Все стихотворения на одной странице

- Оглавление -

Будь юной, дерзкою царицей,
завороженной красотой,
с тяжелой, сонною ресницей,
и с властной наготой.

О, будь как ночь греха тревожна.
Мучений, ласки не жалей,
и дай мне все, что дать возможно
на празднике страстей.

Будь львицей хитрой и проворной…
Дитя коварства и огня!
Тебе любовью непокорной
не покорить меня.

Будь ясно-тихой и печальной,
как зори раннею весной,
с душой прозрачной, нежно-дальной
как сумрак голубой.

Будь робким, сказочным созданьем,
стыдливой лилией полей.
Томи мечтательным признаньем
нерадостных очей.

Покорной будь и будь призывной,
живи любя, люби во сне…
Покорности, о призрак дивный,
не надо мне! 

Грозен пир над морем черным.
Волны ропотом упорным
заглушают голоса.
Ветер гонит их, бушует;
ветер стонами чарует
грозовые небеса.

На призывы непогоды,
с ликованьями свободы,
изо всех подводных нор,
небывалые уроды,
собирая хороводы,
выплывают на простор.

К ним красавицы морские,
нереиды молодые,
на свидание спешат.
Отуманенные влагой,
их глаза горят отвагой,
страстью бледною горят.

Полны неги — их извивы;
серебристые отливы —
на зеленой чешуе.
Кудри пышные цветами,
перламутром, жемчугами
разукрасили они.

Ночь звенит от кликов чудных.
Вся в мерцаньях изумрудных
ветром зыблемая мгла.
Нереиды не боятся,
в блесках молний серебрятся
их змеистые тела.

Грозен пир над морем черным.
Волны ропотом упорным
заглушают голоса.
Нереиды не внимают
и смеются, и купают
в белой пене волоса.

В кругу друзей я не боюсь
беседы оживленной,
и гордо я не сторонюсь
толпы непосвященной.
Ведь нет на свете никого,
кто сердцем разгадает
безмолвье сердца моего.

Никто его не знает.

Любовь пою я тишине,
но в песнях нет любимой.
Любовь останется во мне
мечтою нелюдимой.
Пусть этот мир, как рай земной,
к блаженству призывает.
Мой тихий рай всегда со мной.

Никто его не знает.

И я гляжу на небо, вдаль,
без трепетных молений.
Пустынно в нем. Но мне не жаль
утраченных видений.
Пусть этот мир, как Божий храм,
о небе вопрошает.
Мой бог во мне. Далеко, там…

никто его не знает. 

В тени акаций и черешен
люблю я в жаркий, летний день
мечтать без дела… Зной и лень —
друзья; и ими я утешен
от всех печалей и трудов —
среди полей, среди лугов,
в тени акаций и черешен.

Лежишь бывало… Солнца блеск
горит в листве. Веселый треск
сверчков, пчелиное жужжанье,
незримых крыльев трепетанье
в ушах без умолку звенят.
Мгновенья — тихи. Думы спят.
И мир таинственно-безгрешен.
И льется пряный аромат…
в тени акаций и черешен.

Сквозь сеть колеблемых ветвей,
зеленых листьев и стеблей,
видны, скользящие рядами,
высоко где-то, облака,
большие, белые, слегка
осеребренные лучами.
Меж ними светится местами
— невозмутима, глубока —
лазурь небес…
И так часами
глядишь любуясь. Степь, простор.
Дорога вьется. Дальний бор
лиловой дымкою завешан.
А там белеет барский дом,
и дремлют хаты над прудом,
в тени акаций и черешен.

Глядишь… Горячий трепет дня
ко сну лениво веки клонит.
Струится нега бытия,
и в ней, как нежная струя,
душа устало, тихо тонет.
На мир взирая с высоты,
как солнца луч она пылает,
как облако на небе, тает,
благоухает, как цветы…
И с ней в одно соввучье смешан
июльский день — в одну мечту,
в одну живую красоту…

В тени акаций и черешен!

Куда идете вы? Веков гряда немая,
как цепь высоких гор, как волн застывших ряд,
стоит недвижимо. А вы? Изнемогая
под бременем давно безжизненных громад,
в тоске бессилия на небеса взирая,
вы чуда ждете… Нет! Небес не озарят
закатные лучи покинутого рая,
поруганных святынь они не оживят.

Вкруг вас — развалины, и долгий путь за вами.
Но дальше есть ли путь? Жрецы умолкли в храме.
Потухший взор богов предсмертной муки полн.

И веры нет ни в ком, и нет нигде забвенья,
и прошлые века стоят как привиденья,
как цепь высоких гор, как ряд недвижных волн. 

В долине тьмы бродили мы без цели
на берегах неведомой реки.
И от небес мы были далеки,
и о земле далекой не жалели.

На берегах цветы любви белели.
Из тех цветов сплетали мы венки
и, в тишине, на волны мы глядели,
безмолвствуя от счастья и тоски.

Потом был сон… Меня ты позабыла.
Земная жизнь нас вновь разъединила;
между людей чужими стали мы.

Но смерть близка и близко пробужденье…
Иду, иду к тебе мое виденье!
Мы встретимся опять в долине тьмы.

Как странно… Когда я гляжу в небеса,
и скатится грустно звезда в вышине,
пугливо мерцая, — все кажется мне,
что где-то над нами упала слеза.

Как странно… Любуясь тобой, иногда
я вижу слезу в твоих грустных глазах.
И чудится мне: далеко в небесах упала,
дрожа, золотая звезда. 

Льется мелодия странная,
точно мольба несказанная
вдаль отошедшего дня.

Тени давно пережитого,
призраки мира забытого
веют, чаруя меня.

Что это тихо-зовущее?
Горе ли, горе грядущее
или печаль о былом?

Счастье смеется ли вешнее,
или страданье нездешнее
плачет о счастье земном?

Любишь ты все, что волною туманною,
сумрачным шепотом в сердце вливается,
все, что баюкает грёзою странною
и не сбывается.

Любишь ты все, что боится признания,
все невозможное, недостижимое,
вечно-неясное, необъяснимое,
грусть без названия.

Полно… 

Мне страшно. Целуя тебя,
я цветы ядовитые рву.
Твою непорочность любя,
я преступной мечтою живу.

Мне страшно. В улыбке твоей
затаен безнадежный укор.
На дне твоих детских очей —
моя мука, мой грех, мой позор.

Мне страшно. В объятьях моих
твою душу навеки сгубя,
в огне твоих ласк молодых
я сгорю, проклиная тебя!

России нет. Россия разбрелась.
Как нищие, взяв на плечи котомки,
Её творцов бездомные потомки
Кочуют по свету.
И смерд и князь.

Нарушена тысячелетий связь.
Мы — беженцы, хоть речи наши громки.
Мы — по волнам плывущие обломки
Храмины той, что Родиной звалась.

О чем же спор? Кто океан принудит
Взбесившийся вернуться в берега?
Мы все — враги перед лицом врага.

Кто виноват? Кто прав? Господь рассудит.
Как ночь без звезд, судьба строга, долга.
Не мы решим. Она решит. Да будет!

Не знаю я, кого напрасно
в мире я ищу,
о ком так страстно и неясно
в сумраке грущу.

Но знаю, вся она желанна,
вся — как сон любви,
и к ней одной влекутся странно
помыслы мои.

Но знаю, с нею где-то, где-то
в царстве тихой тьмы
словами вечного обета
обручились мы, —

словами, полными глубокой
грусти бытия.
Но этих слов любви далёкой
не запомнил я.  

Не проклинай меня. Мы не должны
уйти без слов печали и забвенья.
Не оскорбляй последней тишины
прощального мгновенья.

Я не люблю, я не любил тебя.
Но я страдал. Страданье между нами.
Не ты обманута, обманут я
безумными мечтами.

Обманут я восторгами души,
предчувствием ревнивых упоений,
обмануть всем, что снилось мне в тиши
моих уединений.

Я не тебя теряю, не с тобой
прощаюсь я, чужой и одинокий.
Нет! Целый мир таинственно-живой,
и близкий, и далекий,

нездешний мир, который с юных лет
тоской надежд мне сердце наполняет,
с тобой — как тень, как смутный, лживый бред —
навеки умирает.

Иду. Прощай… Ты плачешь? Знает Бог —
в слезах любви твоей я не раскаюсь.
О, если бы, как ты, я плакать мог
с тобою расставаясь!

От этих слёз не надо исцелять.
Но жалок тот, чей век без слёз был прожит,
кто за любовь хотел бы душу дать
и полюбить не может.

Не проклинай меня, мой бедный друг!
Тоски немой удушливые грозы,
раскаянья моих бесслёзных мук
больнее жгут, чем слёзы.

Не утро ты, ты не рассвет, —
не полдень пламенно-мятежный,
не ночь — о нет!
Ты вечер нежный.
Ты — робкий призрак тишины,
рожденный сумраком печальным,
в тот час, когда лучом прощальным
озарены
дубровы сонные и нивы,
в тот час, когда
природа грезит молчаливо,
и загорается стыдливо
звезда.
 
Ты вся — вечерняя, чужая
дневным тревогам и страстям.
Как будто, из иного края
пришла ты к нам
и, на земле земли не зная,
тоскуешь, вспоминая.
Ты вся — унывная, твой взор
улыбкой светится закатной,
исполнен грусти непонятной
твой разговор.
 
Как вечер сны мои чаруя,
печалишь ты мечту мою,
и оттого тебя люблю я,
что вечер я люблю. 

Уединенья нет. Ты раб земных оков.
От ближних ты бежал, но с дальним нет разлуки.
В молчании твоем родившиеся звуки —
лишь отзвуки иных, забытых голосов.

Кто б ни был ты, твой смех, твои живые муки
и слёзы — не твои; из сумрака веков
к тебе протянуты невидимые руки
взывающих к тебе далёких мертвецов.

Свободы хочешь ты, к вершинам одиноким
мечта тебя влечет от мудрых и невежд…
Безумие! В тебе — миры былых надежд.

Смотри: из глаз твоих чудовищем стооким
глядит минувшее… Наедине с собой —
ты только тень теней, незнаемых тобой.

Над заводью реки сосновый бор
И монастырь. Стена бела, зубчата.
На берега тропы бегут со ската.
Холмами окаймленный кругозор.

Хвоя чуть тронута лучом заката.
Лазури, облаков и этих гор
В вечерних водах отражен узор.
Все опрокинулось покорно, свято.

И не понять, в их зеркало смотря,
В воде, в душе ли, призрачный и новый
И тот же все, исчезнуть вдруг готовый, —
Недвижный мир: и небо, и заря,
Холмы над заводью, и бор сосновый,
И стены белые монастыря. 

В ущелье скал, среди угрюмых гор,
томился ты, страдалец дерзновенный.
Во тьме вещал твой ужас вдохновенный,
и небесам грозил твой приговор.

Свершился рок. Он умер — Зевс надменный.
Ты победил. Но отчего с тех пор
не легче нам? Ужели твой позор
не искупил гордыни нашей пленной?

Поведай нам, каких мы ждем чудес?
Зачем глядим в пустынный мрак небес?

И ты солгал, титан богоподобный!
Мы не могли страданий превозмочь.
Века прошли. Кругом все та же ночь,
и мучит нашу грудь все тот же коршун злобный.

Он говорил мне, кроткий лик распятья:
Не верь, мой сын, ни людям, ни себе.
Все — тайна… Вот, израненый в борьбе,
ты страждешь, и судьбе твердишь проклятья…
 
Но, может быть, в тот скорбный час, к тебе
иных миров таинственные братья
стремят, любя, далекие объятья
и улыбаются твоей судьбе.
 
И, может быть, когда — незлобен, тих,
ликуешь ты, и смех в речах твоих,
как знать? тогда, тогда с тобою рядом,
как тень твоя, незримый дух стоит
и на тебя глядит нездешним взглядом,
и о тебе таинственно скорбит. 

Я скорби не боюсь, когда она ласкает
напевами любви миры моих видений.
Я скорби не боюсь, когда она пылает
живым огнем борьбы и гневом разрушений.

Страшит меня та скорбь, которая вползает,
трусливою рабой в тайник моих сомнений,
и тени мертвые во мраке созывает,
моих былых надежд отверженные тени.

Средь них, венец надев, царицей самозваной
становится она. И сны печали странной
трепещут перед ней в усилий бесплодном.

Так, осенью глухой на кладбище холодном,
как души грешные, над насыпью гробницы
беспомощно кружат испуганные птицы.

Два демона во мне, два страшных судии.
Суров их приговор, их речи дивно-строги.
И требует один: Чего ты ждешь? Смотри: —
в долинах долгий мрак. В тебе огонь. Гори.

Ты знаешь, люди злы, безумны и убоги:
грозой любви и мук очисти их тревоги,
в толпу ничтожных слов — о, пусть слова твои
ворвутся, сильные как пламенные боги!

Но шепчет мне другой, печальный дух: Зачем
кощунственной толпе нести дары страданья?
Забудь слова людей. Неслышимый никем,
стыдясь любви земной, люби свои молчанья.

О, будь царем вершин — и холоден, и нем,
как горные снега, как звездные мерцанья…

О счастье их слова и слёзы, и мольбы.
К добру и подвигу взывая лицемерно,
Сердца их ждут утех и молят суеверно
Обещанных даров от Бога и судьбы.

Свобода им страшна. Надежды их слабы.
И знает их любовь, что вечное — неверно,
И достиженье — смерть для любящих безмерно.
К чему свобода им? Счастливые — рабы.

Но мы, жрецы без жертв, без храма и без Бога,
Мы, жизнь постигшие у темного порога таинственных дверей,
Мы молимся о том, чему названье нет. В предчувствии тревожном
Любви несбыточной, в тоске о невозможном
Мы грезим о мирах, несозданных Творцом.

Темноокая! мерила
нет любви неизмеримой.
У души непостижимой,
если раз она любила,
под таинственным покровом —
всех безумий переливы.
Человеческим ли словом
передать ее порывы?
Что порок и что святое?
Где потёмки и сиянья?
Где сомненья? где мечтанья?
Где кончается земное?
Мрак ли нужен для зарницы,
или грозам блеск лазури?
И к чему искать границы
там, где царство грёз и бури,
и молитвы, и объятья, —
где встречаются, как братья
рай блаженств и ад кромешный,
и любовь поет, чаруя,
красотою ласки грешной,
нежной болью поцелуя!
 
В этой песне духов буйных
голоса неукротимы,
и на арфах сонноструйных
славословят серафимы.

Что же, пускай разлюбила она.
Чашу любви не изведав до дна,
я говорю: все забудется вскоре —
горе любви, вдохновенное горе.

Ночь наступила. Ее тишина
грустью былых упований полна.
Звезды колеблются в темном просторе.
Горе любви, безответное горе…

На море — буря. Седая волна
бьется о берег дика и шумна.
Стонет, грозит возмущенное море.
Горе любви, неутешное горе.

Я назвал жизнь мечтою своенравной,
я назвал смерть забвением мечты,
и смертного — бойцом в борьбе неравной
недолгих чар и вечной темноты.

И призраком души моей бесправной
я назвал мир и рабством суеты,
и в истинах не зная силы славной,
прославил я обманы красоты.

Я встречи ждал, но братьев я не встретил.
Молился я, но Бог мне не ответил,
моей тоски никто не разделил.

Всю скорбь любви я разумом измерил,
но никого на свете не любил.
Я жил как все, но жизни не поверил.

Я влюблен в очертанья прибрежий холмистых,
оттеняющих синий залив,
я влюблен в отраженья лучей золотистых,
в этот пышный, могучий разлив
ослепительных красок и зноя, и света,
и прозрачных теней. Я влюблен
в этот праздник безоблачный южного лета,
в этот блеск, в этот солнечный звон.

Что за радуга жизни! Как в воздухе чистом
кипарисная зелень темна!
Отливает опалом, сквозит аметистом
на песке серебристом волна;
спят дубовые рощи в тени ароматной;
на холмах — молодой виноград.
И в объятьях лазури весь мир необъятный
утопает как сказочный сад.

Даже в кладбище старом, и там все ликует,
даже там нет конца бытию —
каждый отблеск горит, каждый сумрак чарует,
словно манит в прохладу свою;
каждый отзвук звенит и умолкнуть не хочет…
Даже там лучезарная твердь
о блаженстве земного бессмертья пророчит,
и в гробах улыбается смерть.

Я люблю, пока мечтаю,
я в мечтах любить умею.
Но, любя, я не желаю и не смею.

Я люблю, пока мне снится,
что нездешний сон люблю я.
Но любовь моя боится поцелуя.

Я люблю как люди любят —
всею мукой сладострастья.
Но мои объятья губят грёзу счастья.

Кто мне сердце отуманит,
кто любить меня принудит?
Все что манит, то обманет и не будет. 

Всего стихотворений: 26