Валентин Яковлевич Парнах (1891-1951)

Все стихотворения Валентина Парнаха на одной странице

- Оглавление -

   Н. С. Гончаровой.

Смуглый твой лик в оправе тьмы и зноя.
Бровь буквой «нун» легла над сонью ока.
Лады вступления застыли, ноя.
И музыка спит горько и глубоко.

Бич цирковой, хлестаний лет тугой,
Мелькания и скрежеты навах —
Замкнул твой стан и укротил твой строй.
И роза страстно стиснута в зубах.

Исторгнута арабскими бряцаньями,
Чернь кружева, ты вышла из пучин.
Заколка в волосах цветет мерцаньями.
Атласов блеск — слепящий апельсин.

Точеная, как пирная гондола,
Ты шею матовую опускала,
Ты шаль гвоздикой острой заколола,
Ты стройно распустила опахало.

Двадцатый век и европейский бал
Явил тебя в восторге тьмы и таяньи
Парчи и шарфа. Важный плеск цимбал
И трепет арф обворожал отчаянье.

И вырванный из ада стихофор,
Как ввергнутый в гармонию и сон,
В нее вперяет безнадежный взор.
Весь разум, все лицо — единый стон.

Ах, если я позор, Ваше обличье,
О странная, блистательная Донья,
Да будет мне бесспорное величье
И музыка, и мрак, и благовонье! 

Избыток горечи вверг меня в сон.
(На Средиземном море порт военный Стыл.
Разум жгло похмелье похорон).

Днем родина приснилась мне геенной:
В темницу прежнюю я заточен.
Средь виселиц вновь и навек я пленный.

И равны Африки и зною жаль
Мразы России и чамра вселенной!

Как будто кровь грузно течет из жил.
И вечна скорбь, которой я бежал.
И, малодушный, я не обнажил
С проклятием секера мой кинжал!

Но вечер, вздох,— и пробужденье. Лоно
Спасенья! Было странно: вновь я жил.

Я вышел из дому, как из притона
Пыток. Дыхание мне сон обжег.
Веки в огне загробного циклона.

Но тем нежней строй пальмовых дорог.
Но тем блаженней странность небосклона.
Поклонник пальм, близ вас дышать я мог!

Аравитянки иль индуски
О смуглые цвета,
Лица родимый очерк узкий
И дикие уста!

Легчайших кружев плеск, белея,
К её руке приник.
Ей нежно открывает шею
Кастильский воротник.

Вот ночью черной и веселой,
На вековом молу
Она стоит перед гондолой,
Чтоб долго плыть во мглу.

Венеция и бред Востока,
И музык древний час
Исторгли жадно и жестоко
Мой стон по Вас!

Алкать движений не устану,
Мим прирожденный, лад и пляс.
Волшебному кафешантану
Я предаюсь. Меня потряс
Причудливый One Step! Я пряну!
Веселия нежданный час!
Как стройно пальцами я щелкаю.
Щелк нот меня заколебал.
Я изогнусь иглою колкою.
Я сам — оркестр и дрожь цимбал.

И в теле, полном вожделенья
И пирной легкости пантер,
Душа под медленным давленьем
Невероятных атмосфер!

Темница радостных стихий,
Мое движенье! я ликую,
Я, как факир — змею лихую,
Взял нежно биллиардный кий.
И мерой вкрадчивой, тугою
Шаг Танго начал вить узлом.
Вращаю плавною дугою
Кий и — пленительный излом —
Под ногу провожу. Морские
Качанья, шага перебор!
Преображен заклятьем кия,
Я вдруг нашел тройной узор,

Ночным веселиям подмостки
Открылись — биллиардный зал.
Беспечный, невесомый, хлесткий,
Я перед смертию плясал!

Во­сточ­ной пес­ней душу одур­ма­ни­вать,
В тот миг не пом­нить ни­че­го дру­го­го,
В ноч­ную му­зы­ку себя за­ма­ни­вать
И ра­дост­но ло­вить гор­тан­ный говор!

Через века, цвета все те же зной­ные
И том­ный круг — бли­ста­тель­ные зубы,
Взды­ма­нья рук все те же бес­по­кой­ные,
Про­филь царей, рот ярост­ный и гру­бый.

О с бу­бен­ца­ми, цит­ра­ми, цим­ба­ла­ми
Как ме­чут­ся и цо­ка­ют цы­га­ны,
Ббах! с гу­ла­ми уныв­ны­ми, уда­лы­ми
Гро­хо­чут в Пе­тер­бур­ге ба­ра­ба­ны!

Как пре­ры­ва­ют сто­ном в нос и си­стра­ми
Свои на­пе­вы жен­щи­ны Да­мас­ка,
Об­ру­ши­ва­ют вихрь зур­на­ми быст­ры­ми,
И бьет­ся жи­во­та тугая пляс­ка!

Про­тяж­ный клик, вол­шеб­ное раз­до­лие!
Дрожи, за­пястье! раз­ве­вай­тесь, шали!
Цы­га­нок и ара­бов ме­лан­хо­лия,
О, Са­ло­мея, мы тобой ды­ша­ли! 

М. Ларионову

Туда приехал я в ночи, в июле.
Пять лет я помнил бухт уклон.
Морские ветры между гор не дули,
Когда я вышел на балкон.

Слепящий фосфор волн и берег плоский.
Кометы в небе молодом,
И длинный свет молочный с миноноски
Вливался в этот белый дом.

Соленый дух живил острей, чем росы,
Чем аромат магнольных чаш,
И радостно на пристани матросы
Трубили мой любимый марш!

Музыка разверзлась величаво,
Полная, как целостный орган.
Лава,
Катись! Океан, Океан!

Смычки вступили в новый строй.
Восторг безумного наскока —
И стон. И явлен, как герой,
Оркестр Трагического Рока.

И дикий сонм неслыханных гармоний
Бил страстию невероятных нот,
Являя мне средь казней, беззаконий,
Дух Музыки, единственный оплот.

Ты отвечал напрасному прибою,
Гром напряженный в бешеной трубе.
О музыка, я заглушу тобою
Смертельное презрение к себе!

Кинжал не вырван из ножон.
Страсть далека, волненье ложно.
Мой подвиг, ты несовершен.
Великолепье невозможно!

Музыка разверзлась величаво,
Полная, как целостный орган.
Слава
Тебе, Океан, Океан! 

Бесстрастно я вошел в собрание,
Ночной самум и боль тая,
Но я торжествовал заранее
Близ вас, оркестры, казнь моя!

Изнемогая, страстно стыну.
И музыкантам-палачам,
Смычкам, томительным бичам,
Всему оркестру-исполину
Знак роковой начать я дам!

I.

Во все дни свои мучит себя
Нечестивый. Звук ужасов —
В ушах его. Среди мира
Идет на него губитель.
Он спастись не надеется.
Видит Перед собою во мраке меч!

II.

Я был спокоен, но Он
Потряс меня, жег меня, взял меня
Целью себе. Рассекает.
Желчь мою пролил, пролом
Пробил во мне, бежит,
Бежит на меня Ратоборец.

III.

О если б ты, человек,
Мог иметь состязание с Богом,
Как сын человеческий с ближним своим!

IV.

Преисподняя — дом мой.
Во тьме Ложе мое постелю я. Гробу
Скажу: Ты отец мой, мой гроб!

V.

Ярость гнева Его одождит
На тебя болезни. Все мрачное
Скрыто внутри тебя. Огнь,
Нераздуваем никем, пожирает твой разум!

В. Мейерхольду

Кафе, театры, цирки, трубы
Мне были хуже пытки яростной,
И взлет смычков блаженно-грубый
Меня пьянил, как ветер парусный!

Рок! твой губительный приказ
Был «невозможно» и «на место»,
Но я собой был каждый раз,
Как слушал ужасы оркестра!

О, пусть ход действия поруган,
Пусть тягостно веков наследие, —
Присуждено мне по заслугам
Великолепие Трагедии.

Я с детства, трубы, слышал весть
Всех пыток, роковую славу,
И все готовый перенесть,
Я силы получил по праву.

В од­но­об­ра­зии же­сто­ком сел
Ме­тал­ся полк, на­си­луя и грабя.
И в дебри непо­мер­ные за­брел.
И дрог­ну­ли, раз­верз­лись эти хляби…
О как вне­зап­но пер­вый шаг увяз!
Рва­ну­лись. — Глуб­же! — Вновь. — И нет опоры!
Себя гу­би­ли сами. Каж­дый час
И каж­дый шаг им были при­го­во­ры.
Есть ужас: вдруг по­чу­ять глу­би­ну!

Что ж! по­слан­ные ро­ко­вым при­ка­зом
Мо­нар­ха-иди­о­та на войну,
Вы пре­да­ва­лись ядрам и за­ра­зам!
А ныне от­хо­ди­ли вы ко сну

Так мед­лен­но в тя­же­лые бо­ло­та.
И наг­ло-рав­но­душ­ная зе­во­та
Вас по­жи­ра­ла. Струн­но мош­ка­ра
Над вами пела. С му­зы­кою рота
Про­шла вдали. И снова ве­че­ра.
Здесь за­бы­ва­лись от­пус­ки и даты…
И бе­ше­но ба­рах­та­лись сол­да­ты.
С немолч­ным во­плем руки про­сти­рал
Их сонм. Но дико стыл про­стор кос­ма­тый.
И сто­нов необуз­дан­ный хорал
Он за­глу­шал и мед­лен­но карал!

И если про­сто­душ­ный шел на зов,
На мно­го­днев­ный гул в лесах еди­ный, —
Спа­сать то­ва­ри­щей он был готов.
Цеп­ляв­ших­ся тянул он из тря­си­ны.
Но сам? Уже сколь­зит его нога.
Он от­толк­нет уда­ром са­по­га…
Так от­би­вать­ся в этот час зве­ри­ный
От бреда, про­ка­жён­но­го, врага,
И каж­дое дви­же­нье было про­мах!
Спа­са­е­мый вер­нее по­ги­бал.
И бился тя­же­ло неволь­ный бал,
Со­бра­нье несу­раз­ных на­се­ко­мых!

Прославлен музыкой всех стран
В лихом веселии притонов,
В изнеможенье труб и стонов,
Рок, низведенный в балаган!

Провинция! В кафешантане
Поет актриса в легкой ткани.
Вот барабанов гулкий взрыв
И занавеса быстрый взвив,
И голос, — чёрт, вином согретый, —
Выпаливает враз куплеты…

И за городом петь и гикать
Привыкли томные цыганы,
Как бы стремясь беду накликать
И насылая ураганы.

И оглашают южный мрак
Оркестры проклятого пира,
Когда сияет порт и сад,

И средь восторженных клоак,
В ночи Стамбула и Каира,
Непоправимое забыть я рад!

Так в «Мариэттах» непристойных,
В налетах Танго и Фурлан,
В напевах легких и разбойных
Вдруг слышен рок и ураган! 

Мой гроб ночной, моя бессонница!
Меня потряс цимбал удар,
И грянула за ставней конница
Громокипящий марш фанфар!

Загубленный удел мой, бренный
Путем химер шел в вечный бой.
Пытал строй музыки военной
Алканьем славы неземной.

Труб пасти глухо обличали,
И поднимались к небесам
Тысячелетние печали.
И погребенный где то там

Лежал распластанный, отравленный,
Сухая мумия во льне,
И безнадежно замуравленный
В этой стене! 

Разбег вдоль моря, стройный мол,
О лет и плеск, и пальм победный ствол!

Пред вечером открылась дверь балкона.
Соль напитала пирный ток прохлад.
Обманчивый, на миг блаженный лад
Лелеял здесь береговое лоно.
Морские камни были горячи.
И лошади, пьянея, буйно ржали,
И шарфы развевались и дрожали.
И бешеные щелкали бичи!
Плавно катились нежные коляски…
Краб, оранжад, кокосовый орех
Цвели в возке, желтевшем пышно. Пляски
Готовил заводной рояль. И смех —
На крейсере, на бале — дальней донны
Венчал тот вечер странный и лимонный!

Открой ворота, Ливан!
Пусть кедры пожрет огонь.
Рыдай, кипарис — Славы нет!
Рыдайте, Вассанские дебри!

Ты слышишь: пастух вопит.
Цвет диких кочевий погиб.
Вот рыкает лев, юный лев!
Конец красоте Иордана!

  На­та­лии Гон­ча­ро­вой.

Под сво­да­ми огром­но­го со­бо­ра,
В тем­ни­це дра­го­цен­но­го ор­га­на,
Хор го­ло­сов про­тяж­но пел хвалы.
И бури пол­но­звуч­но­го на­по­ра
При­под­ни­ма­ли гул­кие валы.
И раз­вер­за­лись недра оке­а­на.

Пять суток ог­не­вых вихрь от Сахар
Втор­гал­ся, опа­лял пес­ча­ной сушью
И оглу­шал, и пре­да­вал уду­шью,
Вне­зап­ным хо­ло­дом сме­няя жар!
Ко­лю­чих скал и как­ту­сов гро­ма­да,
Бли­ста­тель­ных Се­ми­тов пад­ший трон,
Су­ро­вый, край­ний Юг!.. Но ты, от­ра­да,
Про­ве­я­ла! Бла­го­ухал лимон.
И ехали в ко­ляс­ках, по­лу­ле­жа,
Из улиц к морю, мед­лен­но, в закат,
Гра­фи­ни ис­том­лён­ные, тре­во­жа
Бред ме­лан­хо­лии. Во­сточ­ный лад,
Глаз са­ра­цин­ский! Древ­ние за­га­ры
На пире смуг­ло-ма­то­вом цвели.

И море им от­кры­лось после кары,
И ве­ли­ча­во стыли ко­раб­ли…
Но горь­ко пре­дан­ный одной хи­ме­ре,
Я нес себе без­жа­лост­ный закон.
И было здесь от­ча­я­нье по­те­ри
Прав на гар­мо­нию. Тю­рем­ный сон!

Бла­го­уха­ний и кру­ше­ний слава,
Ве­ли­ко­ле­пья древ­няя ос­но­ва,
Пав­ли­ны мо­за­ик и пальм сады!
Я весь был ярость гроз­но­го уста­ва,
Я дал обет мол­ча­нья и враж­ды.
И жгло, ду­ши­ло, как си­рок­ко, Слово!

Сицилианцы в бархатных костюмах,
Сицилианки в мусульманских шалях,
Монахи-греки в тенях риз угрюмых,
Корабль на парусах в закатных далях!

Сменяясь, все молились здесь в мечети,
Арабы и отцы-иеремиты,
В горячем воздухе, в надменном свете
Боролись племена и были слиты.

Да, я родной Тирренским славным водам
И фиолетовым палящим скалам,
Владыкам пальм, арабам-мореходам
И этим старцам гордым и усталым!

(К византийско-арабской мозаике дворца Zisa, 
близ Палермо)

Павлины распустили веера.
Из рыжей тьмы мерцали два павлина,
Лиловороссыпи, медь, вечера.
Пальмы меж них вознесся ствол. Вершина

Открылась им. Зеленая звезда,
Цвел семилистник матово-усталый.
Мерцания бряцали, как цимбалы,
Но, Тахозэр, ты не сошла сюда!

Од­но­об­ра­зие и душ, и тел!
Сцеп­ле­нья и со­блаз­ны, и дви­же­нья.
Пусть по­бе­ди­тель ты, как за­хо­тел,
Взял все, что в нас язвит во­об­ра­же­нье, —

Ах, те же ра­до­сти из рода в род,
Все той же вла­стью до­ро­жат здесь люди.
Сжи­ма­ют стан, це­лу­ют шеи, груди
И об­на­жа­ют дер­зост­но живот.

Ночь страст­ная — того, кто бы погиб,
Спа­са­ет от тер­за­ю­ще­го бреда,
Объ­я­тия, ка­кой-ни­будь изгиб,
Еще одно бес­стыд­ство — и по­бе­да.

И каж­до­му при­дет черед дро­жать
И страсть пре­сле­до­вать во сне, в рас­ска­зе.
Но все тебя лишь будут про­дол­жать,
Одно из ве­ко­вых од­но­об­ра­зий!

Где музыка блаженств и похорон,
Победы глас, служений строй священный,
Томленье лун и ужас тайн вселенной,
Где ваш напев, Египет, Вавилон?

Трагедии высокой гордый стон
Исторг движенье строф. Где хоров ноты,
Потрясшие Афинский небосклон?

Что можем мы почуять? Повороты,
Узор гармоний, многосложный ход,
Победу творческой, святой заботы.

И слышу я за тканью слов размеренной
Сопровождение погибших нот,
Дыханье музыки давно потерянной.

Где ваш оплот, разлеты строф, гимн ярый?
Умолкли спутники широких од,
Лады и доли, флейты и кифары.

Стих рыцарей! где лютни перебор?
Где мавританский строй, гортанный, чарый,
Щемящий, как Абенсерага взор?

Но невозвратной музыки узор,
Но тайна неизведанных гармоний,
За жизнию, как память благовоний,
Живет земной судьбе наперекор!

Под ивой, у водного лона,
Арабы дышали широко.
Как будто у рек Вавилона,
Сидел я, во власти зарока.

«У рек Вавилонских…» всех песен
Страшнее великий псалом:
«На ивы киноры повесим,
О нет, мы врагам не поем!»

Но мне нет ни сна, ни расплаты,
Лишь пытка и траурный бред,
И подвиг, и жребий проклятый —
Я пел для врагов! Славы нет!

В веках, под звездой небосклона,
Нас сушит событий сирокко,
И будто у рек Вавилона,
Я брошен, предатель зарока!

О. Мандельштаму.

Играют в этот век двадцатый
Все рестораны, как один.
Единой музыки раскаты
Ласкают европейский сплин!

Гремят в столице и в деревне
Кафе, таверны и харчевни.
Как будто лопнул струнный клок,
Треск резкий и смычков наскок!

Вот взрывы несуразных нот
И грубых труб водоворот,
Как барабанит ветер мелкий,
Как хлещут медные тарелки!

И дикой музыки поклонники,
Под оглушительным дождем,
Мы стука струн, потуг гармоники,
Как заколдованные, ждем!..

Взволнованные вихрем общим,
Мы мечемся и глухо ропщем.
Восстаний дух-свободолюб
Страстней любви и ярых губ!..

Опять с веленьями монаршими
Придут бессмысленные беды.
Как встарь, стремительными маршами
В полях прославятся победы…

И если душу успокоить
Мне запах розы, стих, роман, —
Все язвы, все смятенье вскроет
Многоязычный ресторан!

Так, Юга все­по­бед­ные бичи —
Ужас­нее бурь Се­ве­ра и льда.
В из­быт­ке пол­дня, в ог­нен­ной ночи,
Вы равны славе Солн­ца на­все­гда.

Смер­чи морей, си­рок­ко и са­му­мы,
О му­зы­ка кру­ше­ния, орган
Ве­ли­чия, гул непо­стиж­ной думы!

У Лис­са­бо­на пря­нет Океан,
Кав­каз и Индию по­кро­ют чумы.
И яро раз­вер­за­ет­ся вул­кан —

И бьет­ся хрип под­зем­но­го безу­мия,
Вос­торг и кло­ко­та­ние Ве­зу­вия!

Пальм ме­лан­хо­лия, полет на­пев­ный
Птиц и ночей!.. Один удар бича —
И сме­нит­ся вся нега стра­стью гнев­ной,

И мир за­мрет, свой дух едва влача.
Так бей, Хам­син пя­ти­де­ся­ти­днев­ный.
И по­жи­рай Еги­пет, са­ран­ча!

Но есть мо­гу­чее и див­ней пир,—
По­э­зия, твой бес­по­щад­ный ад,
В ко­то­ром я лелею дет­ство лир,
Улыб­ку уст, вос­тор­жен­ный закат!

Мой сон — закаты, гавань Таганрога,
Дух корабельных смол,
Холмы, маяк, веселая дорога
И одинокий мол.

О пароходы греков и фелуки,
И старых бухт приют,
Где враз сирены портовой разлуки,
Как вопли строф, поют!

Часы среди друзей, прогулки в лодке,
Сады, прохладный дом —
Лишь отдых неожиданный, короткий
В безумии моем.

Желанный холод гулких плит,
Зал, где шаги бьют, как удары,
Все тело дико веселит.
Руки раскинуты и яры.

Вот где не помнить, не дрожать!
Лишь быть с камнями жадно слитым
И сердце бережно прижать
К спасительно холодным плитам!

И мнится: путь непоправим,
И эта боль неудержима.
И тело ждет — крестом живым
Упасть, простершись недвижимо.

В. Н. Клепининой

Прищелкивает гулкий бич.
Мелькает клоунский салоп.
Директор! пусть хрипит твой клич:
Allez! poussez! ввух! гоп!

И на седле неся наездницу,
Врывается в ограду лошадь,
И через скамьи, через лестницу,
Как мяч, перелетает ноша.

— Ах, поднимая плечи статные,
Танцует с шалями креолка,
Являя радости развратные
И стройность ног под сенью шелка.

— Трапеция ждет. Зов трубы!
Канат скрипуч, упруг, непрочен.
Лошадь! взвейся на дыбы!
Довольно клоунских пощечин.

— Все тело выгибать и скрючивать
Змеей, пружиною, веревкой,
И бешеный полет разучивать
Под жесточайшей дрессировкой.

— Так, вам, невольники проклятые,
Уроды, хамы и тираны,
Готовить жалкою расплатою
Смертельных, ярых строф тараны!

Поэзия, как пытка, ждет.
Стих начинен, пьян и отточен.
Марши! бейте бурный лёт!
Довольно рока и пощечин!

Презревший вас, смиренье, плач,
Под казнью, днями и ночами,
Я, окруженный палачами, —
И сам себе палач.

Пьяней от пыток и задач,
Пой, оглушай себя, как бич,
Ринь сонмы инфернальных стоп!
Носитель страсти и палач!
О нет, себя мне не постичь!..

Allez, poussez, ввух, гоп! 

Всего стихотворений: 27