Сергей Тимофеевич Аксаков (1791-1859)

• Биография Сергея Аксакова

Все стихотворения Сергея Аксакова на одной странице

- Оглавление -

Из тварей всех, в земле и на земле живущих, 
И зрячих и слепых, безгласных и поющих, 
Которые ползут и ходят на ногах, 
Летают в воздухе и плавают в водах, 
От Лимы до Москвы, от Темзы до Терека -- 
Нет твари ни одной глупее человека. 
"Как, -- спросят вдруг меня, -- червяк, и муравей, 
И насекомое, чуть зримо для очей, 
Едва ль живущее, -- умнее человека?" 
Так точно. Разве ум зависит наш от века? 
Я вижу, изумлен, смущен, профессор мой, 
Качаешь ты своей ученой головой. 
"В природе человек верховный повелитель, -- 
Ты говоришь, -- весь мир его страстям служитель. 
Ему леса, луга, и горы, и моря, 
И все животные в нем признают царя, 
И разум свыше дан ему лишь в достоянье". 
Профессор мой, ты прав: рассудком обладанье 
Единый человек стяжал в природе всей, 
И потому-то он из тварей всех глупей. 
"Такие выходки в сатире лишь годятся 
И могут рассмешить, кто хочет рассмеяться, -- 
Ты говоришь, -- но мне их должно доказать, 
Взойди на кафедру, изволь мне отвечать". 
Что мудрость! -- власть ума над чувствами, страстями, 
Спокойствие души, испытанной бедами, 
Неизменяемость чувств, мыслей, правил, дел. 
Кто ж менее людей сей дар благий имел? 
Все лето муравей проводит за трудами, 
Наполнить закром свой старается плодами: 
Когда ж дохнет борей, повеет зимний хлад, 
Спокойный муравей запасами богат, 
Смеется под землей метелей зимних вою 
И ест, что собрано им летнею порою. 
Видал ли муравья, скажи, профессор мой, 
Весной ленивого, прилежного -- зимой? 
А человек? Сие разумное творенье 
Когда о будущем имеет попеченье? 
В дни лета красного свой не исправя кров, 
Не он ли, голоден, зимой дрожит без дров? 
И в мыслях, и в делах, и в чувствах до могилы 
Непостоянен он, как ветер легкокрылый! 
Его рассудок -- раб, игралище страстей, 
Бессилен вырваться из чувственных сетей; 
А сердце слабое -- челнок на океане 
Средь бурь, без кормчего, сомнения в тумане. 
Он вмиг и добр и зол, и весел и сердит; 
Что хвалит поутру, то к вечеру бранит: 
Как мотылек летит с цветка к другому цвету, 
Кружится человек, меняя цель, по свету. 
В желаниях отчет не может дать себе 
И -- за худой успех пеняет злой судьбе. 
"Как? мне? сковать мой век супружества цепями 
С кокеткой, женщиной? стать наряду с глупцами? 
Быть притчей в обществе, насмешкам жертвой злым?" -- 
Так говорил наш граф приятелям своим; 
Но месяц не прошел, и вот уж две недели, 
Как брачное ярмо на хвастуна надели. 
Примерным мужем став, уверен всей душой, 
Что обладает он вернейшею женой, 
Что, к удивлению всего земного круга!.. 
Родилась для него примерная супруга. 

Таков-то человек: не верен он себе, 
Сегодня лучший друг, а завтра -- враг тебе; 
Переменяет мысль, желания по моде, 
И плачет, и поет, и пляшет -- по погоде. 
Что легкомыслен он и ветрен, знаешь сам; 
Он предан собственным обманчивым мечтам, 
Ты знаешь, и -- зовешь его царем творенья! 
Но кто ж, ты говоришь, имеет в том сомненье? 
Я сомневаюсь, да! и льщусь вам доказать: 
Извольте выслушать. Не станем разбирать: 
Когда бы ты в лесу с медведем повстречался, 
Который бы из вас скорее испугался 
И по указам ли нубийских пастухов 
Терзают Ливию стада барканских львов? 
А спросим -- этот царь над тварию земною, 
Сколь многих он владык имеет над собою? 
Гнев, скупость и любовь, тщеславие и страх 
Содержат ум его, как узника в цепях! 
Едва покойный сон глаза его смыкает, 
Как скупость говорит: -- Вставай, уже светает, -- 
Оставь меня. -- Вставай! Пора, сбирайся в путь. -- 
Хоть час один... -- Нет, нет, готов в минуту будь. -- 
Помилуй, да куда? -- В Ямайку плыть за ромом, 
Потом в Японию за амброй и фарфором. -- 
К чему богатства мне? Я потерял им счет. -- 
Глупец! богатства кто излишними зовет? 
Приобретая их, и знать не должно меры, 
Ни жизни не щадить, ни совести, ни веры: 
На голых спать досках, почти не есть, не пить, 
За денежку себя позволить удавить. -- 
Но для чего, скажи, такое сбереженье?-- 
Не знаешь? Для того, чтоб все твое именье. 
На диво промотал наследник пышный твой 
И занял бы столиц внимание собой... -- 
Что делать?-- Плыть скорей, матросы уж готовы... 
      


Все скажут: человек один из всех скотов 
Живет средь общества обширных городов; 
Он ввел приличия, полезные обряды, 
Любезность нравов, вкус, веселости, наряды; 
Поставил над собой законы и царей, 
Завел полицию, судилища, судей... 
Конечно, нет в лесах полиции устава, 
И неизвестна там судебная расправа; 
Для дел бессовестных -- нет совестных судов, 
Лисиц-секретарей, исправников-волков; 
Не размежеваны бесспорные владенья, 
Нет межевых контор запутывать именья; 
Не ездит земский суд с указом на разбой, 
Чтоб собственность отнять законною рукой. 
Нет формы и суда, и нет формальных споров; 
Нет исков, нет тюрьмы, нет стряпчих, прокуроров; 
Нет департаментов ни горных, ни лесных, 
Приказной саранчи не слыхано у них; 
Невинных барышей -- нет и по винной части, 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
Но между зайцами видал ли кто воров? 
Но волки грабят ли когда-нибудь волков? 
Бывало ль, замыслов своих для исполненья 
Другими жертвуя -- себя для возвышенья, 
Чтоб тигр Гиркании крамолой возмущал, 
Чтобы медведь когда с медведем воевал? 
И лев противу льва, отец противу сына 
Сражался ли когда за выбор властелина? 
И лютый зверь свой вид в другом животном чтит 
И ярость, зря себе подобного, смирит! 
Как братья твари все живут между собою; 
Ни злата, ни честей не мучатся алчбою, 
Ни гнусной завистью; у них нет тяжеб, ссор; 
Друг друга не теснят, и всякому простор; 
А мы? за горсть травы -- прошенье исковое; 
Безделки стоит вещь, а мы заплатим втрое. 
Да что -- к безделке сей придравшись, наконец 
Отнимут, чем владел и дед твой и отец. 
Кто нажил взятками кровавое именье, 
Тот в славе, в почестях и у людей в почтенье; 
Служить -- уж значит красть; а кто не мыслит так -- 
По мненью общему, конечно, тот дурак; 
А мы, разумные, в неистовстве разврата 
Щадим ли ближнего, иль друга, или брата? 
Пороки гнусные себе мы ставим в честь. 
Тот славится, что мог он много пить и есть; 
Тот картами своих друзей был разоритель; 
Тот честных жен, девиц счастливый обольститель; 
А этот дуэлист, славнее всех других: 
На поединках он зарезал семерых; 
Но мало! человек с чертовским ухищреньем 
Не занят ли всегда подобным истребленьем? 
Он порох изобрел, железо изострил; 
Вдруг тысячи губить науку сотворил. 
      


"Потише, говоришь, к чему так горячиться? 
Имеем страсти мы, в том всякий согласится, 
Подобно иногда волнению морей; 
Но добродетели малейшие людей 
Вознаграждают их все слабости, пороки. 
Скажи: не их ли ум и смелый и высокий 
Измерил небеса, нашел пути планет, 
На утлом челноке кругом объехал свет, 
Обширным знанием объемля и пучины, 
Проник природы ход, явления, причины? 
Ужели мы и сим не превзошли скотов? 
Цветут ли, как у нас, в глуши твоих лесов 
И академии и университеты, 
И выпускают ли ученых факультеты 
Поэтов, химиков, юристов, докторов?" 
Нет, доктор ни один не отравлял лесов 
Своей убийственной и дерзкою наукой, 
И без болезней жизнь зверей -- тому порукой: 
Не мучатся они над путаницей прав; 
Природы таинства, природы не познав, 
Проникнуть не хотят; и в гордости свободной 
Не силятся они забыть язык природной. 
Пустыми бреднями, набором пышных слов 
Не затмевается врожденный свет умов... 
Но это в сторону. Оставя древних мненья, 
Что наши знания едва ль не заблужденья, 
Я сам спрошу тебя: в наш просвещенный век 
Где ж по учености ценится человек?.. 
"Когда желаешь быть в больших чинах, в почтенье 
(Родитель говорит сынку нравоученье, 
Который выходить из детских начал лет), 
Последуй мне во всем, прими ты мой совет. 
Во-первых: книги брось и школьное ученье; 
Науки сущий вздор, знай только умноженье; 
В нем заключается премудрость всех наук. 
Спеши не торопясь, всего не можно вдруг; 
Но всякий день и час -- приобретать старайся. 
Бессильного -- дави, пред сильным -- пресмыкайся. 
На помощь призови: обманы, подлость, ложь, 
Прижимки, воровство, подлоги и грабеж. 
Богатство наживать -- все средства благородны. 
Честные бедняки к чему на свете годны? 
Поверь, мой сын, когда ты будешь богачом, 
Толпою набегут ученые в твой дом, 
Хоть не бывали ввек они с тобой знакомы: 
Артисты, физики, поэты, астрономы 
Превознесут тебя напыщенной хвалой 
И к Цезарю причтут ближайшею родней. 
Тебе припишутся огромные творенья; 
Ты будешь фаросом наук и просвещенья! 
Знаток изящного, хоть сам тому не рад, 
И грамоте не знав, ты будешь Меценат! 
Богач имеет все: познания, свободу, 
Чины, любезность, ум, достоинства, породу; 
Он знатными -- почтен, прелестными -- любим; 
Честь строгая -- как воск растает перед ним; 
Свет полон для него друзьями и родными -- 
Все отпирается ключами золотыми. 
Богатство -- дурноте даст прелесть красоты, 
А бедность -- красоте ужасные черты!.." 
Вот так-то облечен родительскою властью, 
Сыночку батюшка путь открывает к счастью, 
Которого всегда скорей достигнет тот, 
Кто пальцам на руках едва ли знает счет! 
Итак, трудись теперь, профессор мой почтенный! 
Копти над книгами, и день и ночь согбенный, 
Пролей на знания людские новый свет, 
Пиши творения высокие, поэт, 
И жди -- чтоб мелочей какой-нибудь издатель, 
Любимцев публики бессовестный ласкатель, 
Который разуметь язык недавно стал -- 
Подкупленным пером тебя везде марал; 
Конечно, для него довольно и презренья... 
Холодность публики -- вот камень преткновенья, 
Вот бич учености, талантов и трудов! 
Положим, перенесть ты и его готов: 
Переплетя свои творения сафьяном, 
С поклоном явишься пред счастливым болваном, 
Который, на тебя с презреньем посмотря, 
Движеньем головы едва благодаря 
И даже ласковым не удостоя словом, 
Заговорит с другим -- о балансере новом... 
Вот тут-то в бешенство придет нрав тихий твой, 
И согласишься ты на мой совет благой, 
Хоть будет он тогда немного и не в пору: 
Проститься с музами и сесть скорей в контору 
К банкиру иль к кому из знатных... 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
      


Осел, не к пению природой сотворенный, 
Определению покорствует смиренно 
И диким голосом не гонит из лесов 
Прелестныя весны пленительных певцов. 
Осел без разума, а действует, как должно; 
Мы им озарены и вечно судим ложно; 
Противу склонностей природных восстаем, 
И потому успеть не можем мы ни в чем; 
В поступках наших нет ни цели, ни причины: 
Иль глупо искренни, иль носим век личины; 
Иль хвалим без ума, иль без толку браним; 
Сегодня выстроим, а завтра разорим. 
Лев, тигр или медведь, хотя без просвещенья, 
Страшатся ль собственной мечты воображенья? 
Имеют ли в году несчастливые дни, 
Числа тринадцати боятся ли они? 
От встреч дурных не ждут несчастного успеха, 
И понедельник им в делах их не помеха; 
Видал ли кто в лесах, чтоб полусгнивший пень, 
Колени преклоня, боготворил олень, 
Когда кто из зверей как бога обожал 
Обтесанный болван иль сплавленный металл? 
А мы каких скотов в числе богов не чтили? 
Мы кошек, обезьян, быков боготворили. 
Народы славные на нильских берегах 
Пред крокодилами не падали ль во прах? 
"К чему, -- ты скажешь мне, -- столь гнусные примеры? 
Лжебоги египтян, постыдные их веры? 
Ты хочешь доказать набором дерзких слов, 
Что человек глупей бессмысленных скотов, 
Что будто бы осел -- профессора умнее... 
Осел, который всех животных уж глупее, 
Которого одно названье значит брань... 
Ты можешь рассуждать, браниться перестань". 
Напрасно ты осла так много унижаешь 
И имя честное его за брань считаешь; 
Хотя смеемся мы большим его ушам, 
Но если б как-нибудь заговорил он сам? 
Смотря на наши все дурачества, пороки -- 
Какие бы он мог наговорить уроки! 
Когда ж бы заглянул еще в столицу к нам, 
Чего б, профессор мой, он не увидел там? 
Глядя на пестрые, смешные одеянья, 
Услыша плач, и смех, и песни, и рыданья, 
И громы музыки, и пенье похорон, 
Ученье, и пальбу, и колокольный звон, 
Услыша, как в глаза один другого хвалит 
И третьему его ж -- поносит и бесславит, 
Увидя меж купцов не торг, а плутовство, 
В одежде нищенской обман и воровство, 
Увидя скачущих к больным, со смертью рядом, 
Убийц морить людей позволенным обрядом? 
За ними же купцы с атласом и парчой, 
И нищие, <и поп>, и мастер гробовой; 
Увидя, как ведут к суду воришку -- воры 
Выслушивать воров важнейших приговоры; 
Увидя грабежи и частных и квартальных, 
Денной разбой в судах, в палатах у приказных -- 
Осел от ужаса не мог найти бы слов. 
По справедливости вдруг ставши мизантропом, 
Сказал бы нам, как он говаривал с Езопом: 
"Благодарю творца, что я в числе скотов! 
Божусь, что человек глупее нас, ослов!" 

Ах, сколь ошиблись мы с тобой, любезный друг, 
Сколь тщетною мечтою наш утешался дух! 
Мы мнили, что сия ужасная година 
Не только будет зла, но и добра причина; 
Что разорение, пожары и грабеж, 
Врагов неистовство, коварство, злоба, ложь, 
Собратий наших смерть, страны опустошенье 
К французам поселят навеки отвращенье; 
Что поруганье дев, убийство жен, детей, 
Развалины градов и пепл святых церквей 
Меж нами положить должны преграду вечну; 
Что будем ненависть питать к ним бесконечну 
За мысль одну: народ российский низложить! 
За мысль, что будет росс подвластным галлу жить!.. 
Я мнил, что зарево пылающей столицы 
Осветит, наконец, злодеев мрачны лицы; 
Что в страшном сем огне пристрастие сгорит; 
Что огнь сей -- огнь любви к отчизне воспалит; 
Что мы, сразив врага и наказав кичливость, 
Окажем вместе с тем им должну справедливость; 
Познаем, что спаслись мы благостью небес, 
Прольем раскаянья потоки горьких слез; 
Что подражания слепого устыдимся, 
К обычьям, к языку родному обратимся. 
Но что ж, увы, но что ж везде мой видит взор? 
И в самом торжестве я вижу наш позор! 
Рукою победя, мы рабствуем умами, 
Клянем французов мы французскими словами. 
Толпы сих пленников, грабителей, убийц, 
В Россию вторгшися, как стаи хищных птиц, 
Гораздо более вдыхают сожаленья, 
Чем росски воины, израненны в сраженьях! 
И сих разбойников -- о, стыд превыше сил, -- 
Во многих я домах друзьями находил! 
Но что? Детей своих вверяли воспитанье 
Развратным беглецам, которым воздаянье 
Одно достойно их -- на лобном месте казнь! 
Вандама ставили за честь себе приязнь, 
Который кровию граждан своих дымится, 
Вандама, коего и Франция стыдится! 
А барынь и девиц чувствительны сердца 
(Хотя лишилися -- кто мужа, кто отца) 
Столь были тронуты французов злоключеньем, 
Что все наперерыв метались с утешеньем. 
Поруганный закон, сожженье городов, 
Убийство тысячей, сирот рыданье, вдов, 
Могила свежая Москвы опустошенной, 
К спасенью жертвою святой определенной. -- 
Забыто все. Зови французов к нам на бал! 
Все скачут, все бегут к тому, кто их позвал! 
И вот прелестные российские девицы, 
Руками обхватясь, уставя томны лицы 
На разорителей отеческой страны 
(Достойных сих друзей, питомцев сатаны), 
Вертятся вихрями, себя позабывают, 
Французов -- языком французским восхищают. 
Иль брата, иль отца на ком дымится кровь -- 
Тот дочке иль сестре болтает про любовь!.. 
Там -- мужа светлый взор мрак смертный покрывает, 
А здесь -- его жена его убийц ласкает... 
Но будет, отвратим свой оскорбленный взор 
От гнусных тварей сих, россиянок позор; 
Благодаря судьбам, избавимся мы пленных, 
Забудем сих невежд, развратников презренных! 
Нам должно б их язык изгнать, забыть навек. 
Кто им не говорит у нас -- не человек, 
В отличных обществах того не принимают, 
Будь знающ и умен -- невеждой называют. 
И если кто дерзнет противное сказать, 
Того со всех сторон готовы осмеять; 
А быть осмеянным для многих сколь ужасно! 
И редкий пустится в столь поприще опасно!.. 
Мой друг, терпение!.. Вот наш с тобой удел. 
Знать, время язве сей положит лишь предел. 
А мы свою печаль сожмем в сердцах унылых, 
Доколь сносить, молчать еще мы будем в силах... 

Вот родина моя... Вот дикие пустыни!.. 
Вот благодарная оратаю земля! 
Дубовые леса, и злачные долины, 
И тучной жатвою покрытые поля! 

Вот горы, до небес чело свое взносящи, 
Младые отрасли Рифейских древних гор, 
И реки, с пеною меж пропастей летящи, 
Разливом по лугам пленяющие взор! 

Вот окруженные башкирцев кочевьями 
Озера светлые, бездонны глубиной, 
И кони резвые, несчетны табунами 
В них смотрятся с холмов, любуяся собой!.. 

Приветствую тебя, страна благословенна! 
Страна обилия и всех земных богатств! 
Не вечно будешь ты в презрении забвенна, 
Не вечно для одних служить ты будешь паств. 

За престолы в мире 
Пусть льют бранну кровь; 
Я на тихой лире 
Буду петь любовь. 
Не любя на свете, 
Лучше умереть. 
Есть ли что в нас злее 
Друг друга губить, 
Есть ли что милее 
Пламенно любить. 
Не любя на свете, 
Лучше умереть. 
В юности ль прелестной 
Должно тигром быть? 
Нет! Творец небесный 
Создал нас любить. 
Не любя на свете, 
Лучше умереть. 
Сладких восхищений, 
Счастия богов, 
Райских наслаждений 
Ты творец -- любовь. 
Не любя на свете, 
Лучше умереть. 

    (Брату Аркадию Тимофеевичу, в Петербург)

Я был в Аксакове, и -- грусть 
Меня нигде не оставляла; 
Мне все тебя напоминало, 
Мне дом казался скучен, пуст... 
Тебя везде недоставало. 
И дружба братская, любовь 
Осиротели будто вновь. 
Ах! Так ли прежде все бывало? 
Бывало, тягостных часов 
Холодное сложивши бремя, 
Освободившись от оков, 
Желанного дождавшись время, 
Умы и души обнажив, 
Сердец взаимным излияньем 
Или о будущем мечтаньем 
Мы наслаждались -- все забыв. 
Сходны по склонностям, по нравам, 
Сходны сердечной простотой, 
К одним пристрастные забавам. 
Любя свободу и покой, 
Мы были истинно с тобою 
Единокровные друзья... 
И вот -- завистливой судьбою -- 
Без друга и без брата я. 
Я видел пруд: он в берегах 
Отлогих мрачно расстилался, 
Шумел в иссохших камышах, 
Темнел, багровел, волновался, 
Так хладно, страшно бушевал; 
Небес осенних вид суровый 
В волнах свинцовых отражал... 
Какой-то мрак печали новой 
По пруду томно разливал. 
И грустное воспоминанье 
Невинных радостей твоих, 
Невинной страсти обоих 
Мое умножило мечтанье. 
Везде я видел все одно; 
Везде следы твоей охоты 
И дружеской о мне заботы: 
Полоев в тинистое дно 
Там колья твердою рукою 
Глубоко втиснуты тобою, 
Уединенные стоят, 
Качаясь ветром и волнами... 
Красноречивыми словами 
Мне о прошедшем говорят. 
Лежит там лодка на плотине 
В грязи, с изломанным веслом, 
Но кто ж на ней поедет ныне 
Со мной, трусливым ездоком? 
Кто будет надо мной смеяться, 
Меня и тешить и пугать, 
Со мною Пушкиным пленяться, 
Со мной смешному хохотать. 
Кто старшим лет своих рассудком 
Порывы бешенства смирит 
И нежным чувством или шуткой 
Мою горячность укротит. 
Кто, слабостям моим прощая, 
Во мне лишь доброе ценя, 
Так твердо, верно поступая, 
Кто будет так любить меня! 
И ты, конечно, вспоминаешь 
Нередко друга своего, 
Нередко обо мне мечтаешь!.. 
Я знаю, сердца твоего 
Ни петербургские забавы, 
Ни новые твои друзья, 
Ни служба, ни желанье славы, 
Ни жизни суетной отравы 
В забвение не увлекут... 
Но годы вслед годам идут, 
И, если волей провиденья 
Мы встретимся опять с тобой... -- 
Найдем друг в друге измененье. 
Следы десницы роковой, 
Сатурна грозного теченья, 
Увидим мы и над собой. 
Прошедшее сокрылось вечно, 
Его не возвратит ничто; 
И как ни больно, но, конечно, 
Все будет то же -- да не то. 

Кто знает будущего тайны? 
Кто знает о своей судьбе? 
Дела людей всегда случайны, 
Но будем верны мы себе! 
Пойдем, куда она укажет, 
Так будем жить, как бог велит! 
Страдать -- когда страдать прикажет, 
Но философия нам щит! 
Мы сохраним сердца прямые, 
Мы будем с совестью в ладу; 
Хотя не попадем в святые, 
Но все не будем же в аду. 

Прости, храни святую дружбу 
И братскую ко мне любовь; 
Будь счастлив и цареву службу 
Начни, благословяся, вновь! 
Пиши ко мне, ты очень знаешь, 
Как письма дороги твои... 
Уверен также, что читаешь 
Ты с удовольствием мои! 
Да всем, что услаждает младость 
Ты насладишься в жизни сей!.. 
Неукоризненная радость 
Да будет спутницей твоей. 

Вслед один другому 
Быстро дни летят; 
К брегу так морскому 
Ветры -- волны мчат. 

Младость пролетает, 
Как веселый час; 
Старость догоняет 
Скорым шагом нас. 

Истощим утехи, 
Пресытимся всем; 
Радость, игры, смехи, 
Множьтесь с каждым днем. 

Насладившись мира, 
Так с него уйдем, 
Как с роскошна пира, 
И потом -- заснем. 

    (Об охоте)

Предвестник осени туманной, 
Седой зимы суровый сын, 
Печальный гость, никем не жданный, 
Губитель красоты долин! 
Дохнул мороз -- и пожелтели 
Одежды рощей и лугов; 
Повеял ветер -- полетели 
Листы увядшие лесов; 
Но мы с тобою, брат мой милый, 
Мы любим осени приход, 
И самый вид ее унылый, 
Для нас исполненный красот, 
Какую-то имеет сладость! 
Не знаю, как ее назвать?.. 
Она... не веселит, как радость, 
Не заставляет горевать, 
Она... есть тайна сердца... Полно 
Неизъяснимость объяснять; 
Без нас любителей довольно 
О тайнах сердца толковать!..

    * * *
Охота, милый друг, охота 
Зовет нас прелестью своей 
В леса поблекшие, в болота, 
На серебристый пух степей. 
Уж гуси, журавли стадами 
Летают в хлебные поля; 
Бесчисленных станиц рядами 
Покрыта кажется земля. 
И вот подъемлются, как тучи, 
Плывут к обширным озерам, 
Их криком стонет брег зыбучий... 
И как он слышен по зарям! 
Пруда заливы уток полны; 
Одев живой их пеленой, 
Они вздымаются, как волны, 
Под ними скрытою волной. 
Вертятся стаи курахтанов, 
Пролетных разных куличков; 
Среди осенних лишь туманов 
Мы видим их вокруг прудов. 
Бекас и гаршнеп, разжиревши, 
Забыли быстрый свой полет 
И, к кочкам в камышах присевши, 
Таятся плотно средь болот. 
Товарищ их, летать ленивый, 
Погоныш, вечный скороход, 
С болотной курицей красивой 
В корнях кустов, в топях живет. 
Но дупель, вальдшнеп -- честь и слава, 
Один -- болот, другой -- лесов, 
Искусных егерей забава, 
Предмет охотничьих трудов -- 
Переменили на отлете 
Житья всегдашнего места; 
Уж дупель в поле, не в болоте, 
А вальдшнеп пересел в куста. 
Перепела с коростелями, 
Как будто обернувшись в жир, 
Под травянистыми межами 
Себе находят сытный пир. 
Собравшись стрепета стадами, 
По дням таятся в залежах, 
А в ночь свистящими рядами 
Летят гостить на озимях. 
По ковылю степей волнистых 
Станицы бродят тудаков 
Иль роются в местах нечистых 
Башкирских старых кочевьев. 
Расправив черные косицы, 
Глухарь по утренним зарям, -- 
Нет осторожнее сей птицы, -- 
Садится сосен по верхам. 
И, наконец, друг неизменный, 
Стрельбы добыча круглый год, 
Наш тетерев простой, почтенный, 
Собравшись в стаи, нас зовет. 
Черкнет заря -- и как охотно 
Валят на хлеб со всех сторон, 
Насытились -- и беззаботно 
На ветвях дремлют до полдён! 
И на деревьях обнаженных 
Далеко видит острый взор, 
Как будто кочек обожженных, 
Угрюмых косачей собор! 

Ты прав, любезный Васьков мой, 
Чувствительность есть дар несчастный. 
Я прежде споривал с тобой, 
Но в вёдро ль видеть день ненастный. 
Когда лелеет счастье нас, 
То сильно чувствовать приятно, 
Но горести в ужасный час 
Холодным лучше быть стократно! 

Перед судом ума сколь, Вяземский, смешон, 
Кто, самолюбием, пристрастьем увлечен, 
Век раболепствуя с слепым благоговеньем, 
Считает критику ужасным преступленьем 
И хочет, всем назло, чтоб весь подлунный мир 
За бога принимал им славимый кумир! 
Благодаря судьбе, едва ль возможно ныне 
Всех мысли покорить военной дисциплине!-- 
Я чту в словесности, что мой рассудок чтит. 
Пускай меня Омар и рубит и казнит; 
Пускай он всем кричит, что "тот уж согрешает 
И окаянствует, кто смело рассуждает". 
Неправда ль, Вяземский, как будет он смешон, 
В словесность к нам вводя магометан закон? 
Священный Весты огнь не оскорблю сравненьем 
Сего фанатика с безумным ослепленьем. 
И что за странна мысль не прикасаться ввек 
К тому, что написал и славный человек? 
И как же истины лучами озаримся, 
Когда поклонников хвалами ослепимся? 
Наш славный Дмитриев сказал, что "часто им 
Печатный каждый лист быть кажется святым!" 
Так неужели нам, их следуя примеру, 
К всему печатному иметь слепую веру?.. 
Ты скажешь, Вяземский, и соглашусь я в том: 
"Пристрастие, водя защитника пером, 
Наносит вред тому, кого он защищает, 
Что лавров красота от лести померкает! 
Ответ ли на разбор -- сатиры личной зло, 
Хоть стрелы б увивал цветами Буало?.. 
Лишь может истина разрушить ослепленье, 
Лишь доказательства рождают убежденье". 
Так, Вяземский, ты прав: презрителен Зоил, 
Который не разбор, а пасквиль сочинил 
И, испестрив его весь низкими словами, 
Стал точно наряду с поденными вралями! 
О, как легко бранить, потом печатать брань 
И собирать хвалы, как будто должну дань! 
Легко быть славиму недельными листами, 
Быв знаменитыми издателей друзьями; 
Нетрудно, братскою толпой соединясь, 
Чрез рукопашный бой взять приступом Парнас, 
Ввесть самовластие в республике словесной, 
Из видов лишь хвалить -- хвалой для всех бесчестной, 
Друг друга заживо бессмертием дарить 
И, ах! недолго жив, бессмертье пережить; 
Но кратковременно сих хищников правленье! 
Исчезнет слепота -- и кончится терпенье: 
Тогда восстанет все на дерзких храбрецов, 
И не помогут им запасы бранных слов; 
Им будут мстить за то, что долго их сносили 
И равнодушными к суду пристрастну были. 
Шумиху с золотом потомство различит 
И время слов набор, как звук пустой, промчит; 
Ни связи, ни родство, ни дружески обеды, 
Взаимною хвалой гремящие беседы 
Не могут проложить к бессмертию следа: 
Суд современных лжив; потомков -- никогда!

    (Басня)

В саду, цветами испещренном, 
В густой траве, в углу уединенном 
Прелестная из роз цвела; 
Цвела спокойно, но -- довольна не была! 
Кто завистью не болен? 
Кто участью своей доволен? 
Она цвела в глуши; но что ж в глуши цвести? 
Легко ль красавице снести? 
Никто ее не видит и не хвалит; 
И роза всех подруг себя несчастней ставит, 
Которые в красивых цветниках 
У всех в глазах 
Цвели, благоухали, 
Всех взоры, похвалы невольно привлекали. 
"Что может быть печальнее того? 
Невидима никем, не видя никого, 
В безвестности живу, и в скуке умираю, 
И тщетно всякий день на жребий свой пеняю", -- 
Роптала роза так. Услыша речь сию, 
Сказала ей пчела: "Напрасно ты вздыхаешь, 
Винишь судьбу свою; 
Ты счастливее их, на опыте узнаешь". 
Что ж? так и сделалось! Все розы в цветниках 
За то, что были на глазах, 
Все скорой смертью заплатили. 
Тех солнечны лучи спалили, 
Те пострадали от гостей, 
Которые в жестокости своей 
Уродовали их -- хоть ими любовались: 
Один сорвет цветок, 
Другой изломит стебелек, 
А третий изомнет листок -- 
И, словом, розы те, которые остались, 
Такой имели жалкий, скучный вид, 
Что всякий уж на них с холодностью глядит, 
А наша розочка, в углу уединенном, 
Древ тенью осененном, 
Росой до полдня освеженном, 
Была любимицей и резвых мотыльков 
И легких ветерков; 
Они и день и ночь ее не оставляли, 
От зноя в полдень прохлаждали, 
А ночью на ее листочках отдыхали. 
Так долго, долго жизнь вела, 
Спокойна, весела и счастлива была 
Затем, что в уголку незнаема цвела. 

    (Басня)

Какой-то птицами купчишка торговал, 
Ловил их, продавал 
И от того барыш немалый получал. 
Различны у него сидели в клетках птички: 
Скворцы и соловьи, щеглята и синички. 
Меж множества других, 
Богатых и больших, 
Клетчонка старая висела 
И чуть-чуть клетки вид имела: 
Сидели хворые три канарейки в ней. 
Ну жалко посмотреть на сих бедняжек было; 
Сидели завсегда нахохлившись уныло: 
Быть может, что тоска по родине своей, 
Воспоминание о том прекрасном поле, 
Летали где они, резвились где по воле, 
Где знали лишь веселия одне 
(На родине житье и самое худое 
Приятней, чем в чужой, богатой стороне); 
Иль может что другое 
Причиною болезни было их, 
Но дело только в том, что трех бедняжек сих 
Хозяин бросил без призренья, 
Не думав, чтоб могли оправиться они; 
Едва кормили их, и то из сожаленья, 
И часто голодом сидели многи дни. 
Но нежно дружество, чертогов убегая, 
А чаще шалаши смиренны посещая, 
Пришло на помощь к ним 
И в тесной клетке их тесней соединило. 
Несчастье общее союз сей утвердило, 
Они отраду в нем нашли бедам своим! 
И самый малый корм, который получали, 
Промеж себя всегда охотно разделяли 
И были веселы, хотя и голодали! 
Но осень уж пришла; повеял зимний хлад, 
А птичкам нет отрад: 
Бедняжки крыльями друг дружку укрывали 
И дружбою себя едва обогревали. 
Недели две спустя охотник их купил, 
И, кажется, всего рублевик заплатил. 
Вот наших птичек взяли, 
В карете повезли домой, 
В просторной клетке им приют спокойный дали, 
И корму поскорей, и баночку с водой. 
Бедняжки наши удивились, 
Ну пить и есть, и есть и пить; 
Когда ж понасытились, 
То с жаром принялись судьбу благодарить. 
Сперва по-прежнему дни три-четыре жили, 
Согласно вместе пили, ели 
И уж поразжирели, 
Поправились они; 
Потом и ссориться уж стали понемножку, 
Там больше, и прощай, счастливы прежни дни! 
Одна другую клюнет в ножку, 
Уж корму не дает одна другой 
Иль с баночки долой толкает; 
Хоть баночка воды полна, 
Но им мала она. 
В просторе тесно стало, 
И прежня дружества как будто не бывало. 
И дружбы и любви раздор гонитель злой! 
Уж на ночь в кучку не теснятся, 
А врознь все по углам садятся! 
Проходит день, проходит и другой, 
Уж ссорятся сильнее 
И щиплются больнее -- 
А от побой не станешь ведь жиреть; 
Они ж еще хворали, 
И так худеть, худеть, 
И в месяц померли, как будто не живали. 

Ах! лучше бы в нужде, но в дружбе, в мире жить, 
Чем в счастии раздор и после смерть найтить! 
Вот так-то завсегда и меж людей бывает; 
Несчастье их соединяет, 
А счастье разделяет. 

    (Истинное происшествие)

Настала священная брань на врагов
И в битву помчала, Урала сынов.

Один из казаков, наездник лихой,
Лишь год один живши с женой молодой,

Любя ее страстно и страстно любим,
Был должен расстаться с блаженством своим.

Прощаясь с женою, сказал: "Будь верна!"
- "Верна до могилы!" - сказала она.

Три года за родину бился с врагом,
Разил супостатов копьем и мечом.

Бесстрашный наездник всегда впереди,
Свидетели раны - и все на груди.

Окончились битвы; он едет домой,
Всё страстный, всё верный жене молодой.

Уже достигают Урала брегов
И видят навстречу идущих отцов.

Казак наш объемлет отца своего,
Но в тайной печали он видит его.

"Поведай, родимый, поведай ты мне
Об матери милой, об милой жене!"

Старик отвечает: "Здорова семья;
Но, сын мой, случилась беда у тебя:

Тебе изменила младая жена:
За то от печали иссохла она.

Раскаянье видя, простили мы ей;
Прости ее, сын мой: мы просим об ней!"

Ни слова ответа! Идет он с отцом;
И вот уже входит в родительский дом.

Упала на грудь его матерь в слезах,
Жена молодая лежала в ногах.

Он мать обнимает; иконам святым,
Как быть, помолился с поклоном земным.

Вдруг сабля взвилася могучей рукой...
Глава покатилась жены молодой!

Безмолвно он голову тихо берет,
Безмолвно к народу на площадь идет.

Свое преступленье он всем объявил
И требовал казни, и казнь получил.

    Nugae canorae...

    Horat.

    [Звучные безделки...

    Гораций.]

Молчит угрюмый бор... луч солнца догорает... 
Бродящий ветерок в листочках умирает... 
С безбрежной высоты 
Прохлада снизошла на лоне темноты, 
И ночь таинственным покровом 
Как тучей облекла природы наготу; 
И запад потухал... с мерцанием багровым 
Безоблачных небес сливая красоту. 
Молчанье мертвое настало, 
И тишина на ветвях возлегла. 
И ночи божество дремотой оковало 
Природу всю -- людей, и мысли, и дела. 
Как бы окаменев, древ гибкие вершины 
Нахмурившись стоят, 
И вечно трепетной осины 
Листочки, опустясь, недвижимо висят. 
Река в родных брегах неслышима катится, 
Как будто жизни нет в живых ее струях... 
Невидимая тень на дне ее ложится, 
Повсюду бродит тайно страх. 
С душой отцветшею для милых наслаждений 
Как странник сирота -- с улыбкой незнаком -- 
И жизни молодой крылатых обольщений 
Утративши зарю... унынием влеком, 
Иду бестрепетно под сосен мрачны своды 
И там беседую с приветною тоской 
Слезой тяжелою (один сей дар природы 
Не похищен людей безжалостной рукой), 
Слезой тяжелою грудь скорбну омывая; 
Воспоминания о бывшем пробуждая, 
Лечу в туманну даль, мечтами окрылен... 
О сердце радости!.. погибши безвозвратно, 
Почто так рано вас лишен?.. 
Почто ты было так превратно, 
О счастие моих весенних дней?.. 
Едва блеснуло... и сокрылось!.. 
Погас мгновенный блеск лучей 
И солнце радостей навеки закатилось!.. 
Стеснилась грудь моя... и вдруг как будто сном 
Или оцепененьем 
Невидимый одел меня крылом. 
И внял я тайный глас с безвестным мне веленьем: 
"О странник! -- он вещал, -- воспрянь и ободрись! 
О благах временных ты не крушись тоскою! 
Там, выше твой удел!.. Туда, туда стремись! 
Там обновишься ты душою!.. 
Там вкусишь плод добра из бед!.. 
Из мрака будет свет!.." 
И он умолк... неспавшие открыл я вежды. 
Душа присутствием небесного полна... 
На ней сиял луч кроткия надежды... 
Воззрел -- окрест меня страна озарена, 
Бор черный -- побледнел... и плавала луна 
Над мной -- и подо мною, 
И все вокруг -- повторено коварною рекою. 
Познал я сладость слез: незримый спутник мой, 
Благое провиденье! 
Прости младенца дерзновенье, 
Посмевшего роптать на тайный промысл твой... 

Юных лет моих желанье 
В летах зрелых не сбылось, 
Непременное мечтанье 
Как мгновенье пронеслось. 

Я мечтал, что с другом нежным 
Буду время проводить; 
Буду в горе неизбежном 
Сердце с ним мое делить. 

Я мечтал в любови страстной 
Чашу восхищений пить 
И с подругою прекрасной 
Небо в зависть приводить. 

Всего стихотворений: 14