Василий Васильевич Башкин (1880-1909)

• Биография Василия Башкина

Все стихотворения Василия Башкина на одной странице

- Оглавление -

В тихой комнате спущены белые шторы,
В комнате, где часто лучи золотые
Слушали внимательно наши разговоры,
Где в последнее время мы были родные.
На маленьком столике белые сирени.
Кисейное платье лежит на диване;
На лице твоем ласковом спящие тени,
Глаза твои мертвые в светлом тумане.
Ничего не сказала ты мне, умирая.
Прощаясь, только долго руку сжимала;
Стоял я и слушал, бегло слезы роняя,
Как впалою грудью ты трудно дышала.
Может быть, это были немые укоры;
Пред тобой в первый раз я вставал на колени,
А потом опустил в тихой комнате шторы,
На маленький столик поставил сирени.

Было прошлое грустно и нежно.
Настоящее стало убого.
Смолкло сердце мое безнадежно,
Развенчав милосердного Бога.

Нет в тоске ни вражды, ни насилья.
Поднимаются слабые руки.
Все трепещут усталые крылья,
Все поют утомленные звуки.

Унестись бы к лазури надзвездной,
Утонуть бы в пустыне бездонной.
Где за темной ликующей бездной
Скрылся Бог, навсегда возмущенный.

От испуга и смятенья
День трепещущий поник.
Древний Хаос на мгновенье
Показал свой грозный лик.

Мрачны сдвинутые брови.
Дума темная крепка.
Багровеют, как от крови,
В красном небе облака.

Уничтожен труд посева.
Нет селений и дорог.
Древний Бог дрожит от гнева
Всем живым забытый Бог.

Согнут бешеным ударом
Дуб ломается, как трость.
Разыгралась в сердце старом
Подозрительная злость.

«Погружу опять все в ночь я…» —
Слышен голос, полный гроз.
И летят по ветру клочья
В злобе порванных волос.

Было пусто и тихо в ал­ле­ях.
Сизый су­мрак сли­вал­ся с ту­ма­ном.
От­ры­ва­лись по­блек­шие ли­стья
С обес­си­лен­ных чер­ных вет­вей.

Бо­яз­ли­вые неж­ные звез­ды
До­го­ра­ли на небе хо­лод­ном.
Уми­ра­ли дро­жа­щие тени
В утом­лен­ном и зяб­ком саду.

Было пусто и тихо в ал­ле­ях.
Мно­го­лет­ние липы мол­ча­ли.
Оди­но­ко ходил я по саду.
Оди­но­ко и груст­но меч­тал.

Уле­та­ли кры­ла­тые думы.
Об­на­жа­лась за­бы­тая мука.
Ис­пу­га­лось и смолк­ну­ло серд­це
И про­сить не могло ни о чем.

В грустный день седой туман клубится,
Старый дуб печалится и дремлет,
Молчаливо стонам речки внемлет
Тихо речка сонная струится,

И, волнуясь, трепетная нива
С плачем просит ласки и участья,
И в тревоге смутно ждет ненастья,
И дрожит колосьями пугливо,

И в саду поникшими листами
Сонный ветер нехотя колышет,
Умирая, кто-то тихо дышит,
Кто-то плачет горькими слезами.

В грустный день я вижу образ милый,
Слышу голос ласковый и нежный,
Утомленный битвою мятежной,
Унесенный раннею могилой.

Пе­чаль­но шеп­чут спу­щен­ные шторы:
В их глу­бине
За­бы­тые просну­лись раз­го­во­ры,
Род­ные мне.
А за окном то­мит­ся, сто­нет вьюга,
И ночь темна.
Душа полна уны­ло­го ис­пу­га,
Тоски полна.
Ей снит­ся край, оде­тый в саван снеж­ный,
Ста­рин­ный дом,
И свет в окне, и чей-то облик неж­ный,
Как тень, на нем.
Пе­чаль­но шеп­чут спу­щен­ные шторы:
В их глу­бине
За­бы­тые просну­лись раз­го­во­ры,
Род­ные мне. 

В глубине задумчивого сада
Чутко дремлют вековые липы,
Только слышен робкий вздох сирени
Да дыханье темнокудрых вязов.
Бледно-синий воздух не шелохнет.
На просторе голубого неба
Тихо тают розовые тучки.
Хорошо мне. На скамейке старой
Я сижу. Лучи лениво гаснут,
Осыпая золотом дорожку.
На недавно взрытой, черной клумбе,
Между всходов мака и гвоздики,
Сиротливо смотрит белый венчик
Маргаритки девственной и скромной. 
Где-то звонко ласточки щебечут.
Майский жук летит, гудя протяжно.
Мотылек растерянно кружится:
На покой пора ему. Уж поздно.
Хорошо мне. Сердце так спокойно.
Тихий сад рассказывает сказку,
Говорит о том, что прежде видел
Он любовь и молодое счастье,
Говорит о том, что вновь увидит
Радость жизни — розовую юность;
И душа моя ему внимает.
«Мир тебе, весенний, кроткий вечер!
Мир тебе, весенняя надежда!» 

Волоса у нее золотые,
Золотые, точно вино…
Мы с ней были когда-то родные…
Только это было давно…

Кружевами плелись наши встречи…
Помню: снег на улицах шел…
Я платком ей окутывал плечи…
Разговор застенчивый вел.

Говорил, что унылая бедность
Сдавила меня, как кольцо,
И минутная, робкая бледность
Покрывала ее лицо.

Засыпала на сердце забота…
В этот час я жил, как во сне…
Мы входили под арку в ворота…
Прижималась она ко мне.

Ветер выл в водосточные трубы…
Трепетал испуганный газ…
Каждый дом нам рассказывал грубый.
Откровенный и злой рассказ.

Загорались огни ресторана…
Проносился вдаль экипаж…
Вниз смотрел из сырого тумана
На прохожих верхний этаж.

«Вот проходит счастливая пара…
Он бросал нам насмешку вслед, —
Много видел я нежного жара…
Только сердца большого… нет!»

Озаренные окна смеялись…
Наверху зяб церковный крест…
У дома, где мы расставались,
Ждал ее богатый подъезд.

Утешала последняя фраза:
«Ты напрасно горько поник…»
Два блестящие, быстрые глаза
Дарили мне ласковый миг…

Ныла в сердце глубокая рана:
Что я ей? Только мальчик паж…
На меня глядел из тумана
Без насмешки верхний этаж.

Волоса у нее золотые,
Золотые, точно вино…
Разошлись мы потом, как чужие…
Но и это было давно. 

Рисовала заря в небе алые полосы…
Темный сад говорил, что столетья назад
У Христа были мягкие русые волосы,
Были бледные руки и ласковый взгляд.

Распускались надежды, как лилии снежные,
И родною казалась небесная синь.
Грустноокие девы и отроки нежные
Уходили томиться в безгранность пустынь.

Увлеченная снами мучительно-сладкими
Юность Богу несла свой неопытный дар,
И скрывала одежда волнистыми складками.
Нежность девственной груди и знойный загар.

Как предвечные звезды, в лазури распятые,
Как свет месяца в сумраке темных дубрав,
Обращенные долу и к небу подъятые
Взоры мирно чуждались страстей и забав.

И казалось, с сердцами, надеждою полными,
Покидали толпой землю дети земли,
И за ними покатыми ровными волнами
Несся ветер, купаясь в дорожной пыли.

За­те­ря­лись звез­ды в тучах тем­ных,
Лес за­крыл­ся чер­ной пе­ле­ною.
Много духов мрач­ных и огром­ных
Про­ле­те­ло низко над зем­лею.
Кто они? Куда их путь на­прав­лен?
Даже ветер про­сле­дить бо­ял­ся…
Позд­ний месяц вышел окро­вав­лен,
И с болот сырой туман под­нял­ся.
Хму­рой ночь оста­лась до рас­све­та…
Жутко было в небе­сах да­ле­ких,
Точно ужас со­вер­шал­ся где-то
На полях глу­хих и оди­но­ких…
А в душе во­про­сы и со­мне­нья
Раз­ре­ша­лись су­мрач­ным от­ве­том,
Будто это духи раз­ру­ше­нья
Про­ле­та­ли к гиб­ну­щим пла­не­там. 

Жду весны в этот год я без ярких цветов.
Без доверчивых песен волны говорливой:
Будет май, как раздумье страны сиротливой
На могиле отважных борцов…
Так тепла еще скорбь тех безжалостных дней,
Так ярка еще память о пролитой крови,
Словно призрак зловещий стоит наготове,
Жадно рвется в жилища людей…
Словно ходит он каждую ночь у дверей,
Смотрит в темные окна со злобой упрямой, —
Неожиданно стукнет неплотною рамой,
Напугает уснувших детей!..

За­дум­чи­вые, тихие мечты,
По­лу­про­зрач­ные, как небо в час за­ка­та,
Мне в серд­це снова за­ро­ни­ла ты,
И в цар­стве мысли, в цар­стве кра­со­ты
Такой же я, как пре­жде был ко­гда-то,
Каким меня встре­ча­ла рань­ше ты.

Но не тре­вожь те зо­ло­тые дни,
Не го­во­ри о них с пе­ча­лью и уко­ром,
Я знаю сам: по­ту­ше­ны огни,
И в храме про­шло­го оста­лись мы одни,
И смерть гля­дит на нас хо­лод­ным, туск­лым взо­ром,
Но ты ее за это не вини.

Слы­ха­ла ль ты лас­ка­ю­щий напев,
Ме­ло­дию свя­той, про­щаль­ной па­ни­хи­ды?
Когда на злоб­ный рок по­тух­нет в серд­це гнев,
И слезы груст­ные по­льют­ся, на­ки­пев,
И про­шло­го за­бу­дут­ся обиды —
Он за­зве­нит, ча­ру­ю­щий напев…

Ярко звезды горят, улыбаются.
Облака между звезд золотых
Паутиною легкой сплетаются.
Белый месяц смеется на них.

Белый месяц смеется. Доносится
Смех его легкокрылый ко мне.
Сердце к небу лазурному просится.
Воздух тает в лазурном огне.

Путь серебряный тонет в безбрежности.
Замерла синеокая даль.
Ночь полна и покоя, и нежности…
Ничего ей на свете не жаль.

Духи чистые, духи холодные
Над уснувшей землею скользят,
И мечты от печали свободные
К неизвестным пределам летят.

Златокудрая Осень мечтает в саду.
То заглянет в купальню на сонном пруду,
Обойдя осторожно желтеющий куст,
То к окну замолчавшего дома прильнет:
Не ответит ей дом, — он покинут и пуст…
И, тоскуя, со вздохом она отойдет.

Выйдет в поле, где красный осинник дрожит,
Узкой лентой дороги к заборам прижат;
В безучастную даль сжатых нив поглядит
И с тревожною думой вернется назад.
Приласкает задумчиво поздний цветок
И один за другим оборвет лепесток.

От бесшумных шагов сторонится трава.
Пятна солнца ложатся на влажный песок.
Не дыша, умирает на клёнах листва,
Подломившись, отрывисто хрустнет сучок;
Но надтреснутый звук тишины не смутит…
Златокудрая Осень о счастье грустит!

Как волны на море, одна за другою
Угрюмые тучи на небе далеком
Скользили зловещей и хмурой толпою
И вдаль уходили в молчанье глубоком.

Испуганно в темном саду трепетали,
Вставали, ложились прозрачные тени,
И детские, милые речи шептали
Кусты отцветающей, гибкой сирени.

Роса замирала мечтою туманной,
И ночь опускалась немым покрывалом,
И было так тихо, и было так странно,
Как в сердце измученном, в сердце усталом.

И небо в раздумье тревожном не знало,
Молчать или вспыхнуть грозою могучей,
И в смутном волненьи оно трепетало
От гневных порывов и жалости жгучей.

Пытали многих, взятых для тюрьмы…
Врывались в каждый дом…
И, как припадок бешеной чумы,
Был день потом…
Царил в деревне огненный бурун…
Но голод мести рос…
В глухом кольце из спешенных драгун
Свистели прутья лоз.
Искать пошли, и в роще за рекой
Поймали мужиков.
И снова — крик, проклятья, треск сухой
Обугленных домов.
Смотреть на ужас ненавистных глаз
Он вышел на крыльцо,
И смерть тогда взглянула первый раз
В надменное лицо.
С тех пор на нем горит кровавый знак,
Начертанный судьбой,
И, словно тень, за ним плетутся мрак
И холод гробовой.

Ночь полна тревоги непонятной,
Тихий сад испуганно дрожит
И о чем-то шепчет мне невнятно,
С грустью тихой что-то говорит.
И я слышу, как звучат рыданья,
Чьи-то стоны смутно слышу я,
О тоске печального изгнанья
И о муках вечных бытия.
И встают, дрожат виденья ночи,
По листве и по земле скользят!
И с небес на землю Божьи очи
С беспредельной жалостью глядят.
Мнится мне, что, полная мученья,
Просит ночь простить грехи земли,
Тех простить, чьи скорбные моленья
До небес далеких не дошли!

В белой маленькой записке
Попросила я
Тех, кто мне считались близки,
Не жалеть меня.

Голова чуть-чуть кружилась…
Чуткая, как вор,
Я по лестнице спустилась
На пустынный двор.

Синий месяц скрылся рано,
Раньше бледных звезд.
Белым облаком тумана
Был окутан мост.

Обводя прощальным взглядом
Небо за селом.
Мирно спящим старым садом
Обошла весь дом…

Долго по полю бежала,
По траве сырой.
Жадно грудь моя дышала
Сыростью ночной.

У реки, где омут черный,
Притаилась я –
Беззащитной, беспризорной,
Как судьба моя.

Громко свистнул в ближней роще
Грузный паровоз.
Зашумел кустарник тощий,
Зашуршал овес.

Поклонились низко травы…
Было, как во сне…
Белоснежные купавы
Улыбнулись мне.

Лес проснулся… Весел, звонок,
Загорелся день…
Я рыдала, как ребенок.
Села на плетень.

Обняла сосну седую,
Как свою сестру,
И шершавую, сухую
Гладила кору.

И забилось сердце робко:
Запросилось жить…
Я к воде сбежала тропкой
Голову смочить.

Как прохладны были струи!
Вся зарделась я:
Точно чьи-то поцелуи
Нежили меня.

Точно голос юный, гибкий
Тихо говорил:
«Я тебя веселой рыбкой
В море отпустил.

Отчего ты хочешь снова
В холод темноты?
Разве неба голубого
Не видала ты?

Или мир для сердца тесен –
Некуда лететь?
Или вольных, звонких песен
Не могла ты петь?»

В мелких брызгах рассыпался
Жемчуг водяной.
И ко мне, смеясь, ласкался
Воздух золотой.

Блед­ный свет стру­ил­ся на до­ро­гу,
Оди­но­кий месяц уми­рал.
Ста­рый сад в тоске мо­лил­ся Богу
И о про­шлом тихо вспо­ми­нал.

Ухо­ди­ла да­ле­ко до­ро­га
И те­ря­лась в су­мра­ке ноч­ном,
А в душе моей росла тре­во­га,
В эту ночь я был в краю род­ном.

Видел я: там ста­рый сад мо­лил­ся,
Оди­но­кий месяц уми­рал,
На до­ро­гу блед­ный свет стру­ил­ся,
Мой двой­ник, за­ду­мав­шись, блуж­дал.

Угрюмые холодные пространства,
Тяжелый гул седых морских валов
И мертвое потухшее убранство
Развенчанных, но царственных лесов.

На всем печать дряхлеющих веков,
Познавших и свободу и тиранство.
Все сковано законом постоянства
От раковин до темных облаков.

Один я думой трепетной смущаю
Пустынный край и здесь брожу, как враг.
Смотрю туда, где высится маяк,

Призыва с родины далекой ожидаю
И, слыша смерти методичный шаг,
Свои шаги тревожно ускоряю. 

Несмелая и робкая со мной,
Уверенной с другими ты бываешь.
Для них, как радость детства, расцветаешь
Веселой и спокойной красотой.
Но знаю я, что в вечер голубой
Ты не о них, а обо мне мечтаешь,
Уходишь в глубь аллеи вековой,
Своим шагам замедленным внимаешь.
И ходишь там до полночи одна,
Пока заснет тенистая аллея,
И сторожит ночная тишина
Покой любви, твои мечты лелея.
Дитя мое! Любить меня не смея,
Ты от себя еще скрывать должна,
Что день придет, и станем мы роднее,
Чем темный сад и светлая весна.

Из глухих переулков мы выбрались прочь.
Старый город за нами тревожно следит…
Злое дело замыслила темная ночь
И свой замысел втайне хранит.

Все мы были сегодня у них на виду…
Беспокойное сердце в тоске говорит:
«Кто-нибудь попадется наверно в беду, —
Старый город недаром молчит!..»

Осторожная тень промелькнет за углом,
Под ногами случайно снег хрустнет звончей:
В напряженном молчаньи мы быстро идем…
Не мигают огни фонарей.

Грузной массой встает перед нами собор,
За колоннами мутная площадь видна.
Тускло бродит во мгле чей-то пристальный взор, —
Это смотрит на нас тишина.

Бледный, сдержанный месяц на небе погас…
Притворяется город, что нем он и глух.
Ночь кого-то, как вор, намечает из нас,
И встревоженно-тонким становится слух…

Все мы были сегодня у них на виду…
В душу острая мысль заползает змеей:
«Кто-нибудь попадется, наверно, в беду…
Говорю: не ходите домой!»

Омра­чи­лось, по­тем­не­ло небо даль­нее,
Опу­сти­лась тихо ночь глу­бо­кая.
Крот­ким пла­ме­нем горит звез­да пе­чаль­ная,
И блуж­да­ет в небе оди­но­кая.

Я слежу давно за ней с тре­во­гой жут­кою
Из пу­сты­ни мира под­не­бес­но­го,
И мне смут­но шеп­чет серд­це с гру­стью чут­кою
О тоске мне серд­ца неиз­вест­но­го.

О тоске души, как я, во тьме блуж­да­ю­щей
В мире зла хо­лод­но­го, же­сто­ко­го,
О любви ее пе­чаль­но до­го­ра­ю­щей
В груст­ной доле горя оди­но­ко­го.

Не знакома родная была ему степь,
Он птенцом был посажен на крепкую цепь,
Но, томяся в неволе, печален и дик,
Он к оковам своим до конца не привык,
И железною цепью по клетке звеня,
С мрачной, гордою злобой смотрел на меня.

А когда до него доносилось порой
Пенье птиц и дыханье свободы степной,
Взор его загорался безумным огнем,
Трепетал он своим неокрепшим крылом,
И надменный пронзительный крик подымал
И нетронутой пищу свою оставлял.

И недолго он прожил в темнице своей,
Только стали осенние дни холодней,
Он притих и, нахохлившись, словно больной,
Сквозь решетку следил с безучастной тоской,
Как тяжелые тучи по небу неслись,
И туманы с земли подымалися ввысь.

Уж я думал на волю его отпустить,
Подошел, чтобы клетку ему отворить.
Начал цепи снимать, он все ждал и смотрел,
А потом задрожал, встрепенулся, взлетел,
И мне в руку когтями впился и, как мог,
Отомстил за неволю, и тут же издох. 

Туман наплывает на лес обнаженный,
Безмолвные тучи спустилися низко…
Осенняя буря, как враг потаенный,
Сторожит минуту, хоронится близко.
И тускло горят ее мрачные очи,
И злобно трепещут тяжелые крылья,
Но нет в ней отваги, и ждет она ночи
И мучится страхом тоски и бессилья.

Ты обо мне тогда не тосковала…
Задумчив был лазурный, майский день,
Черемуха душистый цвет роняла
И распускалась светлая сирень;
Шептал о чем-то тихо клен болтливый
И весело под ним смеялся старый вяз…
Я шел к тебе, неловкий и стыдливый,
Читать стихи и первый свой рассказ.
Мои шаги волненье окрыляло.
Мне сердце юное задумчиво шептало
О будущей любви, о счастье золотом,
А вечером душа моя томилась,
И мысли смутные неслись в твой мирный дом,
Где обо мне ты в первый раз молилась,
Где я «прости» сказал тебе потом.

Раскрывались бледные, вечерние цветы,
Разливался аромат тоскующий,
Умиравший свет ложился на листы, —
Тихий свет, прощающий, чарующий.

Колыхалась мягкая, зеленая листва,
Опускались сумерки бесцветные.
Замирали где-то неспокойные слова,
Стоны, ропот, думы неприветные.

И ко мне неслась, как музыкальный звон,
Чья-то речь с надеждой вдохновенною:
«Сохрани любовь! Где нет любви, там сон
Грешный сон с печалью неизменною».

Серебряным блеском горят водяные чешуйки:
Веселая речка скользит из-под старого моста.
Поют и смеются певучие быстрые струйки,
Их сдержанный лепет звучит мелодично и просто.

На высохшем камне русалочка-девочка плачет,—
Темно ей и скучно под бревнами в тихой запруде,
Прозрачное тело от солнца в тени она прячет,
Рукой прикрывает стыдливые детские груди,

И смотрит на синее небо немыми глазами,
Не смея взглянуть на покатые полосы поля,
Где ветер играет в зеленом овсе с васильками,
Где яркое солнце и светлая вольная-воля.

О чем-то подумал пушистый ячмень за дорогой,
Вздохнул, прошумел и стоит как ни в чем не бывало,
Потом поклонился деревне больной и убогой
И ветхим березам, с жары задремавшим устало…

И снова все тихо… Одни говорливые струйки
Поют без умолку, что здесь ничего им не жалко,
Что в дальнем краю еще ярче горят их чешуйки.
Что в дальней реке их другая полюбит русалка.

Свой наряд березы осыпают,
Позолота меркнет на листве
И потухшим серебром, сверкают
Пятна снега в зябнущей траве.

Как картина в тусклой старой раме,
У дороги дремлет старый сад.
Мы идем, и осень ходит с нами,
И на нас глаза ее глядят.

Ждет она, что будем мы покорны
И бессильны в стороне глухой,
Где природа, точно остов черный
Корабля, разбитого грозой.

Нанизан жемчуг на каждой нитке.
На каждой складке одежды синей…
Мы прислонились с тобой к калитке,
С застывших веток стряхнули иней.

Мерцает месяц за тихим садом.
Ночь сыплет звезды над белым полем.
Мир смотрит в душу спокойным взглядом.
А мы проститься себя неволим.

Ночь как царица, а ты царевна.
Пуглива сказка… Мечта тревожна…
И все уходит, что было гневно,
И сердце бьется так осторожно.

Музыки далекой слышатся мне звуки,
Пенье мелодичное, тихое и стройное,
Смерть пришла незримая. Смерть царит спокойная.
Без борьбы и муки.

Сложенные накрест восковые руки,
Желтых свеч мерцание трепетно бесстрастное.
Сердце примиряется. В смерти есть прекрасное.
В смерти нет разлуки.

Образ чистый, девственный, в белом одеяньи
Повторяет шепотом речи невозвратные,
Думы дней промчавшихся, слабые, невнятные,
Тихие признанья.

Все со мной останется. В розовом сияньи
Всколыхнутся снова тени уходящие.
О прошедшей радости скажет настоящее
Плеском вспоминанья.

Часто снит­ся мне собор ста­рин­ный,
Чер­ный купол в дым­ных об­ла­ках,
Вход за­кры­тый ко­лон­на­дой длин­ной,
Серый мох и пле­сень на сте­нах…

Ти­ши­на… Спят дрях­лые зна­ме­на…
По­туск­не­ли цар­ские врата.
У под­но­жья зо­ло­то­го трона
Кровь стру­ею алой раз­ли­та…

Уми­ра­ли боги все, как люди…
Так же умер тихий На­за­рей
И те­перь лежит он в пыль­ной груде
Ста­рых риз и вос­ко­вых све­чей…

В даль ухо­дят мед­лен­ные годы
И на все кла­дут свою пе­чать…
И никто под су­мрач­ные своды
Не при­дет, как пре­жде, от­ды­хать… 

Помню — в детстве утром, в день воскресный
Выходил я тихо из прихожей…
Колокольный звон и свод небесный
Говорили мне про праздник Божий…

В церковь шел я сдержанным и скромным,
Становился в угол, оробелый…
Словно маме, верил ликам темным,
И душа была, как голубь белый.

Но, набравшись смелости, украдкой
То глядел назад, то шевелился…
Клал земной поклон, чтоб за лампадкой
Николай угодник не сердился.

Год спустя, когда я больше вырос,
Церковь стала мне совсем родная…
Пробирался к певчим я на клирос
И басил, дьячка изображая.

Подружился там с церковным служкой…
Выбегал сидеть с ним на скамейке…
А потом ходил со сборной кружкой
Собирать веселые копейки…

Много было шуток, много смеха,
И Христос на все смотрел любовно…
И звучало радостное эхо
Далеко за папертью церковной.

Стал красивей и нежнее
Вечер робкий и стыдливый.
Тихо ходит по аллее
Призрак ночи молчаливой.

Тени трепетные встали,
Сад дрожит немой истомой.
Полный сдержанной печали,
Слышу голос я знакомый:

«Обмани себя украдкой…
Полюби ночную фею.
Я баюкаю так сладко,
Так загадочно лелею».

«Розы яркие — срываю.
Розы бледные — целую.
Видишь слезы? — Я рыдаю,
Слышишь стоны? — Я тоскую».

Всего стихотворений: 34