|
Русские поэты •
Биографии •
Стихи по темам
Случайное стихотворение • Случайная цитата Рейтинг русских поэтов • Рейтинг стихотворений Угадай автора стихотворения Переводы русских поэтов на другие языки |
|
Русская поэзия >> Илья Львович Сельвинский Илья Львович Сельвинский (1899-1968) Все стихотворения Ильи Сельвинского на одной странице Perpetuum mobile Новаторство всегда безвкусно, А безупречны эпигоны: Для этих гавриков искусство — Всегда каноны да иконы. Новаторы же разрушают Все окольцованные дали: Они проблему дня решают, Им некогда ласкать детали. Отсюда стружки да осадки, Но пролетит пора дискуссий, И станут даже недостатки Эстетикою в новом вкусе. И после лозунгов бесстрашных Уже внучата-эпигоны Возводят в новые иконы Лихих новаторов вчерашних. 1963 Акула У акулы плечи, словно струи, Светятся в голубоватой глуби; У акулы маленькие губы, Сложенные будто в поцелуе; У акулы женственная прелесть В плеске хвостового оперенья... Не страшись! Я сам сжимаю челюсть, Опасаясь нового сравненья. 1960 Баллада о ленинизме В скверике, на море, Там, где вокзал, Бронзой на мраморе Ленин стоял. Вытянув правую Руку вперед, В даль величавую Звал он народ. Массы, идущие К свету из тьмы, Знали: «Грядущее — Это мы!» Помнится сизое Утро в пыли. Вражьи дивизии С моря пришли. Чистеньких, грамотных Дикарей Встретил памятник Грудью своей! Странная статуя... Жест — как сверло, Брови крылатые Гневом свело. — Тонко сработано! Кто ж это тут? ЛЕНИН. Ах, вот оно! — Аб! — Гут! Дико из цоколя Высится шест. Грохнулся около Бронзовый жест. Кони хвостатые Взяли в карьер. Нет статуи, Гол сквер. Кончено! Свержено! Далее — в круг Входит задержанный Политрук. Был он молоденький — Двадцать всего. Штатский в котике Выдал его. Люди заохали... («Эх, маята!») Вот он на цоколе, Подле шеста; Вот ему на плечи Брошен канат. Мыльные каплищи Петлю кропят... — Пусть покачается На шесте. Пусть он отчается В красной звезде! Всплачется, взмолится Хоть на момент, Здесь, у околицы, Где монумент, Так, чтобы жители, Ждущие тут, Поняли. Видели, — Ауф! — Гут! Желтым до зелени Стал политрук. Смотрит... О Ленине Вспомнил... И вдруг Он над оравою Вражеских рот Вытянул правую Руку вперед — И, как явление Бронзе вослед, Вырос Ленина Силуэт. Этим движением От плеча, Милым видением Ильича Смертник молоденький В этот миг Кровною родинкой К душам проник... Будто о собственном Сыне — навзрыд Бухтою об стену Море гремит! Плачет, волнуется, Стонет народ, Глядя на улицу Из ворот. Мигом у цоколя Каски сверк! Вот его, сокола, Вздернули вверх; Вот уж у сонного Очи зашлись... Все же ладонь его Тянется ввысь — Бронзовой лепкою, Назло зверью, Ясною, крепкою Верой в зарю! 1942 Белый песец Мы начинаем с тобой стареть, Спутница дорогая моя... В зеркало вглядываешься острей, Боль от самой себя затая: Ты еще ходишь-плывешь по земле В облаке женственного тепла. Но уж в улыбке, что света милей, Лишняя черточка залегла. Но ведь и эти морщинки твои Очень тебе, дорогая, к лицу. Нет, не расплющить нашей любви Даже и времени колесу! Меж задушевных имен и лиц Ты как червонец в куче пезет, Как среди меха цветных лисиц Свежий, как снег, белый песец. Если захочешь меня проклясть, Буду униженней всех людей, Если ослепнет влюбленный глаз, Воспоминаньями буду глядеть. Сколько отмучено мук с тобой, Сколько иссмеяно смеха вдвоем! Как мы, невзысканные судьбой, К радужным далям друг друга зовем. Радуйся ж каждому новому дню! Пусть оплетает лукавая сеть - В берлоге души тебя сохраню, Мой драгоценный, мой Белый Песец! 1932, Владивосток В библиотеке Полюбил я тишину читален. Прихожу, сажусь себе за книгу И тихонько изучаю Таллин, Чтоб затем по очереди Ригу. Абажур зеленый предо мною, Мягкие протравленные тени. Девушка самою тишиною Подошла и принялась за чтенье. У Каррьеры есть такие лица: Всё в них как-то призрачно и тонко, Таллин же — эстонская столица... Кстати: может быть, она эстонка? Может, Юкка, белобрысый лыжник, Пишет ей и называет милой? Отрываюсь от видений книжных, А в груди легонько затомило... Каждый шорох, каждая страница, Штрих ее зеленой авторучки Шелестами в грудь мою струится, Тормошит нахмуренные тучки. Наконец не выдержал! Бледнея, Наклоняюсь (но не очень близко) И сипяще говорю над нею: «Извините: это вы — английский?» Пусть сипят голосовые нити, Да и фраза не совсем толкова, Про себя я думаю: «Скажите — Вы могли бы полюбить такого?» «Да»,— она шепнула мне на это. Именно шепнула!— вы заметьте... До чего же хороша планета, Если девушки живут на свете! 1921 Великий океан Одиннадцать било. Часики сверь В кают-компании с цифрами диска. Солнца нет. Но воздух не сер: Туман пронизан оранжевой искрой. Он золотился, роился, мигал, Пушком по щеке ласкал, колоссальный, Как будто мимо проносят меха Голубые песцы с золотыми глазами. И эта лазурная мглистость несется В сухих золотинках над мглою глубин, Как если б самое солнце Стало вдруг голубым. Но вот загораются синие воды Субтропической широты. На них маслянисто играют разводы, Как буквы «О», как женские рты... О океан, омывающий облако Океанийских окраин! Даже с берега, даже около, Галькой твоей ограян, Я упиваюсь твоей синевой, Я улыбаюсь чаще, И уж не нужно мне ничего - Ни гор, ни степей, ни чащи. Недаром храню я, житель земли, Морскую волну в артериях С тех пор, как предки мои взошли Ящерами на берег. А те из вас, кто возникли не так И кутаются в одеяла, Все-таки съездите хоть в поездах Послушать шум океана. Кто хоть однажды был у зеркал Этих просторов - поверьте, Он унес в дыхательных пузырьках Порыв великого ветра. Такого тощища не загрызет, Такому в беде не согнуться - Он ленинский обоймет горизонт, Он глубже поймет революцию. Вдохни ж эти строки! Живи сто лет - Ведь жизнь хороша, окаянная... Пускай этот стих на твоем столе Стоит как стакан океана. 1932 Весеннее Весною телеграфные столбы Припоминают, что они - деревья. Весною даже общества столпы Низринулись бы в скифские кочевья. Скворечница пока еще пуста, Но воробьишки спорят о продаже, Дома чего-то ждут, как поезда, А женщины похожи на пейзажи. И ветерок, томительно знобя, Несет тебе надежды ниоткуда. Весенним днем от самого себя Ты, сам не зная, ожидаешь чуда. 1961 Гимн женщине Каждый день как с бою добыт. Кто из нас не рыдал в ладони? И кого не гонял следопыт В тюрьме ли, в быту, фельетоне? Но ни хищность, ни зависть, ни месть Не сумели мне петлю сплесть, Оттого что на свете есть Женщина. У мужчины рука - рычаг, Жернова, а не зубы в мужчинах, Коромысло в его плечах, Чудо-мысли в его морщинах. А у женщины плечи - женщина, А у женщины локоть - женщина, А у женщины речи - женщина, А у женщины хохот - женщина... И, томясь о венерах Буше, О пленительных ведьмах Ропса, То по звездам гадал я в душе, То под дверью бесенком скребся. На метле или в пене морей, Всех чудес на свете милей Ты - убежище муки моей, Женщина! 1961 Дуэль Дуэль... Какая к черту здесь дуэль? На поединке я по крайней мере Увидел бы перед собою цель И, глубину презрения измерив, Как Лермонтов бы мог ударить вверх Или пальнуть в кольчужницу, как Пушкин... Но что за вздор сходиться на опушке И рисковать в наш просвещенный век! Врагу сподручней просто кинуть лассо, Желательно тайком, из-за стены, От имени рабочего-де класса, А то и православной старины. Отрадно видеть, как он захлебнется, Вот этот ваш прославленный поэт, И как с лихой осанкой броненосца Красиво тонет на закате лет. Бушприт его уходит под волну, Вокруг всплывают крысы и бочонки. Но, подорвавшись, он ведет войну, С кормы гремя последнею пушчонкой. Кругом толпа. И видят все одно: Старик могуч. Не думает сдаваться. И потому-то я иду на дно При грохоте восторженных оваций. Дуэль? Какая к черту здесь дуэль! 1960 Евпаторийский пляж Женщины коричневого глянца, Словно котики на Командорах, Бережно детенышей пасут. Я лежу один в спортивной яхте Против элегантного «Дюльбера», Вижу осыпающиеся дюны, Золотой песок, переходящий К отмели в лилово-бурый занд, А на дне у самого прилива — Легкие песчаные полоски, Словно нёбо. Я лежу в дремоте. Глауберова поверхность, Светлая у пляжа, а вдали Испаряющаяся, как дыханье, Дремлет, как и я. Чем пахнет море? Бунин пишет где-то, что арбузом. Да, но ведь арбузом также пахнет И белье сырое на веревке, Если иней прихватил его. В чем же разница? Нет, море пахнет Юностью! Недаром над водою, Словно звуковая атмосфера, Мечутся, вибрируют, взлетают Только молодые голоса. Кстати: стая девушек несется С дюны к самой отмели. Одна Поднимает платье до корсажа, А потом, когда, скрестивши руки, Стала через голову тянуть, Зацепилась за косу крючочком. Распустивши волосы небрежно И небрежно шпильку закусив, Девушка завязывает в узел Белорусое свое богатство И в трусах и лифчике бежит В воду. О! Я тут же крикнул: «Сольвейг!» Но она не слышит. А быть может, Ей почудилось, что я зову Не ее, конечно, а кого-то Из бесчисленных девиц. Она На меня и не взглянула даже. Как это понять? Высокомерность? Ладно! Это так ей не пройдет. Подплыву и, шлепнув по воде, Оболью девчонку рикошетом. Вот она стоит среди подруг По пояс в воде. А под водою Ноги словно зыблются, трепещут, Преломленные морским теченьем, И становятся похожи на Хвост какой-то небывалой рыбы. Я тихонько опускаюсь в море, Чтобы не привлечь ее вниманья, И бесшумно под водой плыву К ней. Кто видел девушек сквозь призму Голубой волны, тот видел призрак Женственности, о какой мечтали Самые изящные поэты. Подплываю сзади. Как тут мелко! Вижу собственную тень на дне, Словно чудище какое. Вдруг, Сам того, ей-ей, не ожидая, Принимаю девушку на шею И взмываю из воды на воздух. Девушка испуганно кричит, А подруги замерли от страха И глядят во все глаза. «Подруги! Вы, конечно, поняли, что я — Бог морской и что вот эту деву Я сейчас же увлеку с собой, Словно Зевс Европу». «Что за шутки?!— Закричала на меня Европа.— Если вы сейчас же... Если вы... Если вы сию минуту не...» Тут я сделал вид, что пошатнулся. Девушка от страха ухватилась За мои вихры... Ее колени Судорожно сжали мои скулы. Никогда не знал я до сих пор Большего блаженства... Но подруги Подняли отчаянный крик!! Я глядел и вдруг как бы очнулся. И вот тут мне стало стыдно так, Что сгорали уши. Наважденье... Почему я? Что со мною было? Я ведь... Никогда я не был хамом. Два-три взмаха. Я вернулся к яхте И опять лежу на прове.* Сольвейг, Негодуя, двигается к пляжу, Чуть взлетая на воде, как если б Двигалась бы на Луне. У дюны К ней подходит старичок. Она Что-то говорит ему и гневно Пальчиком показывает яхту. А за яхтой море. А за морем Тающий лазурный Чатыр-Даг Чуть светлее моря. А над ним Небо чуть светлее Чатыр-Дага. Девушка натягивает платье, Девушка, пока еще босая, Об руку со старичком уходит, А на тротуаре надевает Босоножки и, стряхнувши с юбки Мелкие ракушки да песок, Удаляется навеки. Сольвейг! Погоди... Останься... Может быть, Я и есть тот самый, о котором Ты мечтала в девичьих виденьях! Нет. Ушла. Но ты не позабудешь Этого события, о Сольвейг, Сольвейг белорусая! Пройдут Годы. Будет у тебя супруг, Но не позабудешь ты о том, Как сидела, девственница, в страхе На крутых плечах морского бога У подножья Чатыр-Дага. Сольвейг! Ты меня не позабудешь, правда? Я ведь не забуду о тебе... А женюсь, так только на такой, Чтобы, как близнец, была похожа На тебя, любимая. * Прова — носовая палубка. 1922 Зависть Что мне в даровании поэта, Если ты к поэзии глуха, Если для тебя культура эта - Что-то вроде школьного греха; Что мне в озарении поэта, Если ты для быта создана - Ни к чему тебе, что в гулах где-то Горная дымится седина; Что мне в сердцеведенье поэта, Что мне этот всемогущий лист, Если в лузу, как из пистолета, Бьет без промаха биллиардист? 1958 Из цикла «Алиса»: Этюд 5 Я часто думаю: красивая ли ты? Не знаю, но краса с тобою не сравнится! В тебе есть то, что выше красоты, Что лишь угадывается и снится. Из цикла «Алиса»: Этюд 10 Пять миллионов душ в Москве, И где-то меж ними одна. Площадь. Парк. Улица. Сквер. Она? Нет, не она. Сколько почтамтов! Сколько аптек! И всюду люди, народ... Пять миллионов в Москве человек. Кто ее тут найдет? Случай! Ты был мне всегда как брат. Еще хоть раз помоги! Сретенка. Трубная. Пушкин. Арбат. Шаги, шаги, шаги. Иду, шепчу колдовские слова, Магические, как встарь. Отдай мне ее! Ты слышишь, Москва? Выбрось, как море янтарь! Из цикла «Алиса»: Этюд 13 Имя твое шепчу неустанно, Шепчу неустанно имя твое. Магнитной волной через воды и страны Летит иностранное имя твое. Быть может, Алиса, за чашкою кофе Сидишь ты в кругу веселых людей, А я всей болью дымящейся крови Тяну твою душу, как чародей. И вдруг изумленно бледнеют лица: Все тот же камин. Электрический свет. Синяя чашка еще дымится, А человека за нею нет... Ты снова со мной. За строфою-решеткой, Как будто бы я с колдунами знаком, Не облик, не образ, а явственно, четко — Дыханье, пахнущее молоком. Теперь ты навеки со мной, недотрога! Постигнет ли твой Болеслав или Стах, Что ты не придешь? Ты осталась в стихах. Для жизни мало, для смерти много. Каким бывает счастье Хорошо, когда для счастья есть причина: Будь то выигрыш ли, повышенье чина, Отомщение, хранящееся в тайне, Гениальный стихи или свиданье, В историческом ли подвиге участье, Под метелями взращенные оливы... Но нет ничего счастливей Беспричинного счастья. 1965 Карусель Шахматные кони карусели Пятнами сверкают предо мной. Странно это круглое веселье В суетной окружности земной. Ухмыляясь, благостно-хмельные, Носятся (попробуй пресеки!) Красные, зеленые, стальные, Фиолетовые рысаки. На "кобылке" цвета канарейки, Словно бы на сказочном коне, Девочка на все свои копейки Кружится в блаженном полусне... Девочка из дальней деревеньки! Что тебе пустой этот забег? Ты бы, милая, на эти деньги Шоколад купила бы себе. Впрочем, что мы знаем о богатстве? Дятел не советчик соловью. Я ведь сам на солнечном Пегасе Прокружил всю молодость свою; Я ведь сам, хмелея от удачи, Проносясь по жизни, как во сне, Шахматные разрешал задачи На своем премудром скакуне. Эх ты, кляча легендарной масти, На тебя все силы изведя, Человечье упустил я счастье: Не забил ни одного гвоздя. 1958 Лесная быль В роще убили белку, Была эта белка - мать. Остались бельчата мелкие, Что могут они понимать? Сели в кружок и заплакали. Но старшая, векша лесная, Сказала мудро, как мать: "Знаете что? Я знаю: Давайте будем линять! Мама всегда так делала". 1960 Люди всегда молоды Молодость проходит, говорят. Нет, неправда — красота проходит: Вянут веки, губы не горят, Поясницу ломит к непогоде, Но душа... Душа всегда юна, Духом вечно человек у старта. Поглядите на любого старца: Ноздри жадны, как у бегуна. Прочитайте ну хотя бы письма, Если он, ракалия, влюблен: Это литургия, это песня, Это Аполлон! Он пленит любую недотрогу, Но не выйдет на свиданье к ней: Может, старичишка тянет ногу, Хоть, бывало, объезжал коней? Может, в битве захмелев как брага, Выходил с бутылкою на танк, А теперь, страдая от люмбаго, Ковыляет как орангутанг? Но душа прекрасна по природе, Даже пред годами не склонясь... Молодость, к несчастью, не проходит: В том-то и трагедия для нас. 1964 На скамье бульвара На скамейке звездного бульвара Я сижу, как демон, одинок. Каждая смеющаяся пара Для меня — отравленный клинок. «Господи!— шепчу я.— Ну, доколе?» Сели на скамью она и он. «Коля!» — говорит. А что ей Коля? Ну, допустим, он в нее влюблен. Что тут небывалого такого? Может быть, влюблен в нее и я? Я бы с ней поговорил толково, Если б нашею была скамья; Руку взял бы с перебоем пульса, Шепотом гадал издалека, Я ушной бы дырочки коснулся Кончиком горячим языка... Ахнула бы девочка, смутилась, Но уж я пардону б не просил, А она к плечу бы прислонилась, Милая, счастливая, без сил, Милая-премилая такая... Мы бы с ней махнули в отчий дом... Коля мою девушку толкает И ревниво говорит: «Пойдем!» 1920 Норвежская мелодия 1 Я с тоской, Как с траурным котом, День-деньской Гляжу на старый дом, До зари В стакан гремит струя, (О, Мария, Милая моя...) 2 Корабли сереют Сквозь туман, Моря блик Сведет меня с ума. Стой! Замри, Скрипичная змея! (О, Мария, Милая моя...) 3 Разве снесть В глазах бессонных соль? Разве есть Еще такая боль? О миры Скрежещется ноябрь! (О, Мария, Милая моя...) 4 Кончен грог. Молочницы скрипят. Скрипку в гроб, Как девочку, скрипач. Звонари Уходят на маяк. (О, Мария, Милая моя...) 5 День как год, Как черный наговор. Я да кот, И больше никого, Примири Хоть с гибелью меня, О, Мария, Милая моя! 1932 О родине За что я родину люблю? За то ли, что шумят дубы? Иль потому, что в ней ловлю Черты и собственной судьбы? Иль попросту, что родился По эту сторону реки — И в этой правде тайна вся, Всем рассужденьям вопреки. И, значит, только оттого Забыть навеки не смогу Летучий снег под рождество И стаю галок на снегу? Но если был бы я рожден Не у реки, а за рекой — Ужель душою пригвожден Я был бы к родине другой? Ну, нет! Родись я даже там, Где пальмы дальние растут, Не по судьбе, так по мечтам Я жил бы здесь! Я был бы тут! Не потому, что здесь поля Пшеницей кланяются мне. Не потому, что конопля Вкруг дуба ходит в полусне, А потому, что только здесь Для всех племен, народов, рас, Для всех измученных сердец Большая правда родилась. И что бы с нею ни стряслось, Я знаю: вот она, страна, Которую за дымкой слез Искала в песнях старина. Твой путь, республика, тяжел. Но я гляжу в твои глаза: Какое счастье, что нашел Тебя я там, где родился! 1947 Охота на тигра 1 В рыжем лесу звериный рев: Изюбрь окликает коров, Другой с коронованной головой Отзывается воем на вой — И вот сквозь кусты и через ручьи На поединок летят рогачи. 2 Важенка робко стоит бочком За венценосным быком. Его плечи и грудь покрывает грязь. Измазав чалый окрас, И он, оскорбляя соперника басом, Дует в ноздри и водит глазом. 3 И тот выходит, огромный, как лось, Шею вдвое напруживая. До третьих сучьев поразрослось Каменное оружие. Он грезит о ней, о единственной, той! Глаза залиты кровавой мечтой. 4 В такие дни, не чуя ног, Иди в росе по колени. В такие дни бери манок, Таящий голос оленя, И лад его добросовестно зубря, Воинственной песнью мани изюбря. 5 Так и было. Костром начадив, Засели в кустарнике на ночь Охотник из гольдов, я и начдив, Некто Игорь Иваныч. Мы слушали тьму. Но брезжит рассвет, А почему-то изюбрей нет. 6 Охотник дунул... Тишина. Дунул еще. Тишина. Без отзыва по лесам неслась Искусственная страсть. Что ж он, оглох, этот каверзный лес-то? Думали — уж не менять ли место. 7 И вдруг вдалеке отозвался рев. (В уши ударила кровь...) Мы снова — он ближе. Он там. Он тут — Прямо на наш редут. Нет сомненья: на дудошный зык Шел великолепный бык. 8 Небо уже голубело вовсю. Было светло в лесу. Трубя до тропам звериных аллей, Сейчас на нас налетит олень... Сидим — не дышим. На изготовке Три винтовки. 9 И вдруг меж корней в травяном горизонте Вспыхнула призраком вихря Золотая. Закатная. Усатая, как солнце, Жаркая морда тигра! Полный балдеж во блаженном успенье — Даже... выстрелить не успели. 10—11 Олени для нас потускнели вмиг. Мы шли по следам напрямик. Пройдя километр, осели в кустах. Час оставались так. Когда ж тишком уползали в ров, Снова слышим изюбревый рев — И мы увидали нашего тигра! В оранжевый за лето выгоря, Расписанный чернью, по золоту сед, Драконом, покинувшим храм, Хребтом повторяя горный хребет, Спускался он по горам. 12 Порой остановится, взглянет грустно, Раздраженно дернет хвостом, И снова его невесомая грузность Движется сопками в небе пустом. Рябясь от ветра, ленивый, как знамя, Он медленно шел на сближение с нами. 13 Это ему от жителей мирных Красные тряпочки меж ветвей, Это его в буддийских кумирнях Славят, как бога: Шан — Жен — Мет — Вэй!1 Это он, по преданью, огнем дымящий, Был полководцем китайских династий. 14 Громкие галки над ним летали, Как черные ноты рычанья его. Он был пожилым, но не стар летами — Ужель ему падать уже на стерво? Увы, все живое швыряет взапуск Пороховой тигриный запах. 15 Он шел по склону военным шагом, Все плечо выдвигая вперед; Он шел, высматривая по оврагам, Где какой олений народ — И в голубые струны усов Ловко цедил... изюбревый зов. 16 Милый! Умница! Он был охотник: Он применял, как и мы, «манок». Рогатые дурни в десятках и сотнях Летели скрестить клинок о клинок, А он, подвывая с картавостью слабой, Целился пятизарядной лапой. 17 Как ему, бедному, было тяжко! Как он, должно быть, страдал, рыча: Иметь. Во рту. Призыв. Рогача — И не иметь в клыках его ляжки. Пожалуй, издавши изюбревый зык, Он первое время хватал свой язык. 18 Так, вероятно, китайский монах, Косу свою лаская, как девичью, Стонет... Но гольд вынимает «манок». Теперь он суровей, чем давеча. Гольд выдувает возглас оленя, Тигр глянул — и нет умиленья. 19 С минуту насквозь прожигали меня Два золотых огня... Но вскинул винтовку товарищ Игорь, Вот уже мушка села под глаз, Ахнуло эхо!— секунда — и тигр Нехотя повалился в грязь. 20 Но миг — и он снова пред нами, как миф, Раскатом нас огромив, И вслед за октавой, глубокой, как Гендель, Харкнув на нас горячо, Он ушел в туман. Величавой легендой. С красной лентой. Через плечо. 1932, Владивосток Песня казачки Н. Асееву Над рекой-красавицей птица не воркует — Голос пулемета заменил дрозда. Там моя заботушка, сокол мой воюет, На папахе алая звезда. Я ли того сокола сердцем не кормила? Я ли не писала кровью до зари? У него, у милого, от его да милой Письмами набиты газыри. Письма — не спасение. Но бывает слово — Душу озаряет веселей огня. Если там хоть весточки ожидают снова, Это значит — помнят и меня. Это значит — летом ли, зимней ли порошей Постучит в оконце звонкое ружье. Золотой-серебряный, друг ты мой хороший, Горюшко военное мое. Над моей бессонницей пролетают ночи, Как закрою веки — вижу своего. У него, у милого, каренькие очи... Не любите, девушки, его. 1943 Поэзия Поэзия! Не шутки ради Над рифмой бьешься взаперти, Как это делают в шараде, Чтоб только время провести. Поэзия! Не ради славы, Чью верность трудно уберечь, Ты утверждаешь величаво Свою взволнованную речь. Зачем же нужно так и эдак В строке переставлять слова? Ведь не затем, чтоб напоследок Чуть-чуть кружилась голова? Нет! Горизонты не такие В глубинах слова я постиг: Свободы грозная стихия Из муки выплеснула стих! Вот почему он жил в народе. И он вовеки не умрет До той поры, пока в природе Людской не прекратится род. Бывают строфы из жемчужин, Но их недолго мы храним: Тогда лишь стих народу нужен, Когда и дышит вместе с ним! Он шел с толпой на баррикады. Его ссылали, как борца. Он звал рабочие бригады На штурмы Зимнего дворца. И вновь над ним шумят знамена — И, вырастая под огнем, Он окликает поименно Бойцов, тоскующих о нем. Поэзия! Ты — служба крови! Так перелей в себя других Во имя жизни и здоровья Твоих сограждан дорогих. Пускай им грезится победа В пылу труда, в дыму войны И ходит в жилах мощь поэта, Неся дыхание волны. 1941 России Взлетел расщепленный вагон! Пожары... Беженцы босые... И снова по уши в огонь Вплываем мы с тобой, Россия. Опять судьба из боя в бой Дымком затянется, как тайна,— Но в час большого испытанья Мне крикнуть хочется: «Я твой!» Я твой. Я вижу сны твои, Я жизнью за тебя в ответе! Твоя волна в моей крови, В моей груди не твой ли ветер? Гордясь тобой или скорбя, Полуседой, но с чувством ранним Люблю тебя, люблю тебя Всем пламенем и всем дыханьем. Люблю, Россия, твой пейзаж: Твои курганы печенежьи, Станухи белых побережий, Оранжевый на синем пляж, Кровавый мех лесной зари, Олений бой, тюленьи игры И в кедраче над Уссури Шаманскую личину тигра. Люблю, Россия, птиц твоих: Военный строй в гусином стане, Под небом сокола стоянье В размахе крыльев боевых, И писк луня среди жнивья В очарованье лунной ночи, И на невероятной ноте Самоубийство соловья1. Ну, а красавицы твои? А женщины твои, Россия? Какая песня в них взрастила Самозабвение любви? О, их любовь не полубыт: Всегда событье! Вечно мета! Россия... За одно за это Тебя нельзя не полюбить. Люблю стихию наших масс: Крестьянство с философской хваткой. Станину нашего порядка — Передовой рабочий класс, И выношенную в бою Интеллигенцию мою — Все общество, где мир впервые Решил вопросы вековые. Люблю великий наш простор, Что отражен не только в поле, Но в революционной воле Себя по-русски распростер: От декабриста в эполетах До коммуниста Октября Россия значилась в поэтах, Планету заново творя. И стал вождем огромный край От Колымы и до Непрядвы. Так пусть галдит над нами грай, Черня привычною неправдой, Но мы мостим прямую гать Через всемирную трясину, И ныне восприять Россию — Не человечество ль принять? Какие ж трусы и врали О нашей гибели судачат? Убить Россию — это значит Отнять надежду у Земли. В удушье денежного века, Где низость смотрит свысока, Мы окрыляем человека, Открыв грядущие века. 1942 Сирень Сирень в стакане томится у шторки, Туманная да крестастая, Сирень распушила свои пятерки, Вывела все свои «счастья». Вот-вот заквохчет, того и гляди, Словно лесная нежить! Не оттого ль в моей груди Лиловая нежность? Брожу, глазами по свету шаря, Шепча про себя невесть что... Должна же быть где-то на земном шаре Будущая моя невеста? Предчувствия душат в смутном восторге. Книгу беру. Это «Гамлет». Сирень обрываю. Жую пятерки. Не помогает. NN позвонить? Подойдет она, рыженькая: «Как! Это вы? Анекдот». Звонить NN? А на кой мне интрижка? Меня же невеста ждет! Моя. Невеста. Кто она, милая, Самое милое существо? Я рыщу за нею миля за милею, Не зная о ней ничего... Ни-че-го про нее не знаю, Знаю, что нет ничего родней, Что прыгает в глаз мой солнечный «заяц» При одной мысли о ней! Черны ли косы ее до радуги, Или под стать урожаю, Пышные ль кудри, гладкие прядки — Обожаю! Проснусь на заре с истомою в теле, Говорю ей: «Доброе утро!» Где она живет? В Палас-отеле? А может быть, дом у ней — юрта? И когда мы встретимся? В марте? Июне? А вдруг еще в люльке моя невеста! Куда же я дену юность? Ничего не известно. Иногда я схватываю глобус, Тычу в какой-нибудь пунктик И кричу над миром на голос: «Выходи! Помучила! Будет!» Так и живу, неся в груди Самое дорогое, И вдруг во весь пейзаж впереди Вижу возможность, мрачную, как Гойя: Ты шаришь глазами! Образ любой В багет про себя обрамишь! А что, как твоя любовь За кого-нибудь вышла замуж? Ведь мыслимо же на одну минуту Представить такой конец? Ведь можем же мы, наконец, разминуться, Не встретиться, наконец? Сколько таких от Юкона до Буга, От Ганга до Янцзыкиана, Что, так никогда и не встретив друг друга, Живут по краям океана! А я? Почему моя линия жизни Должна быть счастливее прочих? Где-нибудь в Кашине или Жиздре Ее за хозяйчика прочат, И вот уже лоб флердоранжем обвит, И губы алеют в вине, И будет она читать о любви, Считая, что любви нет... Но хватит! Довольно! Беда молодым: Что пользы в глухое стучаться? Всему виной сиреневый дым, Проклятое слово «Счастье». 1923 Сказка Толпа раскололась на множество группок. И, заглушая трамвайный вой, Три битюга в раскормленных крупах - Колоколами по мостовой! "Форды", "паккарды", "испано-сюизы", "Оппель-олимпии", "шевроле" - Фары таращат в бензинщине сизой: Что, мол, такое бежит по земле? А мы глядим, точно тронуты лаской, Точно доверясь мгновенным снам: Это промчалась русская сказка, Древнее детство вернувшая нам. 1959 Сонет (Бессмертья нет. А слава только дым) Бессмертья нет. А слава только дым, И надыми хоть на сто поколений, Но где-нибудь ты сменишься другим И все равно исчезнешь, бедный гений. Истории ты был необходим Всего, быть может, несколько мгновений... Но не отчаивайся, бедный гений, Печальный однодум и нелюдим. По-прежнему ты к вечности стремись! Пускай тебя не покидает мысль О том, что отзвук из грядущих далей Тебе нужней и славы и медалей. Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна, Когда бессмертью отдана она. 14 ноября 1943, Аджи-Мушкайские каменоломни Сонет (Душевные страдания как гамма...) А я любя был глуп и нем. Пушкин Душевные страдания как гамма: У каждого из них своя струна. Обида подымается до гама, До граянья, не знающего сна; Глубинным стоном отзовется драма, Где родина, отечество, страна; А как зудит раскаянье упрямо! А ревность? M-м... Как эта боль слышна. Но есть одно беззвучное страданье, Которое ужасней всех других: Клинически оно - рефлекс глотанья, Когда слова уже горят в гортани, Дымятся, рвутся в брызгах огневых, Но ты не смеешь и... глотаешь их. 1951 Сонет (Я испытал и славу и бесславье...) Я испытал и славу и бесславье, Я пережил и войны и любовь; Со мной играли в кости югославы, Мне песни пел чукотский зверолов. Я слышал тигра дымные октавы, Предсмертный вой эсэсовских горилл, С Петром Великим был я под Полтавой, А с Фаустом о жизни говорил. Мне кажется, что я живу на свете Давнее давнего... Тысячелетье... Я видел все. Чего еще мне ждать? Но, глядя в даль с ее миражем сизым, Как высшую хочу я благодать — Одним глазком взглянуть на Коммунизм. 1957 Тамань Когда в кавказском кавполку я вижу казака На белоногом скакуне гнедого косяка, В черкеске с красною душой и в каске набекрень, Который хату до сих пор еще зовет "курень",- Меня не надо просвещать, его окликну я: "Здорово, конный человек, таманская земля!" От Крымской от станицы до Чушки до косы Я обошел твои, Тамань, усатые овсы, Я знаю плавней боевых кровавое гнильцо, Я хату каждую твою могу узнать в лицо. Бывало, с фронта привезешь от казака письмо - Усадят гостя на топчан под саблею с тесьмой, И небольшой крестьянский зал в обоях из газет Портретами станичников начнет на вас глазеть. Три самовара закипят, три лампы зажужжат, Три девушки наперебой вам голову вскружат, Покуда мать не закричит и, взяв турецкий таз, Как золотистого коня, не выкупает вас. Тамань моя, Тамань моя, форпост моей страны! Я полюбил в тебе уклад батальной старины, Я полюбил твой ветерок военно-полевой, Твои гортанные ручьи и гордый говор твой. Кавалерийская земля! Тебя не полонить, Хоть и бомбежкой распахать, пехотой боронить. Чужое знамя над тобой, чужая речь в дому, Но знает враг: никогда не сдашься ты ему. Тамань моя, Тамань моя! Весенней кутерьмой Не рвется стриж с такой тоской издалека домой, С какую тянутся к тебе через огонь и сны Твои казацкие полки, кубанские сыны. Мы отстоим тебя, Тамань, за то, что ты века Стояла грудью боевой у русского древка; За то, что где бы ни дралось, развеяв чубовье, Всегда мечтаю о тебе казачество твое; За этот дом, за этот сад, за море во дворе, За красный парус на заре, за чаек в серебре, За смех казачек молодых, за эти песни их, За то, что Лермонтов бродил на берегах твоих. 1943 * * * Ты не от женщины родилась: Бор породил тебя по весне, Вешнего неба русская вязь, Озеро, тающее в светизне... Не оттого ли твою красу Хочется слушать опять и опять, Каждому шелесту душу отдать И заблудиться в твоем лесу? Урок мудрости Можно делать дело с подлецом: Никогда подлец не обморочит, Если только знать, чего он хочет, И всегда стоять к нему лицом. Можно делать дело с дураком: Он встречается в различных видах, Но поставь его средь башковитых - Дурачок не прыгнет кувырком. Если даже мальчиком безусым Это правило соблюдено, Ни о чем не беспокойся. Но - Ни-ког-да не связывайся с трусом. Трус бывает тонок и умен, Совестлив и щепетильно честен, Но едва блеснет опасность - он И подлец и дурачина вместе. 1961 Художница Тате С. Твой вкус, вероятно, излишне тонок: Попроще хотят. Поярче хотят. И ты работаешь, гадкий утенок, Среди вполне уютных утят. Ты вся в изысках туманных теорий, Лишь тот для тебя учитель, кто нов. Как ищут в породе уран или торий, В душе твоей поиск редчайших тонов. Поиск редчайшего... Что ж. Хорошо. Простят раритетам и муть и кривинку. А я через это, дочка, прошел, Ищу я в искусстве живую кровинку... Но есть в тебе все-таки «искра божья», Она не позволит искать наобум: Величие эпохальных дум Вплывает в черты твоего бездорожья. И вот, горюя или грозя, Видавшие подвиг и ужас смерти, Совсем человеческие глаза Глядят на твоем мольберте. Теории остаются с тобой (Тебя, дорогая, не переспоришь), Но мир в ателье вступает толпой: Натурщики — физик, шахтерка, сторож. Те, что с виду обычны вполне, Те, что на фото живут без эффекта, Вспыхивают на твоем полотне Призраком века. И, глядя на пальцы твои любимые, В силу твою поверя, Угадываю уже лебединые Перья. 1964 Цыганская Эх вы, кони-звери, Звери-кони, эх! Черные да Серый, Да медвежий мех... Там, за белой пылью, В замети скользя, Небылицей-былью Жаркие глаза... Былью-небылицей Очи предо мной... Так быстрей же, птицы! Шибче, коренной! Эх вы, кони-звери, Звери-кони, эх! Черные да Серый, Да медвежий мех. А глаза сияют, Ласкою маня. Не меня встречают. Ищут не меня, Только жгут без меры Из-под темных дуг... Гей, чубарь мой серый, Задушевный друг! Эх вы, кони-звери, Звери-кони, эх! Черные да Серый, Да медвежий мех. Я рыдать не стану, В дурь не закучу - Я тебя достану, Я тебя умчу! Припадешь устами, Одуришь, как дым... В полынью с конями К черту угодим! Эх вы, кони-звери, Звери-кони, эх! Вороны да Серый, Да медвежий мех... 1954 Швеция Огоньки на горизонте светятся. Там в тумане утреннего сна Опочило королевство Швеция, Говорят, уютная страна. Никогда не знала революции, Скопидомничала двести лет; Ни собрания, ни резолюции, Но у каждого велосипед. В воскресенье едет он по ягоды, Ищет яйца в чаечном гнезде. Отчего ж в аптеке банки с ядами, Черепушки в косточках везде? Почему, как сообщают сведенья, Несмотря на весь уютный быт, Тихая классическая Швеция — Страшная страна самоубийц? В магазинах гордо поразвесила Свитера, бюстгальтеры, штаны... Только где же у нее поэзия? Нет великой цели у страны. Что же заставляло два столетия Жить среди вещей, как средь богов? Смерти не боится Швеция — Страшно выйти ей из берегов. 1964 * * * Я мог бы вот так: усесться против И всё глядеть на тебя и глядеть, Всё бытовое откинув, бросив, Забыв о тревожных криках газет. Как нежно до слез поставлена шея, Как вся ты извечной сквозишь новизной. Я только глядел бы, душой хорошея, Как хорошеют у моря весной, Когда на ракушках соль, будто иней, Когда тишина еще кажется синей, А там, вдали, где скалистый проход,- Огнями очерченный пароход... Зачем я подумал о пароходе? Шезлонг на палубе... Дамский плед... Ведь счастье всё равно не приходит К тому, кто за ним не стремится вслед. 1961 Всего стихотворений: 37 Количество обращений к поэту: 5886 |
||
russian-poetry.ru@yandex.ru | ||
Русская поэзия |