Мария Андреевна Пожарова (1884-1959)

Все стихотворения Марии Пожаровой на одной странице

- Оглавление -

Мне снилось: в лазурном храме
Лазурная роза цветет.
Меж бледно-сквозными столпами
Немолчный повис водомет.

В синеющем водном дыме
Одна я стояла во сне.
Любимое, горькое имя
Звучало, рыдало во мне.

Мой взор безвольно вторгался
В игру лучей и теней:
Там гроб ледяной качался
Под зыбкий шорох цепей.

И призрак на льдяном ложе
Из тихой мглы голубой
Кивал мне – так странно схожий
Со мной, с моею душой.

И струи рыдали, шептали,
И голос пел во крови:
«Ты в храме любви и печали,
У гроба твоей любви.

Живой, в гробовом томленьи,
Неметь и сгорать суждено,
И ей не дано утоленья,
И смерти ей не дано».

Дрожат золотые туманы
И сердце в рассветных лучах…
Мой вереск, мой вереск медвяный
На диких, безлюдных холмах!

Струящимся шелком цветенья
Покрыл ты пустынный мой путь,
Чтоб в горьком блаженстве забвенья
К тебе мимолетно прильнуть.

Ты грезишь, воздушно качаясь,
В душистой, как мед, тишине,
И сон мой, тобой расцвечаясь,
По зыбкой плывет пелене.

Дышу я тобою, тобою,
Склоняюсь и плачу без слов…
И слезы смешались с росою
И розовым блеском цветов.

В тихом тереме светлица
Вся цветами убрана.
Златоперая Жар-Птица
Распевает у окна.

Зеленеющие сетки
Над крыльцом развесил хмель.
Льнут к столбам узорным ветки,
Кроет стены повитель.

Там, весною, в час полдневный,
С красным солнышком в ладу,
Нежнокудрая царевна
Бродит в ласковом саду.

Лес темнеет за оградой,
В небеса ушли поля…
И томленьем и усладой
Дышит вешняя земля.

Там с царевной, синей ночью,
Дружно месяц говорит.
Сходит с облака воочью
Ясный витязь Световит.

Сходит с облака, смеется,
На цветы кропит росу…
Песня жаркая несется
В зачарованном лесу.

Но молчит печальный терем,
И кругом блуждает тьма,
Лишь завоет белым зверем
В поле вьюжная зима.

Бездыханно смотрит в стекла
Обнаженных веток тень.
На ковре из листьев блеклых
Спит царевна ночь и день.

Мчатся тучи вереницей,
Вьюга буйная гудит.
Стынет в облачной гробнице
Вешний витязь Световит. 

Баг­ря­ное небо тем­ней и без­мер­ней…
Что ранит мне серд­це? Не свет ли ве­чер­ний,
Але­ю­щий туск­ло во мгле,
Как жгу­чие капли под иг­ла­ми тер­ний
На скорб­ном Хри­сто­вом челе?
О, свет неот­врат­ный, за­жжен­ный над нами!
Смя­тен­ную душу за­теп­ли ог­ня­ми
И к смерт­ной тоске при­го­товь…
Не так ли ты рде­ешь над теми по­ля­ми,
Где льет­ся без­вин­ная кровь?
Мне чу­дят­ся стоны и ярые клики,
И лат­ник кры­ла­тый, гонец тем­но­ли­кий,
Со­шед­ший небес­ной тро­пой
От крыл его к пад­шим стру­ит­ся ве­ли­кий,
Стру­ит­ся по­след­ний покой.
О, свет пред­за­кат­ный, баг­ря­ное пламя!
Нам всем, раз­лу­чен­ным с род­ны­ми бой­ца­ми,
Так душно в своей ти­шине…
Да­ле­кие бра­тья, зачем мы не с вами
В бо­ре­ньях, в дыму и огне?
Нет мысли боль­нее, нет муки без­мер­ней!
…А тучи — как уголь, и кро­вью ве­чер­ней
Пу­стын­но горит вы­со­та.
И снят­ся мне, снят­ся под иг­ла­ми тер­ний
Скор­бя­щие очи Хри­ста! 

У крутых берегов, на вершине холмов,
Собираются духи полей и лесов
И весенних потоков радостно-буйных:
Сестры-Водяницы в кудрях зеленоструйных,
Дед-Кустовик, лепетун-шелестун,
Заячий Царь, длинноухий скакун,
Чудище болотное мохнатое
И долинное Диво крылатое
С глазками васильковыми,
С крыльями мотыльковыми.

Солнечный луч распылался костром
Слепительно-жгучим.
По глади озерной, в молчанье лесном,
К небесным кручам,
К обители Бога,
Тянется световая дорога.

По этой дороге, легка и ясна,
Идет нежнокудрая дева-Весна.
Над ней звонкогласые птицы,
В руках ее — полные кошницы…

«Светлая странница, много ль несешь,
Много ль несешь, за что отдаешь?»
«Радость несу и лесную красу!
Шорох ветвей тиховейных,
Золото тучек лилейных,
Чащи душистой усладную тьму,
Свист соловьиный, цветы и зарю….
Тех, кого люблю, — даром одарю,
Даром одарю, ничего не возьму!»

Разбиваясь об утесы, мчится пенистый прибой
В грот морского чародея, в царство сказки водяной.

Там заклятие безвластно, там витает колдовство…
Все таинственно-прекрасно и обманчиво-мертво.

Как открытая гробница — мшистой арки глубина.
В ней песков изборожденных золотая пелена.

Фантастические глыбы. Стон и бешенство валов.
Прихотливые изгибы нависающих зубцов.

И, средь отблесков мерцанья, дрожь изменчивых теней,
Черно-синих и тягучих, словно цепь сплетенных змей…

Если хочешь ведать тайны, жгучим сном упиться въявь,
В час лазурный новолунья свой челнок сюда направь.

Пусть чешуйчатые волны, в искрах лунного огня,
Зашипят, смятенья полны, негодуя и стеня;

И, грозясь из диких впадин, пусть, не зная торжества, 
Хищный Страх, бессильно-жаден, шепчет смутные слова.

Заглуши его угрозы! Непреклонный, смело жди! —
Неразгаданные грезы улыбнутся впереди.

Что-то дрогнет в полумраке… что-то вспыхнет, как алмаз…
Ты уловишь на мгновенье льдистый блеск зовущих глаз,

Чей-то смех прозрачно-нежный донесется — и замрет,
Кто-то грудью белоснежной на поверхности мелькнет,

И, охваченная страстью, влюблена, упоена, —
Засверкает, заиграет набежавшая волна

И оденет в брызги пены, в златоцветную фату,
Выплывающей сирены неживую красоту…

Колдуют вещуньи ели,
Дремотно поет родник.
Из черной смолистой щели.
Вздыхая, глядит Дупловик.

До пояса вылез, хмурый
И землю метет бородой.
Свистит в кулак темно-бурый,
Глаза протирает росой.

Ползут из-за плеч Дупленята,
Вприскочку на кочку, на пень,
От них, при луне рогатой,
Прыгучая вьется тень.

Из чащи идет Светлоглазка —
Ясна, как в ручье волна.
Из крыл стрекозиных повязка,
Из тонких трав — пелена.

«Что бродишь, как дух бездомный?
Ко мне заберись в дупло:
Теплынь в хоромине темной, —
Твой взор лучится светло!»

Смеется в ответ Светлоглазка:
«Не мне уют и теплынь!
Мой взор — как синяя сказка,
Для сказки сумрак покинь!»

Кряхтит Дупловик косматый
И землю метет бородой…
Защелкал рукой узловатой,
Глаза протирает росой. 

Церковь Св. Духа в Переславле-Залесском

У церковной ограды, на зеленой башенке,
Кружится по ветру, тускло-окрашенный,
Маленький, выцветший ангел жестяной
С венчиком лучистым, с тонкою трубой.
Краски поблекли, осыпалось золото,
Маленький ангел дрожит от холода.
 
Древними валами тесно-опоясанный,
Город осенний тоскливо задремал.
Полночь-печальница в дымчатой рясе,
Как бледная монахиня, поднялась на вал.
Строгим лунным ликом приникла к земле,
Главы монастырские считает во мгле…
 
В сумраке ветреном кружится послушно
На зубчатой башенке ангел жестяной.
А мимо проходит сторож с колотушкой
И трясет устало косматой бородой.
Слышит каждый домик, каждая лачужка,
Как стучит, стучит ночная колотушка!
 
Домики дощатые тянутся рядами —
По три окошка во имя Святой Троицы.
Сторож двадцать лет проходит здесь ночами,
Двадцать лет вздыхает у церковной звонницы.
Тот же поворот, канава и горушка…
Стучит колотушка, стучит колотушка.
 
Ангелок озяб, и дрогнет сторож сонный,
И бредет вдоль сада к облетевшим липам…
Ангелок дрожит и, тускло озаренный,
Жалуется, жалуется еле слышным скрипом:
Крылышки заржавели, сломана верхушка…
Стучит колотушка, стучит колотушка!

Даль­ний пла­мень лес­но­го по­жа­ра,
В небе — солн­це, несу­щее смерть:
Неот­врат­но, сле­пи­тель­но-яро
Крас­ным оком гля­дя­щая твердь!

К нищим избам пол­зет ли­хо­ле­тье…
Что ты мо­жешь? Сми­рись и молчи.
Слов­но пле­тью, яз­вя­щею пле­тью,
Грудь зем­ную ис­сек­ли лучи.

От со­жжен­ной из­му­чен­ной груди
Запах тле­нья и терп­кая гарь…
И, скор­бя, при­ни­ка­ют к ней люди:
Серый па­харь, пас­тух и ко­сарь.

Мать-зем­ля! Оро­сить ли сле­за­ми
Или кро­вью тебя на­по­ить?
И ка­ки­ми сло­ва­ми, моль­ба­ми,
Непо­мер­ную муку из­быть?..

И ве­ща­ет им стран­ник убо­гий,
У ча­сов­ни сла­гая суму,
Что ар­хан­гел, гу­бя­щий и стро­гий,
К нам нис­по­слан в гре­хов­ную тьму.

Меч его оза­ря­ет по­жа­ром
Недра диких, глу­хих де­ре­вень,
А в дес­ни­це пы­ла­ю­щим шаром
Солн­це, солн­це не мерк­нет весь день.

Лазурь еще светла и алостью прощальной
Пушистые снега мерцают на заре,
А ночь уже идет дорогою хрустальной,
Вся в голубых тенях и в звездном серебре.
Застыли облака. Белея в белой нише,
Покоится луна бесстрастным божеством.
О, ночь! Моя печаль загадочней и тише,
Мне сладко быть одной в безмолвии лесном.
Алмазный, снежный сон… Обвеянная тайной
Расширилась душа, покорная мечте,
И тянется в простор зовущий и бескрайный,
К непознанным мирам, к предвечной красоте. 
Мне сладко быть одной, о призрак снежнокрылый,
Исполненная чар, недышащая ночь!
Как будто от земли безвластной и унылой
В заоблачную даль я уплываю прочь…
Как будто я средь звезд, в лазури небосклона,
Где вспыхнул нежный блеск триады золотой,
И в грудь мою скользят с лучами Ориона
Безгорестная тишь, забвенье и покой. 

Зреют травы благовонные, сладко шепчутся кусты.
Дышат негой опьяненные бледных ландышей цветы.
Разрослись, прозрачно белые, там, где влажен полусвет,
Перезвоны их несмелые шлют таинственный привет.
На крылах, незримо веющих, к ним доносит ветерок
Колокольчиков синеющих серебристый голосок;
А вблизи, в красе застенчивой, одуванчики таят
Свой воздушный, свой изменчивый, облетающий наряд…
Прихожу я в ночь бессонную, чтоб у ландышей спросить,
Как надежду опьяненную вечно чистой сохранить?
Колокольчики желанные, улыбнитесь мне в траве!
Научите, нежно-тканные, как молиться синеве,
Как лазурность беспредельную с робким сердцем сочетать,
Как мне песню колыбельную в детской радости слагать?..
Вы же — призраки сквозистые, в блеске ночи голубой,
Одуванчики пушистые, осребренные луной,
Лишь на миг один согретые вздохом зыбкой красоты,
Словно облаком одетые, светло-дымные цветы! —
Душу, верить вам готовую, на земном ее пути,
Научите ризу новую, ризу ясную найти,
Сбросить ткани обветшалые, омраченные судьбой,
И сменить мечты усталые новой сказочной мечтой.

Золотой паутинкой опутаны мысли…
Красный лучик мелькнул на стенах.
Огоньки, огоньки надо мною повисли!
Вся душа — в золотых огоньках.

Рдеют яхонтом шкалики в сетках узорных,
Расцветился диковинный свод.
Петушки золотые на ножках проворных,
Распевая, ведут хоровод.

Я — в далеком, забытом. Я — снова ребенок.
Нежно-звонок и ясен мой смех.
На груди моей — ландыш, у ног — медвежонок,
В уголке моем — царство утех.

Заиграла шарманка. Скрипит балаганчик,
Вспыхнул синий тюльпанчик в окне.
На крыльце мне болтает сусальный болванчик
Об игрушечной пестрой стране.

Раскрывается книжка. Выходят картинки:
Замарашка, умильный Щелкун…
Зашептались: как будто звенят бисеринки,
Льется жалоба тоненьких струн:

«Все по-старому! Здравствуй! Ведь ты не обидишь, —
Подивишься, поверишь, любя.
Мы твои, но мы умерли… Умерли… Видишь:
Мы смеемся опять для тебя!»

Я гляжу и киваю и обруч бросаю,
Легкий обруч ловлю в вышине.
Разве было иное? Не помню… не знаю.
Я — в игрушечной мудрой стране.

Ах, паяц поскользнулся! Лежит распростертый,
Стынут искры в стеклянных глазах.
Поднялся, завертелся, — раскрашенный, мертвый,
В огоньках, в кружевах, в бубенцах!

Ватный дед, ухмыляясь, мне кажет со свистом
Свой картонный, затейливый бор;
Я, как в сказке пастушка, иду с трубочистом
Поглядеть в златозвездный простор.

Но у черных дверей кто-то кашляет глухо,
Дымный призрак вползает, стеня.
Пряха темная жизни! Старуха-шептуха,
Ты ль опять призываешь меня?

Мать холодной тоски и бескрасочных будней,
Что тебе — в этих нежных лучах?
Не гляди мне в глаза, я хочу непробудней
Утонуть в расцветающих снах.

Не гаси мою радугу сумрачной тенью:
Видишь — сказка прильнула ко мне?
Дай неслышно заплакать в покорном забвеньи
Здесь, в игрушечной мертвой стране.

Ча­ро­дей седой и муд­рый, с бе­ло­струй­ной бо­ро­дой,
Над ца­рев­ной зла­то­куд­рой взве­ял чарой незем­ной.
За­ту­ма­нил, мысли спу­тал, сны при­звал из­да­ле­ка,
В синий плащ ее за­ку­тал и унес за об­ла­ка.
Бес­тре­вож­но и без­гнев­но, слыша тай­ный, вещий зов,
Про­буж­да­ет­ся ца­рев­на средь пло­ву­чих об­ла­ков.
Не испуг у ней во взоре, — све­тел смех ее лица:
Всюду небо — слов­но море, без на­ча­ла, без конца!
Серп луны горит над нею в небы­ва­лой кра­со­те…
И ца­рев­на к ча­ро­дею льнет, по­кор­ная мечте.
Шеп­чет го­ло­сом сви­рель­ным: «Не держи об­рат­ный путь!
Здесь, в про­сто­ре бес­пре­дель­ном, дай на­ве­ки по­то­нуть.
Дай звез­дою са­мо­цвет­ной вспых­нуть в тре­пе­те лучей
Иль в ла­зу­ри пред­рас­свет­ной пеной об­лач­ной раз­вей!
Лучше смер­ти ду­но­ве­нье в синей без­дне я приму, —
Чем бес­кры­лое том­ле­нье в зла­то­вер­хом те­ре­му!»
Но зву­чит ответ на­пев­ный, по вол­нам ла­зур­ных стран:
«Не гне­вись, моя ца­рев­на, на свер­ка­ю­щий обман!
Ты и я и вдаль зо­ву­щий звез­до­окий небо­склон —
Толь­ко бред свет­ло-рас­ту­щий, толь­ко сон, бла­жен­ный сон!
Про­бу­дясь в нево­ле серой, средь мед­ли­тель­ных забот,
Вспо­ми­най с огнем и верой твой вос­тор­жен­ный полет.
Под сне­га­ми, нерас­кры­ты, почки спят, и сты­нет лес, —
Так в душе твоей со­кры­ты все воз­мож­но­сти чудес.
Чтоб в си­я­нье ветке чер­ной вспых­нуть жиз­нью впе­ре­ди —
Солн­це веры чу­до­твор­ной ты зажги в своей груди.
Жди, чтоб пла­мень твой взле­ле­ял све­то­зар­ную лист­ву…
То, что сон тебе на­ве­ял, будет, будет наяву!»

I

В лунном блеске стынут ели, околдованные снами.
Как летят мои качели между темными столбами!
Точно в высь меня уносят чьи-то радостные крылья,
Точно тает, исчезает сумрак прежнего бессилья!
Пусть из рощи льются песни, — я душой им не отвечу:
С дивной песней про свободу мчится ветер мне навстречу!
Пусть, обрызганы росою, грезят розы, иммортели, —
Выше! выше над землею взвейтесь, легкие качели!
Чу! Звезда стрелой упала… Меркнет след ее сиянья.
О, звезда! Я загадала в миг волшебный пожеланья:
Не сули земную ласку, не пророчь о пышной доле, —
Ты властней! — пошли мне сказку, сказку в звездном ореоле!

II

Я в тихую полночь качаюсь,
Качаюсь на легкой доске,
Я к сонным ветвям поднимаюсь,
А звезды глядят вдалеке.
Долины светлы и туманны,
И призрачна зелень берез
Неясные звуки там странны,
Как шорох роняемых слез.
В истоме волшебной и сладкой
Земля отдалась забытью
И нежит, и мучит загадкой
Безгласную душу мою.
Растут непонятные чары,
Полночная тайна растет, —
И в сердце все громче удары,
Все выше свободный полет.
И кто-то несется все ближе,
Но взором его не найти…
И кто-то мне шепчет: «Лети же!
Душой неустанно лети,
И веруй, пока ты летаешь
В глубоком молчаньи чудес,
Что все на земле разгадаешь,
Когда долетишь до небес!»

III

Что будет завтра — я не знаю,
О прошлом я не вспоминаю,
Былой тоски не растравлю;
Сегодня я благословляю,
Надеюсь, верю и люблю!
В моей душе, как звон свирели,
Мечтанья светлые запели,
Смеется молодость во мне.
Несут, несут меня качели
К завороженной вышине!
И звезды светят безмятежно
Огнем росы, упавшей нежно,
С цветов заоблачных полей,
Слезами радости безбрежной,
Слезами ангельских очей!

Колос, колос тихо-веющий!
Где ни взглянешь — васильки:
В щедром блеске нивы зреющей
Синецветы-огоньки!
Лес ветвистый, лес березовый,
Зыбкий шелест на холмах,
Свет пловучий тучки розовой
В белоствольных теремах.
Вы ручьи, ручьи дубравные,
Камышовая свирель,
Вздохи ласковые травные,
Лѵговина-колыбель!
Распахнулись густолистные
Терема навстречу мне,
Птичьи зовы златосвистные
Зазывают в вышине.
Сердце с тучами встречается,
С ветром в зарослях поет,
Утром — пташкой просыпается,
В полдень — маками цветет.
А когда сиянье дремное
Сеют звезды в мир ночной, —
Сердце-корень, сердце темное
Пьет росу земли родной. 

Как ясна в любви душа моя несмелая, —
Словно чаша цветочная, росой осветленная!..
Ночь моя белая, белая,
Радость бессонная!

Высь горит огневыми венками,
Заря не уходит прочь,
И ангелы недвижными крылами
Осеняют белую Ночь.

Неугасные солнечные рубины
Вплелись в ее легкий покров.
Проскользнула в лесные глубины
Сквозь весеннюю пену облаков.

Ты, Ночь, мое сердце качаешь
В колыбели золотой тишины,
Сердце качаешь, роняешь
Зыбко-текучие сны…

Что ты спрашиваешь у неба в своем молчании?
Очи твои — в безгласном бреду.
Отчего ты вся — ожидание?
Белая Ночь, зачем я жду?

Воздух беззвучен и влажен,
Как будто иду я сквозь водные струи…
Чутко прильну к темноствольной сосне,
К старому пню, что в косматой стоит седине:

Из диких расщелин и скважин,
Зеленые эльфы мне вкрадчиво льют поцелуи, —
Лесные свои поцелуи!

Ты, Ночь, мое сердце качаешь
В колыбели золотой тишины
И, неслышно, мне в сердце роняешь
Слезы прозрачной весны…

Вздох утра в твоем дуновении, —
Ангелы зовут тебя обратно.
При тебе — вся жизнь, как видение,
И одна только сказка понятна.
Ты здесь ненадолго, ты здесь на мгновение:
Ангелы зовут тебя обратно.

Из млечной лазури, из туманов изваянный,
Приник твой облик нашептать мне пророчества
О печали белой и о радости нечаянной,
О тихом свете моего одиночества,
О свете моего одиночества…

Слышу, слышу в сердце зов свирели!
Ветерки бегут издалека.
Я дитя, я сяду на качели, —
Взвейся ввысь, крылатая доска!

Хоровод зеленый закружился:
Вьются травы, пляшут подо мной,
И пушком летучим задымился
Одуванчик трепетно-сквозной.

На лесных качелях, легковерных,
Я — пушинок бледная сестра —
В мире трав струящихся и змеиных,
Буду плыть и реять до утра!

Выше, выше качели! В сердце пенье свирели.
В сердце — радость воздушных утех!
Разве в листьях росистых тополей серебристых
Не звучит мне серебряный смех?

Средь ветвей нежноцветных, там, на тучках рассветных,
Зацвели заревые сады:
Жгучей кровью востока, блеском рдяного сока,
Огневые вскипают плоды.

Опьяняют, свисают златозарною кистью,
Там, в лазури, дрожат надо мной…
Только небо и листья! Только небо и листья!
И сама я — как призрак лесной.

Алый пламень впиваю в пышных гроздях рассвета,
Чтоб в грядущем — весь мрак превозмочь,
Алый пламень сливаю с белым блеском привета
Твоего, отходящая Ночь!

Как полна любви душа моя несмелая, —
Словно чаша цветочная, росой отягченная…
Ночь моя белая, белая, белая,
Радость бессонная!

Над растоптанною нивой
Полутьма.
Под безлиственною ивой
Тень холма.
Ветер, ветер буйнокрылый,
Не рыдай!
Тише, тише над могилой
Пролетай.
Смотрят звезды, смотрят тучи
В глубь равнин.
Недвижим, в земле сыпучей
Спит мой сын.
Пеленой туман клубится
По земле…
Хорошо ли, милый, спится
В лунной мгле?
Ты лежишь, омытый кровью,
Тих и прям.
Над твоей высокой бровью
Темный шрам.
На груди твоей солдатской
Алый след…
Пробудись в могиле братской
В день побед! 
Понесись летучей тенью
На врагов,
Чуть заслышишь в отдаленьи
Трубный зов.
Спину тучи белогривой
Оседлай,
Над растоптанною нивой
Пролетай,
Эти плечи не ослабли,
Ты могуч!
И в руках грознее сабли —
Лунный луч.
Бледен, бледен лик разящий!
И в упор
Неотвратный, леденящий
Смотрит взор.
Заклубится, легче дыма,
Звездный стяг,
И с полей земли родимой
Схлынет враг.
И, блаженно-успокоен,
Словно в храм,
В глубь земли сойдешь ты, воин,
К вечным снам. 

Не слышно шагов из темного переулка,
Я одна в моей комнате нелюбимой и тесной.
Пусть расскажет мне старая бабушкина шкатулка
О жизни умершей, о радости неизвестной.
На зеленом бархате вензель золоченый.
Поднимаю крышку — и слушаю чутко:
Начинается вальс… Льется вальс истомленный,
Как будто неживой и призрачно-жуткий.
На мраморном столике бабушкина шкатулка.
На нее гляжу — и раздвинулись стены.
Я в зале с колоннами, блестящей и гулкой,
Отошла от всегдашнего, ускользнула из плена.
Нежный вальс, мертвый вальс в полночной комнате…
Там, внутри, на крышке, потускнелое зеркальце, —
В нем встает былое, тенями повитое…
Где укор звенящий — в звуках ли, в сердце ли?
Как страшно и как сладостно заглянуть в забытое!
Нежный вальс, мертвый вальс в полночной комнате…
И, под звуки мертвые, я жалуюсь бабушке:
«Мне тесно, мне тесно! И печаль моя — душная…»
Улыбается женщина с выцветшей карточки,
Лебедю подобная, блаженно-равнодушная.
Мертвый вальс, нежный плачь о тленной радости…

Дед бо­лот­ный Мо­хо­вик
На бугре седом поник:
Про­плу­тал он день по­го­жий
Средь вет­ви­стых без­до­ро­жий,
На­гло­тал­ся едких смол,
Лоб раз­бил о вра­жий кол,
С дур­нем-Ле­шим раз­бра­нил­ся,
А до­мой-то во­ро­тил­ся, —
За­не­ду­жил, за­сто­нал,
Бо­ро­дой во мхи упал.
Го­ре­мы­ке на под­мо­гу
Со­бра­лись, забив тре­во­гу,
Все лес­ные ле­ту­ны,
Пры­гу­ны и вер­ту­ны,
Стре­ко­ту­ньи, мно­го­нож­ки, —
Пу­чеглаз­ки, длин­но­рож­ки, —
И явил­ся на­пе­ред
Весь ля­гу­ше­чий народ.
Ста­ри­ку слиз­няк зе­ле­ный
Грудь кро­пит росой сту­де­ной;
Лег­ко­кры­лы-мо­тыль­ки,
Зо­ло­тые хо­бот­ки,
Льнут без толку и без ладу
На­ве­вать ему про­хла­ду;
Оза­бо­чен­ный свер­чок
Мятой трет ему висок;
Возле рук его и палки.
Тон­ко­звуч­ные жуж­жал­ки,
Вьют­ся мушки; стре­ко­за
Смот­рит жа­лоб­но в глаза.
Шмель песет навар мед­вя­ный
С кашки соч­ной и ру­мя­ной,
Жук крях­тит — и всех слыш­ней
Хор несмет­ных тру­ба­чей.
От­хо­ди­ли, от­по­и­ли,
В мяг­кой тине от­мо­чи­ли:
«Не ходи в лес­ную сушь,
На пес­ча­ник, в злую глушь.
По­за­быв­ши об осоке
Есть смолу на солн­це­пе­ке;
К хвой­ным иглам не тя­нись,
С плу­том Лешим не во­дись…
Всюду лезть тебе охота!
Раз ты родом из бо­ло­та, —
Оста­вай­ся на буг­рах,
В ка­мы­шо­вых те­ре­мах!» 

Кто пищит? Кто скребет?
За обоями мышата
Пляшут, водят хоровод.
Ох, уж этот мне народ, —
Плутоватый, вороватый!
Взад — вперед, взад — вперед,
Словно водят хоровод.

В доме пусто. Все молчит.
Лишь народишка мышиный
Не знаком с тоской-кручиной.
В норках резво шебаршит,
Пир справляет ночью длинной.

В тесной горенке моей
С вами, мышки, веселей
В пору зимнюю живется…
За окном скрипит сосна,
Белорогая луна
От мороза в тучи жмется.

Позабудь дневную боль,
Усмехнуться приневоль
Губы, сжатые тоскою.
Все прошло, что было встарь, —
А теперь мышиный царь
Правит свадьбу за стеною!

Я спокойна, я одна.
Жизнь без жизни мне дана.
Мыший писк разгонит скуку!
Стало в комнатке темней,
Полночь бродит у дверей,
Мне кладет на сердце руку…
— Мышки, мышки, веселей!

Прильну к роднику полудремному,
Укроюсь в глубь бездорожную!
Ангел ночи к цветам наклоняется
И с крыльев роняет росу.
Мой легкий шаг замедляется,
Впиваю радость тревожную:
И вершинам, и вереску темному
Я сердце, сердце несу!

В стволистой лесной обители
Совершаются в полночь моления, —
И напевы, и вздохи безбольные
Исходят от влажных ветвей.
Струятся запахи смольные
И туманы-священнослужители
В белодымном скользят облачении,
Под блеском небесных свечей.

О, сердце, лесам принесенное
И с ними трепетом слитое!
Ты раскрылось, как чаща цветочная,
И в лунном горишь серебре.
О, сердце мое бессонное,
Росой светозарной омытое,
Ты — жертва, ты жертва полночная
На вещем лесном алтаре.

К сердцу матери-земли в утро пасхальное
Доносятся зови мира нездешнего.
В синеве рассветной ангелы беспечальные
Воздвигли колокольню из облака вешнего.

Легкая колокольня, воздушная, как дым.
В глубине лазурной над простором земным.
Белая колокольня из белых облаков
Внятный только сердцу звон колоколов.

Ангелы небесные,
Духи светоносные,
Славят в синем храме
Чудо из чудес.
И в ущелья тесные
И в долины росные
С первыми лучами
Льется: Он воскрес!

Странница-Весна для земли покинула
Свой терем смарагдовый и сады безбрежные.
Ковры зеленотканные по пути раскинула,
В оврагах взрастила цветы подснежные.

В утро пасхальное чудится ей
Дальний блеск от крыльев небесных звонарей.
Улыбнулась. Очи к небу подняла:
На белой колокольне поют колокола.

Душный вечер сияньем расплавленной меди
Загорелся в высоком окне.
Я гляжу на Мадонну Лоренцо ди Креди
В белой раме на белой стене.

Сколько нежности тонкой в старинной гравюре!
Если к бледному лику прильну, —
Я как будто омоюсь в рассветной лазури
И ночную печаль обману.

Кроткий взор Твой, Мадонна, смиренно-спокоен…
О безумье моем пожалей!
Отошел от меня охраняющий воин,
Строгий ангел младенческих дней.

Я одна. Я подвластна полночному страху
И, тоскуя, победы хочу.
Каждый вечер безмолвно всхожу я на плаху
Улыбаться в лицо палачу.

Слепо кружатся мысли, как в бурю песчинки…
Я его не умею назвать.
Задыхаюсь и гибну в ночном поединке
И для пытки рождаюсь опять.

Чуть потухнет окно, — эта дверь распахнется…
Кто, проклятый, незримо войдет?
О, Мадонна, послушай, — ведь сердце не бьется,
Ведь оно не живет, не живет. 

Отдаваясь этой вещей, говорящей тишине.
Поздней ночью, мирной ночью, цепенею в полусне.
Неустанны, непрерывны и загадочно-призывны,
Волны трепетных минут
В вечность медленно плывут…
Чутко слушаю я ночью, в неподвижном полусне,
Как трепещут крылья смерти, приближаяся ко мне.

Как крыло не затихая, ткани жизни разрывая,
Мерно бьется о крыло…
Внятный сердцу отзвук рая затаила ночь немая
И во мгле ее — светло!

Смерть пронеслась опьяненная,
Смерть обагрила поля.
Жгучей росой напоенная,
Смутно вздыхает земля.

Тучи — как стражи крылатые;
Веет полночная мгла.
Сном непробудным объятые,
Мертвые стынут тела.

В груди немые, бесструнные,
В сумрак невидящих глаз
Просятся отблески лунные,
Шепчут тревожный рассказ…

Там, где серебряно-пенные
Вьются края облаков,
К небу восходят блаженные
Тени почивших борцов.

В бездны воздушно-туманные,
К царству лазурных светил,
Тихо скользят безжеланные,
Тают, как дым от кадил…

Мир вам, в заоблачной ясности,
Вольные сонмы теней!
Мир вам, в познаньи бесстрастности,
В вечном забвеньи скорбей.

Стон про­тяж­ный, гул на­пев­ный на лугу и на хол­мах:
У Ме­те­ли­цы-ца­рев­ны празд­ник в снеж­ных те­ре­мах.
Царь-Мо­роз в ко­роне белой, раз­бро­сав кру­гом лучи.
Сел на пень оле­де­не­лый, как на ложе из парчи.
Вихри буй­ные взви­ва­ют космы дым­ча­тых волос,
Хло­пья влаж­ные стря­ха­ют на мер­ца­ю­щий откос.
Для Сне­гу­рок се­реб­ри­стых в пляс­ке вьют Сне­го­ви­ки
Из цве­тов хру­сталь­но-льди­стых пе­ре­лив­ные венки.
И Ме­тель, кра­са-ца­рев­на, зыб­лет шел­ко­вый по­кров,
И несет­ся свист на­пев­ный, — взма­хи белых ру­ка­вов!
Сквозь узор вет­вей за­сты­лых к ней сколь­зит воз­душ­ный круг
Снеж­но­куд­рых, снеж­но­кры­лых мо­ло­дых ее по­друг.
Девы снеж­ные! Иг­рай­те в блед­но-лун­ной по­лу­мгле.
Пух ле­бя­жий рас­сы­пай­те с лег­ким сме­хом по земле!
С лег­ким сме­хом, с пес­ней вьюж­ной, в рой ле­ту­чий спле­те­ны,
Тихим нивам сон жем­чуж­ный на­пе­вай­те до весны. 

Тайновидица Ночь приникает ко мне,
И во сне отдаюсь певучей волне.
 
В безбрежном сияньи несусь и тону…
И я приплываю в далекую страну,
В обитель зари, на воздушные острова
Из пены весенних облаков,
Где лазурно синеет листва
Голубых кипарисов и дубов
И дрожит голубая трава.
 
Я смотрю — и неясному шороху внемлю:
Там медленно движутся в сапфирном свете
Люди, покинувшие землю:
Белые старцы и белые дети,
Невесты в цветах подвенечных,
Легкие отроки в одеждах млечных,
Утешенные страдальцы, получившие ответ,
Радостные слепцы, узревшие свет,
Отдохнувшие труженики, скрестившие руки,
И влюбленные, после долгой разлуки,
В нежном объятии прильнувшие грудь к груди…
 
Медленно движутся умершие люди
В синих лучах,
Отдыхая и качаясь на больших цветах.
На туманных цветах с высокими стеблями.
И реют над ними в тишине голубой,
Зажигаясь ледяными огоньками,
Снежные звезды, — звезда за звездой, —
 
В красоте светозарной и печально-суровой;
И падают на белые лики и покровы,
И венчают чело и волосы мертвых…
Словно кружится рой неживых мотыльков
Над гладью долин бездыханно распростертых,
Смутный рой неживых мотыльков.
 
Возле белых людей я тихо иду
Лучистой тропинкой
И, смеясь, ловлю пушистую звезду, —
Но она в руке моей тает росинкой.
Я хочу прилечь на большой цветок
Между синих трав, —
Но туманный стебель поник, задрожав,
И беззвучно опал лепесток…
 
Я вижу качание мертвых голов
И смятенные шелесты, вздохи пробегают:
«Тяжела, тяжела для наших цветов!
И так горяча, что звезды тают, —
Снежные звезды, блеснув на ней, тают!»
 
И я отвечаю милым теням:
«Не открывайте мне ваши объятья,
Милые, милые сестры и братья, —
Я возвращаюсь к иным берегам.
Скорби земные еще со мной,
Вы белее, чем пена, я — в сумрак одета…
И я не могу пройти по лучу света:
Он потухает под моею ногой!..»

Светлых листьев шум напевный,
Теремочек голубой.
Няня старая с царевной
В теремке живут весной.

Там лазоревые своды
Вязью розовой цветут.
Нежных сказок хороводы
Над царевною плывут.

Там, в серебряном тумане,
Водомет взметает пыль,
И под ропот сладко няне
Вспоминать земную быль.

У царевны Шелестины
Смех — как вешняя роса,
Взор любовный, голубиный,
Златострунная коса,
Крылья легче паутины,
В райских песнях чудеса.

У старухи Шепотухи
Кудри мхом оплетены,
Речи медленные глухи,
Взоры дымные темны.
К ней несут жужжалки-мухи
Вести с дальней стороны.

Порою гость привороженный,
При блеске утренней звезды,
Вступает в терем потаенный,
В зеленовейные сады.

Царевна, в ризе лепестковой,
Венком из ландышей звеня,
Встречает сказкой вечно-новой
Рожденье радостного дня.

И в пеленах седого пуха,
Под сенью трепетных ракит,
Сквозь сон, старуха Шепотуха
Земные были говорит.

И путник в сумраке отрадном
Внимать без устали готов
Речам певучим и усладным
Двух ворожащих голосов.

Один лазурной веет лаской,
Другой — как шепчущий ковыль…
И быль сливается со сказкой,
И расцветает в сказке быль. 

Заря легковейно несется,
Разгоняя туманы крылом.
В груди моей юность смеется
И поет золотым ручейком.

Жемчужностью розовой пыли
Осветлен безтревожный эфир.
О, юность-вещунья, не ты ли
В этом блеске являешь мне мир?

Не ты ль победительной властью,
В чарованьях своих глубока,
Зажгла такой радостной страстью
Эту алую нежность цветка?

Смешались с росой мои слезы;
Детский смех мой, бесплотно-легки,
К ветвям зыбколистной березы
Унесли колдуны-ветерки.

И что там звенит и порхает, —
То не смех ли серебряный мой?
И утренний ландыш мерцает
Не моей ли воздушной слезой?

И в бездне небес златоцветных
Не дрожит ли, в дрожаньи лучей,
Средь яхонтов пышно-рассветных
Капля крови горячей моей? 

Всего стихотворений: 29