Иван Иванович Саволайнен (Савин) (1899-1927)

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

А проклянешь судьбу свою, 
Ударит стыд железной лапою,-- 
Вернись ко мне. Я боль твою 
Последней нежностью закапаю. 

Она плывет, как лунный дым, 
Над нашей молодостью скошенной 
К вишневым хуторам моим, 
К тебе, грехами запорошенной. 

Ни правых, ни виновных нет 
В любви, замученной нечаянно. 
Ты знаешь... я на твой портрет 
Крещусь с молитвой неприкаянной.. 

Я отгорел, погаснешь ты. 
Мы оба скоро будем правыми 
В чаду житейской суегы 
С ее голгофными забавами. 

Прости... размыты строки вновь... 
Есть у меня смешная заповедь: 
Стихи к тебе, как и любовь, 
Слезами длинными закапывать... 

Не бойся, милый. Это я. 
Я ничего тебе не сделаю. 
Я только обовью тебя, 
Как саваном, печалью белою. 
Я только выну злую сталь 
Из ран запекшихся. Не странно ли: 
Еще свежа клинка эмаль. 
А ведь с тех пор три года канули. 
Поет ковыль. Струится тишь. 
Какой ты бледный стал и маленький! 
Все о семье своей грустишь 
И рвешься к ней из вечной спаленки? 
Не надо. В ночь ушла семья. 
Ты в дом войдешь, никем не встреченный. 
Не бойся, милый, это я 
Целую лоб твой искалеченный. 

Мальчик кудрявый смеется лукаво. 
Смуглому мальчику весело. 
Что наконец-то на грудь ему слава 
Беленький крестик повесила. 
Бой отгремел. На груди донесенье 
Штабу дивизии. Гордыми лирами 
Строки звенят: бронепоезд в сражении 
Синими взят кирасирами. 
Липы да клевер. Упала с кургана 
Капля горячего олова. 
Мальчик вздохнул, покачнулся и странно 
Тронул ладонями голову. 
Словно искал эту пулю шальную. 
Вздрогнул весь. Стремя зазвякало. 
В клевер упал. И на грудь неживую 
Липа росою заплакала... 
Схоронили ль тебя -- разве знаю? 
Разве знаю, где память твоя? 
Где годов твоих краткую стаю 
Задушила чужая земля? 
Все могилы родимые стерты. 
Никого, никого не найти... 
Белый витязь мой, братик мой мертвый, 
Ты в моей похоронен груди. 
Спи спокойно! В тоске без предела, 
В полыхающей болью любви, 
Я несу твое детское тело, 
Как евангелие из крови. 

Ты кровь их соберешь по капле, мама, 
И, зарыдав у Богоматери в ногах, 
Расскажешь, как зияла эта яма, 
Сынами вырытая в проклятых песках, 
Как пулемет на камне ждал угрюмо, 
И тот в бушлате, звонко крикнул: "Что, начнем?" 
Как голый мальчик, чтоб уже не думать, 
Над ямой стал и горло проколол гвоздем. 
Как вырвал пьяный конвоир лопату 
Из рук сестры в косынке и сказал: "Ложись", 
Как сын твой старший гладил руки брату, 
Как стыла под ногами глинистая слизь. 
И плыл рассвет ноябрьский над туманом, 
И тополь чуть желтел в невидимом луче, 
И старый прапорщик, во френче рваном, 
С чернильной звездочкой на сломанном плече, 
Вдруг начал петь -- и эти бредовые 
Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе: 
Всех убиенных помяни, Россия, 
Егда приидеши во царствие Твое... 

Мощный, гулкий, неустанный,
Утоли мою печаль,
Унеси в такие страны,
Где минувшего не жаль,

Где бесстрастно бродят светы
Мертвых лет и мертвых лун,
Где бессмертно спят поэты
В гамаках из звездных струн,

Вьются версты. Версты пляшут
Хороводами столбов.
Острой проволокой пашут
Неживую землю мхов.

Все равно, никто не встанет,
Не проснется. Все равно.
Только горький вздох заглянет
В задрожавшее окно,

Да напомнит сад старинный,
Синий вечер, яблонь шум,
Да простор, да взлет орлиный
В небе плавающих дум...

Мощный, блещущий, железный,
Вырви рельс двойную сталь,
Брось меня в такие бездны,
Где минувшего не жаль...

Войти тихонько в Божий терем 
И, на минуту став нездешним, 
Позвать светло и просто: Боже! 
Но мы ведь, мудрые, не верим 
Святому чуду. К тайнам вешним 
Прильнуть, осенние, не можем. 

Дурман заученного смеха 
И отрицанья бред багровый 
Над нами властвовали строго 
В нас никогда не пело эхо 
Господних труб. Слепые совы 
В нас рано выклевали Бога. 

И вот он, час возмездья черный, 
За жизнь без подвига, без дрожи, 
За верность гиблому безверью 
Перед иконой чудотворной, 
За то, что долго терем Божий 
Стоял с оплеванною дверью! 

Все это было. Путь один 
У черни нынешней и прежней. 
Лишь тени наших гильотин 
Длинней упали и мятежней. 
И бьется в хохоте и мгле 
Напрасной правды нашей слово 
Об убиенном короле 
И мальчиках Вандеи новой. 
Всю кровь с парижских площадей, 
С камней и рук легенда стерла, 
И сын убогий предал ей 
Отца раздробленное горло. 
Все это будет. В горне лет 
И смрад, и блуд, царящий ныне, 
Расплавятся в обманный свет. 
Петля отца не дрогнет в сыне. 
И, крови нашей страшный грунт 
Засеяв ложью, шут нарядный 
Увьет цветами - русский бунт, 
Бессмысленный и беспощадный... 

Двадцать три я года прожил
Двадцать три...
С каждым днем Ты горе множил,
С каждым днем...
Без зари сменялись ночи,
Без зари,
Черным злом обуглив очи,
Черным злом...
Тяжко бьет Твой, Боже, молот!
Тяжко бьет...
Отвори хоть нам, кто молод,
Отвори
Белый вход родного края,
Белый вход...
Посмотри – душа седая
В двадцать три…

Декабрьский вечер синь и матов. 
Беззвездно в горнем терему. 
Таких медлительных закатов 
Еще не снилось никому. 

Глаза ночные сжаты плотно, 
Чуть брызжет смуглый их огонь, 
Как будто черные полотна 
Колеблет робкая ладонь. 

Поют снега. Покорной лыжей 
Черчу немудрые следы. 
Все строже север мой, все ближе 
Столетьем скованные льды. 

Бегу по сказочной поляне, 
Где кроток чей-то бедный крест, 
Где снег нетронутый желанней 
Всех нецелованных невест. 

Мне самому мой бег неведом. 
Люблю бескрайности пустынь. 
Цветет закат. За лыжным следом 
Следит серебряная синь. 

Недвижна белая громада 
Снегов в узорчатой резьбе... 
Вчера мне снилось, что не надо 
Так много плакать о тебе... 

Законы тьмы неумолимы. 
Непререкаем хор судеб. 
Все та же гарь, все те же дымы, 
Все тот же выплаканный хлеб. 

Мне недруг стал единоверцем: 
Мы все, кто мог и кто не мог, 
Маячим выветренным сердцем 
На перекрестках всех дорог. 

Рука протянутая молит 
О капле солнца. Но сосуд 
Небесной милостыни пролит. 
Но близок нелукавый суд. 

Рука дающего скудеет: 
Полмира по миру пошло... 
И снова гарь, и вновь тускнеет 
Когда-то светлое чело. 

Сегодня лед дорожный ломок, 
Назавтра злая встанет пыль, 
Но так же жгуч ремень котомок 
И тяжек нищенский костыль. 

А были буйные услады 
И гордой молодости лёт... 
Подайте жизни, Христа ради, 
Рыдающему у ворот! 

И канареек. И герани. 
И ситец розовый в окне, 
И скрип в клеенчатом диване, 
И "Остров мертвых" на стене; 
И смех жеманный, и румянец 
Поповны в платье голубом, 
И самовара медный глянец, 
И "Нивы" прошлогодний том; 
И грохот зимних воскресений, 
И бант в каштановой косе, 
И вальс в три па под "Сон осенний". 
И стукалку на монпансье, -- 
Всю эту заросль вековую 
Безумно вырубленных лет, 
Я -- каждой мыслию целуя 
России вытоптанный след, -- 
Как детства дальнего цветенье, 
Как сада Божьего росу, 
Как матери благословенье, 
В душе расстрелянной несу. 
И чем отвратней, чем обманней 
Дни нынешние, тем родней 
Мне правда мертвая гераней, 
Сиянье вырубленных дней. 

И смеялось когда-то, и сладко 
Было жить, ни о чем не моля, 
И шептала мне сказки украдкой 
Наша старая няня -- земля. 

И любил я, и верил, и снами 
Несказанными жил наяву, 
И прозрачными плакал стихами 
В золотую от солнца траву... 

Пьяный хам, нескончаемой тризной 
Затемнивший души моей синь, 
Будь ты проклят и ныне, и присно, 
И во веки веков, аминь! 

Кипят года. В тоске смертельной,
Захлебываясь на бегу,
Кипят года. Твой крестик тельный
В шкатулке крымской берегу.

Всю ночь не спал ты. Дрожь рассвета
Вошла в подвал, как злая гарь
Костров неведомых, и где-то
Зажгли неведомый фонарь,

Когда, случайный брат по смерти,
Сказал ты тихо у окна:
"За мной пришли. Вот здесь, в конверте,
Мой крест и адрес, где жена.

Отдайте ей. Боюсь, что с грязью
Смешают Господа они..." -
И дал мне крест с славянской вязью,
На нем - "Спаси и сохрани".

Но не спасла, не сохранила
Тебя рука судьбы хмельной.
Сомкнула общая могила
Свои ресницы над тобой...

Кипят года в тоске смертельной,
Захлебываясь на бегу.
Спи белым сном! Твой крестик тельный
До белой тризны сберегу.

Когда палящий день остынет 
И солнце упадет на дно, 
Когда с ночного неба хлынет 
Густое лунное вино, 
Я выйду к морю полночь встретить, 
Бродить у смуглых берегов, 
Береговые камни метить 
Иероглифами стихов. 
Маяк над городом усталым 
Откроет круглые глаза, 
Зеленый свет сбежит по скалам, 
Как изумрудная слеза. 
И брызнет полночь синей тишью. 
И заструится млечный мост... 
Я сердце маленькое вышью 
Большими крестиками звезд. 
И, опьяненный бредом лунным, 
Ее сиреневым вином, 
Ударю по забытым струнам 
Забытым сердцем, как смычком... 

Когда судьба из наших жизней 
Пасьянс раскладывала зло, 
Меня в проигранной отчизне 
Глубоким солнцем замело. 
Из карт стасованных сурово 
Для утомительной игры, 
Я рядом с девушкой трефовой 
Упал на крымские ковры. 

В мареве беженства хилого, 
В зареве казней и смут, 
Видите -- руки Корнилова 
Русскую землю несут. 
Жгли ее, рвали, кровавили, 
Прокляли многие, все. 
И отошли, и оставили 
Пепел в полночной росе. 
Он не ушел и не предал он 
Родины. В горестный час 
Он на посту заповеданном 
Пал за страну и за нас. 
Есть умиранье в теперешнем, 
В прошлом бессмертие есть. 
Глубже храните и бережней 
Славы Корниловской весть. 
Мы и живые безжизненны, 
Он и безжизненный жив, 
Слышу его укоризненный, 
Смертью венчанный призыв. 
Выйти из мрака постылого 
К зорям борьбы за народ, 
Слышите, сердце Корнилова 
В колокол огненный бьет! 

Кто украл мою молодость, даже 
Не оставил следа у дверей? 
Я рассказывал Богу о краже, 
Я рассказывал людям о ней. 

Я на паперти бился о камни. 
Правды скоро не выскажет Бог. 
А людская неправда дала мне 
Перекопский полон да острог. 

И хожу я по черному свету, 
Никогда не бывав молодым, 
Небывалую молодость эту 
По следам догоняя чужим. 

Увели ее ночью из дому 
На семнадцатом детском году. 
И по-вашему стал, по-седому, 
Глупый мальчик метаться в бреду. 

Были слухи - в остроге сгорела, 
Говорили пошла по рукам... 
Всю грядущую жизнь до предела 
За года молодые отдам! 

Но безмолвен ваш мир отсиявший. 
Кто ответит? В острожном краю 
Скачет выжженной степью укравший 
Неневестную юность мою. 

Любите врагов своих... Боже, 
Но если любовь не жива? 
Но если на вражеском ложе 
Невесты твоей голова? 
Но если, тишайшие были 
Расплавив в хмельное питье, 
Они твою землю растлили, 
Грехом опоили ее? 
Господь, упокой меня смертью, 
Убей. Или благослови 
Над этой запекшейся твердью 
Ударить в набаты крови. 
И гнев Твой, клокочуще-знойный, 
На трупные души пролей! 
Такие враги -- недостойны 
Ни нашей любви, ни Твоей. 

Можно стать сумасшедшим от боли.
Но нельзя ничего забыть.
Я влачусь по земной юдоли,
И за мною змеится нить.

А на ней, на ладонке длинной,
Завязала память узлы,
Как печати доли полынной,
Как печати недоли и мглы.

Я и так четвертован новью,
Нелегко теперь на земле.
Для чего ж и прошлое кровью
Истекает в каждом узле?

Часто хочется бросить сердце,
Память бросить в ночь и не жить.
Но вползает тайною дверцей,
Но пытает узлами нить.

Если б кто-нибудь сжал ее, сузил,
Оборвал, во тьму уроня,
И в последний, терновый узел
Завязал неживого меня!

Упасть на копья дней и стыть. 
Глотать крови замерзшей хлопья. 
Не плакать, нет! - Тихонько выть, 
Скребя душой плиту надгробья. 
     Лет изнасилованных муть 
     Выплевывать на грудь гнилую... 
     О, будь ты проклят, страшный путь, 
     Приведший в молодость такую!

Чего здесь больше, капель или игл? 
Озерных брызг или сосновых хлопьев? 
Столетний бор, как стомачтовый бриг, 
Вонзился в небо тысячами кольев. 

Сбегают тени стрельчатой грядой 
На кудри волн по каменистым склонам, 
А лунный жар над розовой водой 
Приколот одуванчиком зеленым. 

Прозрачно дно. Озерные поля 
Расшиты желтыми шелками лилий. 
Глухой рыбак мурлычет у руля 
Про девушку, которую убили. 

В ночную воду весла уронив, 
Дремлю я, сердце уронив в былое. 
Плывет, весь в черном бархате, залив 
И все в огнях кольцо береговое. 

Проснулся ветер, вынурнув из трав, 
Над стаей туч взмахнул крылом незримым... 
И лунный одуванчик, задрожав, 
Рассыпался зеленоватым дымом. 

Сайма - самое крупное озеро Финляндии

   генералу Корнилову

Не будь тебя, прочли бы внуки 
В истории: когда зажег 
Над Русью бунт костры из муки. 
Народ, как раб, на плаху лег. 

И только ты, бездомный воин, 
Причастник русского стыда, 
Был мертвой родины достоин 
В те недостойные года. 

И только ты, подняв на битву 
Изнемогавших, претворил 
Упрек истории -- в молитву 
У героических могил. 

Вот почему, с такой любовью, 
С благоговением таким, 
Клоню я голову сыновью 
Перед бесмертием твоим. 

Никакие метели не в силах 
Опрокинуть трехцветных лампад, 
Что зажег я на дальних могилах, 
Совершая прощальный обряд. 
Не заставят бичи никакие, 
Никакая бездонная мгла 
Ни сказать, ни шепнуть, что Россия 
В пытках вражьих сгорела дотла. 
Исходив по ненастным дорогам 
Всю бескрайнюю землю мою, 
Я не верю смертельным тревогам, 
Похоронных псалмов не пою. 
В городах, ураганами смятых, 
В пепелищах разрушенных сел 
Столько сил, столько всходов богатых, 
Столько тайной я жизни нашел. 
И такой неустанною верой 
Обожгла меня пленная Русь, 
Что я к Вашей унылости серой 
Никогда, никогда не склонюсь! 
Никогда примирения плесень 
Не заржавит призыва во мне, 
Не забуду победных я песен, 
Потому что в любимой стране, 
Задыхаясь в темничных оградах, 
Я прочел, я не мог не прочесть 
Даже в детских прощающих взглядах 
Грозовую, недетскую месть. 
Вот зачем в эту полную тайны 
Новогоднюю ночь, я чужой 
И далекий для вас, и случайный, 
Говорю Вам: крепитись! Домой 
Мы пойдем! Мы придем и увидим 
Белый день. Мы полюбим, простим 
Все, что горестно мы ненавидим, 
Все, что в мертвой улыбке храним. 
Вот зачем, задыхаясь в оградах 
Непушистых, нерусских снегов, 
Я сегодня в трехцветных лампадах 
Зажигаю грядущую новь. 
Вот зачем я не верю, а знаю, 
Что не надо ни слез, ни забот. 
Что нас к нежно любимому Краю 
Новый год по цветам поведет! 

Огневыми цветами осыпали 
Этот памятник горестный Вы 
Не склонившие в пыль головы 
На Кубани, в Крыму и в Галлиполи. 

Чашу горьких лишений до дна 
Вы, живые, вы, гордые, выпили 
И не бросили чаши... В Галлиполи 
Засияла бессмертьем она. 

Что для вечности временность гибели? 
Пусть разбит Ваш последний очаг - 
Крестоносного ордена стяг 
Реет в сердце, как реял в Галлиполи. 

Вспыхнет солнечно-черная даль 
И вернетесь вы, где бы вы ни были, 
Под знамена... И камни Галлиполи 
Отнесете в Москву, как скрижаль. 

Оттого высоки наши плечи, 
А в котомках акриды и мед, 
Что мы, грозной дружины предтечи, 
Славословим крестовый поход. 
Оттого мы в служенье суровом 
К Иордану святому зовем, 
Что за нами, крестящими словом, 
Будет воин, крестящий мечом. 
Да взлетят белокрылые латы! 
Да сверкнет золотое копье! 
Я, немеркнущей славы глашатай, 
Отдал Господу сердце свое... 
Да придет!.. Высокие плечи 
Преклоняя на белом лугу, 
Я походные песни, как свечи, 
Перед ликом России зажгу. 

Пели под окнами клёны.
Ночь отгорала. Струясь
По полу, сгустком зеленым
Лунная кровь запеклась.

Ночь отгорала. В гостиной
Не зажигали огней.
Зло говорили и длинно
О прожитом и о ней.

Кто-то, чуть видимый в кресле,
Долгий закончил рассказ
Мудростью: "Женщина если
Любит, то любит не вас".

Падали розовым градом
Искры пяти папирос.
Кто-то, смеявшийся рядом,
Бросил мне горький вопрос:

"Вы разве счастливы? Разве
Ваша любовь не в пыли?"
Снова к сочащейся язве
Душу мою поднесли.

Я улыбнулся спокойно,
Я не ответил ему, -
Ибо роптать недостойно
Мне, без конца твоему.

Он душу мне залил метелью 
Победы, молитв и любви... 
В ковыль с пулеметною трелью 
Стальные легли соловьи. 
У мельницы ртутью кудрявой 
Ручей рокотал. За рекой 
Мы хлынули сомкнутой лавой 
На вражеский сомкнутый строй. 
Зевнули орудия, руша 
Мосты трехдюймовым дождем. 
Я крикнул товарищу: "Слушай, 
Давай за Россию умрем". 
В седле подымаясь, как знамя, 
Он просто ответил: "Умру". 
Лилось пулеметное пламя, 
Посвистывая на ветру. 
И чувствуя, нежности сколько 
Таили скупые слова, 
Я только подумал, я только 
Заплакал от мысли: Москва... 

Помните? Хаты да пашни.
Луг да цветы, да река.
В небе, как белые башни,
Долго стоят облака.
Утро. Пушистое сено
Медом полно. У воды
Мельница кашляет пеной,
Пылью жемчужной руды.

Помните? Вынырнул вечер,
Неповторимый такой.
Птиц многошумное вече,
Споря, ушло на покой.
Тени ползут, как улитки.
В старом саду. В темноте
Липы шуршат. У калитки
Странник поет о Христе.

Помните? Ночью колеса
Ласково как-то бегут.
Месяц прищурился косо
На полувысохший пруд.
Мышь пролетела ночная.
Выплыл из темени мост,
С неба посыпалась стая
Кем-то встревоженных звезд...

Поток грохочущих событий,
Мятежноносная руда
Обуглит памятные нити,
Соединявшие года.

И все в улыбке прожитое,
Надежд и песен хоровод
В недосягаемом покое
Невозвратимо отцветет.

Из книги памяти ненужной
Пустые выпадут листы,
Но никогда, ни в буре вьюжной,
Ни в зное, не увянешь ты.

Изгиб бровей бессмертно-четкий,
В тени ресниц зеленый жар,
Твоей лукавящей походки
Незабываемый угар...

Придут другие. Они не вспомнят 
Ни боли нашей, ни потерь, 
В уюты наших девичьих комнат 
Толкнут испуганную дверь. 
Им будут чужды немые строки 
Наивных выцветших страниц, 
Обоев пыльных рисунок строгий, 
Безмолвный ряд забытых лиц. 
Иному Богу, иной невесте 
Моленье будет свершено. 
И им не скажет никто: отвесьте 
Поклон умолкнувшим давно... 
Слепое время сотрет скрижали 
Годов безумных и минут, 
И в дряхлом кресле, где мы рыдали, 
Другие - песни запоют... 

   Л. В. Соловьевой

Птичка кроткая и нежная, 
Приголубь меня! 
Слышишь -- скачет жизнь мятежная 
Захлестав коня. 
Брызжут ветры под копытами, 
Грива -- в злых дождях... 
Мне ли пальцами разбитыми 
Сбросить цепкий страх? 
Слышишь -- жизнь разбойным хохотом 
Режет тишь в ночи. 
Я к земле придавлен грохотом, 
А в земле -- мечи. 
Все безумней жизнь мятежная, 
Ближе храп коня... 
Птичка кроткая и нежная 
Приголубь меня! 

Пять лет, пять долгих терний
Прошло с тех гиблых пор,
Когда туман вечерний
Запорошил твой взор.

Свершилось. Брызнул третий,
Рыдающий звонок.
Пять лет я слезы эти
Остановить не мог.

Вагон качнулся зыбко.
Ты рядом шла в пыли.
Смертельною улыбкой
Глаза твои цвели.

Над станцией вязали
Туманы кружева.
Над станцией дрожали
Прощальные слова.

Колес тугие стоны
Слились в одну струю.
Перекрестив вагоны,
Ты крикнула: "Люблю"...

Ты крикнула: "Не надо!..
Придут - умрем вдвоем"...
И пролитой лампадой
Погасла за холмом...

Пять лет, пять долгих пыток
Прошло. И ты прошла.
Любви и веры свиток
Ты смехом залила.

Спросила девочка тихо: 
"О чем ты, мальчик, грустишь?" 
За дверью -- поле, гречиха 
И такая густая тишь. 
Колыхнулся и вспыхнул синее 
Над закрытою книгою взор. 
"Я грущу о сказочной фее, 
О царевне горных озер". 
Соловей вскрикнул напевно. 
Упала с ветки роса. 
"А какая она, царевна? 
И длинная у нее коса?" 
"У царевны глаза такие -- 
Посмотрит и заманит в плен. 
А косы ее золотые, 
Золотая волна до колен". 
И сказала крошка, играя 
Черной косичкой своей: 
"...Тоже... радость большая -- 
В рыжих влюбляться фей!" 

Услышу ль голос твой? Дождусь ли
Стоцветных искр твоих снегов?
Налью ли звончатые гусли
Волной твоих колоколов?

Рассыпав дней далеких четки,
Свяжу ль их радостью, как встарь,
Твой блудный сын. Твой инок кроткий,
Твой запечаленный звонарь?

Клубились ласковые годы,
И каждый день был свят и прост.
А мы в чужие небосводы
Угнали тайну наших звезд.

Шагам Господним, вечным славам
Был солнцем вспаханный простор.
А мы, ведомые лукавым,
Мы уготовили костер,

Бушующий проклятой новью -
Тебе, земля моя! И вот -
На дыбе крупной плачем кровью
За годом год, за годом год...

Сегодня месяц совсем весенний -
Туманный, близкий и молодой.
Огромных сосен прямые тени
Дрожат лилово над мостовой.

Роятся тучи в седом просторе,
В седом просторе плывут цветы.
За дымкой улиц, я знаю, - море,
За дальним морем, я знаю, - ты.

Пустая площадь. На белой башне
Двенадцать песен пропела медь.
Туман все выше и все бесстрашней
Бросает в небо седую сеть.

Сегодня взоры - хмельное жало,
Сегодня маем пьянит февраль.
А ты мне сердце зацеловала
И уронила в такую даль.

Одна догорела в Каире. 
Другая на русских полях. 
Как много пылающих плах 
В бездомном воздвигнуто мире! 
Ни спеть, ни сказать о кострах, 
О муке на огненном пире. 
Слова на запекшейся лире 
В немой рассыпаются прах. 
Но знаю, но верю, что острый 
Терновый венец в темноте 
Ведет к осиянной черте 
Распятых на русском кресте, 
Что ангелы встретят вас, сестры, 
Во родине и во Христе. 

Ты брошен тоже, ты поймешь,
В дурманы вглядываясь строже,
Что счастье, если и не ложь, -
На ложь мучительно похоже.

Тот, первый, кто вином любви
Уста раскрывшиеся нежил,
Не слеп от нынешней крови
И в нашей брошенности не жил.

Тот, первый, в райском терему
Лаская кроткую подругу,
Не шел в хохочущую тьму
По кем-то проклятому кругу.

А мы идем. Над нами взгляд
Безумия зажжен высоко.
И каплет самый черный яд
Из окровавленного ока.

Что сердца легкая игра
Тяжелому земному телу?
Быть может, уж давно пора
Мечту приговорить к расстрелу.

А мы в безлюдье, в стужу, в дым
Несем затравленность обетов,
Мы, как Евангелие, чтим
Бред сумасшедших и поэтов.

И, вслушиваясь в злую ложь,
Горим, с неоспоримым споря...
Ты брошен тоже, ты поймешь,
Что счастье выдумано с горя.

Ты не думай, все запишется. 
Не простится. Ты не жди. 
Все неслышное услышится. 
Пряча тайное, колышется 
Сердце-ладонка в груди. 

Умирают дни, и кажется: 
Прожитой не встанет прах. 
Но Христу вся жизнь расскажется. 
Сердце-ладонка развяжется 
На святых Его весах. 

Жизни наши будут взвешены. 
Кто-то с чаши золотой 
Будет брошен в пламень бешеный. 
Ты ль, хмельная? Я ль, повешенный 
Над Россией и тобой? 

И.Бунину

По дюнам бродит день сутулый, 
Ныряя в золото песка. 
Едва шуршат морские гулы, 
Едва звенит Сестра-река. 

Граница. И чем ближе к устью, 
К береговому янтарю, 
Тем с большей нежностью и грустью 
России "Здравствуй" говорю. 

Там, за рекой, все те же дюны, 
Такой же бор к волнам сбежал, 
Все те же древние Перуны 
Выходят, мнится, из-за скал. 

Но жизнь иная в травах бьется, 
И тишина еще слышней, 
И на кронштадтский купол льется 
Огромный дождь иных лучей. 

Черкнув крылом по глади водной, 
В Россию чайка уплыла - 
И я крещу рукой безродной 
Пропавший след ее крыла. 

У царских врат икона странная -
Глаза совсем твои.
До темных плит резьба чеканная,
Литые соловьи.

Я к соловьиному подножию
С мольбой не припаду.
Похожая на Матерь Божию,
Ты все равно в аду.

Монах согбенный начал исповедь.
Ему, как брату брат,
В грехе покаюсь. Грех мой близко ведь,
Ведь ты - у Царских Врат...

Одной тебе служил я с младости,
И вот, в чужой стране,
Твой образ Всех Скорбящих Радости
Я полюбил вдвойне.

Ты не любила, ты лукавила.
Ты захлебнулась тьмой...
Глазам твоим свечу поставила
Монашенка с сумой.

Сменив калику перехожую,
У Царских Врат стою.
Христос, прости ее, похожую
На Мать Твою!

Это было в прошлом на юге, 
Это славой теперь поросло. 
В окруженном плахою круге 
Лебединое билось крыло. 
Помню вечер. В ноющем гуле 
Птицей несся мой взмыленный конь. 
Где-то тонко плакали пули. 
Где-то хрипло кричали: огонь! 

Закипело рвущимся эхом 
Небо мертвое! В дымном огне 
Смерть хлестала кровью и смехом 
Каждый шаг наш. А я на коне. 
Набегая, как хрупкая шлюпка 
На девятый, на гибельный вал, 
К голубому слову -- голубка -- 
В черном грохоте рифму искал. 

Я - Иван, не помнящий родства, 
Господом поставленный в дозоре. 
У меня на ветреном просторе 
Изошла в моленьях голова. 
Все пою, пою. В немолчном хоре 
Мечутся набатные слова: 
Ты ли, Русь бессмертная, мертва? 
Нам ли сгинуть в чужеземном море!? 
У меня на посохе -- сова 
С огненным пророчеством во взоре: 
Грозовыми окликами вскоре 
Загудит родимая трава. 
О земле, восставшей в лютом горе, 
Грянет колокольная молва. 
Стяг державный богатырь-Бова 
Развернет на русском косогоре. 
И пойдет былинная Москва, 
В древнем Мономаховом уборе, 
Ко святой заутрене, в дозоре 
Странников, не помнящих родства. 

Всего стихотворений: 42