Евгений Аронович Долматовский (1915-1994)

• Биография

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

Да, мы зовемся коммунистами,
Но шепчет циник кривогубый,
Что только азбучные истины
Одни нам дороги и любы.
Давно уж способами разными
Испытывают нашу веру.
Согласен! Азбука так азбука!
И приведу ее, к примеру:
Атака.
Братство.
Вдохновение.
Геройство.
Долг.
Единство.
Жажда.
Звезда.
Исканья.
Есть значение
В той азбуке для буквы каждой.
К - Коммунизм.
Л - Ленин, Ленинцы.
М - это Мир.
Н - это Нежность.
О - знак Огня и Откровенности.
П - это наша принадлежность
К великой Партии.
Р - Равенство,
Свобода.
Труд.
И Убежденность.
Всегда нам Фантазеры нравятся,
Характер,
Цельность,
Честь ведет нас.
Есть Ширь,
И Щедрость,
И Энергия,
И Юность вечная в пути.
А буква Я?
Сто раз проверь ее,
Пред тем как вслух произнести.
Ее выпячивать негоже нам
Как личное местоименье.
Лишь только
В Я,
На МЫ помноженном,
Находит силу современник.
В нелегких буднях и на праздники,
Служа грядущему, как чуду,
Такой придерживаюсь азбуки
И до конца ей верен буду.

Простите за рифму — отель и Брюссель,
Сам знаю, что рифма — из детских.
На эту неделю отель обрусел -
Полно делегаций советских.

По облику их отличить мудрено
От прочих гостей иностранных.
Ни шляп на ушах, ни широких штанов
Давно уже нет, как ни странно.

Спускаюсь на завтрак, играя ключом.
Свои тут компанией тесной.
Пристроился с краю.
За нашим столом
Свободны остались два места.

И вдруг опустились на эти места
Без спроса — две потные глыбы.
Их курток нейлоновая пестрота
Раскраски лососевой рыбы.

А может быть, солнечный луч средь лиан
Такое дает сочетанье.
Свои парашюты свалив на диван,
Она приступают к питанью.

А морды!
Морщинами сужены лбы,
Расплющенные сопатки.
Таким бы обманным приемом борьбы
Весь мир положить на лопатки.

Пока же никто никому не грозит,
Мы пьем растворимый кофе.
В Брюсселе у них лишь короткий транзит
И дальше — к своей катастрофе.

Куда? Я не знаю... Туда, где беда,
Иль в Конго, иль в джунгли Меконга
Несет красноватого цвета вода
Обугленный трупик ребенка.

А пленник,
В разбитых очках,
Босиком,
Ждет казни, бесстрастно и гордо,
Клеймя густокровым последним плевком
Вот эти заморские морды.

Как странно, что женщина их родила,
Что, может быть, любит их кто-то.
Меж нами дистанция — пластик стола,
Короче ствола пулемета.

...Закончена трапеза.
Мне на доклад
О мирном сосуществовать.
Им — в аэропорт.
Через час улетят
Туда, где проклятья, напалмовый ад,
Бамбуковых хижин пыланье.

Уехали парашютисты.
Покой
Опять воцаряется в холле.
А запах остался — прокисший такой,
Всю жизнь его помнить мне, что ли?
Так пахло от той оскверненной земли,
Где воздух еще не проветрен.
Так в ратушах пахло, откуда ушли
Вот только сейчас интервенты.

Эта птичка попалась
В силки репутации, в клетку:
Старый символ мещанства —
Сидит канарейка на рейке.
Только я не согласен
С такой постановкой вопроса.
И прошу пересмотра,
И срочно прошу оправданья.

Биография птички:
Она из семейства вьюрковых.
Уточняю по Брему,
Что это — отряд воробьиных.
Ей бы жить на Мадейре,
На Канарских бы жить, на Азорских,
Заневолили птичку,
Еще и мещанкой прозвали!

Кто бывал в Заполярье, тот видел:
В квартирах рабочих,
Моряков, рудознатцев
Сидят канарейки на рейках.
С ноября и до марта
Мерцают они словно звезды,
Всю полярную ночь
Красный кенарь поет, не смолкая.

В министерство ли, в отпуск
Приедет в Москву северянин,
Он найдет канарейку,
Заплатит безумные деньги.

И везет самолетом,
Потом сквозь пургу на собаках
Это желтое счастье
Иль красное — счастье двойное.
Соловьи Заполярья!
От вашего пенья зависит
Настроенье людей,
Выполненье заданий и планов.
Канарейка на рейке,
Какая чудесная птица!

У мещанства сегодня
Другие приметы и знаки.

Все спуски, лестницы, откосы
Сбегают к бухте, а по ним
Бегут влюбленные матросы
Один вприпрыжку за другим.

В кульках, как дети, держат сласти,
А то курчавый виноград,
На корабли свои и в части
К двенадцати часам спешат.

А где подруги? Вот они,
Уходят по домам одни.
Гася поспешно папиросы,
Бегут влюбленные матросы,
Бегут не так, как здесь бежали
В атаку прадед и отец.
...Как мирно склянки отзвучали,—
Знать, увольнению конец.

Веселый бег. Веселый топот,
Ботинок маленький прибой!
Геройский город Севастополь,
Я виноват перед тобой:

Ни в обороне, ни при штурме
Я не был и пришел теперь,
Как на кружок литературный,
Где есть бои, но нет потерь.

И по скрижалям белых лестниц
С судьбою наперегонки
Бегу, жалея, что ровесниц
Не провожают моряки.

Пусть самым большим в жизни горем
Для воинов и их подруг
Такое будет!
        Тишь над морем.
Лишь каблуков матросских стук.

Во второй половине двадцатого века
Вырастает заметно цена человека.
И особенно ценятся мертвые люди.
Вспоминают о каждом из них, как о чуде.
Это правда, что были они чудесами,
Только, к счастью, об этом не ведали сами.
Но живые в цене повышаются тоже,
Это знают —
Особенно кто помоложе.
Дескать, я человек —
Наивысшая ценность.
Но, прошу извинения за откровенность,
В лисах ценится хвост,
В свиньях — шкура и сало,
И в пчеле почитается мед, а не жало.
Человеку другие положены мерки,
Целый мир называет его на поверке.
И цена человека —
Неточный критерий,
Познаваемый только ценою потери.
Велика ли заслуга —
Родиться двуногим,
Жить в квартире с удобствами,
А не в берлоге?
Видеть мир, объясняться при помощи речи,
Вилкой с ножиком действовать по-человечьи?

Тех, кто ценит себя, я не очень ругаю,
Но поймите — цена человека другая!

Года пятно отмыли с дезертира,
Который «отличился» в той войне:
Он, видите ль, стоял за дело мира
И выстоял от схватки в стороне.
Он свой народ оплакивал на Каме:
«История! Гвардейцев урезонь:
Они такими были дураками —
Шли за кого?— за Сталина — в огонь!
А я вот спрятался, я видел дальше
И не замешан во всеобщей фальши».
Истории этап тридцатилетний
В делах ее солдат не зачеркнуть.
Они сражались честно, беззаветно,
Своею кровью обагрили путь.
Мы в жизни никого не обманули.
Коль обманулись,— это нам урок.
А тот, кто ныл и прятался от пули,
Неправомочен подводить итог.

Да, есть еще курные избы,
Но до сих пор и люди есть,
Мечтающие -
        в коммунизм бы
Курные избы перенесть.

Но для самих себя едва ли
Они вертят веретено.
Квартиры их к теплоцентрали
Подключены давным-давно.

Зато, надменны в спесивы,
Они решаются решать,
Кому лишь мачеха - Россия,
Тогда как им -
           родная мать.

А кто им дал такое право?
Страданья дедов в отцов?
Добытая не ими слава
Иль цвет волос
       в конце концов?

А ну, не прячься, отвечай-ка,
Посконным фартуком утрись,
Певец частушек с балалайкой
Из ресторана "Интурист"!

Зачем при всем честном народе,
Меняющем теченье рек,
Вы в русской ищете природе
Черты, застывшие навек?

Я был в соседнем полушарье,
И я вас огорчить могу:
И там цветы иван-да-марья
Легко пестреют на лугу.

Не в том Отечества отличье,
Не только в том -
            скажу точней -
России древнее величье
В делах высотных наших дней.

Смешно рядить -
          кто ей роднее,
Себя выпячивать притом,
Когда равны мы перед нею
И навсегда в долгу святом!

Ты помнишь это дело о поджоге
Рейхстага?
Давний тридцать третий год...
Огромный Геринг, как кабан двуногий,
На прокурорской кафедре встает.
Еще не взят историей к ответу,
Он хочет доказать неправду свету:
«Рейхстаг большевиками подожжен!»

Но вот пред всеми - смуглый,
                       чернобровый -
Встал подсудимый. Чистый и суровый,
Он в кандалах, но обвиняет - он!
Он держит речь, неистовый болгарин.
Его слова секут врагов, как жгут.
А воздух так удушлив, так угарен,-
На площадях, должно быть, книги жгут.

...В тот грозный год я только кончил школу.
Вихрастые посланцы комсомола
Вели метро под утренней Москвой.
Мы никогда не видели рейхстага.
Нас восхищала львиная отвага
Болгарина с могучей головой.

Прошло немало лет.
А в сорок пятом
Тем самым, только выросшим, ребятам
Пришлось в далеких побывать местах,
Пришлось ползти берлинским Зоосадом...
«Ударим зажигательным снарядом!»
«Горит рейхстаг! Смотри, горит рейхстаг!»

Прекрасный день - тридцатое апреля.
Тяжелый дым валит из-за колонн.
Теперь - не выдумка - на самом деле
Рейхстаг большевиками подожжен!

Еще когда мы были юными...
Точнее, с самой колыбели,
О людях мы светлее думали,
Чем есть они на самом деле.

Мы подрастали в детском садике,
Был каждый грамм пшена сосчитан.
Уже тогда красавцы всадники
Нас взяли под свою защиту.

Мы никому не разрешили бы
Упомянуть - хоть в кратком слове -
О том, что их шинели вшивые
И сабли в ржавых пятнах крови.

Благоговенье это детское
Мы пронесли сквозь бури века,
Влюбленные во все советское
И верящие в человека.

Вы скажете: а где же критика,
А где мученья и сомненья?
У атакующих спросите-ка
За пять минут до наступленья.

Нет, для сочувствия умильного
Своих устоев не нарушу:
В большом походе - право сильного -
Боль не выпячивать наружу.

Пусть слабые пугливо мечутся,
В потемках тычутся без цели,
С мечтою нашей человечеству
Светлее жить - на самом деле.

И опять я сажусь в самолет
Подмосковной свинцовою ранью,
И под крыльями снова плывет
Край столицы, то красное зданье,
Где в подъезде прощались мы так,
Оглушенные общей кручиной,
Как на старой картине казак
С ненаглядной прощался дивчиной.
Что нам делать с любовью своей?
Прилетела, как синяя птица,
И успела за несколько дней
Мир заполнить и в жизнь превратиться.
Вот и скрылся в тумане твой дом...
Над полями, над зреющим летом
Улетаю с тобою вдвоем,
Хоть одним обзавелся билетом.
Пусть любовь у мешан не в чести.
Перетерпят. Нам тоже не к спеху.
Никуда от себя не уйти,
Никуда от тебя не уехать.

Иносказаний от меня не ждите!
Я вижу в них лишь разновидность лжи.
Что думаешь о людях и событьях,
С предельной откровенностью скажи.
Я знаю силу выстраданной правды
И мысли обнаженной и прямой,
И мне противны хитрые тирады,
Рожденные иронией самой.
Испытанный и радостью и болью,
Искавший путь не по чужим следам,
Ни плакать, ни смеяться над собою
И сам не буду и другим не дам.

Слышу дальний галоп:
В пыль дорог ударяют копытца...
Время! Плеч не сгибай и покою меня не учи.
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится в ночи.
Скачут черные кони,
Скачут черные кони,
Пролетают заслоны огня.
Всадник в бурке квадратной,
Во втором эскадроне,
До чего же похож на меня!

Перестань сочинять! Кавалерии нету,
Конник в танковой ходит броне,
А коней отписали кинокомитету,
Чтоб снимать боевик о войне!
Командиры на пенсии или в могиле,
Запевалы погибли в бою.
Нет! Со мной они рядом, такие, как были,
И по-прежнему в конном строю.
Самокрутка пыхнет, освещая усталые лица,
И опять, и опять
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Никогда не устанет скакать.

Пусть ракетами с ядерной боеголовкой
Бредит враг... Но в мучительном сне
Видит всадника с шашкой,
С трехлинейной винтовкой,
Комиссара в холодном пенсне,
Разъяренного пахаря в дымной папахе,
Со звездою на лбу кузнеца.
Перед ними в бессильном он мечется страхе,
Ощутив неизбежность конца.

Как лозу порубав наши распри и споры,
На манежа - в леса и поля,
Натянулись поводья, вонзаются шпоры,
Крепко держат коня шенкеля,
Чернокрылая бурка, гривастая птица,
Лязг оружия, топот копыт.
Кавалерия мчится,
Кавалерия мчится,
Или сердце так сильно стучит...

Комсомольская площадь - вокзалов созвездье.
Сколько раз я прощался с тобой при отъезде.

Сколько раз выходил на асфальт раскаленный,
Как на место свиданья впервые влюбленный.

Хорошо машинистам, их дело простое:
В Ленинграде - сегодня, а завтра - в Ростове.

Я же с дальней дорогой знаком по-другому:
Как уеду, так тянет к далекому дому.

А едва подойду к дорогому порогу -
Ничего не поделаешь - тянет в дорогу.

Счастья я не искал: все мне некогда было,
И оно меня, кажется, не находило.

Но была мне тревожной и радостной вестью
Комсомольская площадь  - вокзалов созвездье.

Расставанья и встречи - две главные части,
Из которых когда-нибудь сложится счастье.

Люди добрые! Что нам делать
С нашей вечною добротою?
Мы наивны и мягкосерды,
Откровенны и простодушны.
А мерзавцы и негодяи
Видят в этом лишь нашу слабость.
Верно: если душа открыта,
То в нее очень просто плюнуть.
Неужели так будет вечно?
Неужели светлому миру
Не избавиться от негодяйства?
Люди добрые! Что нам делать?
Я вас к подлости не призываю,
Но зову на помощь суровость:
Доброта — лишь только для добрых,
Чистота — лишь только для чистых,
Прямота — для прямых и честных.
А для подлых — ненависть наша:
Надо их же собственной грязью
Беспощадно забить им глотки.

Я уходил тогда в поход,
В далекие края.
Платком взмахнула у ворот
Моя любимая.

Второй стрелковый храбрый взвод
Теперь моя семья.
Поклон-привет тебе он шлет,
Моя любимая.

Чтоб дни мои быстрей неслись
В походах и боях,
Издалека мне улыбнись,
Моя любимая.

В кармане маленьком моем
Есть карточка твоя.
Так, значит, мы всегда вдвоем,
Моя любимая.

Коль к планете нашей приглядеться,
Из ракетной различишь дали:
Африка имеет форму сердца,
Ярко-красен цвет ее земли.

Это цвет бокситов и железа,
А вернее — это крови цвет.
На куски тот континент разрезан,
Догола пришельцами раздет.

Простодушный, чистый, ясноглазый,
Добрый и доверчивый народ
Был за доброту свою наказан
Долгими столетьями невзгод.

Сказки про гигантские растенья
И зверей — глушили скорбный стон.
Вот как получилось, мистер Стенли,
Благородный доктор Ливингстон.

Открывая дикую природу
Для бессмертия своих имен,
Отняли вы детскую свободу
И богатства солнечных племен.

Но теперь не удержать колоний
В жадных склеротических руках.
Дышит бурей воздух раскаленный,
Власть пиратов превращая в прах.

В песне о горящем Трансваале
Старые, знакомые слова
Нынче по-иному зазвучали,
Натянувшись, словно тетива.

Пойте, стрелы партизанских луков,
Точно бей, кремневое ружье!
Независимость родится в муках,
Люди право отстоят свое.

Слышу звонкий, как удары гонга,
Голос независимого Конго.

Не нуждается в двадцатом веке
Камерун в мандатах и опеке!

Хватит! Не владеть пиратам старым
Занзибаром и Мадагаскаром.

И на Береге Слоновой Кости
Европейцы будут только гости.

Ах, каких я видел в Сенегале
Смелых и отчаянных парней!

С этой силой справиться едва ли -
Справедливость подлости сильней.

Переливы пионерских горнов
В молодой Гвинее слышал я.
Африку пришельцы звали черной -
Светлой назовем ее, друзья!

Есть у меня большое преимущество
Пред тем, кто молод только по годам.
Оно — мое отличье и могущество,
Его в обмен на юность не отдам.

Не упущу возможность для сравнения:
Будь шепоток иль слишком громкий стих,
Что — новое, а что — лишь повторение
Ошибок и случайностей былых.

А встретившись со взрослою девчонкою,
Могу, смутив красавицу слегка,
Рассказывать, как я менял пеленки ей,
А если плакала, давал шлепка.

Но это в шутку. Вещи есть серьезнее,
Угадывая гада по лицу,
Я не приму раскаяния позднего,
Чтоб не спалось до смерти подлецу!

А с чувствами хорошими и добрыми
Мне с полувзгляда ясен человек.
Ведь нашими похрустывая ребрами,
Нас брал в объятия двадцатый век.

А все-таки мы не пропали пропадом!
Завидовать потомки будут мне:
Упрямцы с горьким и жестоким опытом
У беспристрастной вечности в цене.

У прибрежных лоз, у высоких круч
И любили мы и росли.
Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли.

Ты увидел бой, Днепр-отец река,
Мы в атаку шли под горой.
Кто погиб за Днепр, будет жить века,
Коль сражался он как герой.

Враг напал на нас, мы с Днепра ушли.
Смертный бой гремел, как гроза.
Ой, Днепро, Днепро, ты течешь вдали,
И волна твоя как слеза.

Из твоих стремнин ворог воду пьет,
Захлебнется он той водой.
Славный день настал, мы идем вперед
И увидимся вновь с тобой.

Кровь фашистских псов пусть рекой течет,
Враг советский край не возьмет.
Как весенний Днепр, всех врагов сметет
Наша армия, наш народ.

Вчера пятнадцать шли в наряд.
Четырнадцать пришли назад.

В одной тарелке борщ остыл...
Обед был всем бойцам постыл.

Четырнадцать ложились спать.
Была пуста одна кровать.

Стоял, уставший от хлопот,
У изголовья пулемет.

Белея в темно-синей мгле,
Письмо лежало на столе.

Над неоконченной строкой
Сгущались горе и покой.

Бойцы вставали поутру
И умывались на ветру.

И лишь на полочке одной
Остался порошок зубной.

Наш экспедитор шел пешком
В штаб с недописанным письмом.

О, если б вам, жена и мать,
Того письма не получать!

Я, к порядкам чужим не привыкший,
С чемоданом тяжелым в руках,
Растерявшись, стою перед рикшей,
Не могу объясниться никак.

Он пытался схватить мою ношу,
Подкатил экипажик к ногам.
Чемодан? Лучше я его брошу,
Только вам его в руки не дам.

Не считайте такое загибом —
Кипячусь в исступленье святом:
Не могу я быть белым сагибом,
У меня воспитанье не то.

А обратное быть не могло б ли?
Убеждайтесь, что я не шучу,
Дайте в узкие впрячься оглобли,
По Калькутте я вас прокачу!

Голый рикша — лишь кожа да ребра,
Исполняющий должность коня,
С удивленьем, с ухмылкой недоброй
Исподлобья глядит на меня.

Не прозренье, а только презренье
В перезрелых, как вишни, глазах,
Подозренье под маской смиренья,
Как сто лет и как двести назад.

Родина слышит,
Родина знает,
Где в облаках ее сын пролетает.
С дружеской лаской, нежной любовью
Алыми звездами башен московских,
Башен кремлевских,
Смотрит она за тобою.

Родина слышит,
Родина знает,
Как нелегко ее сын побеждает,
Но не сдается, правый и смелый!
Всею судьбой своей ты утверждаешь,
Ты защищаешь
Мира великое дело.

Родина слышит,
Родина знает,
Что ее сын на дороге встречает,
Как ты сквозь тучи путь пробиваешь.
Сколько бы черная буря ни злилась,
Что б ни случилось,
Будь непреклонным, товарищ!

«Не ходи по старым адресам»,-
Верный друг меня учил сурово.
Эту заповедь я знаю сам,
Но сегодня нарушаю снова.
С вечера пошел такой снежок,
Будто звезды осыпались с неба.
И забытый путь меня повлек
В дом, где я уже лет десять не был.
Станция метро. Вокруг горят
Фонари. И мне в новинку это.
Деревца озябшие стоят
Там, где мы стояли до рассвета.
Пять звонков. Как прежде,
Пять звонков
Та же коридорная система.
В кухне пламя синих язычков
И велосипед воздет на стену.
Радио чуть слышно за стеной.
Все как прежде - за угол и прямо.
Распахнулась дверь. Передо мной -
Строгая твоя седая мама
Щурится на свет из темноты...
Строгости былой - как не бывало.
«Извини, что я тебя на «ты»,
Не назвался б сразу - не узнала.
Заходи, чего же ты стоишь?
Снегу-то нанес! Сними калоши.
Посмотри, какой у нас малыш,
Только что уснул он, мой хороший.
Озорной. У бабушки растет...
Только не кури - у нас не курят.
Дочки с мужем нету третий год,
Он военный, служит в Порт-Артуре.
Ну, какая у тебя жена?
Дети есть?
Куда же ты так скоро?»
...Улица в снежинках. Тишина.
Можно захлебнуться от простора.
Ты моей Снегурочкой была.
Снег летит. Он чист, как наша совесть.
Улица твоя белым-бела,
Словно ненаписанная повесть.

О партии немало громких слов
И мною сказано,
         и не одним поэтом.
Что искренность основой всех основ
Была для нас - не сомневайтесь в этом.
Пусть нынче тихие слова мои
Всех предыдущих станут подтвержденьем.

Весенний вечер. Я в кругу семьи.
Домашний праздник. Скажем, день рожденья.

На этаких собраньях мы с женой
Порою чувствуем себя, как дети,
Но шрамы, нанесенные войной,
Как стаж и взносы в каждом партбилете.

Здесь правит бабушка - глава стола,
Наш патриарх, наш матриарх законный,
Она еще подпольщицей была
И комиссаром в Первой Конной.

А мама (на двоих теперь одна)
Из племени донбасских делегаток,
О том, что в жизни вынесла она,
У нас не говорят - таков порядок.

Безвременно погибшие отцы
Здесь, на правах партийных прикрепленных,
Как на постах застывшие бойцы,
Глядят на нас с портретов сохраненных.

Всех родичей своих не охватив -
Им в стих один никак не уместиться,-
Я описал семейный партактив.
Он мал, но все ж великого частица.

И можем мы грядущему в глаза
Смотреть всем домом - прямо, а не косо.
...О партии хотел я рассказать,
А вышло - что по личному вопросу.

Украина, Украйна, Украина,
Дорогая моя!
Ты разграблена, ты украдена,
Не слыхать соловья.

Я увидел тебя распятою
На немецком штыке
И прошел равниной покатою,
Как слеза по щеке.

В торбе путника столько горести,
Нелегко пронести.
Даже землю озябшей горстью я
Забирал по пути.

И леса твои, и поля твои -
Все забрал бы с собой!
Я бодрил себя смертной клятвою -
Снова вырваться в бой.

Ты лечила мне раны ласково,
Укрывала, когда,
Гусеничною сталью лязгая,
Подступала беда.

Все ж я вырвался, вышел с запада
К нашим, к штабу полка,
Весь пропитанный легким запахом
Твоего молока.

Жди теперь моего возвращения,
Бей в затылок врага.
Сила ярости, сила мщения,
Как любовь, дорога.

Наша армия скоро ринется
В свой обратный маршрут.
Вижу - конница входит в Винницу,
В Киев танки идут.

Мчатся лавою под Полтавою
Громы наших атак.
Наше дело святое, правое.
Будет так. Будет так!

У охотника вышла заминка:
Не стрелял - и легко на душе.
Прикаспийская птица фламинго,
А не гуси шуршат в камыше.
Представлял я фламинго красивей!
С розоватым оттенком перо
Оказалось пожухлым и сивым,
А быть может, и просто серо.
Потревожена шумом опасным,
Стая плавно взлетела.
И вдруг
В небе сделалась облаком красным,
Совершающим медленный круг.
Нет, в науке чудес не открыл я.
Вот взлетим по тревоге -
И враз
Ярко-красными станут подкрылья,
Словно зори под сердцем у нас.
Ты прости откровение это,
Иронический взгляд затаи
И считай, что я серого цвета,
Если сложены крылья мои.

Когда вонзится молния в песок,
Спекаются песчинки при ударе
И возникает каменный цветок
В зыбучей гофрированной Сахаре.
Я повидал зеленую зарю,
И миражи, и караван в пустыне,
И каменную розу подарю
Той, что в глаза мои не смотрит ныне.
А где же влажный бархат роз живых,
С которыми тебя встречал всегда я?
Меж твердых лепестков цветов моих
Гнездится не роса, а пыль седая.
Смеяться надо мною не спеши,
Я говорю по-честному, без позы:
В пустыне выжженной моей души
Остались только каменные розы.
Иду, иду... Вокруг песок, песок,
И молнии его кинжалят злобно.
Вдохнуть былую нежность в лепесток
Застывшей розы —
Ты одна способна.

Человек,
Укрощающий молнии,
Каждое утро смотрящий буре в глаза,
Очень скверно играет на скрипке.

Человек,
Который под пыткой
Улыбался зло и презрительно,
Улыбается нежно ребенку.

Человек,
Рубающий уголь,
На пластах крутого падения,
Любит пить жигулевское пиво.

Человек,
Для спасения многих
Дважды себя заражавший холерой,
Рассказывает анекдоты.

Человечек,
Который скверно играет на скрипке,
Улыбается нежно ребенку,
Любит пить жигулевское пиво
И рассказывать анекдоты,
Размышляет:
Как я похож
На укротителя молний,
На того, кто молчал под пыткой,
На шахтера и микробиолога.
Впрочем, я даже больше их —
Я собрал в себе их черты и приметы.

Я верил в детстве искренне и твердо,
Что мир не существует без меня.
Лишь отвернусь — и очертанье стерто,
Сомкну ресницы — вот и нету дня.
Глаза открою — мир возникнет снова
В цветах и красках.
И всесильно слово.
Но отрочество разом оглушило
Фантазию.
Я начал понимать,
Что все и без меня и есть и было,
Уйдет и без меня придет опять.
А все же не исчезло ощущенье,
Что я устроен чуточку не так,
Как все,
И не могу попасть в крушенье,
Меня минует пуля и сыпняк,
Любимая до гроба не разлюбит,
И мама вечно жить на свете будет...
Со мной считаться не желает время
И обходить не хочет стороной.
То, что могло произойти со всеми,
Безжалостно случается со мной:
Вагоны под откос.
Осколок в темя.
И ни одной поблажки... Ни одной!

Всего стихотворений: 28