Александр Степанович Рославлев (1883-1920)

• Биография Александра Рославлева

Все стихотворения Александра Рославлева на одной странице

- Оглавление -

Мы поднималась на Ай-Петри.
Катились камни из-под ног.
Стремясь, играя, между сосен
     Кипел поток.

Сиял закат червонно-алый,
Румяня густо облака,
И, золотясь, шумело море
     Издалека.

Как будто отлитый из бронзы
Вознесши строгие зубцы,
Глядел Ай-Петри величаво,
     Вниз на дворцы.

Смолою пахло. Из лощины
Тянулся медленно туман.
Нам повстречался равнодушный
     Худой чабан.

Шуршали ящерицы быстро,
Спасаясь в трещины камней,
Чернели муравьи на кучах
     У прелых пней.

Тропа вилась все круче, круче,
Все боле ширился простор
И упивался высотою
     Блуждавший взор.

Ненастной ночью в дом разврата
Стыд чистоты его привел.
И как к сестре, позвавшей брата,
Он к пьяной женщине вошел.

Спросила: кто ты? — не ответил,
Коснулся пальцами волос.
Далекий взгляд его был светел
И веял рот дыханьем роз.

Кто б ни был он, ей чужды люди…
Ей лгали слезы их и смех.
Опять с тоской взяла на груди,
Опять ласкала, как и всех.

Мгновеньем мысли были стерты.
Над бездной бездна вознесла,
И трепетали распростерты
Два снежно-белые крыла.

Поднялся царственно утешен, —
Как солнце, девственно лучист…
Сказал: был чист и вот стал грешен,
Иль был я грешен и стал чист.

Исчез — и снова в мутном зале
Она плясала и пила,
И все, казалось, трепетали
Два снежно-белые крыла.

Не во чистом поле грозоньку
Буйным ветром нанесло,
Не веселую березоньку
Громом-молнией сожгло.

На меня младу, несчастную,
На меня беда пришла.
Этой ночью зорьку красную
Не на радость я ждала.

Не скрипела остра сосенка,
Жавороночек не пел,
Друг ушел раным-ранешенько,
Друг ушел, куда хотел.

Налетите злые вороны,
Растерзайте белу грудь,
Чтоб в проклятую ту сторону
Никогда мне не взглянуть.

Улещал да уговаривал
Я ль не ласков, не пригож.
Чем меня он ни задаривал,
Да забыл про острый нож.

За него теперь я милого
Помянула бы добром.
Что от света, от постылого,
Коли нет мне доли в нем.

В рубахах снежной белизны, 
В зеленых сарафанах, 
Оне шумят, -- сплетают сны 
Среди лугов, цветами тканых. 

Вослед пушистым облакам, 
Их треплет, клонит гибко, 
По глянцевитым их листам 
Скользит, блестит лучей улыбка. 

Лишь сдержит ветер свой порыв, 
Невесты в Божьем доме, 
Смиренно ветви опустив, 
Стоят и свято ждут в истоме. 

Но дунул ветер и легки 
Сплетают вновь причуды, 
И цепко майские жуки 
Висят на них, как изумруды. 

Шумят, шумят, струится хмель. 
Душа, как мир, безбрежна. 
И, зыблясь, тень, что колыбель, -- 
Плывет, укачивает нежно. 

Простор и зной; девичий голос
И шелест волн высокой ржи.
Как друг давнишний, каждый колос,
И так узывчивы межи.

Шлю золотому чародею
В крови зажженные хвалы.
Пойду под сосны, захмелею
От свежепахнущей смолы.

Там изумрудные макушки
На углубленно-голубом,
Там рифмы грезящей кукушки —
Все об одном, все об одном.

Там сказки шепчущая хвоя
Навеет сладостную лень,
И от полуденного зноя
Укроет ласковая тень.

В святую ночь Христос внимал
Хвалам ликующей земли,
Вдруг странный голос услыхал,
Его зовущий издали.

В том зове был и стон, и плач,
Укор, и ужас, и мольба,
То в муках звал Христа палач:
«О, посети, Господь, раба!»

Христос к главе его склонил
В благой тоске главу свою…
«Тебя, — сказал он, — Я простил,
А ты — прости судью».

В ясном сне, в красе нетленной,
В заревом дыму кадил,
Приходил к царю блаженный,
Тихий Вася приходил.

Сняв с себя вериги ржавы,
Он их клал царю на грудь,
Наставлял его на правый,
На Христов смиренный путь.

Хладом жгли вериги тело,
Грудь давили тяжело,
Сердце лютый стыд терпело
За содеянное зло.

Снились: виселицы, плахи,
Убиенные и кровь.
Просыпался царь и в страхе
Ждал зари и хмурил бровь.

Было так три ночи кряду;
На четвертую гусляр
Звонко пел царю про Ладу,
Про Щелкана и татар,

Про заклятые курганы,
Про сибирские леса…
И росли, раздольем пьяны,
Струн согласных голоса. 

Утро савана печальней
Замутило ночи след,
Пожелтел в опочивальне
Свет лампады, робкий свет.

Не спалось царю нимало.
Вот он, тих, привстав с одра,
Головой кивнув устало,
Отсылает гусляра.

Грозно-скорбное виденье
Отогнал гусельный звон;
Улеглось в душе смятенье
И смежает очи сон.

Но глядит: у аналоя —
Вася месяца светлей,
Осиянье золотое
Вкруг густых его кудрей.

Молвит Вася: «Плачь, Иване,
Затворись, блюди посты!
Русь подобна гнойной ране.
Кайся — в сем повинен ты».

Наземь пав, в слезах и дрожи,
Молит царь — крепка мольба:
«Грешен аз; помилуй, Боже,
Недостойного раба!»

Звонко солнцу скворка молится. 
Круглолица, в кумаче, 
Медлит девка у околицы 
С коромыслом на плече. 

Млеют облаки белесые, 
Расточительны лучи, 
Важно ходят долгоносые, 
Жирно лоснятся грачи. 

Ждут сохи поля покорные, 
Затаили чудеса, 
Словно дышут комья черные, 
Словно льются небеса. 

По дороге меж ракитами 
Блещут полные воды, 
Сочно вмятые копытами, 
Словно зеркальца, -- следы. 

Тонок стук железа в кузнице, 
Серебром пылает пруд, 
Пчелы -- зимней стужи узницы 
Вербу белую сосут. 

Дед с собакой корноухою 
Вышел греться на крыльцо, 
Будет деду мед с краюхою, 
Будет девице кольцо. 

Полки проходят за полками,
Гремя, сверкая и пыля,
Вся ощетинилась штыками
Во гневе русская земля.

В столице толпы, флаги, крики…
И единенье, и гроза,
Порыв безмерный и великий,
Слезами полнящий глаза.

За дело правды мыслит каждый
Себя, как жертву, принести.
С такой святой, глубокой жаждой
Победны, Русь, твои пути.

Коль миротворческое слово
В враге ответа не нашло,
Осудим твердо и сурово
Его дерзающее зло.

С притворно-рыцарским задором
Пусть нам тевтонец не грозит, —
Господь следит за нашим спором
И в нем виновного сразит.

Пылай, война, не ради пира
Того, чей умысел хитер,
Да будет нам залогом мира
Твой очистительный костер.

По окну цветки, овечки,
Кружевные деревца.
Слышно, лед трещит на речке,
Шарит ветер у крыльца.

Тяжко девице, не спится,
Слезы льет на перстенек.
— «Ах, не скрипнет половица,
Где ты, где ты, мил дружок?»

— «Словно день, светлынь какая,
Погадала бы пошла,
Кабы зеркальца дурная
Не разбила я со зла».

Сердце — частый молоточек,
Жарко девице от кос,
Повязала ал-платочек,
Да с постели на мороз.

Добежала до колодца.
Крепко спит, молчит село,
Месяц-ласкотник смеется,
Всюду бисер, все бело.

Вот кряхтя журавль нагнулся,
И ведро летит на дно,
Снова носом в небо ткнулся
И ведро полным полно.

Стынут руки, щеки красны,
Что березонька, тонка.
— «Покажи ты, месяц ясный,
Мне любезного дружка».

Клонит девица ресницы
Над студеною водой…
Сходит бравый, круглолицый
В синей шапке со звездой.

— «Заждалась, моя зазноба?»
Миловал, а из-за хат,
Из-за дальнего сугроба,
Подымался старший брат.

Вкруг колодца он ледышки,
Расцветил, что хрустали,
Шли по хворост ребятишки,
Мертвой девицу нашли.

Гром в тучах роется с угрюмым рокотаньем,
Но ветер их несет куда-то мимо нас.
Не мучай, не пытай томительным молчаньем,
Открой же, наконец, когда настанет час.

Ведь, если ждать, — пожалуй, минет лето,
И на отцветший луг уронит сад листы,
И сердце так умрет — метелями отпето,
Твоей губительной не выпив красоты.

И этот первый гром — ужель тебе не ясно.
Что это эхо лишь, что сердце гроз полно?
Зачем ему греметь бессильно и напрасно,
Когда мы встретились и молодо оно. 

Ангел смерти в блеске белом
Гордый путь мой пересек
Жизнь-царица, солнцем, телом
Будь прославлена вовек.

Шел я вечный и мгновенный
Знал лишь заповедь: «живи»!
Шел и смысл твой сокровенный
Нес в пылающей крови.

Пел я сладостные песни,
Правил пиршества ума,
Но была всего чудесней,
О царица — ты сама.

Вот я, медля на закате,
Не устану верить в них,
В ночи яростных зачатий
В дни просторов голубых.

Пусть меня напрасно ждали,
Долго ждали и ушли
В неизведанные дали
Золотые корабли.

Все ж в душе успокоенье, —
Зацветает тишина.
Здравствуй, новое цветенье!
Здравствуй, новая весна!

Солнце, брат мой огнекудрый,
Ты, любя, ко мне воззвал,
Встав из тьмы на зов твой мудрый,
Жил и землю целовал.

Было хмельно и просторно,
Сердце жаждало всего,
Ангел смерти, жду покорно
Мановенья твоего. 

Горит лучами ярыми
Безбрежно-ясный день,
Незримыми пожарами
Палит хлеба сухмень.

Лазурь оцепенелая…
Дорога меж ранит,
У перекрестка белая
Часовенка стоит.

В киоте — Матерь Божия;
У ног ее — цветы.
Идут, зайдут прохожие,
Шепча, творят кресты.

Колосья истомленные
Притихли — не дрожат;
Немолчно исступленные
Кузнечики трещат.

Как будто зыбь расходится
И тонко застит даль,
И стало Богородице
Полей унылых жаль;

Крестьянок жаль с ребятами:
Заботой их она
И лентами, и платами,
Так ярко убрана. 

С расшитого подножия,
Молитвенно-светла,
В раздумья Матерь Божия,
Склонив чело, сошла.

Межой прямою, дремною
Пошла в простор полей.
Гвоздики, кашки скромные
Целуют ризы ей.

Воздела руки белые, —
В дыханьи ветерка
Над рощею несмелые
Замрели облака.

Исполнясь ожиданием,
Все дрогнуло кругом, —
Вдали, с глухим роптанием,
Перекатился гром.

Быть может, солнце потекло ручьями,
И не звонки трамваев — блеск его звенит,
Блеск, отраженный стеклами и остриями,
Железо раскаливший и гранит…

Аэроплан, как мошка в паутине,
В дали задымленной над лесом труб…
Шар слишком золотой язвителен и груб…
Не дьявол ли плывет в лазурном паланкине,
И к нам летит огонь с его тлетворных губ…

Минуты зноя длительны и жутки,
Обуглится земля, испепелив сердца…
Кровавое перо на шляпе проститутки
Как ярый знак безумья и конца.

Когда под ножом гильотины 
Зацветут все земные слова 
И зажжется о счастье слеза, 
Лишь брызнут святые рубины, 
И, как плод, упадет голова, -- 
Палач, погляди мне в глаза, 
Чтоб вечером призраком ясным 
Появилась на блюде она -- 
Безгласная в соусе красном 
Рядом с доброй бутылкой вина. 

Как зарево пожара
Пылал закат
И огненная чара
Ласкала сад.

На розовевший глетчер
Всползала тень,
Вздыхал истомно вечер,
Весь тишь и лень.

Закат у тучи в лапах
Пылал и гас,
От роз тягучий запах
Дурманил нас

Мы ждали возвращенья
Веселых коз
Так много было рденья
Так много роз.

С ладьею белокрылой
На золотом
Гладь озера сменило
Закатным сном.

В бору у дороги,
Плешив и песчан,
Высокий, пологий
Курган.

Палит огневое
И шум разливной
Проходит по хвое
Волной.

Ковром до оврага,
Где ключ пересох,
Густая деряга
И мох.

А там повилика,
Богульник, шалфей
И кровь-земляника
У пней.

Есть слух, что в кургане
Разбойник зарыт,
Что кровь в его ране
Кипит.

Что ночью он волком
Выходит седым
И верится толкам
Пустым.

Плывут лебедями
В простор облака,
Скользят облаками
Века.

Курган безымянный
И небо, затон,
И бор этот пьяный,
Все — сон. 

Мать-земля, ты вешней новью
Заманила в даль меня,
И с веселою любовью
Я гляжу на зеленя.
Полетел бы с ветром шалым,
Погоняя облака,
Что сквозят живым опалом
И кудрявятся слегка.
Грач кричит, свежеют кочки
И уж роет землю крот,
Набухают сочно почки
Сочный дух от них идет.
Паутина золотая,
Словно солнечная нить…
Все смеется, оживая.
Мать-земля, так сладко жить!..
Тайн, чудес ты кроешь много
И дружна с сестрой-водой.
Ты следишь, упорно, строго
За благой их чередой.
Но дивит меня светлее,
Больше мудрости твоей.
То, что небо, пламенея,
Стало выше, голубей…
Что, раскрывшись, беспредельно
Снова новым стал простор.
Что ширяет мысль бесцельно,
Что пирует пьяно взор.
Что растут опять напевы…
В сердце вольность и порыв,
Что в улыбке нежной девы
Обещанье и призыв. 

Среди полей, где золотистый
Желтеет бархат спелой ржи,
Где, беспокойны, голосисты,
Снуют проворные стрижи,
Где неоглядны высь и ширь, —
Как древний старец — монастырь.

Колокола его звонницы
Уставный вытвердили зов;
Ветхи, обрушены бойницы
Дождями, крыльями ветров.
Растет трава на них и мох.
Внизу, по рву — чертополох.

Зеленой шапкой сад высокий,
Где полонила все ветла,
Где ярко-сини, крутобоки
В червонных звездах купола,
Где стен церковных белизна,
Где дрема шелестов полна.

Предел холму — обрыв песчаный
У круглой башни угловой;
От повилики дух медвяный,
А под обрывом — дуб кривой;
Из-под корней его, певуч,
Бело-кипучий плещет ключ.

Врата обители суровы,
Где в землю врос их низкий свод;
На камне, как бы след подковы, —
То, говорят, подземный ход
Помечен, — он прорыт под сад,
В конце его — несметный клад.

Здесь жизнь моя скользит бесшумно.
Едва затеплится заря —
Встаю; почти весь день раздумно
Брожу вокруг монастыря,
И мнится, льет он строгий свет
И шепчет были темных лет. 

Здесь проще все и смыслы явней.
Опять, опять к тебе пришел.
Старуха-липа, друг мой давний.
Вдыхать твой цвет и слушать пчел.

Опять из рук упала книга,
Милее небо и весна
И сладость длящегося мига
Неизъяснима и нежна,

Священ уют мой одинокий,
Я сердце полдню отдаю,
Моя мечта — голубоокий
Цветок, плывущий по ручью

Из камня — белая ограда…
Здесь шум не слышен городской,
Нет, счастья большего не надо,
Чем ясный, солнечный покой.

Так убедительны и четки
Следы последней суеты,
Венки жестяные, решетки.
Могилы, плиты и кресты.

По весенней разлипшей дороге,
Из полей молчаливых, где было темно,
К горемычной вдовице убогий
Пришел под окно.
Попросил Христа ради ночлега,
Костылешкой задел за порог.
Бородой был белее он первого снега,
Мал, плешив, худощек;
Драны лапти и ветхи онучи,
Взглядом ясным да ласковым сердце зажег:
– Здравствуй, Анна, – сказал он скрипуче, –
Как милует Бог?
Подивилась вдовица, откуда
Знает странничек имя ее.
Стала плакаться: – Худо, родименький, худо,
Уж что за житье.
Вот осталась лишь горстка мучицы –
До крохи съела нынче последний ломоть.
– Не горюй, – молвил странник вдовице, –
Поможет Господь.
Есть посуда какая поболе?
Ты налей ее с краем водой,
Всыпь щепотку муки, помолися Николе,
Да ложись на покой. –
Как сказал, так и сделала баба.
Встала утречком рано – убогого нет.
Брезжит в небе – уныло и слабо
Яснеющий свет.
С глаз откинув, пригладила пряди,
На пол с плеч уронила шугай.
Диво дивное! Пучится тесто из кади,
Ползет через край.
Догадалась: угодничек Божий
Был в гостях у нее: не узнала, – грешна.
Позабыла, ведь – образ похожий
Видала она.
Хлебов полную печь насажала.
Прислонила гремучий заслон.
Дивней диво! Не убыло теста нимало, –
Лезет шапкою вон.
С той поры каждый день у вдовицы
В тесной жаркой избе, во дворе, у ворот
Нищий люд копотливо ютится,
Молитвы поет.

Над конями да над быстрыми
Месяц птицею летит,
И серебряными искрами
Поле ровное блестит.

   Веселей, мои бубенчики,
   Заливные голоса!
   Ой ты, удаль молодецкая,
   Ой ты, девичья краса!

Гривы инеем кудрявятся,
Порошит снежком лицо.
Выходи встречать, красавица,
Мила друга на крыльцо.

   Веселей, дружней, бубенчики... и т. д.

Ляг дороженька удалая
Через весь-то белый свет.
Ты завейся, вьюга шалая,
Замети за нами след.

   Веселей, мои бубенчики... и т. д.

Нас свела не речь окольная,
Бабий нюх да бабий глаз:
Наша сваха - воля вольная,
Повенчает месяц нас.

   Веселей, дружней, бубенчики... и т. д.

Глянут в сердце очи ясные -
Закружится голова.
С милой жизнь что солнце красное,
А без милой трын-трава.

   Веселей, мои бубенчики... и т. д.

Словно чуют - разъярилися
Кони - соколы мои.
В жарком сердце реки вскрылися
И запели соловьи.

   Веселей, дружней, бубенчики,
   Заливные голоса!
   Ой ты, удаль молодецкая,
   Ой ты, девичья краса!

Потерпи, товарищ, скоро
Будешь сыт я пьян за двух.
Про железного шахтера
С каждым днем яснее слух.

Не напрасно в камнях чах ты,
Ждал и верил много лет.
Он нас выведет из шахты
На веселый, вольный свет.

Ноет грудь и поясница,
И стоит туман в глазах.
Полетит душа, как птица,
Отдохнуть в родных полях.

Нам, товарищ, по дороге,
Оба — пасынки судьбы,
Кто-то встретит на пороге
Покосившейся избы?

Потерпи еще, брат, скоро
Будешь сыт и пьян за двух.
Про железного шахтера
С каждым днем яснее слух.

Один вопрос меня волнует темный,
Он неотступно властен надо мной:
Что этот мир стремящийся, огромный.
И что в нем я с испуганной душой.

Одно томит печальное сомненье,
Что если, замкнут в круге роковом,
Я обречен на вечное забвенье
За мой извечный грех пред божеством.

И лишь одна надежда неизменно
Меня влечет, спасая, как ладья.
Пусть бытие мое прискорбно, тленно,
Через любовь сам стану Богом я. 

Какого черта в самом деле, -- 
Не ешь, не спишь и целый день 
Таскаешь ноги еле-еле, 
Ни жизнь, ни смерть, а дребедень. 
Какого черта, в самом деле... 

И во дворах, и на панели -- 
Куда ни сунься, брань, пинки... 
Бока до кости похудели 
И шерсть изодрана в клочки, 
Какого черта, в самом деле... 

Сдружишься с кем... -- две, три недели, 
Глядишь -- попал уж на харчи 
И нос задрал: "Мы мясо ели -- 
А ты зубами постучи". 
Какого черта, в самом деле... 

В дожди и злющие метели 
У телеграфных жмись столбов, 
Из неба свищет как из щели, 
И хлещет сразу в сто кнутов. 
Какого черта, в самом деле... 

Чего уж, кажется, в апреле, 
Когда любовь на всех углах, 
Давно все снюхаться успели, 
А ты, конечно, на бобах. 
Какого черта, в самом деле... 

Шатает. Хворь в бродячем теле. 
Гляди, чтоб вдруг из-за угла 
Накинуть сети не успели... 
Завыть что ль с горя и со зла?.. 
Какого черта, в самом деле! 

Гуди и властвуй, медь колоколов,
Гуди, литая…
Увидел я тебя, дед русских городов.
И полюбил, мечтая.

Столетиями лик твой полустерт.
Но через топи, чащи
Как древле свет его молитвенный простерт
По всей Руси скорбящей.

В пыли дорожной чертят посошки;
Больны и сиры,
Бредут, понурясь бабы, мужики
Твои услышать клиры.

Подвижников в нетлении узреть
В печорах тесных,
Поведать думы им и сердце обогреть.
Ждать знамений чудесных.

Из солнца отлиты, как братья, купола.
Сквозь зелень белоснежность.
И как бы ни рвались в простор колокола, —
Вовеки безмятежность.

Улыбки неба в слитках серебра,
Хмелина воли,
Величье древнее и мощь Днепра.
Там, дале — на Подоле

Добрынюшка, Алеша, ты, Илья,
И ты, Микула,
Не ладно на Руси: все туча воронья,
Что ночь, запологнула.

И не на Лысой, ведьмовской горе…
Злыда и кровь повсюду…
Сколь долго быть еще неправедной поре,
Такому лиху, блуду.

Недужна Русь. Трудне ее недуг.
Чем гнет Батыев,
Цели ж, печальницу, от лютых мук,
Гуди, надежда-Киев!

Принцессе подвластна нездешняя сила,
У нее на груди талисман,
Принцесса влюбленного принца склонила
На дерзкий обман.

Было в замке приветно и шумно,
Он пел гордую песнь королю
И, вспенивши кубок, воскликнул безумно
С кем разделю?

Страшно смутились стоявшие рядом,
Но король дал им знак головой
И, смерив певца испытующим взглядом,
Твердо ответил: «со мной!»

Кубок был выпит бесстрашно и свято,
Кубок был выпит до дна,
И обнял он принца, целуя как брата,
И оба сказали: «вина!»…

Там где теперь их могила,
Утром принцессу ласкает туман.
Ей подвластна нездешняя сила,
У нее на груди талисман!

В пылу хмельных утех
Порой мне страшен смех зеркал,
Кто в смыслы вечные вникал,
Тот знает этот смех.

Я помню вечер, — ты звала,
Звала и стала бы судьбой,
И я пошел бы за тобой,
Но вдруг предстали зеркала.

Вдруг засмеялись блеском глаз
Моих и не моих.
Глаза, глаза, я видел их
Такими в первый раз.

Взглянула ты и поняла,
В тот миг прошли года
И мы расстались навсегда, —
Нас разлучили зеркала.

Есть женщины, что сотканы из света, 
Но демона печать на их челе; 
Любовь их сфинкс... Их души для поэта, -- 
Заветные сады в скитаньях по земле. 

Сады, -- цветы в которых в час расцвета 
Уже грустят о вянущем стебле, 
В которых золото и пряность лета, 
А птицы зябнут, как в осенней мгле. 

Глядишь, и в сердце сладость и сомненье, 
И раскрывает крылья вдохновенье. 
Твоя душа такой же странный сад, 

В нем нет конца нежданным сочетаньям. 
Задумчиво брожу в нем наугад 
И предаюсь его очарованьям. 

Врата монастыря державно-строго
Венчает башня, и на ней суров
Склонив трубу к холмам, где вьет дорога,
Стал медный ангел смерти у часов.

Вратами этими проходит много
Усталых странников, хромых, слепцов
Но, как бы жизнь их не была убога,
Равно всем, ангел, твой прискорбен зов

Пусть благодатных солнц не счесть у Бога
Под сводом необъятного чертога,
Пусть вечен мир, всегда творим и нов.
Но сердце у могильного порога

Полно тоски, и нет утешных слов,
Бледнеет мысль, рождается тревога. 

Усталая луна
Над бледными полями.
Задумчиво-грустна,
Скользит меж облаками.

Мороз, сердитый дед,
Хватает ловко, емко
И, заметая след,
Шуршит, вихрит поземка.

Ровна, что холст, бела
Искрится пуховица.
Вокруг седая мгла
Тревожно шевелится.

Хоть ты, мороз, и лих,
Постой: прогнав метели,
Придет к земле жених
И зазвенят капели.

Придет, взбодрит ростки
На пашнях запотелых.
Завяжет узелки
На ветках посвежелых.

Натужится река
Сломает домовину,
И, буйно-широка,
Помчит за льдиной льдину.

Для первого венка
Зачатый в мощном чреве,
Глаз желтого цветка
Зажжется на сугреве.

Глядишь — и первый воз
Илья прокатит в туче.
Так что ж — ярись, мороз,
Иглись, коли, колючий.

Вновь из-за моря взошло огнеликое,
Сладостно розам цвести,
Сколько эонов царишь ты, великое,
Правя земные пути!

Новой и новой ты гордо победою
Там, где в лесу цикадей,
Тяжко ступал бронтозавр,
Ныне в веках я с Платоном беседую.

Кроет глаза от лучей,
Шелестно-зыблемый лавр.

Мне недоступный туманится в вечности
Творческий замысел твой,
В днях не заметив своей быстротечности.
Стану червем иль травой.

В этом основа божественной цельности,
Строгая близость моя
Братьям иной череды.
Так я причастен твоей запредельности.
Мудрый отец бытия,
Кормчий зеленой звезды!

Царственно даришь, нет счета сокровищам,
Меры могуществу, сил.
Знаю, мой предок косматым чудовищем
Гнезда с ворчанием вил.

Мысли в пьянящую даль устремленные —
Стрелы сквозь ночь и гроба —
К радостям новых огней,
Братья, как я в золотое влюбленные,
Верю, что ваша судьба
Будет прекрасней моей.

Смерть за железом решетки,
Черная ходит пантера,
В мягкой, но твердой походке
Царственной гордости мера.

В длинных зрачках, устремленных
Дикостью памятных снов,
Тайна никем не пройденных
Девственно-пряных лесов:

В полдень там смолы, растаяв,
Каплют; их запах — отрава;
Крик обезьян, попугаев,
Медленный шорох удава.

Здесь же понурые клочья
Вьюжных, слепых облаков;
Здесь даже позднею ночью
Стук экипажей, шагов.

Люди, меж вами так редки
Гордые смелые лица,
В тесной, загаженной клетке
Вас презирает — царица.

Шумит в ветвях апрельский ветер
И лужи синие рябит,
Позолотивший сосны вечер
Весенней свежестью кадит.

Кто ты с зовущими глазами
Мне повстречалась, так стройна.
И на закат ушла полями,
Быть может, ты — сама весна.

Тобою брошенную ветку
Я поднял и молюсь без слов.
Присел на пень, гляжу сквозь сетку
Свежо очерченных кустов.

Сегодня лампы не зажгу я,
Окно приветно распахну
И буду слушать как ликуя
Бегут ручьи, поют весну.

От влажной ветки дух смолистый
Помолодит и опьянит.
Повиснет месяц серебристый
И грезой сердце вдохновит.

Всего стихотворений: 34