|
||
|
|
Русские поэты •
Биографии •
Стихи по темам
Случайное стихотворение • Случайная цитата Рейтинг русских поэтов • Рейтинг стихотворений Переводы русских поэтов на другие языки |
|
Русская поэзия >> Фёдор Алексеевич Червинский Фёдор Алексеевич Червинский (1864-1918) Все стихотворения Фёдора Червинского на одной странице Белая ночь Белая ночь, словно призрак, плывет над пустынной столицей; Дремлет Нева голубая; дворцы величавые спят; Реют тревожные сны и влетают в дома вереницей… Тихо из нор выползает и крадется бледный разврат. В эти мгновения черные немощен дух омраченный, Чуткое сердце пылает от старых открывшихся ран, Зорька не блещет в грядущем — и видишь яснее, смущенный, Ложь улыбавшихся грёз и надежд легкокрылых обман. О, зажигай же свой факел, ты, утра лучистого гений! Звонкою песней разлейся, в таинственный сумрак души Влей молодую отвагу — и пламя тревожных сомнений, Белою ночью рожденных, дыханьем своим потуши… «Северный вестник» № 9, 1890 * * * В больнице сумрачной всю ночь Я просидел без сна над ним. Дрожит пред утром золотым Седая мгла — и мчится прочь. В последний раз в тоске немой Над ним склонился я; больной Уж угасал — и перед ним Виденья смутные, как дым, Все плыли, плыли — и покой Глубокий, ясный и немой Вдруг оковал его черты… И вышел я из духоты Больницы. Улыбался сад, Едва проснувшийся от сна, Одетый в блещущий наряд; Весна — могучая весна — Там ликовала и цвела; Она деревья убрала В благоуханный изумруд, В прозрачный яхонт — небосклон. «Весна!» — бормочет старый клён, «Весна!» — мне иволги поют — И тает скорбь в душе моей, Как снег под радугой лучей, И исчезает без следа. Напрасно бледный образ твой, Мой друг, обиженный судьбой, Я, пламенея от стыда, Стараюсь вызвать — далека, Как вьюги зимние, тоска… 1892 В Венеции Будут мне грезиться многие годы Узких каналов зеленые воды, Мрамор твоих почерневших дворцов, Тихого Лидо пески золотые, Теплого моря валы голубые, Белые крылья его парусов… Будут мне грезиться многие годы В серых туманах отчизны моей Старой темницы подземные своды Рядом с волшебным дворцом палачей, Песни вечерние в гондолах сонных Под светозарным покровом небес, Куполы храмов, в водах отраженных, Мачт отдаленных желтеющий лес… Многие годы, о, многие годы, В серых туманах отчизны скорбя, Буду я жаждать, как узник — свободы, Снова увидеть тебя… 1893 В Вероне (Из путевых эскизов)
...Вот он, угрюмый, почерневший дом;
Здесь жил когда-то гордый Капулетти.
Там - наверху - три темные окошка
Над узенькою лентою балкона...
То комната Джульетты. А сюда,
Вот в этот сад, - преданье говорит, -
По вечерам, когда спала Верона
И воды Эча месяц серебрил,
Плывя в лазури неба многозвездной, -
Сюда Ромео юный приходил
И поднимался к милому окну.
Она к нему склонялася - и тихо
Во мгле звучали робкие признанья.
А там - за цепью сумрачных домов -
Ее могила... Пусть всё это сказка, -
Ты, гордая действительность, давно
Не зажигала сладкого волненья...
Над мраморного урной я стоял,
И чудилось - передо мной вставала
Тень кроткая избранницы Ромео,
Тревожная вставала - и звала...
И слышались мне звуки слов забытых,
Печальные, как жалоба...
"Уж если,
Signore, кто в Верону попадет, -
Сейчас сюда, к гробнице. А и то:
Быть может, здесь, под этой урной, нет
Джульетты Капулетти, да и вряд ли
Жила она на свете..."
И несносно
Забормотал упрямый чичероне,
Что есть у них, в Вероне, и дворцы,
И монументы пышные - не то что
Простая, одинокая могила...<1893> * * * В дни битв, сомнений и печали, Мерцая радужными красками, Немую скорбь своими ласками Нам звуки сладкие смягчали. Но говорили мы, мятежные: "Зачем вы льетесь, песни нежные, В дни битв, сомнений и печали? Перед грозой и соловей Не свищет в сумраке ветвей". Промчались годы чередою - И вас уж нет, стихи певучие; Иные слышим мы созвучия - Они отравлены тоскою. И говорим мы, утомленные: "О, эти стоны монотонные! Хоть бы один порыв могучий, Чтоб песен пламенный поток Грозой властительных созвучий В нас силы юные зажег! А вы - вы нам в сердца не проситесь, - Бесплодным вихрем вы проноситесь И, как падучая звезда, Блеснув, затмитесь без следа". <1889> В Помпее (Из путевых эскизов) Вот он, мертвый город. По руинам пыльным Бродят жадно взоры. Жутко... Мысль немеет... Воскресают тени сумрачные; веет От домов пустынных холодом могильным. Мы идем гурьбою; с чичероне рядом Англичанка - с книжкой, с недовольным взглядом, С желтыми кудрями, строгою осанкой, С зонтиком и мопсом; а за англичанкой Тучных два монаха с алыми губами, С темными, как вишни, влажными глазами, Развлекаясь чинно тихим разговором, Созерцают форум благосклонным взором. Нет, скорее к морю! Лучше одиноко Завтра поброжу здесь, вызывая тени... Вот уж и ворота, серые ступени, Узкая дорожка - и уж видит око, Как смеются, пенясь, голубые воды, Как в ответ смеются блещущие своды Радостного неба... В золотом загаре, Улыбаясь морю, спит Кастелламаре, А направо - слабо различают взоры - За пустыней влаги, тихой и прозрачной, Радостный Неаполь, зелень рощ и горы, И усталый мститель, сам Везувий мрачный... Спит он, но всё ближе грозные мгновенья: Отдохнет он, старый, - из могучей груди Рев глухой раздастся... Миг один смятенья - И застынут в лаве пестрые селенья, Где беспечно ныне копошатся люди... Гаснет день лучистый. Песен слышны звуки... Я присел на камень. На песчаном склоне, Разметав широко бронзовые руки, Полуобнаженный, дремлет ладзарони, Дремлет, сладко нежась да на солнце млея... Что ему Везувий! Что ему Помпея!.. <1894> * * * Даль изумрудных лугов золотит, умирая, закат. Ближе беззвездная ночь. Как очарованный, сад Дремлет под ризой тумана седой. Словно толпа привидений, Прошлого робкие тени Тихо встают предо мной. В сердце, как звезды в лазури, вспыхнули сладкие муки. Песен и скорбных, и нежных рождаются стройные звуки; Детство сияет в лучах предо мной И зажигает печаль и волненье, — Но не прошу я забвенья Чуткой душой. Муки иные я знаю; как ночи отчизны угрюмы, Веют тяжелыми крыльями черные думы. Тени друзей, побежденных в борьбе С жадным недугом, встают предо мною. Смерть, улыбаясь, рукой костяною Манит к себе. Гаснут, как алые зори, сиявшие радугой грезы; Песни под вихрем тоски вянут, как ранние розы; Сумрак в грядущем чернеет немой, В сердце — гроза неотступных сомнений… Смерти таинственный гений, Дай мне, как братьям погибшим, покой! 1889 Две доли В громозвучных стихах изливал он свои
Грубой черни незримые муки,
К человечеству, полный великой любви,
Простирал он восторженно руки;
Всех погрязших, как в тине, в нужде роковой,
Чуждых страсти высокой и мысли живой,
Созерцал он презрительным оком...
И увенчан был славой, и признан толпой
Вдохновенным бойцом и пророком.
В душной комнате бледный мерцает ночник,
В смутном страхе больной гонит призраки прочь,
И, не в силах смертельной тоски превозмочь,
С замирающим стоном к подушке приник
А над ним головой утомленной поник
За него исстрадавшийся друг.
Все бессонные ночи сидел он с больным
И горячим и чутким участьем своим
Усмирял непокорный недуг.
И шептал он, что день долгожданный блеснет:
Посветлеет в глазах, грудь вольнее вздохнет,
Жизнь опять улыбнется - и вызовет их
На святую борьбу за других -
Без восторженных слов,
Без лавровых венков,
В незаметной толпе незаметных бойцов...<1891> * * * Деревья дремлют недвижимо В лучах заката золотого… О, сколько их, теней былого, В вечерний час проходит мимо! И ты со мною, друг мой дальний, С пытливым взглядом глаз лучистых, С улыбкой строгой и печальной И прелестью порывов чистых… Года летят — мечты бледнеют, Летят, дыханьем смерти веют На пламя вдохновенных дум, И покоряют юный ум, И чуткой властвуют душою, — И ты сливаешься с толпою… Так своенравная волна Вздымается над бездной синей И мчится влажною пустыней, Отваги радостной полна. Но масса вод немых сильна: Последний стон — и пеной белой Вдруг рассыпается она, Сливаясь с ширью онемелой. 1890 * * * Еще в душе твой образ не угас; В мгновенья редких встреч сиянье темных глаз Мою волнует кровь. Но о любви твоей, о, друг далекий мой, Не грежу я в ночи с тревогой и тоской: Мне не нужна твоя любовь. Ты в царстве дум моих сияешь предо мной Такой чарующей и чистой красотой, Какой ты наяву не блещешь никогда. Я создал образ твой — и так люблю его, Как суеверие любит божество, Далекое, как бледная звезда. Свиданий я не жду. Я не хочу разбить Созданья грез моих и в сердце потушить Так ярко вспыхнувший огонь. И ты их не ищи — и хрупкий идол мой, Сверкающий нездешней красотой, Рукою дерзкою не тронь. 1889 Жалобы чинары Надо мной чинара молодая Тихо ропщет, листьями сверкая: Были дни — я видела кругом Дикий лес, разросшийся венцом Под горой, цветущей и кудрявой; Там — за лесом — Бештау пятиглавый, А вдали, в час утра золотой, Чутко внемля рокот соловьиный, Различала снежные вершины На пустыне неба голубой. Пролетели радужные годы — Меркнет власть подавленной природы; Гул нестройный дерзких голосов Заглушает гимны соловьев; Там, где сестры высились, — как змеи, Пробегают желтые аллеи; Мой убор — цветущий мой убор — Запылен; проснусь ли я с зарею — Не видать залитых ею гор: Мрачный дом темнеет предо мною… Не видать, как ризою седой, Улыбаясь, вечер благовонный Одевает даль пустыни сонной И летит за ночкой голубой. Омрачись ты, неба свод лазурный! Взвейтесь, вихри, вереницей бурной И меня умчите на простор! Пусть умру я, соловьям внимая, Там, где зорька, по утру вставая, Золотит вершины милых гор… 1888 Жемчужная роса I Гроза пустыни, бич кровавый Своих врагов — недоброй славой Гремел Муса. За шейхом вслед Всегда покорною толпою Рвались сыны пустыни к бою Для кровью купленных побед — И, сея трепет пораженья Средь окровавленных полей, Они несли опустошенье В уединенные селения — И не щадили ни детей, Ни жен, ни старцев… Дни бежали. Давно Муса вкушал покой, Но злые вести долетали До шейха грозного порой… * * * Давно хотел с Мусой суровым Кериб сразиться — час настал, Когда себя злодейством новым Шейх ненасытный запятнал… Кериб жил там, где в мгле туманной Берит, раскинувшись, белел У волн морских, — но славой бранной Он дальше родины гремел. Кериб был грек — и, неуклонно Храня завет своих отцов, Свой грозный меч поднять законно Всегда за слабых был готов. Позорной робости не зная, Он клялся мстить, не уставая, Священным пламенем объят — И в бой за ним рвались, пылая, Ряды египетских солдат. Одно порой его смущало: Он покидал свое дитя… Цветущей юностью блестя, Она так мирно расцветала, Но становился все мрачней Лучистый взгляд ее очей… * * * — Не плачь, дитя! Твои молитвы Меня спасут. Из грозной битвы Я выйду цел и невредим. Пред ненавистным всем Мусою Я не поникну головою И в бой вступлю открыто с ним. Чего бояться? Силой духа Мы не уступим. Верь мне, глухо Таится ненависть к нему В моих войсках — пора настала, Чтоб сила грозная восстала И новый свет рассеял тьму. — Отец, когда же я дрожала Пред битвой? Пусть Муса могуч — Тебе бояться не пристало… Ведь не боится ж солнце туч! О, если б силою открытой Вы с ним померились! Но он Иною силой одарен, Неотразимой, ядовитой, — Змеиной хитростью; врага Обманет он лукавым планом… — Но в битве места нет обманам. Голубка, ты мне дорога, Дороже жизни; в бой неравный Я не вступил бы! Если ж я Паду в сраженье смертью славной — То воля Бога, — не моя… Не за себя я жажду мщенья! Я тех защитой осеню, Чьи одинокие селенья Он предал жадному огню, Кого лишил он крова, хлеба… Что б ни грозило впереди — Я исполняю волю Неба. Ну, что ж, дитя?.. — Ты прав, иди… И с нежных щек сбежали краски. Как первый снег она бледна… — Зачем же грустны эти глазки, Зачем?.. Он ждал обычной ласки — И улыбнулася она… И задрожавшими устами Прильнула к милому челу… Уже за дальними горами В немую сумрачную мглу Плыла заря. Была объята Молчаньем сонная земля. В лучах пурпурного заката Дремали влажные поля. Мрачна, как траур погребальный, Спускалась ночь… — Пора, мой друг!.. Спеша из рощи в дом свой дальний, Они сошли на спящий луг… * * * — Коня! — Взвился арабский конь — И замер в воздухе. Мгновенье — Вздрогнув всем телом, без движенья, Остановился он. Огонь Сверкал в глазах и расширялись, Пылая, ноздри… Пробил час: Войска отхлынуть порывались В пески пустынь… В последний раз Отец над дочерью склонился. Она молчала — и без слов Он поцелуем с ней простился, Спокойно — важен и суров. За ней к другой он обратился — К старухе-матери. Она Тверда, спокойно-холодна, На сына-воина смотрела. В глазах ее гроза горела — И тихо молвила она: — Смотри ж, как Небу, как святыне, Будь верен мести. За Мусой Гонись стрелой в пески пустыни — И разразись над ним грозой. Живьем возьми его. Отмщая, Ты милосердие забудь; Вонзай кинжал, не поспешая, В его трепещущую грудь. Пусть, застывая, дольше бьется В нем сердце. Смерти не зови. Пусть он клубком от мук свернется И, издыхая, захлебнется В своей отравленной крови… Теперь прощай. Иди. — За мною! И вот для мести и борьбы Вооруженною толпою Рванулись грозные рабы… Гул утихал. За рощей сонной Они исчезли. Скоро ночь… Как ландыш, солнцем опаленный, Поникла плачущая дочь… — Зачем рыдать? Святое дело Он совершит. Он смотрит смело На ненавистного Мусу. Он скоро сонм врагов погубит — И вновь вернувшись, приголубит Свою Жемчужную Росу… И внучку дряхлая ласкала С любовью грустной и немой, И шелк кудрей перебирала Своей морщинистой рукой… — Останься здесь пока… Я ужин Поставлю… Станет ночь темней — Вернись и ты, и ляг скорей… Тебе сегодня отдых нужен… Она вернулася домой — И замерла пред образами Без слез, с померкшими глазами, С неизъяснимою тоской… Теперь она не мщенья жаждет… Пред кем ей скорбь свою скрывать? Теперь волнуется и страждет За сына любящая мать… Луна яснела, разгоралась И озарила небеса… Но долго, долго оставалась Одна Жемчужная Роса; Она в молчании глядела В благоуханный мрак ночной… Луна-волшебница одела Ее сребристой пеленой, Зефир дышал в лицо ей, страстно Лаская шелк ее кудрей, И так была она прекрасна, Что ночь теряла перед ней… * * * …Над окровавленной пустыней Взошла печальная луна. С высот заоблачных она Казалась кроткою богиней, Принесшей с грустью на челе, Благословенный мир земле… Утих шум битвы. Пораженный Бежал Муса. Кериб за ним Гнался с толпой вооруженной — И полумертвый, истомленный Муса захвачен был живым. Толпой безмолвной окруженный Он на песке лежал — и был Спокоен. На врагов сурово Взглянув, он не сказал ни слова — И очи мрачные закрыл, Чтоб их не видеть. Знак условный Был подан. Поднят был Муса, — Но грозный меч не поднялся Над головой; Кериб безмолвный Длил торжество. И кликнул он Раба и отдал повеленье — И был к Керибу подведен Верблюд… Свершалась кара мщенья… Великий шейх привязан был К хвосту верблюда. Встрепенулся Отряд Кериба — и рванулся Вслед за верблюдом. Мрак царил Не раз над знойными песками. Не раз, торжественно горя, Всходила пышная заря, — Кериб с безмолвными рабами С коней усталых не вставал И влек Мусу. Уж различал Взор оживленный в мгле туманной И очерк скал, и бездну вод, — И вот у пристани желанной Был кончен медленный поход. И у повисшей над волнами Скалы, Кериб усталый встал И молвил так: «Расправьтесь сами Вы с этим псом, чтоб сам он клял Свои злодейства, издыхая. Его разденьте донага, Пусть каждый, жалости не зная, Бичует гнусного врага, — Чтоб тело в язвах пламенело, Чтоб кровь лилась ручья быстрей, — Пока рука не ослабела, Пока его собачье тело Не отделилось от костей… А там — своею головою Пусть он расплатится со мною За злодеяния свои». Свершалось грозное веленье — Муса повержен был в крови. Рабы пришли в изнеможенье И, отдыхая, на мгновенье Его оставили. В тиши Его дыханье раздавалось, Но грудь слабее поднималась… Казалось тело отделялось От улетающей души… И вдруг, покинутый бессильем, С нечеловеческим усильем Рванулся он — и со скалы Упал в чернеющие волны… Шумя под серой дымкой мглы, Как будто дум тревожных полны, Вздымаясь с ропотом глухим Они сомкнулися над ним… Дивясь, сказал Кериб: «Собаке — Собачья смерть» — и наземь лег, И прилегли при данном знаке Рабы забыться от тревог… * * * Бежали дни — и злые вести Промчались в воздухе грозой: Что для кровавой жатвы мести Муса из глубины морской Спасен Аллахом; что волнами Он на песок был принесен И там укрылся меж камнями От глаз людей; что долго он Морскими гадами питался; Что укрепившись, выбрав мглу Ненастной ночи, он взобрался На ту пустынную скалу, Где кровь его текла ручьями; Что там, над темными водами Костями матери Муса Мстить истязателям клялся. II Во мгле ночной, тревоги полны, Едва сребримые луной, Вздымались сумрачные волны, Белея пеною седой, — И с смутным гулом упадали, Разбиты силой роковой, И, беспокойные, стонали, Как обессиленный больной. Но за шумящими водами, Край небосклона озаря, Сияя первыми лучами, Уже рождалася заря. Часы бежали. Смолкло море. Слабея, замер гром вдали, — И на серебряном просторе Уже белели корабли. Лазурь морскую рассекая, Бесшумный челн летел стрелой Туда, где искрами сверкая, Желтел песок береговой. И мчались беглые мгновенья, И легкий челн в песок впился, И, выйдя на берег, Муса Аллаху слал благодаренья За то, что в бездну бурных вод Не унесен он был волнами, Когда, стемнев, небесный свод Пылал мгновенными огнями, И, вторя буре, дальний гром Гремел в безмолвии ночном. * * * Уже лучами пробужденный От сонных чар — Берит шумел И блеском утра озаренный Толпою праздничной пестрел. Желаньем пламенным объятый Найти врага, Муса бродил В толпе, на толки тароватой, И каждый звук молвы крылатой С сокрытой жадностью ловил. И слышит он в бесплодной злости, Что там, где стелются снега, Белеют брошенные кости Непобедимого врага. Что пал Кериб в стране далекой За угнетаемых друзей, Оплакан горестью глубокой Семьи и родины своей… Поникнув хмуро головою, Молчал Муса — и вдруг смущен Нежданно думою иною, В волненье жгучем слышит он, Что дочь Кериба молодая, Былою прелестью блистая, Одна теперь, как ночь грустна, Как утро раннее бледна… И вспыхнул взгляд Мусы мгновенно От бури дум, но их наплыв Он скрыл и, очи опустив, Побрел безмолвно и смиренно Из волн народа… Дочь так дочь — Но мести дольше ждать невмочь. * * * Слетев с лазури, душной мглою На стихший Бейрут ночь легла. Над омраченною землею Луна свой факел не зажгла — И звезд серебряные очи В огне трепещущих лучей Не разогнали тени ночи Над далью дремлющих полей… Покинув сумрак рощи сонной, К Бериту полз Муса змеей, Закрытый чуткою травой, Над ним заботливо склоненной… Вот стены города, а вот И дом, немой и усыпленный, Где дочь врага его живет С душою, скорбью уязвленной… Дом заперт, лишь одно окно На улицу отворено. Кругом ни звука. Бейрут дремлет. Ни сторожей, ни часовых. Чу!.. Чей-то крик… И злость объемлет Мусу — склонясь, он жадно внемлет, Но замирая, шум затих… Пора! И змеем извиваясь, То выпрямляясь, то сгибаясь, В окно неслышно вполз Муса. Пред ним, раскинувшись небрежно, Усыплена и безмятежна, Лежит Жемчужная Роса. Свет серебристый разливая, Лампадка теплится над ней, Сияньем бледным озаряя И мрамор плеч, и шелк кудрей. На нежных щечках рдеют розы, А над головкой молодой Витают радужные грезы, Спугнув печальных мыслей рой. И так уста дышали страстно, И так румянец щек горел, Так вся была она прекрасна, Что сам Муса оцепенел, — И вспыхнул взор мгновенной страстью, Но, проклиная знойный пыл, Он — покорен иною властью — Его томленье заглушил. Воскресли думы роковые… Как тигр, он крался к ней ползком — И вмиг прижал уста немые Непроницаемым холстом. И в тишине глубокой ночи Раздался стон. Блеснув грозой, Раскрылись пламенные очи. Взгляд изумленный и немой Застыл на шейхе. Но мгновенье — Она — недвижна и бледна — В его руках, — и с жертвой мщенья Спрыгнул он с низкого окна. * * * Чернея в мгле, в траве прибрежной Был скрыт челнок. Валы пред ним, Блистая пеной белоснежной, Вздымались с ропотом глухим… Туда Муса неслышно крался, Одетый дымкою ночной. Пришел — и раб пред ним поднялся, Вооруженный и немой. Напрасно жертва трепетала И билась! Миг — и легкий челн Ее увлек в даль серых волн… А между тем уже вставала Заря из сумрака морей В венце мерцающих лучей… * * * Дни шли. Покинув быстрый челн, Муса, усталости не зная, Сошел с лазури бурных волн В пустыню знойного Синая… Когда ж сверкнул лучей венец На небосклоне оживленном — Он на верблюде утомленном Достиг залива наконец, И той скалы окровавленной, Откуда, жаждой мщенья полн, Позорной казни обреченный Упал он в бездну темных волн. * * * …И вызвал он своих рабов, — И вот — туда, где плещут воды У диких скал — на грозный зов Стеклись подвластные народы… Объяты ужасом немым, Они столпились перед ним… И молвил он: — Сыны пустыни! Здесь был истерзан ваш Муса. Кериба нет. Ответит ныне За все Жемчужная Роса. Рука моя не содрогнется — Пусть знают все, как должно мстить: Пусть кровь ее с моей сольется, Чтоб пламя мести потушить. Он смолк. Глаза его сверкали; В них были гнев и торжество. Рабы невольно трепетали Перед спокойствием его. Он подал знак — и раб безмолвный Подвел Жемчужную Росу. И взор мольбы и страха полный На непреклонного Мусу Она, бледнея, устремила, И уж уста полуоткрыла, — Но, встретив мрачный взгляд его, В бессилье голову склонила — И не сказала ничего. И он сорвал с нее одежды… Погас последний луч надежды В ее померкнувших очах… Все стало ясно ей… И страх В ней словно замер… Жажда жизни, И боль по брошенной отчизне, И стыд, и злость на палачей, Все жгло нещадно сердце ей, И бесполезные усилья Разбились — и истомлена, В сознанье горького бессилья, Упала, бледная, она Без чувств на камень… Смутный шепот, Переходя в открытый ропот, Пронесся по рядам рабов… Но — непреклонен и суров — Великий шейх, сверкнув очами, Взглянул на них — и меж рабами, На миг единый смущена, Вновь воцарилась тишина. И вновь веленье прогремело — И пред взволнованной толпой Раб поднял мраморное тело Над окровавленной скалой. Раскрылись длинные ресницы, Блеснули чудные глаза, Как вспышка беглая зарницы, Как мимолетная гроза. И взгляд огня и скорби полный На шейхе сумрачном застыл… И вздрогнули народа волны, И замер сам Муса безмолвный — И бич невольно опустил… Зажглось ли в нем опять волненье Пред самовластной красотой, Заговорило ль сожаленье. Но — неподвижный и немой, Глазами жертву пожирая, Остановился он, пылая… Но поборол себя Муса, — И душный воздух разрезая, Змеей над жертвой бич взвился. Но Бог избавил волей властной Ее от казни палача, — И глухо пал на труп безгласный Удар грозившего бича… И вздрогнул злобою объятый Муса — грозою вспыхнул взор… Она мертва… О, день проклятый! Не грянул жданный час расплаты… Она мертва… Позор, позор!.. И мук отчаяния полный, Горя от злобы и стыда — С проклятьем ринулся он в волны, Чтоб не вернуться никогда… * * * Рабы, исполнены смущенья, Молчали… Шли и шли мгновенья — И над Жемчужною Росой Простой обряд они свершили, И бледный труп похоронили У скал над бездною морской… * * * И ходит чудное преданье: Лишь ночь сойдет с своих высот, И всюду мирное молчанье И сон волшебный разольет, Лишь только месяц, выплывая, Спугнет таинственную мглу — Летит, белея, тень немая На одинокую скалу. В молчанье чутком ночи душной Она блуждает над скалой, — И, головой своей воздушной Склонясь над плещущей водой, Она глядит, глядит безмолвно На серебрящиеся волны, — Как будто ищет там следов Врага, погибшего в пучине… Когда ж за сумраком пустыни, Из-за темнеющих песков, Польется робкое сиянье Стыдливо брезжащих лучей — Она при первом их мерцанье Опять летит, в немом молчанье, К гробнице каменной своей… «Живописное обозрение» № 27-28, 1885 * * * За ночью мчится ночь, за днем тревожный день Летит бессменной чередою, — И нет тебя со мной… Но образ твой, как тень, Как скорбь моей любви, везде, всегда со мною. Я светлый день молю: сиянием лучей Затми ты блеск его, своей тревогой шумной Ты бурю заглуши в больной душе моей, Волнение любви, бесплодной и безумной!.. И ночи я молюсь; пусть мрачный траур твой Охватит черной мглой волшебное виденье… Но скорбь горит во мне, бежит меня покой, Прекрасный образ твой не меркнет предо мной, И мира нет душе, и мукам нет забвенья!.. 1885 * * * Зеленой ризою то блещущей, то мрачной
Безбрежная легла громада тяжких вод.
Над нею — синевой глубокой и прозрачной
Горит пустынный небосвод.
Разрезывая грудь смирившегося моря,
В тумане утреннем, полетом с чайкой споря,
Скользит угрюмый пароход.
Но тают впереди дрожащие туманы,
За ними — там, куда не проникает взор,
Цветут желанные неведомые страны:
От века молчаливых гор
Чалмами снежными венчанные вершины,
Селенья пестрые, веселые долины,
Пустыни сумрачный простор.
И верится мечте пленительной и странной,
Что вечно светел там бессмертный лик весны
И красотою все сияет первозданной;
Что как немые глубины
Полуденных небес, как дремлющие воды,
Там все обвеяно дыханием свободы
И нерушимой тишины.1898 Из старой тетради 1
Словно сказочная фея,
Вешней прелестью цветя,
Ты меня околдовала,
Темнокудрое дитя.
Ты властительной улыбкой,
Словно зорькой золотой,
Вмиг рассеиваешь сумрак
Дум, обвеянных тоской.
Если звезды глаз лучистых
Лаской робкою блеснут, -
В сердце песни, словно розы,
И сияют, и цветут.
Если ты мрачна, как небо,
Опаленное грозой, -
Так звучат они печально,
Как пустынных вод прибой...
Если смерть затмит нежданно
Тихий свет любимых глаз, -
Лебединой песней встречу
Я разлуки вечной час...
2
Нас ревнует небо: мы сойтись хотели
В парке благовонном, у морской лазури,
Вдруг по стеклам окон капли зашумели,
Возрастал и крепнул гневный ропот бури;
Дрогнул воздух душный; гибкою вершиной,
Застонав, склонились бледные березы,
Замер отдаленный рокот соловьиный,
И к траве поникли плачущие розы...
<1890> * * * Из мирной тишины Украйны отдаленной Домчался до меня нежданный ваш привет — И ожил предо мной ряд улетевших лет, И снова я лечу мечтою оживленной Туда, где небеса прозрачней и нежней, Где дремлют хутора, белея за ветвями Развесистых дубов и гордых тополей, Где степи кажутся зелеными морями, Где ночью синею под звездными лучами Так сладко плачет соловей… Вы помните, как мы, резвящиеся дети, Стрелой носилися по рощам и лугам? Но и тогда уже сулили много в свете Торжественных побед мерцающим глазам. Промчались вихрем дни — и чудно расцвели вы; Уж мне не целовать опущенных ресниц. Уже у ваших ног, остры и говорливы, Поклонники жужжат, а пестрый рой девиц, Блистательный успех сердечно проклиная, Лукаво шепчутся, от зависти сгорая… А я — давно я рвусь на благодатный юг, Но здесь, в краю снегов, идут бесплодно годы… А для меня там все: и вы, мой юный друг, И прелесть юная полуденной природы. Но я уже ловлю рождающийся свет В ненастном сумраке, лежащем предо мною, — И сердцу верится, что знойною весною Мы с вами вспомним вновь проказы детских лет… 1890 * * * Из темной зелени задумчивого сада Доносится ко мне беспечный смех детей, Летит ко мне в окно душистая прохлада И песня слышится из сумрака ветвей… О, если б из оков мертвящего недуга Мне вырваться туда, где мягкой пеленой Раскинулся ковер синеющего луга Над мирно дремлющей излучистой рекой!.. Там ивы грустные сплетаются ветвями Над бледным серебром журчащих тихо вод, И в светлой бездне их дрожит небесный свод, Сверкающий лазурью и огнями… 1885 * * * К твоим ногам, как дождь цветов, Созвучья стройные стихов Неслышно падают и блещут, Как розы, свежей красотой, — И юноши перед тобой И замирают, и трепещут… А ты, как вечер голубой Благоухающего мая, Спокойна; чуткою душой Мечты заветные лаская, С улыбкой внемлешь ты словам, Воспламененным робкой страстью… Покорена иною властью, Душа твоя далеко… там, Где бродит он — как ночь, печальный — Под солнцем юга… Дышит зной; Белея пеною хрустальной Гудит пустынных вод прибой; Как яхонт, блещущий огнями, Сверкает небо… Чудный день!.. Но, мрачный, бродит он, как тень, — И мчится властными мечтами На милый север… 1888 * * * Как душит эта жизнь, спокойная, тупая, Среди откормленных счастливых добряков! Бессильно гаснет мысль, на миг один мерцая Миражем радужным — и, словно застывая, Бездеятелен ум… А этот рой слепцов Так весел! Словно там — за этою стеною Их мелочных забот нет мук, борьбы и зла, Как будто никогда живительной грозою Любовь и ненависть их сердца не зажгла И не звала в тот мир, где гибнут, проклиная, В тот мир тревожных дум и вечного труда, Где не горит, бесстрастный взгляд лаская, Довольства мирного звезда. 1889 Листки из дневника 1
Могучим зноем выжженные нивы,
Цепь длинная желтеющих холмов,
Засохшей речки мутные извивы
Меж глинистых и тонких берегов,
Ряд ветхих изб деревни погорелой, -
Унылый вид. Недвижим онемелый
И душный воздух. Влаги ждут поля, -
Не веешь ты, о небосклон, грозою...
И голод, голод властвует тобою,
О бедная, родимая земля!
Умолкни, песня, светлой красотою
Рожденная! Замри, о скорбь моя, -
Ты рождена бесплотною мечтою;
Усни, вражда, - мы все одна семья.
Иная скорбь, иные нужны песни...
2
Прохлада влажная спугнула душный зной.
Над зеленью садов, над сумрачной Невой,
Над стройным рядом зданий онемелых
Ночь бледная на крыльях реет белых.
На тихом кладбище брожу задумчив я.
Заброшена могил печальная семья...
И здесь витаешь ты, угрюмый дух забвенья!
Иду, и чудится - надгробная трава
Мне шепчет жалобно "забытые слова"...
Давно развеял их бесплодный вихрь сомненья,
Нас, хилых скептиков, давно не ждут они,
И жизнь нам кажется досадною ошибкой,
И молча мы бредем с брезгливою улыбкой,
Без грез, без ропота, в загадочной тени...
Где силы юные? Кто с верою живой
"Забытые слова" освободит из плена?..
Напрасно ждет борцов пустынная арена...<1892> На взморье Меркнут радужные краски Улетающего дня, Как обманчивые сказки Грез, исполненных огня. Над серебряною бездной Задремавших чутко вод Стелет полог свой беззвездный Величавый небосвод. О, померкни, призрак ложный Страсти, веющей тоской. Погрузись, мой дух тревожный, В сон безгрезный и немой... <1890> * * * Над городом немым пустынный диск луны Плывет под облачною дымкой. В туманном сумраке незримо реют сны, Влетая в окна невидимкой, Тревожные, мучительные сны. И всё, что, в памяти оставив бледный след, Покоилось в тени забвенья При резком шуме дня, - все раны прежних лет И все угасшие сомненья Умчавшихся, давно забытых лет, - Всё воскресает вновь, и в грозный час ночной, Укором дух мой омрачая, В неясных образах проходит предо мной Вся юность, праздно прожитая, - Вся молодость проходит предо мной. И просыпаюсь я, еще обвеян сном, Объятый скорбью покаянной, Я зарыдать готов. Но слышен за окном Знакомый шум; встает туманный Дождливый день за плачущим окном. Неслышно, медленно плывет со всех сторон Забот обычных рой тревожный. Умчался в бездну сон, - и кажется мне он Мечтой ненужною и ложной, Докучным бредом кажется мне он. <1897> * * * Не знаю отчего - вы странно близки мне. Я не люблю вас, нет, но встречам рад нежданны! Там, в парке дремлющем, под пологом туманным Осенних вечеров, в пустынной тишине. Сиянье вешнее в глазах своих лазурных Вы мне приносите и вешнее тепло; Смотрю и слушаю. Грядущее светло, И дальше, и слабей гроза сомнений бурных. Так узник жадно ждет, свинцовой мглой томим, Чтоб кто-нибудь вошел под каменные своды, - Пусть он не принесет оплаканной свободы, Но яркий свет дневной ворвется вслед за ним. <1894> * * * Не надо мне ни встреч нежданных Во мгле аллей благоуханных, Ни обаяньем полных слов, Ни взглядов долгих и стыдливых, Ни мимолетных ласк - пугливых, Как тени трепетные снов. Твой образ - грез моих созданье; Не умирает обаянье, Пока в их царстве я живу. О, в этом царстве ты такою Сияешь чистой красотою, Какой не блещешь наяву. <1892> * * * О, бойся лунных вечеров С их тенью, тишью и мерцаньем, Они томят своим дыханьем, Они загадочным молчаньем Так много говорят без слов… О, бойся лунных вечеров. Их чарами завороженный Ты бродишь, словно опьяненный; Все ярче дерзкие мечты; И, полный радости тревожной, Ты веришь грезе невозможной; Надежду, что казалась ложной, Опять, слепец, ласкаешь ты. Кругом все так необычайно Все так обманчиво и тайно; В пустынной глубине аллей, Над далью дремлющей поляны, Плывут, как призраки, туманы, Скользит пугливый сонм теней. Чуть ветерок дохнет украдкой — Сильней отравой дышат сладкой Деревья, травы и цветы. Все дерзновеннее мечты. Будя забытые волненья, Рождая смутные стремленья, Из мглы оплаканных годов Встают лучистые виденья… О, бойся лунных вечеров. 1896 Памяти друга День угасал. Туманные вершины Окрестных гор темнели и темнели. У их подножья — песни соловьиной Печальные дрожали трели. И голоса веселые смолкали, И блеск зари туманы застилали, И плакали душистые цветы… День угасал — с ним угасал и ты. И ты угас — и долго мы рыдали. Безумные, себя жалели мы И для себя твой дух, тоскуя, звали В преступный мир ничтожества и тьмы, Ненужных жертв, ненужного страданья… Казалось, слышал ты бесплодные рыданья, И губы бледные смеялись над толпой. За часом час бежал незримою чредой, Промчался день, над свежею могилой Свершен обряд торжественно-унылый… Один я, а кругом — молитвенный покой. И рад я за тебя, что в этот миг священный У гроба твоего, страдалец незабвенный, Нет ни дешевых слез завистливых друзей, Ни лицемерием отравленных речей, Ни радужных венков, ни возгласов ненужных. Все тихо. Старый клен склонился над тобой, Роняя перлы слез жемчужных С листков, обрызганных росой. Молитву тихую лепечет лес кудрявый, И, весь залитый отблеском лучей, Небесный свод пустынно-величавый Молчит — и словно внемлет ей. 1889 * * * Пестрел цветами влажный луг, Была пора весенних гроз — И мчался я на знойный юг, В отчизну вечных роз. И мчался я на знойный юг, Надежды ложные кляня, И образ твой, мой дальний друг, Преследовал меня. Забыться жаждал я от мук, От мук невыплаканных слез, — И мчался я на знойный юг, В отчизну вечных роз. 1889 * * * Помню я — у моря голубого Я бродил, с тревогой и печалью, — А оно сверкало влажной далью Под лучами солнца золотого И, белея пеной серебристой, Пело мне про радужные годы — Годы детства, счастья и свободы И любви доверчивой и чистой… Под его напевы замирали В чутком сердце струны злой печали… Помню я — больной и утомленный Встретил я, дитя, твой взгляд лучистый — И в душе мгновенно оживленной Ярко вспыхнул образ детства чистый… Золотые годы предо мною Проносились пестрою чредою… Грезы счастья, призрачные муки Робкой страсти, вспыхнувшей впервые, И признаний трепетные звуки… Вечера и ночи голубые… Старый сад с беседкою тенистой… Все напомнил этот взгляд лучистый… И дрожа чуть слышно, замирали В чутком сердце струны злой печали… 1888 Поэту Нет, не нужно нам радужных красок твоих.
Нас не тронет твой пышный, изнеженный стих!
Пусть простые и чуткие песни твои
Дышат пламенем скорби и чистой любви, -
Мы откликнемся дружно на них.
Много звуков в отзывчивом сердце твоем
Тайно зреет в тиши,
Много звуков простых и согретых огнем
Наболевшей души.
Не ряди, охлаждаясь, их в пестрый наряд,
Вынь из сердца - и брось их усталым борцам, -
И подаст тебе руку измученный брат,
И ударят они по сердцам.<1889> * * * Померк горячий день. Широкой пеленой Повис седой туман над медленной рекой, Едва сребримой звездными огнями. Разрезывая гладь журчащих тихо вод, Как чайка белая скользит наш пароход, Охваченный дрожащими тенями. Как жаждал видеть я таинственный простор Серебряной реки и дальний очерк гор, И вечный небосклон, горящий синевою! Но не дрожит душа восторгом молодым, Надежды робкие развеяны, как дым, Как стая облаков, испуганных грозою. И в город сумрачный летят мечты мои, Где муки я таил обманутой любви, Любви, не знающей забвенья, Где спят мои друзья на кладбище глухом, Где под грозой борьбы с ничтожеством и злом Рождались черные сомненья. 1890 * * * Прекрасна ночь далекого Кавказа! С жемчужной диадемой на челе, Сияет гордо искрами алмаза Седой Казбек в полупрозрачной мгле. И полно все, куда ни взглянет око, Таинственной и строгой тишины, — Лишь долетит порою издалека Чуть слышный стон проснувшейся волны. Но эта ночь не веет зноем юга И не дарит дыханьем сладким роз, И путника, как страстная подруга, Не опьянит горячей лаской грёз. Ты так прекрасна! Звезды голубые В твоих глазах мерцают и горят, — Но холоден загадочный твой взгляд, Как южных гор вершины снеговые. О, ты властна улыбкой молодой Будить в душе обманчивые грёзы — Но мощной страсти пламенные грозы Ты не зажжешь холодной красотой. 1889 * * * Рождались звезды, зорька догорала, Умолкло море, роща задремала. От знойных грез кружилась голова. Немая ночь меня околдовала, Я говорил безумные слова. Я был измучен долгим ожиданьем, И ты пришла, и я молчать не мог... Не верь, дитя, ни взглядам, ни признаньям! Сожжет своим дыханьем Моя любовь твой розовый венок. <1898> * * * Светлого искусства светлые созданья Властвуют, как встарь, отзывчивой душой — Но растет, растет порыв негодованья, — Не до песен нежных, созданных мечтой. Шире зло раскидывает сети, Торжествуя, властвуя, губя, — И бессильно плачем мы, как дети. Как рабы, дрожим мы за себя. На порыв возвышенный и страстный Мы глядим с улыбкой безучастной — Он оков железных не сорвет. В серой мгле, безмолвны и унылы, Мы бредем и гибнут, гибнут силы Под цепями мелочных забот. Или все, о чем мечтали страстно, Погибая, тысячи борцов, — Лишь мираж, сиявший им напрасно, За безбрежным саваном песков?.. 1890 * * * Словно сказочная фея, Вешней прелестью цветя, Ты меня околдовала, Темнокудрое дитя. Ты властительной улыбкой, Словно зорькой золотой, Вмиг рассеиваешь сумрак Дум, обвеянных тоской. Если звезды глаз лучистых Лаской робкою блеснут, — В сердце песни, словно розы, И сияют, и цветут. Если ты мрачна, как небо, Опаленное грозой, — Так звучат они печально, Как пустынных вод прибой… Если смерть затмит нежданно Тихий свет любимых глаз, — Лебединой песней встречу Я разлуки вечной час… 1889 * * * Смеется ль денница, Алея за чащей лесною, Твой образ, царица, Сияет, как встарь, предо мною. К волнам ли певучим, Спешу я, измученный зноем, С томлением жгучим Слежу я за шумным прибоем. И в лепете нежном Серебряных вод, — замирая, В волненье мятежном, Я слышу твой голос, родная… 1889 * * * Смолкла тревога дневная. Назойливый говор затих. Звезды и сны сыплет вечер с лазоревых крыльев своих. Всё о тебе мои думы, чуть спустится сумрак немой. Я одинок, далека ты... Помню: прощаясь с тобой, Долго смотрел я в твои голубые глаза; В сердце рождалась и гасла, и снова рождалась гроза. Нежность ли тайная в них? Смущенье ль пред взором моим? Ложь или правда? То таял, как жертвенный дым, Страх непонятный, то снова тревога росла, Снова сгущалась ненастная мгла... Кто ты? Беспечный ребенок, взволнованный страстью моей? Новое ль жгучее чувство, вспыхнув, сильней и сильней Овладевает тобою и вся ты подвластна ему? Кто ты? Скажи и рассей ненавистную тьму. Ярче, тревожней сомненья. Всё безнадежней тоска. Я одинок, как бывало, ты - далека, далека. <1897> * * * Снова жажду блеснуть я мишурным венком Из осмеянных мною же призрачных грез; Вновь бегу я за ложным, изменчивым сном, Вновь я жажду и песен, и страсти, и слез… Помнишь? Вечер прозрачно-седой, Словно призрак туманный, летел над землей, Вея кротким теплом; Серебрился ковер изумрудной травы… Под дрожащим и влажным узором листвы Мы в саду задремавшем сидели вдвоем… И шептал тебе речи несвязные я, И ласкал тебя взглядом, и жаждал, и ждал, Чтобы взор твой ответным огнем заблистал; А в душе просыпалась сомнении змея… И не знал я — любовь говорила во мне, Та любовь, что сжигает всю душу грозой, — Или вечер душистый, в немой тишине Пролетавший над сонной землей… 1888 * * * Струится дождь, но югом веет От омрачившихся небес; Под влажной ризой темный лес, Благоухая, зеленеет, И ветер, дышащий весной И напоенный ароматом, Сады, облитые закатом, Ласкает теплою волной… О, если б ты могла со мною Бежать в лазурный мрак аллей, Где под пахучею листвою Уже защелкал соловей, — Чтоб знойным счастьем насладиться Признаний, дышащих огнем… Но ты боишься простудиться Под несмолкающим дождем!.. 1887 Тамара Восточное предание Под синим блеском пламенного неба, За грозными зубчатыми стенами, Баку белеет, древняя столица Поклонников священного огня. Недвижим воздух. Не промчится ветер, Повеяв тихо ласковой прохладой, Не донесется радостная песня Из мертвой дали выжженных полей. Десятки дней могучий Нур-Эддин, Властитель персов, осаждает город; Спугнув на миг могильное молчанье, Как грохот колесниц, гремит порою Могучий выстрел вражеского стана, — И дым седой, как облако, летает Над городом дрожащим и немым. Жестокий голод с жаждой смертоносной, Опустошая бедную столицу, Покорные, тирану рабски служат. По накаленным плитам площадей, Едва влача ослабленные ноги, Голодный люд бредет к руинам храма. Язык засохший прилипает к небу, У пламени горящей ярко нефти Молитвы шепчут мертвенные губы, — Не внемлет им божественное солнце… И не смолкают пушки Нур-Эддина; Зловещий гул несется по земле — И падает с разбитой головою Жрец, преклоненный на ступенях храма… Резьба дворцов разметана во прах, И рушатся трепещущие стены Высоких башен, раненых смертельно… И не смолкают пушки Нур-Эддина… От страха обезумевший, народ Бросается к молящимся жрецам… «Сдадимся, сдадимся!» Но он непреклонен, Великий Хирван; Он смотрит бесстрастно на воинов, бледных От голода, страха и ран. «Сдадимся, сдадимся!» — как гул многострунный, Как дальний раскат грозовой, Проносятся клики — Хирван непреклонен, И знак подаст он рукой, И молвит с печальным и строгим укором: — Внимай, маловерный народ! Я долго молился — и бог лучезарный Обет вдохновляющий шлет: Лишь только растают седые туманы, И, пламенем чистым горя, Над грешной землею, запятнанной кровью, Блеснет молодая заря, — В истоме предсмертной застонет от ран Отверженный небом тиран! Он смолк — и, залитая блеском полудня, Прекрасна, как небо тропических стран, Тамара приблизилась к храму. И молвит Великий Хирван: — Ты видишь, разрушен наш город священный; Ты жаждешь ли мщенья за братьев своих? Отдашь ли, не дрогнув смущенной душою, И жизнь, и невинность за них? Иди же к Эддину. Пусть он, ослепленный Лучами твоей красоты, Умрет под кинжалом — и в песнях народных, Избранница, будешь бессмертною ты… «Иди, иди!» — несутся звуки… Она трепещущие руки Простерла с клятвою немой… Давно во мгле ночей свинцовых Ей снилась родина — в оковах, Молящей, жалкою рабой… Она спасет ее! Пусть мука Кровавой казни впереди — Давно, давно ей слышны звуки Призыва властного: «Иди!» На черных крыльях мчится ночь седая; Витают сны над сумрачной землей. Руины слабо озаряя, Луна светильник золотой Зажгла в лазури омраченной. Молчанье царствует кругом, — Лишь волны бьют о берег сонный, Сверкая влажным серебром… В туманной мгле, как привиденье, Одна Тамара с жаждой мщенья И с тайной робостью в груди… Скорей на подвиг многотрудный! Не замирает голос чудный В душе отзывчивой: «Иди!» Уже теней посеребренных Редеет сумрачная мгла; Кругом в полях окровавленных Белеют мертвые тела. Вот искаженные от муки Черты застывшего лица… Ядром оторванные руки Окоченевшего бойца… Чу!.. Слабый стон!.. В крови, во прахе, Еще дыша, они лежат… Встают, встают! В смертельном страхе Она отпрянула назад… Нет, это бред воображенья… В глазах темно… В висках, в груди Стучит… И вновь из отдаленья Ей голос слышится: «Иди!» Редеет мгла; бледнеют тени… Скорей, скорей! Она придет; Склонив дрожащие колени, Она во прах пред ним падет; Она, как гибкая лиана, Его, ласкаясь, обовьет — И поцелуем обожжет Уста надменные тирана. Когда ж в объятьях огневых, Под ризою теней ночных, Яд страсти выпьет он, блаженством опьяненный, И, сладкой негой утомленный, На миг забудется, — она не даст заснуть; Она вонзит кинжал рукою непреклонной В его пылающую грудь… Вот лагерь вражеский, над ним Струится синеватый дым. Чу! Слышны варварские звуки! Чу! Хриплый крик… Идут, идут!.. Как, смерть уже? О стыд! О муки! А долг? А мщенье?.. Чьи-то руки Ее хватают и влекут… На пурпуре подушек благовонных Под тканями прозрачных покрывал Лежит Эддин. У ног его — лениво, Среди цветов и зелени душистой, Раскинулись наложницы… И трели Журчащей зурны, звуки мандолины И лепет струн певучей чианузи Сливаются в созвучные аккорды. А под жужжанье музыки, сверкая Одеждами и взглядами, на шелке Узорчатых ковров, при блеске нефти, Пылающей в светильниках массивных, Рабыни пляшут, стройные, как пальмы; И Нур-Эддин забылся в сладких грезах. И видит он — бесшумно по коврам К нему подходит женщина. Как лотос, Уста ее прекрасные алеют, И, как лучи рассвета золотого, Рассыпались сверкающие нити Ее волос на знойный мрамор плеч. Уже она дыханьем ароматным Касается чела его; уже Он чувствует, как пламенные губы К его губам прильнули, как истома И сладкий трепет тело оковали… И вдруг замолк аккорд, затихла пляска, — И Нур-Эддин очнулся от дремоты. И видит он: пред ним склонился воин, А рядом с ним… Не сонное ль виденье Преследует его и наяву? С ним девушка, с пурпурными губами И смугло-бледным ликом; и горят Глаза ее, как черные алмазы, И упадают кудри золотые На мрамор плеч, едва прикрытых тканью. Она дрожала и с мольбою робкой Одно твердила имя: «Нур-Эддин…» И он велел оставить их вдвоем. Она молчала. Шелковые стрелы Ее ресниц не открывали глаз: Ей страшно видеть этого тирана С тяжелым взглядом, с жилистою шеей, С лицом, изрытым иглами морщин И омраченным гордостью и злобой… — Молю тебя, могучий, о приюте; Из города бежала я в ночи. Возьми меня: рабой твоей я буду, Покорною и трепетной рабой. — Дитя, приблизься! Ты дрожишь? Не бойся! О, что за голос, ласковый и чудный, Как пенье волн! И подняла Тамара Глаза свои, не доверяя слуху… Так вот тиран, замучивший отчизну, От крови жертв невинных опьяненный!.. Он добр и молод. Темные глаза Так мягко смотрят. Светлая улыбка Блуждает на алеющих устах — А бледное, высокое чело Озарено какой-то важной думой И светится величьем неземным. — Дитя, не бойся! Я жесток для тех, Кто непокорен. Подойди ко мне, Смягчи свой взгляд испуганный, холодный… Чего ты просишь? Говори, не бойся! — Я уж сказала — быть твоей рабой. — Да, ты моя. Мне образ твой явился В дремоте смутной. Праведное небо Вдохнуло жизнь в бесплотное виденье. Ты так прекрасна! Я ценою жизни Готов купить любовь твою, дитя! Ценою жизни! О, как это слово Отозвалось в душе ее смятенной: Или цари, как вещие пророки, Грядущее пронизывают взглядом? Как бьется сердце! Взгляд горит не местью, А вспыхнувшей любовью… «Кто в тебя Вдохнул такую силу? Отчего Твой детский взгляд томит меня и нежит?» — Склони же слух к моленью моему: Мой город гибнет; смерть там рыщет всюду. Освободи его; уйди с войсками От стен его израненных священных, — И буду я навек твоей рабой, И я пойду… И голос оборвался… Какой грозою вспыхнул взгляд Эддина, Как омрачилось светлое чело! — Безумная! Мне месть дороже страсти. Твой город осужден: сам мощный Брахм Спасти его от гибели не в силах… И вновь она дрожит под вихрем дум… Она должна убить его… Пускай Сожжется сердце — родина воскреснет. А силы гаснут! Взгляд горит не местью, А пламенем властительной любви! — Забудь мой гнев и горе по отчизне: Столкнула нас могучая судьба. Созвездием сияют наши жизни На небесах, прекрасная раба. О, будь моей! К чему пустые пени? Ты хороша — и я тебя люблю. Смотри: как раб, я преклонил колени; Как раб я взгляд твой солнечный ловлю. О, что за муки! Сердце трепетало, Как голубь, пойманный ловцом. Уже зарею знойной в нем Любовь преступная пылала… А он у ног ее! Могущественный шах, Как робкий юноша, упал пред ней во прах И молит, и зовет к блаженству наслажденья… И, полная глубокого волненья, С горящим взглядом, мертвенно-бледна, Бессильная, к нему склонилася она… Ночь умчалась за даль золотистых лугов, За утесы туманных стремнин… На узорном шитье дагестанских ковров Сном блаженным окован Эддин. В многоцветной палатке царит тишина… Под туманною ризой волшебного сна Видит он, что Тамара в объятиях с ним, Что желанья в ней вспыхнули вновь, Что опять осенит их блаженством ночным Золотая любовь… А Тамара не знает спокойного сна… В легкотканных одеждах, как мрамор, бледна, Над властителем сердца склонилась она: «Не проснется он больше!» Но длинный кинжал, Как тростник, в ослабевшей руке задрожал. «Помоги, помоги, божество, Прямо в сердце вонзить мне его!» Гаснут силы! Нет, лучше измена и стыд, И карающей совести муки! Как поднять на него эти слабые руки? Ведь на них еще пламя лобзаний горит! Беззащитный, он грезит теперь о любви: Миг — и будет он бледным, холодным, в крови, И укором блеснет застывающий взор… Лучше вечные муки, и вечный позор!.. Но опять неотступным виденьем встает В сердце, полном безумной любовью, Город храмов священных… голодный народ, Жрец, облитый дымящейся кровью… Рабство, казни, позор впереди… Чу! Опять этот голос: «Иди!» И над ложем блаженства и мирного сна, Холодея, склонилась она, И блеснул в полумгле беспощадный кинжал И бесшумно вонзился в горячую грудь… Ни движенья, ни стона… Эддин не дышал. И, не в силах на труп коченевший взглянуть, Разрывая одежды, с безумным лицом Выбегает Тамара из стана врагов… А за ней и движенье, и пушечный гром, И военные клики бойцов. Не слышит их Эддин. И пронеслись грозой Зловещие слова: «Убит наш шах могучий!» Как птицы робкие, испуганные тучей — Рассеялись враги беспомощной толпой… Отчизна спасена! На площади широкой Не умолкает шум… «Убит тиран жестокий, Победоносный Нур-Эддин!» И вдруг — по всем устам пронесся звук один: «Тамара!» И она, бессильная от муки, В лохмотьях и в крови явилась пред толпой… И всколыхнулася, как море пред грозой, Ликующая чернь — и к ней простерлись руки… «Отчизна спасена!» «Тамара говорит!» Пронесся тихий гул — и мертвое молчанье Царит на площади… — Царь персов мной убит. Рассеялись враги, окончились страданья. Я долг исполнила: отчизна спасена — И жизнь моя теперь народу не нужная. И вновь сверкнул кинжал, еще алевший кровью — И сердце, полное великою любовью, Не бьется… Как платан, поверженный грозой, Как лотос, холодом нахлынувшим убитый, Тамара падает на каменные плиты Пред неподвижною толпой… Пролетали года легкокрылой чредой — И в властительной песне поэта Имя вещей Тамары, как луч золотой Золотого рассвета, Озарило весь мир… И примчали его К безграничным водам океана, К синей бездне небес, где царит божество За серебряной ризой тумана, И туда, где под снегом, исполнены дум, Чутко дремлют вершины седые, — И в нагие пустыни, где жгучий самум Поднимает пески золотые. Тени минувшего На мотив А. Мюссе Вот наш заглохший пруд, луною посребренный, И золотой песок, и желтые холмы, И ты, косматый лес, нахмуренный и сонный... Здесь часто с ней бродили мы! Что шаг, то всё сильней меня объемлет трепет... Вот старый мшистый дуб, свидетель дальних лет... О, он узнал меня - и листьев робкий лепет Мне шлет таинственный привет. О время властное! Лучистые виденья Мгновенной юности от нас ты в бездну мчишь, Но, сжалившись, росой холодного забвенья Цветов увядших не кропишь. Теперь... пусть сонмы туч гремят над головою - Былого из души не вырвать никому; Как голубь трепетный, застигнутый грозою, Всем существом я льну к нему... <1893> * * * Тяжелый, душный зной...
И, опустив беспомощные крылья,
Застыл корабль над бездной голубой,
Изнемогая от бессилья.
Ты немощен, как он, дух омраченный мой,
И дуновенья бурь могучих
Напрасно жаждешь ты... И властвует тобой
Томленье тяжкое, как мертвенный покой
Пустыней этих вод певучих.<1890> * * * Усталый раб, я захотел свободы, И из твоих, любимая, оков Я мчусь туда, где льнут, ласкаясь, воды К граниту скал и к золоту песков. И знаю: там, под небосклоном знойным, На берегах полуденных морей, — Усталый раб — я сердцем беспокойным Вновь захочу, вновь запрошу цепей… 1893 * * * Южное небо и солнце!.. Под ризой дрожащей тумана Море гудит предо мною и блещет пустынной лазурью. Пенятся желтые волны и, сыпля жемчужные брызги, Лижут уступы скалы. На ней я стою одиноко. Взор оживленный пронзает лазурь убегающей дали. Там — снеговые вершины сияют в бездонном эфире, Там — паруса, словно чайки, белеют в раздолье широком, Тут, у песчаного берега, дремлет рыбак одинокий В жгучем сиянии солнца, склонясь над лепечущей влагой. Полною грудью дышу я. Сомненья бледнеют и гаснут. Ближе и ближе мгновенья, когда за туманною дымкой Образ волшебный померкнет — и вновь я воскресну душою… 1889 * * * Я не забуду их, украинских ночей, Благоухающих, серебряных и нежных, Когда в прозрачной мгле таинственных аллей Под звуки робкие ласкающих речей Вся замирала ты от бури чувств мятежных. На дальнем севере, в вечерней тишине, Мне будут грезится волшебные мгновенья, И в сумрачной душе, проснется вдохновенье И увлечет меня к родимой стороне. Послушная мечта таинственною властью Все снова вызовет, что улетело вдаль И сердце вспыхнет вновь такой могучей страстью, Что в ней сгорит гнетущая печаль. 1887 Всего стихотворений: 44 Количество обращений к поэту: 5894 |
||
|
|
russian-poetry.ru@yandex.ru | |
Русская поэзия | ||