Алексей Алексеевич Тихонов (Луговой) (1853-1914)

• Биография

Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

Не требуй, чтоб я был сухим педантом
И твердо шел обдуманным путем,
Я не рожден Сенекой или Кантом,
Моя душа горит иным огнем
Свободной красоте — мое служенье!
Но мне близка порой и злоба дня.
Я — эхо жизни, бурь и вдохновенья,
И большего не требуй от меня.
 
Пойдем со мной, когда тебе не чужды
Язык страстей и гордый мир чудес,
И малых братьев маленькие нужды.
И подземелий мрак, и свет небес.
Пойдем, чтоб ликовать, где пир веселый.
Венчает ряд победоносных битв,
Пойдем страдать, где пролетарий голый
Ждет помощи, участья и молитв.
 
Смотри: венком лавровым я украшу
Того, кто трезво жить научит нас…
И весело с ним выпью яда чашу
Из буйных рук вакханки в пьяный час;
Я преклонюсь пред чистотою строгой
Сестры моей, весталки молодой,
Я встречусь и с блудницею убогой,
Как с равноправною моей сестрой;
 
Красавице — любовь и поклоненье.
Уроду — ласку дружбы я отдам;
Люблю я в победителе — смиренье
И в побежденном — жажду мстить врагам;
Пусть правосудие казнит злодея,
Пускай и предо мной виновен он,
Я может быть скажу, его жалея:
«Нет, ты неправ, о, праведный закон!»
 
И худо ль это, хорошо ль, не знаю,
Но я порой грехам пою хвалу,
Порой за все грехи людей страдаю
Иль равнодушен к их добру и злу.
То — разум ли, вознесшийся до Бога,
Иль по земле ползущий рабий ум,
Но я таков; и мне одна дорога
Со всеми, кто мне скажет: homo sum!

Я Истину долго искал, убежденный,
Что где-то, наверно, таится она,
Что ум, вдохновенной мечтой окрыленный,
Спустившися в бездну познанья до дна,

Воспрянет оттуда — как бог, просветленный
И скажет: «Великая тайна ясна».
Я думал, что, пылом страстей зажжена,
Душа озарит ему путь затаенный

И вечной загадки решенье найдет.
Напрасно огнем мое сердце горело,
Напрасен ума был пытливый полет,

Сквозь Хаос Веков мне навстречу глядела
Бездонная ночь; в ней нашел я ответ:
Весь мир только призрак, а Истины — нет.

Бывают минуты: в тоске горделивой
Гляжу я на мир, вечно мучимый злом,
Обманутый вечной надеждою лживой
И призрачным, вечно искомым добром.
 
Я знаю: страдание мира безмерно,
Его не избыть, пока солнце горит.
Одно только средство мгновенно и верно
Избавить нас может от мук и обид, —
 
     Волею Властного Духа велеть
     Солнцу потухнуть, Земле умереть:
          Солнце, сокройся,
          Сгинь навсегда!
 
Но вспомнишь внезапно: а красные зори?..
А лунные ночи?.. А ласки весны?..
А волны лазурного теплого моря.
И запах смолистый прибрежной сосны?..
 
Нахлынут виденья, картины былого…
Признанья… лобзанья… весь жизненный пир, —
Душой к нему тянешься снова и снова:
Пусть ад — но и рай на земле знает мир!
 
     И обреченный навеки страдать,
     Буду я в муках предсмертных кричать:
          Солнце, не гасни!
          Солнце, гори!

Туда, где в Небесах Мечты передо мною
Сиял, как солнца свет, какой-то чудный храм,
Туда, по спутанным, таинственным путям,
Вела меня Судьба заботливой рукою.

Вела от зорь весны до зимней тьмы ночей
И, верю, поведет до часа усыпленья,
И я пойду, как шел, без страха и сомненья
Доверившись Судьбе, наставнице моей.

Не раз, во тьме земли, сбивался я с дороги,
К виденью в небесах терялся всякий след.
Я говорил: «Храм пуст, он призрак, Бога нет,
Молюся вам, самим мной созданные боги!»

Но Жизнь-Судьба, сломав тех чтимых мной богов,
Опять влекла меня туда, где Бог Единый
Откроет мне Своих деяний всех причины,
С Предвечной Тайны сняв божественный покров.

Я много жил: в добре и зле я искусился,
Спускался в ад, стоял пред райскими дверьми,
И, духом возносясь над миром и людьми,
Смирить свой гордый ум пред Богом научился.

Ему покорен, жду! Он скажет: «Час настал!
Иди за грань миров, чтоб жизнью жить иною».
Тогда, покинув плоть, бессмертною душою
Я радостно сольюсь с Началом всех начал.

Бывают дни: с лицом святой,
На зов земных страстей ничем не отвечая,
Вся осиянная духовной красотой,
Вся ты перед мной, недвижная, немая…

А иногда: проснется страсть,
Лицо твое горит, в глазах — любви желанье,
С дрожащих губ узнал я поцелуя власть,
Вакханкой льнешь ко мне… ты — радость, ты — страданье.

Бывают дни: весь облик твой —
Печать суровых дум и гордых размышлений.
Проходишь мимо всех с поднятой головой,
В исканьи тайн земли и неба откровений.

А иногда: ребенок ты, —
Резвясь, шаля, ты всем, что попадет, играешь
И в мелочь каждую житейской суеты
Красивые цветы наивности вплетаешь.

Кто ж ты?.. Святая или нет,
Вакханка иль дитя, мудра иль простодушна,
Ты — жизнь сама, в тебе всех сил расцвет,
И я люблю тебя — и страстно и послушно.

Зачем я встретил вас! О, как опасны
Такие встречи, — «гибель для души»!
Вы хуже, чем божественно прекрасны:
Вы адски, вы безбожно хороши!

Теперь я не могу, как от кошмара,
Отделаться от ваших жгучих глаз,
И в сердце угольки — следы пожара
Тушу со страхом каждый день и час.

И кто вы, что вы? Неприступны, строги,
Порочны, злы иль полны доброты,
Не знаю. Только пусть спасают боги

И вас самих от вашей красоты:
Когда угадывать не чужд я дара,
Сидят в вас рядом Демон и Тамара.

Милой шуткой дразня и лаская,
Мне шутя говоря: «Ты любим»,
Не играйте с огнем, дорогая,
Не играйте вы с сердцем моим.

Пусть давно в нем таилось влеченье:
Никогда я любить вас не смел,
И пред вами одно поклоненье
Сохранить навсегда я хотел.

С первой встречи друзьями мы стали,
И с тех пор много лет мы друзья,
И кругом вы найдете едва ли
Бескорыстнее друга, чем я.

Но я вижу, как в сердце бесшумно
Вместе с дружбой любовь пробралась,
И боюсь я, чтоб страстью безумной
Она в сердце моем не зажглась.

Не шалите ж, меня увлекая,
Не шутите вы чувством таким,
Не играйте с огнем, дорогая,
Не играйте вы с сердцем моим.

Гордыни смертный грех мне сладок и приятен,
И я такой моей греховностью горжусь.
Мне смысл грехов иной, чем грешникам, понятен,
И если я грешу — не каюсь, не стыжусь.

Я зависти не знал. Спасла меня гордыня
От униженья быть завистливым к другим, —
Сам храм, кумир и жрец, сам для себя святыня,
Я жил лишь для себя, чтоб быть собой самим.

Мне лень была чужда. Богатый гордой силой,
Зиждителю миров молился я трудом.
И творческий мой труд мне не был труд постылый,
А лени я не знал и в отдыхе своем.

Я скупость презирал. Я щедростью гордился,
И все, что создавал, все гордо расточал.
Был беден. Был богат. Богатством не кичился
И бедности своей я нимбом не венчал.

Я чреву своему не угождал греховно:
Природа-мать дала мне свыше меры сил,
И меры я не знал, когда горел духовно,
Не мерял и тогда, когда я ел и пил.

Но гнев святой на все, что стоит гневной кары,
Как мог его себе я в смертный грех вменить, —
За истину борясь, я наносил удары,
Я гневом пламенел — и в гневе буду жить.

Я верить не хотел в греховность сладострастья:
Весь мир, пока живет, живет лишь им одним,
Без этого греха ни жизни нет ни счастья, —
Пусть рушатся миры — тот грех несокрушим.

Мои грехи!.. Я знал, что ждут за них страданья, —
Ответа не боюсь. На приговор судей
В последний горький час я, вместо покаянья,
Явлю им радость гордости моей.

Не ищите в жизни цели,
Не ищите в жизни счастья,
А ловите, где успели,
Радость, ласку и участье.

Щедро всем вокруг дарите
Ласку и участье сами,
Днем сегодняшним живите,
И Господь-Хранитель с вами! 

Ни облачка. Над лесом, над полями
Прозрачная лазурь, покой и дрёма…
И солнце жжет недвижными лучами…
Кругом все спит: объяла все истома.

Покой и тишина… Вдруг за рекою
Полоска неба будто потемнела…
Минута, две — и туча налетела.
Чу! Гром… Полнеба вспыхнуло грозою.

Гудит, несется ветер буреносный…
И, споря с ним, качаясь, зашумели
Березы старые и вековые ели,
И прадедом посаженные сосны.

Года идут, и время наложило
На нас неизгладимую печать:
Мы на пороге осени унылой!..
Но и зимой я буду вспоминать,
Как ты в года весны меня любила,
И буду я тебя любить опять,
Как прежде, юно-нежно, неизменно,
Любовью вечной, как душа, нетленной, —

Тебя одну!.. Пусть в жизни мне не раз
Любви и страсти тайны открывались,
Пускай и милых уст и милых глаз
Улыбки щедрые мне расточались,
Пускай любовь на век, любовь на час
Одна с другой легко чередовались, —
Но не было ни чище ни полней
Моей любви к тебе, любви твоей.

Теперь — пришла пора, и сердце снова
Благоговейно молится тебе,
Быть может, я, слабеющий в борьбе,
Жду от тебя спасительного слова
И помощи в изменчивой судьбе, —
Не все ль равно: в осеннее ненастье
Дай мне побольше ласки и участья!

Уж я юницам песен не пою,
Я остаюсь чужим чужому маю,
В тебе ж я молодость свою люблю,
С тобой я прошлое переживаю
И красоту весеннюю твою
Я в памяти всесильной воскрешаю, —
И юны вновь в сиянии мечты
Твои, увы, поблекшие черты.

                                     Л. А. Е.

«Если б ты умерла…» — эта мысль иногда,
Словно туча в лазурно-сияющий день,
Омрачает любви моей сладкую лень
И мои трудовые и дни, и года.
Пусть давно окружают нас холод и мгла —
И к теплу я, и к свету с тобой пробьюсь!
А один, без тебя… — Я подумать боюсь,
Что бы сталось со мной, если б ты умерла.
 
Кто бы утром к постели моей подошел
Звать меня поскорее взглянуть, как, горя
«Небывалой» красой, занялася заря,
И как розан в саду ей навстречу расцвел?
Кто бы в полдень на стол мне поставил букет
Из красивых и нежных цветов полевых, —
И цветы неземные мечтаний моих
Чей ласкал бы сердечно-приветливый свет?
 
Кто б согрел мне горячим дыханьем своим
В зимний холод озябшие руки мои, —
Кто б с улыбкой выслушивал повесть любви
Моей ветреной к той, кем я не был любим?
Кто бы в дни непосильных забот и труда,
Когда враг нас к позорным уступкам зовет,
Обещая за них и покой и почет, —
За меня и со мной отвечал: «Никогда!»
 
Если б ты умерла, кто ж в последний мой час
Мне закроет глаза? Кто, по смерти моей,
Защитит мою память от лживых друзей
И не даст, чтоб зажженный мной светоч погас?
Я не знаю, как жизнь без тебя бы пошла,
Но моей путеводной звездой была ты, —
И все счастье мое, все надежды, мечты
Я б с тобой схоронил, если б ты умерла. 

Скитаясь по знойной пустыне,
Нашел я холодный родник —
И, долу склонясь, как к святыне,
К нему я устами приник.
В пустыне безлюдья я встречи
С тобою, о, друг мой, искал
И звуками дружеской речи
Я жажду души утолял.

Монолог из неоконченной пьесы

Проклятие тебе, палач!..

Виновник скорби и терзанья,
Виновник бед и неудач,
Ты зло, ты Божье наказанье,
Проклятие тебе, палач!..
 
Лишь смерть уймет мои страданья,
Пока я жив, мне ни единый врач
Не заживит мою зияющую рану,
И повторять не перестану:
Проклятие тебе, палач!
 
Я был незлобив… мирными словами
Нередко распри я кончал с врагами,
И другом делался мне враг,
И луч любви вторгался в прежний мрак.
Но ты… ты изъязвил мне душу жгучим ядом,
Ты жёлчью отравил мне кровь,
И низости твоей зловещим смрадом
Ты задушил во мне и веру и любовь.
Ты отнял у меня безбожно
Все то, чем в жизни трудной и тревожной
Я мог привлечь к себе друзей:
Привет и ласковость моих речей,
И, вместо слов любви иль радости беспечной,
Теперь я знаю только стон и плач
И все твержу одно и то же вечно:
Проклятие тебе, палач!
 
Так пусть же эти страшные слова,
Как фурии, тебе грозят бедою;
Пускай стоустая молва
Упрочит их навеки за тобою;
Пусть у того сгниет язык,
Кто без проклятья о тебе вспомянет;
Пусть тот глухим навеки станет,
Кто, услыхав зловещий крик
Проклятия тебе, не крикнет вместе:
Проклятье палачу, проклятье и бесчестье!
 
Пускай твои и сын, и дочь
Несут печать моих проклятий,
Пусть не приветом — словом: «прочь!»
Встречают их среди собратий;
Пусть, жизнь отверженцев влача,
Они иссохнут от сознанья,
Что им другого нет названья,
Как только — «дети палача».
Из уст детей, тебя лобзавших нежно,
Тогда услышишь ты, сквозь стон и плач,
Свой приговор жестокий, неизбежный:
Проклятие тебе, палач!
 
Тобой униженный и оскорбленный,
Борьбой, страданьем сокрушенный,
Умру я скоро может быть.
Но, прежде чем порвется жизни нить,
Мой вздох последний испуская,
Я, ненависть свою в наследство завещая,
Скажу: проклятие тебе, палач!
 
И мой последний вздох, и мой предсмертный шепот,
Моих мучений стон, моих проклятий ропот,
Пускай преследуют тебя, как тень,
И создадут тебе при жизни муки ада.
Когда ж придет и твой последний день,
Когда твоей душе нечистой будет надо
Расстаться с телом мерзостным твоим,
Пускай, огнем раскаянья палим,
Ты не прощения услышишь слово
И не друзей надгробный плач,
Нет, — громче прежнего раздастся снова
Мое проклятие тебе, палач!
 
Но и в могиле ты, хоть труп уже смердящий,
Покоя не найдешь,
И сорных трав над ней ты говор шелестящий
Услышишь и поймешь:
«Проклятие тебе, палач!»
И там, в гробу, засыпанном землей,
Твой прах нечистый превратится
В червей могильных ползающий рой,
И будут эти черви копошиться
Вокруг твоих костей
С ужасным шорохом, неслыханным живыми;
Как реквием, тот шорох — хор червей —
Раздастся над останками твоими,
И точка каждая на черепе твоем,
На каждой косточке, на всех остатках гнили.
Услышит хор червей в могиле:
«Мы палачу проклятие поем!»
 
Да будет так!

Пускай недаром раздается
Мой тяжкий стон, мой скорбный плач,
Пускай проклятьем вечным отзовется
Мое проклятие тебе, палач! 

                          Н. В. К.

Ты мне тем дорога бесконечно,
Потому ты подруга моя,
Что на землю глядишь ты беспечно,
Лишь одно неземное любя.

Где-то… что-то… — будь грешно иль свято,
Только будь неземное оно, —
И любовью святой иль проклятой
Ты полюбишь его все равно.

Что другим только бредни пустые
Или мир недоступный, куда
Не попасть никому никогда, —
Для тебя то — родная стихия.
Ты — оттуда. И рвешься туда.

Я бег осенних туч люблю…

Смотря на их полет могучий,
О летних днях я не скорблю,
И чем темней, суровей тучи,
Тем я сильнее и бодрей.
Холодной осени ненастье
Напоминает мне живей
Мечты весенние о счастье
И негу жарких летних дней.

Ища неведомого края,
Несутся тучи, — им вослед,
Их быстрый бег опережая.
Ища борьбы, трудов, побед.
Ища потерянного рая,
Несется светлых мыслей рать.
Пусть вся природа засыпает,
Мне осень душу пробуждает —
Зовет меня творить, создать
Все то, что было сном для лета,
Что было сказкой для весны,
Что было лишь мечтой поэта,
Чем жизнь и молодость красны.
Лучи немеркнущего света
Я брошу, вопреки зиме,
Навстречу холоду и тьме,
Я землю им до недр согрею,
Я горы льда им растоплю
И самый мрак могил рассею!

Я бег осенних туч люблю…

I

В годы детства золотого,
В годы юности удалой,
Чудных сказок, звучных песен
Я наслушался немало.
 
Из тех сказок, из тех песен,
Жаждой подвигов томимый,
Я воздвиг чертог волшебный
И в него, никем незримый,
 
Уходил к зазнобе-думе.
Там, под звуки песнопений,
На мой зов слетались сонмы
Жизнерадостных видений.
 
Их владыка полновластный,
Я из них сбирал дружину,
Чтоб в честном бою с неправды
Лицемерья снять личину, 
 
Чтоб рассеять мрак от пугал,
Чтобы солнце проглянуло,
И моя б голубка-дума
Вольной птицею вспорхнула.
 
Но завистливое время
Те чертоги подкопало,
Драгоценные обломки
Буря жизни разметала.
 
Нет моей дружины храброй,
Не с кем ринуться мне в битву,
И твержу над думой мертвой
Поминальную молитву.
 
II

Но я спас из груды праха
От волшебного чертога
Прежних сказок, прежних песен
Дорогих жемчужин много.
 
И с одной из них всех больше
У меня воспоминаний:
Ей моя зазноба-дума
Украшалась в дни свиданий.
 
Ту жемчужину я добыл,
Крови сердца не жалея,
Из ограды звонкой песни
У певца, у чародея.
 
III

У певца, у чародея,
Есть сказанье, как когда-то
На соборе, на Констанском,
Кардиналы и прелаты,
 
Кесарь, папа, богословы,
Грозный сонм князей имперских,
Трирский, люттихский епископ —
В богохульных мыслях дерзких,
 
В еретическом ученье
Яна Гуса обвинили
И его, во славу церкви,
На сожженье осудили.
 
А пока они собором
Приговор тот обсуждали,
К ним в открытое окошко
Донеслись из темной дали
 
Соловьиной песни трели;
И умолкло все собранье,
И в сердцах у всех воскресли
Лучших дней воспоминанья.
 
И как будто в эту залу,
Где гремело осужденье,
Принеслися с песней вместе
Примиренье и прощенье.
 
Одному из судий, старцу,
Эти мысли в душу пали,
И в душе его два слова —
«Жалко Гуса» — прозвучали.
 
И хотел уже тот старец,
Встав, промолвить судьям: «Братья,
Гус невинен!» Но, упавши
На колени у распятья,
 
Он воскликнул: «Пробудитесь!
Льстивой песнью соловьиной
Дьявол, дьявол нас смущает,
Это глас его змеиный!»
 
Ужаснулось духовенство:
«Буди с нами Божья сила!»
И слова те — «жалко Гуса» —
«Да воскреснет Бог» покрыло.
 
IV

Вот что пел певец в сказанье
И те вещие два слова
Мне блеснули в этой песне
В виде перла дорогого.
 
Этот перл ценой страданий,
Тяжкой скорбью за страдавших
Приобрел я в нить жемчужин,
Мою думу украшавших.
 
И теперь, когда исчезли
И чертог мой, и дружина,
И на месте думы прежней
В сердце гнездится кручина, —
 
Этот перл еще остался
Светлой памятью былого,
И я пестую, лелею
Эти вещие два слова.
 
V

«Жалко Гуса» — это светоч, —
Мне звездою путеводной
Служит он всегда и всюду
В мире лжи и тьмы холодной.
 
Льется ль кровь, гремят ли цепи,
Разрушенья ль слышу грохот,
Вижу ль слезы, слышу ль стоны
Иль безумья адский хохот, —
 
Просветленный вещим словом
Примиренья и прощенья,
Я везде в страданьях мира
Вижу облик заблужденья.
 
Заблуждаясь, люди гибнут;
Заблуждаясь, братьев губят;
Ради новых заблуждений
Ряд былых кумиров рубят.
 
Нам в дали веков минувших
Видны дым костров и пламя,
А над ними — по ошибке —
Вековечной правды знамя,
 
И безмозглые старухи
На костер, где сожигают
Им неведомую ересь,
Груды хворосту бросают.
 
Но и ныне точно так же
Проповедник «заблуждений»
Или сам в огне сгорает:
Погибает от гонений, —
 
Иль, победу одержавши,
На костры врагов возводит
И при зареве их ярком
Все же в полном мраке бродит.
 
И под гнетом этих зрелищ
Миру целому объятья
Я б хотел открыть и крикнуть:
«Жалко Гуса, люди-братья!»
 
VI

Но пропал мой громкий голос,
Что ни день — слабеют силы,
И мне кажется порою —
Близок путь мой до могилы.
 
Я брожу теперь по свету
И хочу найти скорее,
Где тот витязь, пылкий сердцем,
Кто бы был меня сильнее,
 
У кого б в светлице пышной
Молодая дума зрела
И, созрев на счастье мира,
В мир могла бы выйти смело.
 
Я бы витязю такому,
Если б встретиться случилось,
Отдал все свое наследье,
Все, что только сохранилось
 
Из жемчужин драгоценных,
Что служили украшеньем
Для моей угасшей думы;
И потом бы со смиреньем,
 
Обессиленный невзгодой,
Я ушел от жизни-битвы,
Чтобы петь над думой мертвой
Поминальные молитвы.

Всего стихотворений: 17