бегом, лётом;
   Примчал гостинец под полой;
   И той же ночи в подземелье
   Зарыл мешок - и с ним свое веселье!
Не только песен нет, куда девался сон
   (Узнал бессонницу и он!);
Все подозрительно, и все его тревожит:
   Чуть ночью кошка заскребет,
Ему уж кажется, что вор к нему идет:
Похолодеет весь, и ухо он приложит.
                Ну, словом, жизнь пошла, хоть кинуться в реку.
        Сапожник бился, бился
     И, наконец, за ум хватился:
   Бежит с мешком к Откупщику
  И говорит: "Спасибо на приятстве,
  Вот твой мешок, возьми его назад:
  Я до него не знал, как худо спят.
     Живи ты при своем богатстве:
     А мне, за песни и за сон,
     Не надобен ни миллион".

Невежда в физике, а в музыке знаток,
Услышал соловья, поющего на ветке,
И хочется ему иметь такого в клетке.
      Приехав в городок,
Он говорит: «Хотя я птицы той не знаю
         И не видал,
   Которой пением я мысли восхищал,
      Которую иметь я столь желаю,
      Но в птичьем здесь ряду,
   Конечно, много птиц найду».
   Наполнясь мыслию такою.
   Чтоб выбрать птиц на взгляд,
Пришел боярин мой во птичий ряд
С набитым кошельком, с пустою головою.
Павлина видит он и видит соловья,
И говорит купцу: «Не ошибаюсь я,
Вот мной желанная прелестная певица!
Нарядной бывши толь, нельзя ей худо петь;
Купец, мой друг! скажи, что стоит эта птица?»
   Купец ему в ответ:
«От птицы сей, сударь, хороших песней нет;
Возьмите соловья, седяща близ павлина,
Когда вам надобно хорошего певца».
Немало то дивит невежду господина,
И, быть бояся он обманут от купца,
Прекрасна соловья негодной птицей числит
         И мыслит:
«Та птица перьями и телом так мала.
Не можно, чтоб она певицею была»,
Купив павлина, он покупкой веселится
И мыслит пением павлина насладиться.
         Летит домой
И гостье сей отвел решетчатый покой;
А гостийка ему за выборы в награду
Пропела кошкою разов десяток сряду.
Мяуканьем своим невежде давши знать,
Что глупо голоса по перьям выбирать.

Подобно, как и сей боярин, заключая,
Различность разумов пристрастно различая,
Не редко жалуем того мы в дураки,
Кто платьем не богат, не пышен волосами;
Кто не обнизан вкруг перстнями и часами
И злата у кого не полны сундуки.

Когда из Греции вон выгнали богов
И по мирянам их делить поместья стали,
Кому-то и Парнас тогда отмежевали;
Хозяин новый стал пасти на нем Ослов.
   Ослы, не знаю, как-то знали,
   Что прежде Музы тут живали,
   И говорят: "Недаром нас
      Пригнали на Парнас:
   Знать, Музы свету надоели,
   И хочет он, чтоб мы здесь пели".-
"Смотри же,- кричит один,- не унывай!
   Я затяну, а вы не отставай!
      Друзья, робеть не надо!
      Прославим наше стадо
   И громче девяти сестер
Подымем музыку и свой составим хор!
А чтобы нашего не сбили с толку братства,
То заведем такой порядок мы у нас:
Коль нет в чьем голосе ослиного приятства,
   Не принимать тех на Парнас".
   Одобрили Ослы ослово
   Красно-хитро-сплетенно слово:
И новый хор певцов такую дичь занес,
      Как будто тронулся обоз,
В котором тысяча немазанных колес.
Но чем окончилось разно-красиво пенье?
      Хозяин, потеряв терпенье,
      Их всех загнал с Парнаса в хлев.
         ________

Мне хочется, невеждам не во гнев,
Весьма старинное напомнить мненье:
      Что если голова пуста,
То голове ума не придадут места.

У Саввы, Пастуха (он барских пас овец),
     Вдруг убывать овечки стали.
          Наш молодец
     В кручине и печали:
  Всем плачется и распускает толк,
    Что страшный показался волк,
  Что начал он овец таскать из стада
            И беспощадно их дерет.
    «И не диковина,— твердит народ,—
  Какая от волков овцам пощада!»
      Вот волка стали стеречи.
    Но отчего ж у Саввушки в печи
То щи с бараниной, то бок бараний с кашей?
     (Из поваренок, за грехи,
  В деревню он был сослан в пастухи:
Так кухня у него немножко схожа с нашей.)
За волком поиски; клянет его весь свет;
Обшарили весь лес,— а волка следу нет.
Друзья! Пустой ваш труд: на волка только слава,
      А ест овец-то — Савва.

          Навозну кучу разрывая,
   Петух нашел Жемчужное зерно
      И говорит: "Куда оно?
          Какая вещь пустая!
Не глупо ль, что его высоко так ценят?
А я бы право, был гораздо боле рад
Зерну Ячменному: оно не столь хоть видно,
           Да сытно".
             ________

       Невежи судят точно так:
В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.

   Наскуча век желаньями терзаться,
Препятством чтя их к благу моему,
Сжал сердце я и волю дал уму,
Чтобы от них навеки отвязаться.

   Все суета — так пишет Соломон;
Хоть ныне мы ученей древних стали,
Но и они не всё же вздор болтали,—
Так думал я, едва не прав ли он.
Все суета, все вещи точно равны —
Желанье лишь им цену наддает
Иль их в число дурных вещей кладет,
Хотя одни других не боле славны.
Чем худ кремень? чем дорог так алмаз?
Коль скажут мне, что он блестит для глаз —
Блестит и лед не менее подчас.
Так скажут мне: поскольку вещи редки,
Постольку им и цены будут едки.
Опять не то — здесь римска грязь редка;
Она лишь к нам на их медалях входит;
Но ей никто торговли не заводит,
И римска грязь — как наша грязь, гадка.
Редка их грязь, но римские антики
Не по грязи ценою так велики;
Так, стало, есть оценщик тут другой; —
Желанье? Да, оно — не кто иной,
И, верьте мне, оценщик предурной.
Ему-то мы привыкнув слепо верить,
Привыкли всё его аршином мерить;
Оно-то свет на свой рисует лад;
Оно-то есть томящий сердце яд.

   На эту мысль попав, как на булавку,
Желаньям всем я тотчас дал отставку.
Казалося, во мне остыла кровь:
Прощай чины, и слава, и любовь.
Пленясь моих высоких дум покроем,
Все вещи я своим поставил строем
И мыслил так: все счастья вдалеке
Пленяют нас; вблизи всё скоро скучит;
Так все равно (не ясно ль это учит?),
Что быть в венце, что просто в колпаке;
Что быть творцом прекрасной Энеиды,
От нежных муз почтенье заслужить,
Князей, царей и царства пережить;
Что быть писцом прежалкой героиды,
Иль, сократя высоких дум расход,
Писать слегка про свой лишь обиход;
Что на полях трофеи славы ставить,
С Румянцевым, с Каменским там греметь,
Отнять язык у зависти уметь,
И ненависть хвалить себя заставить;
Что, обуздав военный, пылкий дух,
Щадя людей, бить, дома сидя, мух.

   Пускай же свет вертится так, как хочет;
Пускай один из славы век хлопочет,
Другой, копя с червонцами мешки,
На ордена, на знать не пяля глаза,
Одним куском быть хочет сыт два раза
И прячет рай за крепкие замки:
Все это — вздор, мечтанье, пустяки!

Не лучше ли своих нам нужд не множить,
Спокойно жить и света не тревожить?
Чем мене нужд, тем мене зла придет;
Чем мене нужд, тем будет счастья боле;
А нужды все желанье нам дает:
Так, стало, зла умалить в нашей воле.
Так точно! ключ от рая я сыскал,
Сказал — и вдруг желать я перестал.

   Противник чувств, лишь разуму послушен,
Ко всем вещам стал хладен, равнодушен;
Не стало нужд; утихли страсти вдруг;
Надежда, мой старинный, верный друг,
В груди моей себе не видя дела,
Другим сулить утехи полетела;
Обнявшись с ней, ушли улыбки вслед —
И кровь моя преобратилась в лед.
Все скучно мне и все постыло стало;
Ничто во мне желанья не рождало.
Без горести, без скуки я терял;
Без радости я вновь приобретал;
Равно встречал потери и успехи;
Оставили меня и грусть и смехи;
Из глаз вещей пропали дурноты,
Но с ними их пропали красоты —
И, тени снять желая прочь с картины,
Оставил я бездушный вид холстины.
Или, ясней,— принявши за закон,
Что в старину говаривал Зенон,
Не к счастию в палаты я ворвался,
Не рай вкусил, но заживо скончался —
И с трех зарей не чувствовать устал.
«Нет, нет!— вскричат,— он точно рай сыскал —
И, что чудней, на небо не взлетая».
А я скажу, что это мысль пустая.
Коль это рай, так смело я стою,
Что мы в аду, а камни все в раю.

   Нет, нет, не то нам надобно блаженство;
С желанием на свет мы рождены.
На что же ум и чувства нам даны?
Уметь желать — вот счастья совершенство!
К тому ль дан слух, чтобы глухими быть?
На то ль язык, чтоб вечно быть немыми?
На то ль глаза, чтобы не видеть ими?
На то ль сердца, чтоб ими не любить?

   Умей желать и доставай прилежно:
С трудом всегда приятней приобресть;
Умей труды недаром ты понесть —
Дурачество желать лишь безнадежно.
Препятство злом напрасно мы зовем;
Цена вещей для нас лишь только в нем:
Препятством в нас желанье возрастает;
Препятством вещь сильней для нас блистает.
Нет счастья нам, коль нет к нему помех;
Не будет скук, не будет и утех.
Не тот счастлив, кто счастьем обладает:
Счастлив лишь тот, кто счастья ожидает.

   Послушайте, я этот рай узнал;
Я камнем стал и три дни не желал;
Но целый век подобного покою
Я не сравню с минутою одною,
Когда мне, сквозь несчастья мрачных туч,
Блистал в глаза надежды лестный луч,
Когда, любя прекрасную Анюту,
Меж страхами и меж надежды жил.
Ах, если б льзя, я б веком заплатил
Надежды сей не год, не час — минуту!

   Прочь, школами прославленный покой,
Природы враг и смерти брат родной,
Из сердца вон — и жди меня во гробе!
   Проснитесь вновь, желанья, вы во мне!
Явись при них скорей надежда мила!
Так — только в вас и важность вся и сила:
Блаженство дать вы можете одне.

   Пусть мудрецы системы счастья пишут:
Все мысли их лишь гордостию дышут.
На что сердцам пустой давать закон,
Коль темен им и бесполезен он?
Системы их не выучишь в три века;
Они ведут к бесплодным лишь трудам.
А я, друзья, скажу короче вам:
Желать и ждать — вот счастье человека.

На берег выброшен кипящею волной,
Пловец с усталости в сон крепкий погрузился;
Потом, проснувшися, он Море клясть пустился.
"Ты, - говорит, - всему виной!
Своей лукавой тишиной
Маня к себе, ты нас прельщаешь
И, заманя, нас в безднах поглощаешь".
Тут Море, на себя взяв Амфитриды вид,
Пловцу явяся, говорит:
"На что винишь меня напрасно!
Плыть по водам моим ни страшно, ни опасно;
Когда ж свирепствуют морские глубины,
Виной тому одни Эоловы сыны:
Они мне не дают покою.
Когда не веришь мне, то испытай собою:
Как ветры будут спать, отправь ты корабли.
Я неподвижнее тогда земли".

И я скажу - совет хорош, не ложно;
Да плыть на парусах без ветру невозможно.

   Почто, мой друг, кричишь ты так на страсти
И ставишь их виной всех наших зол?
Поверь, что нам не сделают напасти
Любовь, вино, гульба и вкусный стол.
Пусть мудрецы, нахмуря смуры брови,
Журят весь мир, кладут посты на всех,
Бранят вино, улыбку ставят в грех
И бунт хотят поднять против любови.
Они страстей не знают всей цены;
Они вещам дать силы не умеют;
Хотя твердят, что вещи все равны,
Но воду пьют, а пива пить не смеют.
По их словам, полезен ум один:
Против него все вещи в мире низки;
Он должен быть наш полный властелин;
Ему лишь в честь венцы и обелиски.
Он кажет нам премудрые пути:
Спать нажестке, не морщась пить из лужи,
Не преть в жары, не мерзнуть век от стужи,
И словом: быть бесплотным во плоти,
Чтоб, навсегда расставшись с заблужденьем,
Презря сей мир, питаться — рассужденьем.

   Но что в уме на свете без страстей?—
Природа здесь для нас, ее гостей,
В садах своих стол пышный, вкусный ставит,
Для нас в земле сребро и злато плавит,
А мудрость нам, нахмуря бровь, поет,
Что здесь во всем для наших душ отрава,
Что наши все лишь в том здесь только права,
Чтоб нам на всё смотреть разинув рот.
На что ж так мир богат и разновиден?
И для того ль везде природа льет
Обилие, чтоб только делать вред?—
Величеству ее сей суд обиден.
Поверь, мой друг, весь этот мудрый шум
Между людей с досады сделал ум.
И если б мы ему дались на волю,
Терпели бы с зверями равну долю;
Не смели бы возвесть на небо взор,
Питались бы кореньями сырыми,
Ходили бы нагими и босыми
И жили бы внутри глубоких нор.

   Какие мы ни видим перемены
В художествах, в науках, в ремеслах,
Всему виной корысть, любовь иль страх,
А не запачканы, бесстрастны Диогены.

   На что б вино и ткани дальних стран?
На что бы нам огромные палаты,
Коль были бы, мой друг, мы все Сократы?
На что бы плыть за грозный океан,
Торговлею соединять народы?
А если бы не плыть нам через воды,
С Уранией на что б знакомство нам?
К чему бы нам служили все науки?
Ужли на то, чтоб жить, поджавши руки,
Как встарь живал наш праотец Адам?

   Под деревом в шалашике убогом
С праматерью не пекся он о многом.
Виньол ему не строивал палат,
Он под ноги не стлал ковров персидских,
Ни жемчугов не нашивал бурмитских,
Не иссекал он яшму иль агат
На пышные кубки для вин превкусных;
Не знал он резьб, альфресков, позолот
И по стенам не выставлял работ
Рафаэлов и Рубенсов искусных.
Восточных он не нашивал парчей;
Когда к нему ночь темна приходила,
Свечами он не заменял светила,
Не превращал в дни ясные ночей.
Обедывал он просто, без приборов,
И не едал с фаянсов иль фарфоров.
Когда из туч осенний дождь ливал,
Под кожами зуб об зуб он стучал
И, щуряся на пасмурность природы,
Пережидал конца дурной погоды,
Иль в ближний лес за легким тростником
Ходил нагой и верно босиком;
Потом, расклав хворостнику беремя,
Он сиживал с женой у огонька
И проводил свое на свете время
В шалашике не лучше калмыка.
Все для него равно на свете было,
Ничто его на свете не манило;
Так что ж его на свете веселило?

   А все-таки золотят этот век,
Когда труды природы даром брали,
Когда ее вещам цены не знали,
Когда, как скот, так пасся человек.
Поверь же мне, поверь, мой друг любезный,
Что наш златой, а тот был век железный,
И что тогда лишь люди стали жить,
Когда стал ум страстям людей служить.
Тогда пути небесны нам открылись,
Художества, науки водворились;
Тогда корысть пустилась за моря
И в ней весь мир избрал себе царя.
Тщеславие родило Александров,
Гальенов страх, насмешливость Менандров;
Среди морей явились корабли;
Среди полей — богатыри-полканы;
Там башни вдруг, как будто великаны,
Встряхнулися и встали из земли,
Чтоб вдаль блистать верхами золотыми.
Рассталися с зверями люди злыми,
И нужды, в них роями разродясь,
Со прихотьми умножили их связь;
Солдату стал во брани нужен кесарь,
Больному врач, скупому добрый слесарь.
Страсть к роскоши связала крепче мир.
С востока к нам — шелк, яхонты, рубины,
С полудня шлют сыры, закуски, вины,
Сибирь дает меха, агат, порфир,
Китай — чаи, Левант нам кофе ставит;
Там сахару гора, чрез океан
В Европу мчась, валы седые давит.

   Искусников со всех мы кличем стран.
Упомнишь ли их всех, моя ты муза?
Хотим ли есть?— Дай повара француза,
Британца дай нам школить лошадей;
Женился ли, и бог дает детей,
Им в нянюшки мы ищем англичанку;
Для оперы поставь нам итальянку;
Джонсон — обуй, Дюфо — всчеши нам лоб,
Умрем, и тут — дай немца сделать гроб.

   Различных стран изделия везутся,
Меняются, дарятся, продаются;
Край света плыть за ними нужды нет!
Я вкруг себя зрю вкратце целый свет.
Тут легка шаль персидска взор пленяет
И белу грудь от ветра охраняет;
Там английской кареты щегольской
Чуть слышен стук, летя по мостовой.
Все движется, и все живет меной,
В которой нам указчик первый страсти.
Где ни взгляну, торговлю вижу я;
Дальнейшие знакомятся края;
Знакомщик их — причуды, роскошь, сласти.
Ты скажешь мне: «Но редкие умы?»
Постой! Возьмем людей великих мы;
Что было их душою? Алчность славы
И страсть, чтоб их делам весь ахал мир.
Там с музами божественный Омир,
Гораций там для шуток и забавы,
Там Апеллес вливает душу в холст,
Там Пракситель одушевляет камень,
Который был нескладен, груб и толст,
А он резцом зажег в нем жизни пламень.
Чтоб приобресть внимание людей,
На трех струнах поет богов Орфей,
А Диоген нагой садится в кадку —
Не деньги им, так слава дорога,
Но попусту не делать ни шага
Одну и ту ж имеют все повадку.

   У мудрецов возьми лишь славу прочь,
Скажи, что их покроет вечна ночь,
Умолкнут все Платоны, Аристоты,
И в школах вмиг затворятся вороты.
Но страсти им движение дают:
Держася их, в храм славы все идут,
Держася их, людей нередко мучат,
Держася их, добру их много учат.

   Чтоб заключить в коротких мне словах,
Вот что, мой друг, скажу я о страстях:
Они ведут — науки к совершенству,
Глупца ко злу, философа к блаженству.
Хорош сей мир, хорош; но без страстей
Он кораблю б был равен без снастей.

Шли два приятеля вечернею порой
И дельный разговор вели между собой,
Как вдруг из подворотни
        Дворняжка тявкнула на них;
За ней другая, там еще две-три, и вмиг
Со всех дворов Собак сбежалося с полсотни.
        Один было уже Прохожий камень взял.
"И, полно, братец! - тут другой ему сказал, -
        Собак ты не уймешь от лаю,
        Лишь пуще всю раздразнишь стаю;
Пойдем вперед: я их натуру лучше знаю".
И подлинно, прошли шагов десятков пять,
Собаки начали помалу затихать,
И стало, наконец, совсем их не слыхать.

        Завистники, на что ни взглянут,
            Подымут вечно лай;
А ты себе своей дорогою ступай:
            Полают, да отстанут.

Хотя услуга нам при нужде дорога,
   Но за нее не всяк умеет взяться:
      Не дай бог с дураком связаться!
Услужливый дурак опаснее врага.
        ___________

Жил некто человек безродный, одинокой,
      Вдали от города, в глуши.
Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши,
А в одиночестве способен жить не всякой:
Утешно нам и грусть и радость разделить.
Мне скажут: "А лужок, а темная дуброва,
Пригорки, ручейки и мурава шелкова?"-
      "Прекрасны, что и говорить!
А все прискучится, как не с кем молвить слова".
      Так и Пустыннику тому
   Соскучилось быть вечно одному.
Идет он в лес толкнуться у соседей,
   Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.
      В лесу кого набресть,
   Кроме волков или медведей?
И точно, встретился с большим Медведем он,
      Но делать нечего: снимает шляпу,
      И милому соседушке поклон.
      Сосед ему протягивает лапу,
      И, слово за слово, знакомятся они,
            Потом дружатся,
      Потом не могут уж расстаться
      И целые проводят вместе дни.
О чем у них, и что бывало разговору,
Иль присказок, иль шуточек каких,
      И как беседа шла у них,
      Я по сию не знаю пору.
      Пустынник был неговорлив;
      Мишук с природы молчалив:
   Так из избы не вынесено сору.
Но как бы ни было, Пустынник очень рад,
   Что дал ему бог в друге клад.
Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится,
   И Мишенькой не может нахвалиться.
      Однажды вздумалось друзьям
В день жаркий побродить по рощам, по лугам,
      И по долам, и по горам;
А так как человек медведя послабее,
      То и Пустынник наш скорее,
         Чем Мишенька, устал
      И отставать от друга стал.
То видя, говорит, как путный, Мишка другу:
      "Приляг-ка, брат, и отдохни,
      Да коли хочешь, так сосни;
А я постерегу тебя здесь у досугу".
Пустынник был сговорчив: лег, зевнул,
         Да тотчас и заснул.
А Мишка на часах - да он и не без дела:
   У друга на нос муха села.
      Он друга обмахнул;
         Взглянул,
А муха на щеке; согнал, а муха снова
      У друга на носу,
И неотвязчивей час от часу.
Вот Мишенька, не говоря ни слова,
Увесистый булыжник в лапы сгреб,
Присел на корточки, не переводит духу,
Сам думает: "Молчи ж, уж я тебя, воструху!"-
И, у друга на лбу подкарауля муху,
   Что силы есть - хвать друга камнем в лоб!
Удар так ловок был, что череп врозь раздался,
И Мишин друг лежать надолго там остался!

 В кустарнике залегши у дороги,
Разбойник под вечер добычи нажидал,
   И, как медведь голодный из берлоги,
      Угрюмо даль он озирал.
Посмотрит, грузный воз катит, как вал.
«О, го!— Разбойник мой тут шепчет;— знать, с товаром
На ярмарку; чай все сукно, камки, парчи.
Кручина, не зевай — тут будет на харчи:
Не пропадет сегодня день мой даром».
Меж тем подъехал воз; кричит Разбойник: «Стой!»—
И на Извозчика бросается с дубиной.
Да лих; схватился он не с олухом-детиной:
      Извозчик — малый-удалой;
   Злодея встретил мостовиной,
      Стал за добро свое горой,
         И моему герою
   Пришлося брать поживу с бою —
И долог и жесток был бой на этот раз.
Разбойник с дюжины зубов не досчитался,
Да перешиблена рука, да выбит глаз;
Но победителем однакож он остался:
   Убил Извозчика злодей.
   Убил — и к добыче скорей.
Что ж он завоевал?— Воз целый пузырей!
             _______

   Как много из пустого
На свете делают преступного и злого.

   Невеста-девушка смышляла жениха;
      Тут нет еще греха,
   Да вот что грех: она была спесива.
Сыщи ей жениха, чтоб был хорош, умен,
И в лентах, и в чести, и молод был бы он
(Красавица была немножко прихотлива):
Ну, чтобы все имел - кто ж может все иметь?
      Еще и то заметь,
  Чтобы любить ее, а ревновать не сметь.
Хоть чудно, только так была она счастлива,
   Что женихи, как на отбор,
   Презнатые катили к ней на двор.
Но в выборе ее и вкус и мысли тонки:
Такие женихи другим невестам клад,
        А ей они на взгляд
   Не женихи, а женишонки!
   Ну, как ей выбирать из этих женихов?
      Тот не в чинах, другой без орденов;
А тот бы и в чинах, да жаль, карманы пусты;
   То нос широк, то брови густы;
   Тут этак, там не так;
Ну, не придет никто по мысли ей никак.
Посмолкли женихи, годка два перепали;
   Другие новых свах заслали:
Да только женихи середней уж руки.
      "Какие простаки!-
Твердит красавица,- по них ли я невеста?
   Ну, право, их затеи не у места!
   И не таких я женихов
   С двора с поклоном проводила;
Пойду ль я за кого из этих чудаков?
Как будто б я себя замужством торопила;
Мне жизнь девическа ничуть не тяжела:
День весела, и ночь я, право, сплю спокойно:
Так замуж кинуться ничуть мне не пристойно".
      Толпа и эта уплыла.
   Потом, отказы слыша те же,
Уж стали женихи навертываться реже.
         Проходит год,
         Никто нейдет;
Еще минул годок, еще уплыл год целой:
   К ней свах никто не шлет.
Вот наша девушка уж стала девой зрелой.
   Зачнет считать своих подруг
   (А ей считать большой досуг):
   Та замужем давно, другую сговорили;
      Ее как будто позабыли.
   Закралась грусть в красавицыну грудь.
Посмотришь: зеркало докладывать ей стало,
   Что каждый день, а что-нибудь
Из прелестей ее лихое время крало.
Сперва румянца нет; там живости в глазах;
Умильны ямочки пропали на щеках;
Веселость, резвости как будто ускользнули;
Там волоска два-три седые проглянули:
      Беда со всех сторон!
Бывало, без нее собранье не прелестно;
От пленников ее вкруг ней бывало тесно:
А ныне, ах! ее зовут уж на бостон!
Вот тут спесивица переменяет тон.
Рассудок ей велит замужством торопиться:
      Перестает она гордиться.
Как косо на мужчин девица ни глядит,
А сердце ей за нас всегда свое твердит.
   Чтоб в одиночестве не кончить веку,
Красавица, пока совсем не отцвела,
За первого, кто к ней присватался, пошла:
   И рада, рада уж была,
      Что вышла за калеку.

   Имея общий дом и общую контору,
        Какие-то честные торгаши
           Наторговали денег гору;
Окончили торги и делят барыши.
           Но в дележе когда без спору?
   Заводят шум они за деньги, за товар, -
   Как вдруг кричат, что в доме их пожар.
           "Скорей, скорей спасайте
           Товары вы и дом!"
        Кричит один из них: "Ступайте,
           А счеты после мы сведем!"
"Мне только тысячу мою сперва додайте, -
              Шумит другой, -
           Я с места не сойду долой". -
"Мне две не додано, а вот тут счеты ясны", -
Еще один кричит. "Нет, нет, мы не согласны!
           Да как, за что, и почему!"
           Забывши, что пожар в дому,
           Проказники тут до того шумели,
              Что захватило их в дыму,
И все они со всем добром своим сгорели.
   В делах, которые гораздо поважней,
   Нередко от того погибель всем бывает,
Что чем бы общую беду встречать дружней.
          Всяк споры затевает
            О выгоде своей.

Пастух у ручейка пел жалобно, в тоске,
Свою беду и свой урон невозвратимый:
        Ягненок у него любимый
        Недавно утонул в реке.
Услыша пастуха, Ручей журчит сердито:
     "Река несытая! что, если б дно твое
          Так было, как мое,
     Для всех и ясно и открыто
И всякий видел бы на тинистом сем дне
Все жертвы, кои ты столь алчно проглотила?
Я, чай бы, со стыда ты землю сквозь прорыла
     И в темных пропастях себя сокрыла.
        Мне кажется, когда бы мне
     Дала судьба обильные столь воды,
        Я, украшеньем став природы,
        Не сделал курице бы зла:
     Как осторожно бы вода моя текла
     И мимо хижинки и каждого кусточка!
     Благословляли бы меня лишь берега,
     И я бы освежал долины и луга.
        Но с них бы не унес листочка.
Ну, словом, делая путем моим добро,
Не приключа нигде ни бед, ни горя,
        Вода моя до самого бы моря
     Так докатилася чиста, как серебро".
Так говорил Ручей, так думал в самом деле.
        И что ж? Не минуло недели,
Как туча ливная над ближнею горой
             Рассеялась:
Богатством вод Ручей сравнялся вдруг с рекой;
     Но, ах! куда в Ручье смиренность делась?
     Ручей из берегов бьет мутною водой,
Кипит, ревет, крутит нечисту пену в клубы,
        Столетние валяет дубы,
     Лишь трески слышны вдалеке;
     И самый тот пастух, за коего реке
Пенял недавно он таким кудрявым складом,
     Погиб со всем своим в нем стадом,
          А хижины его пропали и следы.

Как много ручейков текут так смирно, гладко
          И так журчат для сердца сладко,
Лишь только оттого, что мало в них воды!

         От жалоб на судей,
      На сильных и на богачей
         Лев, вышед из терпенья,
Пустился сам свои осматривать владенья.
Он идет, а Мужик, расклавши огонек,
   Наудя рыб, изжарить их сбирался.
Бедняжки прыгали от жару кто как мог;
   Всяк, видя свой конец, метался.
      На Мужика разинув зев,
"Кто ты? что делаешь?" - спросил сердито Лев.
"Всесильный царь!- сказал Мужик, оторопев,-
Я старостою здесь над водяным народом;
   А это старшины, все жители воды;
      Мы собрались сюды
Поздравить здесь тебя с твоим приходом".-
"Ну, как они живут? Богат ли здешний край?" -
"Великий государь! Здесь не житье им - рай.
   Богам о том мы только и молились,
   Чтоб дни твои бесценные продлились".
(А рыбы между тем на сковородке бились.)-
"Да отчего же,- Лев спросил,- скажи ты мне,
Они хвостами так и головами машут?" -
"О мудрый царь!- Мужик ответствовал,- оне
От радости, тебя увидя, пляшут".
Тут, старосту лизнув Лев милостиво в грудь,
Еще изволя раз на пляску их взглянуть,
   Отправился в дальнейший путь.

Свинья на барский двор когда-то затесалась;
Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась;
   В сору, в навозе извалялась;
В помоях по уши досыта накупалась:
      И из гостей домой
      Пришла свинья свиньей.
"Ну, что ж, Хавронья, там ты видела такого?
      Свинью спросил пастух.-
      Ведь идет слух,
Что все у богачей лишь бисер да жемчуг
А в доме так одно богатее другого?"
Хавронья хрюкает: "Ну, право, порют вздор.
   Я не приметила богатства никакого:
   Все только лишь навоз да сор;
А, кажется, уж, не жалея рыла,
      Я там изрыла
      Весь задний двор".
          ___________

Не дай бог никого сравненьем мне обидеть!
Но как же критика Хавроньей не назвать,
   Который, что ни станет разбирать,
   Имеет дар одно худое видеть?

     Свинья под Дубом вековым
Наелась желудей досыта, до отвала;
     Наевшись, выспалась под ним;
     Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
     "Ведь это дереву вредит",
     Ей с Дубу ворон говорит:
"Коль корни обнажишь, оно засохнуть может".-
     "Пусть сохнет", говорит Свинья:
     "Ничуть меня то не тревожит;
     В нем проку мало вижу я;
Хоть век его не будь, ничуть не пожалею,
Лишь были б желуди: ведь я от них жирею".-
"Неблагодарная!" примолвил Дуб ей тут:
     "Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
          Тебе бы видно было,
     Что эти желуди на мне растут".
               ______

     Невежда также в ослепленье
     Бранит науки и ученье,
     И все ученые труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

Синица на море пустилась:
      Она хвалилась,
   Что хочет море сжечь.
Расславилась тотчас о том по свету речь.
Страх обнял жителей Нептуновой столицы;
      Летят стадами птицы;
А звери из лесов сбегаются смотреть,
Как будет Океан, и жарко ли гореть.
И даже, говорят, на слух молвы крылатой,
   Охотники таскаться по пирам
Из первых с ложками явились к берегам,
   Чтоб похлебать ухи такой богатой,
Какой-де откупщик и самый тароватый
   Не давывал секретарям.
Толпятся: чуду всяк заранее дивится,
Молчит и, на море глаза уставя, ждет;
   Лишь изредка иной шепнет:
"Вот закипит, вот тотчас загорится!"
   Не тут-то: море не горит.
   Кипит ли хоть? - и не кипит.
И чем же кончились затеи величавы?
Синица со стыдом всвояси уплыла;
   Наделала Синица славы,
      А море не зажгла.
          ________

   Примолвить к речи здесь годится,
Но ничьего не трогая лица:
   Что делом, не сведя конца,
   Не надобно хвалиться.

       По улицам Слона водили,
         Как видно напоказ -
Известно, что Слоны в диковинку у нас -
    Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну на него метаться,
       И лаять, и визжать, и рваться,
       Ну, так и лезет в драку с ним.
       "Соседка, перестань срамиться,-
Ей шавка говорит,- тебе ль с Слоном возиться?
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет
                 Вперед
И лаю твоего совсем не примечает".-
"Эх, эх! - ей Моська отвечает,-
Вот то-то мне и духу придает,
    Что я, совсем без драки,
Могу попасть в большие забияки.
Пускай же говорят собаки:
   "Ай, Моська! знать она сильна,
       Что лает на Слона!"

        Кто знатен и силен,
            Да не умен,
Так худо, ежели и с добрым сердцем он.
            _________

На воеводство был в лесу посажен Слон.
Хоть, кажется, слонов и умная порода,
        Однако же в семье не без урода;
            Наш Воевода
          В родню был толст,
          Да не в родню был прост;
        А с умыслу он мухи не обидит,
          Вот добрый Воевода видит -
    Вступило от овец прошение в Приказ:
"Что волки-де совсем сдирают кожу с нас".-
"О плуты!- Слон кричит,- какое преступленье!
          Кто грабить дал вам позволенье?"
А волки говорят: "Помилуй, наш отец!
          Не ты ль нам к зиме на тулупы
Позволил легонький оброк собрать с овец?
    А что они кричат, так овцы глупы:
Всего-то придет с них с сестры по шкурке снять;
          Да и того им жаль отдать".-
"Ну, то-то ж,- говорит им Слон,- смотрите!
    Неправды я не потерплю ни в ком:
          По шкурке, так и быть, возьмите;
    А больше их не троньте волоском".

       У кухни под окном
   На солнышке Полкан с Барбосом, лежа, грелись.
       Хоть у ворот перед двором
   Пристойнее б стеречь им было дом,
       Но как они уж понаелись -
       И вежливые ж псы притом
       Ни на кого не лают днем -
Так рассуждать они пустилися вдвоем
О всякой всячине: о их собачьей службе,
   О худе, о добре и, наконец, о дружбе.
   "Что может,- говорит Полкан,- приятней быть.
       Как с другом сердце к сердцу жить;
   Во всем оказывать взаимную услугу;
       Не спить без друга и не съесть,
       Стоять горой за дружню шерсть
   И, наконец, в глаза глядеть друг другу,
   Чтоб только улучить счастливый час,
Нельзя ли друга чем потешить, позабавить,
И в дружнем счастье все свое блаженство ставить!
   Вот если б, например, с тобой у нас
       Такая дружба завелась:
         Скажу я смело,
Мы б и не видели, как время бы летело".-
       "А что же? это дело!-
       Барбос ответствует ему.-
Давно, Полканушка, мне больно самому,
Что, бывши одного двора с тобой собаки,
       Мы дня не проживем без драки;
   И из чего? Спасибо господам:
       Ни голодно, ни тесно нам!
       Притом же, право, стыдно:
Пес дружества слывет примером с давних дней.
А дружбы между псов, как будто меж людей,
         Почти совсем не видно". -
"Явим же в ней пример мы в наши времена!-
Вскричал Полкан,- дай лапу!"- "Вот она!"
       И новые друзья ну обниматься,
         Ну целоваться;
Не знают с радости, к кому и приравняться:
"Орест мой!"- "Мой Пилад!" Прочь свары, зависть,
                                          злость!
Тут повар на беду из кухни кинул кость.
Вот новые друзья к ней взапуски несутся:
       Где делся и совет и лад?
       С Пиладом мой Орест грызутся,-
       Лишь только клочья вверх летят:
Насилу, наконец, их розлили водою.
            ____________

   Свет полон дружбою такою.
Про нынешних друзей льзя молвить, не греша.
Что в дружбе все они едва ль не одинаки:
Послушать, кажется, одна у них душа,-
А только кинь им кость, так что твои собаки!

Когда-то вздумалось Мышам себя прославить
   И, несмотря на кошек и котов,
   Свести с ума всех ключниц, поваров
И славу о своих делах трубить заставить
   От погребов до чердаков;
А для того Совет назначено составить,
В котором заседать лишь тем, у коих хвост
      Длиной во весь их рост:
Примета у Мышей, что тот, чей хвост длиннее,
         Всегда умнее
      И расторопнее везде.
Умно ли то, теперь мы спрашивать не будем;
Притом же об уме мы сами часто судим
   По платью иль по бороде.
Лишь нужно знать, что с общего сужденья
Всё длиннохвостых брать назначено в Совет;
   У коих же хвоста, к несчастью, нет,
Хотя б лишились их они среди сраженья,
Но так как это знак иль неуменья,
      Иль нераденья,
   Таких в Совет не принимать,
Чтоб из-за них своих хвостов не растерять.
Все дело слажено; повещено собранье,
   Как ночь настанет на дворе;
   И наконец в мучном ларе
      Открыто заседанье.
   Но лишь позаняли места,
Ан, глядь, сидит тут крыса без хвоста.
Приметя то, седую Мышь толкает
      Мышонок молодой
   И говорит: "Какой судьбой
   Бесхвостая здесь с нами заседает?
   И где же делся наш закон?
Дай голос, чтоб ее скорее выслать вон.
Ты знаешь, как народ бесхвостых наш не любит;
И можно ль, чтоб она полезна нам была,
Когда и своего хвоста не сберегла?
Она не только нас, подполицу всю губит".
А Мышь в ответ: "Молчи! все знаю я сама;
   Да эта крыса мне кума".

   Нет мира для меня, хотя и брани нет;
В надежде, в страхе я; в груди то хлад, то пламень;
То вьюсь я в небесах, то вниз лечу, как камень;
То в сердце пустота, то весь в нем замкнут свет.

   Та, кем познал мой дух мучения суровы,
Ни быть рабом, ни быть свободным не велит;
Ни послабляет мне, ни тяготит оковы,
Ни смертью не грозит, ни жизни не сулит.

   Гляжу не видя я — и молча призываю;
Ищу погибели — и помощи желаю;
Зову, гоню, кляну, объемлю тень драгой.
   Сквозь слезы я смеюсь; в печалях трачу силы;
И жизнь и смерть равно душе моей постылы —
Вот, Нина, до чего я доведен тобой!

   Старик садить сбирался деревцо.
"Уж пусть бы строиться; да как садить в те лета,
   Когда уж смотришь вон из света!-
   Так, Старику смеясь в лицо,
Три взрослых юноши соседних рассуждали.-
Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,
   То надобно, чтоб ты два века жил.
Неужли будешь ты второй Мафусаил?
   Оставь, старинушка, свои работы:
Тебе ли затевать столь дальние расчеты,
Едва ли для тебя текущий верен час?
Такие замыслы простительны для нас:
Мы молоды, цветем и крепостью и силой,
А старику пора знакомиться с могилой".-
"Друзья!- смиренно им ответствует Старик,-
      Из детства я к трудам привык;
   А если от того, что делать начинаю,
   Не мне лишь одному я пользы ожидаю,
      То, признаюсь,
   За труд такой еще охотнее берусь.
Кто добр, не все лишь для себя трудится.
   Сажая деревцо, и тем я веселюсь,
Что если от него сам тени не дождусь,
То внук мой некогда сей тенью насладится,
         И это для меня уж плод.
Да можно ль и за то ручаться наперед,
   Кто здесь из нас кого переживет?
   Смерть смотрит ли на молодость, на силу,
            Или на прелесть лиц?
Ах, в старости моей прекраснейших девиц
И крепких юношей я провожал в могилу!
Кто знает: может быть, что ваш и ближе час
И что сыра земля покроет прежде вас".
Как им сказал Старик, так после то и было.
Один из них в торги пошел на кораблях:
   Надеждой счастие сперва ему польстило;
         Но бурею корабль разбило,-
Надежду и пловца - все море поглотило.
            Другой в чужих землях,
         Предавшися порока власти,
         За роскошь, негу и за страсти
Здоровьем, а потом и жизнью заплатил.
А третий - в жаркий день холодного испил
И слег: его врачам искусным поручили,
   А те его до смерти залечили.
         Узнавши о кончине их,
Наш добрый Старичок оплакал всех троих.

Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол и дом.
Всё прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настает;
Стрекоза уж не поет:
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползет она:
"Не оставь меня, кум милый!
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!"-
"Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?"-
Говорит ей Муравей.
"До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас -
Песни, резвость всякий час,
Так что голову вскружило".-
"А, так ты..." - "Я без души
Лето целое всё пела".-
"Ты всё пела? Это дело:
Так пойди же, попляши!"

Случилось некогда мне быть в шумливом мире;
Сказать ясней, мне быть случилося в трактире;
   Хотя немного там увидеть льзя добра,
   Однакож тут велась изрядная игра.
      Из всех других поудалее
      Один был рослый молодец,
      Беспутства был он образец
   И карты ставил он и гнул смелее;
         И вдруг
      Спустил все деньги с рук.
Спустил, а на кредит никто ему не верит,
Хоть, кажется, в божбе Герой не лицемерит.
      Озлился мой болван
И карту с транспортом поставил на кафтан.
Гляжу чрез час: Герой остался мой в камзоле,
      Как пень на чистом поле;
      Тогда к нему пришел
      От батюшки посол
И говорит: «Отец совсем твой умирает,
   С тобой проститься он желает
   И приказал к себе просить».
   «Скажи ему,— сказал мой фаля,—
Что здесь бубновая сразила меня краля;
   Так он ко мне сам может быть.
   Ему сюда прийти нимало не обидно;
      А мне по улице идти без сапогов,
      Без платья, шляпы и чулков,
         Ужасно стыдно».

Вчерась приятеля в карете видел я;
Бедняк — приятель мой, я очень удивился,
         Чем столько он разжился?
А он поведал мне всю правду, не тая,
   Что картами себе именье он доставил
   И выше всех наук игру картежну ставил.
Сегодня же пешком попался мне мой друг.
«Конечно,— я сказал,— спустил уж все ты с рук?»
   А он, как философ, гласил в своем ответе:
   «Ты знаешь, колесом вертится все на свете».

Шалун какой-то тень свою хотел поймать:
Он к ней, она вперед; он шагу прибавлять,
Она туда ж; он, наконец, бежать.
Но чем он прытче, тем и тень скорей бежала,
Все не даваясь, будто клад.
Вот мой чудак пустился вдруг назад;
Оглянется, а тень за ним уж гнаться стала.

Красавицы! слыхал я много раз:
Вы думаете что? Нет, право, не про вас,
А что бывает то ж с фортуною у нас;
Иной лишь труд и время губит,
Стараяся настичь ее из силы всей;
Другой, как кажется, бежит совсем от ней:
Так нет, за тем она сама гоняться любит.

   У Тришки на локтях кафтан продрался.
Что долго думать тут? Он за иглу принялся:
   По четверти обрезал рукавов -
И локти заплатил. Кафтан опять готов;
   Лишь на четверть голее руки стали.
      Да что до этого печали?
   Однако же смеется Тришке всяк,
А Тришка говорит: "Так я же не дурак
           И ту беду поправлю:
Длиннее прежнего я рукава наставлю".
       О, Тришка малый не простой!
       Обрезал фалды он и полы,
Наставил рукава, и весел Тришка мой,
        Хоть носит он кафтан такой,
        Которого длиннее и камзолы.
                 _____

Таким же образом, видал я, иногда
           Иные господа,
       Запутавши дела, их поправляют,
Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

        Какой-то греховодник
Женился от живой жены еще на двух.
        Лишь до Царя о том донесся слух
        (А Царь был строг и не охотник
        Таким соблазнам потакать),
Он Многоженца вмиг велел под суд отдать
И выдумать ему такое наказанье,
        Чтоб в страх привесть народ
И покуситься бы никто не мог вперед
        На столь большое злодеянье:
"А коль увижу-де, что казнь ему мала,
Повешу тут же всех судей вокруг стола".
        Судьям худые шутки:
    В холодный пот кидает их боязнь.
        Судьи толкуют трои сутки,
Какую б выдумать преступнику им казнь.
Их есть и тысячи; но опытами знают,
Что все они людей от зла не отучают.
Однако ж, наконец, их надоумил бог.
Преступник призван в суд для объявленья
           Судейского решенья,
        Которым, с общего сужденья,
Приговорили: жен отдать ему всех трех.
        Народ суду такому изумился
И ждал, что Царь велит повесить всех судей;
        Но не прошло четырех дней,
        Как Троеженец удавился;
И этот приговор такой наделал страх,
     Что с той поры на трех женах
     Никто в том царстве не женился.

Убогий этот дом Василий Климыч Злов
         С большим раченьем
         Своим построил иждивеньем.
   И нищие в дому его же всё трудов.

Федул твердит, что Фока плут
Его позорит и ругает;
Но я не вижу толку тут:
Кто уголь сажею марает?

   С истертою и ветхою сумой
Бедняжка-нищенький под оконьем таскался
   И, жалуясь на жребий свой,
      Нередко удивлялся,
Что люди, живучи в богатых теремах,
По горло в золоте, в довольстве и сластях,
      Как их карманы ни набиты,
         Еще не сыты!
      И даже до того,
      Что, без пути алкая
   И нового богатства добывая,
   Лишаются нередко своего
         Всего.
Вон бывший, например, того хозяин дому
   Пошел счастливо торговать;
Расторговался в пух. Тут, чем бы перестать
И достальной свой век спокойно доживать,
   А промысел оставить свой другому, -
Он в море корабли отправил по весне;
Ждал горы золота; но корабли разбило;
Сокровища его все море поглотило;
         Теперь они на дне,
И видел он себя богатым, как во сне.
      Другой, тот в откупа пустился
      И нажил было миллион,
Да мало: захотел его удвоить он,
Забрался по уши и вовсе разорился.
Короче, тысячи таких примеров есть;
      И поделом: знай честь!
      Тут Нищему Фортуна вдруг предстала
         И говорит ему:
"Послушай, я помочь давно тебе желала;
   Червонцев кучу я сыскала;
      Подставь свою суму;
Ее насыплю я, да только с уговором:
Все будет золото, в суму что попадет,
Но если из сумы что на пол упадет,
      То сделается сором.
Смотри ж, я наперед тебя остерегла:
Мне велено хранить условье наше строго,
Сума твоя ветха, не забирайся много,
      Чтоб вынести она могла".
   Едва от радости мой Нищий дышит
      И под собой земли не слышит!
Расправил свой кошель, и щедрою рукой
Тут полился в него червонцев дождь златой:
   Сума становится уж тяжеленька.
"Довольно ль?"- "Нет еще".- "Не треснула б".- "Не бойсь".
"Смотри, ты Крезом стал".- "Еще, еще маленько:
   Хоть горсточку прибрось".
"Эй, полно! Посмотри, сума ползет уж врозь".
"Еще щепоточку". Но тут кошель прорвался,
Рассыпалась казна и обратилась в прах,
Фортуна скрылася: одна сума в глазах,
И Нищий нищеньким по-прежнему остался.

       Коль в доме станут воровать,
           А нет прилики вору,
           То берегись клепать
Или наказывать всех сплошь и без разбору:
       Ты вора этим не уймешь
           И не исправишь,
А только добрых слуг с двора бежать заставишь,
И от меньшой беды в большую попадешь.

         Купчина выстроил анбары
   И в них поклал съестные все товары.
А чтоб мышиный род ему не навредил,
Так он полицию из кошек учредил.
      Спокоен от Мышей Купчина;
   По кладовым и день и ночь дозор;
И все бы хорошо, да сделалась причина:
      В дозорных появился вор.
У кошек, как у нас (кто этого не знает?),
   Не без греха в надсмотрщиках бывает.
      Тут, чем бы вора подстеречь
И наказать его, а правых поберечь,
Хозяин мой велел всех кошек пересечь.
Услыша приговор такой замысловатый,
      И правый тут, и виноватый
          Скорей с двора долой.
      Без кошек стал Купчина мой.
А Мыши лишь того и ждали и хотели:
   Лишь кошки вон, они - в анбар,
      И в две иль три недели
            Поели весь товар.

         Полезно ль просвещенье?
         Полезно, слова нет о том.
         Но просвещением зовем
       Мы часто роскоши прельщенье
       И даже нравов развращенье;
       Так надобно гораздо разбирать,
Как станешь грубости кору с людей сдирать,
Чтоб с ней и добрых свойств у них не растерять,
Чтоб не ослабить дух их, не испортить нравы,
     Не разлучить их с простотой
     И, давши только блеск пустой,
Бесславья не навлечь им вместо славы.
     Об этой истине святой
Преважных бы речей на целу книгу стало;
Да важно говорить не всякому пристало:
     Так с шуткой пополам
Я басней доказать ее намерен вам.

Мужик, простак, каких везде немало,
     Нашел червонец на земли.
Червонец был запачкан и в пыли;
     Однако ж пятаков пригоршни трои
Червонца на обмен крестьянину дают.
"Постой же, - думает мужик, - дадут мне вдвое;
     Придумал кой-что я такое,
   Что у меня его с руками оторвут".
     Тут, взяв песку, дресвы и мелу
        И натолокши кирпича,
     Мужик мой приступает к делу.
        И со всего плеча
     Червонец о кирпич он точит,
        Дресвой дерет,
     Песком и мелом трет;
Ну, словом, так, как жар, его поставить хочет,
И подлинно, как жар, Червонец заиграл:
        Да только стало
        В нем весу мало,
И цену прежнюю Червонец потерял.

   Чижа захлопнула злодейка-западня:
   Бедняжка в ней и рвался и метался,
А Голубь молодой над ним же издевался.
"Не стыдно ль, - говорит, - средь бела дня
         Попался!
      Не провели бы так меня:
      За это я ручаюсь смело".
Ан, смотришь, тут же сам запутался в силок.
         И дело!
Вперед чужой беде не смейся, Голубок.

      На Щуку подан в суд донос,
Что от нее житья в пруде не стало;
      Улик представлен целый воз,
   И виноватую, как надлежало,
   На суд в большой лохани принесли.
      Судьи невдалеке сбирались;
      На ближнем их лугу пасли;
Однако ж имена в архиве их остались:
      То были два Осла,
Две Клячи старые, да два иль три Козла;
Для должного ж в порядке дел надзора
Им придана была Лиса за Прокурора.
   И слух между народа шел,
Что Щука Лисыньке снабжала рыбный стол;
Со всем тем, не было в судьях лицеприязни,
   И то сказать, что Щукиных проказ
Удобства не было закрыть на этот раз.
Так делать нечего: пришло писать указ,
Чтоб виноватую предать позорной казни
   И, в страх другим, повесить на суку.
"Почтенные судьи!- Лиса тут приступила,-
Повесить мало, я б ей казнь определила,
Какой не видано у нас здесь на веку:
Чтоб было впредь плутам и страшно, и опасно -
   Так утопить ее в реке".- "Прекрасно!" -
Кричат судьи. На том решили все согласно,
   И Щуку бросили - в реку!

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
    А сапоги тачать пирожник:
    И дело не пойдет на лад,
    Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней;
        Он лучше дело все погубит
            И рад скорей
        Посмешищем стать света,
    Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.
            __________

        Зубастой Щуке в мысль пришло
    За кошачье приняться ремесло.
Не знаю: завистью ее лукавый мучил
Иль, может быть, ей рыбный стол наскучил?
    Но только вздумала Кота она просить,
        Чтоб взял ее с собой он на охоту
        Мышей в амбаре половить.
"Да полно, знаешь ли ты эту, свет, работу?-
    Стал Щуке Васька говорить.-
    Смотри, кума, чтобы не осрамиться:
        Недаром говорится,
        Что дело мастера боится".-
"И, полно, куманек! Вот невидаль: мышей!
        Мы лавливали и ершей".-
"Так в добрый час, пойдем!" Пошли, засели.
        Натешился, наелся Кот,
    И кумушку проведать он идет;
А Щука, чуть жива, лежит, разинув рот,-
        И крысы хвост у ней отъели.
Тут видя, что куме совсем не в силу труд,
Кум замертво стащил ее обратно в пруд.
        И дельно! Это, Щука,
            Тебе наука:
        Вперед умнее быть
    И за мышами не ходить.

Напрасно говорят, что критика легка,
Я критику читал Руслана и Людмилы.
Хоть у меня довольно силы,
Но для меня она ужасно как тяжка!

Как часто я слыхал такое рассужденье:
«По мне пускай что хочешь говорят,
Лишь был бы я в душе не виноват!»
Нет; надобно еще уменье,
Коль хочешь в людях ты себя не погубить
И доброю наружность сохранить.
Красавицы! вам знать всего нужнее,
Что слава добрая вам лучше всех прикрас,
И что она у вас
Весеннего цветка нежнее.
Как часто и душа и совесть в вас чиста,
Но лишний взгляд, словцо, одна неосторожность,
Язвить злословью вас дает возможность —
И ваша слава уж не та.
Ужели не глядеть? Ужель не улыбаться:
Не то я говорю; но только всякий шаг
Вы свой должны обдумать так,
Чтоб было не к чему злословью и придраться.

Анюточка, мой друг!
Я для тебя и для твоих подруг
Придумал басенку. Пока еще ребенком,
Ты вытверди ее; не ныне, так вперед
С нее сберешь ты плод.
Послушай, что случилося с Ягненком.
Поставь свою ты куклу в уголок:
Рассказ мой будет короток.
Ягненок сдуру,
Надевши волчью шкуру,
Пошел по стаду в ней гулять:
Ягненок лишь хотел пощеголять;
Но псы, увидевши повесу,
Подумали, что волк пришел из лесу,
Вскочили, кинулись к нему, свалили с ног
И, прежде нежели опомниться он мог,
Чуть по клочкам его не расхватили.
По счастью, пастухи, узнав, его отбили,
Но побывать у псов не шутка на зубах:
Бедняжка от такой тревоги
Насилу доволок в овчарню ноги;
А там он стал хиреть, потом совсем зачах
И простонал весь век свой без-умолка.
А если бы Ягненок был умен:
И мысли бы боялся он
Похожим быть на волка.

Всего стихотворений: 108